1. „БЕСПОДОБНЫЙ“ ГОРОД

Несмотря на свое столичное положение, Вашингтон издавна слыл чем-то вроде заштатного городка, находящегося з стороне от больших дорог политического и экономического развития страны. Практические янки, за исключением безнадежных политических простаков, отдавали себе отчет в том, что Вашингтон с его Конгрессом, Белым Домом и другими учреждениями, символизирующими американскую «демократию», – это лишь парадная витрина фирмы, во внутренних помещениях которой вершатся дела, далеко не соответствующие ее фальшивой рекламе. Поэтому в американской литературе и публицистике Вашингтон долгое время презрительно третировался как нудное провинциальное захолустье, в котором кучка прожженных политиканов на виду у почтеннейшей публики непрерывно дерется между собою за тепленькие местечки в государственном аппарате или во имя интересов своих принципалов с Уолл-стрита, чикагской зерновой биржи и техасских нефтепромыслов.

Однако эта репутация Вашингтона как города-витрины или города-ширмы в последние годы благодаря стараниям определенных кругов стала претерпевать любопытную эволюцию. Во время войны и в особенности после ее окончания на книжном рынке США в изобилии появились книги, в которых американская столица всячески возвеличивается как «город неувядаемой славы» и «бессмертного величия». «Вот каков Вашингтон!» – с ложным пафосом восклицает в заглавии своей книги реакционный журналист Киплингер. «Вашингтон – бесподобный город», – на столь же высокой ноте вторит ему заголовок книги Веры Блум, дочери реакционнейшего конгрессмена от демократической партии Соломона Блума. Легко представить, сколько дифирамбов столице содержится в книгах с такими восторженно-рекламными названиями. В таком же роде и другая послевоенная книжная продукция о Вашингтоне, равно как и бесчисленные статьи в периодической прессе. Средний по количеству населения город – в Вашингтоне всего около шестисот тысяч жителей – на глазах у пораженных американцев, привыкших говорить о нем, в лучшем случае, с добродушной снисходительностью, ловко превращается в руках литературных жонглеров чуть ли не в центр мироздания. Фантазия наемных писак американского империализма, авансом провозглашающих Вашингтон столицей американизированного земного шара, поистине безудержна.

Я неоднократно приезжал в Вашингтон еще тогда, когда жил в Нью-Йорке. В один из таких приездов я совершил подробный осмотр города в компании вашингтонца Эрика Купера.

Наш маршрут начался от единственного в городе вокзала «Юнион-стэйшн». Через небольшой сквер, разбитый на привокзальной площади, мы поднимаемся на холм, возвышающийся над ближайшими районами столицы. На холме в здании Капитолия помещается Конгресс – высшее законодательное учреждение Соединенных Штатов. Местонахождение Конгресса породило ходячее в политических кругах выражение «на холме», ставшее синонимом слова «Конгресс» и почти вытеснившее его из обихода вашингтонцев.

Мы обходим массивное здание со всех сторон. Над центральным подъездом громоздится тяжеловесный купол, поддерживаемый колоннами в коринфском стиле. Рядом с Конгрессом дома, в которых расположены канцелярии сенаторов и членов палаты представителей, а также библиотека Конгресса и верховный суд США.

Эрик Купер останавливает меня перед фасадом Капитолия и вводит в элементарный курс вашингтонской топографии. Оказывается, мы стоим сейчас в пункте, через который проходят линии, делящие город в административном отношении на четыре части. Эти линии образуют улицы Норс-Кэпитол, Ист-Кэпитол и Саус-Кэпитол. Четвертая линия проходит не по улице, а через длинный и узкий парк, идущий на запад от Капитолия. Когда-то Капитолий, находящийся всего в одном километре от реки Потомак, был топографическим центром города. Но с тех пор Вашингтон так разросся, в особенности на северо-запад, что Капитолий очутился фактически на юго-восточной окраине, прижатой к Потомаку и его притоку – Анакоетии. Существующее административное деление на четыре неравные части явно устарело.

Решив осмотреть прежде всего северо-западную часть города, в котором находится большинство правительственных учреждений, памятников, музеев, мы направляемся по аллеям парка на запад от здания Конгресса. По обе стороны парка расположено несколько музеев и картинных галерей, за ними ряд департаментов (министерств) – юстиции, труда, торговли, сельского хозяйства. В конце парка, на обширной лужайке, высится огромный каменный обелиск. Это монумент Джорджу Вашингтону. Он стоит одиноко, представляя взору зрителя лишь четыре убогих плоских грани, уходящие ввысь: на них вы не увидите ни игры линий, ни гаммы цветов. Создатель этого каменного столба не проявил ни тени творческой фантазии. Зато внутренние стены обелиска выложены камнями, привезенными из разных местностей Америки и из развалин древности – из руин Карфагена, афинского Парфенона, храма Эскулапа. Есть камни с Везувия и даже с… могилы Наполеона на острове св. Елены.

Туристов этот обелиск интересует не потому, что он связан с памятью первого американского президента, а потому, что с его вершины превосходно виден весь город.

Лифт, устроенный внутри, поднимает туристов на высоту в пятьсот пятьдесят футов, откуда, как на ладони, виден не только весь Вашингтон, но и его окрестности. Отсюда можно разглядеть находящиеся по соседству памятники Томасу Джефферсону и Аврааму Линкольну. Они представляют собою архитектурные сооружения в форме античных храмов.

Несколько минут ходьбы от обелиска – и мы попадаем к Белому Дому, резиденции президента. В этом приземистом доме когда-то жил и работал Линкольн, руководивший отсюда борьбой за освобождение негров в войне между северными и южными штатами. В Белом Доме в течение тринадцати лет бессменно обитал Франклин Рузвельт, – единственный в истории США случай столь длительного пребывания одного и того же лица на посту президента. В апреле 1945 года сюда переехал Гарри Трумэн, очутившийся на посту президента случайно, вследствие смерти Рузвельта.

Рядом с Белым Домом стоит старинный четырехэтажный дом, занимающий почти целый квартал. Безвкусный архитектор, видимо страдавший пристрастием к колоннам, окружил ими дом со всех сторон, местами даже и на всех четырех этажах. До последнего времени в этом доме был расположен государственный департамент. Впоследствии он перебрался в бывшее помещение военного департамента, находящееся неподалеку, на 17-й улице. С другой стороны к Белому Дому примыкает здание казначейства (министерство финансов). Его вид представляет собою странную смесь стиля модерн с античными архитектурными мотивами.

Мы присаживаемся отдохнуть в Лафайет-сквере, перед Белым Домом. В сущности, мы уже обошли пешком весь центральный район Вашингтона, видели почти все парки, монументы и правительственные учреждения, занимающие сравнительно небольшую часть города – между Конгрессом и 17-й улицей. Только некоторые из министерств расположены в других районах.

Дальнейший осмотр совершается нами в такси, так как американская столица раскинулась на обширном пространстве. Наш маршрут проходит сначала через самую старую часть Вашингтона – Джорджтаун, затем по Массачузетс-авеню, вдоль которой тянутся кварталы роскошных особняков. Оттуда через живописный Роккрикпарк мы выезжаем на одну из главных городских магистралей – 16-ю улицу. В своей значительной части она занята дипломатическими миссиями, отелями и всевозможными храмами, включая масонские святилища.

Из этой поездки я вынес довольно отчетливое представление о топографии американской столицы. Она несложна. К району правительственных учреждений примыкают кварталы банковских, торговых и зрелищных предприятий, ресторанов и кабачков. Вокруг них широким полукругом тянется густо населенный «черный пояс» – районы, где живут негры. Всю остальную территорию города занимают жилые кварталы белого населения. Эти кварталы застроены по преимуществу маленькими коттеджами или так называемыми «блоками» – длинными двухэтажными домами разделенными на квартиры так, что каждая из них размещается на двух этажах. Небоскребов в Вашингтоне нет, как нет и фабрично-заводских районов. Все это резко отличает его от промышленных городов севера и востока страны и делает его похожим скорее на один из городов аграрного юга. Планировка Вашингтона выдержана в обычном стиле американских городов: подавляющее большинство улиц пересекается под прямыми углами. Исключение составляют лишь широкие проспекты-авеню, которые бороздят город во всевозможных направлениях.

Вашингтон выделяется среди американских городов – больших и малых – прежде всего своим искусственным происхождением. Он не развивался стихийно на основе местной промышленности, торговли или судоходства, а был построен именно для того, чтобы служить столицей Соединенных Штатов. Это обстоятельство главным образом и определяет физиономию города. Вашингтон кишмя-кишит всевозможными административными учреждениями. Последние иронически именуются «алфавитными», так как американцы ограничиваются в обиходе лишь начальными буквами слов, составляющих длинные названия учреждений. В их стенах работают десятки тысяч чиновников. Основную мгссу населения столицы составляют поэтому государственные служащие, работники коммунальных, торговых, зрелищных предприятий и ресторанов, домашняя прислуга. Большинство работников обслуживающих профессий – негры, или, как их иначе именуют, «цветные», составляющие около трети всего населения столицы.

Такой социальный состав населения Вашингтона не случаен. Одна из главных целей «отцов-основателей» (полупочетное, полуироническое звание первых руководителей новой республики после войны с Англией за независимость) состояла в том, чтобы расположить столицу вне крупных населенных центров, где много бедного, недовольного своим положением люда. Эта цель совпадает с намерениями современных потомков «отцов-основателей», стремящихся избавиться от неприятного соседства промышленного пролетариата. Расчет делался на то, что конгрессмены и сенаторы, разнокалиберные политиканы и дельцы смогут вершить здесь свои дела без постоянной оглядки на рабочие окраины. Чиновники, среди которых преобладают мелкобуржуазные элементы, хорошо вышколены и выдрессированы в роли послушных исполнителей хозяйской воли. Процесс дрессировки происходит постоянно, но своей кульминационной точки он достиг тогда, когда по почину президента Трумэна начала проводиться «проверка лояльности» государственных чиновников. Что касается негритянского населения столицы, то здесь, как и повсюду в американской «демократии», негров не принято считать людьми. «Стопроцентные» вашингтонцы англо-саксонского происхождения в лучшем случае рассматривают их как людей «третьего сорта». «Второсортными» они считают иммигрантов из Южной и Восточной Европы.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы и белое, в том числе «стопроцентное», население Вашингтона было в большом фаворе у американских законодателей, – скорее наоборот. Действительная или лицемерная боязнь Конгресса подвергнуться какому бы то ни было «давлению» со стороны местного населения привела к тому, что жители Вашингтона лишены даже тех формально-политических прав, которые имеет любой американский гражданин. Стоит калифорнийцу или пенсильванцу, луизианцу или нью-йоркцу поселиться в столице, как он немедленно лишается этих прав, ничего не приобретая взамен их. Жители Вашингтона, точнее – занимаемого им федерального округа Колумбия, не имеют права участвовать в избрании президента и представителей в Конгресс. Неоднократные попытки прогрессивных деятелей провести в Конгресс законопроект о предоставлении вашингтонцам избирательных прав неизменно проваливались. Вашингтонцы лишены даже привилегии местного самоуправления, которой обладают жители любого американского города. Округом Колумбия управляет особый комиссар, назначаемый президентом и Конгрессом. Характерно, что на протяжении последних лет, вплоть до августа 1947 года, Конгресс не находил для столицы лучшего комиссара, чем сенатор Бильбо – гнусный расист, взяточник и самый махровый из всех реакционеров, заседавших в сенате. Конгресс мог быть уверен, что при таком комиссаре прогрессивным элементам в Вашингтоне не будет оказываться никаких поблажек.

Несмотря на все свои старания, Конгрессу не удается избавиться от встречи лицом к лицу с недовольным населением. В первую очередь я имею в виду делегации всевозможных организаций, которые приезжают в Вашингтон, чтобы предъявить определенные требования, выразить протест против какого-либо мероприятия путем пикетирования правительственных учреждений или путем подачи петиций, деклараций и т.д. Расхаживающие вдоль решетки Белого Дома или у подъезда Конгресса пикетчики с плакатами являются повседневной деталью столичного быта. В фактах этого рода, как в капле воды, отражается растущий гнев широких масс населения, которых безжалостно грабят при помощи инфляции и у которых отнимают элементарные политические и профсоюзные права.

Живя в Вашингтоне, я был частым свидетелем и других форм протеста, рождавшихся тут же, в столице. Как ни изобретательны были «отцы-основатели» в выборе места для столицы, как ни стремятся современные правители быть подальше от «язвы пролетариата», все же пролетариат – хотя и не промышленный – в Вашингтоне существует. У него есть много причин для недовольства. Инфляция, породившая растущую изо дня в день дороговизну, задела Вашингтон больше, чем другие города. Стоимость жизни всегда была здесь очень высока, чего, однако, никак нельзя сказать о зарплате. А после войны диспропорция между стоимостью жизни и уровнем зарплаты еще более увеличилась. И вот стачки возникают одна за другой: бастуют водители автобусов и трамваев, телефонистки, служащие отелей и ресторанов, торговой сети. В любой части города можно видеть пикеты бастующих, несущих плакаты вроде, например, такого: «Ресторан «Гуд Фуд» несправедлив к своим служащим». Подобные плакаты являются не только выражением протеста, но и призывом к публике бойкотировать то или иное предприятие и тем самым способствовать успеху борьбы его служащих или рабочих.

Столичная полиция, как и всюду в США, приходит на помощь власть имущим, изыскивая всяческие поводы для того, чтобы обвинить бастующих в нарушении закона и жестоко расправиться с ними. По части самоуправства вашингтонские полисмены вряд ли уступят первенство полисменам других американских городов. Избиение и другие виды полицейского издевательства над вашингтонцами – это тоже повседневная деталь столичного быта. Масштабы и степень полицейского самоуправства, как правило, замалчиваются прессой, но в отдельных случаях они все же становятся достоянием гласности. Осенью 1947 года «Вашингтон-пост» сообщила, например, о факте зверского избиения двумя полисменами некоего Джулиуса Клегга находившегося затем под арестом в продолжение тридцати четырех часов без предъявления обвинения. Этот и подобный ему возмутительный случай избиения полисменом студента, имевший место почти одновременно, остались совершенно безнаказанными. Подобранные сенатором Бильбо и его достойными преемниками блюстители «порядка» спокойно предаются своим садистским наклонностям во имя сохранения «американских традиций личной свободы и неприкосновенности граждан», как выспренне выражаются в своих речах политиканы. Вместе с тем вашингтонская полиция неохотно занимается борьбой с преступностью, о чем говорит скандальный, увеличивающийся из года в год рост числа убийств, грабежей и краж со взломом. Выбор местоположения столицы, помимо вышеприведенных соображений, явился также результатом политического компромисса между оспаривавшими первенство штатами: Вашингтон был основан в тогдашнем географическом центре Соединенных Штатов.

Климатические условия – а хуже их, кажется, трудно было найти, – при этом во внимание не принимались. Вашингтон расположен в жарком и влажном поясе. «Только три места жарче, чем Филиппинские острова, – заявил однажды губернатор этих тропических островов Вильям Тафт: – Это Цинцинатти, Вашингтон и преисподняя…»

В течение пяти-шести месяцев в году вашингтонцы работают в условиях нестерпимой жары и духоты, не избавляясь от них и ночью. Чиновники, находящиеся на верхних ступенях бюрократической лестницы, имеют в своих кабинетах воздухоохладительные установки. Среди же мелких чиновников, служащих и рабочих, не обладающих таким комфортом, нередки случаи тепловых ударов во время работы. Я не говорю уж о том, что, по свидетельству представителя службы здравоохранения, невыносимая жара снижает эффективность труда рабочих и служащих минимум на одну треть.

Климатические особенности Вашингтона являются причиной хронически возобновляющихся предложений о переносе столицы в какой-нибудь иной пункт Соединенных Штатов. В последнее время появился новый повод для таких разговоров, порожденный горячечной пропагандой о якобы угрожающей США «опасности нападения» со стороны неведомых врагов. В печати появились предложения о переносе столицы в район Скалистых гор, в Денвер или другие местности штатов Среднего Запада. Некоторые алармисты с серьезным видом подсчитывали уже стоимость устройства столицы на новом месте или обсуждали вопрос о будущем использовании нынешних общественных зданий Вашингтона.

Вашингтон является столицей Соединенных Штатов лишь в очень узком смысле слова. Это – административный и законодательный центр страны, но вовсе не ее экономический центр. Еще меньше он имеет основания претендовать на роль культурного или духовного центра. В этом отношении Вашингтон представляет собой нечто весьма убогое. Несколько научных музеев и картинных галерей, созданных главным образом на частные средства, не могут прикрыть его духовной и культурной нищеты. Покойный президент Рузвельт не скрывал своего презрения к ограниченности и пустоте жизни в американской столице. На митинге в местечке Бойз, в штате Айдахо, он открыто заявил, что «Вашингтон является одним из наиболее провинциальных городов на всем земном шаре».

В городе нет ни оперного, ни драматического театра, если не считать любительской труппы при католическом университете. Приезжие оперные труппы ставят здесь изредка оперы только в концертном исполнении, пользуясь для этого «Конститюшн-холл» – конференц-залом реакционного общества «Дочери американской революции». Гастролирующие драматические труппы из других городов ставят спектакли в помещении театра «Нэшнл», не имеющего собственной труппы. Впрочем, будем справедливы и отметим, что в Вашингтоне все же имеется постоянный «театр» с постоянной труппой: это – «Бурлеск», единственной программой которого является демонстрация «актрис», раздевающихся догола под дикое улюлюканье и одобрительный свист зрителей. Вот и весь «вклад» американской столицы в театральную культуру страны.

Единственно развитой отраслью «культуры» в Вашингтоне является бурная светская жизнь. Завсегдатаи светских салонов – сенаторы, конгрессмены, высшая бюрократия, генералитет, приезжие богачи – ежедневно кочуют с одного приема на другой, едва успевая менять наряды в соответствии с требованиями этикета. Один досужий любитель статистики подсчитал, что на каждую книжную лавку в городе приходится семнадцать «салонов красоты» обслуживающих дам «из общества». Из этого видно, что в американской столице книга отступает на задний план перед кисточкой маникюрши. Впрочем, и в тех книжных лавках, которые существуют в Вашингтоне, хорошую книгу, как жемчужное зерно из известной басни, можно обнаружить, только разрыв навозную кучу бульварной литературы.

Этим, собственно, и исчерпывается культурная жизнь американской столицы. Вы не найдете здесь научной общественности, – к ней я, конечно, не отношу ученых специалистов, работающих в лабораториях военного ведомства за семью печатями. Здесь нет и литературных кругов, если под этим не подразумевать многочисленную свору желтых журналистов, ежедневно заполняющих столбцы газет своей бульварной стряпней. Уважающие себя деятели культуры не могут заниматься творческим трудом в обстановке травли, проводимой пресловутым «Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности». Эта травля сделала политическую атмосферу Вашингтона гораздо более невыносимой, чем атмосфера природная. «Ни один вашингтонец не сделал мало-мальски значительного вклада в американское искусство или литературу», – говорится в «Справочнике столичного журналиста». Можно ли более убийственным образом охарактеризовать уровень духовной и культурной жизни американской столицы?

В конце концов, если принять во внимание все, что сказано выше, то нельзя не воскликнуть вместе с Верой Блум: да, Вашингтон действительно «бесподобный» город! Бесподобный по своей культурной отсталости, по своему чванливому высокомерию, наконец по своей антидемократической сущности!

 

2. ПОД КУПОЛОМ КАПИТОЛИЯ

Когда на Вашингтон спускается вечерний сумрак, жители американской столицы имеют возможность любоваться рекламным световым эффектом: поднявшись высоко над городом, сверкает белизной ярко освещенный прожекторами купол Капитолия, вершину которого венчает огромная статуя в ложноклассическом стиле.

Достойна внимания одна характерная деталь этого зрелища: статуя на куполе, изображающая не то гладиатора, не то древнеримского легионера, почему-то названа «Вооруженной свободой». Впрочем, эта символика кажется неожиданной лишь на первый взгляд. В дни, когда американские империалисты организовали бешеную гонку вооружений, покрыли чуть не весь земной шар сетью своих военных баз, лихорадочно сколачивают агрессивные блоки, развязали открытую агрессию против народов Кореи и Китая и готовятся к новым военным авантюрам, трудно подыскать более выразительный символ для американской «свободы», чем фигура вооруженного с головы до ног легионера.

В массивном здании Капитолия, украшенном этим символом воинствующего империализма, помещается Конгресс Соединенных Штатов. Говоря о Конгрессе, растленная американская пресса поет ему дифирамбы, прибегая при этом к самой отъявленной демагогии, чтобы скрыть истинную его сущность. «Власть, избранная народом, в интересах народа» – таким высокопарным слогом именуют конгресс продажные борзописцы монополий. Но если на этот главный орган лжедемократии в Соединенных Штатах, в этой, по выражению Карла Маркса, «классической стране демократического мошенничества», взглянуть без розовых очков, то сразу бросаются в глаза вся фальшь и лицемерие подобной апологетической характеристики Конгресса.

В действительности, Конгресс – это орган монополий, избранный монополиями и издающий законы в интересах монополий.

Конгресс – это одно из тех мест, которое стремится посетить каждый любознательный человек, попавший в Вашингтон.

И вот мы «на холме». Войдя в здание Капитолия, попадаем в так называемую Ротонду – круглый зал, украшенный исторической живописью и скульптурой. Направо от Ротонды расположена палата представителей, налево – сенат.

Палата представителей – большой зал с частыми рядами кресел, широким полукругом охватывающих трибуну спикера (председателя), и столами секретариата, стоящими перед трибуной. В палате четыреста тридцать пять кресел по числу ее членов. Вокруг всего зала идут галереи для дипломатического корпуса, прессы и публики. Примерно таково же внешнее устройство сената, с той лишь разницей, что в зале сената всего девяносто шесть кресел, включая стоящее на возвышении кресло председателя. Обычно председателем сената является вице-президент Соединенных Штатов, но ввиду того, что со смертью Франклина Рузвельта бывший вице-президент Трумэн автоматически стал обитателем Белого Дома, на председательском месте с апреля 1945 года и до конца 1948 года восседал один из лидеров республиканской партии – Ванденберг, являвшийся одновременно председателем сенатской комиссии по внешней политике.

Пройдем на сенатскую галерею для публики и проследим, как протекает рядовой рабочий день верхней палаты законодательного органа США.

Временный председатель, сенатор Ванденберг, своей заплывшей от жира физиономией напоминающий евнуха, открывает заседание, не дожидаясь кворума. О кворуме здесь вспоминают только при голосовании наиболее важных вопросов. Иногда в зале нет буквально никого, кроме председателя и какого-нибудь не в меру разговорчивого оратора, невнятно бубнящего свою речь.

Заседание открывается молитвой капеллана. Капелланы сената каждый день подготовляют новые молитвы, но все они похожи одна на другую по своему безграничному лицемерию и фарисейству. Я присутствовал однажды на вступительной молитве доктора богословия, достопочтенного Джеймса Монтгомери.

– Не дай нам впасть в заблуждение, – молил он проникновенным голосом, театрально возведя очи и руки к потолку. – Прояви к нам милосердие и в своей неисповедимой мудрости направь наше влияние против эгоизма, к поддержанию нашей республики на устоях свободы и справедливости для всех.

Сенаторы знают, что молитвы докторов богословия произносятся только «для занесения в протокол». Прошедшие через огонь и воду посланцы американского капитала не позволяют себе и тени усмешки, когда они слышат благочестивые заклинания капеллана. Они считают вполне уместными и даже необходимыми высокопарные проповеди о «борьбе» против эгоизма. Сенаторы с полным хладнокровием выслушивают разглагольствования об «устоях свободы и справедливости для всех». Это ведь просто словесные стандарты, которые сами сенаторы ежедневно употребляют и своих речах и документах для обмана широких масс избирателей. Такие явления вполне обычны для Соединенных Штатов, этой, по выражению Маркса, «классической страны демократического мошенничества».

После чтения молитвы начинается парламентская рутина: утверждение протоколов предыдущих заседаний, всевозможные заявления «для занесения в протокол», на которые потом можно будет ссылаться, требования о приобщении к протоколу различных материалов, прения о повестке дня и т.д. и т.п.

Когда какой-нибудь сенатор берет слово, к нему немедленно подходит стенографист, который делает свои записи, стоя рядом с оратором. Это на первый взгляд кажется нелепым. Но в зале постоянно царит шум от непрерывного хождения сенаторов, от их оживленных разговоров между собою, от суетливой беготни пажей-курьеров. В подобных условиях стенографист не записал бы ни слова, если бы продолжал сидеть за столом секретариата.

Председатель не обращает внимания на хаос до тех пор, пока не раздастся чей-нибудь негодующий протест. Тогда он громко стучит молотком по столу, призывая расшумевшихся сенаторов к порядку. На мгновение шум утихает, чтобы через минуту возобновиться с прежней силой.

Наконец все заявления сделаны, повестка дня, после бурных споров, установлена и сенат приступает к обсуждению законопроектов, представленных на его рассмотрение различными комитетами. Законопроекты различны по своему значению и диапазону: тут и такие крупные, как утверждение ассигнований по «плану Маршалла», ратификация внешнеполитических договоров, и мелкие, на юридическом языке именуемые «законодательной вермишелью». Однако эта «вермишель» имеет немаловажное экономическое значение. В обилии законопроектов, представляемых в Конгресс, и кроется причина ожесточенной борьбы вокруг повестки дня.

За спиной отдельных сенаторов, проталкивающих законодательную «вермишель» или крупные законопроекты, стоят те или иные монополистические предприятия. Интересы конкурирующих монополий при этом обычно сталкиваются, и тогда соперники принимают компромиссные решения. Это последнее обстоятельство хорошо раскрыто в сатирической книге Стриблинга «Мегафон».

« – Послушайте, – поучает многоопытный сенатор Бинг своего коллегу Каридиуса, – выбросьте из головы ваши фантазии: общего блага страны не существует. Отдельные штаты нашей страны шлют сюда депутатов, чтобы они урывали, что можно, для своих штатов. Вы вот приехали с севера, я – с юга, Джонсон… приехал с запада. Все мы – естественные враги. Мы с вами уже воевали и даже не так давно Но сейчас мы все трое присланы сюда не для того, чтобы воевать, а чтобы сторговаться друг с другом. Вот для чего существует Конгресс. Это – рынок, где вы обмениваете то, что не нужно для вашей местности, на то, что ей требуется. Вот и все. Откажитесь от всяких дурацких идей, будто вы творите законы для всей страны, – такого животного, как вся страна, не существует».

Эту циничную тираду Бинга следовало бы немного уточнить и под «штатами» подразумевать монополии, господствующие в этих штатах. Для матерых политиканов Конгресса, представляющих интересы монополии, общее благо страны – действительно пустой звук.

Засилье монополий характеризует все проявления политической жизни США. «Двухпартийная система», то-есть существование двух конкурирующих между собою политических партий – демократической и республиканской, является, в сущности, лишь бутафорией, прикрывающей  неограниченное господство крупного капитала во всех сферах политической и общественной деятельности. Многочисленные факты и материалы неопровержимо доказывают, что в стенах Конгресса действуют не представители американского народа, а представители «биг бизнеса» независимо от того принадлежат ли они к демократической или к республиканской партии. Можно без особого труда установить, какие сенаторы представляют финансистов с Уолл-стрита а кто послан чикагскими или калифорнийскими монополистами. Не вызывает никаких сомнений, что сердцу сенатора Тафта, например, ближе всего интересы металлургических магнатов штата Огайо, к числу которых принадлежит и он сам. Деятельность сенатора Конполи сводится к тому, чтобы обеспечить неограниченную экспансию нефтепромышленников. Сенатор Ванденберг был выдвинут детройтскими автомобильными фабрикантами. Сенатор Бильбо, этот апостол расизма, выполнял наказ пославших его крупных землевладельцев штата Миссисипи, вчерашних рабовладельцев и сегодняшних хозяев земельных латифундий на которых миллионы негров и сейчас работают в условиях, мало отличающихся от условий рабского труда. Но если для всех этих сенаторов не существует общего блага страны, то они могут сговориться между собою по крайней мере по поводу «общего блага» правящих классов.

Такое «благо» требует прежде всего подавления всяких попыток трудящихся защитить себя от все возрастающей эксплоатации или добиться возможности реализовать свои политические права. Борьба за такое «благо» связана, конечно, и со стремлением подчинить себе другие страны и добиться мирового политического и экономического господства.

Этому ничуть не мешает то, что в Конгрессе представлены две конкурирующие между собой партии – республиканская и демократическая. Ведь обе они служат монополиям одинаково преданно. Это, по выражению Энгельса, «две больших шайки политических спекулянтов, которые попеременно забирают в свои руки государственную власть и эксплоатируют ее самым грязным образом и для самых грязных целей…» (т. XVI, ч. 2, стр. 93).

Тесные связи республиканской партии с Уолл-стритом не представляют ни для кого секрета. Демократическая партия иногда маскируется в тогу «народной», пытается выдать себя за «партию простого человека». Но длительное пребывание этой партии у власти и почти непрерывное преобладание демократов в Конгрессе в период тридцатых и сороковых годов нашего века развенчали до конца эту демагогическую маскировку. А сравнительно недавно президент Трумэн публично хвастался неоценимыми услугами, которые демократическая партия оказала монополистам, проводя соответствующую законодательную и правительственную политику. На митинге демократической партии в Миссури он заявил:

«В 1933 году деловые круги обратились к демократической партии и умоляли: «Спасите нас», – и мы спасли их. В 1932 году корпорации страны имели задолженность в три миллиарда долларов. На основе программы демократической партии прибыли корпораций к 1946 году выросли до 23,5 миллиарда долларов… Прибыли частных корпораций в настоящее время составляют более 40 миллиардов долларов в год».

Трудно более красноречиво отразить тот факт, что демократическая партия из кожи лезет вон, чтобы перещеголять в своем усердии перед Уолл-стритом республиканскую партию. А п последнее время обе партии открыто проводят в Конгрессе так называемую «двухпартийную политику», то-есть политику сговора, единственной основой которого является общая программа служения Уолл-стриту.

Красноречивый образец реакционной программы «общего блага» правящих классов во внутренней жизни США представил заядлый фашист Херст. Летом 1947 года он напечатал в своих собственных, а также и в не принадлежащих ему газетах так называемую «Неотложную программу для 80-й сессии Конгресса», то есть для Конгресса, избранного в 1946 году и имевшего полномочия до конца 1948 года. Вот некоторые ее пункты: 1) признание частной инициативы как самой практичной в деле создания процветания и стабильности; 2) поощрение накопления собственности; 3) поддержание закона и порядка; 4) прекращение промышленных конфликтов при помощи всемогущего принудительного арбитража. Дальше идут требования похода против коммунизма, прекращения расходования бюджетных средств на общественные нужды, уменьшения подоходного налога на сверхприбыли капиталистов и другие пункты, столь же откровенно защищающие корыстные интересы монополистической верхушки США.

Хотя эта разбойничья программа официально и не была положена в основу законодательной деятельности 80-й и последующих сессий Конгресса, она тем не менее фактически выполнялась. Старательно Конгресс проводил в жизнь директиву Херста о прекращении промышленных конфликтов, то-есть стачек. Для этой цели он принял в 1947 году антирабочий закон Тафта – Хартли, который ограничивает право стачек и поощряет штрейкбрехерство, воспрещает профсоюзам расходовать средства на проведение политических кампаний в связи с выборами президента и членов Конгресса и ставит финансовую отчетность профсоюзов под прямой контроль правительства. Идя по пути фашизации страны, Конгресс принял законопроект Маккаррэна, фактически ставящий компартию и все прогрессивные организации вне закона, а также антиконституционный закон, разрешающий агентам американской охранки – Федерального бюро расследований – производить аресты граждан без предъявления ордера на арест. Конгресс одобрил мероприятия правительства по осуществлению пресловутой «доктрины Трумэна», утвердил ассигнования по реализации «плана Маршалла», имеющего целью подчинение стран Западной Европы политике Уолл-стрита, ратифицировал Северо-атлантический пакт, поощряет раскол Германии, ремилитаризацию Западной Германии и Японии.

Издание законов, которые обеспечивают жесточайшую эксплоатацию трудящихся, укрепляют зверскую систему расовой дискриминации, фашизируют политическую жизнь страны, – вот к чему сводятся основные функции Конгресса в области внутренней политики. Всемерная поддержка бредовой политики мирового господства, политики разжигания третьей мировой войны – к этому сводятся его основные внешнеполитические функции.

Херст, а вместе с ним и другие подлинные законодатели Соединенных Штатов – магнаты с Уолл-стрита и из «Национальной ассоциации промышленников» – могут быть довольны тем, как их ставленники в сенате и палате представителей проводят в жизнь директивы своих боссов. «…Нигде власть капитала, власть кучки миллиардеров над всем обществом не проявляется так грубо, с таким открытым подкупом, как в Америке, – говорил Ленин в 1919 году в лекции «О государстве». – Капитал, раз он существует, господствует над всем обществом, и никакая демократическая республика, никакое избирательное право сущности дела не меняют» (В.И. Ленин, Соч., т. 29,  стр. 449).

Ярким примером единодушного сотрудничества реакционеров из обеих партий Конгресса является гнусная провокационная возня «Комитета по расследованию антиамериканской деятельности». Этот комитет является преемником другого комитета палаты представителей – так называемого «Комитета Дайса». Дайс и его молодчики своими профашистскими выступлениями и преследованиями прогрессивных элементов снискали себе столь дурную славу, что трое из них, включая самого Мартина Дайса, были с треском провалены на выборах в Конгресс осенью 1944 года. Это внесло некоторое замешательство в ряды реакции, но она быстро от него оправилась. В январе 1945 года новый Конгресс, по предложению Джона Рэнкина, решил продолжить работу комитета Дайса, превратив его из временного в постоянный. «Я подхватил знамя борьбы, когда Дайс выпустил его из своих рук», – спустя несколько дней хвастался Рэнкин по радио. С тех пор черное знамя Дайса побывало в руках нескольких конгрессменов, но политика комиссии оставалась неизменной. Из темных недр комиссии вышли законопроекты Мундта и Вуда, направленные против компартии; комиссия систематически травила прогрессивных деятелей Голливуда, добилась, что видный писатель Говард Фаст был приговорен к тюремному заключению, преследовала руководителей «Национального совета американо-советской дружбы» и т.д. Вместе с тем она открыто демонстрировала свои симпатии фашизму в Америке. Летом 1947 года комиссия запретила опубликование пространного документального отчета о фашистских организациях в Америке – «Фашизм в действии»; мотивировав свой отказ тем, что Соединенным Штатам опасность со стороны фашизма якобы не угрожает. Иного отношения к фашистам и невозможно было ожидать от комиссии, возглавляемой тогда Томасом, который сам был в прошлом куклуксклановцем, и Рэнкином, заявившим однажды, что «Ку-клукс-клан» – «стопроцентно американская организация».

«Комитет по расследованию антиамериканской деятельности», или, как его по справедливости именуют, «Антиамериканский комитет», является не только гнездом злейшей реакции, но и очагом худшей коррупции в Конгрессе. Председатель комитета республиканец Томас был разоблачен как мошенник, присваивавший государственные средства, и заключен в тюрьму. Достойный его преемник, член демократической партии Вуд попался во взятках, которые взимал с «клиентов» за представление в Конгресс необходимых для них законопроектов. Фашисты, казнокрады и взяточники – таков политический и моральный облик руководителей комитета, на которых Конгресс возложил задачу блюсти в неприкосновенности чистоту «американизма». Но коррупция, разумеется, не ограничивается рамками «Антиамериканского комитета». Она разъедает, как ржавчина, весь Конгресс.

С едким сарказмом говорил о царящей в Конгрессе коррупции американский писатель Марк Твен. Его перу принадлежит, например, такой горький афоризм: «В нашей стране имеются законодательные органы, для подкупа которых установлена самая высокая в мире такса». Бичующая характеристика конгрессмена дана им в сатирическом описании хамелеона:

«Он (хамелеон) жирный, ленивый и кажется погруженным в созерцание; но становится весьма деловым и ловким, как только вблизи него появляется муха: он сразу высовывает язык, напоминающий чайную ложку, и хватает насекомое. Вид у хамелеона святошеский… Один глаз хамелеон закатывает к небесам, а другим глядит перед собой, и это придает ему поразительное сходство с американским коигрессменом, у которого один глаз всегда смотрит на избирателя, а другой – на взятку».

И, наконец, позволим себе привести еще одну, прямо-таки убийственную характеристику, данную Марк Твеном американским законодателям.

«Нетрудно, пожалуй, доказать с фактами и цифрами в руках, – писал великий сатирик, – что не существует никакой специфической американской породы преступников, за исключением членов Конгресса Соединенных Штатов».

«Двухпартийной реакции в Конгрессе не противостоят представители прогресса. Передовая общественность страны до сих пор была не в состоянии преодолеть нажим и избирательные мошенничества демократической и республиканской партий. Поэтому в Конгрессе прогрессивные силы до последнего времени были представлены лишь конгрессменом Маркантонио, руководителем Американской рабочей партии. Разумеется, этот передовой деятель, несмотря на свою активную борьбу с реакцией, не мог помешать ей творить свое черное дело. Но даже и деятельность этого единственного подлинно народного избранника приводила в ярость всех фашистов и мракобесов. На выборах осенью 1950 года против него объединились все силы реакции, в результате чего он не был переизбран в нынешний состав Конгресса.

Стараясь заслужить благодарность и доверие хозяев, сенаторы и конгрессмены трудятся в поте лица своего, не жалея сил. Чтобы провести нужный боссу законопроект, некоторые из них не останавливаются ни перед чем. В американском Конгрессе больше, пожалуй, чем в законодательном органе любой иной страны, прибегают к крепким бранным словам и к другим «непарламентским» формам аргументации. В этой связи приведу любопытную характеристику Конгресса, вложенную американским писателем первой половины XIX столетия Вашингтоном Ирвингом в уста одного из своих персонажей. Вот в каких нелестных выражениях живописует Конгресс Мустафа Руб-а-дуб Кели-Хан в письме к Асем-Хашиму: «Это – бушующее, исходящее многословием сборище, все решения которого отмечены буйством, раздорами и шумом; члены этого сборища сходятся вместе не для того, чтобы найти мудрые решения в кругу советников, а для того, чтобы вздорить, осыпать друг друга бранью и упиваться своими собственными речами».

Живи Мустафа Руб-а-дуб не в начале XIX века, а в наши дни, он бы мог не только повторить слова, сказанные им об этом малопочтенном учреждении в 1807 году, но и усилить их еще более крепкими выражениями. Вот несколько фактов, говорящих о том, что члены нынешнего Конгресса своим буйным поведением превосходят тех, которых знавал Вашингтон Ирвинг.

Председатель сенатского комитета по народному образованию Джеймс Мэррей тщетно пытался обуздать сенатора Тафта, который хотел во что бы то ни стало нарушить ход заседания. Исчерпав все аргументы, он стал громко кричать Тафту:

– Заткнитесь!

Когда высокомерный сенатор из Огайо и на этот раз не внял требованию председателя, тот кинулся к нему со сжатыми кулаками и заорал:

– Заткнитесь, или я вызову стражу и выброшу вас! Разъяренные сенаторы стояли лицом к лицу, публично понося друг друга и яростно размахивая при этом кулаками. В конце концов Тафту пришлось позорно ретироваться, и он ушел, выкрикивая угрозы по адресу председателя комитета.

Еще более дикие правы американских законодателей были продемонстрированы на заседании одного из комитетов палаты представителей, председатель которого пытался избить секретаря Конгресса борьбы за гражданские права, негритянского общественного деятеля Паттерсона.

К воинственной жестикуляции и к прямо-таки площадной брани особенно часто прибегали сенатор Бильбо и член палаты представителей фашист и расист Джон Рэнкин.

Американские законодатели не только сварливы, но и драчливы. История отметила немало случаев потасовок под куполом Капитолия. В этом смысле особенно отличился все тот же Рэнкин. Выступая на обсуждении вопроса о расовой дискриминации при найме на работу, Рэнкин прибег к обычным для него чудовищным вымыслам и личным выпадам. Это вызвало со стороны представителя Фрэнка Хука негодующий возглас:

– Вы грязный лжец!

Рэнкин не стерпел слова правды и бросился в драку. О течении этого «парламентского спора» рассказал репортер газеты «Нью-Йорк таймс».

«Услышав слово «лжец», – писал он, – мистер Рэнкин кинулся к мистеру Хуку, трясясь от злости. Рэнкин, человек легкого веса, в возрасте шестидесяти девяти лет, схватил одной рукой мистера Хука за горло, а другой колотил его по голове. Мистер Хук, энергичный мужчина крепкого сложения, весящий 195 фунтов, сам не наносил ударов, а довольствовался, как он позднее выразился, лишь тем, что отражал удары мистера Рэнкина».

Эта красочная бытовая сценка, показывающая поистине гангстерские нравы некоторых конгрессменов, не является, однако, пределом. Законодатели штата Оклахома, например, отказались от устарелых методов кулачного боя и перешли для решения споров к огнестрельному оружию. В мае 1947 года в сенате Оклахомы депутат Джим Скотт выпустил две пули в сенатора Тома Англина и серьезно ранил его. Справедливости ради отметим, что и сенатор Англии также не был безоружен. Он всегда носил с собой двадцатипятикалиберный автоматический револьвер, но на этот раз не сумел им воспользоваться, так как Скотт опередил его.

Нельзя пройти и мимо другой «оригинальной» стороны парламентской жизни США, так называемой «сенатской вежливости», часто делающей сенат и Конгресс вообще посмешищем. «Сенатская вежливость» выражается в особом правиле, не позволяющем председателю сената ограничивать время оратора без специального решения большинства сената. Таким образом, оратор, который пожелал бы злоупотребить предоставленным ему словом, имеет для этого самые благоприятные условия. Надо сказать, что открываемые сенатским регламентом возможности для обструкции используются главным образом для того, чтобы воспрепятствовать прохождению какого-либо законопроекта, или для того, чтобы не допустить продления закона, срок действия которого истекает. На сенатском жаргоне эта тактика называется «филибастер», что в современном понимании звучит как «пиратство». Название как нельзя более подходящее!

Обструкционисты приходят на намеченное ими заседание с грудами всевозможных документов, книг, газет и других материалов, зачастую не имеющих ни малейшего отношения к обсуждаемому вопросу. Они читают их час за часом, день за днем. Когда в сенате обсуждался вопрос о продлении полномочий Бюро по регулированию цен, сенатор Ли О'Даниэль принес, например, кипу документов высотой в половину человеческого роста. Стараниями О'Даниэля и его друзей бюро было ликвидировано, в результате чего крупный капитал получил возможность спекулятивного взвинчивания цен и создания безудержной инфляции.

Особенно часто прибегал к «филибастерам» сенатор Бильбо. Однажды, взяв слово, он заявил, что готов, если понадобится, держать речь в течение тридцати дней. «Вашингтон-пост» писала тогда, что избавление от этого «филибастера» могло бы наступить только в том случае, если бы у оратора «прервалось дыхание, или ноги хватил паралич, или охрипла глотка». Но, с сожалением добавляла газета, все это маловероятно. В связи с другим «филибастером» Бильбо, та же газета с наигранным пафосом возмущалась сенатским регламентом, позволяющим человеку, который был избран в сенат менее чем 10% голосов штата Миссисипи, устраивать обструкции законодательному органу всей страны.

Но если даже гнев столичной газеты и других газет был бы искренним, а не показным, то и это ничего не изменило бы. «Филибастер» – не случайное, а закономерное явление. Когда реакции нужно провести непопулярные мероприятия или провалить прогрессивные законопроекты, то, естественно, является необходимость в услугах таких реакционных зубров и махровых черносотенцев, как Бильбо, не брезгающих никакими методами.

В случае затяжного «филибастера» сенаторы, само собой разумеется, не тратят времени попусту. Они занимаются другими делами в самом зале заседаний, выходят в курительную комнату, а то и вовсе уходят из здания сената. Тогда зал представляет картину совершенного запустения: на председательской трибуне восседает председатель, углубившийся в чтение газеты или иллюстрированного журнала, а в пустом зале, возле кипы книг и бумаг, стоит одинокий оратор и, не торопясь, стараясь растянуть время, читает вслух какой-нибудь документ, газету или книгу.

Во время «филибастера» сенатора Вильяма Лангера против предоставления займа Англии произошел курьезный случай. Бесконечная речь сенатора состояла в чтении разнообразных печатных материалов, в том числе и глав евангелия, повествующих о распятии Христа. Вскоре зал опустел. На своем месте остался кроме Лангера только один сенатор. Неожиданно он потребовал слова и предложил немедленно принять давно мариновавшийся сенатом законопроект об упразднении избирательного налога в южных штатах – основного препятствия для участия в голосовании негров и белой бедноты. По нелепому регламенту сената для принятия законопроекта было достаточно голосов присутствовавших двух сенаторов. Прогрессивный законопроект имел все шансы быть принятым единогласно, так как оба сенатора относились к нему положительно. Но как раз в этот момент из курительной комнаты в зал ожидания ворвался встревоженный сенатор Макфарлан, противник законопроекта, и бурно запротестовал против его обсуждения. Попытка использовать «филибастер» в интересах прогрессивного дела была провалена.

Имеются многочисленные проекты улучшения регламента обеих палат Конгресса, открывающие возможность упразднения «филибастера», сокращения числа комитетов (в сенате их насчитывается 33, а в палате представителей даже 47), прекращения практики так называемых «райдеров» («райдерами» – то-есть наездниками – именуются особые постановления, не имеющие никакой связи с рассматриваемым законопроектом, но пристегнутым к нему в результате компромисса основных групп Конгресса для того, чтобы собрать нужное число голосов). Однако все эти проекты остаются лишь благими пожеланиями, не только не принятыми Конгрессом, но даже и не изученными всерьез.

Для полноты картины процитирую интересные сведения, дополнительно характеризующие моральный облик американских законодателей. Этот последний штрих я заимствую у доктора Майкла Миллера, врача государственной психиатрической больницы св. Елизаветы в Вашингтоне. По заявлению Миллера, конгрессмены настолько злоупотребляют спиртными напитками, что многие из них являются ярко выраженными алкоголиками.

«Алкоголизм превратился в серьезный фактор в Конгрессе и производит вреднейший эффект на законодательство, – заявил доктор Миллер, – ибо он является той психологической средой, в которой осуществляется много законодательных мероприятий».

По словам доктора Миллера, алкоголь также делает конгрессменов легкой добычей для специальных агентов монополий, проталкивающих законы через Конгресс, – так называемых «лоббиистов», которые знают, как при помощи алкоголя добиться от конгрессменов требуемых услуг. Алкоголь оказывает «самый опустошающий эффект» на мозговую деятельность законодателей и в числе других последствий порождает «вульгарность, грубость и драчливость, как это выявлено во время «филибаетеров», в дебатах и на заседаниях комитетов».

Надо полагать, что ученый психиатр, вплотную наблюдающий своих пациентов из Конгресса, хорошо знает, с кем имеет дело. Ему и карты в руки.

 

3. БЕЛЫЙ ДОМ

Двухэтажный белый особняк на Пенсильвания авеню, за железной оградой которого на ровно подстриженной лужайке разбит цветник с небольшим фонтаном посредине, напоминает богатую помещичью усадьбу, каких немало еще сохранилось в Вирджинии и других южных штатах. Но это мимолетное впечатление пропадает, как только вы видите, что особняк находится в окружении массивных зданий, занятых правительственными учреждениями, и что все входы в него находятся под наблюдением хорошо вооруженной охраны.

Это «особняк исполнительной власти», в просторечии именуемый Белым Домом. Он является бессменным местопребыванием президентов США с 1800 года, когда в нем поселился его первый жилец – Джон Адаме. Но Белый Дом – не только жилая резиденция, он является и местом повседневной работы президента. Его канцелярия и рабочие помещения его ближайших сотрудников расположены тут же, в пристройке, прилегающей к западному крылу Белого Дома. Белый Дом является средоточием исполнительной власти страны, поскольку в США президент – не только глава государства, но одновременно глава правительства и верховный главнокомандующий вооруженными силами.

Внешность Белого Дома весьма заурядна. Здание не импонирует ни своей архитектурой, ни своими размерами, которые в этой стране гигантомании выглядят весьма скромными. Только с южной стороны Белый Дом производит известное впечатление. Приподнятый над землей южный портик служил при Франклине Рузвельте местом принесения присяги президентом и вице-президентом. Обычно эта церемония совершается в Конгрессе, но ввиду состояния здоровья Рузвельта ее пришлось перенести в Белый Дом.

Мне удалось наблюдать церемонию принесения присяги, состоявшуюся 20 января 1945 года, спустя два с лишним месяца после избрания Рузвельта.

Несмотря на яростную клеветническую кампанию подавляющего большинства органов прессы, радио и всех других видов пропаганды, несмотря на запугивание избирателей жупелом «тоталитарной диктатуры» и всякими иными ужасами, Рузвельт четвертый раз подряд был избран президентом. Большинство американского народа искренне стремилось к разгрому гитлеровской Германии в боевом содружестве с Советским Союзом. Рузвельт в значительной мере потому и был избран, что отражал эти стремления народа, что имел репутацию государственного деятеля, способного проводить политику укрепления англо-советско-американской коалиции. Американский народ знал, что и во внутренних делах позиция Рузвельта, отличавшаяся от позиции его предшественников, до некоторой степени сдерживала происки реакции; он помнил, что в январе 1944 года в своем послании Конгрессу Рузвельт предупреждал о возможности роста американского фашизма после войны, если не будут приняты меры для его обуздания:

«Если бы история повторилась, – говорил президент, – и мы вернулись бы к так называемым «нормальным условиям» двадцатых годов, тогда, хотя мы и разбили бы врага на полях сражений за океаном, мы подчинились бы духу фашизма внутри страны».

Избрание Рузвельта было поражением республиканского кандидата Томаса Дьюи, ставленника злейшей реакции, прямого наемника Уолл-стрита. Не скрывая своего бешенства, реакционная пресса продолжала и после выборов метать громы и молнии против Рузвельта. Она не гнушалась никакими выдумками, никакими мелкими личными выпадами, вплоть до упреков в богохульстве, которые в устах американских фарисеев звучали как самые страшные обвинения. Реакционный журнал «Тайм», например, сразу же после выборов поместил на эту тему сенсационное сообщение, подхваченное всеми газетами. Во время голосования на своем избирательном участке, вблизи его имения Гайд-парк, Рузвельт будто бы «употребил всуе имя господа бога». Когда испортился рычаг механического приспособления, используемого при голосовании, президент якобы сказал: «Эта проклятая богом машина не действует». Несмотря на то, что лица, сопровождавшие тогда президента, опровергали это сообщение, клеветническая стряпня, раздутая реакционерами, почти две недели не сходила со страниц газет. Была даже организована кампания протестов против «богохульства» президента.

В такой политической атмосфере и проходила церемония принесения присяги. Пасмурным зимним утром, задолго до начала церемонии, в обширном саду Белого Дома, перед южным портиком, собралось большое число зрителей, разделенных на несколько групп. Возле самого портика стояли члены дипломатического корпуса, сенаторы, конгрессмены. Несколько подальше находились не столь знатные гости. Среди них стоял и я вместе с Эриком Купером. Все пространство за оградой сада заполнили люди, не получившие приглашений, но не желавшие пропустить такое интересное зрелище.

Было довольно холодно. Стараясь поднять настроение, стоявшие по соседству журналисты рассказывали анекдоты и обменивались последними сплетнями. Я разговаривал с Эриком Купером об общей обстановке, складывающейся в стране после выборов. Комментарии Купера отличались некоторым пессимизмом.

– Нынешняя церемония, – говорил Купер, – имеет, помимо внешнего формального значения, еще и скрытый символический смысл. На пост вице-президента приходит Гарри Трумэн. Это второстепенный политический деятель, выдвинутый на вашингтонскую авансцену «машиной» миссурийского «босса» демократической партии Тома Пендергаста. Его внешнеполитическое кредо пока еще не очень ясно, но мы все помним, что он сказал на другой день после нападения Гитлера на СССР. Вы, конечно, слышали об этом?

Да, разумеется, я слышал, вернее, читал. Купер имел в виду следующие слова Трумэна, сказанные в 1941 году, когда тот еще был сенатором: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше».

– Печальная символика этой церемонии, – продолжает Купер, – заключается в начавшемся контрнаступлении реакции. Она побита в открытом бою, во время избирательной кампании, но хочет выиграть при помощи обходного маневра. Я уверяю вас, что она попытается сделать политический зигзаг и поставить ставку на нового вице-президента. Ей. нужно во что бы то ни стало установить свой контроль над Белым Домом, а через него и над всей страной.

Для пессимистических прогнозов Эрика Купера уже и тогда имелись некоторые основания. Однако более отчетливо они выявились несколько позднее.

Наконец под тентом южного портика показался Рузвельт в сопровождении вновь избранного вице-президента Гарри Трумэна, капелланов и верховного судьи. У президента был чрезвычайно болезненный вид, но он сохранял полное присутствие духа на протяжении всей церемонии.

После вступительной молитвы капеллана первым принес присягу Гарри Трумэн. Затем верховный судья принял присягу от Рузвельта, напрягавшего голос, чтобы говорить громко. Произнося присягу, он стоял, поддерживаемый двумя сопровождавшими его лицами. После этого он сел перед столом, уставленным микрофонами радиовещательных станций, и слегка дрожащим голосом, в котором слышалось только что пережитое и непосильное для больного человека напряжение, произнес традиционную речь.

Во время пребывания в Белом Доме мне пришлось услышать немало вновь изобретенных анекдотов по поводу церемонии. Некоторые из них касались нового вице-президента. Наиболее анекдотичным, однако, оказался подлинный телефонный разговор Гарри Трумэна с Мартой Трумэн, его престарелой матерью, сразу же после принесения присяги. В ответ на сообщение сына Марта Трумэн сказала: «Гарри, я хочу, чтобы теперь ты вел себя хорошо». Трумэн охотно пообещал выполнить наставление матери: «Ты же знаешь, мама, что я получил у тебя приличное воспитание, – заявил он. – Я всегда буду хорошо вести себя. Этот разговор, появившийся затем на страницах газет, передавался из уст в уста с весьма двусмысленной улыбочкой, относившейся к репутации нового вице-президента.

Двенадцатого апреля 1945 года в небольшом курортном местечке Уорм-Спрингс в штате Джорджия кончилась жизнь президента Рузвельта. В тот же день, не теряя ни минуты, Гарри Трумэн принес присягу в качестве нового президента. Для Белого Дома и для всей страны это означало большие перемены.

Смерть Рузвельта открывала реакции новые перспективы. Правда, принося присягу, Трумэн торжественно обещал проводить политику своего предшественника и заявил, что он намерен сохранить кабинет в прежнем составе. Но это не ввело в заблуждение прожженных политиканов Уолл-стрита. Всем памятно, как усердно новый президент принялся менять министров, назначенных Рузвельтом. Все сторонники политики покойного президента один за другим были изгнаны из кабинета. И уже к началу 1947 года «реконструкция» кабинета была проведена Трумэном столь основательно, что это позволило ему сделать резкий поворот вправо как во внутренней, так и во внешней политике. «Доктрина Трумэна» и «план Маршалла» характеризовали новую фазу американской политики на международной арене. Безудержная экспансия, имевшая целью осуществление планов мирового господства, проводилась путем комбинации «долларовой» и «атомной» дипломатии. Поход на силы прогресса, наступление на права профсоюзов, гонения на компартию ознаменовали новый курс правящих кругов внутри страны. Внесенный при Рузвельте законопроект «о полном обеспечении работой» был выкинут Конгрессом за борт, так как, по его мнению, государство не обязано брать на себя функции биржи труда. В 1946 и 1947 годах были приняты законопроекты Кэйза, Хоббса и Тафта — Хартли, направленные против стачек и профсоюзов. Новый президент одобрял эти законопроекты, иногда выдвигая для виду возражения. В то же время он сам издал приказ «о проверке лояльности», затронувший несколько миллионов государственных служащих. В этом своем приказе президент зашел так далеко, что вызвал возражения даже со стороны лиц, которых трудно заподозрить в прогрессивном образе мыслей. По заявлению члена палаты представителей Кифовера, «такая испанская инквизиция помешает нам пользоваться услугами разумных людей… Вместо этого у нас будет толпа бессмысленных роботов, которые будут знать, что за выражение оригинальных мыслей их могут призвать к ответу в управление по проверке лояльности и выгнать с работы».

Крутой поворот в политике Белого Дома нетрудно понять, если учесть, что в свой кабинет и на руководящие посты в основных министерствах Трумэн назначил представителей монополий или их доверенных лиц. Нельзя сказать, чтобы и кабинет Рузвельта был свободен от них, но теперь имеет место настоящее подчинение государственного аппарата капиталистическим монополиям. Монополии поставили себе на службу весь государственный аппарат США. В подтверждение этого достаточно привести сведения о составе правительства к началу 1948 года. Портфель министра финансов находился в руках Снайдера – крупного банкира из Сен-Луи; своим заместителем он взял крупнейшего банкира Уиггинса, бывшего одно время президентом «Ассоциации американских банкиров»; министерством торговли заправлял Гарриман, мультимиллионер, председатель компании «Браун бразерс знд Гарриман», назначенный позднее специальным советником президента. Заместителем министра торговли был Вильям Фостер, крупнейший нью-йоркский промышленник; помощником министра – Дэвид Брюс, тесно связанный с монополией Дюпонов; министр обороны Форрестол представлял в кабинете одну из крупнейших банковских фирм «Диллон, Рид энд компани», связанную с германским монополистическим капиталом и осуществляющую нефтяную экспансию на Ближнем Востоке; заместителем государственного секретаря являлся Ловетт, компаньон фирмы «Браун бразерс энд Гарриман», помощником государственного секретаря – Солцман, бывший вице-президент нью-йоркской Фондовой биржи. Да и весь состав правительства Трумэна, как видно из приведенных данных, во многом повторял список наиболее видных членов Фондовой биржи.

С тех пор в правительстве США произошли некоторые перетасовки. Государственный департамент, например, ныне вместо генерала Маршалла возглавляет Дин Ачесон, бывший адвокат Моргана. Есть и другие перемены. Но основная и наиболее характерная особенность кабинета Трумэна – то что его члены являются одновременно и руководящими деятелями монополий, – не изменилась за это время ни на йоту.

Вскоре после смерти Рузвельта в Белом Доме появился бывший президент Герберт Гувер, одна из самых реакционных фигур в Соединенных Штатах. Трумэн нашел общий язык с ним, так же как и с другими заправилами республиканской партии. Сенатор Ванденберг и Джон Фостер Даллес, представитель виднейшей адвокатской фирмы Уолл-стрита «Салливэн энд Кромвэль», постоянно назначались Трумэном в состав делегаций на Парижскую мирную конференцию, на сессии Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций. В последнее время Даллес был назначен специальным советником государственного секретаря Ачесона. Таким образом, Трумэн проводил внешнюю политику, именовавшуюся «двухпартийной», в самом тесном контакте с наиболее реакционной группой республиканцев и фактически по ее указке. Поэтому республиканская партия полностью одобряла внешнеполитическую программу Белого Дома. Пресловутую «доктрину Трумэна» сенатор Ванденберг охарактеризовал как «национальную политику величайшей важности».

Помимо официального кабинета министров, в Белом Даме существует узкий «личный кабинет», имеющий большое влияние на деятельность президента и правительства в целом. Главную роль в этом «личном кабинете» Трумэна в указанный период играл упомянутый выше миссурийский банкир Снайдер, давний приятель Трумэна; далее шли: ближайший советник президента финансовый делец Джорж Аллен, бывший директор германо-американского треста Гуго Стиннеса; адъютант Трумэна генерал-майор Гарри Воган; бывший компаньон Трумэна по галантерейной торговле в Сен-Луи бизнесмен Марагон и, наконец, Кларк Клиффорд, адвокат из Сен-Луи, специальный советник, основным занятием которого являлась подготовка текста речей президента. «Личный кабинет» Трумэна называли «миссурийской кликой», так как он состоял по преимуществу из миссурийских дельцов, использовавших старые связи с Трумэном для того, чтобы устроиться на теплых местечках.

Насколько эти местечки оказались теплыми, выяснилось при расследовании Конгрессом в конце 1949 года нашумевшего дела взяточников, использовавших свои связи с правительственными кругами для предоставления промышленникам за взятки крупных государственных заказов. В числе этих лиц наряду с генералами из военного министерства оказались и приближенные президента Трумэна из состава его «личного кабинета» – генерал-майор Воган и Марагрн. В связи с этими скандальными разоблачениями вашингтонская газета «Таймс геральд» писала:

«Пусть не говорят, что Гарри Трумэн не знал о существовании группы посредников, мошенников и взяточников которая оперировала из находящейся в Белом Доме штаб-квартиры. Пусть не говорят, что он не знал, что они использовали не только его имя, но также его канцелярские принадлежности, его машинисток и его телефон для выполнения своих замыслов. Он знал об этом, потому что был знаком с этими людьми с давних времен. Воган является одним из его лучших и старых приятелей. Они работали и картежничали вместе в течение половины жизни. Марагон… также является старым другом Трумэна».

Впоследствии были вскрыты и многие другие факты злоупотреблений, совершавшихся ближайшими сотрудниками и друзьями президента Трумэна.

Нынешний жилец Белого Дома чрезвычайно любит «паблисити», то-есть всякого рода афиширование. Он произносит множество речей. Чуть ли не каждодневно он позирует перед фотографами и кинооператорами, безразлично, в какой обстановке: сегодня опубликованные снимки изображают его во время игры на пианино в вашингтонском пресс-клубе, в то время как кинозвезда Лорин Ьакалл восседает над его головой, взгромоздившись на крышку пианино на следующий день он заснят в момент, когда греческий архиепископ Атенагорас целует его жиденькую шевелюру после вручения ему «Великого священного креста рыцарей святейшего гроба господня» – верноподданнического знака внимания греческих квислингов. Он позирует при вручении орденов и медалей военнослужащим американской армии, во время ораторских упражнении, на прогулке и т.д. и т.п.

Трумэн регулярно устраивает пресс-конференции, несмотря на очевидное неумение противостоять инквизиторской пытливости газетных пройдох, готовых из каждого опрометчивого слова президента раздуть сенсацию. Его частые промахи на пресс-конференциях причиняют немало хлопот членам его кабинета и секретарям, которым приходится потом давать «разъяснения» и «уточнения», сглаживающие какую-нибудь неловкость президента. Когда президент скажет что-нибудь уж слишком невпопад, дело доходит и до опровержений. Доброжелатели, опасающиеся за авторитет правительства, предлагали отменить пресс-конференция президента или по крайней мере ввести практику предварительной подачи письменных вопросов, ответы на которые могли бы быть подготовлены советниками президента или надлежащими ведомствами. Но самолюбивый Трумэн не пошел на это. Реакционный журналист Уолтер Липпман с нескрываемым раздражением писал в связи с этим: «Мистер Трумэн не может сделать этого (то-есть отвечать только на письменные вопросы. – Н.В.), не признаваясь в том, что он не способен вести дела с прессой так, как президент Рузвельт. Но то, что он неспособен, – это факт, и для него было бы меньше неприятностей, если бы он признал его, вместо того чтобы пытаться отрицать». Несмотря на все это, пресс-конференции у президента продолжаются по-старому.

Хотя Трумэн не за страх, а за совесть старался потрафить интересам Уолл-стрита, все же последнему нужен был в Белом Доме такой человек, который отстаивал бы эти интересы с еще большей решительностью. Поэтому во время избирательной кампании 1948 года Уолл-стрит бросил все силы на поддержку кандидата республиканской партии, губернатора штата Нью-Йорк – Дьюи. Ему открыто помогали представители финансовой группы Рокфеллера и «Национальной ассоциации промышленников». Дьюи намерен был взять реванш за поражение, которое нанес ему Рузвельт в 1944 году. Уверенность Дьюи и поддерживающих его кругов основывалась на том, что по сравнению с Рузвельтом Трумэн пользуется незначительной популярностью в народных массах. Заранее торжествуя победу, злейшая реакция во главе с Дьюи откровенно рисовала перспективы своей политики борьбы за мировое господство. Она была готова, если понадобится, вступить на путь прямой агрессии. В своих выступлениях Дьюи не останавливался перед открытыми угрозами развязывания войны.

Это отпугнуло от него большинство американского народа. Чтобы не пустить в Белый Дом оголтелого поджигателя войны, американские избиратели решили голосовать за Трумэна, повсеместно утверждавшего во время предвыборной кампании, что он будет проводить политику Рузвельта. Демократическая партия, опасаясь успеха прогрессивной партии, фактически совершала политический плагиат и выдала ее программу за свою собственную. «Происходившие 2 ноября выборы в Соединенных Штатах Америки дали победу демократической партии и президенту Трумэну. Провал республиканской партии и Дьюи, выступавших на выборах с откровенно реакционной и наиболее агрессивной программой, показывает, что большинство американского народа отвергает эту программу» (В. Молотов).

Но последовавший за выборами период показал, что демократическая партия, как это обычно бывает в США, вовсе не намерена проводить в жизнь свои предвыборные обещания. В Белом Доме ничто не изменилось: «двухпартийная политика» проводится в жизнь с прежней последовательностью и настойчивостью.

 

4. ПО ТУ СТОРОНУ ПОТОМАКА

В те отдаленные времена, когда для строительства столицы вновь возникшего государства создавался федеральный округ Колумбия, территория для этого округа была выделена двумя штатами, расположенными на реке Потомак: левобережную, основную, часть предоставил Мэриленд; правобережную, меньшую по размерам, – Вирджиния. Фактически Вашингтон строился только на левобережной части федерального округа, а правобережная за ненадобностью была возвращена Вирджинии.

Однако ныне границы округа становятся тесными для разбухающих из года в год столичных учреждений. Некоторые из них начали перекочевывать за Потомак, заселяя когда-то возвращенную Вирджинии часть ее территории. Первыми среди этих учреждений оказались военные ведомства, быстро расширявшиеся по мере роста воинственных настроений у заокеанских империалистов. К концу второй мировой войны для военных ведомств было построено на пустыре вблизи вашингтонского пригорода Арлингтон огромное неуклюжее здание. В погоне за оригинальностью архитектурной формы его сделали пятиугольным: отсюда и его нелепое наименование – Пентагон (пятиугольник).

Когда строительство Пентагона было закончено, некоторые простодушные вашингтонцы издевались над военными: поспели, мол, к шапочному разбору, война на исходе, кому нужна будет эта громадина? Но штабные генералы и адмиралы, наводнившие Пентагон, только загадочно посмеивались и вовсе не думали покидать вновь обретенных удобных кабинетов. Они остались на своих местах и после окончания второй мировой войны. Они знали, что им не угрожает безработица – они нужны тем кругам в Америке, которые считали, что вторая мировая война была лишь прелюдией к новой, третьей мировой войне.

Народы стран, входящих в антифашистскую коалицию, в том числе и американский народ, сражались за то, чтобы раздавить фашистское чудовище, положить конец разбойничьей агрессии германского и японского империализма. Правящие же круги США, олицетворявшие наиболее реакционный империализм, сами вынашивали разбойничьи планы. Они надеялись, что вторая мировая война, с одной стороны, уничтожит опасных конкурентов в лице германских и японских монополий, а с другой – обескровит Советский Союз.

Но подлые чаяния американских империалистов в отношении Советского государства не оправдались. Советский Союз, сыгравший в разгроме гитлеровской Германии и империалистической Японии решающую роль, не только не был обескровлен, но, наоборот, вышел из войны еще более могущественным. Понятно поэтому, какое бешенство вызывает у новоявленных претендентов на мировое господство факт укрепления международных и внутренних позиций советской страны и неуклонно проводимая ею политика мира и всеобщей безопасности – главное препятствие к превращению земного шара в колонию Уолл-стрита. Именно против Советского Союза и других стран миролюбивого демократического лагеря американский империализм готовит агрессивную войну, планы которой вынашиваются в зловещем пятиугольнике по ту сторону Потомака.

Помещения Пентагона, рассчитанные на 40 тысяч кабинетных стратегов, отнюдь не опустели по окончании войны, как ожидали чуждые воинственным замыслам Уолл-стрита простые американцы. Наоборот, в послевоенные годы вояки из Пентагона охвачены такой лихорадочной деятельностью, какой они не знавали и в дни войны, когда основной их «стратегической операцией» была оттяжка, насколько возможно, открытия второго фронта. В поле зрения Пентагона сейчас находится не только американская армия, расположенная в пределах США, но и их вооруженные силы, разбросанные по всему лицу земли, – грабительская интервенционистская армия в Корее, враждебные демократии и прогрессу оккупационные силы в Германии и Японии, гарнизоны многочисленных военных баз на Тихом и Атлантическом океанах, в Европе, Африке и Азии.

В 1947 году американская военная машина, готовившаяся пуститься во всю прыть по пути бесшабашных авантюр, была реорганизована. Из обособленных военных ведомств – военного и военно-морского министерств – было создано объединенное министерство «обороны», которому подчиняются сухопутная армия, военно-морской флот и авиация, Во главе министерства был поставлен Джеймс Форрестол, до того руководивший военно-морским ведомством.

Назначение Форрестола как нельзя лучше подчеркивало тот общеизвестный факт, что Пентагон является не чем иным, как военной канцелярией Уолл-стрита. Кому как не банкиру Форрестолу, бывшему председателю крупнейшей банковской фирмы «Диллон, Рид энд компани», ближе всего были интересы и вожделения монополистов? Кому как не ему можно было безбоязненно доверить проведение политики, которая означала бы, с одной стороны, раздачу монополиям прибыльнейших военных заказов, а с другой – безграничную, распространяющуюся на весь земной шар экспансию американского капитала, поддержанную всей мощью военной машины Пентагона?

Готовность Форрестола удовлетворить эти вожделения заправил Уолл-стрита делала его чрезвычайно популярным среди грязных дельцов, зарабатывающих миллионы и миллиарды долларов на человеческой крови. Его провозгласили одним из самых выдающихся американцев. Вместе с другим «выдающимся» американцем, генералом Маршаллом, возглавившим в том же 1947 году государственный департамент США, Форрестол повел политику «холодной войны» против Советского Союза, всемерно стремясь к тому, чтобы превратить ее со временем из «холодной» в «горячую». Он громче и визгливее других кричал об опасности «красного империализма», разжигая в Америке военный психоз, жертвой которого сделался и сам.

К величайшему конфузу Уолл-стрита оказалось, что «выдающийся» американец Форрестол – просто-напросто психопат, уже давно обнаруживший признаки умственной ненормальности, которая, разумеется, не могла не бросить свою мрачную тень и на все мероприятия Пентагона.

На место Форрестола, бросившегося с 16-го этажа психиатрической лечебницы в Бетезде, президент Трумэн поспешно назначил Луиса Джонсона, который, подобно своему предшественнику, был плоть от плоти и кровь от крови магнатов крупного капитала. До своего назначения Луис Джонсон являлся председателем самолетостроительной компании «Консолидэйгед Валти корпорэйшн». Поэтому нет ничего удивительного в том, что во всей своей деятельности он давал предпочтение интересам авиационной промышленности. Он срочно аннулировал заключенные Форрестолом контракты на постройку 4 гигантских авианосцев водоизмещением по 65 тыс. тонн каждый и добился крупных ассигнований на производство бомбардировщиков Б-36, изготовляемых его предприятиями. Во всем остальном, как это ни странно с точки зрения всякого несвихнувшегося человека, Джонсон ни на йоту не отступил от политики, проводившейся его сумасшедшим предшественником. Более того, он пошел еще дальше: именно при Джонсоне «холодная война» начала переходить в «горячую». Кровавая агрессия США в Корее, проводившаяся генералом Мак-Артуром по указаниям Пентагона и вылившаяся в поражения американской армии, стоила Джонсону карьеры. Правда, он не кончил свои дни в психиатрической лечебнице, как Форрестол, но с поста министра обороны ему пришлось уйти.

На смену Джонсону был призван генерал Маршалл, до этого прославивший себя главным образом дипломатическими провалами в качестве специального уполномоченного президента Трумэна в Китае и в роли государственного секретаря. Этот махровый представитель военной касты не блистал талантами дипломата и государственного деятеля. зато в преданности его интересам «биг бизнеса» сомневаться не приходилось. И все же зарвавшимся дельцам Уолл-стрита показалось, что генерал Маршалл недостаточно рьяно проводит политику мировой экспансии. Солдафона Маршалла осенью 1951 года вытеснил из Пентагона его бывший заместитель бизнесмен Ловетт, компаньон Гарримана по концерну «Браун бразерс энд Гарриман».

Пентагон сверху донизу укомплектован представителями крупного бизнеса и военной касты, тесно связанными между собой деловыми узами и человеконенавистнической идеологией. Там сплошь и рядом не отличишь банкира от генерала и директора фирмы от адмирала. После реорганизации министерства обороны в 1947 году всеми сухопутными вооруженными силами, например, ведал Ройялл, юрисконсульт главных банков Северной Каролины; его заместителем был генерал Дрэйпер – казначей банковской фирмы «Диллон, Рид энд компани»; военной авиацией руководил Саймингтон – промышленник из Сен-Луи; его заместителем был Бэррсуз – глава торговой корпорации «Сире, Робак энд компани», а помощником – Корнелиус Вандербильт Уитни, из монополистической династии» Вамдербильтов.

Пентагон постоянно выделяет из своего состава на командные посты в вооруженных силах и в государственный аппарат наиболее преданных служак капитала. Милитаристская клика вообще играет огромную роль в правительственных органах. Во главе государственного департамента, как уже упоминалось выше, в течение ряда лет стоял генерал Маршалл. Он заменил на этом посту Джеймса Бирнса, крайне реакционного, но неудачливого проводника империалистической политики. В государственном департаменте на всех ступенях должностной лестницы находилось свыше восьмисот военных, включая военных разведчиков. Адмирал Леги, начальник штаба президента, являлся одновременно его главным советником по внешне-политическим вопросам. Политику в отношении оккупированных стран определяли: в Германии – генерал Клей, в Австрии – генерал Кейс, в Японии – генерал Мак-Артур.

Воинственные генералы и адмиралы из Пентагона – это хладнокровные «торговцы смертью», как их окрестили простые американцы. «Стратеги Пентагона, готовя сейчас опустошительную войну против, по меньшей мере, одной трети населения земного шара, тем самым вслед за германскими фашистами служат ярчайшим примером все усугубляющегося морального разложения империализма, – говорит американский прогрессивный публицист Виктор Перло в своей книге «Американский империализм». – Ответственные представители Вашингтона хвастают тем, что их главным оружием будет не только атомная бомба и водородная бомба – если они смогут ее создать, – но и бактерии, отравляющие вещества, новые «нервные» газы, действующие в десять раз сильнее, чем любые известные до сих пор газы».

В январе 1952 года генерал Ван Флит с предельной циничностью заявил, что война в Корее – это подлинное «благословение». «То, что произошло в Корее, – сказал он, – должно было случиться или здесь или где-нибудь еще на земном шаре… В настоящее время наши заводы снова производят все больше и больше оружия». Мнение кровожадного генерала Ван Флита о том, что война это – «благословение» разделяется безоговорочно всеми его коллегами по Пентагону. Да иначе и быть не может: они не зa страх, а за совесть выполняют полученный от Уолл-стрита приказ – во что бы то ни стало обеспечить военные предприятия правительственными заказами, подстегнуть военный бизнес. «…В Соединённых Штатах Америки, в Англии, так же как и во Франции, имеются агрессивные силы, жаждущие новой войны. Им нужна война для получения сверхприбылей, для ограбления других стран. Это – миллиардеры и миллионеры, рассматривающие войну как доходную статью, дающую колоссальные прибыли» (И.В. Сталин, Беседа с корреспондентом «Правды»).

Пентагон теснейшим образом связан с государственным департаментом. Это, если так можно выразиться, правая и левая рука монополий Уолл-стрита, причем, в противовес библейской премудрости, каждая из них всегда отлично знает, что делает другая. Пентагон играет руководящую роль в Проведении внешнеполитической экспансии США, оставляя на долю государственного департамента лишь дипломатическое оформление и прикрытие этой экспансии. «Министерство обороны сейчас полностью контролирует государственный департамент, который является теперь просто дополнением к министерству обороны и служит в качестве гражданского камуфляжа», – метко охарактеризовал взаимоотношения этих двух учреждений прогрессивный журналист Иоганнес Стил.

Еще не отзвучали последние выстрелы на фронтах Европы и Дальнего Востока, а Пентагон совместно с государственным департаментом уже начал осуществлять новую расстановку сил для борьбы за мировую гегемонию США путем создания целой системы военных союзов и блоков.

Первые шаги в этом направлении были сделаны в Западном полушарии. В 1945 году на основе так называемого Чапультепекского акта был сколочен военный блок латиноамериканских стран под главенством США. В следующем году США навязали Канаде ряд мероприятий по «совместной обороне», предусматривающих использование канадской территории американскими вооруженными силами. В результате этого соглашения к канадской армии были прикомандированы военные советники и инструкторы Пентагона, а сама она фактически превращена в филиал американских вооруженных сил. Спустя год в Рио де Жанейро был подписан агрессивный «договор об обороне полушария», развивавший положения Чапультепекского акта 1945 года.

В марте 1948 года Англией, Францией и тремя странами «Бенилюкса» – Бельгией, Нидерландами и Люксембургом – был сколочен «Западный союз», направленный своим острием против Советского Союза. США поддержали этот антисоветский блок, но в то же время, чтобы уменьшить влияние Англии в Западной Европе, предложили создать более широкую империалистическую коалицию – Северо-атлантический блок. В состав этого блока, оформленного в 1949 году, помимо пяти стран Западного союза, вошли Соединенные Штаты, Канада, Италия, Португалия, Дания, Норвегия и Исландия.

«Хотя Северо-Атлантический пакт предусматривает участие в качестве его ядра пяти европейских стран, Канады и США, но для всех ясно, что руководство в этом деле принадлежит правящим кругам Соединенных Штатов Америки, которые находятся в блоке с правящими кругами Великобритании, как наиболее сильной капиталистической державы в Европе», – говорится в заявлении Министерства иностранных дел СССР от 29 января 1949 года.

В этом же заявлении с предельной ясностью характеризуется и значение Северо-атлантического пакта как «главного орудия агрессивной политики правящих кругов США и Великобритании». Конечной целью этой политики является «насильственное установление англо-американского мирового господства». В меморандуме Советского правительства от 31 марта 1949 года подчеркивается, что агрессивный Северо-атлантический пакт «направлен против СССР, чего не скрывают даже официальные представители стран – участников договора в своих публичных выступлениях».

Создание во всех частях земного шара обширной сети американских баз служит одним из средств для осуществления преступных замыслов американского империализма. Американская военщина начала создавать базы задолго до того, как Соединенные Штаты вступили во вторую мировую войну. Еще в сентябре 1940 года она добилась от Англии взамен предоставленных ей 50 устаревших эсминцев права на постройку американских баз в английских владениях на Атлантическом океане – на островах Ньюфаундленд, Лабрадор, Ямайка, Тринидад, на Бермудских и Багамских островах и в Британской Гвиане. В 1941 году американские вооруженные силы появились на принадлежащем Дании острове Гренландия, а затем высадились вв Исландии.

После вступления США в войну строительство баз пошло еще быстрее. По официальным данным, за время войны было в общей сложности построено 434 военно-морских и военно-воздушных баз, опорных пунктов флота, топливных станций и т.д., в том числе 195 – в бассейне Тихого океана и 228 – в бассейне Атлантического океана. Помимо этого, были оборудованы военные базы на территории Англии, Франции и Западной Германии.

Окончание войны не приостановило этого процесса, что лишний раз свидетельствовало о далеко идущих замыслах Пентагона. Американская военщина продолжала укреплять базы, находившиеся в ее руках, и одновременно прибирать к рукам все новые и новые, проникая на территории тех стран, которые, по ее расчетам, должны стать плацдармом для агрессии против СССР и стран народной демократии. Провозглашенная Трумэном в марте 1947 года пресловутая «доктрина» означала не что иное, как подчинение диктату американской военщины Греции и Турции. Интриги Пентагона и государственного департамента в настоящее время направлены на то, чтобы при помощи так называемого «средневосточного командования» превратить Египет, Израиль, Сирию, Ливан и Саудовскую Аравию в форпосты американской армии на Ближнем и Среднем Востоке.

На Дальнем Востоке генералом Маршаллом была сделана попытка подчинить американскому империализму Китай при посредстве насквозь прогнившего гоминдановского режима. В случае успеха этой попытки вояки из Пентагона получили бы в свое распоряжение огромную территорию, простирающуюся вдоль советских дальневосточных границ. Поэтому Пентагон не жалел ни оружия, ни средств; в армию Чан Кайши были посланы американские военные советники и инструкторы; американские гарнизоны расположились в ряде портов Китая, оказывая прямую помощь гоминдановским бандам. Но героический китайский народ расстроил коварные планы империалистов США, разгромив наголову войска гоминдановских наймитов Уолл-стрита.

Потерпев поражение в Китае, Пентагон поставил ставку на использование Японии и Южной Кореи в качестве своих основных плацдармов на Дальнем Востоке. В Японии американские оккупанты во главе с генералом Мак-Артуром, а потом генералом Риджуэем вели политику возрождения японского милитаризма. Под видом «резервного полицейского корпуса» они пытались воссоздать японскую регулярную армию, надеясь использовать ее в своих империалистических целях. В Южной Корее ставка делалась на вооруженные банды предателя корейского народа Ли Сын Мана. В начале июня 1950 года глава американской военной миссии в Корее генерал Робертс заявил: «В Корее американский налогоплательщик имеет армию, которая является надежным сторожевым псом, охраняющим американские капиталы, вложенные в этой стране… Американская военная миссия является живым примером того, как 500 энергичных и закаленных в бою американских солдат и офицеров могут обучить 100-тысячную армию, которая будет воевать за нас».

25 июня 1950 года американские войска вместе с бандами Ли Сын Мана были брошены на север от 38-й параллели. Таким образом, Южная Корея стала местом, откуда американские империалисты начали разбойничью агрессию против Северной Кореи, рассчитывая быстро захватить ее и выйти к границам Советского Союза и Китайской Народной Республики.

Корейский народ и его армия, на помощь которой пришли китайские добровольческие отряды, сорвали эти авантюристические расчеты империалистов США. Отважное сопротивление корейского народа на протяжении двух лет наносит новый сокрушительный удар по и так изрядно подмоченному авторитету Пентагона. Уже вышел в отставку один из главных вдохновителей и проводников агрессии в Корее, обер-палач корейского народа, позорно им битый генерал Мак-Артур. Не более завидная участь ждет и его преемника генерала Риджуэя. Американская авантюра в Корее не может завершиться иначе, как полным провалом. Отвечая на вопрос корреспондента «Правды», чем может кончиться интервенция в Корее, товарищ Сталин сказал: «Если Англия и Соединённые Штаты Америки окончательно отклонят мирные предложения Народного Правительства Китая, то война в Корее может кончиться лишь поражением интервентов» (И.В. Сталин, Беседа с корреспондентом «Правды»).

В результате понесенных поражений американские агрессоры, прикрывающиеся флагом ООН, вынуждены были согласиться на сделанное советским представителем в ООН тов. Маликом предложение начать переговоры о перемирии в Корее. Но вступив в переговоры, они в то же время устраивают одну провокацию за другой и выдвигают заведомо неприемлемые требования и условия с тем, чтобы сорвать мирное урегулирование, так как война в Корее приносит огромные прибыли монополистам Уолл-стрита, позволяет им ускорять гонку вооружений.

В авантюристических планах Пентагона обнаруживаются все новые и новые прорехи. Главные просчеты пентагонских стратегов происходят от того, что они пытаются игнорировать волю широких народных масс во всем мире, не желающих становиться орудием их империалистических замыслов. За более или менее крупный золотой куш нетрудно купить покорность и согласие реакционных правителей отдельных стран, но невозможно заставить народы отказаться от стремления к свободе и независимости. Последовательные провалы Пентагона в Китае и Корее наглядно продемонстрировали эту простую истину.

Американский народ, несмотря на то, что в значительной своей массе он еще находится в плену буржуазной идеологии, – миролюбивый народ. Он с отвращением и ужасом прислушивается к воинственным призывам, несущимся из Белого Дома, Капитолия, Пентагона. «Вопреки потокам лживой пропаганды, распространяемой империалистическими агрессорами и их пособниками, простые люди США всё более проникаются пониманием того, что война, если она будет развязана поджигателями, принесла бы им, простым людям, лишь солдатчину, смерть в далеких от родины заокеанских странах, что она пришла бы и на американский континент, принеся с собой ужасы современных бомбардировок и разрушение того, что было создано трудами многих поколений» (М.А. Суслов, Доклад на совещании Информационного бюро коммунистических партий).

Скандальный провал вербовки волонтеров в армию доказал, что простых американцев не прельщает перспектива стать пушечным мясом ради новых сверхприбылей Уолл-стрита. Для рядового американца не секрет, что в то время как американская армия в Корее в 1951 году понесла потери в 100 тысяч человек убитыми, ранеными или пропавшими без вести, монополисты получили прибылей на войне в Корее и гонке вооружений в 45 миллиардов долларов. Ввиду ограниченности числа вступающих в армию волонтеров, расширение американских вооруженных сил в последние годы происходит на основе закона военного времени о всеобщей воинской повинности, уже несколько раз продливавшегося в послевоенный период.

Длительное (в течение многих лет) прохождение через Конгресс законопроекта о принудительной воинской повинности в мирное время также является косвенным подтверждением этой истины: ввиду крайней непопулярности законопроекта конгрессмены вынуждены все время трусливо оглядываться на своих избирателей, опасаясь как бы при новых выборах не лишиться тепленьких местечек п Конгрессе. Четырехдневное публичное обсуждение в сенатской комиссии законопроекта о принудительной воинской повинности, проведенное в феврале 1952 года, наглядно показало, что значительные слои американского народа все более активно выступают против милитаристской программы правительства. Представители многих влиятельных организаций, в том числе фермерских, религиозных, женских, молодежных и др., решительно высказываются против законопроекта. «Если даже Конгресс примет программу всеобщего военного обучения (так правящие круги США именуют всеобщую воинскую повинность. – Н.В.) вопреки воле большинства, – заявил представитель консервативной фермерской организации «Нэйшнл грэйндж» Сандерс, – это вызовет такое резкое недовольство, что рано или поздно от нее придется отказаться».

Серьезные неудачи, которые испытывает американская армия в Корее, вызываются в числе других причин также и тем, что простые американцы, одетые в солдатскую форму, не хотят сражаться за чуждые им цели. «…Самые опытные генералы и офицеры могут потерпеть поражение, если солдаты считают навязанную им войну глубоко несправедливой и если они выполняют в силу этого свои обязанности на фронте формально, без веры в правоту своей миссии, без воодушевления» (И. В. Сталин, Беседа с корреспондентом «Правды»). Именно такой, глубоко несправедливой, захватнической, считают войну в Корее многие американские солдаты и солдаты других интервенционистских армий.

Руководитель американской профсоюзной делегации, посетившей летом 1951 года Советский Союз, Леон Страусе, выступая 3 февраля 1952 года на митинге, посвященном девятой годовщине разгрома Советской Армией фашистских войск под Сталинградом, говорил о том, что мнение американского народа о войне в Корее коренным образом отличается от воинственных заявлений генералов-авантюристов, «…Когда американский генерал едет в Корею и призывает вести наступление, названное «операция-убийца», чтобы уничтожить корейский и китайский народы и продолжать войну в Корее, так как он считает ее «благословением», он больше не представляет мнения большинства американского народа, который хочет прекращения огня в Корее, который хочет мира во всем мире».

По сообщению американских газет, в одном только лагере Стоунмен в Калифорнии, где концентрируются войска перед отправлением в Корею, «по меньшей мере 100 солдат ежемесячно умышленно навлекают на себя арест и заключение в гражданские тюрьмы, чтобы избежать отправки на корейский фронт».

Непопулярность военных авантюр Пентагона в американском народе вызывает у американской военщины стремление к тому, чтобы загребать жар чужими руками. Пентагон требует от сателлитов США посылки войск в Корею. Агрессивные замыслы Пентагона в Европе также строятся на том, что пушечное мясо в третьей мировой войне будут поставлять страны – участницы Атлантического блока. В этих же целях в Атлантический блок в последнее время вовлечены Греция и Турция. Американское вооружение посылается также и в Югославию. Предатели югославского народа Тито, Кардель и Ранкович из кожи лезут вон, чтобы угодить своим вашингтонским хозяевам. Фашистская титовская клика готова поставить им пушечное мясо по весьма сходной цене. «Содержание и экипировка одной американской дивизии в Соединенных Штатах стоит 176 миллионов долларов, а за 38 миллионов долларов мы получим 32 югославских дивизии», – заявил в Конгрессе сенатор Лукас при обсуждении вопроса о «помощи» титовской Югославии.

Особенно большие надежды возлагает Пентагон на Западную Германию. В сентябре 1950 года США, Англия и Франция на совещании в Нью-Йорке пришли к соглашению о восстановлении военной промышленности и вооруженных сил Западной Германии. Западногерманские дивизии во главе с гитлеровскими генералами должны стать ядром так называемой «европейской армии».

Но народы Западной Европы, в полной мере испытавшие на себе все ужасы войны, не склонны плясать под американскую дудку. Они стоят за мир, за дружбу с советским народом и народами стран народной демократии.

В первых рядах сторонников мира в этих странах выступает рабочий класс во главе со своим авангардом – коммунистическими партиями.

В сентябре 1948 года Политбюро французской коммунистической партии заявило: «Французский народ не будет – никогда не будет – воевать против Советского Союза». Выражая волю народных масс, такую же позицию заняли и компартии других западноевропейских стран, встречая широкое сочувствие своих народов.

В Западной Германии – этой американской колониальной вотчине – с каждым днем возрастает протест масс против ремилитаризации и попыток превратить немецкую молодежь в ландскнехтов Пентагона. Вместе с тем ширится движение за объединение с Германской Демократической Республикой в единую, демократическую, миролюбивую Германию. О решимости Широких слоев населения Германии добиться этих целей убедительно свидетельствуют 16,7 миллиона подписей, собранных при проведении народного опроса против ремилитаризации и за заключение мирного договора.

Кроме гневного народного протеста против политики развязывания третьей мировой войны, имеется ряд других причин, препятствующих осуществлению планов Пентагона. Неразрешимые противоречия между странами – участницами Атлантического блока, а также противоречия между некоторыми из них, с одной стороны и реваншистской Западной Германией – с другой, уже в течение длительного времени мешают сколачиванию «европейской армии» – ударной силы американских агрессоров в Европе. По расчетам Пентагона, эта армия должна была к концу 1952 года включать 40 сухопутных дивизий, а к концу 1954 года – 60 дивизий. В действительности же, как заявил в январе 1952 года бывший президент США Герберт Гувер, критикуя политику правительства Трумэна, «если не считать американских и английских дивизий, трудно найти 10 боеспособных дивизий в нынешней западноевропейской армии».

Более 30 лет назад В.И. Ленин отмечал, что Англия и Америка идут по пути германского империализма. Они «…так же дико, безумно зарвались, как Германия в свое время, – говорил В.И. Ленин, – и поэтому они так же быстро, а, может быть, и еще быстрее, приближаются к тому концу, который так успешно проделал германский империализм. Сначала он невероятно раздулся на три четверти Европы, разжирел, а потом он тут же лопнул, оставляя страшнейшее злоконие. И к этому концу мчится теперь английский и американский империализм» (В.И. Ленин, Соч., т. 28, стр. 138).

Таков неизбежный удел тех, кто, забывая поучительные уроки истории, пытается остановить ее стремительный бег вперед, к прогрессу.

 

5. ЛОББИ

Начиная с пяти часов вечера, вашингтонские «сливки общества» посвящают свое время светской жизни. Достаточно развернуть местную газету, чтобы обнаружить в ней множество сообщений о вечерах и приемах – всех этих файс-о-клоках, званых обедах, коктейль-парти, состоявшихся накануне или предстоящих в ближайшие дни. Внешние поводы для них самые разнообразные: встреча друзей, прием в честь знатного гостя, вечера для встречи только что приехавших в Вашингтон и, наоборот, для проводов тех, кто расстается со столицей, празднества по случаю первого выхода в свет дочери, по случаю обручения, свадьбы и т.д. Нет, кажется, такого семейного события, ради которого не устраивалось бы какое-нибудь сборище. Исключение составляет, пожалуй, лишь кончина члена семьи, отмечаемая в узком семейном кругу, да еще разводы. В этом последнем случае зато шумит пресса, выбалтывая нею подноготную разводов и делая из них очередные сенсации.

Десятки приемов устраиваются дипломатическими миссиями в дни официальных праздников и годовщин, а также и по другим поводам. На широких дипломатических приемах число приглашенных бывает очень велико: на них присутствует «весь Вашингтон». Не приведи бог, если по тем или иным причинам приемы назначаются одновременно и двух, а то и трех местах. Завсегдатаям приходится тогда разрываться на части, чтобы успеть побывать и тут и там.

Из газетных сообщений, изобилующих фотоснимками участников и самыми различными подробностями банкета, вплоть до характера меню и списка наиболее видных гостей или по крайней мере тех из них, которые платят газетным репортерам за «паблисити», вы узнаете, как интенсивна светская жизнь в Вашингтоне. «Если даже день страшного суда будет объявлен заранее, я уверена, что в Вашингтоне в этот день будет происходить какой-нибудь прием и всякий приглашенный на него будет иметь очень серьезный резон для того, чтобы быть там», – не без иронии замечает Вера Блум в своей книге «Вашингтон – бесподобный город».

Однажды я получил приглашение на прием в одно из латино-американских посольств, которых здесь насчитывается свыше двух десятков. Посольство праздновало «день независимости». По традиции «день независимости» отмечают посольства всех латино-американских республик, нимало не смущаясь тем ироническим смыслом, который эта годовщина приобрела в связи с их подневольным положением под пятой американских монополий.

Прежде всего мне бросилась в глаза сутолока, царившая во всех помещениях посольства. Роль хозяев была в этих условиях весьма несложной. Они весь вечер стояли у входа в парадный зал, приветствуя гостей. В первой половине приема они пожимали руки входящим гостям, а во второй половине – уходящим. Их лексикон в течение всего этого времени был ограничен несколькими общепринятыми фразами, вроде: «Здравствуйте!», «Как вы поживаете?», «Как я рад вас видеть!», «Как любезно с вашей стороны, что вы пришли!» и т.д. Эту роль с одинаковым успехом могли бы выполнить и заводные манекены. Впрочем, хозяева отчасти и напоминали их своими механическими любезными жестами и стандартно приветливыми улыбками.

Столы, уставленные закусками, и буфетные стоики, отпускавшие коктейли и «хайболлы», осаждались плотной толпой. Лавируя между группами гостей, я обошел все парадные комнаты посольства, декорированные с изрядным налетом южно-американской экзотики.

В одной комнате мое внимание привлекла расположившаяся в укромном уголке группа из трех мужчин. Седовласый джентльмен весьма почтенного возраста, отхлебывая «хайболл», вслушивался в то, что с жаром говорил ему один из собеседников. Лицо седовласого джентльмена показалось мне знакомым. Я как будто видел его в сенате.

– Заняты созерцанием столичной жанровой сценки? раздался возле меня голос. Это был Эрик Купер. Смотрите, как лобби судостроительных компаний обрабатывает уважаемого сенатора?

Купер таким образом подтвердил мою догадку о том, что джентльмен с «хайболлом» в руке – известный сенатор из одного южного штата. Купер знал также и его собеседников.

– Это лоббиисты, – сказал он. – Пожилой толстяк – представитель крупной судостроительной фирмы, а широкоплечий верзила – глава «Национальной ассоциации судостроительных компаний», официального лобби судостроителей.

Я уже знал, что такое «лобби» и «лоббиисты». В том районе, где расположены министерства и административные учреждения, возле отелей, а по вечерам возле «ночных клубов», вы постоянно встречаете хорошо упитанных, мордастых субъектов, в надвинутых на лоб широкополых шляпах, в расстегнутых пиджаках, с золотыми самопишущими перьями в жилетных карманах, с дымящимися сигарами в зубах. Весь их вид выражает, с одной стороны, чванливость, самодовольство и самоуверенность, а с другой стороны, деловитую озабоченность. Этой озабоченности они не теряют даже в ресторане во время еды. Большинство из них, если не все, используют свое пребывание в ресторане или «ночном клубе» для того, чтобы продолжить деловые разговоры, начатые в конторах и учреждениях, а может быть, и для того, чтобы поговорить с людьми, с которыми они считают неудобным встретиться в иной обстановке. Эти субъекты – не столичные чиновники и не заезжие туристы; это и не местные бизнесмены. Это представители особой категории дельцов, довольно распространенной в американской столице: ловцы душ, так называемые лоббиисты. Они охотятся за конгрессменами, сенаторами, высшей и средней административной бюрократией, то-есть за всеми теми, кто имеет какое-либо влияние на введение и отмену законов, на их претворение в жизнь, кто имеет касательство к обложению налогами, кто располагает ценной информацией, которую можно употребить с пользой для бизнеса.

Лоббиисты представляют в Вашингтоне «биг бизнес», подлинных хозяев страны, они служат для связи Уолл-стрита с Конгрессом, Белым Домом, с административными учреждениями. Это совершенно необходимое звено в фальшивой до конца «американской демократии», основанной па том, что действительная власть в стране, власть монополий, олицетворяемая Уолл-стритом и «Национальной ассоциацией промышленников», формально оторвана от официальной власти, находящейся в Вашингтоне. Лоббиисты и есть те офицеры связи «биг бизнеса», обязанности которых состоят в том, чтобы приводить законодательную и исполнительную практику официальной власти в соответствие с интересами фактической власти.

– Старик хитер; – продолжает Купер. – Надо думать, что он не влипнет так глупо, как Мэй.

Журналист намекал на скандальную историю с подкупом конгрессмена Мэя, бывшего председателя комитета по военным делам палаты представителей. Приняв от фирмы «Братья Гарсон», изготовлявшей боеприпасы, взятку в пятьдесят три тысячи долларов, Мэй обеспечил фирме получение выгодных военных заказов. Это было самое обыкновенное дело, один из многих случаев коррупции, происходящих в Вашингтоне, но на этот раз Мэй попался. Ему просто не повезло. Обострившееся партийное соперничество в Конгрессе привело к опубликованию сенсационных разоблачительных материалов, на основании которых Мэй был предан суду и приговорен к тюремному заключению.

Я прошу Купера показать мне других лоббиистов и связанных с ними лиц. Купер, знающий всех и вся, охотно соглашается. Его информация, подобно бегающему лучу электрического фонарика, освещает лоббиистов одного за другим, и тогда толпа гостей перестает представляться мне только пестрым сборищем расфранченных мужчин и женщин. Беседующие оказываются, как правило, не случайно встретившимися знакомыми, а людьми, специально искавшими и нашедшими друг друга. Мы видим и таких гостей, которые еще бродят из комнаты в комнату. Судя по озабоченному выражению их лиц, они ищут кого-то, кто им очень нужен. В другом месте возле группы беседующих нетерпеливо вертится какой-нибудь гость, дожидаясь своей очереди, чтобы перехватить человека, находящегося в центре внимания группы, увести его в дальний угол и тут же вполголоса приступить к важному разговору.

Бесчисленные приемы не столько являются данью светскому этикету, сколько создают обстановку для встреч, заранее подготовленных, с заранее обдуманной практической или политической целью. В сутолоке коктейль-парти или в неторопливой послеобеденной беседе, когда дамы, согласно правилам этикета, удаляются в другую комнату вершатся большие дела, заключаются негласные сделки, ставятся и принимаются условия.

Приемы – настоящие охотничьи угодья для лоббиистов всех видов и оттенков. Они сами – их главные организаторы. Здесь удобнейшая почва для свидания с людьми, которых почему-либо невозможно видеть в служебной обстановке. Здесь можно закинуть словечко самому министру, вице-президенту, а иногда даже и самому президенту. Здесь можно встретиться с иностранными дипломатами, которые, помимо официальной деятельности, не чуждаются и частной коммерции или, во всяком случае, частных махинаций, в том числе и нечистоплотных. С ними, следовательно, также можно сговариваться о делишках, касающихся их стран. Взаимная заинтересованность гонит на вечера членов Конгресса, государственных чиновников, лоббиистов, бизнесменов, дипломатов. Светская жизнь в Вашингтоне – подсобное предприятие лобби. Вот почему она и приняла столь гипертрофированные размеры.

Я покидаю посольство вместе с Эриком Купером. Нас провожают все те же приторно-любезные улыбки хозяев. На их лицах я вижу печать утомления. Незавидная это все-таки роль – простоять несколько часов подряд у входа, здороваясь и прощаясь, в то время как гости устраивают свои делишки! Впрочем, на других приемах сегодняшний амфитрион сам будет гостем и вознаградит себя с лихвой.

По дороге к дому Купер рассказывает о том, как недавно выпутался из затруднений маститый сенатор, не упустивший случая вкусить от щедрот лоббиистов. Подобно многим другим, сенатор оказался замешан в грязных делах, творившихся во время войны вокруг военных заказов. Он – разумеется, не бескорыстно – действовал в интересах металлургического концерна «Ири бэйсин компани». Однако сенатор был не так опрометчив, чтобы прямо принять взятку. Американская техника коррупции выработала тысячи способов, как давать и брать взятки, чтобы не скомпрометировать дающего и берущего и не подвергнуть их опасности попасть на скамью подсудимых. Сенатор воспользовался одним из этих способов и вышел сухим из воды.

– Когда оказалось, что его сын устроился на высокооплачиваемую должность в часовой фирме «Эльджин», являвшейся филиалом «Ири бэйсин компани», – рассказывает Купер, – сенатор отделался заявлением, что он не знал о принадлежности «Эльджин» концерну. Когда вы яснилось, что именно из его канцелярии лоббиистам «Ири бэйсин компани» доставлялась важнейшая информация о том, где и как доставать дефицитные материалы и лицензии на них, сенатор снова прикинулся этаким провинциальным простаком. Он, видите ли, не подозревал, что эта информация передавалась его секретаршей через мужа, связанного с лобби указанного концерна. Выходило так, что фирма «Эльджин» предоставила дорогооплачиваемую синекуру сыну сенатора то ли по собственной доброте, то ли из-за прекрасных глаз молодого человека. В общем сенатору удалось изобразить все эти факты как случайное совпадение. Во всяком случае, – добавляет Купер, – не пойман – не вор.

Не пойман – не вор, – на этом подлом правиле зиждется безнаказанность большинства грязных дел, совершаемых лоббиистами при посредстве законодателей или ведомственных чиновников. Точнее, если мошенник даже и пойман, то он может все же считаться честным человеком до тех пор, пока компрометирующий материал не попадет в руки его политических противников. Тогда начинаются разоблачения, единственная цель которых состоит в том, чтобы из политиканских соображений запятнать чужую партию. Что касается «своей» партии, то провинившийся конгрессмен или сенатор всегда может быть уверен, что сама она не предпримет ничего для привлечения его к ответственности. Зачем ей выносить сор из избы?

Лобби дословно значит – прихожая, вестибюль. Именно в подсобных помещениях Конгресса первых созывов, в его кулуарах, начали свою практику ходатаи тогдашнего «бизнеса». В прихожей, в курительной комнате, в коридорах они ловили нужного им человека и разливались перед ним сладкозвучной сиреной, доказывая необходимость проведения одного закона или отмены другого. Отсюда и пошло название – лоббиисты. С тех пор техника лоббиистов далеко шагнула вперед. Ныне слово «лобби» – синоним широкого круга хорошо организованных контор, бюро и агентств с большим штатом юрисконсультов, технических специалистов, экономистов и пропагандистов. Их главным, если не единственным, занятием является воздействие на государственные учреждения в интересах своей фирмы, своей отрасли промышленности, монополии.

В 1935 году сенат принял законопроект о регистрации лоббиистов. По содержавшемуся в законе определению лоббиистом является «всякий, кто за плату или за любое иное вознаграждение предпринимает попытки повлиять на законодательную деятельность Конгресса или воспрепятствовать ей, или повлиять на какое-либо государственное учреждение или агентство, или на государственное должностное лицо, или на государственного служащего в целях заключения, изменения или прекращения какого-либо контракта с правительством Соединенных Штатов, или его учреждением, агентством и должностным лицом, или повлиять на них с целью извлечения прибыли или получения преимуществ для частной корпорации или для частного лица». Но инициатива сената встретила сопротивление палаты представителей, и только в 1946 году Конгресс, с некоторыми изменениями, принял этот законопроект, ставший теперь законом.

Определение лоббииста, данное в законе, очень широко. Если бы его должным образом применяли, то оно распространилось бы на значительную часть вашингтонского населения. Регистрация могла бы в этом случае наглядно показать, какое огромное число жадных пиявок присосалось со всех сторон к американскому государственному аппарату. Однако эта регистрация проводится формально. Она не накладывает на лобби каких-нибудь ограничений или обязательств. Лобби обязан давать сведения лишь о своем штате служащих, о размерах их жалованья, о сумме расходов. Закон вовсе не требует, чтобы эти расходы были конкретизированы. Ведь для лобби это означало бы невозможность дальнейшего существования. В самом деле, можно ли в официальном отчете сообщать, например, о том, сколько долларов было израсходовано в виде взяток и подарков? Как можно было бы сохранить хотя бы видимость «демократии», «общенациональных интересов» и «беспристрастности законодательства», если бы был опубликован список лиц, на подкуп которых эти средства были истрачены? Это был бы публичный скандал грандиозных размеров. Конгресс, конечно, не склонен таким путем осложнять свою деятельность.

Что касается ограничений, то закон вовсе не имел в виду вводить их. По официальной версии, они были бы «антиконституционны». Деятельность лобби основана ведь на расширительном толковании той статьи американской конституции, которая гласит: «Конгресс не будет издавать законов… ограничивающих… право народа мирно собираться и обращаться к правительству с петициями об исправлении злоупотреблений».

Злая ирония американской действительности заключается в том, что статья конституции, говорящая о праве народа бороться со злоупотреблениями, используется для поощрения самых гнусных злоупотреблений, от которых страдает, в первую очередь, именно народ. Закон о регистрации является, таким образом, лишь лицемерной данью общественному мнению, время от времени восстающему против наиболее грубых и откровенных форм коррупции. Для «беспристрастности» американского законодательства характерно, что оно требует регистрации в качестве лобби не только агентуры монополий, но и… представительств профсоюзов. «Основанием» для этого является то, что они добиваются, например, отмены антипрофсоюзных законов.

В Вашингтоне зарегистрировано свыше тысячи контор лоббиистов. Вашингтонские ходатаи крупных монополистических объединений получают за свою деятельность колоссальные оклады. Представитель «Национальной ассоциации электротехнических компаний» Пэрсэл Смит получает в год шестьдесят пять тысяч долларов; Стефен Уолтер, действующий в том же лобби, – 50 тысяч долларов; (Ассоциация американских железных дорог» платит Картеру Форту сорок тысяч; «Ассоциация сахарных заводов» не уступает ей, выплачивая своему ходатаю Роберту Шилдсу также 40 тысяч; «Совет американских пищевых предприятий» оценивает услуги своего представителя Клифтона Вудрума в тридцать шесть тысяч. Монополии не бросают своих средств на ветер. Крупные суммы, затрачиваемые ими на содержание лоббиистов, на подкуп нужных лиц и на другие расходы, окупаются сторицей. Разве не приносит, например, бешеные дивиденды отмена закона о регулировании цен, благодаря чему стоимость товаров начала стремительно подниматься вверх? Разве не стоило любых затрат введение закона Тафта – Хартли, ограничивающего право рабочих бастовать?

На первый взгляд может показаться, что при наличии в Конгрессе, правительстве и во всех учреждениях прямых или косвенных ставленников «биг бизнеса», в лоббиистах нет никакой необходимости. Достаточно телефонного звонка с Уолл-стрита в Конгресс – и заказ босса будет выполнен. Но это только на первый взгляд. В действительности же дело намного сложнее. Здесь надо иметь в виду, что ставленники «биг бизнеса» посылаются в Вашингтон для занятия высоких постов не только по закулисному сговору правящих кругов, но чаще всего в результате ожесточенной конкурентной борьбы между отдельными монополиями, между различными отраслями промышленности, транспорта, торговли. Таким образом, у кормила законодательства и управления находятся в первую очередь подручные групп, победивших в этой борьбе. Это обстоятельство оставляет большой простор для дальнейшей борьбы конкурентов за то, чтобы склонить на свою сторону – хотя бы в ограниченном круге вопросов – высокопоставленное лицо, попавшее на данный пост при поддержке соперничающих сил. Но бывает выгодно бороться даже и за расположение человека, оставшегося верным своему боссу и нисколько не пренебрегающего его интересами. Южный сенатор, представляющий, скажем, интересы хлопковых плантаторов, не повредит им, если поддержит законопроект о повышении импортных пошлин на электрическое оборудование, о котором ходатайствует лобби электропромышленности. Точно так же конгрессмен из Детройта, обязанный своей карьерой автопромышленникам, не нанесет ущерба бизнесу своих патронов, если он проголосует за снижение налога на земельную собственность, о чем хлопочут, например, земельные собственники южных штатов. Тут возникает почва для всевозможных компромиссов, взаимных услуг, бесконечных перетасовок голосов в Конгрессе и для запутанных комбинаций в административных учреждениях. Это вместе с тем благодарная почва для самой отвратительной коррупции. Тут-то и нужны пронырливые лоббиисты, постоянно плетущие паутину грязных интриг и подкупов, торгующие голосами и честью американских законодателей, подписями и совестью представителей государственного аппарата.

Коррупция осуществляется многими способами, начиная от таких грубых, когда обе «высокие договаривающиеся стороны» действуют напрямик, заранее уславливаясь о сумме взятки, и кончая такими гонкими, которые не сразу распознает даже сам берущий взятку. Об одном из таких способов рассказывает в «Таймс-Уикли» журналист Кэйри Лонгмайр.

«Лоббиисты, – пишет он, – ставят своей задачей войти в интимное знакомство с членами комитетов Конгресса и другими ответственными лицами, имеющими отношение к законодательству или к регулированию той отрасли промышленности, которую представляет лоббиист. Если конгрессмен Икс любит, скажем, играть в гольф по ставке в десять долларов, то лоббиист устроит так, что законодатель сможет играть, когда ему только вздумается, причем почти всегда конгрессмену Иксу удастся остаться в выигрыше. Спустя полгода ему было бы трудно не заглянуть в законопроект, который хотел бы провести один из его партнеров по игре в гольф. Законопроект от начала до конца уже подготовлен юрисконсультами лоббииста. Единственно, что остается сделать конгрессмену, – это вручить проект закона клерку палаты представителей. Игра в гольф может, таким образом, принести большие проценты».

Типичным примером внесения в Конгресс заранее подготовленного лоббиистами законопроекта является процедура принятия антирабочего закона Тафта – Хартли. Проект этого драконовского закона был составлен юристами «Национальной ассоциации промышленников» Теодором Айзерманом, Джерри Морганом и другими, а затем в готовом виде передан конгрессмену Хартли, который от своего имени внес его в палату представителей. Лишь с небольшими отклонениями от первоначального текста закон и был принят палатой представителей, а также сенатом, куда он был внесен сенатором Тафтом. На «организацию общественного мнения» и на другие нужды в связи с законопроектом Тафта – Хартли монополиями было израсходовано около 100 миллионов долларов. Несомненно, что из них получил свои тридцать иудиных сребренников и конгрессмен Хартли, использовавший свое «право законодательной инициативы», и другие конгрессмены, оказавшие ему в этом содействие.

Ловцы высокопоставленных душ оперируют не только денежной приманкой. Они тщательно изучают обычаи, склонности, слабости и пороки намеченных ими людей. Склонность к алкоголизму используется ими особенно часто. Лиц, выказывающих особое пристрастие к прекрасному полу, они знакомят с соблазнительными и притом покладистыми красотками. Лоббиисты авиапромышленника Говарда Хьюза устраивали, например, для чиновников, ведавших заключением контрактов на военные поставки, пышные банкеты, на которые приглашали платных голливудских и нью-йоркских «герлс». Дебоши, которые происходили во время этих банкетов, выглядели сверхскандально даже в Соединенных Штатах, где скандалы являются привычным делом.

Некоторые члены Конгресса, желающие быть переизбранными на тот же пост, но не вполне уверенные в результате предвыборных махинаций, с озабоченностью следят за настроением влиятельных лиц в своем избирательном округе. Иногда на этих конгрессменов оказывается давление, чтобы повернуть их позицию в желательном направлении. На жаргоне лоббиистов это называется «поддать жару». 3 адрес конгрессмена могут поступать тысячи телеграмм с просьбами или протестами, но все они могут исходить от лоббииста. Как показали расследования, в некоторых случаях лица, чьи фамилии стояли на телеграммах, даже не подозревали, что от их имени посылаются протесты. Такие телеграммы подписываются фамилиями, взятыми из местного телефонного справочника.

В качестве лоббиистов обычно выступают темные дельцы, хорошо знающие интересы той монополии, которую они представляют. Вместе с тем, они должны тонко разбираться в хитросплетениях столичной жизни и деятельности верховных органов государственной власти. Поэтому в качестве лоббиистов нередко фигурируют бывшие конгрессмены и сенаторы, бывшие чиновники. Особенно полезными оказываются при этом бывшие конгрессмены и сенаторы: они не только дотошно знают законодательный бизнес, но и имеют прочные связи с Конгрессом, которые очень облегчают им дело. Неписанный обычай Конгресса также идет им навстречу: бывшие конгрессмены вхожи в залы заседаний и служебные помещения Конгресса, где они не только имеют тесный контакт с конгрессменами, но и получают очень ценную для лоббиистов информацию. Имели место случаи, когда беззастенчивые лоббиисты из бывших законодателей ухитрялись обделывать свои делишки прямо в зале заседаний.

Деятельность лобби распространяется не только на внутренние, но и на внешние дела. Примером такого лобби является «Комитет содействия проведению плана Маршалла». Это лобби добивалось быстрейшего одобрения Конгрессом «плана Маршалла», а в дальнейшем – проведения его в жизнь. Во главе этого комитета стоял бывший военный министр Генри Стимсон, исполнительным директором комитета являлся другой бывший военный министр – Роберт Паттерсон. В число членов исполнительного совета входили председатель крупнейшего банка «Чейз нэшнл» Уинтроп Олдрич, известный разведчик Аллен Даллес, братец пресловутого Джона Фостера Даллеса, и другие лица, столь же близко стоящие к крупнейшим монополиям США. Основная задача «Комитета содействия проведению плана Маршалла» заключалась, как это было заявлено Олдричем на собрании «Американской ассоциации банкиров», в «поощрении непосредственных капиталовложений со стороны американских фирм в заводы и промышленное оборудование Западной Европы». Захват американским капиталом экономических позиций в Западной Европе был бы облегчен и ускорен при помощи капитулянтской политики «маршаллизованных» правительств. «Нужно надеяться, – заявил Олдрич, – что страны Западной Европы ликвидируют по возможности в кратчайший срок правительственный экономический контроль».

Ныне, в связи с окончанием срока действия «плана Маршалла», этот лобби, очевидно, подвергается той или иной реорганизации. Но экспансионистская деятельность американских монополий от этого не изменится ни на йоту.

Американский лобби протягивает свои цепкие щупальцы и в «маршаллизованную» Западную Европу.

 

6. ПРОКЛЯТЫЙ СТАРИК ДЖИМ КРОУ

Летом я часто проводил выходные дни на даче у своих друзей, вблизи Аннаполиса, километрах в пятидесяти от Вашингтона.

Дача, носившая претенциозное название «Кристальный источник», была раньше усадьбой какого-то зажиточного фермера. Теперь в ней нашли летний приют две семьи советских граждан, работавших в Вашингтоне. Полная тишина и идиллический сельский пейзаж делали ферму прекрасным местом отдыха после недельной работы в душном, пыльном и насквозь пропахшем бензином Вашингтоне.

Но настоящий летний отдых невозможен без купанья. Этого удовольствия жители фермы, к сожалению, лишены, ибо «кристальный источник», давший ей название, – это только колодец, из которого вода подается в дом по трубам. Впрочем, выход, кажется, все-таки есть. Надо добраться до одного из многочисленных пляжей, разбросанных поблизости, на Чизапикском заливе. Вдоль всех дорог от Вашингтона к Аннаполису тянутся крикливые рекламные щиты, настойчиво напоминающие вам о существований этих пляжей.

Однажды, когда жара становится невыносимой, мы решаем отправиться на поиски пляжа. Мои гостеприимные хозяева – Петр Семенович и Марья Федоровна – сами еще новички в этой местности, но общими усилиями мы надеемся найти какое-нибудь место, подходящее для купанья.

Выезжаем из фермы в машине, до отказа наполненной изнывающими от жары дачниками. Выбравшись на шоссе, сразу же натыкаемся на несколько рекламных щитов, самыми заманчивыми красками расписывающих прибрежные места. Здесь и «Золотистый песок», и «Изумрудная бухта», и «Солнечный пляж». Наудачу останавливаем свой выбор на «Солнечном пляже», расположенном всего в нескольких километрах от фермы.

Подъехав к воротам огороженного забором «Солнечного пляжа», останавливаем машину возле небольшой деревянной будки, которая, видимо, служит кассой. Из окошечка выглядывает кассирша, молодая негритянка в светлом ситцевом платье. Она смотрит на нас растерянным и, кажется, даже испуганным взглядом.

Я выхожу из машины и направляюсь к кассе. Кассирша теряется еще больше.

– Сколько с нас за билеты? Нас шестеро взрослых и трое детей.

– Я, право, не знаю, сэр, – смущенно отвечает девушка.

Этот ответ в устах кассирши звучит более, чем странно.

– Нас шестеро взрослых и трсе детей, – повторяю я на тот случай, если она недослышала, и протягиваю деньги.

– Право, не знаю, что вам сказать, сэр, – бормочет девушка, отстраняясь от денег. – Простите, это так неожиданно…

– Что неожиданно?

– То, что вы хотите попасть на наш пляж, сэр.

В полном недоумении я оглядываюсь на своих спутников, но и они удивлены не меньше моего.

В это время по двору проходит негр в некоем подобии униформы. По-видимому, это служитель пляжа.

– Фред! – внезапно кричит негру странная кассирша. – Фред, эти люди хотят пройти на наш пляж!

Слова девушки явно ошеломляют Фреда. Наше желание попасть на пляж, видимо, представляется и ему чем-то совершенно необычным, чуть ли не потрясающим.

– Наш пляж для цветных, сэр, – почтительно и в то же время с опаской поясняет он. – Сюда белые люди никогда не ходят.

Я уже и без того догадывался, что мы попали на пляж, отведенный исключительно для «цветных».

Угнетение, которому негры подвергаются со стороны людей с психологией рабовладельцев, глубоко возмущает каждого советского человека и вызывает в нем горячее сочувствие к людям, виноватым лишь в том, что кожа у них темного цвета.

Именно эти чувства, видимо, обуревают сейчас моих спутников, ибо один из них высовывается в окно машины и взволнованно говорит служителю:

– Мы советские граждане. Для нас нет разницы между «цветными» и «белыми». Дайте нам билеты.

Слова «советские граждане» производят на кассиршу и служителя благоприятное впечатление. Ясно, что они слышали о советских людях и об их непримиримом отношении к расистской идеологии. Но Фред продолжает стоять на своем.

– Это все равно невозможно, – горячо возражает он моему спутнику. – Подумайте, сэр, – дело ведь не только в вас. Вы искупаетесь и уедете, а что потом будет с нами? Вы, наверное, слышали о Джиме Кроу?.

Да, мы, конечно, слышали о Джиме Кроу. Это собирательное имя носят американские расисты, известные своими садистскими издевательствами над негритянским населением. Опасения Фреда – далеко не пустая фантазия, это, увы, зловещая реальность.

Чтобы не навлечь неприятностей на служителей или на клиентов «Солнечного пляжа», мы отказываемся от нашего намерения выкупаться. А ехать после такого разговора на другой пляж, к «белым», нам уже не хочется.

В следующее воскресенье, когда я снова приезжаю на ферму «Кристальный источник», случай опять сталкивает нас с Джимом Кроу.

Пользуясь выходным днем, Наташа, домашняя работница моих друзей, вместе с работавшей у соседей молодой жизнерадостной негритянкой Кэт уходят прогуляться в Аннаполис. Наташа дружит с Кэт и называет ее Катей.

Некоторый запас английских слов и выразительная жестикуляция позволяют Наташе довольно сносно объясняться с негритянкой.

Остальные дачники проводят время, как кому заблагорассудится. Мы с Петром Семеновичем, устроившись в тени густолиственных дубов, играем в шахматы.

Эту дачную идиллию внезапно нарушает раздающийся в доме телефонный звонок. Марья Федоровна берет трубку и после короткого разговора встревоженным голосом подзывает Петра Семеновича. Тот неохотно отрывается от шахматной доски. Игра начинает складываться в его пользу. Он боится, что, отвлекшись, упустит инициативу.

Но игра так и остается незаконченной. Взяв трубку, Петр Семенович отвечает по-английски. Он говорит громко, возбужденно, и до меня доносятся обрывки фраз:

– Что? в Полицейском участке? На каком основании? Сейчас приеду. Скажите адрес.

Он поспешно выходит из дома, надевая на ходу пиджак.

– Я сейчас же еду в город, – расстроенно говорит он. – Наташа и Кэт каким-то образом угодили в полицейский участок. Надо их оттуда выручать. Ума не приложу: что они могли натворить? Да нет, – он с досадой машет рукой, как бы возражая самому себе, – это просто какое-то недоразумение.

– Я поеду с вами.

Обеспокоенные женщины провожают нас к машине.

Через несколько минут мы уже мчимся в Аннаполис.

В городе без труда разыскиваем полицейский участок – приземистый дом из красного кирпича. В дежурной комнате, в компании двух полицейских, сидит удрученная Наташа. Завидев нас, она вскакивает и облегченно вздыхает:

– Наконец-то! Как хорошо, что вы приехали! Уж я просто не знала, что со мной будет.

– В чем дело, Наташа? Как вы попали сюда – спрашивает Петр Семенович.

– Да я и сама толком не пойму. Они мне что-то говорили, – так разве я по-английски разберусь?

– А где же Кэт?

Наташа кивает головой в сторону соседней комнаты.

– Кэт там, – говорит она и добавляет шепотом, словно опасаясь, что полицейские подслушают: – Ее избили.

Что за навождение!

Из соседней комнаты появляется полицейский офицер.

Он вежливо, хотя и довольно недружелюбно, осведомляется у Петра Семеновича, действительно ли у него служит Наташа, действительно ли мы советские граждане, действительно ли мы живем на ферме «Кристальный источник». Кроме того, он задает добрый десяток других вопросов, которые не имеют никакого отношения к делу. Наконец он снисходит до того, чтобы объяснить нам, почему были задержаны Наташа и Кэт. Из его объяснений и главным образом из рассказов девушек мы составляем себе представление о том, что произошло.

Девушки спокойно прогуливались по городу до тех пор, пока им не пришла в голову злосчастная мысль отправиться в кино. Кэт, игравшая роль гида, привела Наташу на окраину города, в скромный кинотеатр, посещаемый неграми. Какой-то бдительный сторонник сегрегации, до крайности пораженный тем, что белокурая Наташа входит в «цветное» кино, немедленно сообщил об этом сенсационном происшествии ближайшему постовому полисмену. Наташа и Кэт уже сели на свои места, как вдруг в зале появился полисмен. Он приказал им следовать за собой. Девушкам ничего не оставалось, как подчиниться. Бедная Наташа не догадывалась, что виной всему была именно она. Ей в голову не приходило, что, зайдя в «цветной» кинотеатр, она, с точки зрения местных расистов, совершила прямо-таки неслыханный по своему легкомыслию поступок. С этой точки зрения, дикой для нас, но вполне обычной для Америки, подобный поступок мог допустить только человек, окончательно свихнувшийся или находящийся в нетрезвом виде.

Именно последнее предположение и высказывает полицейский офицер. Трудно сказать, верит ли он в это сам или просто хочет хоть как-нибудь оправдать задержание советской гражданки. Так или иначе, он упорно настаивает на этой версии, несмотря на наши негодующие протесты и на горькие слезы обиженной Наташи.

– Как бы там ни было, – с угрозой говорит он, – я не советую вам повторять этот опыт! В следующий раз я не поручусь за последствия.

В конце концов он соглашается отпустить с нами обеих «преступниц». В комнату вводят заплаканную Кэт. Под глазом у нее синяк. Все это время ее держали в особом помещении для «цестных». В полицейском участке сегрегация соблюдается так же неукоснительно, как и всюду.

По дороге домой Наташа на все корки честит американские обычаи и порядки. Особенно достается при этом полицейскому офицеру, позволившему себе оскорбительные замечания на ее счет, а по отношению к Кэт допустившему площадную брань и даже рукоприкладство. Мы вполне разделяем ее возмущение, но рекомендуем ей впредь вести себя осмотрительнее. В такой отсталой стране, как Соединенные Штаты, самые невинные на наш взгляд поступки могут повлечь за собою неприятные последствия. Об этом совершенно недвусмысленно предупредил нас полицейский офицер.

За время моего пребывания в Америке я убедился, что в ее жизни «джим-кроуизм» представляет собой повседневное явление. Люди, поверхностно знающие жизнь в Соединенных Штатах, иногда полагают, что расовая дискриминация существует лишь в бывших рабовладельческих штатах юга. На самом деле «джим-кроуизм» распространен в той или иной форме и степени буквально во всех штатах, будь то южные, северные, восточные или западные. Негры повсеместно подвергаются притеснениям. Часто самое их существование зависит от произвола современных рабовладельцев. Неграм предоставляется, как правило, лишь неквалифицированная и низкооплачиваемая работа. Перепись 1940 года наглядно это продемонстрировала. Оказалось, что только 5% негров мужчин занимались интеллектуальным трудом или были служащими и только 4% имели работу, требующую известной квалификации. Еще хуже положение негритянского сельского населения, которое находится в полукрепостной зависимости от землевладельцев.

Мне случилось однажды наблюдать, как пульмановский вагон в курьерском поезде Нью-Йорк – Вашингтон подвергся форменному бойкоту из-за того, что в нем оказался черный пассажир. При появлении негра почти все «стопроцентные американцы» поднялись и ушли в соседние вагоны. Позже выяснилось, что негр был прославленным чемпионом США по боксу. Наверно, многие из высокомерных пассажиров снисходительно аплодировали его успехам на ринге. Это было вполне «о'кей», так как там чемпион выступал в роли участника представления, за которое зритель платил доллары и центы. Но как же можно путешествовать с негром на равных условиях? Этак, пожалуй, можно посадить рядом с собою даже негра – проводника вагона, обмахивающего щеткой вашу шляпу и пальто и раболепно принимающего чаевые.

Так мы и ехали в полупустом вагоне до Филадельфии, где чемпион по боксу вышел из вагона. Для психологии тех немногих пассажиров, которые не покинули вагона, характерно следующее замечание моего случайного соседа по креслу, который, видимо, считал себя либерально мыслящим человеком:

– Как видите, я не разделяю точки зрения джентльменов, покинувших свои места. Это довольно бестактно с их стороны. Но согласитесь все же, что у нас на севере отношение к неграм гораздо терпимее, чем на юге. Ведь там этого негра, осмелься он только появиться в пульмановском вагоне, в лучшем случае выгнали бы пинками. Ну, а в худшем… вы сами знаете, что с ним случилось бы…

Позднее, будучи в Джорджии, я ближе познакомился с расистской практикой на юге. Но и сейчас мне было ясно, что мой сосед, считавший «терпимостью» акт самой гнусной дискриминации, не очень-то далеко ушел от откровенных ку-клукс-клановцев, для которых линчевание негров является вполне обычным занятием.

Впрочем, мой спутник не мог не знать, что самая грубая форма насилия над неграми в виде варварских «судов Линча» имеет место не только в южных штатах. Прогресс «американской цивилизации» в последние десятилетия привел к тому, что в этом отношении разница между севером и югом быстро стирается. Более того, именно в северных и среднезападных штатах грубое насилие над неграми приняло поистине колоссальные масштабы. Во время второй мировой войны в городах этих штатов – в Детройте, Филадельфии и других – произошли массовые негритянские погромы, разросшиеся до такой степени, что власти штатов вынуждены были даже вызвать войска для наведения порядка.

После войны положение не только не изменилось к лучшему, но скорее ухудшилось. Не проходит и месяца, чтобы в газетах не появились сообщения о новых случаях линчевания или о других видах насилия над неграми. Эта широкая волна насилий свидетельствует о том, что в Америке проводится сейчас настоящая кампания застращивания «цветных», организуемая при попустительстве властей. В разных штатах вновь оживляются ку-клукс-клановские фашистские организации. Одна из их основных целей состоит в том, чтобы держать в твердой узде негритянское население и путем жестокого террора пресекать его стремление к эмансипации.

Погромные настроения, господствующие сейчас у расистов, говорят не об уверенности в незыблемости их власти, а скорее о беспокойстве за нее. Для этого у них имеются некоторые основания. За время войны в американскую армию были призваны сотни тысяч негров. Их обучали военному делу, из них создавались целые воинские части и соединения. В 5-ю американскую армию, воевавшую на итальянском фронте, входила 92-я дивизия, почти целиком состоявшая из негров. Ее офицерский состав на две трети был укомплектован неграми. На других фронтах имелись также негритянские воинские части. В авиации были эскадрильи, летный состав которых состоял исключительно из негров. Таким образом, потребности войны вынудили американское командование обучить негров владению оружием.

Но это еще не все. Какие бы скрытые цели ни преследовала реакционная американская военщина во второй мировой войне, в официальной пропаганде эта война характеризовалась как направленная против фашистского варварства, за демократию, за свободу, за освобождение угнетенных Гитлером народов. Целый арсенал пышных, хотя и фальшивых, «демократических» лозунгов и понятий пускался в ход для того, чтобы убедить американского солдата в необходимости жертвовать своей жизнью.

Эта пропаганда особенно близко к сердцу принималась солдатами-неграми. Они мечтали о том, что окончание войны, ведущейся во имя столь высоких целей, будет означать ликвидацию и в Америке той самой рабовладельческой идеологии, которая в лице германского фашизма подлежала уничтожению в Европе. В окопах негритянские солдаты говорили:

– Когда мы вернемся домой, мы будем требовать и для нас той свободы, о которой нам здесь прожужжали уши. Мы хотим навсегда похоронить проклятого старика Джима Кроу, мы хотим равноправия для всех.

Но мечты негритянских солдат и остального негритянского населения не имели ни малейших шансов на осуществление. Американские правящие классы, разумеется, ничего не собирались и не собираются предпринять для отмены расовой дискриминации. А возникающее на этой почве недовольство среди негров они надеются подавить старыми, испытанными средствами. Вот почему «проклятый старик Джим Кроу» снова развивает такую бешеную активность. Именно на него возлагается задача – вытравить из памяти негров все те демагогические заявления о равенстве людей, «независимо от цвета кожи и расы», которые были сделаны американской пропагандой во время войны. Джим Кроу должен также заставить вчерашнего черного солдата отказаться от еретической мысли – прибегнуть для защиты своих прав, жизни и человеческого достоинства к силе оружия, владению которым его обучали в течение четырех лет войны.

Вашингтон не представляет собою исключения из общего правила. «Джим-кроуизм» здесь такое же повседневное явление, как и всюду. Правда, в Вашингтоне сравнительно редки случаи линчевания. Зато практика сегрегации расцветает и здесь пышным цветом.

«Черный пояс» Вашингтона – это, по существу, целый обособленный город. Тут у негров есть свои собственные главные улицы – Флорида-авеню и Ю-стрит; здесь расположены негритянские рестораны, бары, дансинги, кинотеатры. Но больше всего в «черном поясе» трущоб. Условия жизни в них еще более отвратительны, чем в негритянских гетто всех других городов Америки.

Мне пришлось видеть, как живут негры в Нью-Йорке, Балтиморе, Филадельфии, Майами, но нигде не было такой поразительной нищеты, скученности и грязи, как в Вашингтоне. Американский журналист Киплингер в своей книге пишет, что негритянское население столицы в огромном большинстве подвержено туберкулезным заболеваниям, а по смертности от туберкулеза превосходит все другие города США.

Пока в Вашингтоне еще не изданы официальные постановления, запрещающие неграм селиться за пределами «черного пояса», посещать рестораны или кино в других частях города. Но тем не менее я ни разу не встретил ни одного негра в кинотеатрах главной улицы делового центра Эф-стрит или в других кинотеатрах, расположенных вне пределов «черного пояса». Я спросил одного знакомого американца, почему, несмотря на отсутствие запрета, негры не ходят в «белые» кино и рестораны.

– Нет ничего проще, – ответил он. – Теоретически дело обстоит так, что любой негр может притти в наше кино. Но ни один негр, конечно, не согласится вытерпеть то обращение, которому он при этом подвергнется. Кассирша, продавая ему билет, окинет его презрительным или брезгливым взглядом. Билетерша сделает вид, что не замечает его, и не покажет ему места. Когда же он, спотыкаясь в темноте, найдет себе место сам, то все его соседи немедленно поднимутся и уйдут, бормоча ругательства. А может случиться и что-нибудь похуже. Этой нехитрой тактики совершенно достаточно, чтобы неграм не вздумалось ходить в одно кино с белыми.

Тактика, описанная моим знакомым, в последнее время заменяется более активной формой «джим-кроуизма» в вашингтонских театрах и кино. Чтобы избавить «белую» публику от соседства негров, они попросту объявляют, что отныне «цветные» зрители в театр допускаться не будут. Именно так поступила администрация театра «Нэшнл». Эта расистская выходка вызвала отпор со стороны негритянского населения Вашингтона. В течение нескольких дней театр подвергался пикетированию. У входа в театр расхаживали негры, держа в руках плакаты с надписями: «Этот театр несправедлив в отношении негров», «Бойкотируйте театр, пропагандирующий расовую ненависть», – и так далее. Но посещающая театр столичная публика осталась к этому совершенно равнодушной.

Примеру театра «Нэшнл» следуют и другие зрелищные предприятия Вашингтона. Дальше всех в этом отношении пошла администрация концертного зала «Конститюшн-холл», принадлежащего архиреакционному женскому обществу «Дочери американской революции». Общество запретило неграм не только вход в зал, но и выступления на эстраде. Осуществляя этот запрет, администрация отказалась заключить контракт с видной негритянской пианисткой Хэйзел Скотт, незадолго до того с большим успехом выступавшей в Нью-Йорке. А позднее «дочери американской революции» внесли в свой устав статью, узаконившую эти действия администрации.

Оголтелое расистское изуверство встречает отпор со стороны передовой общественности США. Инициаторами этого отпора являются главным образом компартия и организация прогрессивной интеллигенции. Однако пока что он еще не принял характера широкого общественного движения.

Некоторые из форм этого отпора носят далеко не действенный характер. Мне довелось однажды присутствовать на так называемом «междурасовом вечере», который был устроен в Вашингтоне. По замыслу его устроителей, – как я узнал впоследствии, это был благотворительный комитет квакеров, – вечер предполагалось провести под знаком культурной смычки между представителями всех живущих в США рас и национальностей. Но «культурная смычка», как видно, была ими понята весьма странно.

Вечер проводился в помещении дансинга при одном из кинотеатров «черного пояса». В плохо освещенном зале играло два джаз-оркестра, один из которых был негритянский, а другой именовался в программе «междурасовым», так как среди составляющих его музыкантов – преимущественно негров и мулатов – было несколько белых и индейцев. Оба оркестра производили оглушительный шум, наигрывая танцевальные мелодии. Под эту музыку в зале танцевали пары, то лихо отплясывая стремительные па «джиттербага», то медленно двигаясь в томном ритме блюза. Среди танцующих, главным образом негров, я видел и нескольких белых, но это были почти исключительно мужчины, – женщины игнорировали «междурасовый вечер». К танцам в общем зале и к нескольким концертным номерам, исполненным джаз-оркестрами, и свелась вся «культурная смычка».

Встречаются и формы одиночного протеста против расистского изуверства вроде известной попытки демобилизованного солдата Эдварда Быковского публично изобличить сенатора Бильбо. Этот расист преследовал не только «цветных», но и всех тех американцев, которые не относились к числу «стопроцентных».

Во время войны Быковский служил на госпитальном судне, участвовал в нескольких кампаниях, был тяжело ранен в ногу, за что получил орден «Пурпурного Сердца». По выходе из госпиталя Быковский остался инвалидом. Единственный источник его дохода составляла ничтожная ежемесячная пенсия в шестьдесят девять долларов.

Еще находясь на излечении, Быковский услышал об очередной расистской выходке Бильбо, разославшего американским гражданам итальянского происхождения письма с обращением «Даго», что является оскорбительной кличкой, даваемой итальянцам американскими шовинистами. С аналогичными шовинистическими обращениями Бильбо посылал письма и американцам славянского происхождения, навлекшим на себя гнев сенатора критикой его человеконенавистнической теории и практики.

Возмущенный гнусным поведением отъявленного расиста, Быковский, едва выйдя из госпиталя в Нью-Йорке, отправился в Вашингтон, чтобы «поставить Бильбо к позорному столбу за его дела».

– Я поклялся, – говорил он корреспондентам, – не пожалеть сил для борьбы с Бильбо, ибо я понял, что он разрушает все то, за что мы сражались.

Быковский появился у входа в Конгресс, опираясь на палку и неся на груди плакат, на котором был изображен орден «Пурпурного Сердца» и медали, полученные им за различные кампании. Под изображением крупными буквами было написано:

«Скажи мне, сенатор Бильбо, неужели все это было напрасно? Я сражался за демократию».

Однако попытка Быковского пикетировать сенатора у ступеней Конгресса была быстро пресечена полицейской охраной. Тогда Быковский начал пикетировать Бильбо у входа в его квартиру, но тот искусно уклонялся от неприятной встречи.

Никакого влияния на деятельность Бильбо крестовый поход наивного ветерана, конечно, не возымел. Но он получил благоприятный резонанс в прогрессивных общественных кругах и вызвал волну сочувственных откликов со всех концов США.

Если передовая общественность США все же ведет известную борьбу против дискриминации, то было бы совершенно напрасно ждать каких-то шагов в этом направлении со стороны нынешних правительственных органов. После смерти президента Рузвельта расисты свили себе прочное гнездо в Вашингтоне. Они ликвидировали или фактически свели на нет начинания Рузвельта, направленные против дискриминации.

В известном смысле именно столица, а не юг Америки является теперь оплотом расистской идеологии. Ведь именно в Конгрессе Соединенных Штатов расисты изощряются в отвратительных проповедях человеконенавистничества. Ведь именно Конгресс упорно противится проведению законов, которые уничтожили бы расовую дискриминацию во всех областях жизни, устранили бы политическое неравенство национальностей, благодаря которому пятнадцать миллионов негров, составляющих свыше 10% всего населения США, были представлены в Конгрессе последних составов всего лишь одним Адамом Пауэллом. Наконец, именно Конгресс повинен в том, что горькой насмешкой и издевательством над неграми звучит статья конституции, принятая в 1870 году, после войны за освобождение негров: «Право граждан Соединенных Штатов на участие в выборах не будет отрицаться или ограничиваться Соединенными Штатами или отдельными штатами под предлогом расы, цвета кожи или прежнего рабского состояния».

 

7. В ДЖУНГЛЯХ АМЕРИКАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Летом в Вашингтоне атмосфера так насыщена теплой влагой, что сравнение ее с атмосферой парной бани вовсе не является преувеличением.

Особенно невыносим Вашингтон в июле. По воскресеньям, как уже знает читатель, я обычно спасался у моих гостеприимных друзей на ферме «Кристальный источник». Но однажды Петр Семенович пригласил меня для разнообразия провести ближайшее воскресенье в горах Блуридж, в штате Вирджиния. Там значительно прохладнее, чем в Вашингтоне. Поездка туда на машине занимает не более двух часов.

И вот в субботу, под вечер, наша маленькая компания выезжает из города на пятиместном «крайслере» моего приятеля. За рулем Петр Семенович, я – рядом с ним, а женская половина компании – на заднем сиденье.

Переехав по высокому мосту через Потомак, являющийся южной границей Вашингтона, мы попадаем в его предместье Арлингтон, находящееся уже в штате Вирджиния. Наш «крайслер» наконец выбирается из сплошного потока машин. Петр Семенович поддает газу, и вскоре мы набираем скорость, явно превышающую установленный лимит. Но это его не смущает.

В сумерках мы подымаемся на Блуридж, первую гряду обширной горной системы Аппалачи. Именно Аппалачи являются причиной крайней влажности вашингтонского климата. Они препятствуют ветрам, несущим влагу с Атлантического океана, уносить ее дальше внутрь страны и таким образом превращают прибрежные местности в некое подобие парового котла.

Петр Семенович уверенно крутит баранку руля на прихотливых зигзагах, которые делает дорога. На перевале, возле придорожного ресторанчика, останавливаемся на несколько минут, чтобы окинуть взором расстилающийся перед нами ландшафт. Наверху еще можно различить очертания покрытых густой растительностью мягких горных склонов, а внизу, в узких долинах, уже сгущается мрак. Кое-где на склонах виднеются домишки под красными крышами. В них начинают зажигаться огни.

Мы ночуем в маленькой гостинице по ту сторону горной гряды. Конечно же, здесь дышится куда легче, чем в Вашингтоне. Ночью не приходится прибегать к помощи электрического вентилятора, порождающего насморки и простуды. Мы спим спокойно и наутро встаем бодрые и освеженные.

Программа времяпровождения, предложенная нам Петром Семеновичем, исчерпывается уже в первой половине дня. Не спеша мы осматриваем крохотный городишко Лорэй, живущий, кажется, только за счет туристов, расположенную вблизи него подземную галерею пещер с причудливыми сталактитами и сталагмитами и какую-то колокольню с «поющими» колоколами, которые, однако, в момент нашего посещения безмолвствуют.

Вторую половину дня Петр Семенович рекомендует посвятить поездке по окрестностям. Его инициатива одобряется единогласно. Маршрут выбирает он сам.

В долине реки Шенандоа, между второй и третьей грядой Аппалачей, мы наталкиваемся на «змеиную ферму» миссис Кирби, что и определяет все последующие впечатления этого дня.

«Змеиная ферма» представляет собой своего рода миниатюрный музей, коллекционирующий всевозможных змей и за небольшую плату демонстрирующий их проезжим туристам.

Пожилая дородная хозяйка фермы миссис Кирби показывает нам своих питомцев, свернувшихся клубками в ящиках из металлической сетки. Мы видим тут разнообразные породы ядовитых и неядовитых змей. Окружающая местность изобилует ими. Особенное внимание привлекают гремучие змеи и красноголовые медянки. Американская медянка, иначе – мокассиновая змея – очень ядовита.

Чтобы оживить довольно скучный осмотр, хозяйка просовывает сквозь сетку тонкую палочку и поддразнивает змей. Некоторые из них относятся к этому довольно равнодушно и ограничиваются лишь тем, что высовывают длинный, раздвоенный на конце язык. Самыми раздражительными оказываются гремучие змеи. Когда их тревожат палкой, они приводят в движение трещотки из роговых колец, находящиеся у них на конце хвоста. Треск продолжается и после того, как мы отходим от ящиков.

Кроме змей, на ферме есть и некоторые другие диковинки, вроде чучела теленка о двух головах, но они кажутся лишними в этом царстве пресмыкающихся.

Впрочем, «змеиная ферма» не только музей, но в то же время и торговое заведение. Мы узнаем, что любой из экспонатов фермы может быть куплен по сходной цене.

Я высказываю дородной хозяйке предположение, что ее покупатели – это какие-нибудь научные учреждения или зоопарки.

– О нет, – отвечает она с оттенком пренебрежения. – С ними большого бизнеса не сделаешь.

– Так кто же их у вас покупает? – спрашиваю я, – Местные жители, – отвечает хозяйка.

– Зачем?

Мои вопросы кажутся хозяйке наивными.

– Вы, я вижу, приезжие да, к тому же, вероятно, иностранцы, – говорит она с явной снисходительностью. – Я сразу должна была бы догадаться об этом по вашему выговору.

Миссис Кирби старается как можно популярнее объяснить нам, в чем дело. Нельзя сказать, чтобы она делала это очень вразумительно. Ее речь свидетельствует о низком уровне культуры и о том, что почтенная хозяйка находится во власти самых невероятных суеверий и предрассудков.

Вот к чему вкратце сводится ее повествование.

В горных районах штата Вирджиния широко распространен культ «святой веры». По утверждению миссис Кирби, это единственная «подлинная христианская религия», которую нечего и сравнивать с «выхолощенными» религиями больших городов! Приверженцев культа «святой веры» можно узнать по различным «знамениям»: они могут говорить на новых, дотоле не известных им, языках; безнаказанно брать в руки ядовитых змей, безбоязненно пить смертоносную отраву и так далее. Для проверки искренности своей веры члены секты и в самом деле употребляют смертельные яды и подставляют себя под укусы ядовитых змей. Кто не выдерживает испытания и умирает, тот неверующий. Тому, кто после этого остается в живых, открыта прямая дорога к спасению; еще при жизни ему присваивается звание «святого», а после смерти обеспечивается место в царствии небесном.

От сбивчивого рассказа миссис Кирби веет мрачным средневековьем. Забыв на время о своем бизнесе, она говорит с жаром фанатика, ни минуты не сомневающегося в истинности своих убеждений. Бесспорно, она и сама принадлежит к этой секте. Внимание, с которым мы ее слушаем воодушевляет миссис Кирби. Она чувствует себя чем-то вроде миссионера, обращающего язычников в свою веру.

– Да что я вам тут рассказываю! – вдруг восклицает она – Ведь вы своими глазами могли бы убедиться в том, как господь бог возвеличивает своих избранников. Как раз сегодня они собираются на молитвенное собрание в графстве Уайз. Вы еще можете успеть к началу, если поторопитесь Вход свободный для всех желающих.

Поблагодарив миссис Кирби, мы отправляемся в графство Уайз.

Наш путь лежит на юго-запад, к расположенному в горной долине городку Стоункрик.

Когда мы через полтора-два часа приезжаем туда, собрание уже в полном разгаре. Оно происходит на просторной лужайке, в тенистой роще, вблизи каких-то деревянных строений. Обочины грунтовой дороги, ведущей сюда от шоссе, заполнены машинами устаревших марок, которые еще нередко встречаются в сельских местностях и провинциальных городах. Толпа, собравшаяся на лужайке, очень многочисленная. Тут не меньше тысячи человек. Мы ставим машину в сторонке и занимаем места в задних рядах широкого кольца, образованного толпой вокруг лужайки. На нас никто не обращает внимания.

Все присутствующие стоят. Они сосредоточенно смотрят на огражденную веревкой небольшую площадку в центре лужайки. На площадке находится группа мужчин и женщин. Одеты они не по-воскресному: женщины в затрапезных платьях, почти все мужчины без пиджаков, с расстегнутыми воротниками рубашек. Для воскресного богослужения это не вполне обычно. Идя в церковь, американцы всегда надевают самое лучшее платье. Однако здесь необычно не только это, но и все остальное. Как выясняется позже, люди, стоящие в центре лужайки, как раз и есть «святые», местные члены секты, созвавшей это собрание для привлечения новых адептов.

Один из «святых» – повидимому, пастор секты (или, может быть, лучше сказать: жрец, шаман?) – заканчивает проповедь. Мы едва успеваем поймать несколько последних фраз, призывающих слушателей отрешиться от заблуждений, отбросить прочь ложные религии и вступить на путь истинной веры. Пастор обещает продемонстрировать, каким могуществом обладает эта истинная вера. Ясно, что это лишь вступительное слово к последующей церемонии. Закончив проповедь, пастор, без всякого перехода, с внезапной зловещей интонацией провозглашает:

– А теперь прошу всех тех, кто еще не проникся божественной верой, оставаться за канатами.

Оказывается, то, что здесь будет происходить, опасно для жизни непосвященных.

По сигналу пастора раздается не слишком стройная музыка гитар и тамбурина. В такт музыке верующие громко хлопают в ладоши и напевают мелодию без слов. Мелодия звучит все громче и громче, а темп ее убыстряется. Под эту необычайную музыку несколько человек из группы «святых» начинают дикую пляску, – удивительно напоминающую модный танец «джиттербаг». Эта пляска состоит из резких, почти конвульсивных движений и временами переходит в какое-то исступленное кружение на месте. Она сопровождается хриплыми, нечленораздельными выкриками. Не тот ли это «новый язык», о котором упоминала миссис Кирби?

На лужайке царит атмосфера непрерывно возрастающего возбуждения. Когда ритм танца становится бешеным, а выкрики совершенно исступленными, танцующие подбегают к плетеным корзинкам, выхватывают оттуда змей и, держа их за туловища, продолжают свой танец. По преобладающей медно-бурой окраске одних и по роговым наростам других можно безошибочно заключить, что в руках у сектантов экземпляры наиболее опасных пород – медянки и гремучие змеи. Это, однако, не смущает сектантов, к этому времени уже почти потерявших человеческое подобие. Они, как жонглеры, манипулируют ядовитыми гадинами, подносят к лицу, целуют их, обвивают вокруг своей головы – и все это попрежнему сопровождается выкриками, неистовой музыкой гитар и тамбуринов, диким завыванием «святых». Этот жуткий шабаш по своему дикому изуверству, может быть, превосходит пресловутые ритуальные пляски дервишей в Турции или даже самоистязания фанатичных мусульман во время праздника «шахсей-вахсей» в Иране.

Я наблюдаю за возбужденными лицами зрителей, одни смотрят с таким напряженным вниманием, будто сами вот-вот пустятся в такой же истерический пляс. А некоторые, как мне кажется, с нетерпением ждут, чтобы именно сейчас, на глазах у них, змея укусила бы кого-нибудь. Что это: стремление зараженной скептицизмом души путем такого жестокого эксперимента проверить, не являются ли все эти «святые» самыми обычными шарлатанами, или извращенная страсть к новым и необычайным переживаниям? Я переглядываюсь с моими спутниками и вижу, что это зрелище вызывает у них такое же отвращение, как у меня. Мы без слов понимаем друг друга и молча пробираемся к машине.

За время пребывания в Соединенных Штатах каждый из нас познакомился с очень многими фактами, достаточно хорошо показывающими истинный характер пресловутого «американского образа жизни». Но, пожалуй, все мы впервые столкнулись с такими проявлениями чисто средневекового варварства. Впрочем, тут надо вспоминать даже не средневековье, а те бесконечно далекие времена, когда наши предки жили в пещерах и дремучих лесах, поклоняясь стихиям и животным. Подобные нравы сохранились разве лишь в джунглях Африки, Борнео и Новой Гвинеи, где еще живут отсталые народы, стоящие на первобытных ступенях развития. Но разве мы находимся сейчас в джунглях Борнео, а не в штате Вирджиния, который дал Америке Джорджа Вашингтона и Томаса Джефферсона? Разве мы только что были среди папуасов Новой Гвинеи, а не среди американцев, живущих всего в трех часах езды от Вашингтона – столицы страны, претендующей на звание самой цивилизованной и самой передовой державы мира? И тем не менее чем отличаются «святые» штата Вирджиния от шаманов Новой Гвинеи или Борнео?

Фантастическая сцена, которую мы наблюдали в графстве Уайз, могла бы показаться нелепым ночным кошмаром, если бы она не представляла собой одного из уродливых, но – увы! – вполне реальных проявлении все того же «американского образа жизни».

По приезде в Вашингтон я навожу справки и выясняю, что радения изуверской секты не являются «достопримечательностью» одного графства Уайз, а имеют довольно широкое распространение. Секта «святой веры» располагает многочисленными последователями в южных штатах и в особенности в горных районах штатов Вирджиния, Джорджия, Кентукки и Теннесси, где, впрочем, существуют и другие, не менее изуверские секты.

Просматривая сообщения прессы о ритуальных сборищах секты «святой веры», я нахожу сведения о многих смертельных случаях, имевших место во время радений. На одном из таких радений в Вирджинии змея укусила в руку беременную жену главы секты Керка. Фанатичная женщина отказалась от медицинской помощи, надеясь на целительную силу своей веры. Но, несмотря на ее усердные молитвы, к которым присоединились Керк и вся его паства, дело кончилось трагически. Преждевременно родившийся ребенок умер через двадцать минут после своего появления на свет, а через шесть часов умерла и сама мать.

В штате Теннесси, вблизи Лафолетта, на глазах у нескольких сотен своих единоверцев через полчаса после змеиного укуса умер Джонни Хенсли. Это была уже седьмая жертва культа в местной общине. Повинуясь дикарской логике своей веры, фанатики-сектанты совершили над змеей, укусившей Хенсли, обряд христианского крещения, дали ей имя умершего и стали относиться к ней с особым поклонением. Повидимому, в силу этой же дикарской логики за змеей установилась слава некоего «перста божия», помогающего проверять искренность веры сектантов.

Дикарская психология современных шаманов проявилась и в другом трагическом случае, происшедшем поблизости от города Чаттануга, столицы штата Теннесси. Местный «змеиный» пастор Люис Форд, по профессии шофер, перед началом зловещего религиозного обряда со змеями заявил корреспонденту одной чаттанугской газеты: «Возможно, что змея меня укусит и что я от этого умру. Но если это случится, то это будет лишь означать намерение господа бога доказать неверующим, что наши змеи действительно ядовитые». Затем Форд вынул из корзины трех медянок. Находившаяся в корзине четвертая змея вонзилась зубами в его палец. Форд даже не попытался сбросить ее. Он поднял руку и держал ее в таком положении до тех пор, пока змея сама не разжала челюсти. Через час после укуса он скончался. На торжественных похоронах Форда, по требованию его жены, был совершен обычный «змеиный» ритуал. Змея, укусившая несчастного, была положена ему на грудь и похоронена вместе с ним.

Скандальная нелепость самоубийств, публично совершаемых и публично прославляемых сектантами, в конце концов вынудила местные власти прибегнуть к официальному запрету ритуальных радений. Запрет был введен сначала в штате Кентукки и Теннесси, а затем и в остальных штатах. Фактически же он почти не проводился в жизнь. Были случаи, когда полиция врывалась на сборище сектантов и, в пылу административного усердия, убивала нескольких змей. Но какое практическое значение имела такая мера в местностях, буквально кишащих ядовитыми змеями и изобилующих торговыми предприятиями вроде «змеиной фермы» миссис Кирби?

Продолжая знакомиться с материалами подобного рода, я наткнулся в одной вашингтонской газете на весьма любопытную статью. Корреспондент газеты рассказывал об интервью, которое он получил не более не менее, как от… ведьмы. Заметьте: не от хиромантки или спиритического медиума, которых в Вашингтоне и в любом другом американском городе насчитывается несметное количество. Нет, интервью было взято именно у ведьмы. Даже для видавшей виды газеты это было незаурядное событие. В статье приводились сведения о чарах и заклинаниях, о зельях и снадобьях, которыми ведьма пользуется для того, чтобы лечить болезни или, наоборот, для того, чтобы напустить на кого-нибудь хворь. Далее автор сообщал о том, что среди местного населения ведьма пользуется прочно установившейся популярностью. Обо всей этой черной и белой магии говорилось в совершенно серьезном тоне, без тени иронии.

После моего личного знакомства с сектой «святой веры» и с множеством данных, характеризующих крайнюю отсталость духовной жизни в Соединенных Штатах, существование ведьмы в наши дни или, как любят выражаться в Америке, в «атомном веке», да еще всего-навсего в пятидесяти милях от «атомной столицы», уже не показалось мне удивительным.

Любопытно, что ведьма, давшая интервью, живет в хижине на склоне горной цепи Блуридж, недалеко от городка, где мы провели то памятное воскресенье. Мы тогда, оказывается, проезжали мимо местности, где она обитает. Как мы могли подозревать, что ведьмы еще существуют в Америке, если из истории нам было известно, что все они были сожжены или иным образом истреблены еще в XVII веке? Ведь ни одна страна в мире не приобрела такой печальной славы своими «процессами ведьм», как британские колонии в Америке накануне своего превращения в Соединенные Штаты.

В крупных городах Соединенных Штатов «просвещенные» деятели религии из кожи лезут вон, чтобы замаскировать многочисленные проявления наиболее грубых и вопиющих форм религиозного суеверия. Благодаря их ханжеским стараниям городские церкви приобретают более или менее благопристойный, модернизированный или, если можно так выразиться, «обтекаемый» вид. Что же касается американской провинции, которую более чем любую иную можно назвать «глухой», то тут уж шила в мешке никак не утаишь…

Беспросветно глухая провинция начинается в Соединенных Штатах с предместий столицы. Секта «святой веры» – только одна из многих десятков, если не сотен, подобных сект. Примитивное шаманство, фанатический разгул страстей и диких инстинктов, не замаскированных внешним лоском и елейным благочестием, как это делается в городских церквях, – таков один из духовных аспектов «американского образа жизни».

Правящие классы Соединенных Штатов вполне равнодушно, если даже не благосклонно, взирают на непрерывный роет изуверских сект и культов. Лишь изредка правительство и власти штатов принимают половинчатые меры против эксцессов, допускаемых участниками этих культов. О более эффективных мерах борьбы с невежеством, порождающим религиозные суеверия, например о распространении среди широких слоев народа знаний и культуры, они нимало не заботятся. Это и понятно. Бороться с суеверием, распространяя среди народа знания, – дело опасное. Знания могут рассеять религиозно мистический дурман, окутывающий сознание людей. Сегодня это подорвет примитивные суеверия фанатических сект, завтра ослабит влияние «обтекаемых» церквей и вероисповеданий. Кто знает, к чему это приведет послезавтра? Не станут же правящие классы Соединенных Штатов своими руками подрывать одну из основ, на которых зиждется их господство над трудящимися.