Это была осень. И к спине одинокого прохожего прилип мокрый лист. Тот стоял у края тротуара, глубоко засунув руки в карманы старого черного пальто. Улица здесь была широкой и пустынной, с влажным блуждающим ветром. Прохожий взглянул вверх, в бесцветное небо. Неохотно вынул руку из кармана, вытер рукавом нос и посмотрел на часы. Звали прохожего Онуфрий Мамонтов. Но чаще знакомые его, как и он сам, звали его Мамонтом.

Прошло еще полчаса. Неожиданно бледно вспыхнули фонари. На улице было по-прежнему пусто. Прошел только один хмурый мужик в галошах и женском полупальто, но ничего не сказал, только зыркнул на Мамонта исподлобья.

На верхнем этаже дома напротив погасло окно. Мамонт насторожился и перестал ковырять асфальт носком ботинка…

Со стоном открылась чугунная дверь, из дома вышел низенький старик с маленькой седой бородкой и толстой тростью. Остановился у витрины гастронома. Постоял, почему-то сурово рассматривая себя в стекле. Трость он упер в бордюр тротуара и оперся на нее спиной. Потом, кажется, что-то проворчал, выпрямился, пошел, сердито стуча палкой по асфальту.

Мамонт перебежал дорогу, посмотрел за угол, вслед старику. Тот был уже далеко. Оглянувшись, Мамонт толкнул старинную тяжелую дверь, шагнул во мрак.

В темноте он сразу ослеп и потерял чувство ориентации. Показалось, что он очутился на дне глубокого темного колодца. Взглянул вверх, увидел светящееся фиолетовым окно. Постепенно разглядел поднимающуюся туда чугунную лестницу и рядом с окном дверь.

Дом был старинным, и, как успел узнать Мамонт, с единственной многокомнатной квартирой на втором этаже. На нижнем был гастроном.

Он все еще стоял внизу. Глаза постепенно привыкали к темноте. Мамонт разглядел неплотно пригнанную дощатую дверь во двор. Через ее щели проникал слабый свет. Дверь в гастроном, обитую мятой жестью. Бочки под лестницей, судя по запаху из-под селедки. Было тихо. Лишь гулко билось сердце вора. Наконец, он качнулся вперед, нашел ногой ступеньку. Опираясь спиной о холодную шершавую стену, Мамонт осторожно поднимался вверх по гремевшей и лязгающей под ногами лестнице. Свет из окна осветил клеенчатую обивку двери, латунную табличку:

Академик Ишиас И.И.

Мамонт нашарил в рваной подкладке пальто ключ, недавно найденный у двери этого дома. Ключ был какой-то незнакомой формы, невиданный, наверняка, импортный. По мнению Мамонта такой ключ мог принадлежать только академику.

Замок неожиданно щелкнул, дверь, не оставляя поводов для сомнения, открылась. Звякнула дверная цепочка. Мамонт, сопя, пролез в просторную щель, в теплый мрак.

Здесь незнакомо пахло чем-то чужим, дорогим: духами, мастикой, чуть-чуть хорошим трубочным табаком. Он сделал шаг вперед и сразу ткнулся лицом во что-то мягкое. На ощупь плюшевую портьеру, вытер об нее вспотевшее лицо. Колючий ворот пальто давил шею. Он расстегнул его. Дальше, скользя по гладкому паркету, вытянув в темноте руки. Быстро, словно убегая от кого-то, прошел несколько комнат. Остановился, спиной ожидая страшного окрика, удара из темноты. Страх корчил, до боли напряг мышцы. Где-то неестественно звонко равнодушно тикали часы, синий мертвый свет уличного фонаря освещал все через окно. Большой книжный шкаф. Темный слепой экран телевизора, тяжелый письменный стол. Массивный чернильный прибор на нем, стопка бумаг, забытые очки.

Мамонт чуть повернул голову. И вдруг самым краем бокового зрения, где-то сзади, в глубине соседней комнаты заметил быстрое осторожное движение. Что-то бешено дернулось и остановилось внутри. Внезапная судорога развернула тело, он поскользнулся на паркете и замер.

Стало душно и жарко. Было тихо и только по-прежнему тикали где-то часы. Мамонт закрыл глаза и, еще раз споткнувшись на пороге, пошел вперед…

Толпа бледных мужиков в испачканных штукатуркой черных пальто испуганно смотрела на Мамонта. Он сделал шаг вперед, и вся толпа вдруг заколыхалась, зашевелилась, обступила его. — "Зеркало", — остывая, подумал он. На него пристально, исподлобья смотрели худые близнецы с ранними залысинами. — "Все-таки забыл побриться сегодня", — подумал Мамонт, почесал колючую шею и чуть поправил редкий чубчик. Все мамонты завертели головами, взметнулась колоссальная стая черных рукавов.

Это было большое трюмо: три створки, низкий туалетный столик, уставленный пудреницами, пуховками, флакончиками и прочей женской ерундой. Здесь же — стакан в серебряном подстаканнике с выжатой долькой лимона на дне. Рядом раковина-пепельница с окурком сигареты.

Один флакон особенно настойчиво вбирал свет уличного фонаря, блестел острой гранью. Мамонт понюхал его и сунул в карман. Знакомое теперь тиканье раздавалось совсем рядом. Это были старинные часы в литом чугуном корпусе. Мамонт зачем-то дотронулся до них, погладил холодные чугунные завитушки. Внезапно часы вдруг зашипели и стали бить. — "Десять", — сосчитал Мамонт. Он вытряс из раковины окурок, прикурил от стоящей здесь же зажигалки, огляделся вокруг.

Видимо, все это было женской спальней. Кровать, покрытая какой-то пятнистой шкурой, на полу и на стене — старые сильно вытертые ковры, низенький шкаф с посудой. На шкафу, сверху — поднос с горкой маленьких чашечек. Мамонт взял в руки одну. Оказалось, что она тонкая и легкая, почти невесомая. Свет фонаря проникал сквозь рисунок, сквозь мельницы и кораблики, голландочек в широких юбках, чепчиках и деревянных башмаках.

Вынул из-за пазухи приготовленный мешок — старую наволочку для подушки и рукавом смахнул в нее чашки с подноса. Потом еще раз огляделся, и смело толкнул другую дверь — две высокие белые створки. Войдя, наткнулся на стул, чертыхнулся и вдруг остановился, заметив в щели еще под одной из дверей полоску света. На этот раз он даже не успел испугаться. Послышались легкие шаги, и негромкий женский голос спросил: " Кто это? "

Мамонт мгновенно покрылся испариной. Дверь распахнулась, в комнате вспыхнул свет.

В дверях стояла девушка, с легким удивлением глядя на него. Розовая кофточка с вышитым американским мышонком, комнатные тапочки с большими, неправдоподобно белыми помпончиками. Тонкое чистое лицо, темные ясные глаза. Она, молча, глядела на Мамонта, как-то плавно, очень по-девичьи прижимая к груди книгу.

Отнялся язык, в горле застряла слюна. Мамонт оцепенел посреди комнаты с поднятой ногой. Вид незнакомки сейчас был нелеп, дик, сознание не вмещало этого, словно появление марсианина.

Но она стояла перед ним, абсолютно реальная и как будто бы доверчивая и покорная. Мамонт протянул вперед руку, чтобы смять, раздавить это существо. Незнакомка с удивлением проследила за ней. Мамонт сразу устыдился своей руки с грязными скрюченными пальцами, опустил ее. Потом зачем-то взял теплую маленькую ладонь незнакомки и повел ее куда-то наугад. Она, молча и покорно, шла, все также прижимая к груди книжку. В тесном дверном проеме Мамонт пропустил ее вперед. Незнакомка прошла и остановилась, не оборачиваясь. С бьющимся сердцем он смотрел на чистый затылок с кудрявым каштановым пушком. Потом замахнулся и вдруг ослабевшей ватной рукой ткнул ее в шею.

Она закричала диким дурным голосом, упала, нелепо вытянув ногу в сбившемся чулке. Вылетела и заскользила, вращаясь, по паркету книга.

К Мамонту повернулось неестественно белое лицо. Внутрь него взглянули бездонные, полные ужаса зрачки. Он услышал, как с грохотом упал его мешок с фарфором. Побежал, пятясь, растопыренными руками опрокидывая с низких шкафов посуду и безделушки. Наткнулся спиной на что-то острое, повернулся и кинулся в темноту. В зеркалах пробежала обратно толпа мужиков с бледными искаженными лицами. Новый животный крик настиг его в коридоре. Мамонт рванулся, забился в дверях, сдерживаемый дверной цепочкой, бешено навалился, заскреб ногами. Цепочка лопнула, он вылетел в коридор, ударился головой об стену, потом, стукаясь о какие-то углы, полетел вниз, в темноту.

Очнулся он в каком-то пустом безлюдном парке, по которому торопливо шел неизвестно куда. Охлаждая лицо, с неба заморосил мелкий невидимый дождь. Мамонт огляделся вокруг. Невысокие изогнутые деревья. Мокрые скамейки. Из влажной земли, из перегнивших листьев торчат белые руки полузасыпанных гипсовых скульптур. Он нелепо захихикал, вспоминая свое неудавшееся ограбление, еще раз оглянулся, пошел дальше…

Здесь была уже почти деревня. Серые домики, деревянные ворота, чугунная водонапорная колонка. Дорогу перебежала полуночная меченая марганцовкой курица. Мамонт шел по замощенной булыжником улице, до тех пор, пока она не уперлась в ворота крохотной бараночной фабрики. Потом вдоль забора, по лопухам. Дальше — здание нарсуда. Это опять город. За железной оградой — свет, машины, люди: улица. Почему-то прячась, скрываясь за кустами, Мамонт смотрит на них — будничных, обыкновенных.

Ночью здесь, в рабочем поселке было тихо. Только лаяли где-то собаки, за заводским забором лязгал и позванивал, поворачиваясь, подъемный кран, шипел пар, отчетливо видимый в свете прожекторов.

Прямо по грязи, не разбирая дороги, пошатываясь, шел человек в длинном пальто. Но он не был пьяным. Это был Мамонт, возвращавшийся домой.

Мамонт толкнул плечом незапертую дверь, вошел в свой дом. Здесь было холодно и темно, пахло остывшей золой. Он зажег спичку и заметил, что руки у него все еще дрожат. Спичка погасла. В темноте ощупью нашел койку и лег, не раздеваясь, прямо в пальто.

Спать совсем не хотелось. Мамонт лежал на спине, открытыми глазами глядя в темноту. Сейчас он отчетливо видел лицо незнакомки и всю ее, полувоздушную, стерильную, с удовольствием все это вспоминая.

Неожиданно нашел в кармане пальто флакончик с духами незнакомки, осторожно понюхал. Это был ее запах, часть ее самой, он сразу вспомнил его. Слабый, не замеченный тогда аромат лаковых волос, тонкой шейки, затылка с кудрявым пушком…

"Батя-то, академик, старался для дочки, — подумал Мамонт. — Холил, одевал… А я, скотина"!

Он скорчился на койке, даже закряхтев от внезапного приступа стыда. Под печкой, прислушиваясь, завозился Василий Васильевич, его котенок, полыхнул оттуда зелеными глазами.

Начинало рассветать. На подоконнике стала проявляться всякая дрянь. Еще с лета лежащий там высохший огрызок яблока, сломанный и вовек не заводившийся будильник, пыльный стакан.

Мамонт еще не спал. Он лежал на койке, думал о своем, с глупой улыбкой нюхая флакон.

"…Да! Приду и извинюсь, — думал он. — А что? Может быть, она и не сердится на меня. А вдруг, вообще не узнает. Приду, как кто-то посторонний. Может, сантехник! Приду и спрошу. Слесаря вызывали? Она, такая, все поймет, конечно. А дальше…"

Внутри появился, будто газ, распирающий его восторг — оказывается, жизнь можно изменить. И так легко! Мамонт даже тихонько засмеялся, рисуя в воображении картины счастливого будущего. Под печкой опять завозился Василий Васильевич.

Он проснулся неожиданно. Наверное, во сне он находился в совсем другом, не похожем на этот мире — Мамонт долго с недоумением смотрел вокруг, будто не сразу понял, где очутился. Серое от пыли окно. Печка с потеками от воды. Койка, табуретка, стол. На столе бурые, в пятнах, прошлогодние газеты, керосиновая лампа без стекла и без керосина, какие-то грязные аптечные пузырьки, оставшиеся еще от прежних хозяев дома. За печкой опять завозился, зазвенел пустыми бутылками котенок. Другие бутылки в сетке-авоське стояли у двери, приготовленные к сдаче в приемный пункт. Сейчас Мамонт вспомнил, что еще на столе лежит школьная двухкопеечная тетрадь, уже год раскрытая на первой странице. Мамонт хотел написать роман и прославиться.

Кто-то вошел в сени. Соседка. Она держала в руках укутанную полотенцем кастрюлю. Опять щи. Толстая соседка, молча, ворочалась в тесном закутке у печки, чем-то там гремела. Наконец, не выдержала:

— Все лежишь! Скоро вечер уже. Участковый вчера приходил, шлялся ты неизвестно где. Спрашивал — работает этот или нет? Я-то, дура, работает, говорю. Вот, полкастрюли щей тебе принесла. Жри! А-то с голоду помрешь, все же человек.

Наконец, бухнула кастрюлю на Мамонтову рукопись, ушла. Мамонт, наконец, встал, убрал кастрюлю. Зевая, прочитал:

"Вечером в городе прошел дождь. Прошел и кончился. С шипением, разбрызгивая лужи, мчались по улице желтоглазые автомобили. Усталые троллейбусы терпеливо ждали, пока суетящиеся пассажиры выйдут, войдут и рассядутся, со вздохом закрывали двери и катились дальше. Этим вечером в городе открылось окно. За окном были".

Что было за окном, Мамонт пока придумать не мог. И сейчас в задумчивости сунул в рот шариковую ручку, но опять ничего не придумал. Вздохнул и бросил ее. Выудил из кастрюли мясо с налипшим холодным жиром. Из-под печки выполз Василий Васильевич, с натугой выдавил из горла какое-то сипение, похожее на скрип двери. Мяукать он не умел, был почти немой. Мамонт бросил ему кость, и тот со стуком покатил ее к себе под печь. Котенок был дикий и удивительно тощий, почти плоский. Черный, похожий на мелкого чёрта, никому, и Мамонту тоже, он в руки не давался. Никто и никогда его не кормил, и загадкой было то, как он еще умудрялся жить.

"Что же это я?" — вдруг спохватился Мамонт. Он в задумчивости ненадолго остановился, потом упал на колени и полез под кровать. Оттуда вытащил большой и пыльный чемодан, неизвестно когда и как туда попавший. Потом нашел на печке очень ржавые клещи и сахарные щипцы. Разыскал где-то молоток с расшатавшейся ручкой и топор без топорища. О сантехнике Мамонт имел смутное представление и не знал — нужен ли сантехнику топор. Все-таки бросил и его, чемодан закрыл на один замок — второй не закрывался и, протиснувшись со своим грузом в дверь, вышел из дома.

Человек в грязном черном пальто с пыльным чемоданом шел по набережной. На него оглядывались. Но Мамонт не видел прохожих.

Проходя мимо гастронома, он заметил оживление внутри. Недолго поколебавшись, вошел внутрь.

Мамонт стоял в очереди. Спереди и сзади его были серьезные молчаливые люди. Пахло пивом.

Очередь впереди редела. Суровые люди, прижав к груди большие темные бутылки, проходили мимо. Продавщица, завидев Мамонта, с негодованием вскинула голову.

"Знаю, что ты сейчас скажешь, — подумал он. — Ходят тут всякие! Алкоголики. Ходят! Не положено (пьяным отпускать?)"

Вот она открыла рот. Губы сложились в кружочек, потом вытянулись, кружочек сплющился по горизонтали.

"Ну, нет, — подумал Мамонт. — Врешь!"

Бросив в пластмассовую тарелку двадцатикопеечную монету, он, молча, показал пальцем на бутылку лимонада за спиной продавщицы. Сзади изумленно загудела очередь. Продавщица с негодованием выдернула из ящика такую же бутылку, кинула ему на грудь. Холодную. С маленькой, отставшей с одного края этикеткой.

Кто-то тронул Мамонта сзади за плечо:

— Брось, парень, брось. Пойдем.

Потом они втроем стояли за углом кинотеатра. Мамонт со сжатым в кулаке мокрым огурцом. И остальные все свои. Мишка, отставной пират, в тельняшке, с рыжей бородой. Другой — со стаканом — в золотых очках и розовом галстуке, Ипполитыч. Тоже хороший человек.

Мишка сгрыз с бутылки пробку, выплюнул ее на землю. Темная струя полилась в стакан.

От крепкого на глазах появились слезы. Огурец оказался вялым, недостойным статуса закуски — его пришлось высасывать.

"Я к невесте своей иду, — мысленно готовился произнести Мамонт. Мысленная эта речь получалась плохо, слова путались. — Друзья, вы не знаете, какая она хорошая. Дочь академика. Студентка, отличница учебы… Наверное".

Мишка одобрительно кивал головой, будто уже слышал его. Потом разинул рот с бурыми прокуренными зубами-пеньками, топнул ногой и закричал. Не сразу стало понятно, что он пытается петь. Ипполитыч улыбался, качая в такт стаканом. Песня продолжалась долго. Наконец, Мамонту удалось заткнуть пирату рот огрызком огурца.

"Я сантехником работаю, — уже почти собрался сказать Мамонт. — Сейчас к ней иду. Кран заменить там, то-сё. Сами понимаете…"

Мишка опять одобрительно кивал головой, жевал. Изо рта у него тек огуречный рассол. За дверью кинотеатра слышались выстрелы, крики, топот коней. Потом тишина и долгий-долгий звук поцелуя.

Со звоном падающих засовов распахнулась дверь, толпа, галдя и прикуривая на ходу, двинулась на трех друзей. Мамонта закружило в водовороте, куда-то понесло, вдоль бесконечной стены кинотеатра.

Он вошел в подъезд, совсем незнакомый, резко изменившийся при свете дня. Двери во двор и в гастроном были распахнуты. Во дворе катили пустые бочки, там раздавались голоса. Подъезд неожиданно оказался старым, облезлым, с пятнами сырости. Он даже уменьшился со вчерашнего вечера.

Мамонт стал подниматься по лестнице, мимолетно заметив, что идет совсем беззвучно, лестница не лязгает и не гремит. Незнакомка стояла на лестничной площадке, закрывала дверь. Короткая полосатая шубка, бледное и грустное милое лицо.

Мамонт остановился на верхней ступеньке, ухмыляясь, любовался идеалом. Незнакомка, собираясь положить ключ в сумочку, рассеяно взглянула. Вдруг исчезли все звуки: грохот бочек во дворе, шум машин. Потом со звоном упал ключ. Прямо в глаза Мамонту смотрели знакомые слепые, полные ужаса зрачки. Он сделал шаг назад, споткнулся и полетел по лестнице вниз. Вслед загремел, подпрыгивая, чемодан, раскрылся, вниз со звоном поскакали ржавые железки.

Ослепнув, он мчался по улице, натыкаясь на прохожих. Кто-то кинулся его ловить, схватил за хлястик пальто, оторвал. Озираясь, Мамонт выскочил на середину улицы. Сзади взвизгнули тормоза, засвистел регулировщик. Мамонт опять кинулся куда-то наугад.

Мамонт опять стоял в какой-то очереди. Спереди и сзади — женщины с каменными лицами, с поджатыми губами. Прохожие лезут с одним и тем же вопросом: — "Что дают?", но отскакивают, натолкнувшись на суровое молчание.

Мамонт стоял в грязном пальто, с вырванным хлястиком, пожираемый негодующими взглядами женщин. Старушка позади ткнула ему в спину острым кулачком: — "Слышь, батюшка! Ступай-ка домой, ступай".

— Иди домой, проспись!.. Еще и в очереди стоит… Лезут тут, алкоголики всякие!..

Подбадриваемый тычками, Мамонт был изгнан.

Он опять оказался в знакомом парке, сидел на влажной скамейке, тупо уставившись на полузасыпанный листьями клочок какой-то журнальной страницы. Автоматически прочел:

… дыр рабочий с фабрики "Красная синька" и в кармане у него только лицензия на убой комара в области собственной переносицы…

"Видимо, из "Крокодила", — подумал он. — А куда пойдешь"? — "А вот пойду в баню", — пришла неожиданная мысль. Он представил, как сладко, с дрожью будет оттаивать в теплой воде, и вместе с холодом уйдут все мысли, и хорошие, и плохие. Горячий пар, звон тазов. — "Пойду", — решил он. Встал, пошел по аллее, рассеянно загребая ногами опавшие листья.

В предбаннике стояла огромная равнодушная толпа. В гардеробе пальто больше не принимали. Куда-то понесли охапку пахучих веников. Служащий в грязном белом халате негромко разговаривал о чем-то с мужчиной в синем пальто. Женщина с красным распаренным лицом пронесла уснувшую закутанную девочку. Отчаяние, физически ощутимое, неожиданное и острое, вдруг пронзило Мамонта. Он повернулся и вышел.

Совсем стемнело. Мамонт шел среди разрушенных, раздавленных домов. Все здесь было раскидано: заборы, сараи, маленькие серые домики с мутными стеклами. Разрушение остановилось только до утра, до начала рабочей смены. Замерли в отчаянном наклоне деревянные нужники, остановились в падении скворечники, неподвижно застыли корявые голые деревья. Повис и замер над домом бульдозер. Даже речка, веками мирно зараставшая мусором, была разрыта, раскидана. Мелкая вода встревожено журчала, искала новое русло.

Остановился Мамонт на мосту, под разбитым фонарем. Где-то внизу, невидимая в темноте, гудела набравшая силу вода. Он свесился через перила, вдыхая тяжелую вонь городской реки.

"В любой книжке должен быть финал, — подумал Мамонт. — В книжке я, наверное, должен был повеситься на этом фонаре в связи с неразделенной любовью. Или броситься в речку. Но это в книжке. А я опять приду в свой дом, где пахнет остывшей золой и прокисшими щами, на столе рукопись, которая никогда не будет закончена, а в лунную ночь на подоконнике блестят пыльные аптечные пузырьки".

1982 г.