Сказка для студенческого возраста

 

Приключения на Земле. В Петербурге

В этом большом и необычно высоком кабинете было сумрачно от темных дубовых панелей и обилия такой же мореной временем мебели. Этим летним утром солнечные лучи исчезали здесь, в дубовом викторианском полумраке. Хозяин кабинета профессор Кент сидел за столом рядом с недействующим сейчас камином.

"Системное решение вопроса о статусе археологии, как науки…" — написал он и остановился, будто перестал понимать, о чем пишет.

"Лет двести, а может триста решают, и всё решить не могут, — подумал он. — Вот теперь и я взялся". Профессор Кент был моложавый или просто еще молодой человек, похожий непонятно на какого актера из старинного кино. С коротким кривым носом и правильным породистым лицом, из тех, которые нравятся женщинам.

Сейчас здесь ничего не двигалось, не шевелилось, и стояла полная тишина. Только едва слышно скрипнуло кресло. Наследственное почти кресло декана Археологического факультета Петербургского университета, деревянное, жесткое, с высокой резной спинкой. Где-то хрипло зашипели и стали бить часы, неторопливо, будто время тут текло по-особому медленно.

Здесь и думать хотелось как-то неспешно, в старинном духе, и на этой бумаге уместнее было бы начать не доклад к ученому совету, а, например, роман в стиле какого-нибудь классика девятнадцатого, допустим, века. Профессор даже увидел первые слова:

"Не хотелось бы утруждать читателя подробностями моих приключений, но возможно кому-то покажется небезынтересным мое бесхитростное повествование"…

Всего этого он писать не стал, замер, слушая последние удары часов и глядя на лист бумаги перед собой. Может быть, задумался над продолжением романа.

Зазвенел медный колокольчик, одновременно в дверь постучали. Она приоткрылась, в щель смотрели чьи-то бойкие глаза.

— Можно, Платон Сократович?

Сначала появилась девичья голова: хорошенькое курносое личико и ярко-рыжие волосы. Потом — девушка полностью, модного сейчас высокого роста, почему-то в кожаном обтягивающем костюме. К груди она прижимала зачетную книжку.

Было заметно, что эта студентка впервые попала сюда. Задрав голову, она смотрела на далекий потолок с дубовыми балками, где его будто поддерживала целая стена из книг. Непонятно было, как можно достать книги там, наверху. Оглядываясь вокруг себя, не удержалась и повернулась на одной ножке; было заметно, что она не умеет сдерживать эмоции и энергию, переполняющие ее изнутри.

Ее длинные волосы, лежащие на спине, были тщательно расчесаны, как это принято у девушек перед сдачей ответственного зачета. В сумрачном кабинете они выглядели еще ярче. Черный кожаный костюм с молнией на спине оказался, скорее, комбинезоном.

Профессор Кент, откинувшись на спинку своего неудобного кресла, молча наблюдал за ней.

Комбинезон до самого возможного в природе предела обтягивал выгнувшуюся перед книжными стеллажами высокую, далеко за метр восемьдесят, фигуру девушки. Она как будто ни от кого не собиралась скрывать свою выпуклую грудь и довольно мощные бедра. Тонкая, плоская почти талия посредине делала ее похожей на черную осу. Все это выглядело чужеродным в этом интерьере, и сам интерьер, и кабинет становились какими-то неуместными, ненастоящими.

— Неужели все это возможно прочесть?

— Желательно. А вы… — Кент посмотрел в ведомость на столе. — Вы, Диана Викторовна, я извиняюсь, вижу, сегодня в таком… Блестящем виде.

— Ой, Платон Сократович, я сегодня на байке приехала… — бойко заговорила студентка. — Отсюда — комбез. А если вы про волосы… Они настоящие. Об этом все спрашивают. Рыжих в наше время не осталось, только я одна. Невероятный в этом сезоне цвет.

— Байк — это ведь мотоцикл? Железный такой?

— Ну да. И мотоцикл такой тоже когда-то был, — неопределенно ответила студентка Диана.

Профессор Кент глядел в лицо сидящей напротив девушки с ярко-зелеными глазами, с какой-то лукавой радостью на дне.

"Как это называется? Чертовщинкой".

Немного крупный рот с пухлыми, слегка вывернутыми губами.

"Женщины всегда играют какую-то роль, а такие чувственные губы, наверное, иногда играть мешают. Создавать какой-то там образ".

Но эту девушку сейчас, вроде бы, совсем не заботили такие трудности. Она сидела с видом прилежной первоклассницы, сложив руки на дубовой столешнице.

— Интересно, а вот вы, Диана, к нам в археологию с какой целью? — начал профессор.

— Ну как, Платон Сократович!.. Археология — это ведь интересно. Как будто вы не знаете. Я вообще всякие приключения люблю. Раскапывать все, искать города, клады, разные сокровища. Я обязательно какие-нибудь сокровища найду. Как этот.… Ну, который золото нашел.

— Шлимана имеете ввиду? А я как раз о нем вас собирался спрашивать.

— А я знаю — сокровище Приама. А вообще-то я сначала даже на богословский факультет хотела поступить, на миссионерское отделение, — бойко продолжала студентка. — Чтобы новые места, путешествия, необычные народы. Только там, оказывается, молитв много надо учить. А мне скучно. Фу, не люблю!

— Молиться необходимо, — наставительно произнес профессор. — А вообще, мечты не имеют такой особенности — сбываться. Вы еще не знаете об этом. Вот вам сколько лет?

"А я уже возраст Христа разменял, — подумал он. — Почти старик.… Так и досижу в этом кресле до естественного конца".

Непонятно что вызвало такие мысли.

— Нас, археологов, интересуют ни сокровища, а совсем другое, — произнес он. — Наши клады — черепки и кости. Открываем то, что давно было кому-то известно. Все, что нам интересно — это разглядывать прошлое. Странные, в сущности, люди. А Шлиман, между нами, — не настоящий археолог, а как раз искатель сокровищ, удачливый дилетант.

Профессор Кент чувствовал, что говорит скучно и вообще не то. Ему будто не нравились собственные слова.

— А мы, археологи, верим в то, что золото приносит неудачу, — продолжал он. — Тем, кто его находит. Есть у нас такая примета. К счастью, найти его совсем не просто и даже почти невозможно. В общем, один шанс на миллион. Сколько нас, археологов, и все копаем, копаем. Каждый сезон. И никаких сокровищ. В общем, нам с вами такого, как у Шлимана, никогда не найти.

Лицо девушки напротив было как открытая книга. И по нему видно, что она не верит ни единому профессорскому слову.

— Вот такая жизнь у нас, археологов, — закончил, наконец, профессор Кент. — Такие мы.

— Нет, у меня будет другая, — с неуместной сейчас решительностью возразила Диана и упрямо тряхнула огненными волосами.

— Лучше в следующий раз подготовьте мне ответ по берестяным грамотам. — Профессор старательно отводил глаза от выпуклой груди студентки. Она явно заметила это, и было видно, что это ей нравится.

— Ну как же не найти, Платон Сократович, — заговорила она. — Вы же должны были слышать: со вчерашнего вечера только и твердят об этом. О рукописи вашего прадеда, что ли, лорда Чарльза Кента. Говорят, что он еще в девятнадцатом веке завещал бумаги, а в них карта сокровищ индейцев каких-то. И сегодня с утра: и в газете, и в интернете… Триста лет завещанию лорда Чарльза. Неужели не слышали? Или забыли?

"Забыл, — подумал он. — Всю жизнь помнил, а именно сейчас забыл, когда настал этот День. Неужели вот он — сегодня? А впрочем, может и правильно забыл — что такое он мог мне завещать — какие-то нелепые бумаги? Наверное, чудак был мой предок".

Когда-то, оказывается, ровно триста лет назад, прадед профессора Кента, великий археолог лорд Чарльз Кент, исследователь культуры народов Центральной Америки, завещал своему далекому потомку документы будто бы какой-то необыкновенной величайшей важности. Почему-то именно потомку, который должен получить их именно через триста лет. Лорд говорил, что в них указан путь к великим сокровищам майя и их тайным знаниям. Говорил даже, что эти древние знания перевернут все в человеческом мире, всю человеческую цивилизацию.

"В общем, много чего обещал", — подумал профессор.

Все это долгое время документы эти хранились в надежнейших банках Лондона, а потом — Петербурга. И вот!..

— В газетах писали, — все не умолкала студентка, — лорд Чарльз про горы этого золота говорил. Золотые горы. А в банке карта — где золото искать и именно сегодня ее и отдадут. Так интересно! А вы такое говорите… Берестяные грамоты.

— Газеты-интернеты. — Профессор о чем-то задумался. — Вы не знаете, девушка, современные приборы позволяют такое… Всю нашу Землю прощупали полностью, со дна морей последнее достают. Хорошо, если где-то ненайденного золота до килограмма осталось. Кончилось все золото на Земле. И кладов давно нет. Вы на каком курсе?

— На втором. Перешла. — Диана с надеждой пододвинула к нему зачетку.

— К вопросам-ответам мы так и не приступили, и я вижу, что нет смысла. А еще добавлю. В жизни никаких приключений не бывает. А то, что вы, видимо, имеете в виду под приключениями — дело трудное и скучное. Сталкивался.

Девушка, не скрывая недоверия, хмыкнула:

— Трудности — это ерунда.

Мгновенное огорчение в зеленых глазах уже сменилось на обычную, видимо, безмятежность:

— Ну и ладно!.. Потом сдам. Мне надо ехать — я с подругой договорилась по маркетам проехаться.

— Понятно. Не над учебниками же сидеть.

— Ой, Платон Сократович, а можно я прямо в окно?

Профессор пожал плечами:

— Ну, почему же нет. Пожалуйста, если торопитесь.

Диана двинулась к окну, почему-то осторожно наступая на малиновый с неестественно длинным ворсом ковер на полу, будто не замечая, что он ненастоящий, виртуальный. Иллюзия, наведенная специальной аппаратурой. По правде говоря, все это вокруг было только стилизацией под английскую викторианскую эпоху, и балки на потолке не из дуба, а просто пластик. Звуки колокольчика и часов — тоже электронный муляж, и книги не настоящие, не кожаные и вообще не книги, а имитация — стена из того же пластика.

Окно, к которому они подходили, автоматически открылось, псевдодубовая рама поднялась вверх. И будто кончился девятнадцатый век. В открытое окно пахнуло теплом. За ним был век двадцать второй. Мир другого цвета: не темно-коричневый, как по эту сторону, а цветной, пестрый. Полупрозрачные пластиковые флаеры, словно цветные пузыри, будто бы неторопливо ползли по земле и по воздуху. Опытные городские прохожие бесстрашно сновали между ними. Люди, полулюди и не люди вообще плавно плыли в воздухе, поднимались и опускались, как листья осенью, поддерживаемые гравитаторами. Шум, издаваемый транспортом, был негромким: гудение, потрескивание, звяканье, но все это сливалось в один плотный фон.

Под окном стояло что-то инородное здесь, из блестящего железа, на мощных каучуковых шинах.

— Это и есть ваш монстр? — Профессор Кент заглянул за окно.

— Он. — Девушка поставила длинную сильную ногу на подоконник и опять, будто на прощание, выгнулась. Проступила сквозь блестящую кожу всем телом, через плечо с любопытством наблюдая за профессорской реакцией, потом легко вскочила на подоконник.

— А клад я все-таки найду. Скоро. До скорого свидания, профессор! — И прыгнула — быстро, почти не удерживаемая гравитатором, спланировала прямо в седло своей машины.

Словно преобразилась, приникла к этому железному зверю. Тот взревел, поднялся на задние колеса, пытаясь сбросить наездницу, и рванулся вперед. Остался только необычный и непривычный запах бензина. Мощный, наглый даже, рев заполнил узкий и древний петербургский переулок. Разноцветные флаеры, как мыльная пена, разлетелись перед байком. Его звук стремительно унесся куда-то далеко.

"Вот так и по магазинам ездит? — Непонятно о чем задумавшись, он возвращался к столу. Оказывается, девушка так и забыла на нем свою зачетку. Профессор положил ее в карман.

***

В воздушном такси сидели двое. Первый пассажир был практически обычным: крепким, по-спортивному коротко стриженным, с грубоватым красным, квадратным почти лицом. Больше об этом лице, вроде, сказать нечего. Зато второй таким огромным и могучим, что сидел сразу в двух креслах. И вообще не был человеком. Был гуманоидом, похожим на очень крупную серокожую гориллу. В отличие от настоящей гориллы, совсем безволосым. Даже его череп, крепкий и блестящий, был голым, и еще посреди круглого необъятного лица этого существа торчал хоботок — там, где у земных существ нос.

Короткие ножки здоровенного гуманоида по-детски болтались и не доставали до прозрачного пола флаера. Зато единственная одежда на нем — полосатые шорты почти достигали кроссовок пятидесятого размера.

— Вот так, Конг, — рассказывал что-то стриженый парень, глядя в окно, вниз, на освещенную солнцем воду Финского залива. — Такие отважные люди были в старину, без всякой гравитации с высоты прыгали. А мы что, хуже?

— Ну, если с крыши сарая в деревне прыгнуть… — Вмешался робот-водитель. Было заметно, что его динамики испорчены в перебранках с пассажирами. Таксист засмеялся, его смех перешел в вой и свист.

— Да не с крыши, а с двух, даже трех километров.

— Ну да, — засомневался таксист. — Дудишь!

— Вот именно! Прыгали. С парашютом, был такой в древние годы. И серьезный спорт был, свои рекорды, свои чемпионы. Жгли, такие дела включали. Вы-то про это не знаете, а я сейчас на физфаке аспирантом, — продолжал парень. — Думаю древний спорт возрождать. Реальная маза. Изучаю, недавно открыл, что даже вроде бы можно сначала парашют не раскрывать, так падать. Вообще, такие смешные раньше виды спорта были. Прыжки с шестом, синхронное плавание. Метание молотка.

— Падать! — авторитетным тоном просипел таксист. — Будто ты знаешь, как падают, пельмень! Ты у нас в таксопарке спроси…

— Мы в детстве в прыгалки играли, — сказал аспирант, теперь обращаясь к своему другу-гуманоиду. — Так эту игру прозвали — из такого флаера в воду и прыгали.

— А-то давай, Ахилл, на слабо! — предложил гуманоид Конг. Оказывается, этого стриженого аспиранта звали Ахилл. — Или в стрём?

Таксист сипло хмыкнул.

— С такой высоты? — Ахилл ненадолго засомневался. — Ну, это уже мой личный рекорд будет. В детстве с такой высоты точно прыгать не приходилось.

— Вообще-то, до берега далеко, — тоже заколебался Конг. — Вдруг не доплывем?

— Ничего, поплаваем и другое такси вызовем, — Ахилл высунул голову в иллюминатор. Ветер уносил его слова. — Хотя тебе может и нельзя: слишком тяжел ты.

— Вы чего, шизоиды завернутые? — опять хрипел своим испорченным динамиком водитель. — Совсем съехали? А ну, давай прекращай в казенной машине!..

Но Ахилл уже открыл дверь и стоял в проеме. Еще секунда и вот теперь не стоял — никого не было. Конг, на мгновение замерев, ухнул туда же.

— Ах, вы… — Вслед раздались ругательства, сейчас неразборчивые.

Двое друзей уже сидели за столом летнего кафе. В эти теплые летние дни столики и кресла вынесли на улицу, на тротуар. Сверху их прикрывала яркая, волнистая с краю ткань. Никто здесь не знал, что когда-то она называлась маркиза. Солнечный свет, проникающий сквозь нее, освещал все внутри розовым светом.

Конг болтал своим слоновым хоботком в большом стакане с кактусовым соком, хлюпал и пускал пузыри.

— В следующий раз можно и повыше подняться и с парашютами спрыгнуть, — продолжал давно начатый разговор Ахилл, пытаясь расчесывать свои совсем короткие мокрые волосы. — С ними и на твердую землю прыгать можно. Я уже парашюты почти полностью изучил. Впиливаю. Сегодня, попозже, и закажем их в мастерской — долго что ли. А потом я у себя на факультете эту мазу продвину. Все по солидняку выйдет. Нормально будет.

Где-то раздавался мотоциклетный грохот, приближаясь, он затихал. Вот смолк, к кафе подкатила на своем байке Диана, остановилась вплотную к поребрику.

— Дианка! — Узнал ее первым Ахилл. — Все гоняешь, всадник без головы?

— Привет, клубни! — Она сняла шлем, поправила рассыпавшиеся волосы. — Степашку пропиваете? Твою, Ахилл, большую, аспирантскую?

— Да нет, Диана, — заговорил Конг со своим необычным немного гнусавым акцентом, который Диана называла "трубным". — Это мне из деревни дэцл лавья заслали. Ну как, скинула зачет?

— Нет, — с легкомысленной беззаботностью ответила та. — Завяла.

— Эх, выплюнут тебя из университета, — с сожалением произнес Ахилл.

— Ладно тебе, заучка, сдам когда-нибудь. Я гляжу, вы искупались. — Диана заметила еще влажные волосы Ахилла. — Тоже, видно, не загоняетесь: и ты, и Кинг-Конг.

— Ну да, искупались, — сказал Ахилл. — Минут десять назад. И уже минут пять здесь сидим. Двадцать второй век — темпы, расстояний сейчас не существует.

— Какой я Кинг, — отозвался следом гуманоид. — У нас в деревне только один кинг, король, то есть. Кстати, ботинок мой, батя. А я, типа, принц. — Он скромно потупил глаза, глядя в свой стакан. — Просто Конг. Конгов у нас много. Распространенное погонялово… А что, профессор Кент, говорят, известный звероящер, упырь лихой? — спросил Конг. — Про него черная слава по университету идет — столько народу на экзаменах порезал. Горы трупов.

— Ничего и не порезал… Адекватный препод. Вполне себе мужичок.

— Никак шибко лавнулся старбон? — заметил Ахилл. — Смотри.

Диана только возмущенно фыркнула.

— Ну что стоишь? — Повелительно кивнула она роботу-официанту, похожему на ярко раскрашенный столбик с круглой головой и большими жестяными ушами. Тот ожил и, изобразив на лице-мониторе широкую улыбку, подъехал. Диана кинула в щель на его животе монетку. Робот, исполнив короткий ликующий туш, покатился выполнять заказ.

Ненадолго все замолчали. Как всегда у молодежи что-то попискивало, квакало, раздавались даже внезапные обрывки мелодий. Все это доносилось из каких-то многочисленных телефонов, плееров, всяких модных приборчиков. Даже пуговицы у Дианы вспыхивали и мигали. Она была уже в легком костюме из искусственного велюра, красном, цвета дымного пламени, наверное, только что купленном. Все помолчали, попискивая и посвистывая.

— Ну что, Диана, — заговорил, наконец, Ахилл, — какая-нибудь новая авантюра есть на примете?

— Посмотрим, — неопределенно ответила она.

— А что, — предложил Конг. — Приходи вечером в Английский клуб на моталку. На тискотеку. Друганок возьми, поклубимся. Или теперь над учебниками заботанеешь?

— Нашел дрыгу, — насмешливо отозвалась Диана. Теперь она, как в кресле, сидела поперек сиденья своего байка, вытянув и скрестив длинные ноги. Грызла мороженое, эскимо "Ленинградское" на пластмассовой палочке. — По тискотекам окисляешься? А сам говорил, на твоей планете, в деревне у тебя жена осталась. Скучает, наверное?

— Одна вайфа есть. Только эта скучать не будет. Зажигает, тусуется, наверное, сейчас в полную. А у нас, кстати, полигамия. То есть это… как его? Многоженство.

— Фу, дураки, — возмутилась Диана.

— А что, — Конг смущенно засунул кончик хобота в рот. — Я некоторым земным девчонкам нравлюсь. Вот как закончу универ, обязательно отсюда еще одну дополнительную вайфу прихвачу. А потом в деревне на всех ватрушках сразу женюсь, никому не оставлю.

— Поступи сначала, — заметил Ахилл.

— Это я обязательно. Чувствую, что поступлю. Носом просекаю. Я им всегда все заранее просекаю. Только тебе, Дианка, нечего бояться, — все также смущенно продолжил он. — Я анфисок меньше девяноста килограммов весом не признаю. Таких здесь, в университете нет.

— Точно нет, — мстительно добавила Диана. — Таких дунек на нашей моталке не найдешь. Можешь и не искать.

— А жена у меня классная, — все еще продолжал Конг. — Сексотная такая симпатючка. Только худенькая очень, до восьмидесяти килограммов не дотягивает, хрупкая девушка…

— Ага, — не дала ему договорить Диана. — То-то ты к нашим земным девчонкам прифакиваешься.

Она насмешливо глядела на двоих друзей. Доедала мороженое и раскачивалась на сиденье с вытянутыми ногами:

— Ой, красавцы, оттяжники, блин!

Конг сконфуженно, громко хлюпнув, втянул остатки своей кактусовки:

— Ладно, у нас все равно времени нет. Надо еще парашюты заказать в какой-нибудь мастерской одежной, или как она у вас здесь называется.

— Парашюты? — заинтересовалась Диана. — А что это такое? Я тоже хочу.

***

По василеостровской улице шли двое. Один, высокий, массивный и пузатый, тащил какой-то железный ящик. Другой, маленький, худой, с сухим сморщенным лицом, хуже того, нес архаичный автомат, повесив его на плечо.

В этом переполненном, насыщенном всяким необычным народом мире уже давно невозможно было никого удивить странной одеждой — такой, как на этих двоих и даже их автоматом, архаичным гангстерским "Томсоном" с большим плоским диском и ручкой спереди, под стволом. Особенно подобным был славен Университетский городок, такое неофициальное название получила эта часть Васильевского острова.

Толстый еле нес свой ящик, оказавшийся каким-то массивным прибором. Его криво прикрывал еле держащийся металлический корпус с торчащими отовсюду проводами. Иногда, выбившись из сил, толстый со скрежетом волок это сооружение по тротуару. Какая-то деталь отвалилась и покатилась назад. Маленький догнал ее, поймал и, повертев в руках, отбросил в сторону.

— Ну, это, можно сказать, нулевая туфта. Можно обойтись.

Толстый поставил ящик, чтобы отдохнуть и теперь сразу обеими руками вытирал пот со лба. Маленький ткнул в сторону этого ящика пальцем:

— Всю ночь эту байду изобретал. Вот сейчас полевое испытание и проведем. Такой умный прибор получился — на расстоянии золото просекает. Вот пульт только наставить и нажать. — Он показал маленький пульт от детской игрушки с дистанционным управлением. — На, неси! Шеф говорил, один мужик здесь золото тащить будет. Зажалим его из автомата и всё у него отберем. И все дела.

Толстый тут же нацелился пультом в прохожего на другой стороне улицы.

— Да нет, не в этого. Того возле банка надо подстеречь. Шеф говорит, он, вроде, с мешком золота выйдет, ну а мы его накроем. Должны. Запомни, мы теперь гангстеры с тобой. Ты Томсон, а я Джеррисон. Или наоборот? — Маленький задумался.

— Чижолый, черт, — пожаловался опять волочивший ящик Томсон. — И зачем такой большой придумал?

— Тащи, приятель! Мой автомат тоже тяжелый.

На боковой улице они увидели летнее кафе за шпалерами розовых кустов — явно иллюзорных, виртуальных, растущих, будто прямо из тротуара. Рядом на мостовой высокая девушка по-детски раскачивалась на сиденье какого-то массивного зверовидного мотоцикла.

— Зайдем, — приказал маленький. — Приятель! Надо промочить горло. Таковы правила игры. Агрегат здесь оставим — вряд ли найдутся желающие его куда-то далеко нести.

Трое друзей увидели, как в кафе, не обращая внимания на розовые кусты, прямо сквозь них, вошли некие толстый и тонкий. Оба в широкополых шляпах-броссалино, полосатых двубортных костюмах, оба с сигарами — кажется, незажженными. В общем, американские гангстеры из каких-то там годов. Чудак поменьше, сев за стол, положил на него ноги и с грохотом бросил туда же какую-то непонятную остальным железку. Другой недоуменно посмотрел на него и тоже положил ноги на свой стол.

— Эй, гарсон! — гаркнул он.

— Бой, — подсказал Джеррисон.

— Ну да. Бой! — не смутившись, заорал Томсон, будто не замечая стоящего рядом официанта.

Молодые люди молча наблюдали за ними. Конг теперь жевал гигантский бутерброд с искусственным бескалорийным жиром, пучил глаза, равнодушно глядя на откуда-то взявшихся гангстеров.

Робот-официант повернулся на месте на своих круглых роликах-ножках. Электронная улыбка расплылась, остановившись у жестяных ушей.

— Двойной бурбон давай, — потребовал Джеррисон. — Старый добрый. Без содовой. Бекон с бобами. Пудинг какой-нибудь. Лучший ништяк в твоей капельнице. В общем, сам обязан соображать, чем должны закусывать два таких джентльмена, как мы.

Улыбка исчезла, робот весь недоуменно замигал лампочками:

— У нас студенческое кафе. Из алкоголесодержащего только шампанское и еще коньяк.

— Ну, коньяк! Два граненых, самых больших.

В глазах официанта замигали цифры и каждая цифра с вопросительным знаком:

— Если расплатитесь. Расплатиться есть чем?

— Есть! — Джеррисон похлопал лежащий на столе автомат по кривому прикладу. — Знакомьтесь все, тезка моего приятеля. — Он обвел глазами всех, находящихся здесь.

— И живее, ты, цветной! — гаркнул, замолчавший было, Томсон. — Выскребай, а то сияешь тут, как новогодняя елка.

— Очень хорошо! Заказ будет выполнен в срок, — отозвался робот и, включив веселую музыку, покатился на кухню.

— Двигай копытами, а то сейчас пинка поймаешь! — Довольный собой Томсон захохотал — так, что сигара чуть не провалилась в разинутый рот.

Появившийся коньяк, два больших стакана для коктейлей, гангстеры проглотили разом, игнорируя закуску.

Официант, ожидая, стоял рядом. Иногда что-то брякало у него внутри, будто там перекатывались монетки.

— Ну, чего глазами щелкаешь? — Томсон ткнул пальцем в сливочный пудинг и палец этот, внимательно осмотрев, облизал. — Улыбнулся отсюда, тюбик!

Официант опять с недоумением брякнул и замигал красной лампочкой.

Конг, доевший свой бутерброд, стряхнул со стола крошки.

— Эй, бормоглоты, вы чего пристали к пареньку? — негромко и раздельно спросил он.

— Ты чего, страшок копченый! — повернулся к нему пузатый Томсон и почему-то нацелился на него каким-то пультом, яростно нажимая кнопку.

— Ищите себе другой алкодром, — вступил Ахилл. — Плинтухайте отсюда.

— Окабанели, корявые, — взвился Джеррисон и схватил со стола автомат. — Коряв еще, орлан, на нас батон крошить! Вот бивень, в натуре!

Ахилл и Конг продолжали сидеть неподвижно и явно не собирались бояться. Гангстеры метались внутри, потом бросились к выходу.

— Давай, давай, — попрощался Ахилл, — в другом месте свой коньяк колдыряйте!

— Пока, зверьки, — задержавшийся Джеррисон погрозил то ли кулаком, то ли зажатым в нем автоматом. — Еще встретимся!

— Встретимся, не сомневаюсь.

Официант-столбик стоял, недоуменно жужжа, потом выкатился на улицу и с нелепой, безнадежно медленной скоростью покатился за убегающими.

— Забавные мутанты, — заметила Диана. Она доела мороженое и метко бросила палочку в опрокинутую урну.

— Я их видел, — сказал Ахилл. — Отсюда они, с Васильевского, колдыри местные. — Что-то они кислые какие-то сегодня, странные.

***

Профессор Кент шел по улицам Университетского городка. Вот так он решил добраться до банка, невероятным, эксцентрическим даже способом. Просто пешком. Мимо невысоких домов, стоящих посреди небольших скверов и зеленых дворов — сейчас их называли "патио".

Новые недавно появившиеся университетские здания были сложены будто бы из кирпича и даже с имитацией окон, стилизованы под старинные петербургские особняки. Копировали их с большим или меньшим успехом. На самом деле, конечно, — из современного прозрачного изнутри стройпластика. Вдалеке над крышами был виден вызывающий такое недовольство общественности новый собор, стеклянный прямоугольник- этот был будто стилизован под старинный небоскреб. Платон еще помнил, успел увидеть на этом месте ветхие василеостровские дома — былые коммуналки, трамвайные рельсы, а вот именно здесь — остатки какого-то завода, коробки со сводчатыми окнами, с трехсотлетней почти копотью на бурых кирпичах.

На улицах было пусто, будто этот мир еще не был переполнен, и Землю во всех концах не дразнили "муравейником". Так почему-то во все времена было в Петербурге — стоит отойти в сторону от главной магистрали, и ты оказываешься один.

На перекрестке, на параллельной улице, видимо, в качестве исключения мелькнули двое прохожих: один — высокий и толстый, другой — маленький и худой. Толстый, кажется, тащил что-то вроде чемодана.

Легкие тени от флаеров и тех, кто путешествовал по небу с гравитаторами, шевелились здесь, на пустом тротуаре. Многие свободно парили в воздухе, под ветром, уносившим их от залива. Платон заметил две темные точки, отделившиеся от какого-то флаера и падавшие вниз. Вторая точка обогнала первую — видимо, была тяжелее. Наблюдение, которое много лет назад могло бы заинтересовать какого-нибудь Ньютона. Профессор удивился мимолетному зрелищу и тут же забыл об этом — о чем-то задумался.

Он нес портфель из самой натуральной, кажется, свиной кожи, подаренный ему на первый настоящий юбилей — на тридцать лет. В расчете именно на этот вот торжественный день. С табличкой: "Кенту Платону Сократовичу. Будущему потомственному декану Археологического факультета СПбУ, а так же будущему великому первооткрывателю".

Пресловутое завещание лорда Чарльза Кента неизбежно должно было оказаться ерундой. И разгадка давней интриги, конечно, окажется будничной, может быть даже, ничтожной. По всем правилам этой вот будничной жизни.

Платону совсем не верилось, что в его жизни может что-то так измениться. Он не ощущал этого.

"Изменится течение жизни, — Слова эти сейчас, вблизи, почему-то казались странными. Только сейчас в голову пришло, что у слов, оказывается, когда-то были авторы. И одному показалось, что жизнь похожа на реку. — Повернуть течение жизни. Пустить по другому руслу".

Знаменитый лорд Чарльз когда-то, как многие иностранцы в то время, приехал поработать, по контракту, на несколько лет, в институт Этнографии, по-петербургски Кунсткамеру. Со временем был назначен ее ректором, а потом — деканом нового университетского факультета, Археологического. Так и задержался в России до самой своей кончины. После него на факультете служили множество предков Платона Сократовича: отец и дед, бабушки, тети и дяди, многие и возглавляли его. И для всех этот вот будущий, а теперь внезапно наступивший день был главным. С самого рождения Платон слышал так много предположений, догадок, столько всего разного, часто противоречивого про великий день.

Именно этот, когда по обычному тротуару, обычными шагами он идет в давно знакомый банк за какими-то старыми бумагами, в которых написано о каких-то фантастических сокровищах, сказочных знаниях, обещанных предком. Он вдруг подумал — это странно, что идет именно он — ведь в его жизни ничего необычного никогда не было, и он ничего необычного никогда не делал.

Вот она и показалась за поворотом, стеклянная призма банка. Рядом с похожим на средневековый замок богословским факультетом. "Royal Bank of England".

За чугунной оградой — безупречно ровные газоны, покрытые безупречно ровной травой, которую будто бы надо стричь триста лет, маленький фонтан с золоченой статуей Меркурия. Вход у подножия стеклянной стены стилизован под античный портик — металлокерамические колонны, псевдогранитный фриз.

"Ассоциативная интерпретация античности", — мелькнуло в голове.

Он оказался в невероятно высоком, уходящем в небеса, холле здания. Платон бывал здесь много раз, но все не мог привыкнуть ко всему этому.

Все здесь, внутри банка, было суперсовременно и безупречно. Создано словно из несуществующих пока материалов. Он будто перенесся на век вперед. В век двадцать третий.

Внушающие ужас лифты, круглые платформы без стен, огороженные только силовыми полями, с неуловимой для человека скоростью взлетали куда-то в банковские, высоты.

Обдавая выдавленным воздухом, бесшумно обрушивались прямо между бесстрастно снующими людьми, безошибочно выбирая свободное место. Воображение почему-то отказывалось верить в эту безошибочность. Он всегда думал о том, что может произойти в таком лифте с каким-нибудь больным: с сердечником или, хуже того, страдающим расстройством желудка. Но такие, видимо, не подразумевались, таких здесь быть не могло. Деловито мелькали только почти одинаковые, похожие на андроидов, клерки среди путаницы самодвижущихся дорожек-эскалаторов на полу, непонятно куда ведущих.

Все блестело, как будто нарочно, вызывающе, чтобы была заметна полная невозможность пыли, упаси бог, грязи. Каждый мог видеть, что здесь нет ни пылинки, ни, наверное, даже микроба.

Несовершенны здесь были только растерянные, дряблые, нестерильные клиенты. Каждому такому было понятно, что здесь не может быть случайностей, а тем более, странно подумать, обмана. Наверное, в этих стенах ни разу и не произнесли этого слова.

К счастью, подниматься на таком лифте не приходилось ни разу. Дождавшись паузы в движении платформ, Платон перебежал зал и мышью нырнул в привычную боковую дверь.

Оказывается, его ждали. В зале стояли несколько человек, что-то вроде делегации. Впереди сама Левкиппа Ефимовна, директор петербургского филиала этого банка. Женщина с очень хорошо сохранившимися следами красоты, совершенно неопределенного возраста: от сорока и много выше. Как всегда в строгом деловом, а сегодня, кажется, еще и праздничном костюме: в желтом коротком жилете и розовых галифе из легкой ткани. Длинные, безукоризненно ухоженные волосы, согласно требованиям моды, лежали на спине директрисы. Как всегда абсолютно безупречная, корректная, неземная. Приветствуя его, она глядела прямо и бесстрастно.

— Приветствуем вас, лорд, — обычным своим сдержанно-доброжелательным тоном заговорила она. — У нас всех сегодня юбилей. Почти праздник.

— Не такой уж праздник, — смущенно возразил Платон. Ни к каким торжествам он готов не был, отвел глаза в сторону, стараясь не смотреть в ее глубокие черные глаза. Может, еще не привык к тому, что он теперь тоже не кто-нибудь, а декан Санкт-Петербургского университета.

— Наши люди пришли утром, включили компьютеры, а все мониторы горят красным светом. От всех компьютеров звон пошел по всему банку. — Левкиппа даже слегка улыбнулась. Платон впервые видел ее улыбающейся. — Я даже испугалась.

"Неужели ты можешь бояться. Интересно, какие мысли могут быть в этой голове, кроме служебных. А чем она способна заниматься после службы"?

— Оказывается, наши компьютеры никогда не забывали об этой дате, отсчитывали дни и вот вспомнили. Триста лет прошло. Ровно триста лет! — продолжила и закончила прекрасная директриса.

После этого его окружили, поздравляли, кто-то специальный из банка на ходу пытался договориться о каких-то публичных торжествах и пресс-конференции.

***

Цветы и папки с приветственными адресами пришлось оставить в зале. В хранилище его, как всегда, сопровождал клерк стандартной банковской внешности. От андроида он отличался только очками в дорогой оправе.

"Уже не торжественный день — торжественный миг". — Почему-то мысленно после этих слов он как-то не мог поставить восклицательный знак. Открывая дверь большого сейфа, крутил на ней маленький штурвальчик — вот, имел теперь право, но ничего торжественного не чувствовал. Сколько раз он проходил мимо этой двери, не обращая на нее внимания, а его наследство, нашумевшие эти бумаги, оказывается, все время были тут.

Сейфом оказалась эта тесная комнатка с железными стенами. Посреди нее стоял стол с еще одним небольшим сейфом, вроде шкатулки — незакрытой. Внутри лежал обыкновенный старый портсигар. И все!

Платон достал его. Портсигар был ощутимо тяжелым, внутри пустым. Обыкновенное золото!

— И что, ничего больше нет? — нелепо спросил он очкастого андроида, стоявшего у двери.

— Этого я не знаю, — сдержанно ответил тот, посмотрев на профессора с совсем человеческим недоумением. — Мы не брали.

Разочарование оказалось неожиданно глубоким. Обнаружилось, он только внушал себе, что не верит в чудесное наследство, в сокровища древних индейцев. Теперь, когда всего этого окончательно не стало, вдруг выяснилось, что надежда была, такая большая надежда. А сейчас на ее месте — пустота.

"Вот тебе и рукописи, вот тебе и карты"! — Он повертел в руках портсигар, по-прежнему самый обычный. Крышка была инкрустирована мелкими разноцветными камешками. Семь разноцветных дугообразных рядов, как он не сразу понял, изображали радугу.

"А разговоров было. Артефакт, блин! Ну, дедушка! Английский юмор, надо понимать, старый добрый английский юмор: не верьте в чудеса, в подарки ниоткуда… Или просто маразм".

Он сунул портсигар в карман и двинулся к выходу:

"Покойнику, конечно, на свою репутацию плевать, а вот с моей что теперь будет? Теперь еще объясняться из-за тебя, старого придурка, перед всеми набежавшими. Вот вам и пресс-конференция… Извините за доставленные хлопоты, Левкиппа Ефимовна, — готовил он речь. — Что?.. Да так, вещичка для музея курьезов. Давно хочу такой музей на факультете создать. Столько нелепых экспонатов у нас там накопилось".

***

Гангстеры сидели на лавочке в сквере, напротив стеклянного небоскреба, над его крышей, будто в воздухе, висела непонятная надпись на иностранном языке.

— Хорошая вещь, — все объяснял Джеррисон, обнимая свой ящик. — Недоведенная пока еще только. Ты следи за мужиками, тыкай пультом-то!

— Смотри, а чего на нем эта лампочка моргает? — Толстый Томсон с недоумением глядел на их агрегат.

— Это не лампочка, а светодиод.

Тоненько зажужжал зуммер, за ним внутри агрегата задребезжал жестяной звонок от древнего будильника, прерывисто замигала еще одна красная лампочка.

— Вон он! — закричал Джеррисон, указывая стволом автомата на какого-то высокого человека с портфелем, появившегося на ступенях банковского портика.

Гангстеры побежали к нему напрямик, через газоны. Джеррисон что-то закричал и в восторге выпустил в небо длинную очередь. Сразу опустела улица и небо над ней. Прохожие и флаеры исчезли мгновенно. Многие, наверное, до сих пор не знали, какая скорость заложена в их аппараты.

***

Выйдя из банка, Платон увидел каких-то двух чудаков, бегущих в его сторону, большого и маленького. Большой, как пистолетом, размахивал детским пультом, а маленький — неуклюжим гангстерским автоматом. И вдруг, заорав, выстрелил куда-то очередью.

И вот оказалось, что стреляют в него. Настоящая пуля, самая подлинная, ударила в металлокерамику рядом с ним. Внезапно он понял, что сидит за колонной. Пули, как горох, скакали по ступеням. Платон вжался в щель между этой колонной и стеной.

Гигантское стекло рядом осыпалось дождем осколков, неприлично обнажив внутренность банка. Внутри метались потерявшие бесстрастность сотрудники. Пули летели между ними, разлетались компьютеры. Женский визг заглушил грохот автомата. Двое скакали внизу, маленький все стрелял, посылая внутрь банка бесконечную очередь. Вверху, в открытом окне, мелькнуло лицо Левкиппы.

Потом вроде бы раздался еще один звук. Знакомый уже рев. Во двор банка влетела девушка на байке. Длинные огненные волосы метались у нее за спиной. Байк завилял, разгоняя гангстеров. Те бросились в разные стороны.

Мотоцикл подъехал вплотную к мраморной лестнице. Уже сбегающий по ступеням Платон замер, увидев, как бандит направил на девушку автомат.

— Ну что же вы? — крикнула та. — Садитесь!

"Как ее зовут?.. Диана, да".

Мотоцикл как будто рванулся из-под него. Он ощутил локтями тонкую и крепкую девичью талию. Они уже мчались по опустевшим улицам. Волосы девушки били по его лицу.

— Ничего не понимаю, — заговорил, а точнее даже, закричал Платон. — Какие-то сумасшедшие.

Непонятно, расслышала ли его Диана.

— Да держитесь вы крепче! — крикнула она.

Вслед опять стреляли. Вдоль улицы зазвенели и посыпались стекла. Байк свернул, один, потом второй раз, промчался сквозь проходной двор и выскочил на другую улицу. Уже затормаживая, проехал мимо робота-официанта. Весело раскрашенный столбик в черных дырах от пуль лежал на тротуаре. Потускневшее лицо-монитор с застывшей улыбкой глядело в небо.

Несмотря на то, что неслись они как будто на предельной скорости, оказывается, отъехали недалеко. Байк затормозил возле открытого кафе. Из-за его ограды высунулись две головы: одна — обычная, человеческая, другая — какая-то невероятная, похожая на большой каменный шар с глазами и хоботом.

Не остыв от изумления, Платон пропустил спасительницу вперед. Она была нисколько не испугана и не расстроена, даже, вроде бы, радовалась чему-то.

— Неимоверное хулиганство, — заговорил он, входя под навес. — Невероятное. Напились, наверное.

— Что сейчас было! — перебила его Диана. — Стрельба! Настоящая, из автоматов. На Платона Сократовича напали.

— А я вас знаю, — произнес гуманоид с хоботом. — Вы декан археологического фака.

Сразу было заметно, что русским языком он овладевал в студенческих общагах.

— А я абитуриент местный, — продолжал гуманоид, вежливо свернув свой хоботок. — Хочу к вам на археологический. А вы тоже будете экзамены принимать?

— Я видел, эти двое за нами побежали, — не стал отвлекаться Платон. — Хотел бы я знать, что все это значит. Самый опасный противник — тот, о котором ничего не знаешь.

— Хорошо, что все закончилось, — воскликнула Диана.

— А я носом чувствую, что не закончилось, — негромко произнес Конг.

— А это Ахилл, — как будто представила того Диана. — Он с физкультурного факультета, аспирант.

Платон кивнул, уже в который раз сегодня он достал и разочарованно повертел новообретенный портсигар. Опять блеснуло золото. Открыв крышку, он в первый раз заметил, обратил внимание на какие-то царапины внутри, на полированном металле. Почему-то они показались странными, будто чем-то знакомыми. Неожиданно понял, что это буквы, довольно немаленький убористый текст. Платон задумался о чем-то, остановившимся взглядом, будто в книгу, глядя в портсигар:

— Ну, извини, дед, — пробормотал он что-то непонятное. Никто не обратил на все это внимания.

Внезапно что-то загрохотало — это, опрокидывая все на своем пути, сюда ворвался тот самый гангстер с автоматом.

— Ну что, чумидоны! — заорал он и оглушительно выстрелил вверх в маркизу. В красной ткани появилось несколько дырок. В двери на кухню появились испуганные лица. — В моем верном старом "Томми" еще хватит патронов на вас, бандерлогов.

— Обсосы гонимые! — добавил, появившийся за ним Томсон.

— Закочумались? — орал Джеррисон. — Ща сплющу всех!

Конг встал и легко, будто картонный, поднял стол за одну ножку, в сторону полетели тарелки и стаканы. Метнул стол через все пространство кафе. Гангстеров унесло к другой стене. Подскочивший Ахилл ударил маленького кулаком сверху, а большого уложил апперкотом в челюсть. Мелькнули каучуковые подошвы.

Все закончилось почти сразу, едва начавшись. Конг стоял, сжимая свои псевдокулаки и оглядываясь вокруг. Кажется, он жалел, что драка уже завершена, и ничего больше нельзя сокрушить. Гангстеры теперь рядком лежали на полу.

— Аккуратно ты их загасил, — с завистью произнес Конг.

— Только и всего, — сказал Ахилл. — А вы, профессор, говорите "опасный", "про которого ничего не знаешь".

Вокруг уже гомонили набежавшие с кухни работники кафе.

— Теперь этих надолго упекут, — сказал Конг. — За решетку — образно говоря. Хороший срок заслужили — суток тридцать, если не больше.

— Да, закон у нас суров, — согласился Ахилл. Он с интересом рассматривал свой начинающий опухать кулак.

Сквозь свежие дыры в маркизе били солнечные лучи.

— А в Южной Америке сейчас, наверное, совсем жарко, — глядя вверх, сказал Платон. Негромко, среди всеобщего галдежа. — Тем более, в Центральной.

Они вышли наружу.

— Вот так и живешь, — заговорил Платон, — Живешь тихо и размеренно тридцать лет и четыре года, а потом вдруг что-то обрушивается прямо на голову — можно сказать, невероятные события, путешествия…

— Какие путешествия? — тут же заинтересовалась Диана. — Это я во всем виновата… Я всякие приключения, как громоотвод, притягиваю.

— Вы не причем, — возразил Платон Сократович. — Не вините себя.

— А я и не виню, — непонятно высказалась Диана. — А про какое путешествие вы говорили?

— Путешествие такое… Далекое, — признался Платон. — В саму Южную Америку, в Центральную даже. Нужна серьезная экспедиция. Необходима. Невероятно, но я сам только что об этом узнал. Несколько минут назад. Подсказал мне один. Портсигар.

— А это кто? — тут же спросила Диана. — У нас на Археологическом служит?

— Ну, вроде того.

— Фамилия на какую-то испанскую похожа, — авторитетно заметил Ахилл.

— Экспедиция — это графики, процентовки. Не говорю уже про деньги. Фондов надо добиваться. Даже не знаю, как выбрать для этого время. Так много работы на факультете, — профессор то ли решил пожаловаться, то ли размышлял вслух. Все двигались вместе с ним — кажется, решили проводить до дома. Сейчас они шли по Филологическому переулку. — Но предок велел! Как я узнал сегодня об этом. Нужно добыть один артефакт, буквально из-под земли — из-под центральноамериканской.

— Артефакт? А это что такое? — опять спросила Диана.

А еще хотите зачет получить, — заметил Платон. — Кстати, ваша зачетка у меня. Впрочем, предок так и не сообщил, что у него за артефакт там такой. Нужно поехать, выкопать и посмотреть. Всего лишь.

— Сегодня целый день отовсюду слышно про сокровища, — продолжала Диана. — Про артефакт этот самый никто ничего не говорит. А вдруг кто-то уже всё про сокровища узнал и прямо сейчас достает их, — страшным голосом произнесла она. — Пока мы тут время теряем.

— Тысячи лет лежали и именно сейчас… — возразил Платон, но в его словах как будто прозвучало сомнение. — Да и не уверен я до сих пор в существовании этих сокровищ. Нет у меня таких сведений. Вообще еще многого я не знаю и не понимаю. В общем, надо заводить громоздкий административно-бюрократический аппарат…

— А зачем нам громоздкий? — воскликнул молчавший до сих пор Ахилл. — А мы?

— Не понимаете, молодой человек, — опять начал Платон. — Нужны деньги, оборудование, квалифицированные сотрудники.

— Мы, мы сотрудники! — перебивая друг друга, закричали Диана, Ахилл и Конг. — Команда! А квалификацию доказали.

Они шли, и уже долго, и медленно, из-за ковылявшего на своих коротеньких ножках Конга. В близком теперь зоопарке беспокойно затрубил слон, почуявший инопланетянина.

— Тоже мне, конец географии. Центральная Америка, — решительно высказалась Диана. — Вот и полетим прямо сейчас. Пока каникулы. Вызовем флаеры. Это называется дерзкий план, — заявила она. — Когда-то так называлось.

— Как так прямо сейчас?

— А чему вы удивляетесь, профессор? — поддержал Диану Ахилл. — Не времена Жюля Верна — чемоданы, саквояжи. Воздушный шар! Двадцать второй век. Темпы! Адресный кредит — в любой лавке, в любой деревне мира можно расплатиться нажатием пальца. Личная связь — хоть из Антарктиды домой звони. Транспорт — только рукой махни…

— Тормозить — это старомодно, — теперь Диана поддержала его.

— Вообще, это может быть опасно, — возражал профессор. — Мне никто не поручал, как это?.. Нести за вас ответственность.

— Какие такие опасности могут быть в двадцать втором веке. Нет теперь ни опасностей, ни приключений, — показалось даже, что Диана произнесла это с огорчением.

— Подозреваю, что с вами, такими, найдутся.

— Ничего, мы быстро отыщем эти индейские сокровища… — воскликнула Диана своим звонким голосом. — Добудем. Не получиться у нас не может. Невозможного не бывает.

Другие почему-то сразу согласились с этой сомнительной истиной.

Платон хотел сказать, что никаких сокровищ не будет. — " Не сокровища, отнюдь, а всего лишь артефакт какой-то. Причем маленький", — приготовил он мысленную фразу, но промолчал. Мысленно же махнул рукой.

Диана уже выбежала на середину улицы, смотрела вверх, подняв руку с вытянутым большим пальцем.

— Я вообще-то только год деканом. Декан начинающий и тут выдам такой сюрприз. Авантюра! Нет, нет, я консервативный, старый…

— Ну, какой вы старый! — протестующе крикнула Диана.

— Мы хоть и не в Антарктиде, — кажется, наконец, сдавался Платон, — но надо хотя бы позвонить. Мажордому дать распоряжения по хозяйству. Конечно, можно считать это моим частным делом, семейным даже. Хотя… В общем, небольшую экспедицию на недолгий срок я могу профинансировать на собственные средства… И все равно нужно хоть компьютер карманный захватить — для работы в дороге. Попрощаться с Дениской. Это хомяк, он у меня в аквариуме проживает. Хомяковод я увлеченный…

Ему не дали договорить.

— Ура! — закричала Диана, радуясь то ли победе над профессором, то ли приближающемуся флаеру.

***

Вообще-то Платон похвастался, назвав камердинером своего старого-старого кухонного робота. Такого старого, что он помнил несколько поколений Кентов, которых сумел пережить.

Тот встретил Платона в дверях. За спиной металлического старика почему-то висело здоровенное ружье, наверное, найденное где-то в чулане. С ним Платоновы предки охотились на слонов. На круглой жестяной голове — зачем-то доисторический курортный брыль, как у пастуха Кости в древнем фильме "Веселые ребята".

— Ты с ума сполз, Титаныч? — спросил Платон, входя в дом. — Аркебузу эту на кого приготовил?

Титанычем старика прозвали за его модный у роботов когда-то, сто лет назад, титановый корпус. Им он очень гордился.

Оказывается, старый кухонный робот, предупрежденный Платоном по личной связи, тоже собрался с ним. Платон заметил, что тот даже успел перекрасить себя в воинственный цвет хаки.

— В бою и в походе важно, какого ты цвета и из чего сделан, — твердил сейчас Титаныч. — Из воды, как ты, или, например, из титана, старого доброго.

— В каком бою? Совсем очумел, старик.

— Ничего, — все твердил старый робот. — Ничего, глаз еще верен и рука крепка… Сколько хожено в молодости по экспедициям. И с отцом твоим, и с дедом.

Поперек прихожей уже лежали набитые рюкзаки и баулы.

— Про тебя уже и в радио, и в телевизоре, — рассказывал Титаныч. — Как тебя обстреляли возле банка.

— Какой такой телевизор? Ты еще про патефон-граммофон расскажи, — негромко, чтоб его не услышали, проворчал Платон.

Старик все время путал названия такой разнообразной теперь электронной техники.

— Куда ты это все набрал, Титаныч? — Платон с трудом перебрался через завал из мешков. — Не в пустыню едем. Впрочем, сейчас и в пустыне люди живут. В наше время и пятачка земли не найдешь без магазина и банкомата.

— Банкоматы-банкомёты, — пробурчал Титаныч. — Надейся на банкомёты твои. Ты на Титаныча надейся. У него жизненный опыт. Я еще батюшку твоего нянчил…

— Ладно, хватит тебе, Савельич!

— Кто? — Старик, наконец, умолк.

— В общем, будет у нас с тобой частная, что ли, экспедиция. Денег от родного университета слишком долго дожидаться. Темпы. Двадцать второй век, — повторил Платон уже слышанное сегодня. — Молодежь говорит, что нажатием пальца расплачивается.

— Ага, пальцем расплатятся они. Знаю я, что за молодежь. У них, студентов такие пальцы, что посинеют нажимать. Ничего им из своих пальцев не выдавить…

Подготовка к путешествию все же заняла больше времени, чем он рассчитывал — часа два. Платон даже успел заглянуть в интернет и порыться в архивах собственного факультета, надеялся найти что-то неизвестное ему о жизни индейцев Центральной Америки. Но ничего нового там не было.

Титаныч, оказывается, сделал заказ в Доме Быта на другого домашнего робота — временную свою замену, и теперь в соседней комнате инструктировал новенького по телесвязи.

— …Эх, молодежь! — слышалось оттуда.

"На прощание вдохнуть запах родного дома? Для романтики? Дениска мешает своим ароматом".

Он подошел к аквариуму с хомяком. В этом большом аквариуме было нечто вроде маленького хомячьего мира. Домик с садиком, амбар с овсом и просом. Маленькое озерцо-лужица.

— До свидания, брат, — сказал Платон. — Долго теперь не увидимся. Теперь за тобой Эр восемнадцать дробь сорок пять присмотрит. Из Службы Быта.

Хомяк стоял на задних лапках, приподнимаясь на босых розовых пятках, шевеля носом, нюхал воздух, будто таким образом пытался понять слова человека.

***

Трое друзей ждали во дворе старинного кирпичного еще дома профессора.

— …Так вот хулиганили в детстве, — рассказывал что-то Ахилл. — В Хэллоуин, был такой праздник. Или поднимались на крышу, а потом гравитатором потихоньку вдоль окон спускали тыкву специальную. С глазами, ртом вырезанным, а внутри светодиод: как будто череп горящий. Висит такой перед окном соседским и лбом в стекло стучит. Соседи сначала боялись, а потом все меньше и меньше стали бояться, даже ругаться перестали. Еще в привидения играли: заворачивались в белые простыни и ночью по двору летали, с воем. В урнах летали. Тогда урны были большими, а мы еще маленькими.

— Мы тоже так летали, — сказал Конг. — Только у нас это не хулиганство, а подвиг называется. Например, чтоб летающего дьявола за хвост схватить. Это такой летающий ящер у нас. Обязательно надо уметь, без этого и жениться нельзя. А я, бывало, еще и прицеплюсь и катаюсь с ним. Когда маленький был, килограмм сто, не больше. А можно, чтоб посвящение в мужчины пройти, зубастую рыбу погладить. Они на берег вылезают, греются. На солнце греются и засыпают. Есть у нас такие, вместо ваших крокодилов.

— А ты, Дианка, могла бы такую рыбу погладить? — спросил Ахилл сидящую напротив под детским грибком и заскучавшую девушку.

— Зачем мне, — вроде, с неудовольствием отозвалась она, — я жениться не собираюсь.

— Ну, у девчонок свои соревнования, — опять заговорил Конг. — Домашнее хозяйство, то-сё. Ягоды на скорость собирать — кто больше соберет, кройка и шитье там. Но самое главное — кто больше весит. Тут особый почет, и готовятся тут ватрушки жестоко. Обжираются так, что едва не трескаются.

— Ерунда какая, — отозвалась Диана. — Я лучше рыбу поглажу.

— Хорошо у нас на планете, — продолжал Конг. — Красиво. Вулканы, дым, пар, ночью огонь, вулканы эти всё красным светом освещают. Кипящие озера кругом, большие, маленькие, лужи. Мы в такой кипяток фруктов набросаем, сладкой травы, вроде сахарного тростника, и компот там сам по себе варится. Или другой травы, типа чая — плаваешь и пьешь. Динозавров содержим. Нет, мы мяса не едим, — отозвался он на вопрос Ахилла. — Динозавры молочные у нас. Типа, сыр, творог, сметана, всякие молочные ништяки. И с других планет покупают. В деревне молочно-товарная ферма у нас. На нашей планете еще одно племя живет, такие, с одним глазом во лбу. Те и мясо едят, и рыбу. И зубастых рыб едят, и дьяволов, и змей, и все, что видят этим своим одним глазом. Мы их за это не уважаем.

— В близком соседстве с циклопами, диким и буйным народом, — вдруг заговорила Диана. — С ними всегда враждовавшим, могуществом их превышая.

— Вот-вот, — кивнул, соглашаясь, Конг. — Очень правильный стишок. Толковый. Знающий чел сочинил.

— Изучали недавно, — сказала Диана. — А у нас в университете один такой циклоп учится. Химик с пятого курса.

— Хотя, если по правде, я здесь колбасу научился жрать, — добавил Конг. — Хорошо, что наши не знают, а то позор. В стрём.

— А я все думаю, что зря мы этих двоих хулиганов сами в участок не сдали, — опять заговорила Диана. — А вдруг они опять нам встретятся.

— Я носом чувствую, что встретятся еще, — высказался Конг.

— Вот встретимся, тогда и сдадим, — заключил Ахилл. — Как ты, Диана, и заказываешь. Ну, все, профессор летит, Теперь вперед! В Америку, за золотом!..

***

Платон держал в руках тяжелое ружье. Фамильный двуствольный штуцер, судя по надписи, оставленной изготовителями, произведенный еще в самом начале двадцатого века.

— И все-таки возьму, — решил он. — Для пущего абсурда. Вот соседи удивятся, старушки у подъездов.

Торопясь, Платон шагнул прямо в окно, чего не делал с детства. Конечно, неприлично для декана, но он непонятно каким образом ощущал, что с сегодняшнего дня все в его жизни меняется.

Из старинной петербургской парадной вышел тяжело нагруженный Титаныч. Из-под рюкзаков и мешков виднелись только тонкие железные ноги старика.

"Навьючился все-таки старый"!

 

Приключения на Земле. В Центральной Америке

Они летели над океаном. Для вещей, взятых в эту экспедицию, пришлось заказать грузовой флаер. За ним летели три одноместных пузыря: один розовый и два синих. Молодежь предпочла спортивные аппараты, может быть, для того, чтобы вести их самим. И это им еще не надоело.

Диана все кружилась вокруг грузовика, заглядывая в иллюминаторы. В динамиках связи звучали возбужденные голоса. Связь между ними всеми была постоянной, все слышали друг друга.

Водитель грузовика — старый робот, маленький круглый ящик, похожий на сахарницу, не останавливаясь, рассказывал о приключениях, пережитых им за долгую жизнь: о былых рейсах, о прежних пассажирах. Оказалось, что он и Титаныч — почти ровесники и даже земляки — когда-то вышли из одного завода.

— С тех пор за рулем. Без остановки один бесконечный рейс. Сколько пролетел, сколько всего видел. Только на свалке, видать, конец этому моему путешествию.

— Да, судьба, — вздыхал Титаныч.

— Даже кликуху мне дали — Автопилот. Побывал на разных планетах. Теперь, под старость, тут таксую.

Иногда из динамиков раздавался смех — молодежь на своих одноместных флаерах тоже слушала. Потом затеяла гонки, из динамиков донеслись ликующие голоса.

Уже совсем поздно вечером все успокоились и договорились спать.

— Ладно, закрываем сопла, — в последний раз послышался голос Конга.

Диана дольше всех не могла угомониться, что-то шептала и хихикала в динамиках, но потом все отключились. Она попыталась поискать в эфире музыку, какие-нибудь песни, но песни попадались все незнакомые и неинтересные. Попробовала уснуть, стала нажимать на какие-то кнопки. Кресло опрокинулось назад, так, что ноги задрались к потолку. Под затылком и под спиной с шипением надулись пневмоподушки. Все равно было неудобно, казалось, что так уснуть невозможно. Теперь, при крейсерской скорости, двигатель гудел негромко, будто вентилятор устаревшего компьютера, и только где-то сзади свистел и завывал воздух. Непонятно, то ли так было и нужно, то ли что-то было неисправно. Глядя на незаходящее сегодня солнце — большой оранжевый шар, Диана почему-то почувствовала, что осталась совсем одна, будто далеко вокруг никого не было.

"Безбрежный, как интернет", — подумал Ахилл, глядя на проплывающий под стеклянным полом океан. Он тайком сочинял стихи и вот сейчас задумался, бесполезно шевеля губами. Но стихотворение дальше не шло, не сочинялось.

Три пузыря, одинакового теперь в сумерках цвета, светящиеся изнутри домашним вечерним светом, вытянулись правильной цепочкой за большим летающим сундуком с желтыми точками-иллюминаторами. Из динамиков больше не слышалось голосов молодежи. Наверное, они все уснули. Платон в грузовике перебрался назад, лег на надувной, немного коротковатый для него диванчик. Неестественный, нелепый даже уют. Под прозрачным полом однообразно тянулась вода. Впереди слышались голоса стариков. Воспользовавшись случаем, они, конечно, жаловались на здоровье.

— …Ты-то все за рулем, за баранкой, как раньше говорилось… А у меня суставы совсем стерлись, сколько за жизнь хожено на этих старомодных ногах…

— В ушах то шумит, то свистит. Иногда электроны шуршат, будто горох по железной крыше.

— Уже и память размагничивается… Как у белковых. Этот самый, как его… Склероз.

В голову почему-то пришло, что вот также когда-то летели герои Жюля Верна на воздушном шаре. Платон подумал, что он тоже на какое-то время стал как будто жюль-верновским героем. Еще утром принимал экзамен у незнакомой студентки, получил в банке этот вот портсигар с посланием к нему прадеда, потом хулиганы стреляли в него из старинного автомата, а сейчас, ночью, он уже оказался на другом краю земли, в другом полушарии, вообще, непонятно где.

***

— Ничего, эта молодежь правильная. — Это были первые слова, которые Платон услышал утром.

— Зачетная молодежь, — говорил Титаныч. — При понятии, надежная. С такими можно за сокровищами ходить. Я сам такой же раньше был, давно… Вот решил вспомнить былое.

"И этот тоже про сокровища"… — с неудовольствием подумал Платон, окончательно просыпаясь.

Из динамиков флаера доносились голоса летящих рядом. Кажется, они устроили игру: кто больше увидит что-нибудь внизу. Конг оказался самым зорким:

— Черепаху вижу. Большую, и плавники у нее большие. Плывет, будто летит.

— А еще чего видишь? — спрашивала Диана.

— Дельфинов вижу.

— Ну, дельфинов везде много.

— А это что? — послышался голос Ахилла. — Забыл, как называются. Лангусты. Или омары.

— Ой, я сама вижу, — доносился звонкий голос Дианы. Ее розовый пузырь стремительно несся над самой водой. — Колонной по дну идут. Маршируют.

— Не наигрались еще, — проворчал Автопилот. — Их бы чем полезным напрячь. У нас в парке один водила рассказывал, вез двоих, таких же молодых, над Маркизовой лужей. Вез, вез, а те, чтоб не платить, на ходу выпрыгнули… Ну что, — отвечал он на вопрос Титаныча. — Подобрало их другое такси.

— Не ушли значит от оплаты? — спросил Титаныч.

— Не удалось.

Сбоку, будто прямо из воды, поднимались старинные небоскребы Гаваны. Сверкали, словно друза кристаллов хрусталя.

Грузовик стал плавно снижаться. Он почему-то задержался, кружил, медленно облетая это место над океаном.

— Я специально свернул немножко, — говорил Автопилот. — Помню, в молодости летал я здесь когда-то…

Наконец, все увидели под прозрачной зеленоватой водой каменные ступени, белую террасу.

— С кладоискателями сюда летал. Тоже сокровища добывал, — продолжал Автопилот. — Золото тогда со дна доставали, — Его крышка с прорезью для монет, похожая на восьмигранную кепку, задребезжала. — С месяц на палубе сидел, искателям помогал. Ох, и насмотрелся я на это золото. Слитки, монета бочками. Вы, молодые, небось, и не видели его никогда.

— Ничего, скоро увидим! — донеслось из динамиков.

— Достают со дна бочки, сундуки, пушки бронзовые, — все рассказывал Автопилот. — Все старое, гнилое, рассыпается, а золото будто новенькое совсем. Словно только отлили, на солнце горит. Вечное. Не то, что мы, — вернулся он к прежнему. — Износимся, заржавеем и на свалке свои дни закончим.

— Недолго осталось, — поддержал его Титаныч. — Да уж, нас не из золота изготовили.

— А я вот мечтаю когда-нибудь зарядить машину полностью и отпустить ее в свободный полет, точно на Север. Пусть летит до конца, пока не упадет где-нибудь во льдах. Чтоб я сам не знал где. Буду лежать там, пока не заржавею до смерти.

Целый день сегодня продолжались эти стариковские разговоры.

— Я уже десятый гарантийный срок тяну, — говорил Титаныч. — Иногда думаешь, что и в этом возрасте жить можно, но и он кончается. Только из-за такой молодежи и держусь — куда они без меня. Они-то и не понимают, на какое дело идут.

Разговор двух железных стариков звучал диссонансом миру снаружи. Им не хотелось верить, видя такой веселый и красивый океан внизу.

— А я вот жалею всех людей, — все продолжал Титаныч. — Все они постареют и умрут, я уже нагляделся на такое.

Флаеры медленно летели над Мексиканским заливом. Под водой отчетливо были видны разбросанные на дне белые квадратные глыбы.

— Все золотого бога искали — статую, — говорил Автопилот. — Так тогда и не нашли, да и искать бесполезно. Нашли бы — все равно не поднять — больно тяжел он. Попробуй такого из-под воды вытянуть.

— Найдем, — заговорил Платон. Кажется, он тоже заразился от молодых оптимизмом. — Сторонники научной школы моего прадеда считают, что статуя, потерянная испанцами — здесь, под нами. На дне этого залива. Впрочем, есть оппоненты, не все с этим согласны.

— А мы на обратном пути прилетим и поглядим, тут ли она, — вмешалась Диана. Ее голос раздался в динамиках. — Убедимся.

Когда они достигли материка, опять стало темнеть. Солнце теперь было большим и оранжевым.

— Вот он, месоамериканский ареал, — сказал Платон.

— Как, прямо в джунгли? — засомневался Автопилот.

— Прямо. Предок сюда велел, — сдержанно ответил Платон.

Наконец, они могли почувствовать землю под ногами. Грузовой флаер сделал несколько кругов над ними:

— Если понадоблюсь, звоните, — послышалось сверху из мегафона. — Скажите: пусть Автопилота из Петербурга присылают. В парке все меня знают.

— Пока, старик!

— До свидания, — Диана замахала в воздухе ладошкой.

Тяжелый параллелепипед в воздухе, теперь с темными иллюминаторами, уже без ненужного света внутри, и прозрачные пузыри за ним потянулись в сторону океана, к горизонту.

***

Оказывается, на земле уже наступил вечер. Там, вверху, в воздухе это было незаметно.

На костре кипел котелок с компотом из свежих фруктов, а сидящая рядом с ним Диана грызла поджаренный над огнем стебель сахарного тростника. Из глубины леса доносился треск — появились Ахилл и Конг, они прижимали к себе большие гроздья бананов и плоды какао.

— Подозреваю, что это и не джунгли вовсе, а чьи-то сады. Какого-нибудь местного сельхозкооператива, — заговорил Ахилл.

— Вот теперь хоть немного похоже на настоящую экспедицию. — Титаныч с удовольствием оглядел гору мешков.

Они разбили лагерь на берегу озера. Место это было похоже на плоскую, едва выступающую из земли скалу. Сильно неровную, изломанную, с проросшими островками кустов и травы. За озером белела снежная вершина Попакатепетля.

Титаныч наклонился над костром; ругая концентраты, переставлял свои котелки.

Молодежь невдалеке наткнулась на дикобраза, хорошо заметного в сумерках своими пестрыми иголками, и дразнила его. Диана притворялась, что хочет угостить того сахарным тростником. Дикобраз, забившись в ложбинку между двумя камнями, хрюкал и трещал иглами.

— Не переживай, — гнусаво басил Конг. — Испугался, что съедим его.

Платон, устроившись поближе к свету костра, достал свой недавно обретенный портсигар. Инородно заблестел розоватый от огня прямоугольный кусок золота, чуждо всему здесь — миру, сделанному из таких простых материалов. В который раз за эти последние дни Платон вглядывался в надпись на крышке, будто старался увидеть что-то упущенное раньше. Сейчас было особенно очевидно, что эти торопливо нацарапанные буквы были написаны не где-то в кабинете, а в таких же условиях. Может быть, булавкой у костра. Вполне возможно, и где-то недалеко отсюда.

Потом достал и разложил на плоском камне самодельную карту — небольшой листок. Вертел над картой компас, находя азимуты. Наконец, сел, уперев руку в бок, ощущая себя Чапаевым перед боем. Сейчас кто-то должен был подойти и что-то спросить бодрым голосом. Например:

— Ну как дела, Василий Иваныч?

А он ответить:

— Ничего, Петька, (Анка?)

Но никто не подходил, только ворчал рядом Титаныч:

— Никаких вам шашлыков, — отмахивался он от поступающих издалека, со стороны озера предложений. — Шашлыки! Нажретесь горелого угля… Надо с ваших, с молодых лет здоровье сохранять.

Остальные уже купались в озере. Почти внезапно наступил вечер, даже сразу же — ночь, как и должно быть здесь, совсем рядом с экватором. Несмотря на его близость, было совсем не жарко. Не умеющий плавать Конг стоял у берега, до колен ощущая мягкую прохладную тину, в которую погрузился. Радостно ухая, поливал себя из хобота водой.

— Хорошая вода, — кричал он купающимся. — Вкусная!

Голоса Ахилла и Дианы разносились над оранжевой от заходящего солнца плоской поверхностью воды. Диана уплыла далеко от берега, на середину озера. Там белели ее необычно бледные для этого мира руки и плечи. Боги и духи этих мест с удивлением прислушивались к непонятной им странной речи.

Кое-как все откликнулись на призывы Титаныча наловить рыбы. Оказывается, запасливый старик захватил с собой тонкую капроновую сеть. Рыба ловилась здесь удивительно легко: через полчаса над поверхностью озера появилась и полезла на берег черная сеть с серебряными светящимися в темноте рыбинами.

Наверное, в костер попали ветки кофейного дерева. Как будто неуместный запах жареного кофе уносился куда-то в темноту.

Титаныч, движимый инстинктом кухонного робота, сварил буйабес, что-то вроде ухи с помидорами. Разложил на берегу, на плоском камне скатерть. Старик, и под его руководством Диана, сервировали этот, вроде бы, стол. Оказывается, старый чудак притащил на себе сервиз Ломоносовского завода и даже фамильное серебро. Объяснял, что так всегда — и в путешествиях, и на войне — поступали в роду Кентов.

— Неплохо замастырил, Титаныч, — с удовлетворением произнес Ахилл. — И бомжпакеты не понадобились.

Вегетарианец Конг буйабес есть не стал, он остался доволен фруктами из джунглей.

— Хорошо на каникулах, — раздавался звонкий голос Дианы.

Титаныч, наконец-то, успокоился, задумался о чем-то, глядя на местную желтую почему-то луну, похожую на гигантскую копейку, над белой вершиной погасшего вулкана.

А Платон сейчас ощущал что-то неопределенное: казалось неуместным, что они сейчас здесь:

"Вот вы не задумываетесь о том, что каникулы когда-нибудь кончатся, а найти-раскопать артефакт за это время невозможно. При всем вашем зеленом оптимизме".

Он тоже глядел на необычную гигантскую, будто приблизившуюся к ним, луну.

"Луна. Когда-то фантастический мир. Кто знает, возможно, скоро они окажутся там, на этом желтом шаре, — может быть, уже через несколько дней".

В небе было много звезд, сегодня — необычно много. А может, он просто давно не смотрел на небо.

"Какая самоуверенность считать, что человек стал выше и уже не нуждается в земном, оторвался. Каково, наверное, тем, кто остался без всего этого — там, наверху, совсем далеко-далеко". — Заметил, что выстраивает в голове слова в красивые фразы, будто готовится писать какую-то статью.

— Всё время ощущаю, всеми своими сенсорами, — заговорил рядом Титаныч, — будто опять, как раньше, с сэром Сократом в экспедиции оказался. Так и жду, что сейчас он из-за тех кустов выйдет. В своем пробковом шлеме, гетрах, знакомых таких. И вроде нужно подготовить все к этому, как положено, по традиции: фляжку с бренди, чарку серебряную, сигару его любимого сорта. Таких сигар, наверное, уже и на свете нет. Эх, время!.. — непонятно закончил он.

Рядом уже спал Конг. Он, все время удивлявший своими неземными привычками, засыпал прямо на земле. Ложился и сразу же замирал. Так и лежал неподвижно всю ночь.

***

Утром, на берегу, на песке остался отчетливый отпечаток его тела. С большой головой и раскинутыми руками.

Совсем неожиданно выяснилось, что они вовсе не в безлюдных джунглях. Оказалось даже, что их палатки стоят недалеко от дороги. Сейчас по ней ехал старинный автобус, из него высовывались любопытные головы.

"Ну и что, — пробурчал Ахилл. — Типа, туристы мы обыкновенные".

— Совсем не меняется народ, — задумчиво произнес Титаныч. — Люди. Топчутся, суетятся на отведенном пятачке времени. Иногда чувствую, будто в какую-то машину времени попал. Помню то, что тридцать и сорок и больше лет тому назад было. Вроде, только там был, а сейчас взял и здесь очутился. Перенесся. Жаль только, что назад вернуться нельзя.

Скалы на другом берегу озера оказались длинным бетонным забором. За ним — похожая на бетонный замок электростанция. Из джунглей с бананами поднимались красные черепичные крыши. Вчера вечером они всего этого не заметили. В воздухе даже появился красно-белый полицейский флаер. Но пролетел мимо. Там не обратили на них никакого внимания.

Профессор Кент, кажется, уже собирался, вместе со всеми остальными, оставить это место. Теперь, совсем рядом, он нашел старую-старую покосившуюся каменную статую. Изображен был обычный для культуры майа человечек с квадратным лицом, весь в причудливых узорах, трудно различимых из-за покрывавших его грязи и мха. Странным был только купол над его головой.

— Это что за обелиск? — спросил Ахилл.

— Прикольная у этого шапочка, — заметила Диана.

— Грибной бог. Был такой у индейцев, — пояснил Платон, счищая мох ладонью. Обойдя статую и оценивающе ее осмотрев, произнес:

— Точно, этот самый. Начало пути. Идти будем туда, куда он смотрит. А смотрит он, оказывается, точно на юг.

***

Они погружались во фруктовые джунгли. Под ногами лежала черная слизистая грязь, покрытая опавшими листьями. Экзотическое зрелище для большинства из них, городских жителей.

Конг где-то в стороне с шумом ломился напролом, оставляя за собой просеку. Двигался, задрав голову, шарил вверху в листве, деревья потоньше валил — искал фрукты. За это время выяснилось, что обожал их. Зеленые, всякие на ходу отправлял в рот, жевал бананы вместе с кожурой, манго — вместе с косточками.

Платон шел, не глядя под ноги, на ходу рассматривал бумажный листок, свою карту. Дикими голосами кричали местные птицы. Наперерез проковылял гигантский мохнатый паук-птицеед, будто ожившая перчатка из грязной белой шерсти.

— Паучок, — равнодушно заметила Диана. — Значит, письмо в интернете повисло. Примета.

Она успела украсить волосы цветком камеи, по местной моде. Непонятно, где успела это увидеть. Тонкая, с массивным ружьем за спиной, фамильным штуцером рода Кентов. Она упросила "поносить" его.

Шла, беззаботно и с любопытством оглядываясь. Платон подумал, что впервые видит такую, феноменально легкую, походку, он даже не знал, что такие бывают. Необычную и очень естественную одновременно. Еще подумал, что такая походка заложена в мраморные персонажи древнегреческих скульпторов. Именно так они должны были двигаться. И почему-то вспомнил, как Диана спасла его — там далеко, на мраморных ступенях банка. Ощущалось, что она может всегда, с такой же решительностью, спасти, вытащить его из опасности. Странно, но эта юная девушка способна стать надежной защитой для него, взрослого мужика.

"Надеюсь, что это не понадобится", — подумал он.

Джунгли постепенно редели, банановых стволов становилось все меньше. И вдруг совсем внезапно из кустов выскочил кто-то смуглый в яркой набедренной повязке, с перьями на голове и деревянной маске с нарисованной дикой рожей на ней. Оказывается, еще и с копьем. Поднял его, с леденящим криком бросился на Конга. И сразу замер, оцепенел, увидев такое чудовище. Конг легко отпихнул нападающего. Выронив копье, тот отлетел в заросли. Потом мгновенно вскочил и исчез в лесу.

— Говорил же, сельхозкооперативное это все. — Ахилл уже оказался рядом. — А это, видать, сторож местный. — Стоял, разглядывая валявшуюся деревянную маску.

— Странный какой-то сторож, — появилась Диана.

Конг поднял и переломил копье об колено. Потом с удивлением оглядел его и легко, двумя пальцами, согнул наконечник:

— Не впиливаю, что за копье. Халтура. Простая жесть, тоненькая.

— Где бы мне заправиться? — бормотал Титаныч, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— Ничего, старик, — бодро отзывался Ахилл, — отключайся, отдыхай. Мы тебя домой доставим, не бросим.

— Ага, отключайся! Что вы без Титаныча? За вами глаз да глаз нужен.

Лес совсем поредел и потерял экзотичность. Вокруг остались тонкие зеленые стволы, похожие на осины.

Шедший сбоку крайним Ахилл отклонился в сторону, исчез из глаз.

— Смотрите, еще статуй, — послышался его голос.

Оказывается, на краю маленького оврага стоял еще один каменный гриб.

— Ахилл, вы невежественны даже для физкультурника, — подходя, упрекнул его Платон.

— Обелиск! — быстро поправил себя Ахилл.

Платон проверил с помощью компаса — обе статуи смотрели в одну точку на севере. Они вышли на какую-то высокую поляну.

— Глядите. — Платон жестом полководца вытянутой рукой показал на маленький холмик на горизонте. — Вон там, впереди, холм. Видите? Говоря по-местному — это Плачиуатепетль. "Гора, построенная человеком". В том направлении, думаю, на полпути к нему, в глухих зарослях должна быть еще не открытая, никому не известная пирамида. В ней и находится мавзолей с артефактом, — счел нужным, наконец, объяснить Платон. — Между прочим, оставленным будто бы прямо богами. Предок до него добраться так и не смог, понадеялся на меня. Скоро дойдем и там окончательно выясним, где находятся сокровища древних месоиндейцев. Если они, действительно, где-то есть.

"И если каким-то чудом сможем этот артефакт достать", — подумал он.

Почему-то казалось, что он обманывает этих детей. Мысленно он даже видел — вот они, и уже скоро, останавливаются перед этой заброшенной пирамидой, на деле, просто горой с торчащими из земли замшелыми камнями, поросшей деревьями. Такие маленькие. С голыми руками, даже без лопат и, главное, без денег, способных эту гору сдвинуть, раскопать.

— Ничего, — недавно легко заметила по этому поводу Диана. — Все равно должно что-то случиться, какое-нибудь чудо.

— Опять пешком, — с неуместной вроде бы бодростью произнес Ахилл. — И это в век сверхскоростей.

— Бедные мы, бедные, — фальшивым голоском произнесла Диана и, не выдержав, звонко рассмеялась. Этот беззаботный смех гулко разнесся в лесу.

Платон достал из кармана электронный навигатор. На экране прибора местность, на которой они находились, была похожа на серую непонятную карту. Особенно непонятна была темная извилистая черточка на пути перед ними:

"Что это еще такое"?

Они все глубже погружались в глухой тропический, непонятно какой жизнью наполненный лес. Кроны деревьев сомкнулись над головой. Только на полянах и открытых местах становилось светло и жарко. Деревья все были похожи друг на друга, с гладкой серо-зеленой корой и будто знакомые. Уже встречавшиеся в кадках, в каких-то домах, офисах, сейчас неожиданно большие, солидные, как будто уверенные в себе. Повсюду, даже на стволах деревьев, росли тускло-белые цветы. Осыпавшиеся цветы лежали на земле. Там, под ногами, все чаще появлялись пятна разноцветного мха. Дорогу заслоняли лианы и гигантские папоротники.

"Девственный лес", — всплывало в памяти. Еще не открытая Колумбом земля. Откуда-то появлялось ощущение заброшенности, затерянности, уверенности в том, что здесь, наверное, за тысячи лет ни разу не ступала нога человека.

— И Титанычу знакома жажда приключений, — говорил на ходу Титаныч. — Сколько я и с отцом Платона, и с дедом его отшагал.

Голос железного старика гулко раздавался в лесу, как в пустой комнате. Старик в последние дни все чаще рассказывал о прошлом:

— И с братьями, и с кузенами их. И даже сестры-жены с нами ходили. Все предки Платона Сократовича, все Кенты неугомонные были. Помню, в конце жизни сэр Сократ, когда болел, все говорил, что хотел бы быть сделанным из железа, или, как я, из титана…

Какой-то неясный шум в ушах становился все отчетливее. Наконец, стало ясно, что это шумит река. Вскоре они увидели широкий поток, за многие века пробивший себе глубокое русло в скалистой, оказывается, почве. Получилось нечто вроде небольшого ущелья, на его дне прозрачные плоские струи воды стремительно неслись над гладкими валунами.

— Стремнина, — произнес что-то непонятное всем Титаныч.

Вода в ущелье шумела гулко, как в пустой бочке. Цветы вдоль берега реки были ярче и больше. Удобная ложбинка между прибрежным тростником и деревьями постепенно стала отчетливой тропой. Откуда-то донесся запах дыма. Тропинка свернула в сторону. Невдалеке звучали голоса. Обнаружилось, что над речкой висит подвесной мост. На другой стороне была видна глиняная хижина под крышей из почерневших пальмовых листьев. Рядом что-то шевелилось. Оказалось, молодая женщина с обнаженным торсом и в высокой сложной шапке, сидя на корточках, пекла что-то в очаге, на глиняной сковородке. Судя по запаху, кукурузные лепешки. Ловко бросала и переворачивала куски желтого теста. Тело ее было полностью покрыто татуировкой, в губы продеты кольца.

Какая-то непонятная тревога не давала кладоискателям показываться. Прячась в тростниках, они двинулись дальше. Появилось еще несколько глиняных хижин, деревенская площадь. По улице шли женщины в таких же высоких тюрбанах и набедренных повязках с мудреным толстым узлом спереди.

"Я видел такое только на керамических статуэтках", — почему-то шепотом произнес Платон.

У ворот в изломанной позе бездельника стоял индеец — непонятно почему его хотелось назвать воином, с заостренной бамбуковой палкой. Неудивительно, если бы большая рыжая шкура, висящая рядом с ним на заборе из бамбуковых шестов, оказалась шкурой мамонта.

"Смотрите"! — Показала рукой Диана.

Теперь это увидели все — высохшую человеческую голову на высоком колу. Ветер развевал грязные черные волосы. Титаныч еще сильнее сжал свое ружье. Стало заметно, что вокруг тростника, где они скрывались, начиналась деревенская помойка: мусор, кости, черепки. В лесу вокруг раздавались голоса играющих детей.

"Вот наткнутся на нас сейчас", — подумал Платон.

Подвесной мост заколыхался, на нем появились два индейских охотника. Они несли на бамбуковой палке привязанную за ножки черную свинью.

— Дикий кабан, — негромко заговорил Ахилл. — Я валяюсь. Разве здесь есть такие? — спросил он кого-то.

— Я до сих пор считал, что уже нет, — отозвался Платон. — Очень интересно. Этнографы представляли все это немного по-другому. Коллеги заинтересуются.

— Я знаю, — послышался голос Дианы. — Это неоткрытое племя. Неизвестное науке. Типа, затерянный мир.

— Ну, уж затерянный! Откуда здесь такой, — усомнился даже Ахилл.

Стражник радостно встретил охотников, побежал сообщать весть соплеменникам. Двое со свиньей прошли в видимой части деревни, собирая вокруг себя зевак, потом исчезли.

Выбравшаяся на берег Диана на цыпочках побежала к мосту. Платон разинул рот, чтобы ее остановить, но не успел. За ней, уже по самому мосту, по шаткому настилу бежали другие.

Они пробирались за глухими задними стенами домов, вдоль огородов, скрываясь в зарослях кукурузы. Там, где огороды кончались, и начинался лес, шла еще одна тропа — широкая, почти дорога. Неожиданно для них на этой дороге появился индеец, с небольшим деревянным барабаном и перьями на голове, быстро пробежал, что-то выкрикивая. Потом под звуки дудок и барабанов возникла колонна. Воины с плетенными из прутьев щитами и заостренными палками шли мимо замерших в кукурузе искателей сокровищ. Солнце посверкивало на обсидиановых наконечниках копий. В эту жару индейцы были в стеганых толстых хлопковых доспехах. Среди их высоких хлопковых шляп качались тростниковые трубки и бамбуковые палки — наверное, духовые ружья. Из деревни выходили и присоединялись к колонне мужчины с оружием и без, в доспехах и почти голые.

— Куда это они рассекают? — прошептал Ахилл. — Другое такое же затерянное племя воевать? Абсурд голимый. А это, видно, основной их.

Несколько сильных воинов несли богато украшенные носилки с вождем. Пожилой вождь в накинутой шкуре черного ягуара и в высоком головном уборе из птичьих перьев сидел на них, уткнувшись в какие-то свитки. Совсем как какой-нибудь Платонов коллега на заседании ученого совета.

Наконец, все опустело. Колонна воинов, бегущие за ними дети и галдящие женщины исчезли. Платон, а за ним остальные осторожно выбрались из кукурузы и перебежали через дорогу.

Они снова оказались в лесу. Опять стало прохладно и тихо.

— Странные какие-то индейцы, — заговорила Диана. — Я одного в трусах видела.

— А я у другого заметил бусы из фарфоровых изоляторов, старинных, — добавил Ахилл.

Они снова двигались через лес, точно на юг, но шли недолго. Опять послышались ставшие знакомыми голоса индейцев. "Месоамериканцев", как называл их Платон. Голоса звучали повсюду и как будто вокруг. Вскоре сквозь заросли гигантского папоротника кладоискатели увидели бревенчатый частокол. За ним поднималась древняя, совсем развалившаяся замшелая пирамида. У подножия пирамиды и на ее ступенях стояли индейцы. Те самые, повстречавшиеся недавно. Где-то невдалеке по-прежнему шумела река.

Пришлось идти вдоль частокола с насаженными на него черепами. Оказалось, на вершине пирамиды стоит каменная статуя. Идол. А перед ней вождь в шкуре ягуара, подняв к небу руки.

"Воздев", — всплыло в памяти. Солнце, ослепляя, горело прямо над каменной головой.

Кладоискатели все пробирались вдоль бревенчатой ограды. Стало слышно завывающее бормотание вождя, появилось лицо идола.

— Смотрите! — Диана показывала рукой на что-то.

Каменная клыкастая, квадратная морда была измазана яркой, блестящей на солнце кровью. Потеки свежей крови остались на ступенях.

— Вот гады, — пробормотал Ахилл.

У пирамиды вдруг закричали, замахали копьями и духовыми трубками, загремели барабаны. К вершине поднимались два крепких воина и между ними девушка, почти обнаженная, со связанными впереди руками. Лица ее не было видно под свесившимися, распущенными иссиня-черными волосами. Девушка едва переступала ногами, воины тащили ее по ступеням.

— Что они собираются с ней сделать? — шепотом спросила Диана.

Все промолчали. Диана вытянула перед собой пустые руки, сжала кулаки.

— Щас я их пугну… Придется, — пробормотал Титаныч и прицелился.

Выстрел из его мощного ружья громыхнул неожиданно для всех. Крупная дробь ударила в голову идола и разлетелась веером.

Загалдели и заметались индейцы, запрыгали сверху по ступеням.

Кто-то схватил Диану за локоть, они отходили в глубину леса. Оказались на большой поляне, усеянной вылезающими из земли валунами. Взобрались на самый большой — покрытый зеленым мохом и похожий на гигантский кочан капусты. Сидели, плотно прижавшись друг к другу.

— Не испугались выстрела, — пробормотал Ахилл.

Под деревьями на другой стороне показались индейцы, их становилось все больше.

— И за богов нас не приняли, — сказал Конг, глядя на собирающихся месоамериканцев. — Не по правилам.

Те вроде бы строились, заслоняясь своими плетеными щитами. Над головами археологов пролетела стрела, еще одна с кастрюльным звоном ударилась о корпус Титаныча.

— Что-то многовато в последнее время драк и всякой стрельбы, — хладнокровно, насколько мог, сказал Платон. — Жил, жил…

— Погодите, это только начало, — произнес Конг. Он ловко заслонился рюкзаком. В него вонзился дротик, чем-то звякнув там внутри.

— Вот бы не догадались из духовых трубок начать, — заговорил Ахилл. — Отравленные колючки — это хуже всего. Обоснованная вешалка.

— Да нет, — отозвался Платон, — духовые трубки — это вблизи… Для ближнего боя. Сейчас не помню, на сколько метров оно бьет, а ведь когда-то изучал.

Индейцы с криками, тесной толпой, толкаясь и шатаясь, двинулись вперед. Над щитами стали видны раскрашенные лица, высокие шапки и птичьи перья на головах. Один, в плаще из перьев и самым пышным головным убором, крутился впереди, криками подгонял отставший строй.

— Аппетит проснулся! — Титаныч несколько раз выстрелил, с автоматической быстротой заряжая ружье и целясь выше индейских голов. Строй рассыпался было, но, подгоняемые криками вождей, спрятавшиеся за щитами воины опять сомкнулись. Загремели барабаны. Индейцы неизбежно приближались.

Кладоискатели еще плотнее прижались друг к другу, пряча за спинами Диану и выкрикивая ругательства. Оставалось только ругаться.

— Попробуй, возьми нас в сыром виде! — Ахилл погрозил кулаком наступающим.

Диана за спинами сидеть не хотела, вылезала, тоже махая кулачками.

Титаныч не опускал ружья, поводя стволом.

— Последний патрон, — пробормотал он. — С картечью.

Платон почему-то вспомнил, что всегда стеснялся своего нелепого устаревшего кухонного робота и избегал появляться с ним рядом. Еще подумал, что Титаныч их последняя надежда, совсем маленькая, и та уменьшается с каждым шагом индейцев.

Тот, наконец, выстрелил, целясь в переднего, в его сложный головной убор. Сноп картечи снес его. Полетели пух и перья. Индейцы опять остановились и теперь топтались на месте.

— Вот засада так засада, — опять стало слышно бормотание Конга. Он опустил, истыканный стрелами, рюкзак. — Совсем шмотник испортили.

— Ну что, чуваки, все на измену подсели? — напряженно заговорил Ахилл.

— Совсем как в старые времена случай, — совсем спокойно, словно сам себе сказал Титаныч. — Как будто оттуда.

Неожиданно он вскочил на ноги и, подняв над головой большой кухонный тесак, побежал по склону — кинулся на страшных людоедов.

Платон что-то закричал, поднял за дужку их большой обеденный котел и кинулся следом. За ним прыгали со скалы остальные. Кто-то дико засвистел.

Титаныч кругами, будто за курами, гонялся со своим большим ножом за индейцами. Те разбегались, роняя перья. Набежал Платон, размахивая над головой котлом. За ним — Ахилл, Конг и Диана с охапками подобранных копий, мечами и топорами. Диана теперь вырвалась на свободу, даже она стала бегать за индейцами, раздавая пинки. Индейцы быстро исчезли, только в лесу слышались вопли убегающих.

— Ура! — Диана обняла Титаныча, его теплый, нагревшийся на солнце корпус.

Конг и Ахилл со свистом и ликующими криками бежали за отступающими.

— Все, Диана, теперь можешь считать, что перешла на второй курс, — отдышавшись, сказал Платон.

— Значит, ставите зачет, профессор? Наконец-то. — Диана повернулась к нему. — А вы выглядели великолепно! С этим воинственным блеском в глазах… С этим котлом.

Платон, наконец, понял, что девчонка смеется над ним:

"Ну да… Помоями из котла забрызганный".

***

Оказывается, убежали не все индейцы. Остановленные рекой, они стояли на дне ущелья и безнадежно глядели на струи воды, завивающиеся над гладкими камнями. Наверху Конг и Ахилл лениво "крошили батон" на их головы, ругали их.

Над обрывом показался кто-то, махающий белой тряпкой, непонятно с кого и откуда снятой. Оказалось, сам вождь — тот, в шкуре черного ягуара, а сейчас еще почему-то в очках.

— Эй, духарики! — выкрикнул он на приличном русском языке. — Хорош пыриться! Всё, кончаем расколбас.

Появившийся перед археологами вождь оказался довольно пожилым. На голове его теперь был шлем из черепа ягуара. Будто из пасти зверя глядело морщинистое очкастое личико.

— Обманули нас. Наврали, что вы какие-то новые конкистадоры. — Вождь достал сигару. — Пришли наше золото отнять. Последнее, наверное. Смотрим, а вы и не похожи на конкистадоров.

— И кто вам такое?.. — первым из петербургских археологов заговорил Конг. — Ага, подрубаю. Один — высокий, другой — маленький. Толстый и тонкий. Пень ясный!

— Они, значит, вас и наняли? — спросил Платон.

Вождь смущенно молчал.

— Фондов не хватает, — наконец, пробормотал он что-то как будто бы неуместное.

— Ладно, будем считать, что ничего не случилось, — неохотно сказал Платон.

Вождь как-то непонятно внимательно глядел на него:

— А ведь мы встречались, профессор Кент. Помните симпозиум в Гаване по охране архитектурных памятников под эгидой ЮНЕСКО. Я ваш коллега, профессор Моралес, археолог. А это все мои студенты. — Он показал пальцем вниз, в ущелье.

— А, гуманитарии, — пренебрежительно заметил Ахилл. — Ну, чего вы там стоите? — крикнул он нижестоящим. — Слышали, что наш проф сказал? Замяли все.

Студенты-индейцы нерешительно выбирались на берег. Те, что уже выбрались, сбились в кучу и, разинув рты, смотрели на рыжеволосую красавицу Диану. Та стояла в стороне, высокомерно задрав курносый нос.

— Мы вас еще в летнем лагере заметили, — продолжал Моралес.

— Какой летний здесь, возле экватора? — проворчал Конг.

— Сейчас каникулы. Мы здесь практические занятия проводим, типа, исторической реконструкции. Полевые работы тоже. Нашего университета лагерь, УИЦА, по-русски говоря.

— Университет индейцев Центральной Америки, — догадался Платон.

Профессор ткнул пальцем в Конга:

— А ты выглядишь точь-в-точь, как один бог из нашего пантеона. Может, тоже родственник? У нас в университете есть потомки богов, учатся.

— Один ваш, видно, так и подумал, — произнес Конг. — Выскочил с какой-то заточкой, когда я фрукты собирал, хотел ткнуть, а потом раздумал.

— Я сам когда-то в Москве учился, в Университете Дружбы Народов. Бывшем Патриса Лумумбы, — все продолжал профессор Моралес. — Меня тут иногда Хуаном Карлосовичем называют, на русский манер.

Титаныч смотрел вверх, в небо.

— Гаснет луч пурпурного заката, — произнес он что-то непонятное. Кажется, процитировал кого-то.

Небо по-южному стремительно темнело. На нем появились пузатые летучие лисицы. Как будто громче и значительнее стал шум реки. Все почему-то замолчали.

— Мы не конкистадоры. Мы ищем неоткрытую пока пирамиду, — признался Платон.

— Ладно, проклоцаем все это. — Кажется, Хуан Карлосович был склонен заканчивать этот разговор. — Сегодня кульно коры отмочили, славно оттопырились, будем считать. Хорошо, что глаз никому копьем не выкололи. Зато теперь вам есть, где остановиться. Будем рады пригласить вас к нам в университет. Пора отвисеться, отдохнуть. У нас и впишитесь на ночь на сколько хотите.

— Знаю я про эту неоткрытую, — говорил шедший рядом с Платоном профессор Моралес. — Мы бы сами давно открыли, только вот деньги… Фондов нету, не дают. Какие здесь открытия! Я с детства все эти места излазил. И этот курган видел, конечно. Все вокруг осмотрено, описан не только каждый камень, но и швы между камнями. Одних диссертаций!..

Впереди несли факелы, освещая дорогу. Индейские студенты все же держались подальше от страшных петербургских археологов. Моралес влез в свой ректорский паланкин, предложил сесть рядом с собой Платону, но тот, конечно, отказался.

— Курган этот начали раскапывать еще в двадцатом веке, — рассказывал Моралес. — Никак не завершат работы — народ наш и страна наша бедные.

— А я недавно прочел, что на этой пирамиде лежало заклятие, — заговорил Платон. — До позавчерашнего дня, пока я не открыл один артефакт. Небольшой такой. Прямо на этом артефакте и прочел. Еще там написано, что на эту пирамиду опирается один конец радуги. Есть, конечно, и другой, а вот где он — на это укажет еще один артефакт, в этой самой пирамиде спрятанный. Мой прадед пытался его найти, но не сумел. Еще он пишет, что ваши предки прилетели на землю с неба — так он считает.

— Само собой, — важно кивнул Моралес.

В голову пришло, что это странная обстановка для ученой беседы:

— Ну, могу добавить — еще студентом я проходил, что прадед нашел древние кодексы миштеков с пророчествами. Там писалось, что перед приходом белых людей из-за края неба, из царства мертвых Наумиктлана придут легендарные исполины, ваши предки. Придут и заберут с собой богов. Боги покинут людей.

Они давно вышли из леса и сейчас шли по древней мощеной дороге между пирамид Теотиуакана, древнего мертвого города майя. Город этот вновь опустел сейчас, ночью. Исчезли туристы. Их окружали древние здания, пирамиды, освещенный лунным светом камень, низенькие пинии и оливы.

— Но два бога, братья-близнецы, вернутся на Землю через шестьсот лет, — продолжал Платон. Здесь эти слова звучали как-то по-особому. — То есть, уже на днях, считай. По тексту — перед первым появлением белых людей они должны были расстаться. Один брат должен был уйти от людей в мир тьмы. Некоторые авторитеты — в нашем университете, например, считают, что, возможно, на дно моря. Другой брат — в небесную страну бога Тлалока. Имя его — тайна. Оно откроется только тем, кто встретится с ним в его дворце на небе.

Платону студентом приходилось рассказывать об этом. Сейчас он снова ощутил, что будто бы сдает экзамен этому профессору, сидящему в шкуре ягуара в своем паланкине:

— Предполагается, что в реальности существовало два антропоморфных изваяния этих близнецов, — продолжал Платон. — Две большие, богато украшенные золотые статуи. Возможно, одна из них та, что безуспешно пытались вывести испанцы.

— Может, это та самая, — донесся из темноты голос Дианы, — которая на дне Карибского моря? Её еще Автопилот искал.

Оказывается, Платона внимательно слушали. И, похоже, эти слушатели воспринимали его слова, как лекцию.

— Вряд ли, — пробормотал он. — Считаю сомнительной вашу гипотезу, что на дне…

— Я все поняла, — опять послышался голос Дианы. — Если говорить современным языком, просто когда-то в древности предки индейцев предсказали нашествие испанских конкистадоров. Я знаю, когда оно было, мы в школе проходили. В 1519 году. Еще эти древние индейцы написали, что будто откуда-то с неба появятся исполины какие-то и заберут с собой две скульптуры, которые изображают богов-близнецов, и куда-то их спрячут. В разных местах.

— Знать бы еще, где эти места, — раздался голос Ахилла.

— А через шестьсот лет скульптуры вернуться, — с подчеркнутой интонацией отличницы звучал голос Дианы. — Уже вот-вот должны. Приблизительно сейчас.

— Если пророчества сбываются, — опять заговорил Платон, — то сюда, на Землю, вместе со статуями богов должны вернуться великие знания и великие сокровища древних месоамериканцев. Те, что они завещали людям, родившимся после них, то есть своим потомкам. Нужно всего лишь пойти и забрать эти сокровища, лежащие у другого конца радуги. Прадед, сэр Чарльз, назвал это неизвестное ему самому место Землей Эльдорадо. Страна Тлалока — тоже не слишком конкретный адрес. В общем, не удивлюсь, если это сделает уже мой правнук.

— Небесная страна Тлалока — это место, куда попадают после смерти храбрые воины, — как будто в задумчивости произнес профессор Моралес.

— По новейшим сведениям, тем, что я узнал позавчера, самые храбрейшие из храбрых попадают туда и возвращаются оттуда живыми, — сказал Платон.

— Интереснейший факт, — пробормотал Моралес, — обязательно надо будет использовать его в моей последней научной работе.

Множество ног, подошвы деревянных индейских сандалий, стучали по каменным плитам, по древней Дороге Мертвых. Из темноты глядели страшные каменные хари. Недавние враги шли рядом. Откуда-то сзади доносились голоса — там на разных языках пытались делиться впечатлениями от сегодняшнего боя.

— Белые пришельцы называли это самое место, где мы сейчас находимся, "Обитель богов", — заговорил Хуан Карлосович, — а наши древние предки, те, кто всё это построил — "Обитель тех, кто знает дорогу к богам".

— Мы скоро найдем эту дорогу, — тут же отозвалась Диана.

— Интересно, — продолжал он, — может на этом самом месте все и происходило: покидающие нас боги, золотые статуи. Все эти исторические события.

"Исторические"? — Платон хотел удивиться вслух, но Моралес продолжал, уже буднично:

— Ну что ж, будем работать. Конечно, денег мало. Но под такой проект может, кто и добавит.

— А я надеялся, что вы профинансируете, — сказал Платон. — А мы все это — сокровища всякие там, рукописи с древними знаниями, попытаемся найти. Раз взялись…

Два профессора еще долго обсуждали свои дела.

— Проклоцаем, — наконец, сказал Моралес, повторил, видимо, свое любимое слово. — Без бутылки не разобраться, как говорили в Патрисе Лумумбе. — Он о чем-то надолго задумался. — Жаль, что не могу угостить вас своей любимой "Столичной". Под жареную картошку, лучше с грибами — национальное русское блюдо.

Платон промолчал, не пытался уточнить, что блюдо это — национальное только в студенческих общежитиях.

— А я любил, — продолжал Моралес. — И собирать грибы любил, ходили с ребятами по Подмосковью. Жаль, что здесь грибы-водку не применяют. Скучаю по ним. Здесь у нас одни мухоморы галлюциногенные. Но текилу — это самогон кактусовый, я, конечно, выставляю железно.

— Грибы есть. Баночка, — сказал Платон. — Титаныч у меня патологически запасливый.

Титаныч что-то недовольно проскрипел.

Таинственные цветные огни, мерцающие в непроницаемом мраке под пирамидами, вблизи стали светящимися торговыми аппаратами.

— Все индейцы, — заговорил Моралес, — вплоть до разносчика газет или продавца сувениров здесь, в Теотиуакане, никогда не сомневались, что на эту дорогу когда-то садились космические корабли наших великих предков…

Его прервали какое-то непонятное тарахтение и механический вой, возникшие невдалеке. В глубине джунглей вспыхнул и вскоре погас прожектор. Чем-то встревоженные индейцы загалдели и рассыпным строем кинулись туда. Среди них, кажется, мелькнула Диана. Оба профессора вместе с оставшимися, помедлив, тоже побежали за вырвавшейся вперед молодежью. Задержались невдалеке от окраины леса.

— Вот она, кстати, эта самая пирамида, про которую мы все говорили, — сказал Хуан Карлосович.

Но никакой пирамиды и даже никакого кургана не было. В свете факелов были видны разбросанные по лесу между деревьев глыбы известняка, какие-то валуны. Видимо, это было все, что от нее осталось. Дальше они наткнулись на развороченную землю, совсем свежий котлован.

Впереди все слышались крики, взволнованные голоса. Их как будто звали — на нескольких языках. Опять вспыхнул свет прожектора, осветил насквозь негустой здесь лес.

Совсем неожиданно перед ними появился корпус какой-то машины — кажется, что-то похожее на бульдозер. Потом на какую-то механическую трехногую вышку с буром. Оказалось, среди деревьев повсюду стоят причудливые иногда машины и механизмы, выкрашенные в одинаковый желтый цвет. В джунглях чужеродно пахло горячим солидолом и свежей краской. Повсюду бродили индейские студенты, заметно заинтересованные, щупали железо.

— Откуда это все могло взяться? — с тревогой недоумевал Хуан Карлосович. — А это что? Никогда не видел такой землеройной техники замороченной. Смотрите, как будто специально приспособлена для архитектурных работ… А может, и на самом деле приспособлена? Ничего не понимаю. На ручник встал…

— Новенькая какая, — с уважением непонятно к кому произнес Конг и погладил оказавшийся теплым бок какого-то агрегата.

Опять взвыло. Было заметно, как вдали на еще одной механической треноге закрутился бур. Машины вокруг зашевелились.

— Дырку сверлят, — послышался чей-то голос.

— О, дырку! — Хуан Карлосович воздел к небу руки, а потом стремительно кинулся вперед.

Вдруг неожиданно оглушительно треснуло, навстречу ему полыхнуло длинное пламя. По земле заскакали искры сгоревшего пороха. Моралес успел спрятаться за какой-то машиной. Было видно, как индейские студенты пробегают между механизмами и опорами вышек и уже стреляют куда-то из луков. Слышно, как ударилась о железо массивная пуля. Зазвенело какое-то рассыпавшееся стекло. Между деревьями поплыл пороховой дым.

— В последнее время сплошная стрельба, — напряженно сказал Ахилл. — Будто на войну попали.

— Верный признак того, что сокровища на самом деле рядом, — отозвался Конг. — В нашей деревне так считается.

— Ура! Вперед! — раздался невдалеке знакомый звонкий голос.

Все бросились в его сторону. Впереди замелькали темные фигурки. Навстречу индейцам кинулись двое. Сразу оказавшиеся там Ахилл и Конг, распихав вопящую толпу, заработали кулаками.

***

Все быстро закончилось, не успокаивался только профессор Моралес. Он с нестарческой энергией рвался вперед, размахивая каменным топором — реквизитом из своей "исторической реконструкции". Его с трудом сдерживали несколько дюжих студентов.

— Варвары! — кричал Моралес. — Еще и музей обворовали. Аркебузу разорвать могло!

Перед ними, конечно, стояли Томсон и Джеррисон. Один — в древней испанской кирасе, другой — обнаженный по пояс, в рабочих рукавицах и конкистадорском шлеме на голове, похожем на причудливый железный горшок.

— Как эти… Дон Кихот и Пятница, — заметил Ахилл. — То-то, когда я этого перемкнул в темноте, знакомую рожу кулаком почувствовал. — Ахилл показал пальцем на Томсона.

— Еще встретимся, — угрюмо отозвался тот. — Не в последний раз. Получишь в отмах.

— Теперь нескоро, — издевательски произнес Ахилл. — Самое меньшее — суток через тридцать.

— Теперь могут и до сорока дать, — будто бы сокрушенно покачал своей гигантской круглой головой Конг. — Это уже хулиганство первой степени. Да еще рецидив. Теперь по тяжелой пойдете. Конечно, если за хорошее поведение… А то я тоже с удовольствием встречусь. Не обращай внимания на мой болезненный вид.

"А мне показалось, еще третий был, — негромко пробормотала рядом Диана. — В лес убежал. Или померещилось?"

— Гробокопатели! — еще кипел пробившийся вперед профессор Моралес. — В мое время в Москве таких клюквениками звали.

— Сам ты! — Джеррисон высокомерно вскинул голову, всем видом говоря, что он выдержит любые пытки, но никакие их тайны не выдаст.

— Эх вы, — в последний раз взмахнул своим каменным топором остывающий профессор. — Еще друзьями назывались. В корифаны лезли. Стрёмно, молодые люди!

Все уже разбредались вокруг.

— И что здесь искали? Может, уже нашли что? — с подозрением спросил Моралес.

Бывшие гангстеры гордо молчали.

— Потерпите еще немного. Сейчас полиция прилетит, — издали крикнул Ахилл.

Профессор Моралес тоже отошел:

— Мародеры! Ну, где эта дырка?

— Да! Приключения, — бормотал Платон, бродя среди машин.

— Глядите! — послышался голос Дианы. — Я, кажется, еще что-то нашла, монитор какой-то.

В той стороне, оказывается, светился монитор, квадрат голубого света, будто сам по себе висящий в темноте.

— Ой, вижу, — раздавался ликующий голос. — Это телекамера, оказывается. Пирамиду внутри вижу.

Диану плотно окружали студенты-индейцы. Хуан Карлосович уже был среди них, пытался оттолкнуть Диану, но та не уступала.

— Захоронение нашли! — Профессор Кент, почти заблудившийся среди археологической техники, услышал это последним.

— Ну вот, Платон Сократович, — весело заговорила, повернувшись к нему, Диана, — а вы говорили, что мы ничего не найдем. Уже нашли. Все время вы говорите "нельзя", "трудно". Оказалось, ничего и не трудно, легко.

Он хотел немедленно возразить на такое нелепое замечание, но ничего не смог ответить. Не нашел ни единого слова.

— Ну, все! — наконец, смог заговорить он. — Теперь ты не только зачет заслужила. Можешь дипломную работу готовить. Со временем, это уж точно, доктором наук станешь.

— Кстати, моя зачетка до сих пор у вас, — заметила Диана.

— Такие погребальные камеры совсем не характерны для нашей культуры, — бормотал, наконец, приникший к монитору прибора Хуан Карлосович. — До этих секунд так считалось.

Он вращал ручки и виньеры этого непонятного прибора. Камера вращалась внутри пирамиды.

— Железки какие-то видны, — заметил стоящий у него за спиной Конг.

— Ничего, — все бормотал Моралес. — Когда-нибудь доберемся… Залезем внутрь и все увидим вплотную. Разглядим. Просекаю, что это великое открытие. Грандиозное! Волосы на голове шевелятся.

— Я тоже это чувствую, — спокойно заметил Конг. — Только я носом чувствую. А волос у меня на голове нет совсем.

Здесь, в лесу, стало светлее. Индейцы зажигали прожекторы и фары везде, где их находили.

— Вот он где, вход! — раздалось восклицание Дианы уже где-то в стороне. — В пирамиду! Раскопали уже.

— Молодцы какие, — слышался голос Ахилла.

Оказалось, что рядом лежала гора свежевыкопанной земли, из-за нее доносились эти голоса.

— Ну, куда, куда напираете! — уже кричал, громко возмущался Ахилл. — Профессоров наших пропустите вперед. Платон Сократович, Хуан Карлосович, идите открытие делать!

Оба профессора увидели перед собой большую черную яму. Внутри нее под ногами ощущались каменные ступени, оказавшиеся гигантскими, будто созданными для великанов. Они свободно умещались на каждой из них вдвоем. Шли рядом, вместе освещая пространство перед собой. Свет их фонарей уперся в гигантскую дверь из непонятного еще из-за налипшей земли материала. На ней, из-под этой наспех очищенной земли, виднелось изображение божества Ицамна с открытым ртом. Дверь была полуотворена, оставалась просторная черная щель.

Платон не мог бы сказать, что испытывает сейчас. В голове клокотало что-то непонятное, холодное, будто кипящий газ.

— Погребальная камера. — Услышал он слова Моралеса. — Почему-то не похоже — такое у меня чувство, так мне кажется. Может, это не захоронение, а покинутый храм?

Теперь они были внутри, остановились, осветив маленький пятачок вокруг себя. Каким-то образом вовне этого света ощущалось гигантское пространство.

— Нет. И не храм тоже. — Голос Хуана Карлосовича двинулся вперед, блуждал где-то в темноте.

Сделавший один шаг вперед Платон наткнулся на что-то жесткое. Гулко зазвенело нечто металлическое, какой-то полый металл. Платон вплотную осветил железное (нет, медное!) лицо с черными провалами глазниц, корпус… Это было что-то вроде статуи воина в кирасе из почерневшей меди.

"Робот"! — понял он, наконец. Неимоверно архаичный и старый. Оказалось, их было много: рядами (еще непонятно, сколько их, рядов) стояли они здесь, будто воины, охраняющие вход. Неподвижные, недействующие. Наверняка, механизмы внутри них давно рассыпались.

— Здоровенные какие! — Платон вздрогнул, услышав за спиной голос. Оказывается, появились Диана и Титаныч.

Титаныч, совсем маленький рядом с древними гигантами, осматривал ближайшего, гулко хлопал его по животу железной ладонью.

— Старая работа, — с уважением произнес он.

Света становилось все больше. Постепенно сюда спускались люди с фонарями и факелами.

— Здесь какие-то машины. Смотрите, шар каменный, — раздавался голос вездесущей Дианы. Ее фонарик уже мелькал где-то в стороне. — Это глобус! Только вроде и не Земля это у них.

— Утварь руками не трогать! — громко кричал Хуан Карлосович. — Ничего здесь не трогать! — И дальше что-то на своем клокочущем языке.

Стало шумно и почти светло. Некоторые голоса звучали вообще издалека, обозначая совсем неожиданную величину этого непонятного подземелья.

— В легендах говорилось, что предки — небесные исполины, спускались с неба в огненных лодках, — слышался голос профессора Моралеса.

— Ясен пень, космический корабль. — Это уже голос Конга. — Вот и рубильник старинный.

— Не трогайте ничего! — крикнул Хуан Карлосович.

Платон усмехнулся — профессора Моралеса разыграли неожиданно легко. Конг блеснул внезапным для него остроумием. Что-то отпустило внутри. Стало легко и неуместно весело, будто он не находился сейчас здесь, в древнем храме, на пороге великих открытий.

— Все здесь каменное, в таких узорах замороченных, — доносился голос Дианы, потом почему-то умолк. — Платон Сократович, — Раздался, наконец, снова, — вы какой-то артефакт искали. Может вот этот?

Платон держал в руках знакомый портсигар — точную копию того, из банка. Такой же, похожий на слиток, только теперь уже не золота, а непонятно какого серебристого металла. И вес у этого оказался другим, полегче. На крышке была такая же радуга из камешков, наверное, из разноцветных сапфиров, как он только сейчас понял.

Оказалось, что этот портсигар наполнен чем-то неожиданным — это было нечто вроде красно-коричневого желе в золотых прожилках или, может быть, густого видимого газа. Какой-то коллоид цвета свежего финика. Прожилки, или, скорее, золотые нити, шевелились в нем, будто живые. Платон осторожно поднес к нему палец, ожидая какого-то необычного ощущения. Но не ощутил ничего. Вокруг него исчезло все, кроме мерцающего фона с шевелящимися в нем живыми золотыми нитями.

Непонятно, то ли вместо этого фона, то ли в нем самом, в его воображении, появилась картина. Незнакомый ему мир. Странное темно-розовое небо, приглушенный свет, будто в наступающих сумерках. Земля, зеленая от густо, сплошь покрывающих ее растений, немного похожих на гигантский мох, только причудливее и красивее. Вся она, будто выпуклым ковром, покрыта этими необычными растениями. Пирамиды. Точно такие же, как здесь, в Центральной Америке, но необычно новенькие. Свежие, яркие, сверкающие гладким камнем. Обжитые, с деревянными, украшенными цветными тканями лестницами и беседками на вершинах. У их подножий кто-то шевелится. Он, Платон, будто приближается. Люди, зверовидные, смуглые, с большими головами и массивными кривыми носами. Все так отчетливо, что кажется непонятным, почему он ничего не слышит. Потом небо закрывают нереально огромные, сверкающие металлическим блеском, воздушные корабли. Ослепило огнем. Огонь опускается сюда сверху. Все чернеет, корчится и в мгновение исчезает.

Непонятно в каком мире кто-то толкнул его. Платон очнулся. Вернулись показавшиеся слишком равнодушными, обыденными голоса:

— Космический корабль типа "летающая тарелка". Ясен перец, — со знанием дела произнес кто-то.

— Эту байду еще клеить и клеить, — высказался кто-то тоном еще более знающего.

Оказалось, все они действительно находились внутри космического корабля, но это уже почему-то не удивляло.

"Ладно, — пробормотал Платон. — Теперь-то я точно знаю, где это Эльдорадо".

В сознании продолжали появляться новые картины, но уже не так отчетливо, зримо. Сейчас он будто вспоминал что-то — то, что когда-то видел или знал.

— Стебнуться! — кричал кто-то вдали. — Древний космический корабль. Вот забой ломовой!

Это был Хуан Карлосович. Он как будто не мог сдержать свой голос, кричал, подняв руки к железному потолку:

— Вот оно, открытие! Это не лорд Карнарвон с его жалкой пирамидой Хеопса.

В темноте выявились массивные каменные предметы, как будто бы мебель. Гигантские, явно не для человека предназначенные, вроде бы кресла и вроде бы столы. Даже с потолка свешивалось какое-то причудливое каменное сооружение, похожее на люстру.

— Вот технический уровень наших предков! — Хуан Карлосович двигался среди причудливого интерьера, потрясая воздетыми к потолку руками. — Я-то никогда не сомневался. А то говорили — колесо, колесо!.. Колеса не знали. Тупняк полный.

Платон не слышал ничего вокруг, в толпе индейцев он отыскал глазами своих:

— Есть новость. Похоже, что скоро улетаем, молодые люди. Теперь мне известно, наконец, где он, другой конец радуги. — Он помолчал. Приходило, все отчетливее, понимание, смысл этих картин внутри него. — Там он, на плато Солнце.

— Я находил в древних рукописях и кодексах примерно такие же сведения, — произнес рядом успокоившийся, наконец, Хуан Карлосович.

— А где оно, далеко это плато? — спросила Диана.

— Не так далеко по нынешним временам, — ответил Платон. — На Марсе.

— Конечно, недалеко! — как будто чему-то обрадовался Ахилл. — Ерунда — соседняя орбита.

— Из чугуна он что ли, этот корабль космический? — слышалось вдали. — Летающий паровоз.

— Вообще, из камня.

— Ближний космос. Только не знаю, нам-то как туда попасть, — продолжил Платон.

— А на этом! — почти хором сказали Ахилл и Конг.

— На археологическом памятнике? Каменном? Только что открытом? — не сразу, с трудом выговорил от изумления Платон. Сначала даже показалось, что он не понял их. — Вы даже еще не видели его толком. С ума сошли. Ваш зеленый оптимизм уже вылезает за все пределы.

Еще более ошеломило, что их поддержал профессор Моралес.

— Не стоит так, коллега! — заговорил тот. — Я вижу, это хорошая, крепкая еще машина. Наша, индейская. Умели делать наши предки. До Марса на таком корабле вполне… Проверить, перебрать, смазать, если что. Ремонт ему добрый дать.

— Надо воспользоваться таким счастливым случаем, — теперь поддержала остальных Диана. — Тем, что тарелка готовая есть. Подарок судьбы.

— Ну, это уже чересчур. — Теперь Платон еле сдерживался. — Вы хотя бы слышали про усталость металла? Гуманитарии!

— Здесь необычный металл, — издалека опять раздался непонятно чей голос. — У него, может быть, и усталости не бывает.

— Металл он разный бывает. Один другому — рознь, — заговорил Титаныч. — Иной старый металл лучше нового будет. От старости только крепче.

— Вы уж слишком, Платон Сократович, — сдержанно упрекнул его профессор Моралес. — Мы отнюдь не дикари. И металлы видели. В УИЦА тоже не лохи, у нас и технические факультеты есть, и специалисты… Все осмотрят, наладят. Вон у нас технарь. Птицекоатль. Варильщик, в технике варит. Я думаю, он и тарелку эту сможет повести. Где он, кстати?

Из толпы индейцев вышел вперед невысокий смуглый паренек, лет восемнадцати. Деликатного сложения, с крупным и кривым, как у хищной птицы, носом. За стеклами очков моргали черные, будто чем-то смущенные, глаза.

— Технически способный юноша, — представил его профессор Моралес. — Болт конкретный. Наш университетский корабль часто водит. Конечно, в каботажные рейсы, в пределах земной атмосферы. Лучший мой аспирант, бывший вундеркинд. И представьте, когда-то учился в Петербурге, у вас, профессор Кент, на вашем факультете.

— Здрасьте, Платон Сократович, — кивнул паренек.

— Птица Коатль? — Диана то ли с любопытством, то ли с интересом рассматривала юного аспиранта.

— По-другому, Коатль Кукулькан, — продолжил представлять паренька Хуан Карлосович. — Потомок прежних властителей майа и потомок богов. По-русски — Пернатый Змей. Так его зовут в честь его великого предка, бога. Длинно у меня получается, так всегда про сильно титулованных особ.

— В общем, Змей в перьях, — произнесла внимательно рассматривающая его Диана.

— Ну, зачем так парня дразнить? — Ахилл хлопнул его плечу — так, что тот покачнулся. — Ладно, не морозься, будешь просто Кукулькан. Хорошее имя. Вижу, наш чел, флейфовый, сработаемся. И бога золотого вам с Марса доставим и остальные сокровища.

— Добудем, конечно, — согласился Титаныч. — С такими орлами и не добыть.

— Думаю, что на корабле богов, под их покровительством, хоть до Солнца долетим, — заговорил, наконец, Кукулькан. — Мои предки, боги, защитят нас в этом путешествии… А тарелка выдержит. Мы, все наши, факультетские, мигом ей диагностику сделаем, разберемся, что к чему в этой древней механике. И за своих, за богов, я ручаюсь жестоко. Держу ось железно.

— Молодец, сынок, — одобрил профессор Моралес. — Вижу, что не зря тебя обучаю. Я в вас всех не сомневаюсь, — добавил он. — Жаль, что сам не могу лететь с вами. Университет на мне висит. Да и возраст. Марс — это не с копьем бегать по родному краю. И вообще… Устал от приключений. Слишком много их было в моей жизни. Лучше уж в древних поиграю в летнем лагере.

— Слетать на Марс — дело, конечно, несложное, — неуверенно произнес Платон. — Рядовое, можно сказать, в наше время…

— Ну вот! — воскликнула Диана. — Тоже мне, конец географии. Какой-то Марс! Невозможного не бывает, — традиционно закончила она.

***

— Чуть с ума не спрыгнул вчера, — говорил Хуан Карлосович. — Удивительно, что мозг выдержал такое потрясение. Это же надо — взять и открыть целую тарелку, на которой древние исполины летали. Наяву такое увидеть!

— Да, сколько вчера всего успели за один день, — произнес Платон. — Так за каникулы точно успеем до наследства этих древних месоиндейцев добраться. Конечно, все находки, скульптура эта, все так называемые сокровища принадлежат вам. Вашему университету, вашему народу. Как и завещал мой предок, — Платон вертел в руках опустевший стакан. — И, самое главное, великие открытия, когда-то сделанные этими месоиндейцами. Проще говоря, рукописи, свитки. Все, когда-то вывезенное отсюда… Если действительно вывезенное — я еще сомневаюсь, что в жизни бывают такие романтические истории.

— А вот с этим не согласен, коллега, — прервал его сидящий напротив Хуан Карлосович, — открытия — это всему человечеству. Неужели мы, уицевцы, закуркуем от человечества самое главное. Как говорили в Патрисе Лумумбе: "Мы не жлобы, жлобы — не мы". Надо такой девиз на гербе нашего университета написать. Удачная мысль! Ну, давай за Майяуэль! Богиню, даровавшую нам агаву и алкогольные напитки.

Кабинет Хуана Карлосовича, где они сидели за его рабочим столом, сейчас накрытом газетами, оказался минималистически скромным. Как и все в университете. Сидели уже несколько часов. Стол теперь был уставлен грязными тарелками и пустыми бутылками, но оставалась еще жареная картошка, соленые огурцы, в банке с грибами тоже еще что-то оставалось. Профессор Моралес, несмотря на возраст и щуплое сложение, оказался крепким на выпивку. В кабинете регулярно появлялись студенты, приносили новые бутылки текилы и пулькэ. У них это зрелище — два профессора, спокойно поглощающие страшные грибы, еще и с луком, и маслом, и пьющие при этом самогон из агавы — вызывало священное смятение. Мгновенно стало заметно, что уважение и к Платону здесь сильно возросло.

— Какой вы мрачный скептик, коллега, — опять заговорил Хуан Карлосович. — А ведь еще молодой человек. А я вот романтик, хоть и постаревший. В жизни все бывает. Как хотим, так и бывает. Это только от нас зависит. — Он посмотрел в окно, за которым играли в волейбол, раздавались крики и удары мяча. — А деньги нам, кажется, дают. УИЦА берет у нашего национального банка кредит. Под обещание золотых гор.

Платон тоже глядел в окно. При недавнем первом знакомстве со зданием университета оно удивило — оказалось не таким, каким должны быть университеты. Пришельцы из Петербурга увидели длинный одноэтажный дом из пластиковых листов с плоской крышей, показавшийся похожим на длинный ящик. Сегодня оказалось, что ящик не один — УИЦА составляет из себя четырехугольник. В его внутреннем дворе растут араукарии и еще какие-то небольшие деревья, в центре стоит группа абстрактных каменных скульптур и гигантское алоэ. Ощущалось, какая там снаружи сегодня сильная жара.

Сейчас между двух пальм натянули волейбольную сетку. На одной стороне стояли только Ахилл и Конг, на другой — Диана и индейские студенты. Многочисленная команда местных проигрывала, игра у них не получалась. Невысокие и коренастые индейцы старались держаться поближе к Диане, так и бегали по полю плотной толпой. Маленький очкастый Кукулькан стоял у края поля, наверное, в качестве судьи. Он тоже, как загипнотизированный, смотрел на экзотическую здесь красавицу с огненными волосами.

Пьяненький Платон подумал, что совсем скоро она, подобно всем женщинам, догадается, как удобно и выгодно быть стервой. И эта искренняя и веселая Диана исчезнет. А пока можно смотреть, как она играет в волейбол. Платон почувствовал, что ему почему-то неприятно, когда молодые индейцы жмутся к ней.

На скамейках вдоль стены, где нависающая крыша образовывала что-то вроде террасы, сидели девушки-студентки. С неприязнью смотрели на Диану и грызли семечки. Их уже научил этому занятию Ахилл. Сегодня все они, будто договорившись, пришли в университет, одевшись по сверхновой моде — в ярких легких жилетках, конечно, на обнаженное тело.

— Я в банке для солидности все это проект "Золотой век" назвал, — сказал профессор Моралес. — Надеюсь, что так и будет. Настанет скоро.

Платон проглотил теплый, самогонно пахнущий пулькэ. Он уже бегал по местным фирмам, надеясь заказать инструменты и приборы для восстановления древней летающей тарелки. Бегал и вот сейчас затормозил. Никто здесь не сдвигался с места. Все с улыбкой обещали: "Маньяна". Завтра. Хорошо запомнившееся теперь слово.

В этом квадратном университете тоже не увлекались подготовкой к полету. Эти несколько дней все вокруг только развлекались — каждый, как умел.

***

— А я вчера каталась на живой лошади, — сказала Диана. — Маленькая такая лошадка, мохнатая. Пони ее зовут.

Их подкинуло еще на одном ухабе. Оказавшийся вблизи просто ящиком из ржавой жести автобус переваливался на неровной дороге, рассекая лужи и грязь.

— Будто в шторм, — произнес Конг. — Раритетный бензиновый аппарат.

— Говорили, что на них сильно опасно ездить, — сказала Диана.

— Вот потому и едем, — отозвался на это Ахилл. — Хватанем адреналина.

— И где здесь опасно? — разочарованно произнесла она, глядя в окно.

Автобус опять провалился в ухаб, так, что они взлетели над сиденьем.

— Да! Вот это аттракцион.

Они втроем решили совершить нечто вроде экскурсии по здешним местам.

— Двигатель внутреннего сгорания, — важно произнес Ахилл что-то непонятное остальным. — Купить что ли себе здесь для смеху что-нибудь олдовое, старинное?

— А я вот окончу университет и точно такой доисторический куплю, — отозвался Конг. — Этот, как его… Автомобиль.

В одной руке он, будто яблоко, держал арбуз, с хрустом жевал его, роняя сок. При этом, несмотря на тряску, читал популярную газету "Пустышка", точнее, смотрел ее, наблюдал за движущимися картинками в каком-то комиксе:

— Привезу в свою деревню, вот будет прикол.

Глядя в окно, можно было подумать, что они каким-то образом очутились где-то в двадцатом веке, в мире сложных и непослушных механизмов. Снаружи двигались и уходили назад улицы городка. Каморки без окон и дверей, с деревянными, открытыми сейчас ставнями, наверное, продуваемые насквозь, оранжевая грязь, куры, цесарки и попугаи. Из одного голого оконного проема на них равнодушно глядела маслянисто-блестящая, что-то жующая рожа. И здесь проходит чья-то жизнь. Кто он такой? Как живет?

Прямо на улице под большим фикусом коричневые старики с утра неспешно играли в домино. Не подозревали, что они сейчас местная достопримечательность. В ветвях фикуса был укреплен древний прожектор, видимо, освещавший эту улицу ночью.

— А мне жизнь здесь нравится, — продолжал Конг, с удовольствием глядя в окно.

— Нравится? — одновременно удивились Диана и Ахилл.

— У нас в деревне даже еще проще. Меня ваши мегаполисы не прикалывают.

— Как сказал вчера Хуан Карлосович, — Диана тоже глядела в окно, — уже сколько лет нищета не покидает эту землю. Мы, говорит, просто привыкли к этому.

— Ничего. Скоро привезем им сокровища, и все здесь будет другое, современное. Всё переделают, фонари красивые поставят. И не успеешь ты, Конг, автомобиль купить. С этим… двигателем внутреннего сгорания. Хорошо бы снять все это. Фотокамерой хотя бы.

— Интересно, а здесь еще сохранилось кино? Это когда собирались в одном месте и смотрели в темноте изображения фильмов на стенке. — Диана внимательно осматривала лачуги за бортом, будто хотела увидеть такое место.

— В темноте? — Ахилл и Конг почему-то заухмылялись.

— А я здесь вчера одну женщину с золотыми зубами видел, — сообщил Ахилл. — Не вру! — Сразу же отверг он подозрения.

— Наверное, какая-то новая мода, — заметил Конг.

— Старая, наоборот. Странные люди были в прежнее время, — продолжала Диана. — Зубы из золота и даже из фарфора себе делали. А еще в старину женщины резали и натягивали кожу на лице, чтобы моложе выглядеть.

Ей, кажется, не поверили.

— А ты, когда станешь старой, что предпримешь? — спросил Конг.

— А я никогда не стану старой, — сразу же ответила Диана. — Ничего невозможного в этом нет.

— От тебя всего можно ожидать, — пробормотал Конг.

— Я тоже категорически против старости, — заговорил Ахилл. — У меня какие вот жизненные планы… Думаю, отодвинуть ее лет до шестидесяти при помощи физкультуры и спорта. А если удастся, до семидесяти попытаюсь. А потом быстренько помру и считай, старость обманул… Хотя бы так, — неопределенно закончил он.

Вдали за крышами этих лачуг поднимались стеклянные призмы небоскребов. Совсем как в двадцатом или двадцать первом веке.

— В прошлое перенеслись. Кажется, сейчас увидишь в окне кого-нибудь склонившегося над старинным ноутбуком, — произнесла Диана.

— Ноутбук? Что это такое? — равнодушно спросил Ахилл.

— А там что? — Конг заинтересовался чем-то на улице, даже высунул свою большую круглую голову из автобуса. — На дороге? Какое-то сооружение.

— А это… — отозвался Ахилл. — Это велосипед называется.

— И как оно едет? — удивлялся Конг.

— Здесь местные совсем полную древность хранят, — заговорила Диана. — Эти самые… артефакты. Смотрите, что мне вчера подарили. Такой в музей только.

Она достала откуда-то небольшой револьвер. Ахилл взял его и с видом знатока повертел в руках, щелкнул чем-то:

— Такое еще порохом вручную набивалось, — произнес он. — Не вздумай стрелять из него… Вот закончится наша экспедиция и тогда точно, через каких-нибудь пятьдесят лет, возьмут этот револьвер в музей нашего университета. Будет он лежать в витрине, а рядом написано: "Профессор Диана…" Как твоя фамилия?

Автобус поехал быстрее. Они выбрались из города и теперь катились по высыхающей после недавних дождей дороге. На ярко-изумрудном лугу паслись овцы вперемешку с ламами.

— А мы в университете проходили, что здесь лам нету, — заметила Диана. — А на пони было здорово. Раньше не приходилось на ней ездить.

— А какую она скорость дает? — спросил Ахилл.

— Это тебе не киберлошадь, это не для скорости. Живые лошади такие красивые, даже маленькие. Я с пони уже подружилась… А на киберлошадях я, помню, гоняла. Еще в детстве.

— По байку своему не скучаешь? — спросил Конг.

— Скоро начну… Но мы ведь быстро вернемся.

Впереди показались впервые увиденные при свете дня, будто возникшие наяву, пирамиды древнего города. Вскоре они уже подъезжали к пахучему, невнятно гудящему рынку. С их приближением на фоне общего шума стали проявляться отдельные голоса, все равно непонятные. Древнее торжище. Наверняка, такое же, как две, три и неизвестно, сколько тысяч лет назад. Никто на свете об этом не знал и не мог судить. Разве что профессор Кент, знакомый с древним миром по видениям, внушенным индейским портсигаром.

— А что здесь делают? — спросила Диана.

— Вроде торгуют.

— Странно. А что у них маркет-доставки нет? Или хотя бы магазинов? — На высунувшуюся из окна светлокожую красавицу с невероятными здесь волосами с удивлением и жадным вниманием смотрели пропеченные на солнце, блестящие от загара торговцы.

— Может, так больше нравится? Так, вроде, интереснее.

Из остановившегося автобуса можно было сойти только прямо в лужу.

— В джунглях было чище, — заметил Конг, выходя первым. Автобус покачнулся, освободившись от его веса.

Товары здесь были разложены на самых примитивных прилавках и просто на земле. Продавались живые морские свинки в самодельных деревянных клетках. В больших плетеных корзинах, оказывается, тоже. Шевелились там, на дне. На каждом дне — свинки, слипшиеся в пушистый разноцветный ком. Неожиданно большое количество морских свинок. Насколько видел глаз, повсюду — корзины и клетки. И настоящие неморские поросята тоже были здесь, издалека заявляя о себе пронзительным запахом. Один дико визжал, далеко вокруг заглушая здесь всех окружающих.

Настоящая экзотика для трех пришельцев из Петербурга. Из них Конг вроде бы чувствовал себя увереннее всех, хотя на него здесь косились. Смотрели с недоумением и вежливо отводили глаза.

— Как на тебя вылупились, — заметил Ахилл. — В даун выпадают. Не видели инопланетян в этой глуши.

Конг и Ахилл шли за Дианой, постепенно нагружаемые ее покупками. Диана удивительно быстро освоила принципы местной торговли. Себе парни купили только по сигаре. Конг свою почему-то так и не закурил. Он на ходу обнюхивал ее, с удовольствием вдыхал табачный аромат, потом, слегка отстав, незаметно сунул в рот и съел. Оба быстро пожалели, что взялись сопровождать Диану — количество коробок и свертков с покупками стремительно росло, и останавливаться она, кажется, не собиралась.

Вверху висели флаеры и гравитопланеристы. Оттуда, сверху раздавался мощный, усиленный чем-то голос: наверное, реклама или какое-то объявление. Здесь, ближе к пирамидам и развалинам древнего города все гуще попадались туристы, и все чаще — приметы современной цивилизации. Среди толпы выделялись роботы. Современные, органопластиковые, белого, контрастного на местном пестром фоне, цвета, модной сейчас конусной устойчивой формы. Ловко сновали среди плотной толпы, щелкали, трещали и завывали какой-то аппаратурой, фиксируя моменты этой жизни. Один, ловко повернувшись на своей гравитационной подушке, уставился объективом прямо в лицо Дианы, щелкнул в упор.

Здесь их окружали маленькие магазинчики-коробки из пластика. Вспомнилось старинное слово "киоск". Из одного такого выглядывал коричневорожий продавец, высмотревший в толпе активную покупательницу, явную иностранку с двумя тяжело навьюченными слугами. Махал руками — приглашал. Предвкушая, всем видом демонстрировал, что сейчас покажет что-то необыкновенное. Диана сунула внутрь голову:

— Ювелирка, — с пренебрежением высказалась она. — Нам этого не надо.

— Правильно, — обрадовались Ахилл и Конг, придавленные уже почти непосильным грузом.

— Скоро горы такого с Марса привезем! — добавила Диана.

— Точно, — подтвердил Ахилл. — Свалятся с неба. А цены рухнут, радуйся.

Продавец по-прежнему сиял масляно блестящей рожей.

— Смотри, улыбается все равно, фуганок, — заметил Конг.

Планерист поднялся над пирамидами, вознесся в самую высь и, будто гигантская летучая мышь, кружился там, среди удивленных грифов. А автобус разочаровал, уже не верилось, что он может представлять какую-то опасность.

— Вот бы искупаться, — произнес Ахилл, глядя вверх. — Все же каникулы. К морю сейчас, отдыхать! Или на океан. Это в другую сторону, тоже недалеко. Какие-то знаменитые рифы здесь рядом, говорят, есть. Серфинг среди акул. Вот где драйв. Может, прямо сейчас на этом автобусе… — предложил он. — Дианкин груз в университете сбросим и запылим.

— Нет, совсем не сейчас, — остановила его Диана. — На лесоповал запылите, деревья рубить.

— Это еще зачем? — удивились двое.

— Затем, чтобы оборудование к тарелке возить. На бензиновых автомобилях и всём, что есть. Нам нужно корабль готовить… Искупаемся, обязательно, — Диана вздохнула и вроде бы с сожалением. — Только на обратном пути. С Марса.

***

Сорвали очередной плод с древа познания, — произнес профессор Моралес. — Мне даже немного боязно, как верующему… Вдруг, наверху заметят и, наконец, потеряют терпение. Так долго терпят.

Глядя на Моралеса, Платон почему-то подумал, что русский, задумавшись, стряхивал бы сейчас пепел сигары в тарелку с какой-нибудь недоеденной селедкой. А Хуан Карлосович только неподвижно замирал, глядя куда-то в пространство и подняв руки, будто собираясь дирижировать. Потом опять начинал быстро и напористо говорить, неистово жестикулируя.

Подготовка к полету откладывалась и задерживалась. Оба профессора по-прежнему целыми днями цепенели за столом. Застолье, начавшееся несколько дней назад, все не заканчивалось. Все остальные вокруг них тоже как-то старались не вспоминать о работе — таком непопулярном занятии в здешних местах. Вдруг оказалось, что здесь очень много праздников. Кажется, и президентов тут меняли так часто, чтобы побольше праздновать. Все это время только Кукулькан один возился в глубине летающей тарелки. Светил там фонарем, изучал. Заботы все переносились на завтра, а в завтрашнем дне, когда он становился сегодняшним, опять на завтра.

— Удивительно все, что мы увидели, — сказал Платон, — но мне кажется еще удивительнее то, что… — Он помолчал. — То, что эти удивительные исполины прибыли в наш мир из будущего. То есть мы для них были прошлым. А перед нашествием конкистадоров опять перенеслись в прошлое, уже наше общее.

Глядя на тарелки с объедками, он подумал, что как-то странно, что он так буднично произносит такие слова.

— Я уже получал такие сведения совсем недавно, но все равно не верил. Такое казалось слишком невероятным, и вот все подтвердило открытие этого ископаемого корабля, летающей тарелки этих ваших, то ли предков, то ли потомков. Все думаю, может быть, мой прадед, сэр Чарльз, потому и заставил всех нас ждать триста лет, чтобы мы не могли встретиться с этими исполинами. Почему-то не хотел этого. И догадывался, что они не выживут на Марсе за это время. Или знал.

— А я бы хотел с ними встретиться, — наконец, заговорил Хуан Карлосович. — Только это невозможно. Разве, что сам перенесусь в прошлое. Просто уверен, что скоро это будет обычным делом. — Профессор помолчал. — Подтверждается теория Армякова-Семиобедова о том, что мы живем в шестимерном мире, где у времени два измерения. Проще говоря, об обратимости времени. Может, слышали? Еще в начале двадцать первого века эту теорию придумали. Тогда такие возможности казались чудом. А археологии скоро не будет — готовьтесь, коллега! И истории, палеонтологии. Многого тогда не будет, взамен появится что-то другое, по-другому все станет. Другая техника, технологии, транспорт. И у виски с коньяком будет гигантская выдержка. Давайте за это выпьем, Платон Сократович! Мы с вами, коллега, оказывается, даже не Эйнштейны, а целые Прометеи.

Крепко выпивший сегодня Платон, забывшись, сунул в рот какую-то местную, непомерно наперченную закуску:

— Время золотого цвета, — произнес он, чувствуя, что говорит нелепость. — Не знаю почему. Наверное, оттого, что золото вечно.

"Может быть, когда-нибудь физики определят, что в происхождении золота участвовала это самая обратимость времени. Вихревые потоки времени какие-нибудь", — подумал он.

Сейчас он мысленно видел массивную золотую статую, типичное для месоиндейской культуры изваяние: квадратная голова, выпуклые малопонятные узоры, лицо с выпученными глазами и длинными клыками. Ничего раньше об этой скульптуре Платон не знал. После того, как он открыл второй портсигар в каменной тарелке под землей, его постоянно посещали такие видения, будто сны наяву.

Статуя глубокого темного цвета, не похожего на яркую праздничную позолоту на каком-нибудь фарфоровом сервизе. Темно-золотого. Почему-то никому не пришло в голову изобрести название для такого цвета. Наверное, за малой необходимостью для употребления.

— Скоро опять начну дни ангела, или, как это по-вашему, дни рождения отмечать, — говорил Хуан Карлосович. — Только тогда в такой день я моложе буду становиться. Лучше сразу на два года. Тут уж есть смысл праздновать и гулять…

Оба профессора замерли, будто подавленные величиной своего открытия и, может быть, своим теперь величием. Хуан Карлосович важно откашлялся, наверное, собрался произнести очередной тост.

Этому помешала внезапно вошедшая Диана. Вошедшая и остановившаяся, сейчас она почти достигала низенького потолка огневолосой головой. С самым откровенным негодованием она смотрела на грязный стол с разоренными закусками и двух красных от духоты и от выпитого пьяниц, когда-то университетских профессоров. Платону она показалась похожей на ольмекскую богиню мести, имя которой он почему-то сразу же забыл.

— Все! — резко сказала она.

"Что значит все"? — хотел, но не успел спросить Платон.

— Все — значит, все! — произнесла Диана. — Поднимайтесь. Революция. Люди хотят работать, тарелку клеить.

— А мы? — Профессор Моралес намеренно важно и неторопливо достал сигару.

— А вы их будете заставлять.

Платон только сейчас обратил внимание на то, что за окном уже давно раздается какой-то непонятный шум.

— Революция, значит? — спросил Моралес. Медленно, по-прежнему никуда не торопясь, стал закуривать. — А вас, конечно, выбрали президентом?

— Нет, прорабом. Но, если надо, то и президентом выберут. — Диана неуловимо быстрым беличьим каким-то движением выбила сигару из профессорской руки. — Вставайте!

Тот как будто на мгновение оцепенел от такой наглости. И это был сам неистовый профессор Моралес! Горячий Хуан Карлосович явно собрался вспыхнуть, но передумал:

— Значит, мои студенты хотят работать? Стоит посмотреть на такое.

Они вышли во внутренний двор-патио, остановились на пороге перед входом в ректорский кабинет. О чем-то шумевшие студенты сразу умолкли, смущенно отворачивались. Здесь собралась большая толпа — кажется, весь университет. Всех их сумела привести сюда Диана и, как ни странно, даже девушек. Она торжествующе показала рукой на их мрачные лица.

***

— …Я первая потеряла терпение. Забыла о вежливости и все-таки заставила их шевелиться. Теперь оба наших профессора бегают по кабинетам чиновников из вашего правительства. Пусть! Может, чего-то добьются… Этих самых фондов, и этих… Как их? ТрАншей, — все это Диана рассказывала Кукулькану внутри летающей тарелки.

Говорить она начала, еще спускаясь в земляной туннель, привычно находя ногами ступени в темноте — знала, что Кукулькан непременно здесь. Тут уже не пахло землей, а пахло соляркой и горелым металлом после сварки. Освещенный переносной лампой Кукулькан уверенно что-то включал, крутил, во мраке завывали какие-то проснувшиеся механизмы.

— Эх, зря ты, Диана, археологом стала, такую себе специальность выбрала, — встретил он Диану.

— Я теперь по специальности кладоискатель.

— А я, считай, у истоков новой великой науки стою… Все думал, на чем она летает, — Кукулькан напряженно глядел вглубь какого-то механизма, несмотря на то, что там было совершенно темно. — Искал-искал, что двигатель здесь крутит. Ты не поверишь, оказывается, энергия времени! Только сейчас понял. Открыл, можно сказать! Эх, да такое открытие — это же все равно, что открытие Америки. Оно все в мире перевернет, мир другим будет. Там, на Марсе, окончательно поймем, как такой энергией управлять…

Он рассказывал что-то еще, все чаще сыпал техническими терминами, но Диана не очень всем этим заинтересовалась и уже не слушала. Сквозь землю и корпус тарелки проникал грохот машин там, наверху. Под ногами дрожал пол.

— И гангстерские машины теперь зашевелились, — сказал, наконец, Кукулькан.

— Еле зашевелились, — отозвалась Диана. — Лень оказалась таким врагом, пострашнее Томсона с Джеррисоном.

— Ничего, скоро отбудем. Отправимся в путешествие, в небесное плавание. По дороге, проложенной Тлалоком, в небесное жилище бога Солнца.

— К дедушке твоему, то есть? Нет уж, туда ты давай сам. И как-нибудь в другой раз, как можно позже. А у нас сейчас другой маршрут.

— Я, пока в двигателе возился, все думал, как нашу тарелку назвать, — задумчиво произнес Кукулькан. — Красивее как-нибудь. Может, в честь богини Койольшауки, Золотые колокольчики, по-вашему? Или Цпапалотль, Обсидиановая бабочка? Есть еще богиня Коатликуэ — это значит, Она В Платье Из Змей, Наша змеиная мать. Она космосом и звездами занималась…

— Нет, нет, — прервала его Диана. — Если в платье из змей, тогда не надо. Пусть будет бабочкой.

— Значит, межпланетный корабль "Обсидиановая бабочка", — торжественно повторил Кукулькан.

От университета до остатков пирамиды с летающей тарелкой внутри теперь через лес была протоптана широкая тропа. С каждым днем тропа эта становилась все шире и превратилась, наконец, в широкую грунтовую дорогу. Лес, вообще-то, оказался национальным парком. Хуан Карлосович долго пытался добиться разрешения на рубку деревьев, но, конечно, ничего не добился. Пока рубили так, без разрешения, и чиновники из правительства терпели, не замечали этого. Все в этой маленькой стране надеялись на сказочные богатства, в газетах стали штампом упоминания о будущем "золотом дожде".

На лесоповале сейчас командовали Конг и Ахилл и занимались этим с удовольствием. Над деревьями теперь поднимались издалека видимые краны. Там, рядом, даже появилось жилье для работающих, временное — круглая хижина под крышей из пальмовых листьев. Таких времянок становилось все больше, вырос и продолжал расти целый поселок. Появились гараж — тент под пальмовой крышей и электростанция в будке из досок. И все это неторопливо, в духе местных традиций. Уходило драгоценное время летних каникул. И вот все остановилось. Наконец, кто-то решил, что корабль готов.

***

Платон заметил, что после ремонта и вмешательства местных техников здесь, в тарелке, все не сильно изменилось. И вековая пыль осталась на месте, никем не потревоженная. Назначенное на сегодняшнее утро отбытие "Обсидиановой бабочки" опять откладывалось, в последний раз, как заверил Кукулькан. Он опять полез в двигатель.

Платон, оглядываясь, медленно ходил среди гигантской мебели из какого-то серого грубого камня: кресел и табуретов, плит-столов и еще чего-то непонятного. Вошел в каюту со сводчатым потолком, здесь стояла кровать, огромная, как в сказке о трех медведях. Над ней на этом потолке был высечен барельеф, изображение соляной женщины, богини Уиштосиуатль. Платон угадал ее по одежде, покрытой волнистыми линиями, щиту и посоху.

В самом большом отсеке рядом с каменной статуей безымянного бога все-таки появилась новая аппаратура, поставленная на грубо вмонтированные здесь стальные швеллеры. Бог уже давно стал знакомым, привычным: квадратный, с выпяченной верхней губой, скалящий длинные клыки. Перед ним — бассейн для жертвенной крови. А вот противоперегрузочных кресел так и не было. Платон забрался на похожее на каменный трон гигантское кресло, отполированное задами каких-то исполинов, взял лежащую на подлокотнике тетрадь. Эта простая школьная тетрадь в клеточку считалась капитанским журналом. Открыл, написал дату и задумался.

"Счастливого пути, коллега"! — неожиданно раздался здесь голос профессора Моралеса. Платон в недоумении завертел головой. Оказывается, Моралес смотрел с монитора видеосвязи, неуклюже стилизованного под иллюминатор. Совсем рядом была видна его голова, дочерна загоревшая лысина, белые пряди волос. За его спиной толпились студенты УИЦА, махали руками. Как ни странно, в последние два дня и даже последнюю ночь, они вдруг воспламенились энтузиазмом и работали, как одержимые. Монитор, бытовой прибор, будто прямо из чьей-то гостиной. Здесь он выглядел как-то необычно. Платон тоже помахал в ответ.

"Магическое зеркало Итлачиаякуе", — пришло в голову. По эту сторону видеомонитора обстановка почему-то была неторжественная.

Теперь в середине зала перед древним креслом пилота стоял Кукулькан, раздуваясь от чувства собственной значимости, вытирал руки тряпкой. Кресло это было больше похоже на древний сундук. Подлокотники его густо усеивали кнопки и рычажки. В большинстве своем они так и остались непонятными Кукулькану. Даже кнопки эти были каменными, огромными. Некоторые не сохранились, на их месте остались черные прямоугольные дыры. Перед сундуком из каменного пола торчали рычаги. На их концы по замыслу древних исполинов были установлены наконечники со скобами, похожие на сабельные эфесы, сильно потертые, послужившие. Наверное, для надежности, чтобы руки пилота не могли соскользнуть в ответственный момент.

И вот, наконец, Кукулькан вскарабкался на свое место, взялся за гигантские рычаги. Его ладошки едва ухватили макушки позолоченных эфесов, будто младенец забрался в старинный грузовой автомобиль.

— Ничего, люди летали, — пробормотал он. — Или боги.

Поднял голову, глядя на потолок с каменным подобием люстры, произнес еще что-то, длинное, какие-то слова на своем непонятном для остальных языке.

С монитора тоже что-то закричали.

— Ну, вперед на Талокан! — торжественно произнес Кукулькан.

Платон, который что-то записывал в тетрадке, уже раскрыл рот — что-то собрался сказать, и тут его придавило внезапной тяжестью, будто обрушилась сверху какая-то плита. Прижатый этой плитой, он увидел, как покачнулась каменная люстра на потолке, громко щелкнули, столкнувшись, ее детали.

 

Приключения в космосе

Снаружи, на земле было по-прежнему буднично. "Обсидиановую бабочку" в полет никто не провожал, никто не знал о сегодняшнем взлете. Власти по-прежнему распускали слухи, что подготовка этого космического корабля будет вестись еще долго — опасались, что на месте взлета стихийно соберется толпа, и кто-нибудь обязательно пострадает. О древней летающей тарелке и марсианских сокровищах уже стали забывать.

И вот невдалеке, в Копане туристы, гуляющие по дороге Солнца и карабкающиеся на пирамиды, почувствовали, как вздрогнули у них под ногами древние камни. Разом закричали птицы в джунглях, оттуда поднялась темная птичья стая. Вдалеке зашевелились деревья, возникла и полезла вверх дымящаяся гора земли и камней. Вот она рассыпалась, и появился огненный шар. Оглушив громом, внезапно рванулся вверх. Все вокруг заволокло дымом и пылью. Черный диск, накренившись и немного отклоняясь в сторону, поднялся вверх. Поднимался все стремительнее и вот исчез в облаках.

Неопытный Кукулькан слишком разогнался на старте.

— Чуть не сплющил всех, — первым сказал Конг, когда немного пришел в себя. — Думал, никогда уже не вздохну.

— Хорошо, что Хуана Карлосовича не взяли, — добавил Ахилл. — Насмерть бы угробили старика.

***

Платона вело вперед не то любопытство археолога, не то долг капитана и руководителя экспедиции. Он решил, что долг. Платон медленно шел — насквозь через ряд отсеков, через большие дверные проемы. Над каждым из них был высечен барельеф — змеиная голова с открытой зубастой пастью. Кукулькан почему-то называл эти отсеки пещерами.

Удивительно, но оказалось, любопытство индейских археологов из УИЦА не простиралось далеко. Первые отсеки летающей тарелки были пусты, все, что оставили древние исполины отсюда вынесли. Но только первые. Быстро исчезли следы современной цивилизации: окурки, банки из-под "Колы", борозды, оставленные на каменном полу чем-то тяжелым, которое волочили здесь.

Даже пыль, по которой шел Платон, кажется, была не потревожена. На нее не наступали много сотен лет. Но ничего ценного не было и дальше. Повсюду лежали осколки разбитых тарелок и кувшинов, керамические и из какого-то зеленоватого камня. Попалась сломанная, наполовину искрошившаяся под чьей-то ногой курительная трубка и много чего-то непонятного органического, сгнившего дочерна и давно высохшего. Возможно, это было когда-то одеждой, едой или еще чем-то. А здесь на полу почему-то россыпь раковин, серых от пыли и грязи, частью уже рассыпавшихся и раздавленных.

Он остановился перед каким-то маленьким глиняным сооружением, похожим на игрушечный античный храм. Платон уже видел такие в музеях. Считалось, что у месоиндейцев это были домики для птиц.

В углу темнела какая-то бесформенная масса высохшей органической протоплазмы. Только его глаз археолога определил мумифицированные тыквы и, кажется, картофель.

Было понятно, какая стена наружная — от нее веяло чуждым холодом и даже иллюзорно тянуло сквозняком. Неестественно близко ощущался космос.

А за другой стеной с пробитыми под потолком маленькими квадратными окошками, оказывается, был обжитый центр тарелки. Стали доноситься звуки из кухни, где возился Титаныч, кастрюльный звон. Там находились склады, кривой жилой коридор, ряд дверей в каюты. Двери эти сделали из цельного дерева, кедра из парка Тикаль.

У входа в следующий отсек прямо на пороге почему-то лежало страусиное яйцо, подаренное индейским университетом, сине-зеленое, с двумя дырочками и следами высохшего желтка снаружи. Платон пнул его, яйцо хрустнуло и откатилось, оказавшись совсем пустым. Непонятно, кто и зачем мог его принести, чтоб высасывать здесь.

Дальше стояла прислоненная к стене плита с незаконченным барельефом. Завершенным было только лицо на нем: наполовину живое, а наполовину — мертвый череп. На куче каменной крошки лежали медные зубила, рядом — какая-то киркомотыга и молот. Молот был сделан в виде черепа — кажется, ягуара.

Оказывается, на потолке здесь были фрески, выцветшие и полуосыпавшиеся. Люди в сложных мешковатых и когда-то ярких одеждах. Марсианские животные, похожие на гигантских насекомых, одного светло-бурого цвета, наверное, такого же, как марсианский грунт. Уже знакомые. После того, как в этой тарелке Платон раскрыл тот второй портсигар, он часто видел их, каждую ночь во сне появлялся Марс. Необычно яркий и подробный мир, в нем было прохладно или жарко, он даже ощущал во сне его запахи и слышал ни на какую больше непохожую, непонятную совсем речь.

Войдя в большой пустой отсек с пирамидальными столбами по углам, он понял, что это поле для игры в мяч. Ну да, вот и каменный круг на стене. В углу каменные латы для игроков. А этот мятый полый шар из почерневшей меди, наверное, мяч и есть.

"А у историков считалось, что он только из каучука должен быть", — подумал Платон.

Он чуть не споткнулся о биту для игры, похожую на прямоугольную каменную гирю. Почему-то казалось, что где-то здесь кто-то есть, и этот кто-то смотрит на него, в спину. Как будто даже послышались шаги в другом отсеке. Оказывается, он уже определяет своих и чужих по шагам.

Только сейчас Платон заметил, что еще держит в руках древнеиндейскую кувалду. Миновал дверной проем. Вошел и даже посмотрел на потолок. Никого.

А вот здесь уже недавно побывали специалисты. Посреди стоял большой судовой гравитатор. На полу вытянулись кабели, валялись куски обрезанных труб и швеллеров, остались брызги металла после сварки. Черепки лежали кучей, сметенные в угол.

Двигаясь дальше, он заметил, что уже проходил здесь. Конечно, вот и след его подошвы. Оказывается, он шел по замкнутому кольцевому коридору. Где-то послышались знакомые голоса. Значит, надо было свернуть в этот боковой вход. Он пробрался через отсек, почти полностью набитый сахарным тростником, заготовленным, будто для стада слонов. В Америке Конг его очень полюбил. Уже выяснилось, что Конг необычайно прожорлив, еще больше, чем от него ожидали. Платон прошел мимо ряда обычных бытовых холодильников, наверное, прямо из магазинов Мехико или Сан-Сальвадора, мимо какого-то каменного корыта неизвестного назначения, сейчас наполненного свежей черной землей. Там был посажен особый космический быстрорастущий лук.

Голоса стали совсем отчетливыми, оказывается, камбуз был теперь близко. Оттуда доносился чад чего-то сгоревшего.

— Пропало твое кулинарное произведение, Титаныч, — слышался голос Ахилла. — Ты хоть чего ставил-то?

— Да ничего не ставил, — громко возмущался Титаныч.

— Забыл, старик. Забывчивый стал.

— Это ты можешь забыть, — раздавался металлический голос старого кухонного робота. — У тебя в голове белковая масса, а у меня все-таки электроника. Программа!

— Видно, садится твоя электроника. — В дверях камбуза показался Ахилл. Он размахивал полотенцем, разгоняя дым.

Отошедший в сторону Платон увидел дальше в коридоре Конга. Тот почему-то стоял неподвижно и глядел на дверь в свою комнату.

— Тут ручка медная была, — наконец, заговорил он и почесал в затылке хоботом. — Вы не брали, Платон Сократович?

— Да нет, — ответил Платон. — Вообще-то отвертки всякие только у Кукулькана есть. Он болт. Технарь.

— Ну да, непонятно только, зачем она ему понадобилась.

— Низачем, — раздался голос Кукулькана из-за соседней двери. — Не брал я никакой ручки. У меня у самого чернила пропали, хорошие, для невесомости.

***

— Хуанкаина папас, — сказал Титаныч. — То есть картофель по-перуански. Это у нас для вегетарианцев. А есть еще полья кон аррос. И еще альбондигас ен сальса де аль мендра.

Он стоял перед кухонной плазменной плитой. В первый день полета оказалось, что она даже не была подключена. Сейчас ее перенесли сюда, в самый большой зал и поставили недалеко от статуи клыкастого безымянного бога. На краю плиты теснились найденная на борту древняя медная, теперь ярко начищенная посуда для шоколада, каменные зернотерки, еще что-то.

— Когда-то давно, когда еще существовали на свете книги, — говорил Титаныч, — я в одной такой умной книжке прочел, что лучше всех государствами раньше управляли кухарки. Ну, и повара.

— А где мы тебе государство найдем? — отозвался на это Ахилл. — Хотя бывают чудеса. Может и встретим где-нибудь по пути.

Весь экипаж "Обсидиановой бабочки" сегодня собрался здесь. Все сидели за почему-то тщательно накрытым, неудобным столом-плитой без ножек.

— Одни запахи чего стоят, — предвкушал Конг. — Уже за запахи молодец, старик. Давай, мечи на стол альбондигас наш насущный.

— Вроде как третьим будет монтесума-чоколатль. Это полезно, — продолжал Титаныч. — Давайте считать, что какой-то праздник у нас. Не знаю, правда, какой.

— Тридцать пять дней нашего отлета из Петербурга и начала экспедиции, — тут же предложила Диана.

— Пойдет, — согласился Титаныч. Он отошел в коридор, где в ряд стояли холодильники.

Диана смотрела на большой аквариум. В мутной воде плавала южноамериканская рыба, рыбный запас. Длинноусые сомы, яркие каталуфы, между ними торчали, видимо, посаженные туда для красоты кустики кораллов.

Титаныч непонятно долго не появлялся. Взгляд почему-то притягивал темный вход в другой, дальний, коридор. Казалось, что там кто-то стоит и смотрит.

Титаныч, наконец, хлопнул дверью холодильника, проковылял к плите и, открыв кастрюлю, опять замер, уставившись в неё. Конг подошел к нему, тоже заглянул. В кастрюле было пусто, только на стенках — следы соскобленной массы. Конг приподнял крышку другой кастрюли, еще одной.

— Здесь, видать, хуанкаина была, — сказал он. — А тут альбондигас, как его там дальше…

— Ладно, — пробормотал Титаныч. — Можно тортильи напечь, это недолго. Тортильи и монтесума, этот… Чиколатль. Или кофе. — Он поднял медный древнеиндейский горшок, вдруг оказавшийся неестественно легким. — Можно и чай.

— Это не в первый раз, между прочим, — сказал Ахилл. — Но не в таких масштабах. Сегодня масштаб уж больно…

— У меня бутылка текилы исчезла, — негромко подтвердил Платон Сократович. — Без следа.

— Это что, — высказался Конг. — Я на Земле, в Америке, бочку пива купил. Думал растянуть — не поверите, не больше десяти литров в день выпивал. А сегодня только взялся за бочку — один гул оттуда пошел. Кроме гула не осталось ничего. И сразу, как пива не стало, так его захотелось. По ночам пивные озера, реки снятся… Полтергейст завелся, — заключил Конг. — А скорее, никуда не исчезал. Так и жил здесь сотни лет. То-то я слышал, как кто-то воет в темноте. Далеко, то ли воет, то ли поет.

— Точно, я тоже замечала, — живо заговорила Диана. — Только это не пение, а завывание будто и хохот леденящий, словно из-под земли. Хотя земли здесь нет, конечно. Иногда даже кажется, что на два голоса. А еще один раз показалось, что летучая мышь под потолком промелькнула.

— Понятно, — произнес Конг. — Мышь хуанкаину съела. И как она могла сюда попасть?

— Да нет, точно полтергейст это, — заговорил Ахилл. — Точнее, привидение древнее. Призрак. Я тоже однажды почти увидел его. Чувствую, холодом повеяло, смотрю — вроде, тень стоит в темноте. Я туда, ткнул рукой — стена. Нет ничего. Еще и зажигалкой посветил — камень.

— Хорошо еще, что пока оно только картошку жрет, — сказал Конг. — А вообще-то они, древнеиндейские духи, народ отчаянный, беспредельный. Вампиры, наверное. Они ведь у вас, Кукулькан, кровь любят.

Кукулькан молчал, насупившись, смотрел на стол перед собой, будто обиделся за своих духов.

— А что удивительного, — вступилась за них Диана. — Он, призрак этот, шестьсот лет здесь, под землей, в одиночестве жил. Проголодался, наверное. А раз полья кон аррос ест, наверное, и вовсе перевоспитался. И вообще, всегда ведь можно договориться, найти общий язык. Хоть с кем.

— Хотя бы в глаза ему посмотреть после такого, — произнес Конг. — Эх, все привидение видели, одному мне не повезло.

— Да замочить его, — пылко воскликнул Ахилл. — Застрелить из этого слонового ружья. Солью… — добавил он, покосившись на Кукулькана.

— Соль призраков не берет, — задумчиво произнес Титаныч. — Его серебряной пулей надо.

— А у Дианы револьвер есть, — вставил Конг.

— Ты ружье прячь, — сказал Титаныч Платону, показав на висящий на стене, над креслом пилота, штуцер. — Не дело — ружья где попало бросать.

— Ничего, не переживай, — ответил за профессора Ахилл. — Древние привидения они из ружей стрелять не умеют. Что там, Конг, твой нос чувствует?

— Ты про ружье? — отозвался Конг. — Ружье еще выстрелит. Но не скоро.

— Эх, не верю я, что оно только тортом с курицей довольно, — высказался Титаныч. — Вот неуспокоившаяся душа. И чем мы можем его ублажить, кроме картошки? — Он почему-то посмотрел на квадратного каменного бога с прямоугольным бассейном для крови перед ним.

— Тем более, ты, Диана, рядом ходишь, — сказал Ахилл. — Еще зарежет тебя ночью, как дыню. Ты и не заметишь. — Непонятно, говорил он это всерьез или нет. — Помнишь ту девушку на пирамиде, когда уицевцы в жертвоприношение играли?

— Ты, Диана, ночью обязательно запирайся, — неожиданно серьезно произнес, заволновался молчавший до этого Кукулькан. Он тоже оглянулся на клыкастую статую. — Жертвенная кровь нужна. Они и донорскую кровь принимают, у жрецов. Я и сам сдать могу. Хватит, хотя бы пасть ему намазать.

— Вот еще напасть случилась, — заговорил Титаныч. — Надо не кровью его угощать, а поймать его, супостата…

— Поймать и поговорить, — добавила Диана.

***

За толстым стеклом аквариума плавали рыбы. С каждым днем их становилось все меньше. Рыбье поголовье стремительно уменьшалось, теперь остались только самые крупные: окуни парго и луцианы.

— Сырыми он что ли их жрет? — спросил глядящий на рыб сквозь мутную воду Платон. Спросил самого себя, но при этом вслух.

— Да нет, — отозвался услышавший его Титаныч. Он прямо на поверхности древнего каменного стола резал бамбуковые побеги. — В плазменной печи печет. А я после него убираю.

Титаныч загремел цепью и замками — холодильники в последнее время от привидения запирались:

— Не знаю даже, для кого готовлю. Опять, наверное, для этого. При жизни не нажрался что ли?

Подходя к столу, Платон задел ногой стоящую на полу пустую бутылку из-под "Апфелькюммеля", которого на борту никогда не существовало. С краю на гладкой поверхности стола, точнее, большой каменной глыбы, которая этот стол заменяла, лежала серебряная монета. Оказалось, что с изображением здания головного офиса Английского банка в Лондоне, хорошо ему знакомого. Свежеотчеканенная к его, банка, юбилею, и год на монете был будущий, еще не наступивший.

"Откуда это здесь"?

— Наши, отечественные, привидения сами рады убиться, чтоб покой обрести, — заговорил Титаныч. — Вроде, избавиться от такой жизни. Как древнеиндейские — не знаю. Надо из этого серебряную пулю сделать, — добавил всевидящий Титаныч. — Как будто бы от привидений помогает.

Конг остановился в коридоре, в руке он почему-то держал древний револьвер Дианы. Из кухни доносился дребезжащий металлический голос Титаныча и еще чей-то, рядом — из-за двери в каюту Дианы — голоса ее и Кукулькана. Конг постучал толстым пальцем о так и не покрашенный на Земле американский кедр и вошел.

— Ну и грязь оставили эти древние индейцы, — раздавалось сверху. — И как они могли здесь жить?

В своей каюте Диана убирала непрерывно, до полной нечеловеческой стерильности. Теперь вот добралась до потолка.

Опоясанная ремнем с гравитатором она мухой ползала по этому потолку, протирала его тряпкой. Стоящий внизу Кукулькан держал ведро с водой. Оказалось, что здесь поставили самую настоящую, хоть и недорогую, мебель. На полу лежали индейские коврики и циновки, у зеркала — давно увядший букет цветов. Самая уютная часть этой космической "Обсидиановой бабочки".

— Прямо психоз у тебя на почве чистоты, — Конг оглядывал каюту. — Гляди, Диана, — Конг положил револьвер на свою гигантскую ладонь, — я серебряную пулю сделал, зарядил. Красивая такая получилась, блестит.

— Значит, вот зачем я сережки отдала, — раздалось сверху. — И кольцо серебряное с миниплеером.

Конг возвращал револьвер вроде бы с неохотой. В его глазах явно читалось желание выстрелить. Хоть куда.

— А ты, Кукулькан, не парься, — продолжил Конг. — Это на всякий случай. Не причиним мы вреда его здоровью. Вот поймать бы его только да изолировать.

— Кукулькан все понимает, — не дала тому сказать Диана. — Мы же не для того, чтобы его наказать. Правда, Кукульканчик?

Тот неохотно кивнул, соглашаясь. Диана вообще легко убеждала Кукулькана во всем, когда этого хотела.

— Ради дисциплины, — подтвердил Конг.

— Ты там сильно не три, — наконец, заговорил Кукулькан и указал пальцем на фреску на стене, наполовину закрытую кустарными ковриками. Теми, что Диана купила на рынке Тикаля.

— А что это за мужик здесь нарисован? — поинтересовалась она. — Давно думаю об этом.

— Это не мужик, — сказал Кукулькан. — Это Шкакау, богиня такая. Подательница какао. Хорошо бы тебе, Диана, дипломную работу начать. Сколько нового материала вокруг. И я рядом есть, помогу… А можно, я тебя буду звать Майяуэль? — неожиданно спросил он. — Так называли у нас одну богиню, очень красивую.

— Да нет, не надо, — отозвалось сверху. — Меня Дианой зовут. Есть у меня подруга, Майка. Вот ее можешь так звать, если встретитесь. Все, не буду больше тереть, — добавила она. — Ты лучше воду грязную унеси.

— А ты, Дианка, говоришь, что привидение слышала? — спросил Конг, когда за Кукульканом закрылась дверь. — Да, повезло. И как оно воет?.. Одно развлечение осталось — охота, поохотиться на привидение это. Да поглядеть хотя бы.

— А не боишься? — Диана с любопытством глядела сверху.

— А чего бояться? — сразу воспламенился Конг. — Прямо сейчас найду и приведу. Оружие у нас есть. Я — и боюсь! Ждите все!

Кажется, Диана что-то говорила, но он уже вышел.

Подходивший к кухне Ахилл слышал, как там бубнят два голоса. Ближе стало понятно, что это профессор Кент и Титаныч.

— Ну как дела? — спросил, входя, Ахилл. — Как привидение, цело еще?..

— Сейчас иду по коридору, а навстречу мяч катится, — не дожидаясь ответа, продолжил он. — Катится, и нет никого. Ну, мяч — это ладно… Совсем непонятно вот, откуда возле моей каюты пустые бутылки из-под рома каждый день появляются.

— Да эти бутылки пустые теперь повсюду, — пробурчал Титаныч.

— Надо Кукулькана спросить, был у них в древности в Центральной Америке ром?

— А вот это откуда? — Двумя пальцами Платон держал новенькую монету. — Я могу понять, когда что-то пропадает никуда, но когда ниоткуда появляется.

— Из мира мертвых? — предположил Ахилл. — Ладно, все же какое-то развлечение.

— Да, развлечение! — продолжал ворчать Титаныч. — Весь фураж, все ништяки сгрыз. В два горла жрет, сволочь. Вчера там вон девять рыб было, сегодня — пять. Вот последних сожрет и до нас доберется. А ну как впрямь крови захочет?

— Обломается, — бодро ответил Ахилл. — Тебе-то что, Титаныч, ты несъедобный.

Появился Кукулькан с ведром грязной воды, он осторожно слил ее в древний утилизатор.

— Вы опять про призрак?.. — заговорил он. — Странный он у нас какой-то. Недавно громкоговорящую связь починил. А сегодня обрыв между светопроводными кабелями соединил. Смотрю, контакты запаяны, по-старинному, оловом. Я так и не умею.

— Так он же сам старинный, — заметил Ахилл, — из прошлых веков.

— Я и без него справлюсь. Еще не хватало, чтобы привидение в мои дела лезло.

— А где? — Платон поискал глазами монету, которую только что положил на стол.

— Тут она, — отозвался Титаныч. — На месте.

Он нажал на кнопку гиперкофемолки, аппарат несколько раз беззвучно моргнул разноцветными лампочками, и сбоку из него высыпалась горсть блестящих серебряных осколков.

— На дробь пошла. Для ружья, — мрачно пояснил Титаныч. — Как-нибудь возьмусь. Добуду этого.

— А давайте, я! — внезапно загорелся Ахилл. — Кто же лучше меня-то! Профессор, так я ваше ружье возьму? Ненадолго? — Показал на штуцер, по-прежнему висящий над креслом пилота.

— Возьми, возьми, — ответил за него Титаныч. — А не боишься?

— Я! Боюсь?! Ну все, конец призраку!

Конг шел в полутьме, вытянув перед собой револьвер. Навстречу ему, по завивающимся спиралью коридорам, двигался Ахилл.

Под ногами хрустели какие-то черепки. Грязь мягким слоем лежала под ногами и еще — кучами повсюду. — "Форшмак", — пробормотал Конг. Он шел мимо барельефов и фресок на стенах, вошел в большой отсек с колоннами по углам. Перед ним лежал на полу медный шар, кучкой были навалены прямоугольные камни с ручками. Почему-то показалось, что именно здесь логово призрака, но его самого не было видно.

В это время навстречу Конгу шел Ахилл, легко удерживая одной рукой массивный штуцер. На ходу он грыз найденный стебель сахарного тростника. Миновал что-то вроде маленького каменного бассейна с землей и проросшим луком, уже, конечно, ободранным привидением. Вошел в совсем почти темный зал с гравитатором. Его массивный цилиндр из черной металлокерамики, стоящий на бетонных ножках, был огорожен стальной сеткой. Гравитатор поставили здесь перед отлетом, чтобы создать внутри тарелки тяготение, избавить их всех от невесомости.

Ахилл медленно обходил похожий на цистерну цилиндр, касаясь пальцами сетки. В это время в зал вошел Конг и беззвучно пересек его, скрылся в дверном проеме. Оттуда почти сразу же раздался непонятный грохот. Ахилл, перехватив ружье, кинулся туда. Древний медный робот теперь лежал на полу. Ахилл опять двинулся в другую сторону.

Они едва не столкнулись в круглом коридоре, уже в обжитой части "Обсидиановой бабочки".

— А, это ты, — первым произнес эту бессмысленную фразу Конг. — Ну что, видел призрака?

— Да нет. Только, кажется, вдали один раз — силуэт светящийся. Матерый гад.

— А я опять ничего. Шаги только слышал. Далеко, убегал он, вроде.

***

После совсем скромного ужина сегодня долго не расходились. Сидели за столом, будто ждали чего-то еще.

— Может, капкан на него поставить? — предложил, наконец, Ахилл.

— В нем же веса нет, — возразил Конг. — Лучше клетку, наподобие мышеловки. С наживкой. Оно ведь алкоголесодержащее любит.

— Уйдет он. И сквозь клетку уйдет, — на этот раз возражал Ахилл.

— Кто его знает, — подал голос Титаныч, скребущий кастрюлю возле плиты. — Это с нашими отечественными привидениями все понятно. А этот, может, какой-то особенный. Я когда-то давно, лет пятьдесят-восемьдесят назад с дедом Платона Сократовича ловушки на медведей ставил. Подвешивается бревно — так, чтобы оно в нужное время упало и медведю хребет переломило. Ну, у нас рельса есть, швеллер…

— Нету хребта у него, — сказал Платон. — Вообще ничего нету. Бесплотный дух он.

— А у нас на планете такая трава лабуда растет, — вспомнил Конг. — Целые поля. Вкусная очень. Ходишь и жрешь.

— Жаль, что интернета у нас нет, — заметил Ахилл. — Я бы посмотрел, как на привидений охотятся. Живешь тут в этой древней летающей тарелке, вдали от цивилизации.

— А может быть, эту клетку под потолком подвесить? — задумчиво произнес Платон.

— А как?.. — собрался спросить что-то Ахилл. — А ведь точно. И среагировать эта клетка наша может на электронное изображение призрака. А программу Кукулькан составит, в компьютере изображение и создаст… Призрак по коридору идет, задумался весь, а мы его сверху клеткой и прихлопнем.

— Грамотно его возьмем, — заговорил Конг. — Нужен еще малый пороховой заряд — пережечь веревку.

— По сигналу от компьютера, — подхватил Ахилл. — Очень просто. А по клетке электроток пустим. И еще магнитное поле. Небось, сквозь них никакому призраку не пройти.

Расходиться, кажется, теперь совсем не собирались. Принесли карманный компьютер, бумагу, принялись что-то чертить. Даже Кукулькан, до сих пор считавшийся союзником привидения, постепенно втянулся в обсуждение.

— А это как?.. Никуда оно не денется. Увидишь, не пройдет. Эх, жаль, что пива больше нет, — допоздна слышалось из кухни.

***

Хитроумное сооружение строили долго, уже несколько дней. Как обычно, новые технические проблемы возникали одна за другой, и конца им не было видно. Клетка для привидения становилась все сложнее.

Незавершенная ржавая конструкция угрожающе повисла недалеко от каюты Платона. Оттуда свисали веревки и провода. Участники экспедиции осторожно пробирались под опасным сооружением вдоль стены или вообще обходили это место другими путями.

— Ты бы, Кукулькан, лучше кораблем интересовался, — все чаще ворчал Титаныч. — Ты ведь здесь пилот. А то одно привидение за тебя старается. Чинит, паяет. Надейся на него.

Скромный потомок богов отмалчивался.

— А то в выключатель ткнешь, а он рассыпается, — не унимался старик. — Все гудит, скрипит. Шестьсот лет машине. Виданное ли дело!

Пронзительный металлический голос старика раздавался издалека. Платон слышал его в своей каюте. Он достал карманный компьютер, в который до полета заложил труды историков, современных и древних, о Месоамерике. Вывел изображение на стену перед столом. В сумерках засветилось прямоугольное пятно с буквами и картинками. Цивилизации майя, ацтеков, ольмеков и еще кого-то. Как здесь все было возмутительно искажено, поверхностно и вообще неверно по сравнению с теми яркими картинами, которые приходили к нему во сне, со сведениями, которые он из этих снов узнал.

Как всегда за чтением время прошло незаметно, будто сразу куда-то исчезло. И как всегда неожиданно оказалось, что уже ночь. В космической тарелке было тихо, только где-то, шаркая, прошло привидение. Платон заставил себя захлопнуть крышку компьютера.

Во сне опять появились ступенчатые пирамиды, у их подножий — толпа смуглых ярко одетых людей. Он даже почувствовал, как здесь жарко. На вершине и на верхних ступенях пирамид стоят украшенные беседки. Многие лица уже знакомы. Платон теперь помнил некоторых героев своих снов. Но на этот раз это не Марс, впервые он оказался на Земле, где-то в Тикале, Копане или, может быть, в Теночтитлане. Толпа заколыхалась, между расступающимися людьми идут воины с оружием, щитами и мечами, одетые и раскрашенные по-боевому, в холстяных, пропитанных солью латах.

Сейчас он каким-то образом понимал, что спит и просто лежал, наблюдал сон извне, со стороны, как кино. Было слышно, как привидение теперь гремит цепями на кухне, пытаясь открыть холодильник. А в этом сне звуков не существовало, но было ясно, что там, вдали, возле пирамид, шумно. И по ярким краскам понятно, что идет какой-то праздник. Наконец-то он узнал пирамиду Солнца в Теотиуакане. В этом времени она была непривычно обжитой, с деревянными пандусами и лестницами, с большим деревянным зданием сверху, сейчас празднично украшенным цветными тряпочками, перьями и еще чем-то ярким и пестрым. Люди, повсюду стоящие на пирамиде, тоже были одеты ярко, по-праздничному. Толпа внизу, судя по цвету, была попроще, простой люд.

На вершине видна высокая фигура. Даже на этом расстоянии заметно, как стоящий там выделяется ростом. Его лица разглядеть было невозможно, и только ослепительно ярко сияло на нем золото, какие-то массивные украшения. Платон уже знал, что в этом мире золото воспринимается совсем по-другому. Здесь его блеск считается веселым, праздничным. Индейцы в этом времени верят, что найденное золото — это брызги солнца, упавшие с неба.

На ходу корчились в ритуальных плясках жрецы, изображавшие мелких духов из страны мертвых, персонажей этого древнего праздника. В деревянных масках с нарисованными на них жуткими рожами, в перьях, раскрашенных в огненные цвета, измазанные птичьей кровью. Платон знал, что духи эти звались здесь "Гоните нас прочь".

Кто-то из них тянет за кожаные канаты жертвенного гигантского ленивца. Его тыкают палками, дергают за эти канаты, не дают опуститься на четвереньки, заставляя идти на задних лапах, чтобы сохранить это карикатурное сходство с человеком. Как будто даже доносился смрад давно исчезнувшего на Земле истребленного зверя.

Платон близко видел ковыляющее существо, похожее на гигантского черного, костистого и длиннорукого человека, неподвижную, пугающую безобразием морду. Громадные плоские когти чудовища со стуком опускаются на мостовую. Вот оно неуклюже переступает через натянувшуюся веревку, сейчас споткнется…

В каком-то из миров раздался грохот, рядом слышалась совсем русская речь, отчетливый мат, и даже голос как будто был знакомым.

— Понапротягивали веревок, — громко причитал кто-то.

"Привидение", — мелькнуло в голове. Платон схватил то, что попалось под руку в темноте, а это оказался керамический месоамериканский горшок и выскочил в коридор.

Вспыхнул свет — это загорелся установленный на случай поимки привидения прожектор. На полу лежал запутавшийся ногой в клубке веревок Томсон, еще тихонько матерящийся.

Один за другим появлялись участники экспедиции, экипаж "Обсидиановой бабочки". А за спиной Платона возник Джеррисон, вышел из камбуза с какой-то миской.

— Привет, начальник! — поприветствовал он Платона, подняв ладонь. — Уже поймали тебя? — равнодушно спросил он у Томсона.

— Не меня, а нас.

— Это кто? Призраки? — Конг, наверное, еще не до конца проснувшийся, не узнал их. Или сделал вид, что не узнал.

— Зайцы это, — отозвался Ахилл. — А этот, видишь, какой жирный.

— Да живые мы, — заговорил Джеррисон. — Зря вы нас привидениями дразните. Не бойтесь, мы кровь не пьем, не любим.

— Теперь уже знаем, что вы любите, — язвительно заметил Ахилл. — Навязались на нашу голову, нахлебники.

— И чего вам здесь нужно? — спросил Платон. — Куда это вы с нами собрались?

— Да никуда. — Лежащий на полу Томсон смотрел снизу верх. — То есть, хоть куда… Неохота опять в кичман, на нары. Погибли силы и талант в твоих стенах, как говорится. Да вы высадите нас где хотите, по дороге.

— Да уж высадим, не сомневайся, — с раздражением проворчал Конг. — Серебряную пулю на тебя чуть не потратил. А помнишь, мне в морду обещал? Ну, и я тебе тоже.

— Зачем в морду? — добродушно ухмыльнулся Джеррисон. — А законы гостеприимства, то-сё? У нас и оружия нет. Инструменты только, немного.

— Да уж, сегодня что-то не по традиции, без стрельбы, встречаемся, — произнес Ахилл.

— А закурить у тебя есть, начальник? — Томсон опять глядел на Платона.

— Нет, — сказал тот после паузы, во время которой безуспешно придумывал язвительный ответ, но так и не придумал.

— Жаль.

— Чего тебе жаль?

— Жалко, что курить у тебя нет.

***

— Мы в последний раз, в Америке, недолго чалились. Через три дня уже вылупились с кичи, — рассказывал Джеррисон. — По амнистии откинулись, в честь дня рождения ихнего президента. С тех пор в тарелке и бомжевали. Иногда и работали на подготовке запуска. На подхвате, то-сё, когда вас не было. Вы там редко появлялись и студенты эти тоже. — Маленький морщинистый Джеррисон сидел наверху, на грубо сделанной двухъярусной кровати.

Ее двое бывших заключенных сколотили из бамбуковых стволов, оставшихся после монтажных работ. Поставили в этой своей каюте дверь-решетку, сваренную из стальных прутьев. Вечерами, сидя здесь, пели печальные арестантские песни.

— Ну и форшмак у вас, — произнес Конг, оглядывая новое жилье Томсона и Джеррисона. Древнеиндейская грязь осталась тут в неприкосновенности. Сам Конг умещался на местном табурете, похожем на каменный пенек.

— Да, фраерок, ты тюремной баланды не хлебал, — заговорил Томсон. — Тебе не впилить. Такая вот судьба, в натуре — типа, армрестлинг с судьбой.

Он сидел на корточках в стороне, курил, держа окурок сигары в горсти, будто укрывая его от ветра, и мелко поплевывая вбок.

— Урка засиженный. — В голосе Конга совсем не замечалось сочувствия. — Скоро долетим, сдадим вас на базе Марсограда. На перевоспитание. Поработаете там, заработаете на обратный билет. Честный труд — дорога к дому… А где вот вы прятались все это время?

— А везде, — отозвался Джеррисон. — Ночевали, в основном, в подвале.

— На мягком мусоре, — добавил Томсон.

— Каком подвале? — удивился Конг. — Нет здесь никакого подвала.

— Есть, — не соглашался Джеррисон. — Такой маленький. Внизу, под камбузом. Там еще дырка в потолке.

— И все слышно, — опять добавил Томсон.

— В утилизаторе что ли? Ну, вы и мутанты! Один раз на кнопку нажать, и никто бы не догадался, куда вы исчезли. Наносекунда и белковая масса вместо вас.

— Там не кнопка. — Проходившая мимо Диана остановилась у решетчатой двери. — Там ручка медная висит на цепочке, за нее надо дергать.

— Повезло урюкам, что все забывали мусор утилизировать, за ручку эту дергать, — не отходил от удивления Конг. — Эх, никак с вами не распрощаться. Когда же долетим до этого Марса?

***

— Ничего, теперь немного осталось, — сказал Кукулькан. Он, профессор Кент и Ахилл находились сейчас в самом большом отсеке "Обсидиановой бабочки", которая постепенно стала называться рулевой рубкой. — Я в компьютере программу составил, теперь он считает, сколько дней до Марса. Смотрите: 7, 3155732 дня.

— Близко уже, — произнес Ахилл, глядя на экран наружного наблюдения. Экран покрывала светящаяся сетка из сферических пунктирных линий, похожая на мишень. В центре этой мишени светился шарик, величиной с горошину. — И все равно побыстрее бы.

Напряженно загудел, будто преодолевая что-то, двигатель "Обсидиановой бабочки", вздрогнул пол под ногами. Сегодня такое случалось уже несколько раз, ощущался даже запах горелой пластмассы.

В рулевую рубку вошел Джеррисон с пустой древней миской, глиняной, на коротеньких ножках. Покосился на Кукулькана. Тот сидел на подлокотнике исполинского кресла, свесив ноги и склонившись над бумажной лентой, распечатанной компьютером.

— Что-то машина плохо себя чувствует, — с явной укоризной заговорил Джеррисон. — Оно и неудивительно. Халтурщики рукожопые в твоем университете. Я, пока прятался, от избытка досуга вашу работу изучил.

Кукулькан ничего не отвечал, что-то чертил, медленно разворачивая ленту.

— И ловушку вы на нас неправильную ловчили, — продолжал Джеррисон. — Я уже раньше думал над конструкцией. Надо было вот как… Дай-ка, нарисую.

Потянулся, намереваясь что-то взять со стола. Кукулькан раскрыл рот, собираясь что-то сказать. Платон повернулся к ним и зачем-то протянул руку. И тут совсем внезапно накренился пол под ногами. В глубине "Обсидиановой бабочки" завыло, все сильнее, потом засвистело и даже задребезжало что-то. Погас и опять включился свет. Оказалось, что все внутри медленно заполняется дымом. Вдруг отключилась гравитация, заклубилась, будто взорвавшись, пыль. Освобожденные от тяжести предметы подскочили вверх и поплыли в воздухе. Поднимаясь к потолку, Платон бессмысленно глядел на нарисованные там фрески. Так же внезапно невесомость исчезла. Люди попадали вместе с обрушившимися предметами, со звоном разлетелись пустые бутылки. Раскачивавшаяся на потолке каменная люстра, наконец, сорвалась и с жутким грохотом грянула об пол.

Кукулькан, оказывается, уже сидел в кресле пилота. Он навалился на рычаги, изо всех сил, словно так надеялся что-то выжать из механизмов корабля. "Обсидиановая бабочка" переваливалась с боку на бок, будто морской корабль в качке. Мимо задом пробежал, разинув рот и все еще не выпуская из рук своей миски, Джеррисон. Выпустил. Миска пролетела мимо головы Ахилла и разлетелась, ударившись о стену. Тяжесть стала расти. Платон еле взобрался в кресло, не сел, а, скорее, лег на него.

— Давай! — бессмысленно закричал Джеррисон, когда тяжесть на мгновение отпустила.

Кукулькан, надуваясь, висел на рычагах, будто силой всех своих незначительных мышц тянул корабль. Джеррисон кинулся к распределительному щиту, стал переключать все, что там было. Из-под древних рубильников и тумблеров сыпались искры.

— Земля! — что-то непонятное закричал Ахилл. Оказывается, указывал на внешний экран. На нем, от края до края, раскачивался какой-то незнакомый космический булыжник, бежал текст: "Зима (Косм. тело астероидного типа). РМБ (Ремонтно-механическая база). Транзитный грузотерминал. Гостиницы. Элементы базы отдыха". И дальше еще что-то, не имеющее значения.

Кукулькан двинул вперед один рычаг, навалился на другой.

— Ну, Змей, молись своему дедушке, — с трудом произнес сидящий на полу Джеррисон.

Протестующе завывая, валясь на бок, "Обсидиановая бабочка", будто карусель, поворачивалась на месте.

— Давай! Тяни! — кричал уже непонятно кто. На экране поверхность незнакомого космического тела приближалась. Камень в черных дырах, похожий на серый сыр, заполнил экран полностью. Было заметно, что там даже блестит какое-то железо.

Корабль, застонав из последних сил, жестко ахнул об астероид. Джеррисона оторвало вместе с дверной ручкой, за которую он теперь держался. Он с воплем упал, покатился по полу. На уцелевшем каким-то чудом внешнем экране было видно, как из этого астероида, будто суслики из нор, выскакивают его обитатели.

— Всюду жизнь, — послышался голос Ахилла. — Говорил же, что весь ближний космос сплошь заселен, — произнес он, хотя никогда не говорил такого.

— Цивилизация, — заговорил Кукулькан и тяжело выдохнул, будто в первый раз за это последнее время. — Сейчас каждый булыжник в космосе обитаем.

— Чуть не коцнул, дракон, — кряхтел Джеррисон. — Бишкауты, кажется, сломал. Вот цунареф. Ломом подпоясанный.

— И аквариум цел. Теперь на радостях последнюю рыбу заколоть, — заговорил Ахилл, — а этих двоих в работники на базу сдать, — не дал он сказать уже опять разинувшему рот Джеррисону. — Как обещал. Что там написано, на экране?

— Астероид, двигающийся по искусственной орбите, — стал читать Кукулькан. Как я понимаю, при помощи пары давно устаревших двигателей. Перевалочная и ремонтная база. Ну, дальше опять: "Гостиницы. Элементы…" А сейчас вообще реклама — мол все ремонтируем, налаживаем…

Тарелка зашевелилась, раздался гулкий скрип. На экране появился шлюз. Оказывается, их теперь уже тащили туда, к нему. Стандартный, только старый, совсем ржавый шлюз.

Внутри возникли чужие звуки. Приближаясь, звучали незнакомые тяжелые шаги, о пол гремело железо. Подошвы скафандров, как догадался каждый здесь внутри тарелки.

Действительно, вошли люди в скафандрах. Остановились, непроницаемо глядя сквозь затемненный пластик шлемов. Впереди — совсем низенький — это было заметно даже в его облачении. За ними появились Диана и Титаныч.

— Догадываюсь, что с ремонтом к нам, — наконец, заговорил самый маленький незнакомец, поворачивая шарообразную голову — видимо, оглядывал рубку, сейчас густо заполненную дымом. — Хотя до сих пор так решительно с заявкой еще никто не ломился.

Он снял шлем и оказался сильно пожилым, за пятьдесят лет, мужичком, еще меньше, чем показалось сначала ростом — метра полтора:

— Это ты пилот этого вашего… Сооружения? — обратился он к Кукулькану. — Ты, значит, нас потряс? Первое землетрясение здесь на моем веку. Ну, и причаливаешь. Наш астероид чуть пополам не треснул. — Он с трудом освобождал из железного воротника скафандра комом набившуюся туда бороду.

— Он у нас такой, — подал голос Ахилл. — Экстремал.

— Всех напугал, — добавил бородатый. — Думали, метеорит на нас летит.

Другие тоже сняли шлемы, и все оказались мужчинами разного возраста и облика. Они с удивлением и как будто с озабоченностью оглядывали каменные интерьеры "Обсидиановой бабочки".

— Уж не знаю, как вы сможете нас починить, — наконец, заговорил Кукулькан. — Двигатели на движении времени здесь работают. Совсем неизвестная вам система, уникальная.

— Недоступная вашему уму, — добавил Джеррисон.

— Ничего, мы и без ума умеем, — сказал один из ремонтников, самый высокий и громоздкий, единственный из них без усов или бороды. — По-любому можем.

— Мы здесь всякое видели, — вступил другой, обращаясь к Диане. Все они почему-то смотрели на Диану.

— Утешили, — произнес Кукулькан. — А то так жалко "Цпапалотль", "Обсидиановую бабочку". Это тарелка наша так называется, — пояснил он.

Сейчас было слышно, как где-то совсем далеко стучит и звенит железо, доносился какой-то промышленный шум.

— А у нас астероид называется Зима, — сказал бородатый. — Если еще не знаете, рембаза, верфь. А мы все зимовщики. Ремонтники, монтажники, работящий класс, как говорится. Да, зовут меня здесь Карл. А отчества нет, — непонятно добавил он. — Мастером тут. Здесь, на верфи, из начальства самый главный, не смотрите, что маленький. И каждый Новый год Деда Мороза в самодеятельности играю.

 

Приключения внутри Зимы

Выйдя через шлюз, они все оказались в каменном, похожем на пещеру коридоре внутри астероида. Муравьиной цепочкой вытянулись в нем, все дальше уходили вглубь каменной толщи. Кукулькан пытался на ходу обсуждать с зимовщиками технические детали будущего ремонта. Диана, как всегда, шла впереди, по своей особой привычке. За ней с трудом успевал совсем уменьшившийся рядом бородатый предводитель местных аборигенов. Оказалось, что борода у него длиною по пояс, а здесь, среди камня, он стал совсем похож на гнома.

Обнаружилось, что под ногами у них — старинная железнодорожная колея, два длинных и узких, кажется, прямоугольных стержня из ржавой стали. Такого пришельцам с Земли еще не приходилось видеть. Непонятно откуда над ними возникал неяркий свет и сзади сразу же экономно гас.

Медленно открылась, ушла в сторону гигантская дверь, и тут же их оглушил беспощадный металлический грохот. Под ногами теперь лежала распавшаяся в черную пыль ржавчина. Здесь бился белый свет от множества вспышек сварки, сверху сыпались искры. Упорно стучал какой-то агрегат. Пахло горелым измученным железом. Где-то над ними громоздились непонятные из-за своей величины конструкции.

— Наша верфь, — сказал длиннобородый Карл. Негромко, не напрягая голоса, но отчетливо слышно. Заметно было, что для него все это вокруг — обыденность.

— А вообще, мы хоть и Зимой называемся, у нас вечное лето, — добавил он что-то непонятное.

Потом будто заметил небольшую дверь сбоку:

— А давайте через сад пройдем. А то давно не приходилось туризмом заниматься. Все некогда.

Остальные зимовщики, кажется, почему-то удивились такому предложению.

— У кого работа — оставайтесь, — обратился к ним Карл.

— А у вас, тут внутри, и сад есть? — спросил Томсон. — А у нас вот аквариум и одна рыба.

Оказалось, что за дверью — нагромождение камней, даже покрытых мхом. Среди них — лестница, ведущая наверх, бетонная, с кривыми ступеньками. Здесь было совсем светло, что-то яркое и большое угадывалось наверху. И свет этот был необычный, теплый, ощущавшийся кожей. Казалось, что он ласкает кожу.

Один за другим поднимающиеся археологи и зимовщики почему-то останавливались наверху. Поднявшийся последним Платон тоже замер. Показалось, что на него опять накатило какое-то видение или случилось чудо.

— Снова на Земле очутился, — сказал кто-то рядом.

Здесь, внутри астероида, перед ними открылась зеленая, вогнутая чашей, горячо освещенная долина с домами, отсюда, издали, похожими на белые камни.

— Ничего себе. Ну, я худею, дорогая редакция! — воскликнула Диана.

— По-научному это называется мир-каверна, — отозвался Карл. — Субприрода, говорят. Жилую зону сделали.

— Даже балдоху имеете? — спросил Томсон и ткнул куда-то вверх пальцем. — Блатной шарик. Он что, электрический у вас?

— Ну, не электрический, конечно, — ответил один как-то сумевший понять его зимовщик. — Гелиевый светильник. СГСД-125. Типа светила. Старый уже, менять пора.

Было видно, что зимовщики довольны произведенным эффектом. Постепенно стало заметно, что небо здесь — это покрытый веселенькой голубой краской камень и не так далеко — противоположная стена.

Совсем невозможно было поверить, что они внутри большого каменного булыжника. Посреди настоящей ярко-зеленой травы была видна каменная дорожка. Совсем как в сказке об Изумрудном городе. Они перешли по маленькому горбатому мосту через поток воды, бегущий по каменистому руслу. Может, здесь он имел право называться ручьем.

Ручей этот был узкий и совсем мелкий, чуть выше небольших камней, но быстрый: вода текла под уклон. Они все шли будто по склону горы.

Никто из зимовщиков не остался на верфи. Жаркие лучи СГСД-125 нагревали их космические латы. Без шлемов в них они выглядели неестественно широкоплечими, с непропорционально маленькими головами.

Только сейчас кладоискатели с "Обсидиановой бабочки" почувствовали, что здесь, внутри астероида дышат полной грудью. Оказалось, что не замечали, как затхло и пыльно было в их тарелке. Теперь они будто очутились в просторном свежем мире.

Здесь даже встречались маленькие огородики. Далекий огородник перестал махать каким-то своим непонятным инструментом, выпрямился и замер, глядя в их сторону.

— Грунт завозим, — сказал Карл. — На свои, на трудовые сбережения, как говорится. Дорого, конечно, обходится, но ничего, зарабатываем… А там вон трава. — Махнул он куда-то рукой. — Масляная. Генетическая техническая культура ГТМПИ-334, техтрава, если по-простому. Мы масло на дизтопливо используем, еще по старинке.

На зеленой траве вдалеке белели большие камни, будто неподвижные овцы.

— Только овец здесь не хватало, — пробормотал Джеррисон. Наверное, ему тоже пришло в голову подобное.

И опять камни, круглые, серовато-желтые. Эти вблизи оказались крупными тыквами.

— А сахарный тростник у вас есть? — спросил Конг.

Появилось кукурузное поле, высыхающие уже стебли со спелыми початками. Сбоку приблизились какие-то деревья. В этих высоких зеленых стволах не сразу угадывался бамбук. Каменная дорожка, вообще-то похожая на тротуар, вела внутрь этого неожиданного леса. Внутри него ненадолго стало прохладнее. Из его глубины ("Какие здесь могут быть глубины", — подумал Платон) доносился запах лесной грибной сырости.

— В этом вашем лесу, может, и звери есть? — с неуверенным юмором спросил Джеррисон.

— Есть, — серьезно ответил один из зимовщиков. Тот, самый высокий и крепкий из них, с красным, будто обожженным, лицом и грубыми вертикальными морщинами на щеках. — Ежики есть, белки.

Пришельцы с Земли все сразу вдруг заметили, что этот монтажник-зимовщик — женщина. Будто только сейчас почувствовав жару, она сняла вязаную шерстяную шапочку, обнажив коротко стриженные седоватые волосы:

— Меня Августа зовут. Этот маленький — Карл, знаете уже. Ну, и остальные.

— И бамбук зачем-то здесь посадили, — произнес Томсон, задрав голову.

— Не сажали, сам вырос, — сказал зимовщик, идущий рядом с ним. — В качестве сорняка.

За бамбуковой рощей совсем уже абсурдно росли бананы. Лучи местного светила насквозь просвечивали перезревшие плоды, проникали сквозь них, как через темное масло.

Здесь запах был другой: парфюмерный, какой-то одеколонный, тропический. Быстро сменился, появился через несколько шагов после бамбукового леса.

— Не думал, что я когда-нибудь здесь экскурсоводом стану, — сказал Карл.

Дорожка привела их к первому дому. Они прошли сквозь арку и сразу оказались на улице, настоящей, городской, и даже не совсем провинциальной.

— Я еще помню времена, когда обсуждалось, какие дома под жилье здесь ставить, — продолжал Карл. — Хотели замок. Даже дворец — были такие предложения. Давно живу тут.

Двух и трехэтажные особняки составляли какой-то кривой переулок, совсем московский, будто чудом сохранившийся здесь, как в музее.

— Это когда я еще маленький был, — говорил Карл. — Ну, я и сейчас не слишком большой, — добавил он, будто угадав мысли окружающих. — Вообще я родился здесь. Единственный из всех. Больше таких происшествий на астероиде не было.

— Птички, — заметил Томсон.

На брусчатой мостовой прыгали самые настоящие воробьи. Такие простые, обыденные, что сначала никто из экипажа "Обсидиановой бабочки" не обратил на них внимания.

На домах даже висели вывески. "Магазин". "Аптека". "Харчевня "Голос моря". Почему-то казалось, что сейчас из-за поворота, разгоняя их всех звоном, выедет старинный трамвай. Хотя рельсов нигде не было. Иллюзию немного нарушали окна — без рам и стекол, оставались открытые голые проемы. Только на первых этажах — жалюзи из деревянных реек, мелкие деревянные решетки, некоторые неплотно закрытые. И еще, пожалуй, — шаги Титаныча, который молча шел позади — неуместный, инородный здесь железный топот.

Диана с любопытством заглянула внутрь магазина "Книги". В почти пустом зале висело несколько полок с настоящими бумажными книгами в покоробленных от пыли и жары картонных обложках. Дальше, в харчевне, было совсем пусто, только голый пыльный пол.

— По правде говоря, до этой жилой зоны, до всякого гостиничного сектора руки не доходят, — произнес Карл. — Только судоремонтом занимаемся, времени не остается.

— Раньше были магазины, — стал рассказывать он, — бесплатные, конечно. Каждый мог войти и взять что хочется. Естественно, можно было и со склада выдавать, выдумать всякие склады, кладовые, но так интереснее, веселее. Да, было… Это когда еще больше народу здесь находилось, когда все это строилось, придумывалось. Хорошее время. Один я его помню. Строили, сажали растения, деревья, придумывали этот мир. Теперь только наша бригада здесь осталась. Ремонт на верфи и работы по расширению иногда. Так мы это называем. Когда каверну расширяем, астероид отсюда, изнутри, долбим.

Прогулочным городским шагом они шли мимо домов с арками. Там, за ними ощущались сырые и прохладные сейчас, в жару, безлюдные, конечно, дворы.

— Совсем как на московском Арбате, — заметил Ахилл.

— А ты был в Москве? — спросил Конг.

— Нет. В Москве не был. И в том времени, когда такие улицы сохранились, тем более.

Между домами стояли сквозные кирпичные заборы. В одном дворе совсем не по-городскому, не по-московски росла малина, лезла между кирпичами, усыпанная никем не тронутыми, всеми забытыми ягодами. Где-то свистели, чирикали и каркали птицы, не знающие, что они заключены внутрь большого каменного шара посреди космоса.

Теперь все двигались еще медленнее, будто ощущали, что этот мир заканчивается и торопиться уже некуда.

— А наверху у нас трубы, система для полива, — объяснял один зимовщик со странными, длинными и прямыми усами-пиками, глядя на Диану. — Вечером дождь включаем.

Смотрел неподвижными круглыми глазами со зрачками-точками.

— Глядите, здесь даже банкомёт есть, — заметил Томсон. — А мне жена кредитную карточку в трусы зашила.

— А хватит на ремонт? — тут же поинтересовался Кукулькан.

Улица, закончившись, будто раскрылась маленькой круглой площадью с разноцветной, уложенной ковровым узором брусчаткой. Там же стоял постамент, вероятно, для памятника. Но самого памятника, скульптуры, на нем почему-то не было.

— А это у нас араукария, — продолжил, все так же не спуская глаз с Дианы, усатый, показывая на приземистое корявое дерево. — Скоро зацветет, красиво так. Фонтан включим, — Его палец переместился в сторону фонтана на середине площади, — в честь прилета землян. Теперь праздник.

Диана, наконец, с интересом посмотрела на него. Волосы у этого зимовщика были тоже необычные. На голове у него росли волосяные проволочки, мелкие-мелкие кудри.

— Меня Эпильдифор зовут, — с непонятной поспешностью представился тот. — А вот еще очередной экспонат — море, как мы его называем, — громко добавил он. Он зашел куда-то за угол, на другую улицу.

Оказывается, недалеко, за домами, блестела вода.

— Чудеса не кончаются, — произнесла Диана.

Приблизившись, все увидели, что довольно большая по местным масштабам часть этого мира, наверное, какая-то котловина, заполнена водой. Спокойная неподвижная, как в ванне, поверхность воды тянулась далеко, до каменной стены напротив. Там можно было разглядеть нарисованный горизонт и безоблачные морские дали. Казалось странным, что в мире, так похожем на настоящий, нет ни малейшего ветерка.

— Куда столько налили? — пробормотал Томсон.

— Ничего так зона, — заметил Джеррисон.

— А вон остров, — показал усатый Эпильдифор. — Года три там не был, все некогда. Рыбы здесь много, сейчас редко кто ловит.

Был виден незатопленный кусок суши возле каменной стены. Там из нарисованной скалы падал искусственный водопад. Доносился даже отдаленный шум воды.

Никакой набережной здесь не было, вода заканчивалась рядом с домами, прямо возле дверей подъездов. Двери выходили в сторону этого необычного моря. Песок размытыми языками тянулся к ним, просто пылью лежал на ступенях и вообще повсюду.

— А песок коралловый у вас? — спросил Ахилл, глядя себе под ноги.

— Да нет, — отозвался бородатый Карл. — При работах по расширению получается много каменной пыли, и постепенно её сюда смывает. Я еще помню, когда здесь только голый камень был… Даже удивительно ваше удивление. Странно как-то себя гидом-экскурсоводом ощущать, — повторился Карл. — А я вот всю жизнь здесь.

Он стоял у кромки воды в своем старом рабочем скафандре, глядя на нарисованный горизонт.

Платон подумал, что, оказавшись на берегу моря, все почему-то обязательно смотрят вдаль. Старинная такая, всеобщая, будто обязательная для всех, привычка.

***

Отсюда, со второго этажа, до каменного неба, оказывается, было совсем близко. Платон с Титанычем выбрали этот пустой дом в самой глубине переулков, обжили верхний этаж.

Здесь со стороны двора дом был обнесен чем-то вроде галереи из ржавой стальной арматуры. Обычного подъезда здесь не было, а на эту галерею поднималась лестница, вроде пожарной, из таких же прутьев. Рядом с ней сейчас стоял Платон, опираясь на ржавые перила и, наклонившись, смотрел вниз.

Другие такие же пустые дома и уличная чугунная изгородь составили этот маленький квадратный двор, весь заросший малиной и крыжовником. В кирпичном углу стоял пустой деревянный сарай, с открытыми дверями, судя по запаху, — бывший курятник. Запахи здесь были какими-то медленными и неподвижными. Откуда-то издалека, из других домов иногда доносился запах табачного дыма и не исчезал. Где-то там из каких-то динамиков раздавались уже немного надоевшие мелодии.

В кустарнике и крапиве, заметные только по их шевелению, пробирались невидимые кошки. Над ними сновали в воздухе пчелы, бабочки и зачем-то мухи. Еще одна знакомая уже кошка загорала на крыше дома напротив.

На ярко освещенной улице, за оградой, лежали по-местному контрастные тени от чугунной решетки. Будто кто-то с непонятной тщательностью нарисовал черной краской узоры на тротуаре. Дальше узоры заливала черная клякса — тень старой липы. Старой? Тени оставались неподвижными весь сегодняшний день. Всегда находилось что-то, выдававшее этот мир, притворявшийся настоящим.

Было совсем безлюдно. Только пару часов назад где-то далеко на перекрестке мелькнули Ахилл и Конг, с жужжанием проехали на какой-то электрической тачке. Поселились они, по местным меркам далеко отсюда, на набережной "с видом на море". Эти изо всех сил старались не скучать — часами на чем попало, даже на газонокосилках, кружились по городу. Иногда отправлялись "на природу", за фруктами в заброшенные сады или за побегами бамбука в бамбуковую рощу. Но при такой увлеченности этим делом фрукты быстро закончились. Сейчас они, кажется, собрались увлечься рыбной ловлей.

Титаныч сидел, опустив ноги в тазик с машинным маслом и читал бумажную книжку "Записки охотника". Старику здесь не нравилось, казалось, что слишком сыро.

— Неужели скоро можно будет взять и вернуться в прошлое время, хотя бы в то, про которое здесь пишут, — заговорил он. — Своими глазами все это увидеть. Что только не придумают.

— Это не мы придумали, — сказал Платон. — И вообще, в мире эта дорога в прошлое всегда была. Только люди не всегда об этом знали.

— Непонятно, есть здесь бог какой-нибудь или уже нет? — спросил непонятно у кого Титаныч.

— В этом-то филиале? — отозвался Платон. — Наверное, заместитель какой-нибудь.

Он вспомнил недавние слова Карла. "Мир этот наш, астероид с каверной, известно когда и кем создан, — говорил маленький бригадир. — С какой целью и куда движется. А именно, по замкнутой, математически рассчитанной, установленной в нашем главном офисе орбите. Никакого смысла жизни".

— На Марсе уж точно бога не будет, — добавил Титаныч. — Только дьяволы индейские. Известно, что те индейцы дьяволу поклонялись.

"Вот как сказывается чтение старинных книг на бумажных носителях", — подумал Платон. Непонятно почему показалось, что у него потемнело в глазах. Не сразу он понял, что это темнело на улице. Светильник гас быстро, по земным меркам, — восемь минут. Вот и весь местный вечер, больше похожий на затмение. Внутри даже зашевелился знакомый по детству протест — не хотелось, чтобы этот день кончался.

Здесь мешало все и всему, в том числе и готовиться к будущим лекциям. Нужно было работать, что-то писать. Из самого главного — доклад к новому учебному году.

"Быстрее бы закончили "Бабочку" клеить".

В темноте желтели четырехугольники света, будто сами по себе висящие окна в домах. Так и не заходя в комнату, Платон включил карманный компьютер, вывел изображение прямо в воздух. В пустоте повис светящийся прямоугольник со знакомыми словами. Платон пробормотал несколько фраз и слова зашевелились, поползли. Сквозь слова эти просвечивала крона липы, освещенные фонарем листья. Внизу, над кустами, опять сновали белые от света насекомые: какие-то мошки, ночные бабочки.

Рядом заныл комар. Он обязательно появлялся здесь каждый вечер — как только становилось темно. Может быть, один и тот же, а, может быть, они сменяли друг друга. Дежурный комар. Оказывается, обладающий упорным и педантичным характером, непонятно где помещавшимся в его тщедушном теле. Пока надоедливого врага даже не удалось ни разу увидеть.

Компьютер терпеливо ждал, пока Платон опять скажет что-то. Не дождавшись, выдал длинную строку из вопросительных знаков.????????????????????????????????

"Какой уж здесь из себя выжмешь доклад. Не говоря о большем".

Где-то далеко заскрипела, а потом хлопнула дверь. Подъезда, наверное. Потом зазвучала песня, нестройные голоса. Слов было не разобрать, но судя по мелодии угадывалось что-то старое, хорошо знакомое и неожиданное здесь. Оказывается, внутри у зимовщиков тоже было что-то свое, чего Платон еще не знал.

Не писалось. Он вошел в комнату и безошибочно точно прошел в темноте, по памяти обходя знакомые предметы, сел на кровать. Ничего не видно и почти ничего не слышно, остались только знакомые, привычные уже запахи. В комнате молча шуршал бумажными страницами Титаныч, читал в этой темноте.

Книг здесь становилось все больше. Старик таскал их из магазина, он даже сколотил и прибил к стене самодельную полку из дерева.

Книга. Странный вблизи предмет. Пачка листов в картонной обложке. Не просто нормальный художественный текст, как сейчас — когда-то еще были книги, и назывались они "роман", "повесть", "сборник стихов".

Платон даже пробовал их читать, но попавшийся ему роман показался каким-то странным, как будто неконкретным каким-то. Платон догадывался, что написан старинный текст с обязательной, наверное, тогда иронией, непонятной теперь, в нынешний трезвый век.

Что-то мелкое ударило и рассыпалось по железной крыше. Оказывается, вода. Как всегда после наступления темноты и все равно неожиданно включили дождь. Капли шуршали по листьям деревьев, по кустам во дворе, вода зажурчала в канавах. За окном вокруг архаичного фонаря, стеклянной призмы на чугунном столбе, возник светящийся туман. Может даже, он считался и не фонарем, а лампионом каким-нибудь. Стало слышно, как над головой потоки воды бегут по крыше, наверное, по желобу.

"Никогда бы не подумал, что в космосе, на полпути к Марсу, окажусь в этом городе, в этом доме, на этой кровати. Никакой фантазии бы не хватило. Может, и вправду где-то увижу эти сокровища. Доведется".

***

Зимовщики вставали рано, и уже часов в шесть местного утра из незастекленных окон доносилась их бодрая музыка. Еще до этого Платона будили запахи еды. Далекие запахи. Как в сказке Андерсена, можно было понять, кто чего варит и жарит. Яичницу — это чаще всего. Жареную колбасу, тосты, компот или кофе. Живущий ближе других усатый Эпильдифор завтрак всегда готовил основательный: разнообразные каши, молочный суп.

Утром после включения светила сразу же становилось жарко, появлялся туман, больше похожий на пар в бане. Спать было уже сложно.

На ближайшем перекрестке стали появляться двигающиеся на работу ремонтники. На гудящих и жужжащих электрических повозках, на разнообразных экзотических экипажах, оставлявший смешанный чад дизтоплива и спирта. Одним из последних медленно-медленно проехал бригадир Карл на самодельном трехколесном велосипеде, самого древнего облика, на таком еще ездил Лев Толстой.

Намного позже других, опаздывая, но отнюдь не торопясь, прошли пешком Томсон и Джеррисон. Тяжелой рабочей походкой, в замасленных комбинезонах, которые они теперь никогда не меняли. Доносился непонятный разговор о каких-то расценках, слишком низких, видимо, маленьких ростом.

Во второй раз его разбудил грохот.

"Расширение, — подумал, сквозь сон догадался он. — Сюрприз".

Вынужден был подумать, вместо того, чтобы спать. Стена перед его лицом дрожала от вибрации. Грохот доносился прямо из нее, так, что сразу становилось понятно — никакая это не стена, а каменный монолит, часть астероида. И все эти дома, псевдомосковские особнячки, вырублены из него, его сердцевины. Ремонтники, будто гномы, продолжали расширять свою жилую каверну. Недавно кто-то из них признался, что в некоторых местах до открытого космоса осталось уже всего три метра камня. В ответ на опасения уверял, что они и их машины работают безошибочно, и местному миру ничего не угрожает.

Завывали и гремели стальные буры. На улице в канавах текли мутно-белые ручьи, потоки смешанной с каменной пылью воды. Пыль поднималась и висела так, что становилось темнее и даже теснее вокруг.

***

Платон гулял. Все кружил и кружил по этому маленькому скоплению домов, странному псевдоарбату, словно старался запомнить все это вокруг. Будто этот ненастоящий мир мог вдруг исчезнуть. Не бросающие тени и почти невидимые акации. Каменный тротуар под ногами — скала с небрежно обозначенным на ней контуром брусчатки.

В щелях между этими псевдоплитами застряла белая каменная пыль, влажная сейчас. Днем дали еще один короткий и теплый, может, от нагревшихся вверху труб, дождик.

Маленький белый домик без окон и дверей, стоящий на берегу моря, прямо в воде, оказывается, был очистным сооружением. Потоки воды, бегущие по каменным канавам через весь город втекали в квадратную дыру в его фундаменте и исчезали там.

Здесь, в одном из домов, в окне Конга и Ахилла висела гирлянда сушеной рыбы. Сами они были видны далеко от берега на самодельном бамбуковом плоту с бессмысленным здесь парусом. Рыбалка, это тихое и неспешно занятие, им быстро надоела, и теперь они купались, с криком и грохотом прыгая с плота.

Недавно тут появилась стальная вышка. Ахилл и Конг заказали и оплатили ее. Оказалось, что здесь это недорого. Оттуда они тоже прыгали, с неимоверной высоты, и, кажется, собирались сделать парашют. Для них все это вокруг еще оставалось приключением.

Платон уже прекратил делать вид, что сочиняет доклад, уже несколько дней назад он застрял на одной фразе, а теперь уже и забыл ее. Сейчас он убивал время, бессмысленно и неумело. До сих пор ни разу в жизни этого делать не приходилось.

Улица шла в гору и становилась все круче. Он остановился у дома усатого Эпильдифора с аптекой внизу. Аптека оказалась необычной для здешних мест, настоящей — действующей и даже запертой на замок. Рядом сквозь стальные узоры сварных ворот видна была глубина двора: аккуратные огородные грядки, в листве деревьев — бело-зеленые шары, неспелые еще яблоки.

На другой стороне улицы, совсем не по-городскому — прямо на стене, висело зеркало. И не электронное, включающееся-выключающееся, а архаичное, стеклянное, в пластмассовой, под красное дерево раме. Платон уже не в первый раз сегодня увидел там еще молодого человека, высокого, с длинной шеей и по-особому породистым лицом, будто с удивлением глядящего на него. Себя. Смотрел через улицу, ухватившись за подбородок, внимательно, будто собрался бриться. Подбородок не изменился, остался таким же круглым и маленьким, как в детстве.

Неожиданно подумал, что всегда жил в каких-то несуществующих воображаемых мирах. В книгах, интернете, или вот в археологии. Где разглядывал прошлую, чужую, ненастоящую уже жизнь. И вот сейчас заподозрил, что и в реальности он тоже живет как-то не так, не особо этой реальностью интересуясь. Будто и это все вокруг — невсерьез, какое-то плоское и незначительное.

Сорвал несколько ягод с эпильдифоровского ежевичного куста, просунувшего ветки через сквозной кирпичный забор. Где-то недалеко отсюда в свой предыдущий круг по городу он открыл заброшенный кофейный аппарат, всеми забытый в незапамятные времена. Кажется, там, в той подворотне.

Дом с подворотней был не похож на остальные, немного другой, с четырехугольной башенкой на углу, он нарушал старомосковский стиль этих мест. Как заметил Платон, на нем единственном здесь были печные трубы. И это, и что-то непонятное еще выдавало, что он, возможно, копия какого-то другого, настоящего, дома.

Странно, но трубы эти не были недействующей имитацией. Вопреки запретам, а об этом Платона здесь предупреждали, было заметно, что внутри иногда что-то жгли. На окрашенном синей краской небе над домом виднелось размытое пятно сажи, похожее на низкую неподвижно повисшую тучу. Окно в башенке было явно жилым, занавешенным противомоскитной сеткой. Оказывается, здесь на стене даже висела табличка. "Мансуровский переулок" почему-то было написано на ней и еще номер.

За аркой этого дома в сыром сумраке светился старозаветный аппарат. То, что он кофейный, удалось установить опытным путем, многократным уже. На освещенном изнутри стекле горела какая-то поцарапанная неразличимая уже реклама. Под пальцем непривычное ощущение, сопротивляющейся как будто, пружинной кнопки. Лампочка внутри нее осветила насквозь этот его палец с темной каймой под ногтем. Залязгал внутри примитивный на звук механизм. — "Механический механизм! Никакой тебе не электронный отнюдь". Зашипел, выплескиваясь, коричневый кипяток. Это было похоже на какой-то эксперимент. Никакого кофе не хотелось, хотелось хоть так заполнить этот вынужденный досуг.

Платон ощутил — опять, в который уже раз сегодня — необычный, химический почти вкус этого кофе. Вышел на улицу, точнее, теперь Мансуровский переулок.

В кармане запищало — это карманный компьютер решил выдать изображение дома по тому же адресу на Земле, в Москве, хотя его никто ни о чем не спрашивал. Как ни странно, подлинник в Москве уцелел, сохранился до сих пор, может, единственный из своей эпохи. А этот домик, перед Платоном, как он и предполагал, был копией, уменьшенной и упрощенной. Ненужное, сделанное от скуки открытие.

"Кстати, — заговорил своим тоненьким голосом компьютер, — это дом, где в свои последние годы жил генерал Скобелев. Скобелев это…"

Платон хлопнул по своему карману, заставив компьютер умолкнуть.

Сетка на окне дрогнула, появилась голова бородатого бригадира Карла, кивнула стоящему внизу Платону.

Платон тоже приветственно поднял стаканчик с кофе:

— Вижу, отдыхаете. Закончилась работа? — В его голосе невольно позвучало раздражение. Прорвалось.

— Работаем, — послышалось сверху. — Конструкция у вашей летающей тарелки незнакомая, затейливая такая. Уникальная, можно сказать. А вы, Платон Сократович пока восстанавливайте силы. Пользуйтесь случаем. У нас тут, можно сказать, курорт.

— Не до курортов сейчас. Время не ждет. Пока еще не научились им управлять.

— А у меня отдых какой, — продолжал Карл. — Вот за брегет с репетиром взялся, хочу сделать, — произнес он что-то непонятное.

— Чего?

— Луковицу такую, вроде как. С крышкой.

— Луковицу? Зачем? — с недоумением спросил Платон.

— Часы такие, — наконец, сумел объяснить бородач. — Стилизация под старину. Вот только золота у меня нет. Из гольдина такие вещи выполняю или пинчбека какого-нибудь. Тоже немного блестит. Сам научился разные сплавы выплавлять у себя на верфи. Теперь хочу золото искусственное придумать, древние алхимические книги читаю, изучаю. Только не по силам пока.

— Средства, наверное, большие уходят? — невпопад спросил Платон.

— А куда их еще, средства эти? — сказал Карл, подумав. — Мы здесь на верфи финансово неплохо себя чувствуем. А я и не ем совсем. Пищу эту пресловутую не ем. Спирт только. Хочу бросить, но никак не удается. И ночами не сплю, не умею. Вожусь, мастерю свои поделки потихоньку.

Платон давно заметил, что жители астероида говорят на другом, архаичном диалекте, немного отличающемся от нормального земного языка.

— Мне и света не надо — я в темноте вижу, — продолжал Карл. — Вот, часы эти к утру, наверное, закончу. Я и ювелир, и камнерез. Или таковым себя считаю. Камни всякие хорошие при расширении собираю. Сподумен, циркон, целестин встречается, кварцы разные. Турмалин арбузный, лунный камень. Даже топаз иногда. Поневоле станешь минералогом, проживая внутри этого булыжника. Граню камень, из поделочного шкатулки режу, вазы всякие, даже чернильный прибор сделал. Trahit sue quemque voluptas, — неожиданно добавил он.

— Всякого влечет своя страсть, — пискнул в кармане Платона компьютер.

— Иногда и совсем отдыхаю, книги читаю, — все говорил Карл. — Плутарха, Проперция, Плиния Младшего. Данте, из более современных. А утром на работу, на верфь. Если, конечно, в первую смену.

— И что, никогда не устаете? Где же вы черпаете свои жизненные силы? — спросил Платон. Почему-то высказавшись в каком-то чопорном, старинном, как ему показалось, стиле. — Пардон, но не знаю вашего отчества.

— Да прямо из спирта и черпаю. Так сделан. А отчества нет у меня, — непонятно ответил Карл.

Наверху почему-то замолчали. Бородатая голова неподвижно торчала в окне башни. Карл смотрел непонятно куда, перед собой.

— Гомункулус я, — наконец, заговорил он.

— Кто? Это что, раса такая, национальность?

— Ну да, можно и так сказать. Национальность из одного человека. Я искусственно создан, в пробирке выращен. Человек экспериментальный, существо из породы людей. Вот так. Особа самого низкого происхождения. Не только мух научились из ничего выращивать. Я единственный в этом камне родился, из всех, кто здесь работает. Тут же всю жизнь и живу.

Прозвучал звон колоколов — откуда-то из несуществующего собора, из спрятанных где-то динамиков. Совсем бледно, при ярком еще свете местного дня, вспыхнули фонари, обозначили идущую вниз кривую перспективу между высеченных из этого астероида домиков.

"Значит, вечер. Скоро погаснет СГСД-125".

И здесь, и вдали, везде наступила полная глухая тишина. Такая иногда бывает в том, настоящем, мире, обязательно теплым летом, перед наступлением настоящего земного вечера.

"Густеющие сумерки", — вспомнились какие-то старинные-старинные слова.

Гаснущий светильник стал похож на луну. Показалось, что где-то далеко прозвучал девичий смех. Дианы, конечно, чей же еще здесь.

***

Кукулькан по-своему спасался от скуки. Теперь он почти всегда пропадал в так называемой рубке связи. Все многочисленные современные виды связи изнутри астероида были доступны только оттуда. Пользуясь телепорталом, он постоянно виртуальным призраком торчал в родном университете. Несмотря на отсутствие своего реального тела в УИЦА, чему-то там продолжал учиться и кого-то учить. Суетился и хлопотал там, жил прежней неизменившейся жизнью. Бывал даже на праздниках и таких популярных в университете студенческих пирушках, а в последний раз — на свадьбе. Чтобы никому не мешать и не смущать гостей, улыбаясь, скромно висел под потолком, радуясь вместе со всеми.

Но сейчас, сидя в пресловутой радиорубке между большими, как в космическом лайнере, мониторами, он наблюдал за жизнью на поверхности астероида. По этой голой каменной сфере кружилась кучка народу в скафандрах — Диана, окруженная своими солидными местными поклонниками. Прогуливалась.

Маленькие серебристые фигурки, освещенные резким голым светом открытого солнца. Издали они казались какими-то ненастоящими, похожими на кукол. Одна кукла отличалась от других нестандартной резвостью. Это Диана скакала, как блоха, радуясь исчезновению тяжести. Вот подскочила метров на несколько и, перевернувшись наверху, медленно и плавно падала, дрыгая ногами. Зимовщики кинулись к ней, подставляя руки.

"Вот зажигалка, блин", — пробормотал Кукулькан.

С ненужной силой он нажал на какую-то точку, горящую в углу экрана. Долго ее не отпускал. Серебряные фигуры на мониторе плавно приблизились. Вот кто-то торжественно преподнес Диане друзу горного хрусталя. Друза на основании из массивного черного камня — неподъемный в других условиях подарок.

"Каменный букет", — мысленно угадал Кукулькан слова этого кого-то.

Особенно старался, оказавшийся среди других, усатый Эпильдифор. Кукулькан, наконец, обнаружил, что местный компьютер умеет читать по губам.

"Вы луч света в нашем таком темном царстве", — побежали буквы по монитору.

Было заметно, что даже в скафандрах поклонники Дианы ниже ее.

"Белоснежка и множество гномов, — пробормотал уже сам Кукулькан. — Блин"!

***

— А фамилия моя тоже необычная. Хлыщ, — сказал Эпильдифор. — Вроде бы растение есть такое, вьющееся. И отчество Ардалионович. Эпильдифор Ардалионович. Никто с первого раза не может запомнить.

— Я выучу, — засмеялась Диана.

Они шли по берегу местного моря. Эпильдифор нес ее туфли. Сейчас, без скафандра, да еще с по-пляжному обнаженным торсом он оказался совсем худым и узкоплечим и даже старше, чем показалось в первый раз. Усы у него теперь стали угольно-черными, кажется, даже напомаженными. На груди, как оказалось, была татуировка, нанесенная устаревшим голографическим способом, чье-то женское лицо.

Диана все косилась на него.

— А это кто? — наконец, спросила она.

Эпильдифор как будто стеснялся своего тату и даже, вроде бы, старался поворачиваться боком.

— Да так, никто, — неохотно ответил он. — Воображаемый идеал… Только здесь такие не встречаются, и вообще женщин нет.

— Как у нас в универе, на Механическом факультете, — глубокомысленно заметила Диана.

— Когда-то были, по спецпрограмме, экологию здесь в жилзоне создавали, — продолжал Эпильдифор. — Биологи, зоологи. Почвоведы, ихтиологи, куроводы даже. Энтомологи, — добавил он. — Мух зачем-то после себя напустили, комаров. Несколько лет эту экологию создавали, а сами постепенно все исчезли, поулетали. В смысле, женщины поулетали, мухи-то остались. Да Августа еще. И я тоже фельдшером тогда был, только я до сих пор здесь. А Августа что — это не женщина, ее ничего женское не интересует, только промфинплан железный. Не женщина — монумент.

— Так не бывает, — не поверила Диана, убежденная, что есть вещи, которые юные девушки знают лучше тридцатипятилетних стариков. Она шла, босыми ногами специально наступая в воду, по кромке моря, повторяя его изгибы. Пятками ощущалось, что песок здесь какой-то колючий, ненастоящий. Сейчас на ней был легкий сарафан, не идущий ей, но какой-то непонятно трогательный, на ее длинном теле. В отличие от большинства рыжих с кожей болезненного молочно-бледного цвета, Диана легко и ровно загорала.

— У нас здесь даже одна морская слоновая черепаха живет, — заговорил Эпильдифор.

— Я тоже таких черепах в Мексиканском заливе видела. Издалека только. Свысока, вернее. С флаера сверху.

— А какое оно, настоящее море? — спросил Эпильдифор.

— Ну, такое. Другое. — Она не знала о чем говорить с таким солидным поклонником. Кажется, это было с ней впервые.

— Я на космолете родился, — заговорил Эпильдифор. — На Марсе жил, на Луне. Везде вас, прекрасных представительниц, мало было. Я жениться хочу, — с внезапной откровенностью высказался он. — Думал, появится кто-нибудь из представительниц на астероиде, и женюсь. Только не знаю, как за женщинами ухаживать. Где-то читал, что стихи надо писать, а я не умею. Стихи — обязательно?

— Желательно, — уклончиво ответила Диана.

— Сейчас Бунина, Пушкина изучаю, — пробормотал Эпильдифор. — А вот это не знаю чье… Руки, богиня иль смертная дева, к тебе простираю, — внезапно громко заговорил он. — Если одна из владычиц пространного неба… Ну вот. Дальше забыл, — закончил он.

— То с Артемидою только, великою дочерью Зевса, — неожиданно продолжила Диана, — можешь сходна быть лица красотою и станом высоким, — с удовольствием произнесла она. — А я помню, учила.

Эпильдифор как будто не слушал забытые стихи, только смотрел на ее рот с пухлыми губами:

— Вы еще ко всему так образованы, — сказал он. — Тонко образованы — так ведь тоже говорят?

— Это все образование домашнее, — объяснила она. — С детства меня грузили — музыка, поэзия, иностранные языки. Домашняя такая девочка, чтоб была… Знала бы моя бабушка, где я сейчас и куда собираюсь лететь. Ей сказали, что я на даче, в Шушарах. А что бы было, если б она мой револьвер увидела!.. А вот узнает и появится здесь в виртуальном виде. Может, и прямо сейчас. Масштаб, конечно, перепутает… Встанет перед нами, огромная, до этого вашего потолка, как загремит неимоверным голосом: Диана, немедленно домой! Никаких марсов, никаких сокровищ, у тебя еще и зачет не сдан! Всех здесь разбудит, переполошит.

— Вы, Диана, принесли в наш маленький мир такие большие страсти, — книжно заговорил Эпильдифор. — Привнесли, я бы сказал.

— Так ведь разница в возрасте, Эпильдифор Ардалионович. Я только на втором курсе учусь. Вернее, перешла. Или не перешла даже…

— Но ведь других здесь нет, — обескураживающе открыто сказал Эпильдифор. Теперь он смотрел в сторону, как будто на остров, похожий на декорацию, с одинокой пальмой, поднимающейся над тростником и кустами, и вот-вот готовой упереться в каменное небо.

Ниоткуда, как будто сверху, раздался звон колоколов. Нарисованные тучи на горизонте стали быстро блекнуть.

— Барельеф собора на стене бригадир Карл начал делать, — другим, будничным голосом заговорил Эпильдифор. — Пока еще ничего не сделано, а колокольный звон уже есть. Карл говорит, хочу, чтобы большой собор здесь был. Величественный. А места у нас нет — поэтому всего лишь барельеф. Он по ночам его делает. Лазает по стене с фонариком, стучит. А там, на острове, — Эпильдифор показал рукой, — он статую сваял. Копию. Камень подходящий, хороший как-то нашли — во время расширения наткнулись.

— Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила, — помолчав, опять заговорил он. — Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо. Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой. Дева над вечной струей вечно печальна сидит… — Этот стих-то я помню. Там написано, возле статуи. Историческая копия, очень похожа.

— Знаю, — не дала говорить ему дальше Диана. — "Молочница". Или "Девушка с кувшином". Я настоящую такую видела, в Царскосельском саду.

— Давно на острове не был, сейчас там земляники должно быть много. Поспела.

Оставив позади море, они поднимались по улице. Диана не стала надевать туфли, так и шла босиком по пыльной и неестественно теплой мостовой. Солнце уже выключили, на улицах горели фонари, почему-то желтым, древним каким-то светом, ничего почти не освещавшим. Подходили к круглой площади с давно знакомым постаментом без памятника. Оказывается, на нем даже была, блестела там латунная табличка.

"Hic iacet", — прочитала Диана.

— Здесь покоится, — перевел Эпильдифор. — Но, на самом деле, никто не покоится, никого там нету. На будущее запаслись.

— Раньше куры здесь были, утки по морю плавали, — рассказывал о чем-то ставший скучным Эпильдифор. — Хотели даже лебедей завести… Замкнутая экосистема. Я как-нибудь вам расскажу, это интересно.

Где-то в этом пустом городе раздавались чьи-то голоса. Диана прислушалась.

— Это в Мансуровском переулке, — угадал Эпильдифор. — Там он живет, алхимик наш. Бригадир Карл, то есть.

— Я хотела его попросить, чтобы научил ездить, — заговорила Диана, — на этом, как его… На велосипеде. Дома я на байке гонялась. Совсем недавно, а кажется, что столько времени прошло. Так здесь все по-другому. Попробую теперь на велосипеде. Смешно, наверное… А почему он алхимик? — конечно, не удержалась она от вопроса.

— Так прозвали. Из-за занятий его необычных. Он даже ночами все мастерит, химичит. Изобретает, воняет чем-то. Дом у него — лаборатория наполовину, а еще наполовину — склад. Чего там только нет. Вроде музея, только грязи много и хлама. И для кого он это все придумывает, эти свои экспонаты?

Они проходили через сквозную подворотню.

— Я стихи не умею, — вернулся к прежнему Эпильдифор. — Я аптекарь теперь простой, живу здесь, внутри этого булыжника. Замкнутой жизнью во всех смыслах. Когда-то, конечно, и я хотел кем-то стать. Актером хотел… Я вам не стихи, я вам пьесу посвящу, — неожиданно решил он. — Сам поставлю, в рамках самодеятельности.

— Среди этих домов, в ваших интерьерах, — как будто согласилась Диана, — надо ставить Островского. Какую-нибудь "В не свои сани не садись".

— Для вас надо такую пьесу, где море… — Не услышал ее Эпильдифор.

— И про любовь, — не выдержав, добавила Диана.

— Для вас про большую любовь, — произнес Эпильдифор. — Шекспир какой-нибудь. "Отелло" что ли, мавр венецианский? К тому же про моряка.

— И вдруг бросает дом, уют, довольство, — заговорила оказавшаяся начитанной Диана, — чтоб кинуться, насмешек не боясь, на грудь страшилища чернее сажи, вселяющего страх, а не любовь.

— Тоже учила? А я сам могу Отелло быть. Когда-то я играл в самодеятельности. Один раз. В старинной пьесе Уильямса Теннесси "Кошка на раскаленной крыше" негра, подающего торт. У меня в реале среди предков негры были, поэтому и волосы такие.

— А негры — это инопланетяне такие?

— Нет. Это с Земли, с континента Африка.

— Не бывала. А я, конечно, Дездемона. Только она немного другая была, грустная какая-то и ростом поменьше. Ну ничего, я сыграю, — решительно закончила Диана.

— Конечно, сыграете. Каждая женщина в душе считает себя актрисой.

На углу улицы, где над домом темнела башня, в ее окне мерцала красная точка. Ближе оказалось, что это огонь в трубке бригадира Карла. Он курил, о чем-то задумавшись и подперев голову ладонью.

— Добрый вечер, Карл, — остановилась Диана. — А у нас новости — Эпильдифор Ардалионович здесь театр решил устроить. Я Дездемону буду играть.

— Значит, теперь артистка сцены, — отозвался Карл. — Восходящая звезда. А я вот тоже развлекаюсь, брегет делаю… Точнее, часы, — с непонятной поспешностью пояснил он. — Стилизация под старину, так сказать. Можно, конечно, и современной начинкой их нашпиговать, без часового механизма обойтись. Сейчас и оловянных солдат заставляют двигаться, маршировать без всяких механизмов вообще, только так неинтересно. Все же для себя стараюсь. Уже есть у меня одни часы, напольные. Хочу вмонтировать их в такой маленький зАмок, чтоб из него фигурки выходили. Выходили и входили. По принципу карусели. Всё мечтаю подарить свои игрушки кому-нибудь. Некому только. У меня и коллекция всяких красивых дорогих камней есть. Накопил.

— Готовите раритеты? — спросила снизу Диана. — Будущие исторические ценности?

— Не будет здесь исторических ценностей, — помолчав, ответил Карл. — И будущего, наверное, не будет.

Сказал совсем негромко. Диана будто только сейчас заметила, что здесь все говорят негромко, но все слышно — не мешает шум вокруг. И сейчас было тихо, только на море заливались длинными трелями лягушки.

— Все здесь разрушится, распадется, — продолжал маленький бригадир. — Думаю, что останется только вахтовая ремонтная база, откуда-нибудь с Марса сменяемая. Хотя, я когда-то тоже попытался уехать отсюда. Побывал на Земле, на Луне. Вокруг машины, люди… Нет, для меня это не жизнь. Не знаю даже как сказать. Повсюду, из-за каждого угла — всякие неожиданности, чуть ли не опасности. И все время что-то новое, незнакомое. Появляется откуда ни возьмись — просто непрерывно. И как там люди умудряются за жизнь столько всего увидеть и еще что-то понять. Нет, лучше я здесь, в этом своем родовом каменном орехе. Один на льдине. Ваши Томсон с Джеррисоном поняли бы.

— Так вы пессимист, — догадалась Диана. — Впервые в жизни пессимиста вижу. Хотя, вы, Карл, чем-то похожи на нашего профессора Кента. Ничего, скоро никаких несчастливых на свете не будет.

— Только все мелкое здесь. — Будто не услышал ее Карл. — Вместе со мной. И все мельчает, мельчает, изнашивается, ветшает. Вот сижу тут, думаю. Неудачным у нас этот мир получился, ошибочным. Даже с большой буквы — Ошибочный мир.

— Ну, почему же, — как-то неуверенно возразила Диана. — У вас тут вроде даже неплохо. Комаров только много.

Карл молчал, глядя куда-то вдаль перед собой, будто был способен увидеть что-то в темноте. Потом даже ткнул в эту темноту пальцем.

— Постамент когда-то поставили в расчете на будущего героя. Так никто и не заслужил. А молодежь надеялась, что такой появится. Много уже лет как построено. Один я еще помню.

— Какая молодежь? — спросила Диана.

— А мы. Когда молодыми были. А так весело все начинали, этот мир строили. С такой любовью ладили все вокруг. Не думали, в голову не приходило, что когда-нибудь это станет не нужным никому.

— А что случилось? — спросил, наконец, Эпильдифор, до сих пор стоявший молча, ухватившись за ус. Оказывается, он тоже чего-то не знал.

— Да, в общем-то, ничего. Просто все старше стали, угасли. Потом разъехались, разлетелись отсюда… Malum necessarium necessarium. Неизбежное зло неизбежно. Жаль, что этот мир вместе со мной умирает. После меня, наверное, все пропадет. Я здесь первый и единственный родился, я здесь, видать, первым и останусь навсегда. Удобрю родную землю. Хотя удобрю, наверное, тоже единственным. Adversa fortuna. Такой вот жалкий удел, злой рок.

— Теперь будет добрый! — решительно возразила Диана. — Мы ваши проблемы решим. Вот слетаем на Марс…

— Ну что ты, девочка, как можно это решить. Не кроссворд. А театр мы сделаем, технические возможности у верфи есть. Местной промышленности такое под силу. Раньше, давно, был у нас здесь театр, еще какой был…

Окошко в башне осталось позади, светилось вверху слабым красным светом. Это тлели угли в горшочке на подоконнике, предназначенные для того, чтобы отгонять дымом комаров.

— А костюмы кто шить будет? — спросила о чем-то задумавшаяся было Диана.

— Да, — озадаченно отозвался Эпильдифор. — У нас народ здесь все по железу. Сварка, резка, монтаж… Карл умеет, — решил он. — Он все умеет. Согласится, — отверг он сомнения Дианы. — У меня настойка на спирту есть, за нее согласится.

Они подходили к дому Эпильдифора с аптекой внизу.

— Ко мне в аптеку редко кто приходит, — рассказывал он. — Только Карл. Он часто, почти каждый день. Но он только одно лекарство берет — спирт. Алкоголизмом страдает, а алкоголизм только спиртом лечится. Я здесь даже фельдшером еще. Числюсь, хотя больных, конечно, ни разу не было.

— Я тоже больных никогда не видела.

За стальными воротами, в эпильдифоровском дворе среди темной зелени светилась изнутри оранжерея. Получалось классическое прощание у калитки, о котором Диана явно не слышала.

— Жаль, что розы у меня быстро одичали, — сказал Эпильдифор. — Давайте, Диана, зайдем ко мне. Это ведь называется в гости?

— А профессор Кент боится тягот и ужасов семейной жизни, — непонятно к чему сказала Диана. — Просто жаль, Эпильдифор Ардалионович, что такой мужчина, как вы, пропадает.

Эпильдифор достал гигантский, даже кованый, кажется, ключ.

— Выпьем чаю с селедкой, — предложил он. — У меня селедка есть, я люблю.

— Да нет, я пойду, — почему-то поспешно ответила Диана, хотя казалось, что только что она готова была согласиться.

Уходя, она все-таки обернулась к опустившему голову и как-то нелепо растопырившему руки Эпильдифору.

— И зря говорите, что ухаживать не умеете, — уже издалека крикнула она. — Ухаживаете очень хорошо.

А маленький Карл, как всегда, не спал всю ночь в своем доме, где от комнат остались только узкие коридоры между нагромождениями готовых и неготовых еще машин и скульптур, механизмов, материалов, станков и приборов. Сидел у горящего камина с кипящими там колбами, склонившись над какой-то только ему понятной железкой. Под иконой "Неиспиваемая чаша", поставив рядом бутыль кустарного рома. К утру ром в бутыли закончится, исчезнет, а появится какая-нибудь музыкальная шкатулка, табакерка или горсть ограненных камешков.

***

Диана проснулась оттого, что кто-то звал ее — с улицы. Было еще темно. Выглянув в окно своей комнаты на третьем этаже, она увидела внизу стоящего под фонарем Эпильдифора.

— Что случилось? Почему ночью? — Сейчас, без макияжа, она была будто незнакомой, проще лицом и все равно хорошенькой, только как-то иначе.

— Что значат эти крики? Где деньги? Воры! Воры! Проверьте сундуки! Грабеж! Грабеж! — произнесла она прежним звонким Дианиным голосом. Кажется, это тоже была цитата, первая сегодня. А может быть, она уже начинала играть свою роль. Дездемону, наверное.

— Сейчас не ночь уже. Половина пятого, — отозвался Эпильдифор. — Скоро свет дадут. А я все пьесу придумывал — всю ночь не спал. Всякие идеи из головы лезут и лезут. Вот, не выдержал. Решил придти, рассказать.

— Про пьесу? Про "Отелло"? — Диана в белой рубашечке в цветочек, просыпаясь, зажмурилась, подняв лицо к несуществующему небу. После сна глаза ее стали парадоксально яснее. Она как будто еще больше помолодела, что было, конечно, невозможно.

— Заря! — произнесла она непонятное Эпильдифору слово. — Скоро.

— Не будет никакого Отелло. Вернее, он будет, но он у нас будет первооткрывателем Америки, вместо Колумба. Так я придумал. И никто никого не душит. Сражения и схватки поставлю. Современные технические средства позволяют. Абордаж, пушечная пальба… Про сокровища там будет, про Центральную Америку, как вы рассказывали… Про море и зеленые острова. Как оно там называется?

— Карибское, — ответила Диана. — Получается, про пиратов, вроде бы. Которые нашего золотого бога утопили. Но мы его скоро достанем. Я сейчас выйду…

Через некоторое время стало слышно, как она идет, спускаясь, в подъезде.

— Так, чтобы со сцены доносился дух романтики, веял морской ветер, — не дожидаясь ее появления, громко заговорил Эпильдифор, видимо, рассчитывал, что Диана слышит его. — Ну, для этого вентиляторы поставим, подключим. А еще лучше калориферы мощные за сценой, чтобы оттуда тропический жар до зрителей доносился. Запахи ванили, бананов устроить, рома… Ночью придумал.

Появилась Диана, совсем свежая, пахнущая утюгом. Увидала на улице, на другой ее стороне, зеркало и устремилась к нему.

— Только он, Отелло этот, будто Америку уже давно открыл, а сейчас с пиратами борется, — встретил ее Эпильдифор, — с конкистадорами, которые индейцев грабят, с работорговцами, которые негров угнетают. Режиссерская находка.

— Значит, он старый уже? — отозвалась Диана. Оказывается, она слушала Эпильдифора внимательнее, чем казалось.

— Ну да! — сразу согласился Эпильдифор и ненадолго задумался. — Вот пусть его бригадир Карл играет, он здесь самый старый. А вы будете какая-нибудь благородная леди. Дочь вице-короля Вест-Индии. А я вас буду спасать от пиратов. Шпагу на верфи сделают. — Он зачерпнул горстью воды из каменной канавы и растер ее по коротко стриженой голове и лицу, охлаждаясь. — Массовки полно. У нас ремонтников много, и все на пиратов похожи.

— Платон Сократович недоволен будет спектаклем этим, — отозвалась Диана. — Он хочет побыстрее отсюда слинять и вообще побыстрее на Землю вернуться. В университет, к своим глиняным черепкам. Отдых здесь, да теперь еще театр, ему в лом. Но ничего, вы не заморачивайтесь, Эпильдифор Ардалионович, он мешать не будет, я с ним поговорю.

Эпильдифор, будто не в состоянии стоять на месте, куда-то двинулся и Диана за ним. Они зачем-то спускались к берегу.

— И сцены нам не надо, и виртуального моря, — твердил Эпильдифор, — у нас настоящее есть. Только ветер надо устроить. И корабль будет настоящий, чтоб отходил отсюда под парусами.

— Вот Ахилл с Конгом обрадуются, — заметила Диана. — Этим за радость паруса поднимать и по мачтам лазить.

— На острове можно зАмок поставить, — показал туда рукой Эпильдифор. — А еще лучше бы пиратский город. Порт-Ройал какой-нибудь. Жаль, что не поместится. Таков вот мой режиссерский замысел. Наша верфь справится, легко.

Местное солнце давно появилось, зажглось. Рабочие верфи заполнили эту маленькую вселенную звуками и запахами из своих кухонь. Диана и Эпильдифор сидели теперь на заржавевшей уже нижней балке парашютной вышки.

— Я буду новое действующее лицо. Новый герой, — рассказывал Эпильдифор. — Благородный идальго, дуэлянт и этот, как его… Бретер. Авантюрист и искатель приключений, спаситель прекрасной дочери вице-короля. Тебя, значит. — Зажмурив глаза, он поднял лицо к светильнику СГСД-125. — Итак, спаситель вице-принцессы. Рыцарь чести, суровый воин, прошедший множество битв, гроза пиратов. Который потом оказывается кастильским принцем. Прекрасным, конечно. В дальнейшем много поединков, сражений, подвигов… Августа там будет твоей матерью, благородной донной Анной. Но она тоже станет драться. И абордажной саблей, и так. Кстати, как бы не зашибла кого. Она может.

— Лучше я действующим лицом, — неожиданно вмешалась Диана. — Я сыграю грозу пиратов. А принцессой не буду, не хочу…

Некоторое время они еще препирались по этому поводу, но ни к чему не пришли.

— А зрителей у нас вообще не будет, — наконец, отвлекся Эпильдифор. — Все ремонтники будут играть, всей верфью. И ваши тоже. Томсон с Джеррисоном — самые пираты. Томсон будет в пьесе вообще предводителем этих пиратов, капитаном Синяя Борода, его в финале еще на рее вешать будут. Конга я определю грозным и страшным индейским богом, чудовищем, а вот Кукулькана куда?

— А он пусть играет статую, — предложила Диана. Она сидела, болтая в воде ногой, загоревшей еще под американским солнцем. — Статую своего предка, как раз. Выкрасим его золотой краской, я с ним тоже договорюсь.

На улице появился Карл, он ехал в их сторону на своем велосипеде. Издали, маленький, худой и сутулый, в большом и плоском берете, он был похож на кривой гвоздь.

Ближе оказалось, что Карл везет на своем велосипеде ивовую корзину с местными овощами и фруктами. Сверху в корзине лежали репа, лук, ананасы и еще что-то. Его неожиданный для здешних мест головной убор сегодня, в выходной день, был бархатным, малиновым, с попугаичьим пером. Вблизи, Карл стал похож в нем на интеллигентного гнома, а, может быть, отдаленно, на какого-то персонажа из "Отелло".

Сейчас от него пахло как из винного погреба или вытрезвителя.

— Я не для того, чтоб их есть, — почему-то стал оправдываться Карл, показывая на свою корзинку. — У меня там желуди даже. Я их для модели, для фруктово-цветочного орнамента. Доску мраморную для камина собираюсь резать с таким орнаментом…

Я еще платье для Дианы стал изобретать, — заговорил он. — Шестнадцатый век. Золотое и серебряное шитье. Жабо, темное сукно…

— А я все думала, кому платье заказать, — остановила его Диана. — Августа тоже хорошо шьет. Помните мой сарафан вчерашний. Это она сшила, точнее, перешила. У нее он много лет лежал, говорит, что некуда было его надеть.

— Бусы, ожерелья, — опять заговорил деятельный гном. — Сетка на голову. Это женское платье шестнадцатого века тяжелой технической задачей оказалось. Даже мне, Карлу, изо всех сил придется напрячься. Difficilia quae pulchre. Прекрасное трудно. Жемчуг совершенно необходим, хотя бы искусственный. Нет, нет, — не дал он задать вопрос любопытной Диане. — ЖемчугА в горной породе не встречаются. Они в раковинах созревают, но в нашем море таких нет. Какой у нас жемчуг! Икра лягушачья только. Omnia praeclara tam difficilia, quam rara sunt. Как говорится, все прекрасное столь же трудно, как и редкостно. Может красный камень какой-нибудь еще пойдет, вопреки моде. Жаль, граната у меня нет. Сердолик какой-нибудь, яшма, гиалит красный… — озабоченно и все неразборчивей бормотал он.

— Сейчас сцену придумал. — Эпильдифор обвел рукой пространство берега. — Здесь будет длинный-длинный путь на корабль. Торжественные проводы и отплытие Дианы в Европу. Не знаю, нужна ли в этой сцене красная ковровая дорожка, слышал, что были такие. Сегодня назначил Диану вице-принцессой, — сообщил он Карлу.

— Нет, — опять не согласилась та. — Говорила уже… Я бретера буду играть. Переоденусь в мужскую одежду и все нормально…

— А кто же принцессой? — в очередной раз сегодня удивился Эпильдифор. — Я? В общем, по краям этой красной дорожки будет стоять вице-королевский двор и аплодировать. Как только корабль отплывет, все придворные переодеваются в пиратов для следующей сцены.

— И ничего страшного, ты очень хорошо можешь принцессой, — попыталась вернуться к прежнему Диана. — А усы сбрить можно. Это легко.

— Алмазную пыль применить? — вопросительно произнес Карл, будто спрашивая сам у себя. — Техалмазов у нас полно. Изношенных, расколотых… А где будет настоящая сцена? Ну, по которой ногами ходят.

— Никакой сцены, — отрезал Эпильдифор. — Все действующие лица будут у меня появляться снизу, из люков корабля и туда же проваливаться. Смелый ход. Режиссерская находка.

— Надо вон там, подальше, пристань построить, — озабоченно сказал Карл. Постепенно становилось заметно, что стиль зимовщиков — эта вот деловитость и мобильность. — В ретростиле сделаем, из натурального дерева, из бамбука.

— Профессор Кент обязательно спросит про деньги, — тоже озаботилась Диана.

— Пусть не спрашивает. Мы, зимовщики, не жадные, — заметил Карл. — Потому что много зарабатываем и мало тратим. Таков у нас образ жизни.

— Хотя, у нас скоро денег много будет, — добавила Диана.

— А у меня компас есть, — непонятно к чему сообщил Карл. — Большой, хороший, как раз для солидного корабля. Ненастоящий, недействующий, конечно, — магнитных полюсов здесь нет. И еще генератор мыльных пузырей для праздничной атмосферы. Где-то со старых времен завалялся. Полагаю, черного пороху много понадобится. Лично займусь, придется. Сегодня ночью и начну изобретать.

— Только не взорвись, — произнес Эпильдифор. — Теперь мне, как режиссеру, за такое отвечать. У нас по инструкции на астероиде пожара нельзя — без кислорода останемся, Пожара, тем более взрыва, до сих пор еще не было у нас…

— Здесь чего только не было, — неопределенно пробормотал Карл.

— Если грубо прикинуть, пороха бочек пятьдесят понадобится, — озабоченно сказал Эпильдифор. — Потом мы посчитаем, на все общую смету составим, заявки.

На улицах постепенно становилось шумно и оживленно — по местным меркам. Один за другим проезжали в своих трескучих экипажах зимовщики, куда-то ехали в этот выходной день. На крыше своего дома появились Ахилл и Конг со свежеизобретенным парашютом. Ахилл, разбежавшись по крыше, спрыгивал и долго планировал над морем, потом медленно опускался в воду. Слишком тяжелый для парашюта Конг просто, сам по себе, прыгал, бухался в воду.

До деятелей будущего театра доносилось ритмичное и монотонное буханье. Эпильдифор достал из корзины Карла мандарин и теперь жевал.

— У нас здесь музыкальные роботы завалялись с прошлых времен, — говорил Карл. — Киберокестр. Мыслящие роботы, хорошие ребята. Раньше в саду играли. Давно, правда, выключенные лежат — может даже, репертуар немножко успел устареть. Технически мы этот проект организуем. Декорации виртуальная установка обеспечит. Есть такая, очень мощная, на одном корабле Мы его сейчас ремонтируем. Облака и тучи тут нужны, какое же море без облаков. Я на Земле видел. А многие впервые здесь увидят. Сделаем спектакль.

— Конечно, сделаем, — бодро согласилась Диана. — Невозможного не бывает.

— Quiescere iuventus nescit, — высказался Карл. — Молодость не знает покоя… Вы просто оживляете этот наш булыжник, — с неожиданной застенчивостью добавил он. — Может, этот Ошибочный мир станет не таким уж ошибочным, может, даже исправим что-то.

— Я ни причем. Это ведь Эпильдифор Ардалионович пьесу сочинил.

— Еще не сочинил, но вот что мне еще в голову пришло… — начал Эпильдифор.

Сейчас они куда-то двигались. Карл на велосипеде и рядом Диана и Эпильдифор. Незаметно для себя приблизились к железным рельсам. Отсюда ходила маленькая открытая платформа. Ремонтники называли ее дрезиной. На ней эти трое и продолжили путь, отправились на верфь организовывать театр, оформлять какие-то заявки, по дороге продолжая обсуждать подробности будущей пьесы. Начинались какие-то организационные дела, чертежи и бумаги.

***

По-паровозному засвистел закипевший чайник. Он стоял в камине на маленькой плазменной горелке. Забавный этот старинный предмет Платон нашел здесь. Титаныч ненавидел его, как источник зловредного пара, но сейчас старика дома не было.

В этот затянувшийся период вынужденного отдыха чаепитие превратилось в серьезное занятие. Быта становилось все больше. Накопившиеся предметы и даже пыль, лежащая здесь, и запахи внутри этой комнаты стали бытовыми, домашними, укоренились, будто уже много поколений жили здесь и оставили все это.

На столе лежали старческие болезненные мелочи, принадлежавшие Титанычу. Масленки, отвертки, мелкие винтики, болты и гаечки. Платон осторожно глотнул спирта из маленького пузырька. Камень-ловушка.

Вспомнилось, как он, в детстве, сбежал из летнего лагеря. За три дня до окончания смены. Не в силах этого окончания дождаться.

"Дойдет до того, что просто возьму билет на какой-нибудь транзитный корабль и улечу, — пробормотал он. — Ну что, блин, так и похоронят меня здесь"?

В ответ что-то забормотал своим квакающим голосом в кармане компьютер. Непонятно почему кто-то распоряжался его временем и им самим. А времени оставалось все меньше, и становилось оно все дороже.

Когда-то умельцами с верфи здесь был изготовлен этот вот кухонный нож а теперь окончательно понадобилось его наточить. Платон уже знал, что для этого требуется камень, сегодня он нашел и принес такой, с шероховатой поверхностью на изломе. Будто у Робинзона, попавшего на необитаемый остров, появлялись странные заботы.

Компьютер уже подсказывал, что "плоскость ножа с режущей кромкой с двух сторон затачивается под углом 45 градусов". Как ни старался Платон, приборы не показывали ничего близкого к сорока пяти. Показывали непонятно что: в разных местах железки цифры менялись как хотели.

Снизу, с первого этажа, теперь постоянно слышались какие-то звуки, чья-то речь и шлепанье гравитационного пресса — там теперь открылась швейная мастерская. Толстые стены пропускали все звуки. Вот опять — отчетливо слышимые, но неразборчивые голоса. Явными были только эмоции. Иногда внизу умолкали ненадолго, потом, после шлепанья пресса, разражались речью, ликующей или раздраженной.

Чай в местной глиняной кружке вздрогнул. Вздрогнул весь этот мир, слышно было, как море всплеснулось, раскачиваясь, ударилось о стены прибрежных домов. Значит, к астероиду причалил давно ожидаемый транзитный лайнер, идущий к планете Беллерофонт.

Нож все не становился острее, стал даже вроде бы тупее, чем был. Платон встал у окна, опершись руками о раму, высунулся в совсем посторонний ему мир. Подумал, что то же самое ощущают какие-нибудь заключенные, арестанты. Он даже согласился бы, чтобы этого дня вообще не было. Согласился бы жить на один день меньше.

"Только вот сколько их еще будет, дней здесь? Заключение внутри камня".

Странно, что другие могли думать и ощущать что-то другое. Отсюда была видна Диана, в окне своего дома над вывеской "Магазин "Рыболовство". Она кормила печеньем воробьев. За ней внутри ее комнаты блестело зеркало. Диану теперь редко было видно, она все пропадала по театральным делам.

Даже на улицах местных аборигенов стало как будто больше, и все были увлечены непонятной подготовкой к будущему торжеству. Недавно безлюдный городок кипел, как муравейник. На соседней улице ко всему прочему проложили рельсы, "временную узкоколейку", как называли ее здесь. По ней время от времени проползала платформа с бревнами и штабелями досок, иногда с непонятно громоздкими для строящегося парусного корабля железяками. И даже Титаныч теперь был занят, работал на винокурне. Гнал ром из сахарного тростника.

Деревянный остов будущего галеона уже был виден, каждый день постепенно вырастал над крышами дальних домов. По появившейся сегодня палубе ползали доставленные с верфи причудливые машины, таскали доски, такелаж и бочки. Было видно, как роботы махают там топорами и размазывают смолу. Целыми днями доносились оттуда звуки кибероркестра, какие-то давно забытые мелодии.

— "…Я по свету немало хаживал. — Древний-древний марш. — Жил в окопах, в землянках, в тайге…"

Все словно готовили великое событие, надеялись что-то изменить в их здешней жизни. Платон будто один помнил теперь про "Обсидановую бабочку" и даже про сокровища на Марсе.

Обитатели астероида целыми днями занимались созданием театра. И, хотя Платона уверяли, что ремонт "Обсидиановой бабочки" не прекращается, он не верил этому. Видел, что грандиозные работы вокруг, растущий энтузиазм, не имеют к летающей тарелке никакого отношения.

Появились даже новые мастерские, а возле леса — плазменная лесопилка, исторического вида сарай под крышей из пальмовых листьев. Она дымила там и воняла горелым деревом. Чистые когда-то, а теперь оживленные и грязные улицы были усыпаны щепками. На море появились шлюпки и челноки, белели там свежим деревом.

"…Похоронен был дважды заживо. Жил в разлуке, любил в тоске", — выдувал оркестр роботов.

Приближался какой-то непонятный рев, из-за угла появился настоящий грузовой автомобиль, монстр чуть ли не с двигателем внутреннего сгорания. Громоздкий экипаж тащил в кузове здоровенное бревно, похоже из немыслимой дали, километров за десять отсюда. За ним на мостовой оставалась грязь, жидкая глина. Где-то, кажется, прошел свой, самостоятельный, дождь.

Заслонив все остальное, мимо проползло мокрое, преувеличено пахнущее, как все здесь, дерево, почти на уровне окна — кабина. Суровое лицо водителя, водительницы, точнее, было почти знакомо. Августа, встретившаяся в первый день появления на астероиде. Женщина могучая, будто древнегреческая героиня… Как ее?

— Аталанта, — подсказал компьютер. Оказывается, Платон разговаривал вслух сам собой.

Через некоторое время на улице появились Томсон и Джеррисон, шли по другой ее стороне. Оба в неизменных теперь грубых кожаных башмаках с пряжками, коротких холщовых штанах и тельняшках. На голове у Джеррисона была суконная треуголка, у Томсона — платок-бандана мухоморного цвета, красная, в белый горошек. Они уже получили сценические пиратские костюмы и теперь никогда не расставались с ними. В зоопарке большого транзитного космолайнера даже купили попугая, и Томсон приучил его сидеть у себя на плече, но сейчас этого попугая с ним не было. Томсон нес обрезок толстой трубы и почему-то ведро воды. Джеррисон — тоже обрезок трубы, поменьше.

— Нет, не разорвет, — говорил о чем-то на ходу Джеррисон. — Хорошая труба, выдержит! Должна выдержать. Черт меня побери, джентльмены, со всеми моими потрохами, если это не так. И вообще — это примитивная техническая задача. Да нам часто их применять и не придется.

Платон знал и даже как-то видел, что оба они работают на пороховом заводе, деревянном сарае у входа на верфь. Томсон дробил селитру в большой каменной ступке, а Джеррисон набивал порохом ядра и ракеты из обрезков бамбуковых стволов.

— Только молчи, приятель, держи рот закрытым. — Еще успел услышать Платон. Он все изучал лезвие ножа. — Пусть для всех это останется тайной, будто восьмое имя дьявола.

— Еще бертолетову соль надо достать. Или хотя бы узнать, что это такое, — раздавалось издали.

"Немало я дум передумал, шагая с винтовкой в руке", — доносилось пение кибероркестра.

— Еще не приходилось столько времени одну воду пить — боюсь, подорву здоровье с непривычки. — На тоненьких ногах Джеррисона болтались пластиковые ботфорты с подвернутыми голенищами.

— Да, водой из этого моря настоящую жажду не заглушишь.

— Ничего! Недолго осталось терпеть, скоро исправим судьбу. О да, сэр!

"Но Москвою привык я гордиться, — все старался оркестр, — и везде повторяю слова. Дорогая моя столица. Золотая моя Москва!"

Две полосатые фигуры, наконец, скрылись за углом.

***

Шест в руках Платона уже стал доставать до твердого скалистого дна. Их маленький плот приближался к псевдоострову с пальмой. Пальма давно знакомая, примелькавшаяся с берега.

Берег… Приходилось его так мысленно называть за нехваткой других подходящих терминов. Плот этот они временно позаимствовали со строительства "Млечного пути", так теперь назвали строящийся галеон.

Платон посильнее, чтобы уже в последний раз, навалился на шест, стараясь не смотреть вперед, где на носу плота стояла Диана в откровеннейшем, по самой последней моде, купальнике.

По ее непонятному капризу они вдвоем оказались здесь, достигли, наконец, последнего неисследованного места в этом мире.

"Довез, — подумал он. — Прибыли на природу".

Склон берега был бетонным, крутым, на воде — прибившийся слой мусора с плавающими там сгнившими кокосами. Знакомая издали пальма оказалась королевской кокосовой, большие орехи, и свежие зеленые, и темные, мумифицированные, повсюду лежали на склоне. Рядом на бамбуковых распорках висела рыбачья сеть, совсем истлевшая — видимо, до нее много лет не дотрагивались. На бетонном склоне ощущались под босыми ногами острые камешки. Платон чувствовал, что выглядит недопустимо неуклюже.

Он подал руку Диане, задержавшейся на скользком от зеленой слизи бетоне, ощутил ее маленькую ладошку в своей ладони. Вытянул ее наверх — это получилось похожим на крепкое рукопожатие. Диана не сразу выпустила его руку, даже показалось, что опять пожала ее, будто в ответ на что-то.

На тростнике и прибрежных кустах висели клочья пыльной паутины. Даже по этим кустам было заметно, как давно тут никто не бывал. Здесь особо сильно пахло болотом, постоянный и уже ставший еле заметным в этом мире запах затхлости тут был особенно отчетливым.

Платон ощущал чувство неловкости. Он будто был виноват в этой запущенности, и в этом запахе тоже, перед Дианой, которая так стремилась сюда и, наверное, представляла это место более романтичным. Она двинулась вперед и как будто не замечала, не задумывалась о том, что почти обнажена. Платон почему-то подумал, что при этом она совсем не выглядит голой. Ей никак не подходило это слово. Голая — в этом подразумевался стыд, а в девичьей фигуре перед ним не было ничего стыдного. Была естественная правильность. Это высокое тело только становилось женским, еще теряло юную полудетскую худобу, и было создано с явно уловимым тонким совершенством. Платон внутри себя ощущал заложенное в него волшебное понимание этого совершенства, восторг перед ним.

Здесь стояла парная жара, чувствовалась близость каких-то механизмов, технического чрева астероида. Что-то шумело все ближе, лицо кололи оттуда-то взявшиеся брызги, все гуще становился какой-то непонятный пар. Можно было представить, что это туман, почему-то не тающий от жары, для настоящего тумана с неестественной стойкостью переносящий лучи местного светила. Свет проникал сквозь кроны деревьев горячими полосами. Веерами поднимались листья каких-то не то мелких пальм, не то папоротников. Это уже было лучше, почти романтично, как и хотела Диана. Платон даже почувствовал облегчение.

Ставшая совсем близкой кокосовая пальма своей вершиной почти касалась потолка. Если бы здесь существовал ветер, качаясь, задевала бы и скреблась об него.

— Как будто даже жарче, чем обычно стало, — сказал Платон.

— Это я заказала, — сразу отозвалась Диана. — Договорилась, чтобы купаться и загорать. Даже водопад включили.

Платон понял, что такое водопад, когда перед ним появилась отвесная стена. Из круглой дыры вверху падала вода.

"Закончилась местная Ойкумена. Вот и край… Как велик мир, забыл об этом, сидя в своем кабинете". — На этой стене, вроде, были изображены горизонт, небо. Грубо нарисованная декорация была не видна здесь, вплотную.

Вода в водопаде оказалась неожиданно теплой, даже горячей. Она уходила в море, фальшивый туман расплывался над морской поверхностью, заслоняя все вдали. Другой берег был невидим.

Неожиданно показалась и "Девушка с кувшином". Она сидела на лужайке среди бамбуковых зарослей. Знакомая, точно такая же как на Земле, в Царскосельском саду, только совсем другого, тревожного темно-красного цвета. Кажется, бригадир Карл говорил, что этот камень называется авантюрин. К счастью, не было одежды с карманами, а значит карманного компьютера, который этим бы заинтересовался. От скульптуры по оголившемуся под почвой камню к морю бежал ручей.

— Древние так боялись времени, — зачем-то заговорил Платон, глядя на воду, струящуюся из разбитого кувшина. — Неужели, мы скоро победим время?

Искусственный туман становился все гуще. В этом маленьком мире образовался еще один, еще меньше и еще уединеннее. Диана, вдруг потерявшая свою обычную живость, стала будто незнакомой.

— На таком романтическом острове все располагает… — с иронией начала она и почему-то не договорила.

— К романтическим отношениям, — закончил за нее Платон. Он ковырял кокосовый орех, пытаясь проделать дырочки в его верхушке.

"Можете не опасаться. Как благородный человек и джентльмен, я не попытаюсь воспользоваться этой ситуацией, не полезу с гнусными намерениями". — Этого он не стал говорить, а вслух прочитал последнюю строку на позеленевшей латунной табличке, прикрепленной к камню рядом со скульптурой: "Над вечной струей в вечной печали сидит".

Помолчав, произнес совсем некстати:

— Вот пройдет множество геологических эпох, и людей не станет. Тогда новые разумные существа будут удивляться не нашим космическим кораблям и подводным лодкам, а тому, что мы сидели на стульях. Единственный вид жизни, который принимает эту странную позу с помощью специальных приспособлений. В античности, похоже, понимали, что это некрасиво. Нет ни одной античной скульптуры, которая сидит на стуле.

Ощущалось, что она совсем рядом, почти обнаженная. Как легко и вместе с тем трудно подойти и взять ее за эти тоненькие плечи. Ужасающие его самого мысли.

"Сделать еще один шаг. Еще немного, и уже нелепо будет вообще ничего не делать… Не так нелепо, если учесть, что я настолько старше, — утешил он себя. — Ей еле-еле девятнадцать лет. И еще я ее преподаватель, препод. Вот и не использую служебное положение…"

— Как в той сказке про стулья. Кресла, банкетки, табуретки. — Он ощущал, что говорит что-то совсем ненужное. — Где эти стулья оценивали людей очень односторонне. С одной стороны…

— А мне нравится, как люди устроены, — помолчав, сказала Диана, будто в ответ на какие-то свои мысли. — Отвернитесь, я разденусь — купаться буду.

"Чего здесь раздевать? — в смятении подумал Платон. — Эти ленточки и шнурки"?

Отвернувшись, он кинул кокос в гравитационный гамак, взял бинокль. Оказывается, пар над водой немного рассеялся. Скопление белых домов вдалеке сейчас казалось незнакомым красивым городом. А здесь опять — бетонный берег, сквозь воду видно морское дно. И вдруг — в воде её тело, совсем обнаженное, она плыла, отталкиваясь разведенными ногами. И уже нельзя возмущенно воскликнуть, как он недавно мог бы, он потерял право сказать что-то вроде: "Девушка! Что вы делаете?! С ума сошли?"

В бинокле опять — террасы у противоположной стены, рисовые чеки, нерентабельные огородики, а потом, все ближе, послышались приближающиеся шаги.

— Понимаю о чем ты думаешь. Ты так громко молчишь. — Это произнесла она. Почему-то назвала его на ты. Так громко и смело.

Даже на расстоянии от ее тела веяло жаром. Они остановились, лицом к лицу, глядя в упор, внутрь глаз друг друга. Что-то сжалось внутри. Оказывается, он уже ощущал руками ее гладкую, как теплый мрамор, спину. Задохнувшись парным воздухом, он вдруг почувствовал припадок нежности к этому полудетскому телу, обхватил его.

***

Теперь между домами Платона и Дианы через улицу протянулся легкий мост из стального арматурного прутка. Несколько дней назад Платон сказал, проговорился невсерьез, что хорошо бы им ходить друг к другу с крыши на крышу, как Гай и Герда в сказке о Снежной королеве. Диане неожиданно понравилась эта мысль. Зимовщики, монтажники с верфи быстро выполнили её легкомысленный заказ, и над улицей появился этот вот горбатый мостик с маленькой площадкой на вершине. Площадка опиралась на столбы, две чугунных трубы. Там, рядом с ними, росло высокое дерево.

Получилось в духе Дианы, романтично, как ей нравилось. Они вдвоем даже дали название этому мосту, хоть и длинное и даже немного неуклюжее — Андерсеновский. Андерсеновский мостик.

Только сейчас он заметил, что мощные ветви дерева упираются в их мостик и когда-нибудь сломают его, свернут прутья в сторону. Подумал, что строители, ("Даже мостостроители, в данном случае") конечно, понимали это. Значит, и они не рассчитывают, что кладоискатели с Земли будут жить здесь вечно и вечно ходить друг к другу над этой улицей.

А его теперь всегда тянуло туда, в ту комнату с другой стороны лестницы. Постоянно. Казалось, что только Диана — единственное настоящее из всего здесь. То, что случилось на острове рядом со статуей "Девушки с кувшином" как-то не стало обычным для этого времени "дружеским сексом", почему-то не осталось мимолетным развлечением, эпизодом. Все приобрело необычное тяжеловесное значение.

Он налил и выпил воды из кувшина, стоящего на подоконнике среди цветочных горшков. Ощущение удовольствия, когда пьешь воду. Как в детстве. Что-то изменилось внутри, даже физиологически, может быть.

"Влюбленный". И слово оттуда же, из бумажных "романов".

Какое первое слово он скажет, когда увидит ее? Почему-то он тщательно придумывал, выбирал его.

"Хорошо, что мой компьютер мои мысли не слышит, не умеет. А-то сказал бы сейчас какую-нибудь хрень".

Он сам ощущал, что поглупел, будто что-то закупорилось в голове. Вспомнил об этом, войдя на мостик. Мостик этот до сих пор был каким-то непривычным, казался ненадежным. Внизу, между прутьями, была видна мостовая, и как-то особенно отчетливо — каждая подробность, каждая соринка там. На вершине мостика, на площадке Диана, желая, чтобы все было, как в сказке, поставила ящики для цветов и даже посадила там розы.

Платон не особенно доверял Андерсену и сомневался, что розы будут расти в ящиках. Из какого-то мазохизма Платон вообразил, как он идет по этим железным прутьям, совсем уже нелепый — с букетом цветов и бутылкой вина.

"Ну, цветы — это чересчур, такого сейчас никто не поймет, а вино? Где его здесь добудешь. Разве что в каком-нибудь буфете на транзитном корабле".

Сейчас на астероиде стояли цементовоз на Фобос и инопланетный лайнер на планету Новая Луна.

"Совершить подвиг во имя прекрасной дамы. Достать бутылку вина. Цементоперевозчики такое вряд ли пьют. И новым лунатикам оно ни к чему, разве что в качестве какого-то безумного экзотического раритета".

Площадку на середине его пути частично прикрывала крона росшего рядом дерева. Окончательно ощутив себя дураком, Платон остановился, скрытый его листвой.

— Золотое и серебряное шитье, — доносилось из близкого теперь окна Дианы. Значит, она была не одна. — Последняя мода того времени. Темное сукно, бархат, кринолины огромные. Жемчуг этот гомункулус из слоновой кости вытачивает, точнее, конечно, из мамонтовой. Сейчас пробует эффекта перламутрового блеска добиться. Карл говорит, что такие жемчужины дороже настоящих получатся.

Голоса двигались по комнате и стали неразборчивыми.

— А бриллианты у нас догадались изо льда простого делать, — опять донеслось оттуда. — Специальное силовое поле их форму сохраняет. Новые технологии в театральном деле. Мы, зимовщики, люди технические.

Платон, наконец, узнал низкий голос Августы.

— …Ну да, холодные, наверное. Ну, ради красоты, ради праздника можно потерпеть — это ненадолго. Все хорошее ненадолго. Вот кончится спектакль, и эти бриллианты растают, а вице-королева, твоя, значит, мать, опять превратится в плазмоэлектрогазосварщицу Августу… А кого этот ваш железный человек будет играть? — продолжала она. — Трудно для него будет роль подобрать.

— Ты его так при нем не называй, — послышался голос Дианы. — Обидится. Он себя титановым считает.

В глубине комнаты зашевелились. Платон увидел Диану. Та остановилась перед зеркалом, отставив руку с веером — манерно, как, вероятно, по ее мнению должны были держать его актрисы. Одежда на верхней половине туловища у нее была средневековая — какой-то лиловый бархат с чем-то блестящим, а на нижней — современные и будничные брючки. На поясе, вместо пышных юбок с турнюром — пока только проволочный каркас:

— Может, какого-нибудь демона, злого духа? — предположила она.

"Титаныч духов и всякую нечистую силу не любит, — мысленно возразил Платон. — Вряд ли согласится".

На ветвях дерева перед ним росли какие-то непонятные твердые плоды. Разговоры о том, кто какую роль будет играть, были самыми популярными в последнее время.

Даже отсюда он видел ярко-зеленые глаза Дианы в глубине комнаты, ее лицо с выпуклыми скулами. Подумал, что если какой-то художник будет это лицо рисовать, то сначала начертит ромб. Лицо-ромб. Ему и это казалось совершенным, все было совершенным в ней. Будто стало эталонным, а другие лица только похожими или не похожими на её.

Улицы теперь кишели откуда-то взявшимся, будто прятавшимся где-то до этого, народом. За полчаса, пока Платон стоял на этом мосту, под ним прошло уже два человека и проехала дизельная автокара. Сверху было видно, как по набережной прошла целая толпа строителей уже почти готового "Млечного пути", человек десять. Пиратская одежда становилась здесь повседневной. Издалека были заметны полосатые рубахи, называвшиеся "тельняшки", появились грубые пиратские кирзовые сапоги. Все куда-то торопились, но торопились гораздо медленнее, чем на Земле.

"Как в Центральной Америке, — подумал он. — Хотя в Центральной Америке и то быстрее с ремонтом справились. Скорее, как в каком-нибудь двадцатом веке, будто время здесь медленнее идет".

— А пиратов роли кому? — слышалось из окна. Традиционный теперь вопрос.

— Ясно кому. Томсону уже черную повязку сшили на глаз, чтобы поперек лица. — Дальше Платон опять не расслышал — …Странно, но попугай этот действительно полюбил сидеть на плече томсоновском, вот только говорить никак не хочет… Я когда-то в "Марсострое" работала, — все доносился голос Августы, — снег видела и звезды пару раз. Но там скучнее было.

"Весело вам. Все забыли про "Обсидиановую бабочку", про бедную летающую тарелку. Так и я скоро забуду".

И возражать было бесполезно, его было слишком мало. Он был один.

Диана все крутилась перед зеркалом. По-женски стремительно она успела переодеться. Все средневековое исчезло.

"Это мужское тело цельное, а женское — полое, созданное для любви, для материнства. И психика, душа по-старинному, в таком теле — под любовь".

Платон видел ее сквозь ветви с непонятными плодами.

"Желуди", — наконец, вспомнил он.

"А мне еще в детстве мать говорила, что я готов по потолку бегать", — послышалось непонятно откуда.

— Смотри, Дианка. — Августа по пояс высунулась из окна и показывала куда-то вверх. — Вот дураки-то!

Теперь и Платон увидел, что на каменном небе, будто две мухи, сидят Ахилл и Конг, наверное, одев гравитопояса.

Было заметно, как Конг, не удержавшись, сплюнул вниз:

— Отсюда и в море прыгнуть можно. Без всяких парашютов. Отойти вон туда и прыгнуть. Или нельзя?

— Здесь повыше будет, чем с такси над Финским заливом. — Голоса этих двоих доносились издалека неестественно отчетливо.

— Значит, не можешь? Давай, на слабо!

Глядя на эти нелепые, маленькие издалека фигурки, темнеющие на окрашенном синей краской небе, Платон непонятно почему ощутил, что все они всего добьются. Долетят до Марса, найдут и увезут любые сокровища, все, что хотят.

***

И вот этот день наступил. Оркестр сегодня играл особо громко и радостно. Спуск на воду галеона "Млечный путь" совместили с генеральной репетицией эпильдифоровской пьесы. Она начиналась с отплытия леди Дездемоны к отцу, вице-королю Ямайки на Карибское море. От шекспировского "Отелло" ничего не осталось.

Толпа матросов, придворных в кружевах и бархатных костюмах, вице-королевских мушкетеров и жителей пиратского города толпилась на берегу. Здесь появилась пристань, самая настоящая. Красивая, просто антикварная на вид, точно такая же, как в шестнадцатом веке.

Появились и зрители, экскурсия с пассажирского транзитного лайнера, мамонтоводы, летящие на планету Ээт, с остановившегося сейчас на астероиде грузового корабля "Жорж Холодцов", и просто мимоезжие туристы.

Среди пестрых туристов отчетливо заметны были инопланетяне с планеты Евриал. Над толпой зрителей извивались их длинные гибкие шеи, качались треугольные вытянутые головы. Выпуклые неподвижные глаза как будто бы удивленно следили за странными ритуалами аборигенов астероида.

Все ждали главного номера — выхода прекрасной вице-принцессы, отправляющейся в дальнее плавание. Остров с пальмой сегодня считался далекой Ямайкой. Теперь там были видны виртуально наведенные декорации, горизонт, простор океана, настоящего, бескрайнего. Виртуальная установка была еще не настроена окончательно: синее небо над океаном дрожало и качалось.

По дороге к новой пристани два дюжих робота, в тюрбанах и шароварах, с обнаженными стальными торсами, окрашенными черной краской, несли паланкин.

Паланкин, впрочем, был пустым. Знатные дамы не захотели в нем ехать, а может быть, не вместились внутрь. Оторванные, наконец, от зеркала Диана и Августа ехали сзади в открытой карете. Теперь они стали вице-принцессой и королевой-матерью. Лошадей на астероиде так и не нашлось, и карета непостижимым образом двигалась сама по себе.

Ослепленная блеском бутафорских бриллиантов Диана быстро передумала становиться бретером и авантюристом и согласилась на роль вице-принцессы острова Ямайка. На голове у нее теперь сияла маленькая корона из блестящего симилора. Пышное платье с турнюром было усыпано сверкающими драгоценностями и жемчугом. На самом деле, конечно, кристаллами льда и соли, их удерживало в стабильном состоянии особое силовое поле, о нем когда-то говорила Августа. Роль жемчуга отлично сыграли шарики из мамонтовой кости — о них Августа говорила тоже.

Сама она, напудренная добела, в кружевах и сильно декольтированная, сверкала, как витрина ювелирного магазина. Алмазной пылью на бархате и шелке; соляные бриллианты горели, может быть, даже сильнее, чем надо, почти как маленькие фонарики. На голове ее возвышалась высоченная массивная прическа из своих, взбитых, и искусственных волос с разными добавлениями: ленты, обручи, каркас из проволоки. Снаружи эту волосяную башню украшали сверкающие драгоценные будто бы камни, живые цветы и даже игрушечный кораблик сверху.

За их каретой летели маленькие виртуальные ангелы. С обочины дороги кричали, приветствовали зрители. Вице-королева о чем-то говорила, кивая своей прической-башней; конечно, напутствовала дочь в дорогу, давала последние советы. Та что-то почтительно отвечала:

— Да, мамаша!.. Вот были времена: в лом казалось просто до корабля добежать и отплыть куда хочешь.

— Да ладно тебе, дочка, красиво зато. — Бывшей Августе, а теперь вице-королеве, пришлось говорить громче. Ее заглушили звуки оркестра, мимо которого они проезжали.

— А как назвали пьесу?

— Вроде бы никак. Так и не назвали.

— Тяжелое это платье, блин!

— Любили понеудобнее. Кажется, тогда даже силиконовые сиськи носили.

Возле новенького корабля поднималось виртоизображение высокой-высокой стены античного театра. Между ней и толпой зрителей лежала красная дорожка, она тянулась до корабля, до сходней, как было принято в шестнадцатом веке.

Роботы-оркестранты радостно затрубили. Диана теперь шла впереди, в пышном платье со шлейфом. Его, за неимением здесь детей, несли два маленьких блестящих робота, одетых пажами. Сверху глядели евриальцы, свисали их головы.

Евриальцами их называли, конечно, люди. Сами они не говорили совсем. С людьми общались с помощью специальных приборов, а между собой — вообще, неизвестно как.

Непонятно откуда раздавались странные звуки: преувеличенно громкий голос, невнятное бормотание, потом совсем уже непонятные клекот и царапанье; наконец, скрипучий крик попугая.

"Эта бедная невинная старая птица", — сказал какой-то гигант и вздохнул.

— Что это? — поинтересовалась Диана.

— Кто-то в радиорубку залез, — отозвалась сзади Августа. — Испортят генрепетицию, мутанты!

Виртоустановка расширила море, теперь уже океан, необычно большой для этого мира, грандиозный даже. Над горизонтом висели облака, и откуда-то извне слепили будто настоящие солнечные лучи. Казалось, что Диана действительно уплывает куда-то далеко-далеко.

Корабль, уже совсем готовый, наклонившись к воде, стоял на стапелях, деревянных полозьях. С кормы его удерживало несколько туго натянувшихся тросов, по-морскому, "концов". Из люков появлялись и исчезали там действующие лица.

Суровая плазмосварщица, изумив местных зимовщиков и качнув своей прической-башней, поцеловала свою уплывающую в далекие края сценическую дочь в семилоровую корону.

В этом спектакле по собственной пьесе Хлыщ так и не стал благородным идальго. Стал арапом-слугой, а пока, до выхода на палубу, она же сцена, выполнял обязанности режиссера. Несмотря на статус слуги, в праздничном бархатном берете с павлиньими перьями, вымазанный черной краской он сидел в комфортабельном кресле на специальной плавающей платформе с минимегафоном. В речи его теперь возникла начальственная интонация.

— Ну, слава труду, построили, — громко вздохнул он в мегафон. — Как будто бы просто деревянный корабль, вроде большой бочки на воде, а сколько усилий, трудозатрат!..

Из "марса", бочки на вершине грот-мачты для наблюдателя-впередсмотрящего, высунулся Ахилл.

— Слезай оттуда, — закричал режиссер Хлыщ. — Слезай! Ты внизу играешь. Забыл свою роль?

Из воды возле сходен вынырнул Конг, загримированный Посейдоном, с трезубцем и зеленой бородой. Ухмылялся, стоя по пояс в воде.

— Начинаем! — закричал и сердито махнул своим микрофоном Хлыщ. — Всем покинуть борт!

Вице-королева Августа по-мужски размахнулась и с силой метнула бутылку шампанского в сторону новорожденного корабля. На борту появилось белое пенистое пятно. Робот обрубил топором концы. Галеон, все быстрее, заскользил по смазанным солидолом полозьям, врезался грудью в воду. Глубоко погрузился носом, потом поплавком выскочил наверх. Только что возникший корабль, раскачиваясь, держался на поверхности моря.

По колено залитые приливной волной зимовщики и зрители, позабыв про аплодисменты, закричали "Ура". Вице-королевские мушкетеры и пираты потрясали алебардами и абордажными саблями. Кто-то даже выстрелил вверх.

— Поднять паруса! — заглушил всех Хлыщ.

Включился мощный ветродуй. Вихрь взметнул много лет лежавшую пыль. Захлопали незакрытые ставни, с крыши посыпались мусор и песок. Панически закружились в воздухе воробьи и голуби.

Впервые появившийся здесь ветер устремился вперед, понесся над поверхностью моря. Оживил его, погнал перед собой волны. Сразу как-то по-другому запахла вода. Ветер метался внутри астероида. Закачались пальма и кусты на острове, трава и деревья за городом.

Опять качнулся на воде корабль, зашевелился за его кормой флаг Венецианской республики, он так и остался там от прежнего варианта пьесы. По вантам побежали матросы. Ветер стал сильнее. Все здесь впервые увидели зрелище распускающихся парусов.

Совсем внезапно день погас. Наступил такой неожиданный внеурочный мрак. Только на пристани, обозначая ее контуры, горели плошки с маслом. На самом деле, конечно, — плазменные светильники. С грохотом ударили залпом пушки на борту галеона, осветив лица зрителей и розовый пороховой дым. На острове, теперь Ямайке, тоже словно откликнулись пушки. Оттуда поднялись вверх огненные ракеты, и с грохотом стали лопаться вверху, осыпаясь разноцветным огненным дождем. Взлетали и косо летели, некоторые ударялись о небо. Одна, ударившись, даже взорвалась.

— Салют! — крикнул кто-то. Оказывается, гомункулус Карл. Выпивший больше, чем обычно в этот праздничный день, одетый шутом, с погремушкой и в колпаке с бубенчиками.

— Не салют, а фейерверк, — громко поправил его в мегафон Эпильдифор Хлыщ.

На холме за городом вспыхнули огненные вращающиеся колеса. Вдалеке светилось золотым светом виртуальное небо над виртуальным горизонтом. По небу ветер, будто облака, нес пороховой дым.

— Самые древние изделия из пороха на земле, — счел должным прокомментировать Эпильдифор. — Вот так же древние китайцы развлекались: как и мы набивали бамбуковые стволы свежеизобретенным порохом и запускали в небо.

— И кислорода не пожалеем! — воскликнула Августа. Теперь она сверкающей колонной возвышалась над толпой. — Давай, отжигай! — И умолкла от неожиданности.

Так же внезапно день включился вновь. Всё внутри астероида теперь было заполнено дымом и необычными для этого места запахами.

— Ну вот. — Режиссер Хлыщ встал посреди пристани и почему-то протянул руку к "Млечному пути", будто показывал его. — Типа, занавес. Итак, пьеса! "Отелло, мавр венецианский".

Сначала никто не понял, что случилось. Что-то жутко громыхнуло, вспыхнуло. Грохот, будто не вместившийся здесь, внутри, оглушил всех. Через секунду стало понятно, что это взрыв, взорвался корабль.

Обломки посыпались сверху, мгновение назад спокойное море зарябило от них. Так называемый марс, бочка на вершине грот-мачты, взлетел вверх и, ударившись о каменное небо, рассыпался. Дым совсем заполнил сразу ставший тесным астероид.

На воде появлялись головы матросов, ошеломленных таким необычным, смелым аттракционом. Мокрые, они выбирались на берег. Дым стал горьким. Из-за него почти ничего не было видно. Видно только, что "Млечный путь" горит ясным быстрым огнем. На глазах у всех его остов плавно погружался в воду.

— Хорошо, хоть никто не пострадал, — произнес Хлыщ. Мегафон он держал опущенным, но его потерянный голос все равно был слышен всем.

Платон с Титанычем и за всем торжеством, и за всем остальным наблюдали с вышки для прыжков в воду. От взрыва ее сильно тряхнуло. Она накренилась и согнулась, так, что Платон едва удержался, повис, ухватившись за подвернувшийся стальной уголок.

"Acta est fabula", — прозвучал в кармане квакающий голос компьютера.

"Представление окончено", — машинально мысленно перевел Платон.

Титаныч железной рукой схватил его за шиворот, втащил обратно.

Откуда-то опять раздались странные звуки, механический, усиленный чем-то голос, непонятные слова. Показалось, кто-то произнес что-то вроде: "Дело сделано…"

— Ну вот, — уже совсем отчетливо сказал этот кто-то. — Кончились ваши представления, песни-пляски, отеллы всякие. — Стало понятно, что это голос Томсона. — Эти обстоятельства относятся ко всем на борту астероида Зима. Вот так-то, и черт меня побери, джентльмены, со всеми моими потрохами, если это не так!

— Дай-ка сюда. Дай мне! — послышался голос Джеррисона. Мегафон передавал его раздражение так же отчетливо, как и голос. Неестественно громко, будто лист железа, зашуршала какая-то бумага. — Теперь астероид Зима снимается с якоря и идет по курсу, который я вам всем укажу. По орбите, то есть. Под черным флагом джентльменов удачи прямо в пламя преисподней. Мы возродим старые добрые пиратские традиции. И ходить вы будете под моей командой не в деревянном игрушечном кораблике по луже внутри астероида, а в бесконечном космосе. Под флагом сатаны! Так-то, джентльмены. Вот что значит люди с воображением… А тут не пойму, что написано, — пробормотал Джеррисон. — А, понял!.. Будем брать на абордаж корабли всяких лохов беспонтовых, уродов инопланетных, всех. Пассажирские, транспортные, большие, маленькие, всякие. Те, кто попадется под мою горячую руку. Таков мой дьявольский план. Скоро здесь, внутри астероида, не останется места от добычи.

Голос из мегафона теперь был грозным и торжественным. Стало казаться, что там, в радиорубке сейчас кто-то незнакомый и очень значительный, опасный. Платон, наконец, увидел, откуда доносится этот голос — под карнизом дома напротив, будто ласточкино гнездо, прилепилась белая коробочка.

— Теперь вы все под командой капитана, ну, бригадира по-вашему, — раздавалось из коробочки, — капитана Джеррисона Горячая Рука. За нами — могущественные силы…

— У нас, считай, три туза на руках, — перебил его Томсон. — Будет настоящее дело!.. А что такое туз? — спросил он невидимого Джеррисона.

В микрофоне зашуршали голоса. Там опять переругивались громогласным шепотом.

— Какие, на хрен, с вами дела! — громко возмутилась вице-королева Августа. — Кто это? Что за бандерлоги?

Зимовщики и туристы в мокрой и обгорелой одежде глядели вверх, будто эти голоса раздавались прямо с неба. Над морем теперь были видны только накренившаяся палуба "Млечного пути" и мачты с черными, тлеющими остатками парусов.

— По старой пиратской инструкции, — опять вступил Джеррисон, — нами захвачены важнейшие пункты: почты, вокзалы, телеграф…

— Что это такое? — перебив его, спросил Томсон.

— Телеграф? Не знаю, — огрызнулся Джеррисон. — В общем, пока под наш контроль переходят пункт связи, радиорубка то есть. Аптека…

— Почему аптека-то? — не унимался Томсон.

Голоса из радиорубки заглушил протестующий свист Августы. За ней засвистели и зашумели остальные.

Оказывается, теперь Платон не один видел пиратский динамик. Он заметил, что какой-то мушкетер целится в эту коробку из аркебузы. Раздался выстрел, коробка разлетелась, брызнула белыми осколками. Все засвистели еще громче, шум стал ликующим, победным.

С этой вышки Платон увидел, как из радиорубки, невысокого круглого здания в конце Лаврушинского переулка, выбежали двое: Джеррисон и Томсон. Последний нес необычно большой, массивный мушкет.

— Вырвем скипетры у тиранов! — воскликнул Карл и взмахнул своей погремушкой. Сдвинувшаяся с места толпа едва не сбила его с ног.

— Вон они! Вон там бегут! — закричал сверху Платон.

Он заметил, как пираты скрылись в аптеке. Отсюда же было видно, как по улицам городка бегут зимовщики и туристы. Даже евриальцы, волоча брюхо по мостовой, неуклюже ковыляли вслед за всеми.

Матросы и вице-королевские мушкетеры перекрыли переулок с аптекой и сейчас быстро оцепляли ближайший район. Но зимовщики, успевшие прорваться, уже бежали между домами, разглядывая двери и окна. Опавшие при взрыве яблоки из сада Хлыща катились им навстречу.

Платону удалось пробраться к этому месту усложненным окольным путем: по мостику и через квартиру Дианы, чердак и дальше по крышам. Сейчас он видел все, остановившись на крыше дома напротив эпильдифоровского жилища.

Зимовщики уже собирались перед аптекой.

— Меня пропустите, — выкрикивал Ахилл. — Меня! Сейчас я этих успокою. Руку на этих мутантах набил. Кулак даже.

Подбегающая Августа, со свернутой набок прической, в усыпанном солью платье, не останавливаясь, с разбегу ударила в закрытую дверь ногой.

Из окна аптеки высунулся ствол аркебузы. Платон успел узнать в нем обрезок той трубы, которую Томсон и Джеррисон как-то проносили по набережной. Громыхнул выстрел. Пуля ударилась о стену напротив и, отскочив, запрыгала по мостовой. Оказалось, что это и не пуля, а маленькая аптечная гирька. В ответ раздались выстрелы вице-королевских мушкетеров. От оконных ставней аптеки полетели щепки. Узкий переулок заволокло пороховым дымом.

Стоящий на крыше Платон видел, как из окон под ним высунулись пучеглазые головы евриальцев и теперь вращались на тонких шеях. Знаменитые своей непредсказуемостью инопланетяне как-то проникли в этот дом и сейчас наблюдали странный человеческий аттракцион. Послышались необычные кашляющие звуки, издаваемые евриальцами. Может быть, смех?

За углом вице-королевские гвардейцы оттесняли толпу туристов. Те тоже рвались посмотреть новый акт туземного действа, оценить очередную режиссерскую находку Хлыща. Его голос был слышен среди других. А громче всех шумела Диана, неистово стремящаяся к месту битвы.

Опять раздались кашель и кряхтение в очередном репродукторе или, может быть, мегафоне пиратов.

— У вас еще есть шанс, джентльмены, — снова раздался механический голос Джеррисона. — Тот, кто согласится ходить с нами под черным флагом, еще может стать славным космическим пиратом и отправиться с нами в славное плавание. Точнее, в полет. Остальные повиснут на пальмах, за неимением теперь рей. И это также верно, как то, что мое имя Горячая Рука. В общем, предоставляем вам честный выбор…

— Хоть и небольшой, — добавил Томсон.

Послышалось стеклянное звяканье и журчание льющейся жидкости.

— В литейной мастерской на верфи еще одна бронзовая пушка уцелела. — Из кустов смородины в хлыщевском саду послышался голос Конга. — Вот подтащить ее и в упор аптеку расстрелять. Картечью!

Эпильдифора Хлыща, наверное, как хозяина аптеки, все же пропустили. Диана тоже оказалась здесь, среди порохового дыма с кремниевым пистолем в руке. Ее платье с исчезнувшими бриллиантами теперь будто погасло. Только на декольте блестела алмазная пыль.

"В зоне декольте", — совсем некстати подумал глядящий сверху Платон.

— Там они, в твоем заведении заперлись. — Какой-то бородатый мушкетер алебардой показал Хлыщу на недоступную дверь.

— В моем?! Да я им! Смотрите, как я сейчас нанизаю их на этот вертел. — Аптекарь выхватил шпагу, оказавшуюся совсем не бутафорской. Сверкнула полированная сталь. Он подскочил к двери, забарабанил в нее кулаком. — Эй, вы там! Выходи на честный поединок.

Та приоткрылась, показавшаяся рука схватила Эпильдифора за шиворот и мгновенно втащила внутрь.

— Ну вот, — уже без всякого мегафона крикнул сквозь щели в разбитой ставне Томсон. — Теперь у нас настоящий, этот… Как его? Заложник есть.

— А это я, — послышался голос Джеррисона, — капитан Горячая Рука. Ну что, как там с добровольцами в наш славный пиратский экипаж? Записываетесь? Обещаю, веселая у нас жизнь будет. А вот для других, для опоздавших — наоборот. Я предупреждал — эти скоро повиснут на пальмах вместо кокосов или фиников…

Все это время неразличимым фоном звучали доносившиеся из глубины аптеки возмущенные крики Эпильдифора Хлыща.

— Будет у нас здесь база подлинной, как ее… Террористической организации, — все говорил Джеррисон. — Независимое государство, настоящая пиратская республика. Не то что ваша, игрушечная. Так-то, чуваки! Пусть транзитные корабли не отчаливают. Скажите там, что я велел. — Речь Джеррисона сейчас почему-то стала звучать невнятно.

Растерявшиеся теперь зимовщики бессмысленно суетились возле запертой аптеки, не зная, что предпринять. И уже долго. Кто-то даже пытался заглянуть внутрь сквозь щели в разбитой ставне. Ахилл с досадой пнул валявшуюся посреди мостовой растоптанную мушкетерскую шляпу с пластмассовым пером:

— Ну и что теперь будем делать, господа артисты сцены? — выкрикнул он.

— А вон! Несут, — воскликнул что-то сначала непонятное зимовщик в бархатном камзоле и показал рукой в конец переулка.

Оказывается, там появился гомункулус Карл. Звеня бубенчиками на колпаке, он толкал тачку с каким-то деревянным бочонком. Тачка виляла, и сам он шел нетвердо: гомункулус явно успел выпить еще.

— Порох, — объявил он, приблизившись. — Полагаю, пора приступать к следующему акту. Или действию. Об этом надо у режиссера Хлыща спросить. Он где?

Будто устав, Карл сел на бочку, прямо перед вражеским окном и стал набивать трубку табаком.

— Старый добрый черный порох, — вяло объяснил маленький гомункулус, — всего лишь уголь, сера и бертолетова соль.

— А может, эту бочку — к двери, и испарить ее на атомы? — показывая на эту дверь, предложил Ахилл. — Раз уж сегодня взялись, принялись взрывать…

— Только вот этих троих утырков не убьет? — повернулся он к Карлу.

Но тот совсем не слышал его. Ломая спички, он вяло пытался раскурить трубку.

— Эй вы там! Урки-пересидки, — Ахилл заколотил кулаком в дверь. — Выходи!

Но внутри почему-то молчали.

Ахилл все же посмотрел наверх, на крышу, где стоял Платон:

— Ну как, профессор, взрываем?

Платон махнул рукой:

— Давай!

— Ничего, мы аккуратно, — Ахилл бесцеремонно спихнул с бочки Карла, матросы и вельможи подкатили ее к дверям аптеки.

— Высокородные дамы, зажмите уши! — успел крикнуть кто-то.

Грохот потряс узкий Лаврушинский переулок, сразу ставший невидимым из-за порохового дыма. Вдоль этого переулка и в окна домов напротив полетели щепки и обломки.

Зимовщики со шпагами, алебардами и абордажными саблями, наконец, ворвались внутрь захваченной аптеки.

"Paritur pax bello, — торжественно пропищал компьютер в кармане Платона, хотя его никто ни о чем не спрашивал. — Мир создан войной".

Из-за дыма в аптеке ничего не было видно. Под ногами валялись обломки непонятно чего, хрустело разбитое стекло. Пахло разлившимися лекарствами и спиртом. Этих троих, только что запертых здесь внутри, как будто не стало. Их не было видно и слышно, только скрежетал испуганный попугай.

Зимовщики разбрелись в дыму, шагая по битому стеклу, по едко пахнущим лужам.

— Хорошо, что это здание монолитное, цельнокаменное у нас, — послышался чей-то голос. — Будь из какого-нибудь кирпича, на эти самые кирпичи бы и рассыпалось от такого-то взрыва.

— Исчезли бандерлоги эти.

— Тут они, — отозвался кто-то. Оказывается, Конг. Он стоял посреди разгромленного помещения, почти упираясь в потолок и жуя ветку смородины. — Тут лежат. Втроем.

— И Хлыщ?

— Говорю же, все трое.

— Мертвые? — Зимовщики собирались возле Конга. Дым рассеивался, и они как будто появлялись здесь из ничего.

— Живые вполне. Пьяные только совсем. Уничтожило этих сивушное масло, — сказал Конг.

Теперь стали видны защитники аптеки вместе с их заложником. Рядком они лежали на полу.

— Взяли в трюмы спирта до самой ватерлинии и сыграли в оверкиль, — добавил Ахилл. Оказалось, что он стоял рядом с Конгом.

— Капитан, блин! — Ахилл с презрением посмотрел на лежащего Джеррисона. — Эй ты, туловище! Рукам не горячо?

Он поднял самодельную аркебузу пиратов, похожую на массивный костыль:

— В университетский музей что ли ее сдать? Вдруг возьмут.

— Одного кислорода сколько угробили! — сказала Августа сокрушенно.

— Сорвали спектакль, фуганки, — с огорчением произнесла Диана.

— Ничего, — отозвался Ахилл. — За спектакль им еще отдельно суток двое добавят.

— И еще год расстрела мелкими камешками, — с неудовольствием проворчал кто-то.

Сверху со звоном, будто капли воды, падали подвески люстры.

Попугай, ошалевший от взрывов, выстрелов и криков, наконец, обрел голос, оказавшийся почему-то сильно шепелявым.

— "Шпирт! Шпирт!" — раздавалось в разгромленной аптеке.

***

Из-за крыш домов видны были мачты, сейчас перекошенные вкривь и вкось, с черными обрывками парусов. В воздухе висел постоянный теперь запах гари, но его уже не замечали — привыкли. Улицы опять стали пустыми.

Опершись на подоконник, Платон смотрел на окно Дианы, напротив, по ту сторону Андерсеновского моста. Было заметно, как там блестит зеркало. Архаичное стеклянное зеркало, никакое не электронное — включающееся-выключающееся. Мост этот, между ними, немного перекосило после взрыва "Млечного пути". Платон даже помнил ощущение, как будто оставшееся в подошвах ботинок, когда приходилось пробираться по нему — немного боком.

Сейчас он мысленно подсчитывал, сколько еще дней до конца лета. Эта мысль теперь была с ним всегда.

"Может, все-таки улететь назад? — подумал Платон. — Ни на какой не на Марс, не за сокровищами этими призрачными, а обратно домой, в фамильную квартиру, к хомяку Бориске, к лекциям".

Он ощущал, что скоро придет к этому, перестанет сопротивляться таким мыслям. Вот-вот решение станет очевидным и необратимым.

Наверное, это же ощущение испытывает узник, желающий бежать из своей тюрьмы.

— Жаждущий, — пробормотал Платон.

Только его, в отличие от узника, вроде бы ничего здесь не удерживало. Вроде бы?

Как долго он мечтал о моменте, когда он встанет у входного люка восстановленной, совсем готовой "Обсидановой бабочки" и ударит в судовой колокол. Висящий там на специально приваренном кронштейне. Сигнал к отлету. Перед самым выключением солнца, чтобы мгновение получилось особо торжественным.

Но, кажется, этой мечте так и суждено было остаться мечтой.

"Мечтою, — мысленно повторил он. — Ну все, хватит жить в дыре. Как пишут в бумажных Титаночевых книжках — "в самом подлинном значении этого слова".

— Никакого здоровья на это безделье не хватит, — пробормотал он.

— Безделье — само по себе болезнь, — конечно, тут же проквакал в кармане компьютер.

Восстановление "Обсидиановой бабочки" остановилось, замерло намертво. Совсем бессмысленным стало это постоянное нетерпение внутри.

Где-то скрипел приближающийся велосипед. Платон терпеливо ждал, чтобы увидеть, кто это. Это, конечно, оказался бригадир Карл. Он остановился напротив окна Платона.

— Ну вот, — заговорил Карл. — Все катаюсь, езжу повсюду, перемещаюсь по зову печени. Не знаю только, куда. Как теперь жить — весь этиловый запас пираты выжрали. До следующего завоза теперь ждать и ждать. Иссяк спирт мой насущный. Я слышал, сейчас синтезаторы такие изобрели, которые воду в спирт превращают. У вас есть? — с надеждой спросил он.

Платон отрицательно покачал головой.

— А у вас здесь оранжерея, кажется, была? — подумав, в свою очередь спросил он.

— Оранжерея-то есть. И грибная ферма есть. А что толку… — Карл остановил себя, помолчал. — А вам как здесь теперь? Чем занимаетесь? — спросил он. Наверное, не представляя, что кто-то может вообще ничем не заниматься, бездельничать.

— Мое занятие теперь — ждать, — отвечал Платон. — Жду и еще воображаю вот, как мостик этот скоро рухнет. Может, вместе со мной.

— Починим, если вам надо, — рассеяно сказал гомункулус.

"Вот уж нелепая смерть может состояться, — подумал Платон. — Осенью хватятся меня, и даже объяснить никто не сможет, как я погиб, где и почему".

— …Что сами не выпили, то уничтожили, разбили, — оказывается, говорил о чем-то Карл. — Сегодня сдали их, Томсона с Джеррисоном, космопатрулю полицейскому. Забрал мутантов этих полицейский один. Точнее, одна. Эффектная такая женщина.

— Вижу я, как вы чините, — не сдержался Платон. — Тарелку не ремонтируете, а развлекаетесь: то играете, то стреляете. Сколько времени прошло, и все на том же месте.

— А теперь и чинить уже не надо, — произнес что-то непонятное Карл. — Само все восстановилось… А если про спирт, то я уже и из грибов пытался его гнать, но безуспешно…

— Погодите, как само?.. — прервал его Платон.

— Все новенькое теперь стало, — совсем непонятно отозвался маленький гомункулус. — Да! Не научились еще такие деревья выращивать, чтоб на них выпивка и закуска росли.

— А я слышал, на Земле, еще в древности у карибских пиратов такие были, — подумав, заговорил Платон. — Они, впрочем, всегда там были. В Центральной Америке есть такие пальмы…

— Винные пальмы! — подсказал из кармана вездесущий компьютер, сразу догадавшийся о чем речь.

Карл почему-то сдвинулся с места. Развернулся, описав на своем велосипеде полукруг по улице.

Платон уловил его взгляд, направленный на остров:

— Нет, там не винная, я ее видел… Так вот, — продолжал Платон. — Когда-то пираты обрубали верхушку у такой пальмы, дробили в ней сердцевину, а потом пенек этот затыкали затычкой. Через несколько недель внутри получалось вино. Грубоватое, может быть, но для пиратов годилось… Так и до зимы здесь можно просидеть, — помолчав, опять заговорил Платон. — Хотя здесь зимы не бывает. Здесь вообще ничего не бывает.

— Да ладно, — заговорил гомункулус. — Молодежь опять что-нибудь придумает, учинит.

— Учинит, в этом сомнений нет. Вижу, что вы передумали тарелку клеить, — горько завершил Платон. — Попадалово с этими марсианскими сокровищами.

"Даже сны о Марсе перестали сниться", — мысленно добавил он.

— …А ром на галеоне был, на "Млечном пути", — говорил Карл. — Только он теперь в море и морской водой слишком сильно разбавлен. Черт меня побери, джентльмены, если это не так. Как сказали бы два этих удода… — Он провел рукой по затылку, будто искал там колпак с бубенчиками. — Да, война на астероиде Зима! Пять выстрелов, я считал, и еще один взмах шпагой — это уже Эпильдифор. Вот уж понюхали пороху. Нанюхались.

В комнате зазвенел звонок местной виртуальной связи. На тротуаре перед домом медленно стал проявляться полупрозрачный призрак.

"Кукулькан", — узнал Платон.

Постепенно стало заметно, что прозрачный индеец выглядит чем-то необычайно довольным, будто непохожим на самого себя.

— Все! Закончился злой рок, — воскликнул он. — Оказалось, и добрый рок тоже бывает. Открытие сделали, радуйтесь, профессор! Открыли не что-нибудь — эффект обратимости времени. Наконец, свершилось!

— Открытия нам по пути уже встречались. Для нас полезнее другое — чтоб здесь "Обсидиановую бабочку" отремонтировали, — с неудовольствием попытался остановить его Платон. — Сегодня целый день об этом говорю.

— Вернули "Обсидиановую бабочку". Прежнюю. Из глубины времени. Новая теперь тарелка, свежепостроенная, как шестьсот лет назад, — радостно сообщил Кукулькан. — Догадались, нашли принцип движения во времени.

— То есть починили, наконец? — не веря себе, спросил Платон.

— И чинить теперь не надо. Зачем новую чинить?.. Говорю же, такой же стала, какой ее мои предки сделали. Хоть сейчас лети.

— Ну, не совсем такая же, — наконец, заговорил, молчавший до этого Карл. — Мы тоже крепко руки приложили. Успели, много своего добавили. Одни интерьеры теперь чего стоят. Новейший дизайнерский стиль, я даже названия его еще не запомнил… — Карл помолчал, глядя вниз, на раздавленные своим велосипедом гнилые яблоки на мостовой. — Да нет. Зря профессор нас все бранит. Все же лучше, чем раньше, стала. Сколько одних технических решений новых внесли. На уровне изобретений. Я вот…

Платон понял, что надо остановить возникающую ненужную ему дискуссию. Эти двое внизу попытались затормозить его нетерпеливый призыв немедленно отправиться к тарелке.

— Может вам, профессор, какой-нибудь транспорт найти, — предложил Кукулькан.

— Изыщем. Теперь уж подождите еще немного, — поддержал его Карл. — Сейчас уже недолго ждать.

— Ничего, пешком дойду, — твердо решил Платон. — Здесь все близко, а значит — быстро.

Над дверью летающей тарелки висел лозунг, транспарант "Ничего невозможного не бывает".

"Восклицательный знак забыли поставить, — подумал Платон. — А лучше — три".

— Когда изучали здесь этот древний двигатель, а он на перемещении во времени работает, и сделали это открытие. — Кукулькан, наклонив свою угольно-черную голову, первым вошел в дверь "Обсидиановой бабочки".

— Какой же области науки посвящена ваша будущая диссертация, профессор Кукулькан? — церемонно спросил Платон. — Упоминаю это звание, немного опережая ход времени.

"Как часто сейчас звучит это слово "время", — подумал он.

Они стояли в шлюзовой камере. Перед ними медленно открывалась еще одна дверь.

— Теперь буду основателем новой науки, — отвечал Кукулькан. — Вы все не поверите, сам себе завидую. Такая вот самозависть. Еще много-много лет будут изучать меня и мою науку. Все думаю, как ее назвать. Лучше всего, конечно, хронологией. Жаль, что такое слово уже существует. Я даже научился фотографии прошлого делать. Сейчас, правда, фотографирую то, что не более десяти секунд назад исчезло. Но ничего — это только начало…

Дверь, наконец, открылась. Заговорившись, Кукулькан преграждал остальным вход внутрь тарелки:

— Феномен кругового движения космических объектов во времени, включая управляемые корабли, с эффектом возвращения объекта в первоначальное состояние. Это теперь будет название моей будущей докторской диссертации. Нобелевской. Название диссертации длинное должно быть и непонятное, иначе никто внимание не обратит. Только сейчас его придумал. Есть теперь эффект возвращения. В общем, совсем свежая "Обсидиановая бабочка" стала.

Корабль изнутри поразил новизной. Он блестел этой первозданной свежестью, будто кто-то с недоступной человеку тщательностью вычистил здесь все. Оттер все каменное, начистил металлическое. Даже запах внутри стал совсем другим.

И пол, по которому двигались сейчас Кукулькан, Платон и Карл, был совсем новеньким, ровным. На нем (только что!) индейцы нанесли насечки сеточкой, чтобы не скользить и не падать. Только теперь было понятно, какой старенькой, ветхой, убогой какой-то была тарелка раньше.

Платон, оказывается, почти не замечал, не обращал внимания на то, что "Обсидиановая бабочка" когда-то была выкрашена изнутри какой-то сухой искрошившейся краской, похожей на охру, в тревожный оранжевый цвет. Охра исчезла. Стены и потолки покрывали обновившиеся, горящие новыми красками фрески, все время находились новые, незнакомые, наверное, раньше осыпавшиеся.

Оказывается, древние индейские исполины любили хрусталь, настоящий, горный. И вообще открылось множество неожиданного, для археологии нового и неизвестного о вещественном мире былых месоиндейцев.

— И что, людей тоже научатся так обновлять? — Карл кружился по освежённым и как будто даже ставшими больше отсекам. На его лице окончательно возникло выражение, не имеющее названия, но свойственное экскурсантам во всех музеях.

— Пока не могу сказать, не знаю, — отвечал Кукулькан. — Я еще начинающий первооткрыватель, еще неопытный специалист…

— Да научатся, конечно, — перебил Кукулькана, не дал ему говорить дальше Платон. Откуда-то возник и рос при виде всего этого оптимизм.

Ярко блестели металлические детали, дверные ручки, возникшая ниоткуда индейская утварь, весь этот непонятный с первого взгляда металл. Обнаружилась даже текущая вдоль стены вода в извилистой канавке — некий искусственный ручеек. В обновленном этом, ставшем незнакомым корабле казалось, что уж точно теперь где-то здесь прячутся его прежние хозяева — древние индейские боги.

— А я еще хотел сюда верхом на велосипеде въехать. — Гулко, непривычно звучал голос Карла. — Обстановка — ничего, я одобряю. До сих пор только внутри тарелку видел, механические кишки ее.

— Уже везде про нее написали, — говорил Кукулькан. — В газете-интернете. Прорыв в прошлое, говорят.

Никаких рычагов, никаких прежних массивных механических приспособлений не было видно, не встречалось.

— У нас, на Зиме, даже новые приборы изобрели, — продолжал Карл. — Каких никогда не бывало. Такие новейшие, что у них даже названия нет. Вот этот, например. Для измерения изменения скорости времени. Есть, оказывается, и такое изменение. Много чего, оказывается, есть. — Маленький гомункулус на ходу вертел головой, отыскивая что-то установленное зимовщиками, гордо тыкал в это пальцем. — В общем, кругом только новейшее оборудование, аппаратура — машина-зверь. Теперь давай рули, Кукулькан!

Становилось понятным, что их летающая тарелка сейчас опять стала незнакомой. Появилось современнейшее модное освещение, разноцветный свет внезапно возникал и плавно гаснул в самых неожиданных местах. Перед первопроходцами раскрывались все новые детали интерьера.

— Вот и приметы двадцать третьего века. Современность! — произнес Кукулькан.

Над головой теперь не было потолка, вместо него была будто поверхность моря, видимая со дна. Вокруг — спиральные колонны, будто из блекло-мутной, разного цвета воды. Они словно не шли, а плыли теперь среди застывшей, остановившейся под воздействием специальных силовых полей воды: среди неподвижных, странно освещенных струй, водяных столбов и даже брызг. Не виданный еще никем из них, только теоретически знакомый им стиль с явным инопланетным влиянием. Кажется, создатель этого модного, самого последнего дизайнерского направления был родом с какой-то водной планеты, подводный ее житель.

"Аккордеонизм", — вспомнил, наконец, Платон.

Так почему-то назывался этот стиль.

— Как говорили в старину, приметы "суперсовременности", — произнес он. Такие ветхозаветные слова Платон сейчас слышал от Титаныча, начитавшегося старинных книг. — Теперь мы не прежняя нищета, голь перекатная.

— А если наш астероид так обновить, этот наш Ошибочный мир, то станет он опять просто камнем, — задумчиво сказал Карл, — цельным, без всякого содержания.

По пути они заглядывали в каюты. Здесь тоже все преобразилось. Появилась мебель, настоящая, как на самом лучшем космическом лайнере — среди сияющих новизной свежих индейских фресок.

Все, весь остальной экипаж летающей тарелки тоже оказался здесь. Издалека слышались их голоса.

— Какая красивая теперь наша "Бабочка" стала, — доносился голос Дианы.

— Смотрите, даже ручки на дверях появились — те, которые Томсон открутил.

Платон понял, что ручки и еще многое здесь из платины, молибдена и всяких таких металлов, как известно, распространенных на Марсе.

В самом большом отсеке в центре тарелки они неожиданно наткнулись на Титаныча. Металлический старик, прежний: изношенный, тусклый, выглядел тут как-то нелепо. Он молча стоял возле каменного кресла. Непонятно почему оно сохранилось здесь: всем памятное кресло, похожее на трон, рычаги с платиновыми ручками возле него. Наверное, в качестве какого-то оригинального дополнения ко всему этому вокруг, может быть — необычного украшения. Все остальное в этом большом зале неузнаваемо изменилось, только остался еще каменный бог с жертвенным бассейном перед ним.

Голоса молодежи приближались. Судя по громкости, новый стиль им нравился. Наконец, все трое, Диана, Конг и Ахилл появились, зашумели, приветствуя остальных. В разноцветном свете их лица синели и зеленели, как у довольных утопленников.

Титаныч один здесь помалкивал. Платон теперь научился понимать его молчание, сейчас он один ощущал недовольство старика, не одобрявшего изменений.

Все остановились у нового аквариума. Сейчас это была целая водяная стена с водорослями, искусственными кораллами и скалами, резиновыми морскими звездами и пластиковыми медузами. Стекла в нем теперь не было, воду тоже удерживало силовое поле. Единственный оставшийся в живых луциан тыкался в него губастым ртом. Здесь он получил прозвище Карпуша. Ахилл похлопал ладонью по невидимой стенке:

— Теперь ты, Карпуша, тоже член экипажа. Когда вернемся на твою родину, отпустим тебя на волю. Торжественно, как героя, при большом скоплении народа.

Конг с удовольствием глядел на оставленное дизайнерами на столе в центре каюты красное, пасхально раскрашенное страусиное яйцо. Вероятно, это была завершающая деталь всего дизайнерского ансамбля. Непознаваемый изгиб инопланетной логики.

— А яйца этому каменному богу можно? — спросил Конг. — В жертву? Хорошо, что теперь нахлебников этих нет.

— Ну все, поднимаем "Бабочку", летим на Марс, — сказала Диана и даже нетерпеливо топнула ногой. — Сейчас уже никто не мешает. Не получиться у нас не может, — произнесла она свою любимую фразу.

— Хотя нет, прямо сейчас улететь не сумеем, — подумав, добавила с сожалением.

— Прыткая какая! — заговорил, наконец, Титаныч.

— Весьма подвижное поколение, — высказался Карл.

 

Опять приключения в космосе

— Эх! — сказал Титаныч. — Надо было тебе, Кукулькан, не открытия делать, не в университете твоем торчать виртуально, а двигатели, оборудование изучать. Ты при машине поставлен.

— Теперь с механикой покончено, — ответил Кукулькан. — Остыл я к механике, бросил все свои прежние увлечения. Ничего, старик, до Марса уже близко. Рукой подать.

— Доберемся. Как-нибудь домчит, — произнес сидящий невдалеке Ахилл. — Все-таки будущее светило неизвестно какой пока науки. Ему сам Нобель должен.

— Рукой!.. — ворчал Титаныч. — Нам всем еще дотянуть, дожить до этого Марса надо. А то накроемся, завяжем коры, и никакие открытия не помогут. Такому светилу я бы и на трамвае не доверил людей возить.

Упоминание о таком архаичном транспорте, как трамвай, почему-то рассмешило весь экипаж. Ахилл, сидевший с большой кружкой на краю жертвенного бассейна рядом с каменным идолом, едва не подавился чаем.

Сегодня все собрались в большой каюте посреди тарелки. Здесь иногда вспоминали, что ее еще называли кают-компанией.

Платон вспомнил, что его большой недруг, комар, остался на астероиде. Радовало, что, наконец, удалось избавиться от врага. Теперь, наверное, комар этот каждую ночь в одиночестве кружит, звенит в покинутой комнате, недоумевает, куда делась его жертва. Злорадная радость.

— Я уже начал диссертацию эту нобелевскую писать, — рассказывал теперь Кукулькан. — А самое начало написал кровью, чтобы спора об авторстве не было, не возникало. Дополнительный аргумент. Всегда можно сделать экспертизу, а то мало ли чумидонов, готовых чужое открытие увести.

Наверное, не замечая этого, Кукулькан теперь вещал тоном лектора, каким читал лекции в своем УИЦА:

— Вот-вот появится новая эпоха. Такие возможности, которые всем покажутся чудом. — Он, кажется, переходил на любимую тему. В последнее время часто говорил об этом, любил. — Откроют для всех возврат во времени. Это ведь вечная молодость, на полном умняке. Значит, люди превратятся в богов. Древние хорошо разбирались в этих вопросах. А кто-то еще смеялся над их мифами.

В углу, за дизайнерским, будто заледеневшим, фонтаном, среди наваленных на полу Титаночевых книг устроила свое гнездо кошка, захваченная на Зиме. По ее брюху ползали разноцветные недавно появившиеся котята.

Их мать сейчас спала, по кошачьему лицу было видно, как внимательно она смотрит свой сон. Вот что-то пропищала — тоненько, будто во сне разговаривала на мышином языке.

"И еще можно будет постоянно откладывать дела на завтра"- подумал Платон.

— Все равно завтра это всегда можно будет вернуть, — сказал он вслух. — В прошлое возвращаться будем, а в будущее все равно нельзя.

— Будущее самим делать надо, — с неестественной для своего возраста нравоучительностью произнесла Диана. — Каким его сделаем, таким оно и будет. В будущее — этого даже боги не умели.

— Наши, может быть, и умели, — возразил Кукулькан.

— Достал ты, Кукулькан, со своей наукой, — с неудовольствием отозвалась Диана. — Время, время! Все время о своем времени. Я валяюсь!

Перед ней стояли большие, в человеческий рост, часы, похожие на замок, позолоченные и причудливо украшенные. Подарок бригадира Карла экипажу "Обсидиановой бабочки". Часы эти были необычными: через каждые двенадцать часов, когда раздавался бой, из ворот замка выезжали маленькие фигурки, металлические куклы — одна за другой. Пышная и длинная кавалькада, что-то по мотивам эпильдифоровской пьесы, персонажи его "Отелло". Каждый раз эти кукольные церемонии продолжались почти полчаса. Не насмотревшаяся еще на них Диана сейчас терпеливо, будто кошка у мышиной норки, дожидалась полночи, не спускала глаз с этих игрушечных ворот.

— Стоит ли так наезжать на нашего Пернатого Змея? — заговорил Платон. — Подобные вот открытия, подобные возможности для человечества — и есть сокровище. — В этой такой уютной кают-компании, в таком мягком кресле он почувствовал себя, наконец, преподавателем университета. — И никакие другие сокровища, так называемые, не нужны.

— Нет, нужны! — звонко возразила Диана.

— Ваши слова, профессор, почти тост, — произнес Ахилл. — Надо поднять бокалы.

Он опустил руку в жертвенный бассейн, сейчас, конечно, согласно дизайнерскому замыслу наполненный водой и достал со дна здоровенную, литра на два, бутылку шампанского:

— Титаныч не считается, он любую, даже такую, влагу не любит… Это шампанское хотели перед отлетом о борт нашей "Бабочки" разбить да вот забыли.

— Ну и хорошо, — сказал Конг. — Хорошо, что забыли. Сейчас и отметим этот отлет.

— То, что не разбили — примета не очень, — пробурчал Титаныч. — Дурная… А я вот за то, чтобы прошлое прошлым было. Нечего его с настоящим мешать. Вы, молодые, не подозреваете, какое это ценное вещество — прошедшее время.

— Скоро не будет прошедшего, — негромко пробормотал Кукулькан.

Стрелки из гольдина на выложенном разноцветным авантюрином циферблате, наконец, встретились на цифре двенадцать. Пробило двенадцать раз. Будто издалека, из маленькой, нигде не существующей страны продолжал доноситься звон колоколов какого-то невидимого собора, пение труб. Послышалась мелодия — совсем сказочная, кто-то будто бил по маленькому ксилофону совсем маленькими молоточками.

Открылись ворота, над которыми из микроскопически мелких камешков дугой было выложено "Quidquid vides currit cum tempore". Опустился крепостной мост.

Каждый день в представлениях, которые давали фигурки из часов, что-то менялось, и всегда было непонятно, что именно на этот раз.

Кукла, изображающая Диану, всегда появлялась в новом платье. Вот и она — маленькая Диана выехала первой, в открытой карете, под звуки менуэта, в платье из блестящей серебристой фольги.

— Привет! — пискнула кукла, здороваясь с Дианой большой.

Следом появилась фигурка Августы. Сегодня с неимоверно высокой, выше ее самой, прической и в платье с широченным турнюром, вся сверкающая такой знакомой алмазной пылью. За ней — Эпильдифор с проволочками, торчащими из головы и длинными тараканьими усами, в бархатном камзоле, с маленькой шпажонкой. На ходу он снимал шляпу и, отставляя ножку, гнулся перед дамами в церемонном поклоне. Под звонкую и отрывистую музыку ксилофона выплыл кораблик, на верхушках мачт сидели Ахилл и Конг, махали блестящими абордажными саблями. Ударил салют — всеми двумя орудиями левого борта.

Кукольное представление продолжалось. Из ворот замка выехал Платон в рыцарских латах на белом крылатом коне. Ксилофон выбивал прокофьевский Танец рыцарей из "Ромео и Джульетты". Через каждые несколько шагов рыцарь взмахивал мечом, а конь подскакивал — видимо, считалось, что вставал на дыбы.

"Avida est periculi virtus", — тоненьким голосом выкрикнул рыцарь. Непонятно откуда старый гном, автор часов, узнал девиз его рода. Наверное, компьютеры пронюхали эти сведения в интернете.

— А что это значит? — конечно, не удержалась от вопроса любопытная Диана, повернулась к остальным.

— Доблесть жаждет опасности, — опередил Платона его компьютер.

Диана ждала дальше, следующего. Появилась кукла самого Карла, в пестром трико и шутовском колпаке. Шут махал бубном, кривлялся и кланялся в разные стороны. Умолкла музыка, и отзвенели колокола в соборе — точнее, конечно, колокольчики. Кукольное представление заканчивалось. Фигурки, сделав круг, исчезали в других воротах. Вот исчезли все. На прощание крошечный Карл, взмахнув бубном, пискляво выкрикнул:

"Fuga temporum".

***

Кошка подошла к плите и села, вопросительно мяукнув.

— Да понял, понял, — проворчал Титаныч, поднимая крышку кастрюли.

— Все! Больше не могу. — Сидящий у стола Конг отвалился на спинку кресла, положил на живот огромную, похожую на совок для мусора, ладонь. От гигантского круглого пирога с фасолью остался последний сегмент.

— Удивительные для меня слова, — признался инопланетянин. — Вот и нашло на меня насыщение, первый раз в жизни. До сих пор не понимал, что это такое. Думал, что жрать бесконечно могу, не отрываясь. Хорошо, этих дармоедов теперь нет, — уже в который раз за время этого полета повторил он.

— Кончились у тебя конкуренты, — произнес сидящий напротив Ахилл.

— Все, сбросили балласт, теперь я последним обжорой на борту остался.

— Да, отшумели эти утырки. Ну и учинили они в последний раз!.. Содом и Геморрой, как говорится. Сколько крови всем свернули.

Здесь успокаивающе, по-домашнему пахло луком. Диана в уголке за замерзшим фонтаном гладила котят. Зашедший в кают-компанию Платон присел рядом.

— Смотри, какие котята, — сказала Диана. — Белые, как снежные комочки, только теплые.

Подошедшая кошка требовательно ткнулась в ладонь Платона лбом, желала, чтобы погладили и её.

— Вот отвезем тебя с семьей на Землю, — встретил Платон ее, — познакомим с хомяком Дениской. Но предупреждаю, для тебя он несъедобный.

Теперь Платон и Диана вместе гладили кошку, соприкасаясь руками и улыбаясь. Та этого не замечала, мурлыкала, сжимая палец Платона когтистой ладошкой. Безымянная когда-то кошка, найденная посреди космоса. И котята, вообще неизвестно откуда появившиеся в этом мире.

Диана прозвала ее Укусикой. Та заслужила это прозвище, потому что при первой встрече ухватила Диану лапами за ногу и укусила за ботинок.

Титаныч косился на них всех, и только Платон видел, что с недоумением.

— Вот в тебе, Титаныч, сердце железное… — заговорил он.

— Нету у меня сердца, — прервав его, сердито буркнул старый кухонный робот.

— Вот именно. Вот и не заложили в тебя любви к животным. Потому что некуда.

"Это родительский инстинкт, а откуда он у этого железного бедняги", — подумал Платон, глядя на Диану. Та подносила пищащих котят к лицу, разглядывая их и даже как будто вдыхая их запах.

Зазвенел сигнал телевизионной связи, на потолке стало проявляться изображение чего-то поначалу непонятного. Оказалось, что комнаты гомункулуса Карла на астероиде Зима. Рядом с Карлом горел, как всем было известно, запрещенный вообще-то там камин с кузнечным горном. Гости с Зимы заглядывали сейчас часто, но, в основном, в виде виртуальных тел.

Обновленная, всякого вида, связь в тарелке теперь была самой современной и совершенной, но именно сейчас звук потерялся где-то по дороге, свернул куда-то не туда. Карл на потолке беззвучно разевал рот, что-то говорил. Где-то в другом мире, в астрономическом удалении отсюда свет горящего древесного угля освещал бородатое лицо гнома. Судя по всему там сейчас была ночь, время его досуга.

— А, еще один! Карл! — приветствовал его Конг, не задумываясь, слышат ли его. Он уже пил из здоровенной кружки кофе с перцем, закусывая куском масла. — Чего в виртуале не заходишь? Мы здесь к призракам привыкли. Давай заходи, садись к столу. Все равно завиртуаленные, как едоки, нам не опасны.

Комната Карла вверху теперь была видна во весь потолок. Железные и каменные поделки загромождали там все стены, стояли на полу, повсюду. Остался только узкий проход и круг свободного пространства перед камином вокруг верстака.

Карл почему-то показывал небольшой молоток, потом, будто забыв про всех, и вблизи, и вдали, склонился к чему-то мелкому, доступному только его зрению. Редко и внимательно стал наносить слабые удары этим молоточком.

— …Сейчас шарманку с механическим театром, — внезапно донесся, возник голос гомункулуса. — Пусть куклы сыграют то, что нам самим не удалось.

— Ничего, и сами доиграем, — отозвалась из кошачьего угла Диана. — Завернем к вам на обратном пути. Может, тогда уже Кукулькан и временем управлять научится, как обещал. Тогда много свободного времени будет — сколько хочешь.

Платон как будто не слышал, что она говорит. Он глядел на нее, стараясь не пропустить все ее подробности. Сейчас Диана была в белой домашней маечке, кажется, та называлась футболка. Таким красивым было в ней все, и эта футболка, и даже орнамент на ней — из каких-то звездочек. И звездочки тоже были особенные. Никто, кроме него, сейчас не видел, как они красивы.

"Хорошо, что невозможно кому-то прочесть мои мысли. Чувствую себя полным идиотом".

— Вот изобретут скоро вечную молодость, — говорил Титаныч, что-то переставляя на плите, — и будут люди жить долго-долго, сколько захотят. А потом, думаю, узнают секрет жизни: кто они, люди, откуда приходят и куда уходят. И когда жизнь чья-то станет уже совсем неприлично длинной, человек может узнать секрет этот, изучить на специальных курсах. И тогда вечно жить станет неинтересно. Можно спокойно уходить.

Где-то далеко Карл, достав большой, словно великоватый для него, платок, задумчиво сморкался в него. Первобытный дрожащий свет горящего угля подробно освещал его морщинистое, грубое, как мозолистая пятка, лицо. В углу видна была икона "Неиспиваемая чаша", будто бы помогающая от алкоголизма.

— Я предполагаю, — сказал он, — что скоро старики будут покидать этот мир, возвращаясь в прошлое. Появится такой обычай. Я бы сам этот вариант предпочел.

— А может мне тоже в прошлое вернуться? — произнесла Диана, как будто спрашивая разрешения у самой себя. — Там так хорошо было.

— Какое у тебя прошлое, — сказал на это Платон. — Одно детство.

— Хотя бы в детство. Дети лучше

— Что же поделаешь, — осторожно возразил Платон. — Взрослые тоже нужны, дети из взрослых получаются.

— У нас в доме старик один живет, — заговорила Диана. — Все время гуляет во дворе со своим псом, механическим. Таким старым, что с него уже не только шерсть слезла, но и шкура его искусственная протерлась. Ржавое железо видно. Очень любит этого пса.

— Скоро все помолодеют. Как наша "Обсидиановая бабочка", — произнес Титаныч. — Говорил уже. Спасутся от старости. Не останется стариков, ни железных, ни мясных.

— Я вот тут сидел у себя, — заговорил Карл. — Мысли всякие переполняют, вот не выдержал и решил вас навестить, с вами поделиться. У меня ведь день рождения сегодня. Уже так много лет назад вылупился из своей пробирки. Ну, ну… — остановил он хор голосов. — Нашли, с чем поздравлять. Поздравите, когда я опять молодым стану. — Он помолчал. — Вот вы почти победили время.

— Не мы и пока не победили, но скоро.

— Вот когда это скоро пройдет, решил я вернуться назад, в прошлое. Такое решение принял. Можно ведь будет тогда жить снова начать. Снова начну этот астероид изнутри долбить. Теперь во второй раз. А что, не только же кукольные миры создавать. Но тогда все по-другому будет. Я уже специалист по сотворению миров. Теперь такой мир сделаю! Есть у меня идеи. И назвать его нужно будет по-другому Может быть, "Отелло", как пьесу вашу. Или просто Порт-Ройал? Теперь я знаю, помню, где какой камень залегает. Уже продумал, куда, на что каждый пустить. Думаю, как только море зальем, сразу парусный флот туда запустить. И город сделать вроде пиратского. Как в пьесе Эпильдифоровой. Порт-Ройал. С пиратами и пальмами. Для туристов с Марса, с Луны, со всяких безводных планет мрачных к нам турист хлынет. Так сделать, чтоб было весело. Попугаев побольше развести, чаек. Колибри, бабочек. Жизнь закипит. И самое главное, для детей что-нибудь завести. — Карл замолчал ненадолго. — Хотя я не знаю, что именно, я детей не видел никогда. И сам таким не был. Но есть же специалисты по таким делам, по детям. И по веселью специалистов найдем. Я-то сам в этом не очень. По веселью ведь тоже бывают. Может, в вашем университете как раз и готовят.

— Готовят, — утвердительно кивнул головой Ахилл. — А еще в УИЦА. Есть такой универ в Центральной Америке. Вот там народ забавный, как раз для этого сгодится.

— Основное, важнейшее здесь — чтоб детям было весело. Я даже вот что думаю. Раз в год, допустим, один маленький корабль можно взорвать. Вроде как по установившейся традиции. Морской бой при этом устроить, с абордажем, стрельбой. Детям, думаю, понравится. Получится, что недаром Эпильдифор с нашими зимовщиками репетировал, тренировал их. Многие теперь жалеют, что не удалось в морском бою участвовать. Тоже хотят вместе со мной новую жилзону в новом астероиде создавать. Вообще, разворошили вы наш Ошибочный мир этим провалившимся спектаклем.

Карл, увлекшись, говорил не переставая:

— А если опять неправильный мир получится, если хоть в чем-то он мне не понравится, снова в прошлое вернусь. Сделаю все, доведу до совершенства. Хоть с третьей попытки, хоть с десятой.

***

Весь этот большой отсек на корабле занимал длинный, изогнутый дугой пульт управления. Новейший, совершенный — отнюдь не те прежние несколько рычагов у каменного кресла. Сегодня почти все кладоискатели были здесь, сидели перед пультом в разных концах.

Отсек этот при ремонте был создан из отрезка прежнего коридора, и тот сейчас узнавался с трудом, еле-еле держался в памяти. Проходивший по нему Платон остановился перед круглым барельефом на стене. Когда-то изображение на нем было стерто, сбито и совсем неразличимо. Теперь оно превратилось во что-то вроде каменного портрета, отчетливого и яркого. Изображено было лицо какого-то носатого мужика с перьями на голове, сильно похожего на Кукулькана.

Сам Кукулькан сидел невдалеке и, глядя на монитор невиртуальной связи, с кем-то разговаривал. Понятно было только то, что речь его состоит вперемешку из испанских и совсем уже непонятных индейских слов. Сидящий дальше Конг тоже разговаривал с кем-то на своем языке. Если можно было назвать языком эти странные звуки.

Оказывается, все собрались здесь для того, чтобы поболтать со своими знакомыми в разных концах космоса. Платон, стараясь не смотреть на чужие мониторы, отошел в другой конец отсека.

Теперь близко. Недалеко осталось, — стал слышен Ахилл. — Почти как от Земли до Луны. Вот навестим, как следует, Красную планету и домой. А у вас как там жизнь протекает?.. Я бы тоже сейчас на соревнованиях оттянулся. Но ничего, скоро буду… Насчет погоды на Марсе пока не знаю. Знаю только, что сильно холодно бывает. Холодно, а иногда ничего, не очень. Может быть, в один и тот же день. В один сол, так день на Марсе называется… Нет, на лыжах на Марсе вряд ли удастся, не до того. Не до лыжных прогулок, местных красот. Спустимся на космодром базы РЗМ, там рядом загрузимся сокровищами и сразу назад… РЗМ? Так это значит — редкоземельные металлы. Такие металлы на Марсе добываются, должен знать. А уж где золото, индейские сокровища спрятаны — этого даже я точно не знаю. Это во всей галактике только один человек знает…

Платон отошел. В самом дальнем конце отсека сидела Диана. Положив подбородок на ладонь, она как будто рассматривала что-то на пульте перед собой. Ближе оказалось, что это что-то — Эпильдифор Хлыщ, перенесшийся сюда в виде виртуального тела. Скорее даже тельца, маленького, висящего над стеклометаллической поверхностью пульта.

— … Первым попавшимся подручным средством. — Услышал Платон тоненький голос, — то есть спиртом. Вот так и удалось остановить хулиганов. Удалось. Если бы не я, они бы еще больше бед натворили.

Диана с каким-то непонятным выражением, будто задумавшись, смотрела на него сверху.

— И в таком преувеличенном виде ты также красива, — произнес маленький фантом. — И даже эти усики тебе идут.

— Какие усики! — Диана ухватила себя за верхнюю губу.

Платону хотелось прервать разговор этих двоих, но он не знал как.

"И почему", — Как-то он не был уверен, что имеет на это право.

Маленький Эпильдифор ростом (или теперь уже величиной?) был таким же, как его механическая копия из часов, только одет по-другому, и еще блеклым, куда менее ярким…

За спиной Дианы возникли Конг и Ахилл. Эти трое возвышались над Эпильдифором, как гулливеры над лилипутом.

— Это кто такой, не разгляжу? — заговорил Ахилл, показывая на маленького человечка пальцем. Палец свободно прошел сквозь бесплотный виртуальный фантом. Фантом при этом вздрогнул.

— А помнишь, был на астероиде такой, еще усы у него были, как у таракана, — отозвался на это Конг.

— Это который на запах спирта перебежал? Что-то ты съежился, — продолжал Ахилл. — Ну и назлоупотреблялся ты этого спирта.

— Я, чтоб хулиганов остановить, — пискнул Эпильдифор. — И остановил!..

— И чего к нам? — спросил Конг. — Здесь тебя только плохому научат.

Диана с выразительным неудовольствием посмотрела через плечо на Конга с Ахиллом.

— Ладно, не заморачивайся, малыш, — произнес Ахилл. — Шутить изволим.

Платон отошел. Нетерпение, возникшее на астероиде Зима, не унималось, не оставляло его и здесь. Только цели теперь были другими, вернее, одна, последняя, цель. Марс. В нетерпении этом он шел и шел по коридору, и, только опять увидев вдали перед собой Диану, вспомнил, что коридор круглый, и он ходит по кругу.

Диана стояла перед зеркалом. Перед одним из зеркал, местных, необычных, исполненных в виде круглых висящих в воздухе пузырей. С тревожным вниманием она глядела в пузырь, ощупывая пальцем верхнюю губу.

***

" И все-таки медленно эта древняя тарелка ползет. На обычном пассажирском лайнере от Земли максимум за неделю бы добрались". — Здешняя каюта Платона теперь была похожа на его кабинет в Петербургском университете. Только книги были настоящими. Платон купил на астероиде Зима много бумажных книг, целую библиотеку. Некоторые не поместились на полках и лежали на полу в разных углах. Дизайнеры, потрудившиеся здесь над интерьерами, наверняка, огорчились бы, увидев такое.

В одном из книжных завалов сейчас копошилась кошка, притащила и ела там кусок консервированного кальмара. И вдруг, коротко мяукнув, бросилась к выходу из каюты. Оказывается, услышала бой часов и побежала смотреть на очередной парад металлических кукол.

Прошмыгнула между ног Платона, уже собравшегося войти к себе. Тот оглянулся и увидел, как Укусика затормозила, припала к полу, с напряженным вниманием следя за воротами маленького замка, которые сейчас медленно открывались. Напружинилась всем телом и сдерживалась, чтоб не кинуться на появившиеся фигурки, кривляющиеся, будто дразнившие ее. Диана уже научила кошку, что этого делать не стоит. Может быть, та сегодня удивлялась, что Дианы нет, но пока металлических кукол не трогала, терпела.

Внимательно относящийся к своей внешности Конг, включил зеркала-шары и стоял перед ними, будто культурист принимая картинные позы. Отражался во всех шарах, в последнее время внезапно густо заросший волосами, отчего стал совсем похож на гориллу. Сейчас отразился и проходивший за его спиной Платон с недавно появившейся густой длинной бородой.

"Окладистой бородой, — подумал Платон, как-то и забывший про нее. — Теперь увидел, что это такое. На древнего байкера стал похож. Еще бы пивной живот спереди".

— А что, волосатым даже неплохо, — заговорил Конг. — Мужественно так. Вроде гориллы, только без хвоста. Вот появлюсь в родной деревне — все анфиски отпадут.

— У горилл нет хвоста, — остановился Платон. — Точнее, не было. Сейчас ведь горилл не осталось.

В дверях кают-компании появился Титаныч, сказал:

— Я их, горилл, когда-то давно видал, в горах Конго. Успел увидеть. Помню, сыро там было очень. Тогда молодым был, о здоровье не заботился. Я, Платон, с твоим отцом и твоим дедом где только не побывал. — Металлический старик, кажется, опять переключился на любимую тему. — Все обитаемые миры мы обошли. И в экспедициях, археологических и разных, и на охоте. Ходили и на медведя, и на слона. И на мамонта. На планете Главк, Финей. Еще Ээт помню. Пока охоту разрешали.

 

Приключения на Марсе, или На другом конце радуги

— Теперь, считай, долетели. Почти, — сказал Титаныч.

В судовой телескоп неестественно близко — будто только протяни руку — был виден Марс. Шар, словно небрежно покрашенный темно-розовой краской, и покрашенный плохо: слой краски весь в трещинах и сколах. На этой блеклой поверхности отчетливо заметны купола базы РЗМ, похожие на несколько прилипших друг к другу, радужных мыльных пузырей. "Сверхновый свет", — всплывал в голове газетный штамп.

"Да, теперь рядом, — подумал Платон, тоже остановившись у телескопа. — И сокровища, и окончание всего этого. Какая она первобытная, радость победителя".

— …Сейчас чувствую такое облегчение, — оказывается, что-то подобное говорил рядом Титаныч. — Осуществилось, наконец. Этой молодежи и не скажешь, и не объяснишь, что все было невозможно почти. — Он покосился на Кукулькана, сидевшего рядом за пультом управления.

— Теперь слушай внимательно, Титаныч, — остановил его Платон. Будто только сейчас он опять стал деканом и организатором этой экспедиции. — Как только спустимся в порту базы, там же сразу нанимаем грузовые вездеходы и идем в этот кратер… Ну, там, на месте, я покажу куда. За пару суток или чуть больше доберемся. Легко.

— Надо вездеходов побольше брать, — озабоченно произнес Титаныч. — Золото на обратном пути придется везти да еще и статую большую. По прикидкам много его получается, солидный груз.

— Ничего, — вмешался Кукулькан, — все оплатим. Теперь у нас золота много. Почти в руках его держим, целая золотая гора… — И почему-то резко прервал себя, пристально оглядывая мониторы.

— Подожди, еще не держим, — ворчливо произнес Титаныч. — Как говорил в таких случаях сэр Сократ, не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Хотя, по правде, я и сам не знаю, что за гоп такой, почему через него прыгают…

— Что-то цифры мне на мониторах не нравятся, — не слушая его, сказал Кукулькан. Он стал с непонятной поспешностью что-то переключать, нажимать кнопки на пульте перед собой. Подбежавшая кошка внимательно следила, не понимая смысла этой игры.

— А сейчас, глядите, все цифры вообще замерли, — с удивлением произнес Кукулькан. — Будто нарисованные. Смотри, и на часах даже.

Платон, сейчас остановившийся в дверях кают-компании, тоже видел: стрелки на часах работы Карла замерли и даже как будто скакнули назад.

— Что-то глючит. Какие-то завихрения времени здесь. — Голос Кукулькана почему-то изменился, стал низким и тягучим. Кукулькан растягивал каждое слово, будто дразнился. — Слишком быстро мы к Марсу приближаемся, такой скорости и не бывает вообще.

В этой трудноразличимой речи все равно была заметна тревога.

Часы уже давно били, часто и непрерывно, отбивая, наверное, уже сотни часов. Платон видел, что стрелки на циферблате бегут наоборот, все быстрее и быстрее.

Кукулькан, непонятно почему, заговорил на каком-то странном незнакомом языке. Платон уже мог понять, что это не испанский и не индейский. Он тоже хотел что-то сказать и внезапно, неожиданно для себя, заговорил так же. Напрягся изо всех сил, но все равно произнес что-то непонятное для самого себя.

— Это вы слова наоборот говорите. — Очнулся в кармане компьютер. — Задом наперед. — И его голос стал незнакомым, появился даже какой-то акцент. — А я вот успел свою звукоподачу перепрограммировать. Спрашивай, если что непонятно.

Платон, двинувшийся вперед, чувствовал, что двигается медленно и вязко. Только мысли в голове мелькали с прежней скоростью. Что-то это все напоминало. Он как будто уже видел где-то подобное. Нет, не видел, ощущал! В видениях, созданных месоиндейским портсигаром.

Все вокруг вздрогнуло, словно было не незыблемой реальностью, а изображением в виртуальном фильме. Платон почувствовал, как пол под ним будто толкнул его снизу.

"Невесомость"! — понял он. Повис в воздухе, среди приборов, кресел и подушек, комнатных тапочек, кружек и месоиндейских кувшинов, каких-то растопырившихся тряпок и разнообразных бумажек. Как бывает всегда при наступлении невесомости этих вещей, до сих пор незаметных и даже незнакомых, будто стало больше. В воздухе плыла кошка, извивалась, растопыренными когтистыми лапами пыталась вцепиться в кого-то. Даже она сейчас выла каким-то некошачьим голосом. Пищали котята, шевелящие в воздухе лапками и острыми хвостиками.

Мир померк и исчез. Платон успел почувствовать какой-то астрономической силы удар. Непонятно, через какое время, может, через миллионы лет, ощутил, что снова висит в воздухе, внутри летающей тарелки "Обсидиановая бабочка". Будто в бредовом сне вокруг все было золотым. Темно-золотого цвета. Из золота! Стены, табуретки. Золотая фольга когда-то была бумагой. Плывущие в невесомости котята превратились в золотые шарики. Среди этого такого незнакомого, такого нелепого мира неподвижным и естественным остался только золотой бог, недавняя каменная скульптура.

"Вечный металл!" — подумал Платон. Обнаружилось, что мог думать.

Диана, оказывается, была здесь. Медленно движущаяся навстречу золотая статуя.

Опять удар. Все рухнуло, обрушилось вниз, грянули об пол глиняные индейские горшки. Платон тоже, теперь в обнимку с Дианой. Уже очнувшись на полу, ощутил под руками драгоценное живое тепло.

— Остановка "Марс", — стал слышен голос Кукулькана. — Вот и прибыли. Коллапс времени произошел. — В этом голосе одновременно ощущались важность и смущение.

— Еще один коллапс? — произнесла Диана, вставая на ноги. — Не слишком ли часто?

— Ничего, — пробормотал в ответ Кукулькан. — Главное, по Марсу не промахнулись. Судя по оставшимся приборам. Не подвела "Обсидиановая бабочка", моя "Цпапалотль".

Мониторы не действовали, только освещали сумрачное пространство здесь внутри неверным мерцанием. Некоторые или беспомощно мигали или оставались темными, не подавали признаков жизни.

— А что с наружными камерами? — тревожно спросил Титаныч. — Муть какая-то видна. Тоже разбились?

— Непонятно. Может, разбились, а, может, и нет. Могли и не разбиться, и мы сейчас пыль видим, — с преувеличенной бодростью ответил Кукулькан. — На пыль смотрим. Повезло с грунтом. На мягкое сели.

— Да, повезло! — Это сказал появившийся Ахилл. За ним шел Конг со старинным подсвечником с горящими свечами. — Ну и здорово ты нас шмякнул, Змей! Теперь у тебя это в привычку вошло…

— Авария, потом опять авария, — пробормотал в сумраке Конг. — Любишь ты это дело.

— Двигатели сбоят. Дело новое, — оправдываясь, произнес Кукулькан. — А это не просто авария. Это хроноавария. Хронокатаклизм. Стихия. Я догадался: слишком много на корабле старых прежних вещей было, а новых мало. Оттого и перекос во времени произошел.

— Теперь эту байду уже не поднять, — сказал Конг. — Все. Вряд ли кто склеит. Может, на базе РЗМ только, но вряд ли.

— Ну нет! — возразил Кукулькан. — Я свою Цпапалотль не брошу. Ничего, склеим. Тут ремонта немного — она крепкая, новая.

— Где мы теперь? — Ахилл сбоку глядел в уцелевший монитор. Оказывается, там сейчас появилась карта Марса, часть поверхности вокруг них. На сером этом малопонятном изображении пульсировала точка — поселок Редкие Земли, она же — база РЗМ.

— Почти не сбились. — Ткнул пальцем в эту точку Кукулькан. — Я же говорю, не подвела Цпапалотль. По карте совсем рядом, от нас несколько дней, если пешком.

— А до сокровищ сколько? — Круглая голова Титаныча со скрипом повернулась на шарнире в сторону Платона. — Здесь, Платоша, только ты знаешь: где-что-куда… Тебе — не нам портсигар все показывал, все эти дела. — Титаныч, кажется, незаметно для себя перенимал молодежный сленг.

— Где?.. Где это место? — все словно вспомнили, почему оказались здесь.

— Да вот. — Платон ткнул пальцем в монитор, и рядом с пульсирующей точкой появилась еще одна. — Сэр Чарльз называл это — плато Эльдорадо.

— Недалеко! — Чему-то обрадовались все.

— Ну да, недалеко, — произнес Платон. — Только, если идти туда ногами, то идти придется не по карте. И не по джунглям Центральной Америки вместе со студентами-индейцами из УИЦА. Это пустыня и не где-нибудь, а на Марсе… В скафандрах, с грузом воды, продовольствия… — Как-то неловко было произносить эти слова, будто он цитировал старинный приключенческий роман. — Закончилась здесь земная цивилизация. Вообще, любая цивилизация…

Но договорить ему не дали:

— Зато сила тяжести меньше…

— Что пустыня! Пустыня ровная…

— Надолго здесь не зависнем! — громче всех поддерживал остальных Ахилл.

Ко всем явно возвращалась бодрость.

— Карпуше ударную порцию корма зарядим, дня на три и пойдем, — решила Диана. — И Укусике с котятами, конечно. Она устрицы любит… Ничего, дойдем. Невозможного не бывает, — конечно, добавила она.

— Вчера было рано, завтра будет поздно. Поговорка такая, — произнес начитавшийся непонятно каких бумажных книг Титаныч.

— Конечно, можно и здесь сидеть, дожидаться помощи откуда-нибудь, — неуверенно добавил Платон, — но неизвестно сколько так ждать придется.

Возмущенный хор голосов опять не дал ему договорить.

— Ну ладно, потом решим, — заключил Платон. — Вот дойдем до этой дороги. — Он показал на кривую линию на карте. — На Марсе сейчас даже дороги есть. Одна… Дойдем и там решим — в какую сторону идти. На базу РЗМ или уж сразу к Эльдорадо. Вот тебе и стремительная вездеходная прогулка. Опять пешком. Все не кончается романтика. Уже рассказывал, что никогда раньше больше двухсот-трехсот метров не ходил. А сейчас с вами только и хожу-хожу. Теперь вот даже по марсианской пустыне придется. — Он вдруг заметил, что говорит уже долго, и речь его все больше становится похожей на ворчание. — Но учтите, каникулы кончаются. Сентябрь. Уж осень отрясает последние листы…

— Можно вечно смотреть на эти приборы, на эту, якобы, пыль, — с неудовольствием сказал Титаныч, не сводивший глаз с монитора.

— Есть еще один прибор. Этот не разбился, — произнес Ахилл. — Иллюминатор называется. На современных кораблях такого нет, не предусмотрен, а древние индейцы догадались, поставили. Из настоящего вулканического стекла, из пресловутого обсидиана. И не зря, как оказалось, — Его голос теперь раздавался в коридоре. Впереди уже послышался топот — кто-то побежал смотреть.

Вскоре все они увидели красно-бурый склон с разбросанными серыми валунами. Плоскую, словно оплавленную, скалу, как будто из ржавого железа — жесткая реальность. Тарелка лежала на боку, наверное, на другом склоне, и из этого иллюминатора на ее макушке все было видно прекрасно.

Выяснилось, до сих пор Платон как-то не до конца верил, сомневался в том, что они уже на Марсе. Слишком быстро и неожиданно они оказались здесь. С другой стороны — скалистый горный обрыв, складчатые, неземные совсем песчаные дюны.

Все это оставляло впечатление какой-то невероятной дикой заброшенности, полной оторванности от всего земного: — Как здесь идти?

***

"Вот он, Талокан. Жилище ацтекских богов". — Сквозь прозрачный изнутри стеклометаллический шлем Платон видел своих спутников. Горбатые от груза, в скафандрах ставшие одинаковыми и похожими на бездушных роботов-автоматов они цепочкой брели по этой пустыне, в таком чужом, равнодушном к ним мире.

Понятно, что не бездушные. Там, внутри этих скафандров, чувствуют и думают то же самое, что и он.

Вокруг — только серый сейчас в сумерках песок Марса и бесконечное множество, рассохшегося будто, камня. Камни, большие камни и валуны разного размера. Некоторые лопались и рассыпались под ногами, как сухое печенье. Миллиарды лет, вечность никто их не видел и никто к ним не прикасался, и этот песок трогал и передвигал только ветер. Так отчетливо заметно, что даже в памяти этой пустыни нет никаких людей.

"Царство мертвых. Только здесь даже мертвых нет".

Неестественно пустое, даже для пустыни, место, совсем не предназначенное для того, чтобы здесь ходили люди с Земли.

"Вот оно, больше, чем ничего. Сопротивление мозга, — всплывали в памяти ощутимо понятные теперь газетные штампы. — В нечеловеческих условиях. В буквальнейшем смысле. Ну, и нечеловеческие же условия".

— Да, — вздохнул кто-то в наушниках. — Пустота.

В последнее время мысли Платона все чаще совпадали с мыслями его спутников. Иногда можно было ничего не говорить и только немного подождать, чтобы услышать свою мысль от кого-то другого.

— Прихожая в царство Сатаны, — проскрипел своим механическим голосом Титаныч. — Вот и очутился, наконец. Пусто. Будто даже черти отсюда разбежались.

Он один здесь был без скафандра, не нуждался в нем. Здесь и сейчас странным, парадоксальным стал его обычный неизменный вид. Белая курортная шляпа, неизвестно каких древних годов, как у героя старого-старого кинофильма "Веселые ребята", фамильное ружье Кентов, которое Титаныч нес на плече:

— Никакие молитвы отсюда до бога не дойдут. Неудивительно, что древние индейцы дьяволу поклонялись.

— Науамиктлан, Страна Мертвых, — произнес кто-то. В очередной раз угадал мысли Платона.

— Мы в царстве владыки мира мертвых Ах Пуча. — Это, конечно, сказал Кукулькан, — а это дорога, проложенная богиней Иш-Чель.

— Сведения из портсигара примерно такие же, — пробормотал Платон.

"Только где здесь эта дорога?" — подумал он.

Почти два дня назад, когда они покинули "Обсидиановую бабочку", сразу оказалось, что идти здесь невозможно. Валуны. Они усыпАли здесь все вокруг. Это Платон так мысленно называл их, хотя валунов здесь, конечно, быть не могло, потому что совсем не могло быть ледников. Каждый из пресловутых валунов приходилось обходить, переступать или перелезать через него. Быстро забылось, что сила тяжести здесь меньше, чем на Земле.

Внутри скафандра завывал, надрываясь, кондиционер, обдувая потное тело. Невозможно было утереть текущий нос, в недоступном месте на спине невыносимо чесалось уже со вчерашнего дня:

— Вот тебе и приключение.

— И сколько сейчас за бортом этого скафандра? — пробормотал кто-то. Наверное, разговаривал сам с собой. — Тепла или холода.

Платон посмотрел на круглый термометр на запястье.

— Минус пятьдесят один, — произнес он. — Сейчас рассветет и будет еще теплее.

Все это время перед ними маячили две горы. И вот исчезли. Искатели сокровищ оказались на вершине какой-то возвышенности. Только Конг опять отстал. Из-за своих коротких ног он все время ковылял сзади. Остальным часто приходилось останавливаться и ждать его.

На круглом по-местному горизонте обманчиво светлело, будто там собиралось появиться солнце — такого здесь никогда не бывало. Но небо осветилось, стало мутно-оранжевым, словно очередной марсианский день ждал их здесь, на вершине.

И пыль под ногами стала оранжевой, и равнина внизу перед ними — такой же. Такая ровная и гладкая отсюда, сверху. Обманчиво гладкая.

"И как тут первые марсоходы-автоматы пробирались?" — подумал кто-то из них.

Охотники за сокровищами, или, как их называл Титаныч, "охотники до сокровищ", остановились на этой возвышенности, встали в ряд. Перед ними теперь лежали их тени, силуэты с головами-шарами. Платон заметил, что тень Дианы все же отличается от других: даже в скафандре она гибче и стройнее. Поверх скафандра на боку у нее висел револьвер. Тот, подаренный ей в Центральной Америке, в старинной, по-мексикански причудливо украшенной кобуре.

Чем ярче становился день, тем заметнее что-то непонятное, металлически блестевшее на горизонте.

— Что это там? — спросил Ахилл. — Нету зорких. Может, ты, Конг, скажешь? Что твой нос чувствует?

— Здесь он ничего не чувствует, один насморк, — Конг только подходил к остальным. В эти дни он был бодрее всех. Хоть и с трудом догонял других, но, кажется, уставал меньше.

— Там впереди обелиск, — наконец, отозвался Платон. — Памятная стела на месте первого шага человека здесь, на Марсе. Там же дорога, настоящая, человеческая. В сторону куполов идет, базы РЗМ.

"Может там же, практически, закончатся основные наши мучения", — подумал он.

— Я выносливый, — уже опять на ходу бойко твердил Конг. Все теперь шли в сторону стелы, ставшей отчетливым очевидным ориентиром. — У нас на планете все такие. А я в деревне самый атлет. Вот только без жратвы не могу. Ништяки, хоть какие, мне надо точить непрерывно.

— Здесь никаких нет, — пробормотал Ахилл.

— Я и листья могу жрать, и ветки, — звучал в наушниках голос Конга. — Мы на своей планете жрем. И опилки, на крайняк, могу.

— Нет там впереди веток. И опилок тоже нет. — Ощущалось, что Ахилл говорит это машинально, а сам задумался о чем-то другом.

Темные недавно скафандры при свете стали серебристыми — были сделаны так, что от изменения света и температуры меняли цвет. Перед выходом из тарелки оказалось, что для Конга подходящего скафандра нет. Все как будто вспомнили, что Конг — не человек, и телосложение у него не человеческое. Еле-еле приспособили устаревший легкий скафандр. То, что можно было назвать штанинами, оказалось слишком длинным для нижних конечностей инопланетянина. Штанины эти коробились, складываясь в гармошку, мотня почти волочилась по марсианскому песку.

"Покрой слишком свободный, — высказалась по этому поводу Диана. — Смелый фасон".

А шлем для Конга даже пришлось специально изготовить на наноустановке в мастерских "Обсидиановой бабочки". Никакой самой большой из имеющихся не влезал на его голову, здоровенную, как пивной котел.

Теперь все видели этот обелиск — такую чужую этому миру высокую трехгранную и острую стелу из какого-то светлого блестящего металла. Она становилась все выше и отчетливее, блестела все ярче. С каждым часом и каждым их шагом, пока они брели к ней.

Наконец, показалась и дорога, две кривые колеи на расчищенной, свободной от камней почве. Оказывается, здесь еще и стоял полосатый столб с надписью "Пос. Редкие Земли. База управления "РЗМ" и нарисованной стрелкой. Такой земной столб. Пришельцы с Земли один за другим подходили и останавливались рядом с ним. Оказалось, что все поворачиваются лицом в сторону поселка — туда, куда эта стрелка указывает.

Дорога, обелиск, этот столб — будто произошло недоразумение и они ни на каком ни на Марсе, а в какой-то странной, но земной пустыне, и сейчас, наконец, появится солнце.

— Вот она, эта хваленая марсианская сила тяжести. Забываешь, что она здесь пониженная. Уже забыл. — Подошедший Ахилл лег прямо на дорогу. — Все, бобик сдох. Устал я.

Платон, уже сидевший, прислонившись спиной к основанию стелы, с трудом высасывал кислород из трубки, одной из множества внутри шлема.

В этом месте песок был (или казался таким?) искрящимся, крупнопористым, ярко-желтого цвета, похожим на мёд. Здесь, внутри скафандра, с плавающими от духоты мозгами начинало казаться, что вдруг это мёд и есть. Проверить это было невозможно. Платон ухватил губами другую трубку — эта шла к внутреннему резервуару с водой, теплой, пахнущей пластмассой. Не хотелось думать о том, сколько этой воды там еще осталось.

Стрелка на столбе будто показывала, где здесь нормальная цивилизованная жизнь. Место, где люди не ищут ни сокровищ, ни приключений, а просто работают и просто живут. Выбитые в марсианской почве колеи — эта дорога, ведущая к цивилизации, была такой нереально ровной для этого мира, такой необычно удобной для него. Казалось очевидным, что идти придется по ней. Мимо этих валунов, можно даже постараться не смотреть на них, больше их не видеть, не ощущая под ногами этот надоевший камень. Каким это будет удовольствием.

— Агород яаньлетачемаз, иелок еыньлетачемаз, — сказал кто-то. После хроноаварии все члены экипажа "Обсидановой бабочки" иногда переходили на такое вот странное подобие языка — произносили слова наоборот. Теперь делали это с легкостью, непонятно, как приобрели такую способность.

— Страшно далеки мы от народа. — Титаныч стоял напротив столба со стрелкой, теперь опираясь на ружье.

"Пригодится. Марсиан отгонять", — говорил он недавно. Непонятно, может опять кого-то цитируя.

Платон забрал у Титаныча это ружье. В почерневшем от древности металле было выбито название фирмы. "Джеймс Перде и сыновья". Двуствольный штуцер шестисотого калибра. Когда-то первым его владельцем был кто-то из прежних, из старинных Кентов, доброволец Англо-Бурской войны. Имени его Платон сейчас не помнил. Помнил только, что тот служил в Imperial Volunteers. Платон не знал, как это можно перевести. В Первой кавалерийской бригаде полковника Бабингтона. Один из давно исчезнувших, утонувших во времени предков. Мог ли он думать, когда покупал это ружье, выбирал его в какой-то лондонской лавке, что оно послужит так долго и в конце концов очутится в таком месте.

Удивительно, но, судя по разговорам всех кладоискателей с "Обсидиановой бабочки", все они были твердо намерены идти дальше, к плато Солнце, то есть неизвестно куда. Всех, будто они не видели эту дорогу к поселку, тянуло прямо к сокровищам.

"Которых, может, вообще нет", — хотел сказать, но не сказал Платон.

Внутри внезапно вскипело упрямство, может быть, их фамильное, которым был знаменит род Кентов.

"Ну что же, пойдем, если кому-то кажется романтичным здесь в этой глухой пустыне чуни завязать", — с раздражением подумал он.

Конг появился последним, как всегда. Подходил к собравшимся у стелы, неуклюже косолапил, пробираясь между камнями.

— Мне на пользу эта прогулка пойдет, — послышался его голос в наушниках связи, — давно похудеть хотел. А я и не устал совсем. Ну что, попылили дальше? Давайте вставайте!

Все почему-то молчали и не шевелились.

— В косяк, в обшем-то, говорить. Неудобно, — начал Ахилл. Он даже вроде бы машинально собрался почесать голову, но его рука наткнулась на стеклометалл шлема. — Не прими в лом. Видишь ли, каляпы у тебя слишком децильные оказались…

— Ножки слишком коротенькие, — поддержала его Диана.

— Понятно, — не дал ей договорить Конг. — Пень ясный! Значит, бесполезный теперь Конг стал, лишний…

— Ну что ты говоришь! — возмутилась Диана. — Ты же не виноват. Но нам тяжело будет с тобой идти, долго.

— Да, — опять заговорил Ахилл. — Конста у тебя… Конституция, то есть.

— Что за претензии, пельмень? — возразил Конг. — Конста нормальная. Отличная конста!.. Да, похоже, что золото уже близко. У нас в деревне говорят, что золото сводит с ума и приносит несчастье. Золотая лихорадка, типа.

— Да ладно! — вступил Титаныч. — Отдохнешь от нас. Сходишь, не торопясь, к куполам. Сообщишь, обскажешь обо всем. Разве не польза?.. Чтобы объединиться, надо решительнейшим образом размежеваться, — добавил он.

Никто не понял того, что он сказал.

— Ничего личного, — с трудом заговорил Платон. — Необходимость…

— Ну что ж, — произнес Конг. — Раз уж основной, раз декан меня гонит… Покандыбаю.

Он повернулся и медленно — наверное, демонстративно медленно — побрел по дороге. Туда, куда указывала стрелка. Быстро исчез, будто провалился вниз, между камнями. Такая неуклюжая в этом скафандре фигура в здоровенном шлеме-пузыре.

— За слабака меня держите, — еще услышали остальные в своих наушниках.

— Пусть эти с базы пока нашу "Цпапалотль" клеят, — сказал вслед Кукулькан. — Вполне можно успеть до того, как мы вернемся.

— Хуже без тебя будет, — добавил Ахилл. — Но ничего, мы к вечеру дойдем. Должны дойти.

Все почему-то были уверены, что Эльдорадо, сокровища древних индейцев, теперь близко.

Платон один здесь знал, что это не так, далеко не так. Он опять ощутил этот припадок упрямого раздражения.

"Как давно известно, для поисков приключений главное — это не голова. Другая часть тела".

— Ну и пойдем! — неожиданно для всех рявкнул он. — Вперед!

Встал и пошел. Оказывается, все послушно двинулись за ним, чего он почему-то не ожидал от них.

***

Они брели и брели растянувшейся цепочкой по этой каменистой пустыне, теперь уже почти совсем невидимые под огромными мешками. Брезентовые рюкзаки и мешки, те, что когда-то Титаныч вынес из петербургской квартиры, здесь быстро выцвели.

Титаныча от груза пришлось освободить. Ему пришлось хуже всех. В наушниках было слышно, как он охает и жутко скрипит на ходу. Песок попадал в старые расшатанные суставы. Металлический старик все жаловался, что не приспособлен к этому ледяному холоду и, тем более, к перепадам температуры.

Шляпу Титаныча, его курортный брыль, давно унесло ветром, если можно было назвать ветром этот местный мощный шквал, поднимающий почву в небо. Шквал, смерч, буря — ни одно это слово не подходило к тому, что они видели и перенесли здесь. Шляпа эта и сейчас, наверное, неслась, бессмысленно металась в этой марсианской пустоте.

Все молчали, бодрых голосов не было слышно. Пот тек по лицу, по телу, по поверхности шлема изнутри. Платон будто только сейчас понял, что оказался за краем мира с кучкой беспомощных сопляков и ржавым кухонным роботом. — "Нашел чьим уговорам поддаться", — мысленно все укорял он себя. В мире, где люди, казалось, уже забрались в каждый уголок, они как-то нашли место, куда цивилизация не добралась, как-то очутились здесь. Ухитрились очутиться.

Уже давно он видел только свою тень с головой-шаром, монотонно бредущую перед ним. Все тяжелее становился скафандр и мешок с грузом тоже. При земном притяжении он был бы вообще неподъемным. Груз этот, чем дальше, тем более и более казался бессмысленным. А еще и это ружье. Платон все чаще думал, что пора бросить его — оно окончательно стало ненужным. Но сделать этого не мог — как будто было необходимо переступить через что-то внутри.

Все они шли и шли, из последних сил, но никто не решался первым предложить остановиться. Наконец, Платон не выдержал: сел, а потом лег. Увидел, как все тоже с облегчением попадали.

Они сейчас так и спали: ложились вниз лицом в песок, там, где каждый из них остановился. В наушниках было тихо, только слышалось дыхание друг друга.

Платон чувствовал, как поднимающаяся буря постепенно засыпает его. Вода в его скафандре кончилась совсем. Еще несколько трубок вели к резервуарам с пищей. Почти все они теперь были пусты, остался один, последний, с каким-то безвкусным жиром.

Жизнь внутри скафандра. С закрытыми глазами он видел земную воду: ручьи, озера, струю, текущую из водопроводного крана. Почему-то море, над которым шел дождь. Потом ту реку в Центральной Америке, на берегу которой тогда остановились воинственные студенты. Плоские тугие струи воды над земными гладкими разноцветными валунами. Такое излишне большое количество драгоценной воды. Жажда мешала этому ощущению блаженного облегчения. Куда они идут? Все, теперь спать.

***

Платон узнал кабинет ректора. Длинный-длинный стол, такой длинный, что сам ректор, сидевший за дальним его концом, был почти невидим. За этим столом, с обоих краев, сидели знакомые сотрудники университета. Были видны лица деканов, заведующих кафедрами, самых разнообразных ученых. Сейчас здесь, как понял Платон, его ругали. За прогулы, за невыполнение уроков и докладов.

"Каких еще уроков"?

Выступал проректор по воспитательной работе, грозил вызвать в университет Платоновых родителей.

— Вообще-то я сейчас на Марсе, — возразил Платон. ("Железобетонный аргумент", — мысленно обрадовался он.) — Может, кому-то кажется, что это неуважительная причина…

"Но тогда откуда все эти взялись"? — опять подумал он.

Уже ощущая кислый запах так и не опознанной еды от трубок рядом с лицом, он долго еще не мог понять, где находится.

Потом, наконец, догадался, что кабинет ректора ему приснился, а он сам сейчас, невероятно далеко от него, лежит, засыпанный песком.

— Ты чего меня не разбудил? — спросил Платон, вспомнив про свой карманный компьютер. Голос, оказывается, стал сиплым. — Сколько сейчас времени?

Невероятно, но компьютер молчал, не ответил ему. Когда-то нельзя было представить, что такое возможно. Наверное, тихо угас здесь, вдали от всех дистанционных источников питания. Платон будто остался один в этой темноте. Может быть, на самом деле все уже ушли и забыли его здесь, не нашли? Те, молодые, по-прежнему верят, что дойдут до этих сокровищ и даже останутся живы. Платон один знал, как далеко до этого пресловутого Эльдорадо. Отчетливо стало ясно, что впереди только она, мучительная и бессмысленная смерть. Совсем нет причин подниматься.

"Avida est periculi virtus. — Платон не сразу понял, что это звучит не у него в голове. — Вставай, рыцарь! — будто откуда-то издалека доносился голос компьютера. Оказалось, тот все-таки кое-как дышал, еле-еле работал. — Твои предки верили в тебя, знали, что ты достигнешь этой цели.

Будто вовне себя Платон ощущал свои руки, опираясь на них, он стал подниматься. Тяжело. Как много, оказывается, навалило песка и как невыносимо преодолевать себя, собственную слабость.

Появился прежний мир. Здесь металлическим столбиком стоял Титаныч, исцарапанный песчаными вихрями, раскорячившись на изломанных, вывернутых ногах. Стали подниматься, один за другим, остальные.

Они опять шли по бесконечной мертвой равнине, такие необычные здесь, словно непонятные этому совсем чужому миру. Живые в пустом, будто покинутом хозяевами, местными демонами, аду.

— Проклятая пыль, — чертыхался Титаныч. Теперь он шел сзади, хромая и припадая на каждом шагу. — Даже чертей здесь поминать бесполезно. Были бы у меня мозги, сошел бы с ума давно. Хорошо, что мозгов нет, электроника одна.

Старик окончательно сдал, все чаще жаловался и ныл, будто ребенок. Теперь не был похож на себя, прежнего, и от этого делалось совсем страшно. Бесконечная россыпь камней становилась все гуще. Все чаще приходилось карабкаться и перелезать через них, но кладоискатели с Земли все шли, будто могли куда-то дойти. Платон чувствовал сейчас, что ему стыдно. И перед Дианой, и перед всеми другими, бредущими за ним. Оказывается, существует такой человеческий комплекс — когда стыдно перед близкими людьми перед смертью.

Песок цвета ржавчины. То, что он мысленно называет песком. Столько времени он видит только его. Песок или какая-то пыль. Может быть, какая-то сухая глина? Это невозможно ощутить и понять в этом скафандре. Хотя бы знать, что это такое.

Все они видели впереди какой-то необычный здесь, инородно белеющий камень. Издали он был похож на фарфор, фарфоровую тарелку, каким-то фантастическим способом попавшую сюда. Платон сомневался, не бред ли это. И вот они дошли до этого места, и оказалось, что это не бред, и даже не виртуальный фантом, а череп, самый настоящий, человеческий. Вышедший вперед Ахилл, не способный, не в силах сейчас, наклониться, слегка ткнул череп ногой, и тот сразу рассыпался в пыль. Будто его здесь никогда не было.

— А вон там впереди какая-то высокая скала, — послышался голос Кукулькана. — Может, это и есть Эльдорадо? Или мираж?

— Ну, у тебя и глаз. Как у орла, — устало и раздраженно отозвался Ахилл. — Недаром тебе птичье имя дали. Здесь везде скалы, не заметил?

Перед ним однообразно двигались фигуры в громоздких скафандрах. Непонятно, то ли они шатались на ходу, то ли у него кружилась голова. Ахилл тоже научился различать всех по походке. Вон впереди — Диана. Несмотря на скафандр, было заметно, что ее движения гибче, чем у других, только в них все заметнее видна усталость. Сейчас Диана уже шла, сгибая ноги и волоча их по песку. И вот исчезла, упала!

Все, сваливая с себя мешки, бросились вперед. Неуклюже бегущий Платон увидел, что возле Дианы уже стоит на коленях Кукулькан. Тревожно глядит на непроницаемо темную поверхность шлема Дианы, будто сквозь него может видеть ее лицо.

— Что теперь будем делать? — приближаясь, тревожно спросил неуклюже ковылявший Титаныч.

— Тоже самое, — ответил за всех Платон. — Идти!

Он рывком поднял тело Дианы на руки и двинулся вперед. В сторону странных скал, замеченных Кукульканом — туда указывал компас в электронной карте.

С каждым шагом Диана становилась все тяжелее. Платона уже шатало — из стороны в сторону.

— Давайте я понесу, Платон Сократович, — предлагал, тяжело забегая вперед и уже протягивая руки, Кукулькан.

— Нет, это мой груз, — выдавил он.

Почему-то вспомнилось старое семейное предание о том, как его предку, великому археологу, было даровано рыцарское звание. Или он вспомнил последние слова своего компьютера? Когда-то другие его предки шли в бой под тяжестью лат. Может, раскаленных под лучами сарацинского солнца где-нибудь в земле обетованной. Только солнце для них всех общее, одно. Как долго он уже идет, держится. Все то, архаичное, что исчезло в цивилизованном мире, опять возникло здесь. В голове почему-то всплывали слова стихов, что-то старое, из школьной программы.

В глазах было темно, он почти ничего не видел, но шел, натыкаясь на камни.

Руки, назло, сопротивляясь, против его воли, разгибались, хотели разогнуться. Собрав эту волю, последние силы, он удерживал тело Дианы и шел, шел. Отключив микрофоны связи, бормотал вслух:

Сейчас он думал только об одном: как не уронить Диану. Уже едва почувствовал, что ее тело подхватил кто-то. Ахилл.

— Давай, я понесу, — опять слышался голос Кукулькана.

— Отвали, студень, — сипел Ахилл. — Куда тебе, крепыш из дистрофдиспансера.

Платон какое-то время стоял, приходя в себя и опершись плечом о камень, и совсем неожиданно вдруг узнал в нем скульптуру, статую грибного бога. В исхлестанной песком и рассохшейся от космического холода каменной плоти угадывались знакомые черты, плоский нос, высокая шапка, выпуклые каменные узоры. Платон машинально провел рукой в толстой перчатке по поверхности скульптуры, будто мог что-то ощутить.

Странная скала, о которой говорил Кукулькан, приближаясь, все больше становилась похожей на космический корабль, на такую знакомую им каменную летающую тарелку индейских титанов. Она становилась все больше и больше, удивительно, но никаких сомнений — это, действительно, был он, космический корабль и именно летающая тарелка. Самая настоящая, и вот ее уже можно ощутить, потрогать рукой. Такая обычная, обыденная и от этого еще более неожиданная. Даже снаружи было видно, какая она старая, даже древняя, заброшенная. Ошеломленный мозг постепенно успокаивался. Вдали была видна еще одна стандартная тарелка, и дальше — еще. Может быть, и эти скалы вдали тоже были старыми кораблями индейских исполинов. Кладбище кораблей.

Ушедший вперед Платон увидел, что Ахилл остался сзади, сидит, положив Диану на колени и привалившись спиной к каменной тарелке.

— Ты чего там? — с неудовольствием спросил Платон, обернувшись. — Надо идти.

— Думаю, что пока не надо, — слабым голосом отозвался Ахилл. — И еще думаю вот что: хорошо бы эту дверку открыть и там внутри немного пересидеть. Иначе нам никак.

Дверь летающей тарелки была за его спиной, вся в окалине и ржавчине, как будто намертво прикипевшая к корпусу. На этой двери слабо различалось знакомое лицо бога Ицамна с открытым ртом.

— А вот и дырка — типа, замочная скважина. — Кукулькан нашел круглое отверстие во рту бога, попытался просунуть туда палец. — Только ключа от этого замка у нас нет. И вообще, этого ключа уже сотни лет нигде нет, не существует. Мы даже не знаем и знать не можем, каким он был.

Кукулькан ударил кулаком в металлопластиковой перчатке в непроницаемый и безнадежно прочный металл, будто хотел услышать отзвук внутри корабля.

— И что теперь со всем этим делать? Надо обязательно что-то придумать. — В голосе Ахилла ощущалась непонятная надежда. В последнее время голоса вообще стали (или казались?) как-то ярче, насыщеннее. Наверное, оттого, что другого не было. Голоса — это все, что сейчас осталось от людей. — Может, выстрелить туда? — предложил он.

— Подожди. Выстрелить! — издали крикнул Титаныч. Торопливо хромая, он подходил к остальным. — Это старинная электроника — тонкая вещь. А у вас все-таки имеется один электронный прибор — я, то есть. Сейчас! Расчепурим эту тарелку, как устрицу.

Все расступились. Железный старик сунул в замочную скважину установленный у него на месте указательного пальца короткий кривой нож для чистки картофеля.

— Из хорошего во мне только мозг и остался. Электронный, — напряженно бормотал Титаныч.

Сначала показалось, что где-то в воображении возник тихий, а потом явный уже, все более нарастающий шум. Как будто накатывался долгий вой, стон и треск. Дверь тарелки словно лопнула, прямая трещина постепенно становилась щелью. Медленно, будто во сне, гигантская плита металла стала отодвигаться в сторону. Хлопьями посыпалась ржавчина.

— Вот так! — крикнул Титаныч. — А кто-то говорил…

Всё содрогнулось. Осыпался и пополз песок под ногами. Вдруг оказалось, что лежащая на песке Диана приподнялась. Непонятно, что она ощущала, глядя на открывающуюся дверь.

— Что бы вы без меня делали! — продолжал кричать Титаныч. — А ты, Платон, еще хотел меня дома на кухне оставить.

***

Тарелка изнутри была поразительно похожа на "Обсидиановую бабочку" — еще ту, до всех ремонтов, когда они впервые ее увидели. Казалось, что они опять очутились то ли в том же самом месте, то ли в том же времени. Ошеломили только многовековые грязь и запущенность вокруг них.

— Вот это грязь! — заговорил Платон. Свет его фонаря блуждал вокруг него. — Форшмачно тут, как сказал бы Конг. Будь он здесь.

И тут же умолк, будто упомянул о чем-то постыдном.

— Я вместо него скажу, — с неудовольствием в голосе произнесла Диана. Оглядываясь, она вращала круглой металлопластиковой головой.

Кукулькан уходил вперед, уверенно опуская рычаги знакомых рубильников, что-то переключал и на что-то нажимал.

Показалось чудом, когда завыли насосы преобразователей, накачивающие кислород.

— Ну вот, — произнес Титаныч. — Есть кислород. Значит, и вода тут внутри есть.

— Живая оказалась тарелка, — сказал Платон. — Работает все.

В коридоре, где они стояли, медленно стал возникать свет.

Платон, наконец, снял шлем и сам почувствовал застоявшийся смрад, скопившийся в скафандре.

— Скафандры эти не приспособлены, чтоб столько дней их носить, — смущенно, будто оправдываясь, сказал он.

Кажется, еще он был измазан соплями, которые невозможно было утереть всё это время.

Все с явным облегчением стали освобождаться от шлемов. Впервые за много дней они видели лица друг друга, неожиданно сильно изменившиеся. На похудевшем теперь личике Дианы с заострившимся треугольным подбородком появились веснушки, которых раньше не было.

Платон с болью увидел, что ее всегда сияющие волосы, сейчас растрепанные и даже всклокоченные, потускнели, будто присыпанные пылью.

— Никогда не знала, что такое обморок, — тоже стала оправдываться Диана. — Голова закружилась и дальше не помню. Очнулась и не пойму, где я.

— Я и говорю — слишком долго в скафандрах гуляли, — сказал Платон. Он уже до пояса вылез из своего. Несколько дней непрерывно чесавшееся место между лопатками почему-то сразу же чесаться перестало.

— Кошмар, что с одеждой стало, — сокрушалась Диана. — И грязная я какая. Жаль, что здесь ванны нет.

Она с огорчением оглянулась, посмотрела на то место, где на "Обсидиановой бабочке" был бассейн со статуей.

— Зато баню можно. Придется сделать. — Титаныч постепенно оживал, становился почти прежним. Сейчас он возился в их мешках, искал что-то. — Недаром я этот примус столько нес.

Он наконец-то нашел свою плазменную горелку.

— Баня? А что это такое?

— Увидишь. Раз вода есть…

Ахилл сейчас на корточках сидел у стены. Его голова, торчащая из громоздкого скафандра, казалась совсем маленькой, Как некоторые сильно похудевшие люди, он стал теперь неожиданно скуластым.

— Что-то странное со мной, — сказал он. — Глаза еле открываются. Может, просто не спал долго. Или заболел чем-то. Не знаю только чем — в болезнях не разбираюсь. Раньше со мной никогда такого не было.

— Такое ощущение, будто кто-то здесь уже побывал недавно. — Издали, из коридоров приближался голос Кукулькана.

— Жаль, что Конга нет, — слабым голосом произнес Ахилл. — Он бы все просек своим носом: так это или нет.

"И как сейчас Конг? — подумал Платон. — Запасов у него было не больше, чем у нас. И идти ему дальше. Неужели не дошел?" — Что-то заныло внутри.

Кукулькан, наконец, появился. Теперь тоже без шлема. Его волосы от высохшего пота сбились в твердый монолитный колтун. Оказалось, он нес в охапке, прижимая к металлопластиковой груди, какие-то полупрозрачные, влажные почему-то камни. С них капала вода. Почему-то не сразу все поняли, что это обыкновенный лед — будто никогда его не видели.

— Термокамеру нашел, — заговорил Кукулькан. — Там, типа, космический холод и вечная мерзлота до сих пор. Вот, лед сохранился, и еще во льду, вроде, ништяки какие-то. Боги себе заморозили когда-то. Морские свинки, лягушки, вроде, игуаны, доисторические.

— Условно-съедобные, — произнес Платон.

— Я не буду, — тут же сказала Диана.

"Как там мой хомяк Дениска? — вспомнил Платон. — К счастью, с ним-то все в порядке. Он-то в нормальных условиях сейчас".

В плазменной горелке лед был растоплен мгновенно. Ахилл первым пил горячую еще воду. Пил и пил, бесконечно — становилось непонятно, куда ее столько вмещается.

— Простудился что ли, — наконец, заговорил он. — Раньше, когда про болезни от кого-то слышал, думал, что это притворяются.

— А вот я и не помню, как сюда попала, — заговорила Диана. — Ничего — дошла.

Все промолчали.

— Ну вот, Титаныч, и концентраты, бомжпакеты твои, не придется применять.

— Когда с сэром Сократом на охоту ездил, в Африку, нас однажды один старичок сопровождал. — Титаныч, кажется, повеселел после сообщения о морских свинках. — Так он эти концентраты "сухпай" называл. До сих пор не понимаю, что это значит. Концентраты! — Последнее слово Титаныч выговорил с отвращением. — Главное, что вода есть. Повезло. Жалко, все-таки мало фуража у нас осталось.

— Сахарного тростника, будто для стада слонов, заготовили, — гаснущим голосом, словно во сне, сказал Ахилл. — И все это, оказывается, я на себе нес.

— Ты давай, Титаныч, вари лед вместе со всем, что там есть, — распорядился Платон. — Выбирать не приходится — нужно выжить.

Удивительно, но Диана промолчала на это, не стала возражать.

В Титаныче проснулись инстинкты кухонного робота. Он, как мог, суетился, устраивал что-то на каменной плите, заменявшей здесь стол. Точно такой же, какая была когда-то на "Обсидиановой бабочке". Сейчас он открывал большую банку консервированных кальмаров. Сидящие у стены на снятых скафандрах "охотники до сокровищ" смотрели, словно наблюдая за слабыми, будто бы экономными, движениями металлического старика.

При каждом этом движении Титаныч разнообразно скрипел и хрустел. Можно было, не глядя на него, хоть с закрытыми глазами, понять, когда он идет, когда нагибается или садится.

Платон все это называл "скрипичным концертом", а самого старика иногда поддразнивал "скрипачом". Сейчас он ощущал что-то странное, они будто перенеслись в какой-то другой, чужой жанр.

"Жили при романтизме, а сейчас очутились непонятно где… Как это называется? Реализм. Кажется, еще такой натурализм был"?

Баню устроили там, где на прежней "Обсидиановой бабочке" была каюта Дианы. Ахилла туда пришлось вести под руки.

— Никогда не болел, — опять бормотал тот. — Ничего, вот посплю подольше. Стыдно, конечно. Стрём. Типа, слабость проявляю.

— Да ладно тебе, — твердил Титаныч. — В последние дни все слабость проявили. Один Кукулькан вон держится. Недаром потомок богов. Почти родные места для него здесь.

После бани Диана совсем коротко, под мальчика, постриглась. Остался ершик потускневших, как-то пожелтевших волос. Послужившую баней каюту она вымыла остатками добытой сегодня воды. Платон с трудом делал вид, что помогает ей. Сил не хватало даже на это.

Пока все равно здесь мало было похоже на Дианину каюту на "Обсидиановой бабочке". Они постелили на холодный, еще влажный и все же оставшийся грязным пол сахарный тростник и теперь лежали на нем, завернувшись в один кусок брезента. Засыпали.

Платон ощущал под руками ее блаженное живое тепло, и больше ничего им было не надо. Погружаясь в сон, чувствовал запах мокрой пыли. После мучительного сна в скафандре их самодельное ложе казалось блаженно комфортным. Где-то ворчали механизмы этой старой тарелки. Оживший корабль, вспомнив былое, теперь заботился о них: согревал, кормил и поил, давал возможность дышать и жить. Их теперь железный дом. Можно было просто спать, хотя бы сейчас забыв обо всем. Словно за этой стеной нет ледяной безвоздушной пустыни, и рано или поздно не надо будет выходить туда.

"Нужно как-то эту тарелку назвать. "Обсидиановая бабочка" II назову", — успел подумать он.

Где-то так далеко, что уже почти не по-настоящему, существовала его родовая квартира. Жилье. Человеческая раковина. Сейчас там август. Петербургская жара, сырая по углам, по подворотням. На кухне оставленная в мойке грязная посуда — неизвестно, как там за всем следит новый робот. Его, Платона, нет. Давно. Знойно, по-летнему гудит муха, летает, стукаясь о стены. На столе рюмка с коньяком, его он забыл допить. В коньяк набились фруктовые мушки, целая радужная пленка из мушек. Рядом недочитанная книга. Р. Кинжалов. "Тонанцин и Мадонна де Гуадалупе". С Дениской, конечно, все хорошо. Этот, наверняка, уже забыл меня своим маленьким хомячьим умишком.

— Йыньлис ыт, — совсем неожиданно прозвучало в темноте. Оказывается, Диана не спала.

— Я сильный? — Он проснулся от удивления.

— Без тебя было бы хуже, тяжелее, — продолжал звучать голос Дианы, с необычной для нее серьезностью, — а так я знала, что ты рядом, взрослый и сильный. Теперь для меня ты примером будешь. Всегда.

— Какой я пример, — пробормотал он, — разве что, отрицательный.

***

В "Бабочке" II уже появлялся некий уют. Созданный из каких-то обломков, мусора, найденного здесь. Тюфяки из мешков. Что-то мастерили из разобранного, показавшегося ненужным оборудования. Например, кровать из стеллажей для аппаратуры.

— Все, рассыпался подшипник, — сокрушенно сказал Титаныч, держащий в руках свою отвинченную ногу. — Теперь таких не делают. Лет пятьдесят, как минимум, таких не выпускают. А уж сколько лет самой этой старомодной ноге… Сколько лет ее эксплуатировали. Смотрите, как спрессовался, будто спекся, металл за это время. Здесь выбивать надо. Принеси-ка мне инструмент, сынок. — Титаныч посмотрел на Ахилла. Тот, как обычно сейчас, сидел у стены с закрытыми глазами. — Молоток нужен.

— Я принесу, — отозвался Платон. — Вот, возьми.

Платон, вспомнив специальность археолога, делал здесь каменные ножи, топоры и прочую подобную утварь:

— Вообще-то, он топор называется. Когда-то давно назывался.

— А вот еще, — Кукулькан поставил перед Титанычем большую металлическую банку с чем-то желтым. — Сохранилось. Смазка богов, специально для Марса. Тут так написано, на нашем, на древнем языке. Даже я эти иероглифы два дня разбирал.

— Из собачьего жира, небось. — Титаныч с недоверием заглядывал в банку. Ну, давай хоть смазку богов, здесь выбирать не приходится.

— Запрыгаешь, как новый, старик, — заверил Кукулькан.

Диана сейчас расковыривала каменным ножом вершину вареного страусового яйца, последнего из подаренных университетскими индейцами. Похожее на зеленое манго яйцо стояло на каменном столе-плите.

— Вроде, не протухло, — произнесла она. — Маленькое совсем. А когда-то казалось большим.

— Да. Мало фуража осталось, — пробурчал Титаныч. — Еще полмешка орехов кешью есть. Какао…

— А сахарный тростник этот совсем от голода не помогает, — заговорил Ахилл. — Зря тащил.

"Голод. Экзотическое слово", — Платон почувствовал, как неестественно далеко они сейчас от благополучной Земли.

— И как там Укусика и котята, — задумчиво сказала Диана. — И Карпуша тоже?

— Плохо, — жестко ответил Титаныч. — Может и не хватить кормов, пока мы тут в "Бабочке" II отдыхаем. Им не объяснили, что надо экономить.

— Да, нам-то хорошо, — негромко, почти про себя, произнес Платон.

Он с острым стыдом вспомнил о Конге:

"Запасов у него в скафандре было мало. Едва-едва до базы РЗМ. Да и далеко для него, с его ложноножками. Неужели, не дошел"?

А такое вполне могло случиться. Здесь, далеко от упорядоченного земного благополучия. Сейчас все представления о благополучии, об удаче, обо всем хорошем были связаны с Землей.

— Непонятно, чего мы ждем, — сказал Титаныч. — Ни воды, ни льда больше нет, и кислорода скоро не станет. Выдохлась "Бабочка" II, все нам отдала.

Платон всем телом почувствовал, как он опять одевает скафандр. Этого делать мучительно не хотелось.

"Машина для пыток", — едва не сказал он вслух. К счастью, вовремя успел остановить себя.

Выходить наружу, в пустыню, тоже категорически не хотелось.

— Ладно, вечно сидеть здесь невозможно, — сказал он. — Завтра пойдем. С утра, — сделал он уступку себе. — Прикручивай назад свои ноги, Титаныч!

— Ночью шоколад сварю, — пробурчал тот. — Какао с молоком сухим еще есть. Сахар, считай, тоже — тростник. Сварю и в скафандры вам заправлю.

Ахилл заметно поморщился. Как все грубоватые люди, он не любил сладкого.

— В детстве всегда мечтала одним шоколадом питаться, — сказала Диана. Ее слова почему-то прозвучали совсем невесело.

***

Они опять шли: дробили и дробили камень стальными подошвами. Казалось, что все здесь, даже этот камень, сожжено солнцем. Опять казалось. Хотя все знали, что жарко здесь никогда не бывает. Хорошо знали, что, наоборот, бывает очень холодно.

Платон посмотрел на круглый градусник на запястье, на месте обычных нормальных часов:

"Ну, и куда мы идем? Дойдем, и дальше что? Это романтично, конечно, — завязать кеды на грудах золота…"

Платон тайком уже много раз пытался с помощью радио в скафандре связаться с базой РЗМ, просить помощи, но жесткое космическое излучение мешало. Похоже, что пробиться было невозможно.

Постоянно попадались грибные боги. Все те же знакомые мотивы: квадратные рожи, выпуклые каменные узоры — там, где они сохранились. Некоторые изваяния угадывались с трудом, эти совсем разрушились. Наверное, когда-то они были вытесаны из стоящих здесь же местных камней. Потом стали попадаться скульптуры как будто из расплавленного песка.

"Тема ни для одной диссертации. Как я назову такой материал? Искусственный обсидиан, наверное. Если до этого у самого мозги не расплавятся".

И заброшенные летающие тарелки встречались все чаще. Разбитые, расколотые, разрушенные. Какие-то больше, какие-то меньше, полузасыпанные песком, если это, действительно, был песок.

Сейчас ближайшая, зияющая черной квадратной дырой открытой двери, была совсем похожа на скалу с пещерой. Они теперь так и шли — от одного заброшенного корабля к другому, отдыхая внутри них и там же ночуя. Возле тарелки с дверью-пещерой все почему-то остановились. Подошедший Платон увидел, что перед ними лежит полузасыпанное тело в нелепом старинном скафандре. Обшивка на нем превратилась в лохмотья, давно потеряла вообще любой цвет и была пропитана толстым слоем пыли. Скафандр покоробился, будто смятая бумага. За допотопным полупрозрачным стеклом шлема угадывалось черное мумифицированное лицо.

— Коллеги наши, — тускло, устало сказал Ахилл. — Там, внутри, еще один есть. Тоже, наверное, за сокровищами шли.

***

В начале следующего дня пути повезло найти полуживую, кое-как действующую и герметичную тарелку. С трудом они запустили установку, накачавшую кислород. Никаких замороженных лягушек и морских свинок здесь не оказалось.

Они сидели вокруг маленькой плазменной горелки. Только ее пламя освещало все вокруг. Лица охотников за сокровищами, синие в этом мертвом свете, выглядывающие из темноты пучеглазые клыкастые рожи — барельефы на стенах. От этих стен шел неземной нечеловеческий холод. Все грызли комья грубого бурого шоколада, изготовленного Титанычем.

— Может, потом отсюда и запчасти для "Обсидиановой бабочки", для моей "Цпапалотль" снимем, — заговорил Кукулькан. — А "Обсидиановую бабочку" II не тронем, ее жалко. Приютила она нас в трудную минуту.

— Накормила, обогрела… — задумчиво произнес кто-то.

Горелка тихо ревела, стремительно сжигая драгоценный кислород. Титаныч снял густо истекающую паром в этом холоде кастрюлю. По его настоянию все до сих пор несли на себе даже серебряную и фарфоровую посуду, весь походный фамильный кентовский сервиз.

Суп в этой кастрюле был сварен из всего, что осталось. Сюда пошли все остатки крупы, собранные по пакетам, коробкам и мешкам. Пшено, рис, гречка, перловка и саго. Крупинки в супе можно было бы сосчитать поштучно.

— Питаться акридами, — задумчиво произнес Титаныч.

— Чем? — конечно, не удержалась от вопроса Диана. — Что это такое?

— Да я и сам не знаю, — пробурчал тот. — Хорошо, что у меня сердца нет, а то бы не выдержало оно такого надругательства над кулинарией.

Он теперь двигался медленно, с трудом, песок совсем забил суставы старика.

— А твои предки, Кукулькан, древние индейцы, не знали, что они летали на летающих тарелках, — сказала Диана. — У них тарелок вообще не было.

Ахилл свою долю супа почему-то брать не стал. Он сидел неподвижно, будто заснул. Его простуженная шея была обмотана веревкой, вместо шарфа, чтобы было теплее.

В последнее время он стал похож на Титаныча. В пустыне шагал, хромая и пошатываясь. Они так и шли вдвоем, позади всех. Ахилл теперь будто вытягивал из себя последние силы, то, что осталось. Но жалоб никто от него ни разу не услышал. А сегодня слов вообще. Сегодня он совсем замолчал.

— Зря ты, Ахилл, отказываешься, не ешь, — сказал кто-то. — Хоть и вода, зато горячая.

— Все. Конец пришел ништякам. Совсем, — заговорил Платон. Поставил на пол свою опустевшую тарелку. Похожий на мелкие синие кружева узор. Стершаяся позолота. С детства знакомая тарелка. — Теперь точить нечего. Зато и груза больше нет… — Он помолчал. — Уже недолго осталось. Сейчас могу об этом сказать. За сутки… Ну да, суток здесь нет. Точнее, за сол местный дойдем. По расчетам, как раз к рассвету… Точнее, конечно, не к рассвету. В общем, тогда светло станет.

Он встал:

— Давайте, поднимайтесь!..

Сейчас Платон не смотрел на Ахилла. Совсем непонятно было, как тот может подняться на ноги и еще куда-то идти.

Диана хлопнула Ахилла по плечу:

— Что-то ты совершенно холодный. Замерз?

Совсем неожиданно он опрокинулся вбок и упал. И не упал, а обрушился, как неживое, уже не принадлежащее человеку тело. Грохот от удара металлического скафандра об пол отозвался в черных пустых отсеках.

Все бросились к упавшему, окружили его, одновременно говорили что-то.

— Не ушибся он, — прервал остальных Титаныч. — Он уже не ушибется.

— Умер? — догадался Платон.

Диана вскрикнула.

— А может, и не умер, — наконец, заговорила она. — Сразу умер! У нас и приборов нет, чтобы смерть установить… Для этого специальные приборы нужны, — упрямо повторила она.

— Я прибор, — сказал Титаныч. — За свою жизнь столько смертей видал. Я ее, смерть, сразу узнаю. Старая знакомая. Ну вот, и дошел один из нас.

Все молчали, глядя на лицо Ахилла.

— Будто заснул, — произнесла Диана. — А может, все-таки, это какая-то болезнь. Среди нас врачей нет, а я вообще ни разу больных не видела.

— Да нет, поверьте мне, опытному старику. Я, пожалуй, здесь останусь, рядом с покойником, — заговорил Титаныч. — Все равно обезножел, остался без ног. На обратном пути меня заберете.

"Если будет у нас всех обратный путь", — подумал, но, конечно, не сказал вслух Платон.

— Может, здесь и оставим Ахилла? — неуверенно предложил Титаныч. — Пусть на этом месте и лежит? Теперь уже чего…

— Нет, — сразу возразила Диана. — Не станем его так оставлять. Пусть будет у него могила, хотя бы тут, на Марсе.

Кукулькан тоже согласно кивнул головой.

Титаныч медленно копал оказавшейся рыхлой почву ненужной теперь серебряной супницей. Остальные молча стояли вокруг, глядя из-за непроницаемо темного стеклометалла шлемов. И только в наушниках было слышно, как Диана шмыгает носом.

— Нам надо идти, — заговорил Платон, — несмотря ни на что. Даже на это. Заканчивай без нас, Титаныч. И весь кухонный инвентарь оставляем здесь. Больше не нужен.

— Жди нас, — сказал Кукулькан и неожиданно протянул Титанычу руку, прощаясь. Нелепый жест. За всю долгую жизнь старого кухонного робота еще никто не пожимал ему руку.

— Прощайте, — сказал тот с отчетливой горечью. Голосу старинного робота, как это было принято давно, по прежним наивным техническим условиям, когда-то придали этот вот широкий диапазон эмоциональности.

Оглядываясь, Платон еще видел его. Титаныч по пояс стоял в яме, повернув в их сторону свое неподвижное металлическое лицо. Потом он, а затем и тарелка рядом с ним скрылись в черной тени.

***

Сегодня они шли, не останавливаясь, необычно быстро. Двигались, освободившись от груза, от всего. Казалось, что тяготение Марса стало еще меньше. Платон шел впереди. Не хотелось оглядываться и видеть, как мало их теперь.

"Совсем от романтизма ничего не осталось. А я когда-то верил старым приключенческим книжкам. Как легко без груза…"

Они двигались между двух цепей гор, которые, вроде бы, все заметнее сближались. Прямо впереди, где эти цепи резко исчезали, стояла геометрически правильная коническая гора. Там появлялся свет, ложный марсианский восход. Опять обманчиво собиралось взойти солнце. Скафандры уже приобрели серебристый, отражающий солнечные лучи цвет.

Им всем становилось очевидно, что они торопятся.

"Скоро не будет ни сил, не еды, ни кислорода. Совсем скоро".

Это понимали все, но молчали.

Оказывается, Платон помнил эти строчки.

"Как там дальше?"

Теперь под песком угадывалась дорога, почти гладкая, почти ровная и лишенная камней: — "Дорога Солнца"?

Неожиданно он понял, что узнает эти места. Теотиуакан. Он видел его наяву на Земле и во снах, посланных портсигаром. Теперь совсем мертвый. Копия, второе издание земного Теотиуакана, жутко запущенное, разрушенное. На Земле вот здесь и здесь были деревья, был базар с киосками и торговыми автоматами, синее небо с грифами.

Горы, между которыми они шли, оказались осыпавшимися пирамидами. Конусная гора впереди превратилась в пирамиду Солнца. Даже отсюда было понятно, как сильно она развалилась. И чем ближе, с каждым их шагом, тем запущеннее и запущеннее эта пирамида становилась. Наконец, стала просто конической горой из камней и щебня.

"Всё на свете боится времени. А время боится пирамид", — вспомнилось древнее-древнее изречение. Было видно, что здесь время все-таки победило своего старого врага.

"Вот оно, плато Солнце. Это и есть другой конец радуги".

— Одародьлэ, — послышался голос Дианы.

"Может быть, она еще не догадывается о том, что скоро с нами будет, — шевельнулась надежда. — Теперь знаю, как мы скоро будем выглядеть. — Это он вспомнил о старых трупах, на которые они наткнулись несколько дней назад. — Наверное, когда-то напишут что-то вроде: они встретили смерть, открыв бессмертие. Типа, на пороге бессмертия. Или — "последние жертвы смерти". Сам бы мог написать и получше, будь у меня теперь возможность".

Скульптуры и остатки скульптур встречались все чаще, как будто они стояли по краям древней дороги, сейчас покосившиеся и торчащие из почвы вкривь и вкось.

"Теперь прямой путь"!

И грибные боги, на некоторых еще угадывались знакомые плоские лица, и другие, непонятные, с чертами местных причудливых животных, когда-то существовавших здесь. Платон был единственным во всем космосе, видевшим этих животных, пусть во сне. Пока еще был.

"Зато мы дошли до этого Эльдорадо. Когда найдут нас, наши тела, мы будем победителями, достигшими цели. Пусть хотя бы так… — Внутри возникал горький восторг. — А ведь потом никто не поверит, что мы были такими же живыми, как те, кто остался после нас. И еще какими живыми. Совсем не памятниками".

Он вдруг заметил, что это звучит не в его голове, а в наушниках. Голос Дианы. Он так и не понял, не заметил, как заговорил вслух, и она подхватила эти слова. Или она заговорила первой? Вообще, знал ли он это стихотворение раньше? Сейчас он этого не помнил.

Они все-таки остановились, чтобы отдохнуть у большой скалы, которая в очередной раз за эти дни оказалась летающей тарелкой. В ее каменном своде неизвестно чем была выбита дыра, внутри лежал бархан песка, нанесенный туда за сотни лет. Почему-то вспомнилось об Ахилле, оставшемся там, возле другой тарелки. Назад тянулись оставленные ими в ржавом марсианском песке бесконечно длинные борозды, уходящие за горизонт.

— Смотрите! — в голосе Дианы слышалось непонятное и даже неуместное сейчас ликование. — Сзади!

Платон и Кукулькан повернулись — наверху, далеко отсюда, на фоне по-местному тусклого оранжевого неба были видны две фигуры. В этих вечных сумерках блеснул такой знакомый металл, старый титан.

— Етеди ортсыб, — послышался издалека голос. — Вас не догнать.

Ахилл! И рядом — Титаныч!

Оказывается, эта дорога шла под уклон. Титаныч и Ахилл теперь, не ощущая тяжести, быстро спускались, почти бежали к ним.

— Ура! — закричала Диана и, оглушив всех, выстрелила вверх из своего револьвера.

"Вот и опять романтизм", — подумал Платон.

Диана махала рукой, приветствуя этих двоих:

— Теперь опять все вместе! — воскликнула она. — Почти. Вдруг скоро и Конг появится.

"Нет. Не романтизм. Конг-то уж точно не появится".

— А что, устал-заснул. Отдохнул-проснулся, — объяснялся на ходу Ахилл. В его голосе теперь различалось смущение. — Может, это летаргический сон был. А что, с каждым может случиться.

— Я ковыряю, ковыряю песок этой супницей, — заговорил Титаныч, — смотрю, из дверей тарелки покойный Ахилл выходит…

Они, наконец, остановились рядом — такие знакомые, совсем реальные.

— Говорит мне, чего копаешь, старик? Давай я помогу. Хорошо, что вас, молодежи, там не было. А то бы вы сильно удивились, — договорил Титаныч.

Вопреки всему, Платон ощущал общую со всеми радость, будто забыл о том, что им уже не вернуться отсюда назад.

— Ну что, далеко нам еще? — вернулся к настоящему Ахилл. — До конца пути и маленького домика с вывеской "Осуществление мечты"?

— Недалеко, даже близко, можем входить. Привела дорога, вон он наш порог, — Платон показал рукой на копию пирамиды Солнца.

Теперь все видели вход, ведущий внутрь нее, чернеющую квадратную дыру.

— Илгитсод. Достигли. Далеко оказалось это Эльдорадо.

Здесь, на том месте, где они сейчас шли, когда-то существовал давно разрушившийся, рассыпавшийся, заметенный песком вулкан. В песке этом остались, повсюду были видны брызги некогда кипевшего в его жерле металла.

Платон машинально подумал, что этот металл ему о чем-то напоминает и почему-то сильно знаком. Потом понял чем — цветом. Глубокий темно-желтый цвет. На ходу он подобрал один особо крупный, бесформенный и ноздреватый металлический булыжник, оказавшийся неестественно тяжелым даже здесь, в мире пониженного тяготения. Не смог его удержать — выронил.

— Богато здесь лавья. И никакой стипендии не надо… — слышался голос Ахилла.

— Для всего фака хватит, — отозвался Кукулькан. — Вот где фондов-то!..

Теперь было видно, что золото здесь повсюду, крупные и мелкие, разного размера самородки тускло блестели до близкого по-местному, по-марсиански горизонта.

— Оказывается, золото моих предков добывалось вот здесь, на Марсе, — опять заговорил Кукулькан. — И то, что потом досталось конкистадорам, и все остальное. Которое потом сюда же вернулось.

— Неужели там, в этой пещере сокровища? — Диана показала рукой на вход внутрь пирамиды.

— Да что там ваши фуфлыжные сокровища!.. — отозвался на это глубоко задумавшийся сейчас Платон. — Вот достанем рукописи древних исполинов — это гораздо важнее. Неизвестные человечеству знания другой цивилизации — вот что важно, это рулёж обоснованный. А про нас, может быть, когда-нибудь скажут, что мы само время укротили. Укротителями времени назовут. Если только мы добрались до них, рукописей, что пока неизвестно.

— Рукописей марсианских месоиндейцев? — спросила Диана. — Кодексов?

— Нет, это не кодексы, — ответил Платон. — Кодексы — совсем другое… А я уже собрался тебе зачет ставить. Зачетка твоя и сейчас у меня, все время с собой ношу.

Отвлекшись, Платон по въевшийся привычке археолога рассматривал крупный, по-местному рыхлый валун — не то разрушившуюся полностью скульптуру, не то просто камень. Он показался похожим на сидящую пузатую самку гориллы. Посмотрев вокруг, Платон нашел рядом и детеныша — камень поменьше.

Вход в пирамиду стал ближе и больше. Внезапно, и это было совсем невероятно, кто-то мелькнул там.

Платон остановился, напряженно вглядываясь в черную дыру, вход в пирамиду, похожую на разинутую пасть. И уже совсем неожиданно там блеснул огонь, громыхнул выстрел.

Массивная пуля ударилась о голову каменной гориллы рядом с Платоном. Хрупкий, пористый, как шлак, камень разлетелся. Осколки ударились о шлем, о скафандр, больно ощутимые даже сквозь него.

Загребая песок, будто черепаха, Платон пополз за камень.

— Поберегись! Противники, — где-то крикнул Титаныч.

— Кто? — послышался удивленный голос Дианы.

Выстрелы гремели все чаще. Становилось понятно, что стреляет уже не один, а несколько человек и из самого разного оружия.

Платон увидел, как пуля ударила в старый потемневший корпус робота. Титаныч схватился за грудь и, по-человечески охнув, упал. Платон кинулся к нему.

— Видать, пропадаю, Платонушко! Имущество, инструмент мой, запчасти, передай этому… Восемнадцатому. Он, вроде, парень ничего. А ты прости! Простим друг другу. Дениску… — Старый робот умолк.

Платон бессмысленно стоял перед ним на коленях. И неожиданно увидел, как один погасший глаз Титаныча опять загорелся. Показалось даже, что в похожем на фару древнем оптическом приборе светится хитрое любопытство.

— Окончательно испортили корпус мой, — озабоченно добавил Титаныч. — Где теперь такой возьмешь. Чистый титан. Сейчас такие не делают.

— Тьфу ты, старый дурак! — Платон даже плюнул внутри шлема, машинально.

— Да нет, точно, — продолжал Титаныч. — Сто лет, небось, не выпускают.

— Нашел время играть! — возмущался Платон. — Повредила ему лишняя дырка, можно подумать. Мозги, главное, уцелели. Хотя, они, похоже, давно неисправны. Лежи, не поднимайся!

Укрываясь за валуном, Диана стреляла по непонятным врагам из револьвера. Высунувшись из-за ближайшего грибного бога, Платон изо всех сил прижал к плечу дубовый приклад штуцера и выстрелил. В сумерках марсианского дня полыхнуло длинное — метра полтора — малиновое пламя. Несмотря на ослабленный заряд, здесь, при слабом марсианском тяготении, отдача едва не опрокинула Платона.

В ответ неожиданно ударили из пулемета. Из черной дыры в пирамиде било пламя. Выстрелы уже не были слышны, только трещало в наушниках. Видно было, как часто, густо летят пули, и разлетается от них хрупкий камень. Охотники за сокровищами отползали, прячась за скалы. Кто-то упорно добивался, чтобы они погибли, и этот кто-то скоро явно достигнет своего.

"Вот и кончились все приключения, — пробормотал Платон. — Конец. Решили, будто в этом мире злые и жадные не могут побеждать".

— Конечно, не могут, — услышала его Диана. Сейчас она руками в негнущихся перчатках с мучительным напряжением пыталась перезарядить свой револьвер.

Все стало предельно серьезным. Шутки кончились…

"Нет, не кончились"! — Вдалеке что-то блеснуло.

К ним двигалось облако пыли с чем-то металлическим внутри. Невероятно, но это приближалась какая-то конница. Сверкающие латы серебристо блестели при невидимом марсианском солнце. Какие-то рыцари на каких-то наглухо закованных в металл животных скакали по красной пустыне. Выстрелы из пирамиды смолкли.

"Марсиане? — Может, он сошел с ума и сейчас напряженно глядит внутрь какой-то своей виртуальной реальности. — Вот как это, оказывается, бывает", — подумал Платон.

Но Диана вдруг вскочила на ноги и закричала что-то ликующее. Платон уже видел, что это верблюды в причудливых скафандрах, а на них, в скафандрах обычных, человеческих, всадники. Верблюжья конница!

— Ура! Наши! — Диана размахивала револьвером, забыв про врагов, засевших у входа в пирамиду.

В ту сторону уже потянулись шипящие лучи бластеров и светящиеся пунктиры трассирующих пуль. От камней пирамиды Солнца летели искры. Внутри уже горело непонятно что.

Конница приблизилась. Один всадник соскочил с верблюда, бросил тяжелый бластер и теперь двигался к ним, охотникам за сокровищами. Сейчас, несмотря на космические латы, становилось понятно, кто это. Голова — пивной котел, коротенькие ножки. Конечно, Конг!

Из пирамиды муравьиной цепочкой с поднятыми руками выбегали фигурки в оранжевых рабочих скафандрах. Еще трое, вышедшие из пирамиды первыми, в скафандрах самых современных и совсем новых, уже стояли в стороне. Верблюды, падая сначала на колени, на передние ноги, ложились в песок. Сейчас было заметно, как тяжело им в этих их замысловатых доспехах. В воздухе еще висела пыль, незнакомая, марсианская.

Конг и Ахилл пытались обняться. Из-за их скафандров это не удавалось — казалось, что они борются, с раскинутыми руками неуклюже стукаясь друг о друга.

— Дошел, дошел! — радовалась Диана.

— Мне слишком много шагать не пришлось, — стал рассказывать Конг. — Там, на дороге меня подобрали, вездеходы с рудой шли. Не помню, через сколько дней. Я там, на этой дороге сидел, вернее, лежал, — признался Конг и как будто смутился, устыдился своей слабости.

Они все подошли к трем пленникам, которых уже окружили спешившиеся всадники с базы РЗМ.

— На тех не обращайте внимания, — Один из всадников махнул рукой в сторону скучившихся оранжевых фигур. — Это горняки из Марсограда. Они не при делах, в темную их наняли.

— Это не мы стреляли, — издалека донесся голос одного услышавшего их горняка.

Трое обезвреженных врагов непроницаемо глядели сквозь матовые шлемы.

— Вот теперь по обычаю встречаете. Пулей! — Ахилл остановился перед ними. — У нас, вроде, такое стало традицией.

— Опять вы. Урки-пересидки, — добавил Платон.

— Мы больше не будем, начальник, — донеслось позорное из-за темно-матового стеклометалла. — Знакомый голос Томсона.

— Конечно, не будете. Кто вам теперь позволит, — произнес Кукулькан.

— Слышали мы уже эту гармонь, — скептически хмыкнул Конг.

— А вы, двое, чего молчите? — спросила Диана.

— И я, — сразу же отозвался тоненьким голосом Джеррисон. — И я не буду.

— С тобой все ясно. А кто вот этот, остальной? — опять спросила Диана.

— Это шеф, — сообщил Томсон.

Третий молчал.

— Не будем вмешиваться, — заговорил кто-то из прибывших с базы РЗМ. — Узнаем еще. Следствие покажет.

— А я уже знаю, — вышел вперед Платон. — Можете молчать, все равно узнаЮ вас, давно догадался. Здрасьте, Левкиппа Ефимовна! Как дела в вашем банке? Думаю, служебное расследование будет для вас куда страшнее суда. В головном офисе, в Лондоне.

Перешагнув через пулемет, валяющиеся кучей автоматы и еще что-то стреляющее, они вошли внутрь пирамиды Солнца. Дальше, давя ногами гильзы, распихивая мешки и рюкзаки, какое-то совсем ненужное теперь барахло. Гулко, вразнобой гремели по каменному полу их стальные подошвы. И дальше коридоры загромождало какое-то железо, механизмы. По полу вились кабели. Россыпь гильз редела и заканчивалась. Повсюду встречались разломанные и разбитые двери и настоящие стальные ворота, чем-то грубо и торопливо разрезанные.

Теснясь, они продвигались, почти проталкивались по узкому коридору с нишами по сторонам. И вот в одной из ниш что-то блеснуло. И в другой тоже. Впереди, везде по сторонам коридора мерцало золото! Оказалось, что в нишах — открытые и просто разломанные сундуки из почерневшего дерева. Но дерево здесь было незаметно, невидимо из-за блеска золота. — "Ослепляет. Притягивает взор". — Такие понятные теперь слова.

— Теперь я понимаю слова "слепит золото", — пробормотал Платон. — Еще как слепит.

— А вроде блестит несильно, — отозвался Конг.

Скоро они перестали видеть все это: и гангстерские мешки, и рюкзаки, и сами коридоры вокруг, камень, стены, полукруглые своды.

Груды и горы золота. Навалом какие-то непонятные, невнятные, наверное, от головокружения, украшения; соединенные, сплетенные во что-то неясное детальки с прозрачными и синими камешками. Знакомыми были только глядящие оттуда, привычные уже квадратные морды людей и ягуаров.

"Мрачный блеск золота! А я еще считал, что к сокровищам равнодушен".

Очевидными были золотые маски, некоторые даже были укреплены на стенах, глядели оттуда. Черты каких-то давно исчезнувших людей.

Дальше — почему-то монеты, кажется, испанские. Не то песеты, не то пиастры. Непонятно, по каким дорогам и тупикам времени все это сюда занесло. Охотники за сокровищами впервые видели старинные монеты, оказавшиеся совсем тонкими золотыми кружочками с круглыми ободками и чьими-то бородатыми лицами на них.

Еще дальше, лежащие большими кучами браслеты, подвески, спутавшиеся цепи, серьги. Непонятное ажурное плетение из золотых звеньев с почерневшими жемчужинами. Оттуда тоже торчали доски разломанных сундуков и бочек. А вот, выступающие в коридор штабеля слитков, клейменных испанскими печатями, с выдавленными в них какими-то цифрами и словами на испанском, наверное, языке.

А впереди, в маленьком глухом чулане, будто в тупике стояла человекоподобная золотая глыба. Древний, но ничуть не постаревший, не износившийся идол. Бесстрашно равнодушный, безразличный ко времени. Знакомое злобное, квадратное, как кирпич, лицо смотрело на охотников за сокровищами.

Те, сделав последние шаги на своем пути, остановились перед этой тускло мерцающей статуей.

— Вот оно, осуществление мечты, — сказал Ахилл.

— Такое оно, оказывается, бывает, — будто добавил Конг.

— Стоишь, — произнес, глядя на статую, Ахилл. — А тебя на дне Мексиканского залива искали. Столько лет ищут.

— Да нет, — возразил Кукулькан, — на дне другой. Брат его, близнец. Плохо ты изучал историю вопроса.

Было отчетливо заметно, что их каменный бог, оставшийся на "Обсидиановой бабочке" — копия этого. Очевидно, что древний скульптор видел золотого и, наверняка, использовал его как модель.

— Все-таки чуть-чуть не похож, — произнес Титаныч.

— Наш немного красивее будет, — заметила Диана.

— Кажется, я теперь знаю, как его назову, — задумчиво добавил Ахилл.

— Платон Сократович, — заговорил Кукулькан, — вы все свитки хотели найти. Вон они.

Только сейчас Платон заметил в стороне каменный сундук без крышки. В нем лежали совсем темные от старости и плохого хранения свитки. Так немного — один сундук.

— Ну да. Загляделся, — пробормотал Платон.

 

После всех приключений

"Обсидиановая бабочка" стремительно уносилась в космос, теперь домой, к Земле. Опять новенькая, в очередной раз обновленная на базе РЗМ, сейчас тяжело нагруженная золотом. Все опять были здесь, вместе, даже вечно арестованные Томсон и Джеррисон тоже. Прибавилась еще банкирша Левкиппа. Та теперь целыми днями молчала, отвернувшись в угол и глядя на стену, неузнаваемая, будто наказанная еще и отсутствием косметики.

— А вы двое, оказывается, чем-то похожи, — сказал Диане Платон. Он сидел сейчас на груде какой-то дробной и колючей ювелирной мелочи. Эти золотые завалы быстро стали предметом будничным и даже уже немного досадным. Мешали здесь, в кают-компании. — Страстью к приключениям, — продолжил Платон. — Обе вы авантюристки. Знаешь, мне Левкиппу даже немного жалко.

Диана в знакомом кожаном комбинезоне сидела на краю бассейна. Золотой бог, потеснив каменную копию, сейчас тоже стоял здесь. Волосы Дианы на его фоне наводили на мысль, что золотой цвет, оказывается, бывает совсем разным, в нем столько оттенков.

— Ну да, — довольно равнодушно отозвалась Диана. — Не миновать ей тридцати суток за хулиганство первой степени, отягченное обстоятельствами. Конечно, похожи. Еще и тем, что она, оказывается, тоже влюбилась в тебя. В её пятьдесят или сто лет. Меня смеёт! — возмущенно закончила она.

— Знаешь, найди ей в университете какого-нибудь пожилого принца, — предложила Диана.

— Найду, — подумав, сказал Платон.

В этом полете Джеррисон Горячая Рука даже пытался за Левкиппой ухаживать:

— Ничего, Ефимовна, скоро показания из древних свитков добудут и старость победят. Все будем молодые, — пытался он ее утешать. — Опять станем красивыми, без всякой косметики.

Левкиппа гневно отворачивалась.

Пираты вообще приободрились. Сейчас из другого конца кают-компании слышался голос Томсона:

— Ничего. Как говорится, и такой срок отобьют казенные часы. Скоро время не дефицит будет, у всех будет его немеренно. Сколько угодно можно будет сидеть.

— Да, теперь таким, как ты, надо какое-то другое наказание придумать, — послышался голос Конга.

Они играли в лаун-теннис. Ракетка летала над плитой, над головой их нового кока. Тот не замечал этого. Исполняющим обязанности кока на "Обсидиановой бабочке" теперь был этот купленный на базе РЗМ робот. Еще один прибавившийся член экипажа "Обсидиановой бабочки". Новейший, из современной органопластмассы, так называемый монофункциональный, безличностный. Большой конус на гравитоподушке с множеством рук, немного похожий на паука. Он не говорил, не было у него такой функции, и хоть слышал, но непонятно, понимал ли что-нибудь. Новый робот теперь постоянно возился у плиты, вместо потерявшего трудоспособность Титаныча, находился там всегда.

— Ну, давай сыграем еще сет, — сказал Конг. — Очко форы тебе даю, все-таки ты — поверженный противник.

На время полета пиратам даже поставили бочку слабенького пива, и от нее они почти не отходили.

— Пиво — это благородно, — это появился не вполне трезвый Джеррисон. — Благородно так поступать с противником. За это уважаю. У меня от этого пива даже новая болезнь открылась, неизвестная науке. Изнурез. Изнурило меня пиво, замучился его через себя пропускать.

Несмотря на редкую болезнь, рукастый Джеррисон все мастерил из подобранных в марсианских песках золотых самородков разные ювелирные украшения, даже изготовил себе золотые зубы. Подъезжал со своими колечками и кулонами к Левкиппе, но, конечно, был в очередной раз с раздражением отвергнут.

— Вот отсижу и организую фирму, — мечтал сейчас Джеррисон. — Сафари в прошлое, в хрен знает какую эру. Буду туристов туда возить — на динозавров охотиться. Томсона егерем к себе возьму. Он ничего не умеет — только стрелять.

— Пока еще ни разу не попал, — заметил Конг.

— А здесь фабрику организую по выделке динозавровой кожи, — продолжал Джеррисон. — Чемоданы, портфели, пояса. Сумочки для баб. Машины хорошие поставлю. По новейшей технологии, чтоб двигатели на энергии времени, как у древних индейцев.

— Да нет, — отозвался Томсон. — Я долго думал и вот что решил: как только построят машину для возврата во времени, подамся в прошлое, в семнадцатый век, к пиратам.

— Давай подавайся, — заметил Конг. — Тогда уж, наконец, наверняка избавимся от тебя.

— Вот расскажу ребятам, там, в семнадцатом веке, про это золото, — продолжал Томсон. — Мол, золото, которое вы так любите, добыто на Марсе. Удивятся, наверное. Не нравится мне в веке двадцать втором. Нету сейчас размаха для меня. Таким хулиганам, как я, только к пиратам, — завершил свою речь Томсон.

Диана внезапно хлопнула в ладоши — уничтожила врага всех женщин — моль:

— Развелась здесь, пока мы на Марсе по пустыне гуляли, — будто о чем-то задумавшись, сказала она. — А котята за это время выросли и уже научились моль ловить. Укусика вон, дожидаясь нас, всю кожаную мебель от голода обгрызла. Диванами и креслами питалась. Находчивая. Но ничего, дождались, продержались. И Карпуша тоже, молодец. Смотри, не обиделась совсем.

Это Укусика, ласкаясь, тыкалась ей в ладонь своей круглой теплой головой — соскучилась по людям. Подросшие котята карабкались по штабелям золотых слитков.

— Эх, руки скучают по работе, — доносился из-за них голос Титаныча. — Побыстрее бы в родной дом, на родную кухню, — уже не в первый раз за эти дни повторил Титаныч, хотя никаких рук у него сейчас не было.

Голову Титаныча на время полета приделали к бортовому пылесосу. Он стал его временным туловищем. Скучающий пылесос повсюду ездил, катался между грудами золота, выискивал непорядок, говорил и ворчал, больше, чем обычно. Особенно он придирался к новому кухонному роботу. Отвлечь его можно было только разговором на любимую теперь тему — о выборе ему нового корпуса.

— Ты давай старайся, — опять прикрикивал он сейчас, задрав голову вверх и глядя на нового кока. — Сейчас каждый обед праздничным должен быть. Ребятам несладко пришлось. Даже солоно. Сам бы с удовольствием забыл все это, но такое не забывается.

Безмолвный конус не возражал.

Откатившись, Титаныч едва не задел гравитостенку аквариума с Карпушей. Тот метнулся в сторону, подняв со дна облачко мути.

— Совсем ты, Карпуша, грязью заплыл, — заметил сидевший невдалеке Ахилл. — Сколько там ее у тебя накопилось! Но ничего, еще потерпи. Скоро прилетим на Землю и выпустим тебя в родную реку. С почетом, торжественно, как я и обещал. Расскажешь всем в реке о своих приключениях, о нас, об "Обсидиановой бабочке". Детям и внукам будешь рассказывать.

— Там сам будешь себе корма добывать, — добавил оказавшийся рядом Кукулькан.

Укусика с жадностью жевала специальную кошачью котлету, приправленную валерьянкой. У Укусики праздничный обед уже начался. Вокруг бегали котята.

— Вытащили тебя с потомством из вашей глубокой провинции, — глядя на нее, сказал Титаныч. — Теперь будете жителями большого культурного мегаполиса. Много там для вас интересного. Например, крысы и мыши.

— Ишым и ысырк, — повторил за ним Кукулькан. — Сейчас все без труда выговаривали слова наоборот, даже совсем непроизносимые.

"Еымисонзиорпен", — подумал Платон.

— Я в твою испорченную тушку, Титаныч, что мы почтой отправили, самородков напихал, — сказал появившийся из-за золотой горы Конг. — Из тех, которые мы на Марсе успели насобирать. Ты теперь нешуточный туз. Богатый. Купишь себе самый лучший, самый модный корпус. У всех скоро новая молодость будет, ну, и тебе положено.

— Какие сейчас корпуса! — с досадой отозвался на это пылесос. — Как у этого? Из пластика и вообще непонятно из чего? — За неимением рук он, скрипнув, мотнул головой в сторону нового робота.

— Тебе, Титаныч, индивидуальный специально замастырят, — сказал Ахилл. — В награду за твои заслуги.

— Непременно из титана, — заговорил пылесос. — Вообще-то, я похожее тело видел в одном виртуалмагазине. Боевое, модели "Супермен". Все настоящее механическое, без обмана. Решил на нем остановиться. И пулю, меня пронзившую, повешу на грудь, на проволоке. Для романтики и на память. А может, мне тоже вернуться в прошлое, в молодые годы? Расскажу сэру Чарльзу, как мы здесь славно его наказ выполнили.

— Если вернешься, скажи там, чтобы на животных больше не охотились, — издалека послышался голос Дианы. — Образуй там общество защиты животных какое-нибудь.

— Не надо в прошлое, Титаныч! — оттуда же, с другого конца кают-компании сказал Платон. — У нас еще и в будущем будет много интересного.

— Ну да. Если модель "Супермен" достану, то можно и остаться, — согласился Титаныч. — Задержусь лет на сто. Вот справлю себе новое тело и опять покажу вам, молодым, какие они, настоящие приключения. Не отшумел еще Титаныч.

— А сейчас очутиться бы побыстрее дома, — произнес Платон. — Я, вдобавок, трубку там забыл и банку любимого табака. И когда я только доберусь до них?

— Соскучился по дому? — спросила Диана.

— Ну да, соскучился, — признался он.

— А я уже по новым приключениям соскучился, — сказал услышавший их Ахилл.

— И я, — добавил кто-то.

— А что, господа экстремалы, раз мы продолжаем свою деятельность, надо нам как-то назваться, — предложил Ахилл. — В смысле, дать название нашей команде.

— Пусть Титаныч говорит, он много всяких старинных слов знает, — сказал Конг.

— Я предлагаю — "изыскатели", — подумав, произнес Титаныч, — Было такое, значит, слово. Ну, изыскали же все: сокровища, рукописи, бога этого. Целое Эльдорадо.

— И тайну времени, — вмешался Кукулькан. — И дальше будем искать все такое нужное.

— И приключения, — добавил Ахилл.

— И приключения, конечно.

— Искали и нашли, — опять раздался издали голос Дианы. — Значит, искатели. Так лучше. Искатели — это те, кто ищет все это. Ну, и находит, конечно.

— Иле такси, — произнес Кукулькан.

— Какое такси? — с удивлением спросил кто-то.

— Да не такси. Это я новое слово наоборот произношу. Появилась привычка после той хроноаварии.

Последнее название всем понравилось, его и приняли. Было уже поздно. Все разошлись спать. И новый робот неподвижно замер у плиты, перестал греметь там кастрюлями.

Диана по-прежнему сидела на краю бассейна перед каменным и золотым богами. От нее доносился благородный запах шоколада. Жертвенный бассейн сейчас стал квадратным шоколадным озерцом. На марсианской базе они все, не пожалев золота, скупили весь какао-порошок, много сухого молока и сахара. Диана с новым кухонным роботом, под крикливым руководством Титаныча, сварили много шоколада, целый этот вот бассейн. На зверской роже золотого бога нарисовали шоколадом улыбку. — " Будешь у нас вегетарианцем", — наставительно сказала тогда ему Диана. А Ахилл придумал и написал на золотой груди его новое имя. — " Никогда больше не стану жрать шоколад, — сказал Ахилл после этого. — Так надоел он на Марсе".

— Ничего, нам теперь простительно и опоздать к началу занятий, — говорила сейчас Диана. — Мы теперь выдающиеся во все стороны и все такое. Жалко, что пока еще во времени не научились возвращаться. А то бы мы завернули на Зиму и доиграли "Отелло". Пока Карл астероид опять в булыжник не превратил. Ну да, — согласилась она с Платоном, — заодно и рассчитались бы с зимовщиками, у нас теперь есть, чем рассчитаться. Оставили бы им немножко сокровищ. А потом опять вернулись в конец августа. И еще ненадолго в Центральную Америку можно было бы завернуть. Я, когда там была, все хотела в море искупаться. Говорят, там какие-то замечательные пляжи есть. И тропические острова, рифы какие-то. Кстати, надо еще одного бога со дна Мексиканского залива достать.

— Вспомнила! А где моя зачетка? — спросила Диана. — Да, как истрепалась за эти каникулы! Ну, вот и зачет стоит.

— Заслужила. По блату, — сказал Платон.

— А я сегодня специально этот комбез надела, — произнесла Диана. Она провела пальцем по поверхности шоколадного озерца и сейчас машинально сунула этот палец в рот, — помню, как я тебе в тот раз в нем понравилась. Скоро уже нельзя будет надеть, — выразительно добавила она. — Ты ведь знаешь.

— Ну да, знаю.

— Скоро будет заметно, — сказала Диана. — Мне почему-то кажется, что будет двое близнецов, мальчик и девочка. Вундеркинды, конечно. Патрик и Патриция.

— А как твои родители?

— Родители уже все знают. И тоже радуются.

— Такие же безбашенные, как и ты, наверное.

— Конечно. У нас все такие. А наши дети тоже станут искателями. Вырастут и будут искать второго, того дополнительного бога. Хорошо, что скоро прочитают эти индейские свитки, и старости не будет. И мы будем всегда. Я даже придумала девиз для нашей семьи, нашего нового рода. "Юность бессмертна". Надо потом спросить у Карла — как это по латыни.

— У нашего рода Кентов уже есть девиз.

— Пусть будет два.

— Да, — произнес Платон. — Теперь пусть будет.

Он почему-то подумал, что когда люди смогут избавляться от старости, опять становиться молодыми, наверное, они будут испытывать при этом невыразимое облегчение, на грани счастья.

Окруженные золотыми горами, они стремительно приближались к дому. На улыбающемся теперь золотом боге шоколадом было написано:

"Великий Ништяк".

2008, 2009 гг.