#img_3.jpeg

#img_4.jpeg

1

— Вопросов больше ни у кого нет? — спросил председательствующий, обращаясь ко всему залу, но с многозначительной улыбкой глядя на Буркаева.

И этой улыбкой, и формой вопроса он как бы вежливо напомнил ему: «Полноте, батенька, полноте, увлеклись. Бы и так всех изрядно подзадержали». И Буркаев, уловив это, извиняясь, закивал: «Да, да, действительно, увлекся. Виноват!»

— Тогда мы поблагодарим докладчика за сделанное очень интересное сообщение и перейдем к следующему вопросу нашей обширной программы.

Докладчик, по внешнему виду скромный, сдержанный человек, молча вытер испачканные мелом кончики пальцев, взглянул в сторону Буркаева и вышел из зала. Чуть замешкавшись, пригибаясь, Буркаев на цыпочках пробежал между рядами и выскочил следом.

— Простите, я хотел бы задать вам еще парочку вопросов, — торопливо начал Буркаев. — Я из Ленинграда. — Он назвал свой институт.

— Вы занимаетесь многоканальной связью?

— Да.

— Это не вы нам недавно звонили?

— Я…

— Ага. Я узнал вас по голосу. Очень приятно. Я Овчинников Семен Михайлович.

— Буркаев Олег Васильевич… Видите ли, в «Вестнике электроники» мы прочитали ваше сообщение вот об этой новой электронно-лучевой трубке.

— Ну, там было всего лишь несколько слов.

— Да. И нас она очень заинтересовала. Мы хотели бы попробовать вашу трубку в качестве электронного коммутатора.

Овчинников с любопытством глянул на Буркаева.

— Такого применения, честно говоря, мы… не предполагали.

— Тем более! — оживился Буркаев. — Надо попробовать! Вы представляете, что из этого может получиться? — Он достал из кармана программу конференции и принялся на обратной стороне программы рисовать блок-схему. — Резкое уменьшение габаритов прибора — раз. Низкое коммутируемое напряжение — два. — Буркаев загибал пальцы, Овчинников согласно кивал. — А теперь — самое главное. Как бы такую трубку нам у вас получить? Хотя бы одну штуку.

Овчинников усмехнулся.

— Не знаю…

— Нам хотя бы одну. Для начала.

— У нас всего-то две… Вы не представляете, сколько мы с ними хватили лиха! Изготовить в нашем институте такую трубку — это, наверно, все равно что в аптеке построить паровоз… Теперь мы на них молимся!

— Но…

— Это нереально. Даже, извините меня, несколько смешно.

— Нам хотя бы во временное пользование! Под расписку!

— От меня тут ничего не зависит. Вообще-то вам лучше всего пойти к нашему директору, академику Прищепкову. Он «отец» этой трубки. Но, к сожалению, он сейчас болен, в больнице. Придется идти к его заместителю Фаддею Максимовичу. Что ж, попробуйте.

Олег записал адрес института, уточнил, как туда удобнее добираться, договорился о пропуске. Расставшись с Овчинниковым, он прошелся по улице Горького, попытался — безуспешно — купить билет в Большой театр и поехал в гостиницу «Золотой колос».

Номер, в котором остановился Буркаев, был четырехместным. Четыре кровати стояли по углам комнаты. Двоих соседей Олег почти и не видел, они уходили рано и возвращались поздно вечером, а третий, массивный, коричневый от загара дядька в толстых, как у сталевара, брюках и таком же толстого сукна пиджаке, лежал на кровати поверх одеяла, скрестив на груди руки. Лицо покрывала соломенная шляпа. Дядька спал, сочно похрапывая. Спал он и первый день, когда Олег вселился в номер, спал и сегодня утром, когда Олег уходил. С посвистом всасывал в себя воздух, при этом живот его рос, рос, достигал громадных размеров, делалось тихо, дядька вроде бы к чему-то прислушивался, и шляпа тоже прислушивалась. Затем живот начинал опадать, дядька выдыхал — пю-тю-тю-у-у-у, — шляпа, вскочив на ребро, вежливо делала Олегу «мое почтеньице!». Дядька чавкал, будто обсасывал вкусную косточку. Секунды три длилась тишина. Половив что-то губами и не найдя, дядька вновь начинал засасывать воздух.

На этот раз, лишь только Олег раскрыл блокнот, дядька проснулся, посмотрел на Олега затуманенным взором и спросил:

— Гроши прислали?

— Какие гроши?

— Командировочные… Пришлють, никуда они не денутся, — и повалился на бок, не дожидаясь ответа. — А ты что, бороду снял? — из-под шляпы сонно спросил дядька.

— Какую бороду?! — ничего не мог понять Олег.

— Да это же другой, — пояснил дядьке вошедший в комнату второй жилец. — А тот, что был с бородкой, еще позавчера уехал.

— А-а.

Как выяснилось, дядьку срочно отправили в командировку, пообещав, что деньги переведут следом, но то ли кто забыл о нем, то ли что-то напутали, — одним словом, дядька лежал и ждал.

На этот раз он захрапел так, что стаканы, уставленные на стеклянном подносе в центре стола, задребезжали, как при корабельной вибрации.

Прихватив блокнот, Олег выскочил в коридор. Он пристроился возле журнального столика в маленьком фойе. Здесь было тоже не очень удобно, по коридору ходили, кто-то бежал торопливой рысцой, — эти ничего не замечали, кто-то в полосатой пижаме и с мыльницей в руках брел, лениво посвистывая, шаркая шлепанцами, — такие обязательно оборачивались на Олега. Но Олег увлекся и уже ничего не замечал. Рисовал блок-схему предполагаемого прибора и уже видел «живой» прибор, его основные контуры. И то, о чем не догадывался прежде. Олег потер ладони. Улыбаясь, смотрел на разрисованный лист. Применение в коммутаторе ЭЛТ вело не просто к улучшению известных показателей прибора, а позволяло обеспечить новое качество. Нужна трубка!

Размахивая блокнотом, Олег сбежал по лестнице. Телефон-автомат оказался не занят, с Ленинградом удалось соединиться сразу, начальник лаборатории Сухонин сам подошел к телефону.

Торопясь, Олег вкратце обо всем рассказал ему. Пекка Оттович слушал, не перебивал. У него была такая манера: что бы ему ни говорили, он всегда выслушивал до конца, давал человеку полностью выговориться и только после этого задавал вопрос или отвечал.

— Любопытно, — выслушав Олега, сказал Пекка Оттович, Помолчал и повторил: — Любопытно. — Так он говорил крайне редко.

— А что у вас? Как прошел техсовет?

— Бурно, — ответил Пекка Оттович. — Есть кое-что новенькое.

— Что? — насторожился Олег.

— Приедешь — узнаешь.

— Да не темни ты! Что?

— Потерпи… Трубка нужна…

Разговор закончился, но Олег не вышел из кабины. Опустив сразу несколько монет, он набрал другой номер. В трубке раздались глуховатые гудки. Олег прислушивался к ним. Но там, на другом конце провода, трубку почему-то не снимали.

2

Двухэтажное здание института напоминало загородный особняк. Располагалось оно в яблоневом саду, обнесенном высокой чугунной оградой. Прутья ее, как пики, метра на три вздымались вверх. Въездные ворота размером с футбольные крепились на четырехугольных гранитных колоннах. Взглянув на них, на толстую бронзовую доску с надписью «Институт стали», а ниже, аршинными буквами, — «АКАДЕМИЯ НАУК», Буркаев сник. При слове «академия» ему сразу же представились суровые лица и напудренные парики, как на старинных гравюрах. И показалось действительно очень уж странным, что Институт стали разрабатывает вакуумную электронно-лучевую трубку. Вот уж верно: паровоз в аптеке! Буркаев подумал, что сейчас начнется волокита с оформлением пропуска. Эти «академики» обязательно что-нибудь да напутают. Но, к его удивлению, пропуск оказался заказанным. Овчинников не забыл это сделать. И в приемной директора Буркаеву тоже не пришлось ждать. Секретарь сразу же доложила о нем заместителю директора и пригласила Олега:

— Пройдите.

Кабинет, в котором оказался Олег, был просторным, как зал. Обширный письменный стол у окна. Рядом, у стены, журнальный столик, а на нем — самовар старинной тульской работы, вся грудь в медалях.

За письменным столом сидел мужчина в белой расшитой косоворотке. Как только Буркаев вошел и поздоровался, мужчина, просияв, поднялся, распахнул руки и двинулся ему навстречу.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Олег Васильевич! Здравствуйте! — Поймав руку Олега, долго тряс ее, заглядывая в глаза. — Прошу вас, садитесь! Присаживайтесь!.. Как доехали?

Олег был несколько обескуражен таким приемом. Ему доводилось бывать в командировках в разных учреждениях, но вот так его встречали впервые. «Шут его знает, может, так и заведено в Академии наук».

Заместитель директора — он назвался Фаддеем Максимовичем — пододвинул Буркаеву стул, а сам сел напротив, коленями в колени.

— Как устроились, Олег Васильевич?

— Нормально, спасибо.

— Вы давно в Москве?

— Второй день… Я, собственно, к вам насчет трубки.

— Да погодите вы с этой трубкой, бог с ней! Еще успеется! Лучше расскажите, как у вас там, в Ленинграде? Как погода? Там вас совсем еще не залило? Ленинград, Ленинград, такой чудесный город, такая архитектура, и так не повезло с погодой. Нашел Петенька, где построить!

Олег покосился на самовар. «Что, может быть, он еще и чаем начнет угощать?» Глянул на стол — там лежала окантованная фотография полугодовалого голенького пупса.

— Хорош? — спросил Фаддей Максимович. — Это я.

— Как?

— Конечно, в детском возрасте. Так я вас слушаю, с чем пожаловали? Хотя мне Овчинников уже кое-что говорил.

— Я — насчет трубки. Как бы нам ее получить? Она нам нужна позарез!

— Милый ты мой, она всем нужна!. — сказал Фаддей Максимович, когда Олег умолк. — Но ее нет… — И он развел руками.

— У вас — две. Нам хотя бы ту, которая похуже.

— Разве можно начинать работать с плохой? Это сразу обрекать себя на неудачу.

— Нам проверить принцип.

— Ведь она солидно сто́ит. Ну, дело хозяйское. Не жалеете денег, братцы-ленинградцы! Не бережете. Поступайте, как угодно. А письмо с просьбой о выделении трубки у вас есть?

— Есть. — Олег полез в карман.

— Конечно, вы сюда без письма не поехали бы, само собою. А гарантия оплаты?.. Счет децзачет?..

Что касается «бухгалтерии», то в этом Олег разбирался плохо. Он принялся перебирать бумаги. Фаддей Максимович следил за ним, и по улыбке его читалось: «Ну — поймал!»

— Нет?.. Финансы поют романсы? А за финансы — знаешь как, голубь… Недаром говорят «финансовая политика». Политика! Есть? — разочаровался Фаддей Максимович. — Директором подписана? И главным бухгалтером? Ах жуки, питерские мужики!.. Все в ажуре. А курьер есть?.. А-а, батенька, ведь трубку-то без курьера везти нельзя!

Олег не знал, нужен курьер или нет. Он на мгновение представил себе этакого двухметрового усатого верзилу в громадных сапогах. Нет, курьера у него не было.

Олег сердито глянул на фотографию, с которой, приоткрыв ротик, смотрел на него голенький пупс.

— Хорошо, — сказал Олег. — Хоть посмотреть-то на эту трубку можно?

— Это пожалуйста, сколько угодно! — Фаддей Максимович тут же позвонил Овчинникову. Поручил секретарю проводить Олега.

— Вы не огорчайтесь. Такова селяви.

Секретарь и Олег долго шли коридорами, спустились в полуподвальное помещение и наконец оказались в затемненной комнате (за окнами росла сирень).

Буркаев мельком огляделся. Комната была заставлена столами, верстаками, на которых чего только не находилось: измерительные приборы, паяльный лак во флакончике из-под духов, справочник, нужная страница, в котором заложена галстуком, и много-много всего другого, вразброс, навалом. Среди этого нагромождения Олег увидел трубку, обернутую фольгой. Вокруг на верстаке лежали переключатели, разные блочки, и все это, как паутиной, было оплетено проводами.

Сидя рядом С Овчинниковым, Олег внимательно слушал, стараясь разобраться во взаимоотношениях всех узлов. Потом начал задавать вопросы. И постепенно получилось так, как обычно и бывает в подобных случаях. Уже позабыв, кто из них гость, а кто хозяин, оба копались в макете, лишь изредка, как бы очнувшись, вдруг вспоминали о вежливости. Начиналось: «Да-да, пожалуйста». — «Ради бога, я не спешу…» — а через минуту опять толкались и спорили, рисуя схемы на клочках бумаги, подвернувшихся под руку. И наконец наступил момент, когда Буркаев, откинувшись на спинку стула, после некоторой паузы сказал с завистью:

— Да-а, интересная трубка.

— Ничего вообще-то, — скромно ответил Овчинников. — Что, обеденный перерыв? — Он взглянул на часы. — Вы меня извините, я обещал шефу в обеденный перерыв приехать к нему в больницу.

— Да, пожалуйста. — Олег тоже поднялся. И ему пришла шальная мысль: «А если попытаться? Была не была!» — Может быть… вы разрешите, я съезжу вместе с вами? Без трубки нам не обойтись! Вы говорили, только он может все решить.

— Что ж… Это, пожалуй, верно. Едемте!

3

Третий инфаркт — штука серьезная. Олег предполагал увидеть изнуренного болезнью человека. А перед ним в холле за журнальным столиком сидел и играл в шахматы бравый мужчина лет шестидесяти, стройный, ровный, как тростиночка. Такими Олегу в детстве представлялись английские лорды.

Леонид Сергеевич Прищепков молча, сдержанно слушал Олега, пока тот пояснял, кто он, откуда и зачем приехал. И только когда Олег умолк, подумав, что и из этой поездки ничего не выйдет, Леонид Сергеевич повернулся к Овчинникову и спросил с укором:

— А вам приходила мысль таким образом использовать трубку?

— Нет, — честно признался Овчинников.

— Эх мы! Ну как нам не стыдно, все время ходили рядом и не додумались! Поздравляю! — Он пожал Олегу руку. — Только жаль, в данный момент мы вам действительно не можем помочь. Трубок у нас только две. Представьте, одна вышла из строя. А такое всегда может случиться. Осталась последняя. Слишком большой риск… Послушайте! У меня идея! — обрадовался он. — Вы сейчас делайте оснастку, как только будет все готово, мы дадим вам трубку. И сами к вам приедем, посмотрим, что получается. Годится?

4

В вечернюю пору поезда на Ленинград отправляются каждый час. Завтра в половине девятого он будет у себя в институте и увидит… ее.

Он глянул на часы. Всего лишь полпятого.

Можно позвонить ей. Она должна еще быть на работе. Олег отыскал междугородный переговорный пункт и позвонил. Он знал, что трубку может снять любой у них в комнате. Но взяла она.

— Я вас слушаю.

— Это я, — прикрыв микрофон, произнес Олег.

— А-а, здравствуйте… Ну, как вы там? Позвать начальство?

— Нет, мне начальство не нужно. Я просто так. А как ты?

— Я? Да как всегда, хорошо. — И она торопливо стала говорить, что ему все в их комнате передают привет, звонили из КБ, приходил Родион Евгеньевич Новый, персональный привет от Дашеньки, вот она здесь рядом сидит, рвется к трубке. Дать трубку? «Ну что вы говорите? Что вы придумываете?» — услышал он испуганный голос Даши.

Повесив трубку, Буркаев некоторое время, вроде бы ожидая чего-то, стоял в кабине. Он все еще слышал ее голос, несколько насмешливый, ироничный.

Потом он шел в толпе. За углом высотного здания увидел надпись над дверями: «Аэрофлот». И словно очнулся.

Ему повезло. Нашелся билет на ближайший рейс. Автобус, который вез до аэропорта, уже стоял за углом, и он успел в него вскочить. Потом летел. Потом мчался на такси. И все время радовался: будто на экзамене вытащил счастливый билет. Скоро увидит ее! Не завтра, а сегодня. Через два часа. Через час.

Олег взбежал по лестнице на пятый этаж, остановился возле двери. Позвонил. И открыла… она.

— Проходите, — сказала совершенно спокойно, будто он никуда и не уезжал, не разговаривал с ней из Москвы.

Впервые Олег увидел ее около месяца назад. Как поется в одной песне: «На свое ли счастье, на свою ль беду».

Был жаркий июньский день. В газетах сообщали, что такие дни в Ленинграде случаются раз в столетие. И до этого почти весь май держалась необычная жара. Горели пригородные леса. По радио объявили, что в них временно запрещен въезд. По всему институту пахло горелым гетинаксом. Двери и окна держали распахнутыми. Гудели многочисленные покупные и самодельные вентиляторы — из чего только не делали для них крыльчатки: из дюраля и жести, самых невероятных размеров, — но они лишь попусту месили воздух. Девочки-копировщицы ставили вентиляторы на пол, обморочно висли над ними. Их короткие юбочки раздувало, как парашюты.

В обеденный перерыв Олег вышел на улицу. Асфальт стал мягким, как пластилин, проседал под ногами. Висящий на солнечной стороне у входа в институт градусник зашкаливало.

Напротив трамвайной остановки у магазина тканей продавали квас. Бочку по спирали огибала громадная очередь, но Олег решил постоять.

Почему он обратил на нее внимание? После Олег часто думал об этом.

Она шла мимо очереди. Стройная, легкая. Несла увесистую бутыль с квасом, накинув на кисть правой руки бечевку, привязанную к горлышку бутылки. И когда отошла метров на десять от очереди, горлышко бутыли оторвалось, бутыль стукнула об асфальт и раскололась. Квас волной хлынул ей под ноги. Но она даже не глянула вниз, словно ничего не случилось.

— Девушка, девушка! — из очереди закричали и громко захохотали. А она шла, вскинув подбородок. Горлышко на бечевке даже не покачивалось, а словно плыло. И только каблуки — цок, цок!

Вернувшись с обеда, Олег узнал, что Сухонин распорядился прислать в его распоряжение нового техника.

И пришла она.

Неся в обеих руках чертежный инструмент, линейки, карандаши, зорко глянула на Олега, и ему показалось — тонкие губы ее сжались, а ноздри чуть дрогнули. Слушала молча, пока Олег объяснял, что надо делать. А он почему-то волновался…

Перевыпуск документации всегда сложное, нелюбимое инженерами-разработчиками дело. От него каждый старается увильнуть. И вовсе не потому, что приходится заниматься нудной работой, чертить квадратики, кружочки. На каждую схему надо собрать около двух десятков согласующих подписей. Это бы еще полбеды. Главное — получить визу в отделе нормоконтроля. Особенность его состояла в том, что там работали одни женщины, те, кто не ужился в других подразделениях. В этом отделе по утрам сослуживцы не здоровались между собой. Если сюда заходил кто-нибудь что-то спросить, то в ответ раздавался такой звук, будто на раскаленную плиту выплеснули ковш воды. И особенно доставалось мужчинам. Каждый из них выскакивал отсюда, словно по ошибке попав в женскую парилку, где его шарнули веником. Выскочив, недоуменно озирался по сторонам, пытаясь понять, что же произошло. Конечно, можно было пойти к единственному мужчине в отделе — его начальнику Тарасу Петровичу Чижу. Но к нему обращались редко. Тарас Петрович был человек добрый. Внешне он напоминал этакий колобок. И обладал удивительной способностью: умел ладить со своими подчиненными. На него могли кричать, топать ногами, а он сидел, как ни в чем не бывало. Смотрел на все, как на экран телевизора, предварительно выключив звук. Выжидал подходящий момент, чтобы незаметно укатиться, как и положено колобку. В отделе бушевали, а он в это время катился по лестнице, легонько подпрыгивая на ступеньках, локотком придерживая папочку, весело напевая: «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел!»

Тарас Петрович завизировал бы схему, но для этого предварительно следовало вытерпеть целую пытку.

Дело в том, что Тарас Петрович имел «ишачка» — старенький, самого первого выпуска «Москвич», которого любовно называл не иначе как «мой шевролет». В обеденный перерыв, даже если он очень спешил, пробегая мимо, неизменно заскакивал к нему, проводил бархоткой по бочку: «Па-ай! Па-ай!..»

Тарас Петрович тратил на него большую часть зарплаты и премию, сам всю зиму ходил в подерганном плащишке, но для своего любимца не жалел ничего. И каждому, кто приходил к Тарасу Петровичу, он рассказывал про своего «орла», где и какую подтянул гаечку, про какие-то там дырочки, протирочки, пробирочки. Не всякий мог это вынести. Не хочешь слушать — улаживай дело с его подчиненными.

Для Инны в этом не было проблемы. При ее появлении нормоконтролеры как-то все затихали, словно мышки при появлении кота.

— Как это вам удается? — изумленно спрашивала Даша, которая обычно по нескольку раз ходила к нормоконтролерам.

— Очень просто, — спокойно отвечала Инна. — Пусть бы они только попробовали не подписать!

5

— Проходите, — предложила Инна, нисколько не удивившись появлению Олега, хотя можно было удивиться: совсем недавно разговаривал из Москвы и вот — здесь. Тем более что он зашел к ней впервые.

— Я прямо с аэродрома… Проезжал мимо… — заговорил Олег. Он не знал, куда поставить портфель, и она поняла это, взяла из рук и поставила под вешалку.

— Мы смотрим телевизор, — распахнула дверь в комнату.

— Может, тапки?

— У нас не принято… А это — мой сын.

В комнате к двери спиной сидел мальчик лет семи.

— Здравствуйте, — обернулся он.

— Мишка, — представила его Инна.

— Миша, — поправил ее сын.

— Дядя Олег, — отрекомендовался Буркаев. Называть себя «дядей» ему приходилось впервые. Улыбаясь, Мишка внимательно осмотрел его и отвернулся.

— Будем пить чай, — сказала Инна.

— Спасибо, не беспокойтесь, — пытался остановить ее Олег.

До этого момента он торопился сюда, чтобы как можно скорее увидеть ее, а теперь, когда увидел, показалось странным, зачем так торопился.

Мишка вроде бы нацеленно смотрел на экран, а сам внимательно следил за гостем. Лишь Инна вышла, он проворно повернулся к Олегу и предложил:

— Скажите «мак».

— Мак, — доверчиво повторил Олег.

— А кто скажет, тот дурак.

По телевизору шла передача «О вреде алкоголизма. Беседа врача».

Дав Олегу немного очухаться, Мишка опять обернулся:

— Скажите «дуб».

— Не скажу.

— Струсили, да? А кто трусит, того оса укусит.

И тогда Олег решил сам пойти в наступление.

— Скажи «вяз».

Мишка недоуменно хмыкнул и уставился на него, обдумывая, как быть. В комнату вошла Инна. Она несла чайник.

— Вот, все готово. Сделай потише, — попросила она Мишку, кивнув на телевизор.

— Да-а, интересно!.. Про «аликов», — ответил Мишка. По телевизору показывали, как выздоравливающие пациенты в спецбольнице пилят дрова, что-то строгают на верстаке.

— Что нового в лаборатории? — спросил Олег у Инны, когда они сели за стол.

— Ничего особенного. Все без изменений. Да, кстати, вам звонила мама.

— Когда?

— Сразу после вашего звонка. Просила передать, чтобы вы к ней приехали.

Это Олега взволновало. Мать жила на одной из пригородных станций, позвонить могла только с почты, и если звонила, значит, он ей зачем-то очень понадобился.

— Ничего не передала? — спросил Олег.

— Нет, только сказала: пусть приедет, когда выдастся свободное время.

Беседа врача, которую передавали по телевизору, окончилась, и Мишка тоже сел к столу. Пригнувшись, отхлебывая из блюдца, шумно дуя в него, сам исподлобья посматривал на Олега. Чувствовалось, ему ужасно хочется о чем-то спросить. Просто не сидится на месте. Наконец, не вытерпев, спросил:

— А вы пьете?

— Перестань! — прикрикнула на Мишку Инна. — Что ты такое болтаешь?

— А он похож на одного «алика», которого показывали.

— Замолчи сейчас же! — приказала Инна. — И иди спать. Тебе уже пора.

Недовольный, Мишка побрел в смежную комнату. Инна, собрав со стола, понесла посуду на кухню. И как только она вышла, Мишка высунулся из-за двери и шепнул Олегу:

— А кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет.

— Я вас провожу, — входя в коридор, сказала Инна Олегу. — Тоже немножко прогуляюсь.

6

Они шли по улице. В домах были распахнуты окна, в глубине комнат мерцало фосфорическое свечение, — работали телевизоры. Хриплые, типично киношные голоса двух возбужденно разговаривающих людей сопровождали Инну и Олега. Говорящие то оставались позади, то забегали вперед. Было слышно, как они говорят слева, и многократно повторяемое эхо вырывалось откуда-то справа.

— Знаете, Олег, — после долгого молчания сказала Инна. — Вы напрасно ухаживаете за мной. Хочу вас сразу предупредить. Если вы рассчитываете на легкий успех, то я не отношусь к женщинам этого типа. А если вы серьезно, то тем более напрасно. У меня есть сын. Этого мне достаточно. Своей жизнью я вполне удовлетворена. Я не замужем, что вам известно. И никогда не была. Ребенок мне нужен, а муж — нет. Я вольная птица. Сама себе хозяйка. Куда хочу, туда и лечу. А ребенка я завела, чтоб на старости лет не остаться одной, был рядом кто-то, кого можно любить и о ком заботиться. Познакомилась на юге с одним… альпинистом, приглянулся. Три раза съездила к нему в Москву. Вот и все. Он и до сего дня не знает, что у него есть ребенок. Где-то в глубине души я, если честно сказать, считала, что я не такая, как все. Он непременно бросится за мной, попросит руки, приползет на коленях. Не приполз, как видите… Ну и фиг с ним! Вы добрый человек. И наивный. Поэтому лучше сказать всю правду. Ваши старания ни к чему.

Олег вспомнил веселого, улыбающегося, немного ехидного Мишку и сказал:

— Дети вырастают и уходят от родителей. Вы опять останетесь одна. Может быть, лучше было бы купить себе болонку?

Она резко остановилась, повернулась к нему. Долго смотрела в лицо. Губы стали тонкими, как бритвенные лезвия.

— Что ж, когда понадобится, я ее заведу. Вы ее заменить не сможете!..

7

Народу в электричке ехало мало. Свет в вагоне не зажигали. Было то время, когда, по словам поэта, «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса». Да, пожалуй, и ночи-то настоящей в эту пору не бывает, просто чуть плотнее сделается сиреневая дымка, окутывающая сады и перелески, в ней вроде бы чуть приподнимется все и поплывет, медленно покачиваясь. Потемнеет небо над головой, но в нем так и останутся лежать, словно раскиданные розовые перышки, реденькие облачка.

Олег смотрел на близкий сосновый бор. Деревья, будто на невидимом эскалаторе, медленно поднимались одно за другим на песчаный косогор и останавливались там, ровные и желтые, как свечки.

Сколько раз Олег проехал по этой дороге, пока учился в институте, и после этого три года ежедневно по два раза, когда уже работал. Детство и юность Олег прожил с матерью в поселке, на конечной станции электрички.

Олег знал: вот сейчас он выйдет из вагона на платформу по правую сторону от остановившейся электрички, пересечет шоссе, привычно глянет вперед и за акациями увидит свой низенький голубой домик. Правда, теперь половину дома занимала еще одна старушка, пенсионерка, у которой мать выменяла для Олега в городе комнату, но Олег этот домик по-прежнему называл своим.

В доме уже спали. Полкан, наверное, где-нибудь мышковал по канавам, не выбежал Олегу навстречу. Олег осторожно открыл калитку, прошел во двор. Сел за стол под яблоней, сложив перед собой руки, и смотрел на кусты смородины, на грядки, на забор. Кругом, где-то далеко и близко в кустах, пели птицы. Так спокойно и благостно было на душе.

Стукнула дверь, и на крыльцо вышла мать.

— Олег? — спросила она. — Это ты?.. Я слышу, пришла электричка.

— Ты мне звонила?.. Что случилось?

— Ничего особенного. Не надо было сегодня и ехать. Приехал бы как-нибудь в выходной. Что-то перестал работать холодильник. Продукты прячу в погреб, а и там сейчас тепло, все портится. Неудобно без холодильника, привыкла к нему… Как съездил-то? Вроде бы грустный какой-то?

— Нет. Это тебе показалось.

И сразу откуда-то прибежал Полкан, сильно толкнув мордой, открыл калитку и запрыгал возле Олега, помчался но дорожке, оглядываясь и словно приглашая за собой, желая что-то показать. А затем, видя, что Олег не идет, со всех ног бросился обратно.

Лампочка в холодильнике не горела. Олег пошевелил ее, но она не загоралась.

— Утром посмотришь. Сейчас умывайся да садись ужинать, — сказала мать.

Есть не хотелось, но он вместе с матерью сел за стол на веранде.

Услышав, что они разговаривают, к открытой двери веранды подошел Мамонт Иванович, соседкин брат, живущий у нее на даче старик-пенсионер.

— С приездом вас, — поздоровался он с Олегом. — Что-то забарахлила машина, — кивнул он в сторону кухни, где стоял холодильник. — Я пробовал на массу, искры не дает. А сейчас без холодильника — погибель.

— Мамонт Иванович, заходите с нами чай пить, — пригласила мать.

— Спасибо. — Чаю ему явно не хотелось, но от приглашения он не отказался. Косолапо переступая — у него с войны после контузии болели ноги, — поднялся на веранду.

По шоссе, мимо калитки, прошли несколько парней и девушек, играли на гитаре, пели.

— Казакуют! — сказал Мамонт Иванович.

— Теперь всю ночь будут ходить к заливу и обратно, — посмотрела в сторону прошедших мать.

— Что ж, их дело молодое. Когда-то и мы с тобой так же казаковали, а? — улыбнулся старик.

— Все было.

Посидев еще немного, поговорив о том о сем, Мамонт Иванович поблагодарил за компанию и у шел.

Утром Олег встал пораньше, чтобы еще раз осмотреть холодильник. Возился с ним полчаса, использовав в качестве «пробника» фонарик. Наконец определил, что оборвался провод в шланге электропитания. Он заменил шланг другим, от старенького самодельного электропроигрывателя, который собрал, когда учился в школе. Еще оставалось свободное время, и Олег решил съездить на велосипеде на озеро искупаться. Ехал быстро. И не потому, что опасался опоздать на работу, а просто таким выдалось утро, тихое, свежее. Солнце еще не поднялось из-за леса, небо само вроде бы излучало свет.

На берегу озера среди сосен стояло несколько палаток, возле одной из них две девушки чистили картошку. От углей на месте потухшего костра, над которым висел закопченный котелок, пахло дымом. Возможно, костер жгли еще недавно, потому что над озером, над водой, стлалась сизая дымка, более плотная к берегу, к осоке.

Искупавшись, Олег постоял возле воды, чтобы хоть чуть обсохнуть. На противоположном берегу у ивняка кто-то рыбачил, не видимый за кустами. Когда взмахивал удочкой, как серебринка, проблескивала леска и падала на воду. Немного левее появилась из-за кустов девушка в голубом купальнике, попробовала ногой воду, зашла по колени и, взмахнув руками, поплыла.

И Олег почему-то вдруг заспешил. В электричке, возвращаясь в город, он вспоминал вчерашний разговор с Инной. Знал, что скоро снова увидит ее, и ждал этого.

8

Дверь открывают по-разному. И в этом тоже проявляется характер человека.

Даша не открывает, а отворяет, иначе это не назовешь. Дверь совершает полутур вальса, и за ней, напевая, размахивая сумочкой и тоже вальсируя, в комнату входит Даша и произносит свое неизменное, веселое и широко всем подаренное: «Здравствуйте».

«Здра-а-авствуйте!» — как конферансье со сцены, входя, произносит улыбающийся Юра Белогрудкин, и дверь вроде бы радостно похохатывает вместе с ним: «Ха-ха-ха! Чуть было не опоздал!» И он поплыл, вальяжный, свежевыбритый, в лакированных ботинках, с портфелем «дипломат». В институт проходит с портфелями только крупное начальство — директор, главный инженер, главбух да вот Юра. Как это ему удается — непонятно. Охрана его никогда не задерживает. А в портфеле у него мыло, мочалка да белье: Юра собрался после работы сбегать в финскую баню — во-первых, это гигиенично, во-вторых, модно, ха-ха-ха.

А вот Сережа Маврин входит в комнату, кажется, не открывая двери. Шмыг! — и он уже на месте, будто просочился в замочную скважину. Сидит у верстака на своей высоченной табуретке. Более того, все приборы уже включены.

Вот и сейчас дверь не скрипнула, она вроде бы даже не шевельнулась, а Сережа уже тычет горячим жалом паяльника в канифоль, побалтывая короткими ножками.

— Шеф вчера приехал.

— Ну да? — все поворачиваются к Сереже.

— Как он вчера мог приехать, если в конце дня разговаривал с Инной по телефону?

— А вот так и приехал.

С Сережей не спорят. Потому что Сережа знает все. Любую новость он узнает первым.

Табурет, на котором сидит Сережа, особый. Он сварен из железных уголков, очень высокий, и Сережа вскакивает на него с разбега, как джигиты в цирке на коня.

— Что-то он задерживается, — сказал кто-то.

— Дело серьезное, — откликается Сережа. — Весьма. — И все поняли, что наверняка серьезное.

Инна нервничала.

«Наплевать мне на него», — думала Инна, пытаясь себя успокоить, взять в руки, и то, что не могла успокоиться, еще больше раздражало ее. Ей было любопытно, как он войдет, как взглянет на нее, хотя прекрасно знала, что не поднимет головы, даже не повернется к двери, когда он появится. Еще чего не хватало! Машинально глянув в сторону, она заметила, как, притихнув, сидит Даша. Задумчиво опустив ресницы, будто всматривается в себя.

Смешная, чудаковатая, наивная Даша. «Боже мой! Да ведь она влюблена в него! — вдруг догадалась Инна. — Как это я раньше не видела?»

Даша была на десять лет моложе ее. Инна всегда относилась к ней снисходительно, как к маленькому ребенку, почти так же, как к своему Мишке. Было смешно смотреть, как Даша искренне возмущалась, когда Юра Белогрудкин разговаривал по телефону со своей очередной «любимой». Облокотись левой рукой о стол, этак небрежно откинувшись на спинку стула. Правая нога лежит щиколоткой на колене левой.

— Милочка, ты мышек не ловишь! Ха-ха-ха! — говорил кому-то Юра.

И Дашу взрывало.

— Как вы можете! — вспыхивала она. — Как вы можете каждую девушку называть «милочка»? Как вам не стыдно!

— А чего здесь такого? — кренделем уткнув руку в бок, вскидывал брови Белогрудкин.

— Но ведь это же возмутительно!

— Ты ко мне невозможно строга! Погладь меня по головке и скажи, что я самый лучший.

— Ужас! Слушайте, вам никто не говорил, что вы — чудовище?

— Я? — вроде бы удивлялся Юра. — Нет, золотце, никто. Золотце, ты ко мне несправедлива. Ха-ха-ха!

На Дашу, как на ребенка, никто не обнимался. А «ребенок», оказывается, влюблен. Хорошенькое дело!

— Я вижу, ты влюблена, — сказала Инна. Но сказала так тихо, чтобы не мог слышать больше никто, кроме Даши, с которой она сидела рядом.

— Я? — вспыхнула Даша и тем окончательно выдала себя.

«Какая же ты еще дура», — усмехнулась про себя Инна.

— Вы не имеете права… Это нечестно, — произнесла Даша шепотом.

«Только бы не вошел сейчас он, — подумала Инна. — От этой ненормальной всего можно ожидать». И чтобы больше не терзать Дашу, она отвернулась, будто ей нужно набрать в рейсфедер тушь.

9

Тем временем в кабинете у Пекки Оттовича действительно состоялся серьезный разговор. Буркаев подробно передал все, что удалось узнать про новую трубку. Изложил пришедшую ему идею. Пекка Оттович задымил сигаретой. Он поднялся и заходил позади стола. Издали смотрел на листок, на котором только что рисовал Буркаев.

— То, что надо.

— Так что здесь было на техсовете? — спросил Буркаев.

— А что было? Шум был! Кричали, метали громы и молнии. Сам представляешь. Но главное: объявили конкурс на лучшее построение быстродействующего коммутаторного устройства.

— Конкурс?!

Так вот что не сказал Пекка Оттович Олегу по телефону, приберег до его приезда. Чтобы по построению какого-то отдельного прибора объявили конкурс — такое случилось впервые.

Потребовалось срочно создать коммутатор со скоростью действия на два порядка большей, чем у тех, что используют в существующих изделиях. И такой коммутатор можно попытаться построить на новой трубке!..

— Вот я и говорю, что это как раз то, что надо, — наблюдая за Олегом, сказал Пекка Оттович.

— Да, но у нас и другие работы! Например, по изделию «Гроздь». Через месяц-другой по нему начнутся натурные испытания. С нас этих работ ведь тоже никто не снимет! — сказал Олег.

— Само собой.

— Нам все не потянуть. Когда я говорил с Прищепковым, исходил из того, что все будет делаться на свободных мощностях. Мы и так две недели работали по вечерам. Куда ж еще!

— У всех так. Поэтому и конкурс.

— Не знаю, как у всех, не берусь судить! Но нам вздохнуть некогда! — раздраженно сказал Олег.

— Так можно и не участвовать, — сказал Пекка Оттович.

Олег начал злиться. Хотелось скорее приняться за новое, интересное дело, но было еще старое, которое будто связывало руки. И никуда не деться.

Понимал все и Пекка Оттович. Но чем он мог помочь Олегу? Ведь запланированную работу с лаборатории не снимешь.

— Ладно, — сказал Пекка Оттович. — Не будем участвовать в конкурсе. Действительно, загрузка такая, что не участвовать разумнее. О трубке пока не надо никому говорить. Вернемся к этому, когда будем свободнее.

«Да никогда не будем! Ведь ты и сам это прекрасно знаешь!» — хотелось крикнуть Олегу.

— А листочек этот ты оставь мне.

Олег вышел в коридор. «Шут знает, что такое! — с досадой думал он. — Превращаемся в какую-то примусную мастерскую. Ни минуты свободного времени. А называется, занимаемся наукой!»

10

Еще готовилось «Положение об условиях проведения конкурса», его только начали прорабатывать в техническом отделе, не успели даже отпечатать решение техсовета, а Сережа Маврин уже знал все. И неудивительно: это касалось его лично.

Дело в том, что Сережа стоял на очереди в жилищно-строительном кооперативе. В семье у него было пять человек. Кроме них с женой и престарелой, часто болеющей матери, — двое взрослых детей: сын Гришка учился на втором курсе в институте, дочь заканчивала школу. Следовало подумать об улучшении жилищных условий. Требовались деньги. Сережа первым отреагировал, услышав про конкурс. Представляется отличный случай!

Сережа помчался по институту в разведку. И тут же выяснил, что, уходя с техсовета, Лара Николаевна Субботина, дымя сигаретой, сказала в кругу начальства: «А у нас уже есть кое-что. Небольшой задел».

Сережа очень зримо себе представил, как это было сказано, словно присутствовал при этом. Компания уставших от длительного заседания мужчин остановилась на лестничной площадке возле урны. Стоят, жадно затягиваясь сигаретами. Единственная женщина среди них — Лара Николаевна. Она подносит мундштук к крупным, ярким, выпуклым губам, чуть касается их, а затем приоткрывает рот, будто желает произнести «о», выпускает дым. «У нас уже есть кое-что», — многозначительно, громким голосом говорит Лара Николаевна. У нее большие антрацитовые глаза, черная челочка, а ресницы как бы нарисованы мультипликатором, и на этом рисунке загустела капельками, но еще не засохла тушь. От прикосновения капелек остались пятнышки на веках. Лара Николаевна высокая, по узкой талии туго перетянута широким ремнем.

Сережа знал, что Лара Николаевна не бросает слов на ветер. Умеет подать свою работу. Этого у нее не отнимешь. Умеет использовать каждую мелочь.

Казалось бы, такая пустяковая, ничего не значащая вещь: в лаборатории у нее работали самые модные и, пожалуй, самые красивые девочки, случайно попавшие к ней по распределению после техникума. Велико ли дело! Но как ловко Лара Николаевна использовала и это обстоятельство!

Когда на секции техсовета обсуждалась какая-нибудь работа их лаборатории, за маленьким столиком, выполняя секретарские обязанности и отмечая присутствующих, обычно сидела пара очаровательных герлз. А все члены техсовета — мужики. Представьте себе: некто на рысях вбегает в зал и вдруг будто спотыкается, ослепленный очаровательной улыбкой. Даже такой замшелый специалист, как Антон Иваныч Басов, который обычно дремал на любом совещании, вдруг преображался, войдя, многозначительно крякал, покашливал в кулак и, со страшным грохотом пролезая между рядами плотно составленных стульев, одним глазом косил на торчащие из-под стола коленки…

Услышанная новость очень взволновала Сережу. А может, пока не поздно, перескочить из одного трамвая в другой? Не упустить момент! Как бы узнать обо всем поточнее?

11

На следующий день всем отделом ездили в подшефный совхоз на прополку свеклы. До станции Любань добрались электричкой, а оттуда до поля — еще километров семь — их везли совхозным автобусом.

Инна взяла с собой и Мишку. В вагон они пришли самыми первыми, сели у окна, заняв места на остальных. Втайне ей хотелось, чтобы Буркаев сел рядом. Но как только это случилось, она поднялась и перешла на другую скамейку. Слышала, как у нее за спиной он разговаривает с Мишкой. Сын несколько раз звал ее: «Мама, мама!» — «Тебя Мишка зовет», — говорили ей сидящие рядом. «Пускай. Сам придет, если нужно!» — отвечала она, ни разу не обернувшись. Еще здесь, в электричке, она приметила, что Даша хочет о чем-то с ней поговорить.

Даша села чуть ли не в другой конец вагона, чтобы находиться подальше от Буркаева. Она его стеснялась. «Бедный ребенок!» — подумала о ней Инна. И по перехваченному взгляду, по тому, как Даша сразу потупилась, встретившись с ней глазами, она поняла, что Даша хочет что-то ей сказать.

Поле, на которое их привезли, находилось далеко от деревни. Оно полого спускалось к реке. По ту сторону ее — такое же поле, будто зеркальное отражение этого, с трех сторон окаймленное светлым березовым лесочком. Пересекала поле узкая дорожка, такая трогательно-романтичная, какая-то уж очень деревенская, будто протоптанная босыми ногами.

И как только их высадили на этой дорожке из автобуса, они побросали в общую кучу сумки, куртки, на всякий случай взятые плащи. День выдался солнечный, на небе ни облачка, а жаворонки поднялись в такую высь, что их никто не мог разглядеть. Мишка то мчался за бабочкой, то за шуршащей слюдяными крыльями стрекозой. Крикнув на бегу: «Ма, я в лес!», — припустил к березняку.

Они разбились на бригады по лабораториям. Представитель совхоза выделил им «урок»: прополоть каждому по две борозды от дороги до леса. А когда кончат — могут идти домой. Тотчас все принялись за дело. Но не успели прополоть и пяти метров, как заметили, что от деревни кто-то идет. Вскоре узнали Лару Николаевну.

— Лара Николаевна, Лара Николаевна! — дружно закричали женщины из ее лаборатории, замахали руками. Она тащила рюкзак.

— Мужчины, нахалы! Неужели среди вас нет ни одного джентльмена! — Лара Николаевна скинула рюкзак на землю. Но к ней уже бежали, подхватили рюкзак и понесли. И здесь впереди всех оказался Сережа Маврин.

— А я опоздала на электричку! Перед самым носом захлопнулись двери, такая обида! Хорошо, подвез какой-то дядечка! — гремела Лара Николаевна. Голос у нее был зычный. Да она, кажется, специально подчеркивала это. — Я так давно не была за городом. Какая прелесть! Землей пахнет. Ах!..

Лара Николаевна была, пожалуй, единственным начальником лаборатории, кто хоть изредка, но ездил в совхоз. Остальные обычно ссылались на занятость. Этим она тоже выделялась среди всех и завоевала особый авторитет среди подчиненных. «Она не такая, как все, она ездит! Начальник, кандидат технических наук, и вот — вместе с нами!»

Инна считала, что это показуха. «Умеет пускать пыль в глаза!» — подумала она и сейчас, с усмешкой взглянув на Лару Николаевну.

И здесь, как и везде, работали по-разному. Некоторые заметно вырвались, другие поотстали. Среди отстающих оказался и Белогрудкин.

— Юрочка, ты мышей не ловишь! — кричали ему.

— Кисонька, да ведь я выдергиваю только сорняки, а не все подряд, как ты. Посмотри, сколько у меня остается свеклы и сколько у тебя.

И действительно, на бороздках у Белогрудкина ботва была гораздо гуще и зеленее, чем на всех остальных. Он работал раздетый до пояса, в белых вязаных перчатках, в серебряных, с большими стеклами пляжных очках, на голове — яркая с длинным козырьком фуражка спортсмена-конника.

Инна же, в отличие от Белогрудкина, ушла вперед. Все время с ней рядом находилась Даша. Она старалась изо всех сил, чтобы не отстать. Инна видела ее раскрасневшееся лицо, спиральки рассыпавшихся волос, бисеринки пота вокруг глаз.

Буркаев работал в основной группе с Инной и Белогрудкиным. Ему пришлось пропалывать три борозды. Он оказался с краю, дальше поле было засеяно льном, — не оставлять же непрополотой одну борозду! «Конечно, тебе больше всех надо», — раздраженно думала Инна. Никому не досталось, а именно ему.

А вот Сережа Маврин успевал поработать со всеми рядом, и с теми, кто были впереди, и с тем, кто остался последним. Он забегал вперед метра на два, а затем возвращался закончить то, что оставил. Это у него называлось «челночным методом обработки».

Когда прошли уже половину поля, решили немного отдохнуть. Все потянулись к дорожке. Некоторые развалились на траве, другие пили из привезенных с собою термосов, жевали бутерброды. Вокруг Юры Белогрудкина чирикала веселая девчоночья стайка. Юра угощал всех черным арабским кофе с коньячком «для запаха». Достав из «дипломата» плоскую бутылку с отвинчивающейся пробкой, он наливал всем в эту пробку по капельке, и когда его спрашивали, какой коньяк, сколько звездочек, отвечал: «Самый лучший, золотце, молодой прапорщик». И, откинувшись, он так заливисто хохотал, что, глядя на него, и самому хотелось посмеяться. А хохотал он потому, что в бутылке у него был ликер, разбавленный крепким чаем.

Но всех поразила Лара Николаевна. Она развязала свой рюкзак и вытряхнула всевозможные технические справочники. А сверху в нем лежала портативная счетная машинка.

— Вы извините, товарищи, у меня совершенно нет времени, — сказала Лара Николаевна.

Она установила машинку на траве и тотчас принялась считать, дымя папиросой. Два техника из ее лаборатории листали справочники, помогая отыскивать нужные числовые коэффициенты.

— А где же Мишка? — поднялась Инна. — Куда убежал? — Она пошла к лесу, взглянув на Дашу, приглашая ее с собой.

Даша поднялась.

Они шли и не разговаривали. Только когда оказались далеко от всех и никто их не мог услышать, Даша, потупясь, как провинившийся ребенок, очень волнуясь, сказала:

— Я вас прошу, пожалуйста, никому не говорите о том, что вы вчера узнали. Я вас просто умоляю! Понимаю, что все это глупо. Даже смешно. Но я люблю его. И всегда буду любить. Я прошу у вас пощады.

— Да что ты болтаешь? — воскликнула Инна.

— Послушайте, — после долгой паузы произнесла Даша. — Вы извините меня, но мне кажется, что вы очень несчастный человек.

— Почему?

— Не знаю. Но мне почему-то так кажется. Ведь это так? Вы всегда сдержанны. Как человек в мундире, застегнутом на все пуговицы.

— А ты-то откуда знаешь? — недоуменно смотрела на нее Инна. Нет, она не обиделась, скорее удивилась.

— Извините.

12

Буркаев выносил на межу охапку выполотой травы и увидел Мишку. Прячась за ракитником, тот заговорщицки манил его к себе.

— Что? — спросил Буркаев.

Мишка приложил палец к губам. Олег подбежал к нему.

— Тихо, — прошептал Мишка, схватив его за руку, потащил за собой. Пригибаясь, они пробежали несколько метров, присели на корточки.

— Вы верите в существование зеленых человечков? — спросил Мишка. Олег на мгновение растерялся от такого вопроса.

— А что? Все может быть, — после некоторой паузы ответил Олег.

— Честное пионерское?

— Конечно.

— Я их только что видел. Там, в траве, у реки, — шепотом произнес Мишка. — Идемте, покажу. А в существование «черной дыры» верите? Верно, есть же, правда? — Теперь они крались на носках, все дальше и дальше уходя в лес. Забрались в густую осоку, под ногами захлюпало.

— Куда ты? — попробовал остановиться Олег.

— Испугались, да? — презрительно глянул на него Мишка.

Они забрались в непролазный бурелом.

Травы здесь не было вовсе, наверное, после дождей ракитник заливало водой, он стоял теперь в темной, как солярка, густой жиже. Но и это Мишку не остановило.

— Скорее, скорее!

Сам он был измазан почти по уши. Олег тоже измазался. К счастью, болото кончилось. Но Мишка тут же свернул в густой ельник.

— А теперь куда? — удивился Олег. — Ведь речка не в ту сторону.

— Так надо.

Ельник был сумрачен и глух. В рост человека на деревьях ни одной лапки, а выше они переплетались так густо, что почти не пропускали свет. Казалось, идешь под какой-то низкой кровлей. Вся земля засыпана хвоей, кое-где торчат трухлявые замшелые пеньки — если наступить на них, они разваливаются, будто сделанные из песка куличи.

— Похоже на тайгу, правда? — спросил Мишка, присев и осматриваясь.

— Немножко похоже.

— Вы были когда-нибудь в тайге?

— Нет, не был, — признался Олег. — Только по телевизору видел.

— А за Полярным кругом?

— Тоже не был.

— И в Африке?

— Тем более.

— А на Турухтанных островах?

— Нет.

— Эх вы! Туда трамвай ходит. Останавливается недалеко от нашего дома. Неужели вам не интересно туда съездить?

Олег пожал плечами. «Действительно, где они, эти Турухтанные острова? Всю жизнь прожил в Ленинграде — и не представляю. Хотя название сто раз слышал. Что за острова?»

Они выбрались на поляну, за которой протекала река. Это была веселая, ярко-зеленая поляна, поросшая сочной, высокой травой, светлая, радостная. Над ней порхали голубые мотыльки, очень заметные на фоне темного ельника. В траве трещали кузнечики.

— Теперь смотрите, — сказал Мишка, став на колени. — Вот здесь они. Слышите, трещат? Это они проверяют свои мотоциклы.

Где-то за ельником послышалось: «Ми-иш-ка-а!»

Звала Инна. И сразу же еще несколько голосов:

— Мишка!! Мы уезжаем! Иди сюда! Ау-у!

— Эх, — вздохнул Мишка, — ничего не выйдет. Они испугались и все попрятались.

И действительно, треск в траве умолк.

— Мишка! — на поляну вышла Инна.

— Чего тебе? — спросил Мишка, приближаясь к ней.

— Где ты измазался? — напустилась она на Мишку, неодобрительно поглядывая на Олега. За ней на поляну вышли Даша и Юра Белогрудкин.

— Ну, голубчики, а мы думали, что вы потерялись. Все давным-давно уехали. Где это вы пропадали?

Олег и Мишка переглянулись. У них была теперь общая тайна, которую они никому не могли доверить.

13

Последние две недели у Буркаева не было ни одной свободной минуты: начались стендовые испытания по заказу «Гроздь». По опыту работы Буркаев знал, что главные конструкторы бывают двух типов: одни предпочитают руководить «из норы», другие — «с горы». Таков стиль их работы.

Первые пытаются влезть в каждую мелочь, сделать все сами. Конструкторы же второго типа предпочитают «общее руководство», а все остальное должны выполнять другие, в первую очередь — разработчики отдельных приборов. Сами они боятся даже близко подойти к аппаратуре и чуть что случилось, малейшая закавыка, тотчас создают невероятную шумиху. Начинаются телефонные звонки, докладные записки и начальникам лабораторий, и главному инженеру.

При проведении испытаний они требуют присутствия всех основных исполнителей — независимо от того, работает их прибор или нет. Все равно, сиди. Так им спокойнее!.. Именно таким и был главный конструктор по изделию «Гроздь» Родион Евгеньевич Новый.

Делать на стендовых Олегу было нечего. Аппаратура работала исправно. Укрывшись в уголке за прибором, он «набросал» на листке миллиметровки блок-схему стенда для проведения испытаний новой трубки. И пришел к выводу, что, пожалуй, не так и страшно все, как вначале представлялось. Любая новая работа поначалу кажется сложной, подчас просто невыполнимой. Но потом привыкнешь, присмотришься, и вроде бы ничего. Можно позаимствовать, конечно с соответствующими переделками, готовые узлы из других изделий. Это уже что-то!.. Заново придется разрабатывать только усилитель. Правда, это тоже не фунт изюма. Есть над чем подумать. Но — интересно!

Прикинув загрузку группы, Олег решил разработку усилителя поручить Сереже Маврину. Хотя, безусловно, для такого дела Сережа не лучшая кандидатура. Но никого больше нет. «Что ж, буду подключаться сам». Доработкой заимствуемых узлов, подбором комплектации к ним займется Юра Белогрудкин. Только он!

14

Почему-то Инна никак не могла забыть тот последний разговор с Дашей. Ее злило, что эта девчонка может относиться к ней с жалостью.

А Даша по-прежнему вела себя смешно и глупо. Возвращаясь с обеда, читала на ходу, держа в одной руке томик Гомера, а в другой за длинный ремешок — сумочку, которой, никого не замечая, размахивала в такт прочитанным стихам. И когда ее окликал кто-нибудь из знакомых, она, как бы очнувшись, произносила «А-а?» и смотрела удивленно — мол, откуда вы появились? — а затем кивала: «Здравствуйте». И, как обычно, ругала Белогрудкина, когда, закинув ногу на ногу, тот разговаривал с очередной дамочкой, нежным баритоном «щекотал ей ушко». А Юра хохотал, делая большие глаза, и, будто оправдываясь, говорил ей:

— Милочка, ты это напрасно. У меня справка есть, что я еще не целованный.

Инна жила в предчувствии, что должно что-то случиться. И поэтому, когда несколько позднее обычного она вернулась домой и не застала сына, ее словно толкнуло что-то в сердце: вот оно! Хотя и прежде случалось, что Мишка забредал к кому-нибудь из приятелей и засиживался в гостях.

«Пусть придет, я его отчитаю!» — думала Инна.

Приготовила ужин, включила телевизор, полистала журнал, а его все не было. Зашла к Мишкиному приятелю Сережке, но Ефросинья Петровна, Сережкина бабушка, сказала, что Мишки у них не было. А у Сережи разболелась голова и он спит. Инна вышла на улицу. В сквере увидела мальчишек, Мишкиных ровесников.

— Не знаете, где Миша?

— Нет.

Она уже направилась к парадной, но вдруг один из них сказал:

— А он поехал путешествовать.

— Куда?.. Зачем?..

На Турухтанные острова.

— Да, — загалдели все ребята разом, — на Турухтанные острова. Он сел в трамвай и поехал. Вон туда.

«Боже мой! — ужаснулась Инна, припомнив, что совсем недавно Мишка спрашивал у нее про эти острова. — Зачем они ему? И где они? Что ему там надо?»

Сама она ни разу не бывала на этих островах и смутно представляла, где они находятся. Выбежав на улицу, она заметалась на тротуаре. Ей повезло, подвернулось свободное такси.

— Гоните быстрее! — попросила Инна.

Оказалось, Турухтанные острова находятся не так уж и далеко. Как только свернули за ТЭЦ и машина покатила по тряской брусчатке, слева и справа вдоль дороги потянулись заборы, за которыми вздымались высоченные горы угля и песка. За ними виднелись краны на растопыренных ногах-опорах. Потом Инна увидела залив, синюю воду и над ней фиолетовые облака.

У трамвайного кольца она выскочила из такси и побежала к железнодорожному пути, по которому медленно, словно гусеница, полз состав. Справа — ворота в порт, проходная, слева — забор и тоже ворота. Начало состава находилось за одними воротами, конец — за другими. Инна остановилась возле пути. Постукивая на стыках, мимо нее мерно катились колеса, и, когда вагон проезжал, она на мгновение видела напротив себя бабку в ярко-оранжевом жилете с флажком в руке.

Не вытерпев, Инна побежала вдоль путей — ноги по щиколотку проваливались в рыхлую землю, — и, когда оказалась возле ворот, последний вагон прополз мимо, и она увидела совсем рядом двух толстых, совершенно одинаковых мужчин в мичманках возле открытой двери в проходную. Оба с интересом смотрели на нее.

— Вы не видели здесь мальчика? — спросила она.

— Нет, — ответили они, продолжая рассматривать ее.

Она побежала к воде. Берег, очевидно, когда-то выравнивали бульдозерами. Землей завалили доски и бревна. Теперь, вымытые водой, они торчали из подрубленного волнами обрыва. Не так далеко от берега был остров. А правее стояло громадное, больше, чем этот остров, судно. И к нему, то ли от острова, то ли от барж, полз утюг — буксир, тянул за собой завесу черного дыма.

— Мишка! — покричала Инна.

Она вернулась на совершенно пустынную, будто посреди Сахары, трамвайную остановку, жалея, что отпустила такси.

Из трамвая никто не вышел, в нем не оказалось ни единого пассажира, а когда двери на секунду отворились и тотчас захлопнулись и она вскочила в вагон, то заметила, что одновременно с ней, с другой площадки, сели неизвестно откуда взявшиеся двое парней, по всему — мореходы. Один из них держал в руках белые кораллы — целый куст, а другой — похожую на бандуру диковинную рыбину. Они сели в самом конце вагона позади Инны и, пока она отрывала билет, молча осматривали ее.

— Ничего товар, — сказал один.

— Жрать хочется, — сказал другой.

«Может быть, мы разъехались, — думала Инна о Мишке. — И он уже вернулся домой. А я мечусь!»

На остановке она выскочила из вагона, добежала до телефонной будки, позвонила домой. Но никто не ответил. «Возможно, он у Сережки?..»

Выбежав на проезжую часть, остановила какой-то грузовик.

— Ненормальная! Под колеса захотела?! — высунулся из кабины шофер.

— Мне рядом. — Она назвала адрес. Не спрашивая разрешения, влезла в кабину, села рядом с шофером. Сунула ему трешку.

Свет у них в квартире не горел. Поэтому она побежала к соседям. И на этот раз ей открыла Ефросинья Петровна.

— Не нашла? — спросила она. По вопросу Инна поняла, что Мишки у них не было. Куда бежать?

— Надо в милицию, — посоветовала Ефросинья Петровна. — Кого-то надо попросить.

«Возможно, Буркаев что-то знает, — подумала Инна. — Тогда, на поле, они разговаривали о Турухтанных островах».

Она набрала номер стендовой. Так, на всякий случай. Может, там кто-то знает его домашний телефон. Но как только она назвала его фамилию, ей ответили: «Сейчас позовем».

«Конечно, где же ему еще и быть, как не здесь!» — подумала она. И услышала знакомый голос.

— Алло.

— У меня пропал Мишка.

15

Не прошло, наверное, и десяти минут, как Буркаев приехал. Она еще стояла возле телефонной будки, когда он выскочил из остановившегося напротив грузовика.

— Где он? — спросил встревоженно.

— Не знаю. Уехал на Турухтанные острова.

— Не волнуйся, сейчас найдем. Поехали туда. Где-то он там.

И пока ехали, он повторял ей одно и то же:

— Не волнуйся, найдем.

Опять она, бежала по этому странному пустынному берегу, из которого торчали бревна, как обглоданные белые кости. А ниже шевелилась и шипела белая пена. И черный буксир полз по фиолетовой воде, волоча ленту далеко тянущегося за ним черного дыма. Олег переговорил с дежурными у проходной, оба пожали плечами.

— Не знаем, не видели здесь мальчика.

Порасспрашивал Олег и бабку в будке на переезде. Нет, она тоже мальчика не приметила.

— Не волнуйся, — уговаривал Олег Инну.

Они сели в трамвай и поехали домой. Мишки дома не было.

По справочному Олег узнал телефон отделения милиции.

— Дежурный слушает, — ответили ему (фамилию Олег не разобрал).

Он спросил, куда ему обратиться, если у него семилетний сынишка убежал путешествовать.

— Куда убежал? — спросил дежурный.

— Путешествовать.

— Ох-хо-хо, — вздохнул дежурный. Видимо, случай ему хорошо знаком. Он уточнил адрес, по которому Олег проживает, и посоветовал обратиться в «детскую комнату» по месту жительства.

— Где это? — спросил Олег. Дежурный дал телефон и назвал адрес.

Трубку сняла женщина. Но голосу — уже не молодая, с правильной дикцией.

— «Детская комната»? — спросил Олег. — Меня направили к вам из отделения милиции.

— Мы уже два года как переименованы, — назидательно сказала женщина. — Что случилось?

— У меня сынишка вернулся из детского садика и удрал куда-то. Его приятели говорят, что поехал путешествовать.

— Вы сами его из садика брали? — поинтересовалась женщина.

— Нет, он приходит самостоятельно.

— Нужно брать.

— Здесь до садика всего два подъезда.

— Все равно надо брать самим. Придите ко мне, напишите заявление. Принесите с собой его фотографию. Конечно, не грудного возраста. Только постарайтесь побыстрее. Через полчаса я ухожу.

— А когда будете?

— В понедельник… Обращайтесь в отделение милиции, куда вы звонили. Фотографию обязательно возьмите.

— Что? — спросила Инна, когда Олег положил трубку.

— Ты не волнуйся. Будет все в порядке. Сейчас идем в милицию.

В коридоре раздался звонок. Она вскочила и побежала открывать. На лестничной площадке, улыбающийся, стоял Мишка.

— Ты где был? Где ты был? — напустилась Инна на него.

— Я гулял.

— Нет, где ты был?

— Ну чего? На Турухтанных островах.

До этого она думала, что как только он вернется, накажет его. А теперь ничего не могла сделать. И ей вдруг стало неловко за проявленную слабость. Пытаясь взять себя в руки, она повернулась к Олегу и сказала сухо:

— Спасибо.

16

Даже во сне Сережа Маврин куда-то бежал. Больше ничего ему и не снилось, только куда-то бежит, то ли догоняет кого-то, то ли боится опоздать. В гостинице спать с ним в одном номере не мог никто. Лучше поселиться с каким-нибудь храпуном, чем с Сережей. Утром, когда он просыпался, одеяло и подушка валялись на полу, а простыня оказывалась скрученной в жгут.

Главной задачей для него сейчас было — приобрести кооперативную квартиру. Сережа уже ознакомился со всеми типами строившихся домов, побывал и в «кораблике», и в «трехлистнике». В управлении кооперативного строительства его знал каждый работник. Так что вопрос о квартире мог решиться в один день. Нужно лишь достать деньги на первый взнос. Самый простой и реальный способ их накопить — поехать в длительную командировку. Так бы, наверное, он и поступил, но тяжело болела мать. Значит, надо что-то иное. И вот тут-то и пришла ему блестящая идея: продать люстру. Она висела у них в квартире еще с довоенных времен. Бронзовая громада. В ней было пуда на два металла. Литые листья, литые цветочки лотоса, виноградные лозы.

При всем желании ее не повесишь в современной квартире, ей требуются высокие, метра четыре, потолки. Значит, надо продать. В церковь!.. Сережа чуть не подпрыгнул от пришедшей мысли. Оригинально и просто! До такого, наверное, не додумывался еще никто. Или на киностудию. Там часто покупают различные старинные вещи, которые можно использовать как реквизит в каком-нибудь фильме. Можно снести и в комиссионный магазин. Предложить в разные места. Где больше дадут.

Чтоб показать товар лицом, Сережа вымыл люстру о содой, продраил суконочкой. Ехать с такой громоздкой вещью в трамвае или автобусе он не решился, поэтому пошел пешком.

В соборе в этот день службы не было, и народу — никого, за исключением одинокой сгорбленной старушки, которая бесшумно и почти незаметно, как бестелесная тень, бродила возле алтаря. Другая, тоже одетая во все черное и повязанная черным платком, с темными губами и темными провалами глазниц, справа от дверей за фанерной стойкой продавала свечи. Прикрепленная к стойке, висела большая жестяная кружка, похожая на почтовый ящик, с надписью «На храмъ».

Сережа поинтересовался, где бы он мог увидеть попа. Священника в церкви не оказалось, и к Сереже через некоторое время вышел церковный староста, бородатый старик в синей косоворотке. Выслушав Сережу, староста покачал головой и сказал:

— Нет, купить мы не можем. Видите, какая у нас паства. Но если вы решите ее подарить, мы примем.

Сережа решил поехать на киностудию. Добравшись туда, он долго и упорно звонил по разным телефонам, чтобы найти ведающего реквизитом человека. Мимо него взад и вперед сновали мужчины в кожаных или замшевых куртках, иногда останавливались ненадолго возле прилепившегося к телефону Сережи, беспокойно топчась, давая понять, что они очень спешат, но Сережа никак не реагировал, и тогда они устремлялись дальше. Сереже все казалось, что это киноартисты, даже когда двое из них протащили через турникет лестницу-стремянку. Наконец Сережа дозвонился, нашел нужного человека.

— Иду, иду, — сказал тот, выслушав Сережу. — Сейчас иду.

И действительно, к удивлению Сережи, почти сразу появился в вестибюле этот человек-гора, величаво вышел, будто катя перед собой свое громадное брюхо. С улыбкой осмотрел всех и направился к Сергею, изящно держа перед собой сигаретку. Аккуратно, сомкнутыми губами, он чуть прикасался к мундштуку этой сигаретки и выпускал дымок, будто посылал кому-то воздушные поцелуйчики.

— Здра-а-авствуй-те, — сказал он Сереже, как давнему знакомому. И подал руку так, будто Сереже следовало ее поцеловать.

Голова Сережи оказалась на уровне средней — и единственной — пуговицы его пиджака. Казалось, что сначала на него надели пиджак, а потом его раздули, как резиновую игрушку, от этого пуговица стояла ребром, готовая оторваться, а нитка, на которой она держалась, растянулась, как резинка в рогатке. Черный пиджак был засыпан пеплом, словно древние Помпеи. Пепел лежал и на лацканах пиджака, и на плечах, даже на голове у Помпея Помпеевича, как тут же мгновенно окрестил его Сережа.

— Здравствуй, Нюсенька! Здравствуй, Валюша! — приветствовал Помпей Помпеевич пробегавших мимо девушек.

— Что вы принесли, показывайте?

Сережа развернул плед.

— Очарова-а-ашка! — возликовал Помпей Помпеевич. — Очарова-а-ашка!

Сережа обрадовался было, но заметил, что Помпей Помпеевич смотрит не на люстру, а вверх, на спускающуюся по лестнице девушку.

— Очарова-а-ашка! Здравствуй, Машенька!

И только когда девушка скрылась, с постепенно тающей улыбкой он опустил очи долу.

— Какая пре-лесть! Произведение искусства! — и вздохнул. Теперь он рассматривал люстру. — Смотрите, как умели делать древние мастера. Пре-елесть! — Он еще послал кому-то несколько воздушных поцелуйчиков, а затем аккуратненько, двумя пальчиками снял у Сережи с лацкана воображаемую соринку. — И это вы хотите продать? Зачем?

— Как зачем?

— Через двадцать лет ей цены не будет. Не надо, не продавайте. — В голосе у него было столько хрупкой, с трудом сдерживаемой дрожи и волнения, что Сережа обеспокоился, как бы он не разрыдался. — Не продавайте. Тем более, что для моей картины это вовсе не нужно. Вы попали не по назначению.

— А кому же нужно? — растерялся Сережа.

— Никому! Очаровашка!.. Вы смотрите, какая очаровашка. Здравствуй, Люсенька!

Пришлось Сереже идти в комиссионный магазин. У дверей в комнату оценщика стояло несколько человек. Сережа встал в очередь, прикидывая, сколько же здесь придется торчать, но неожиданно раздался зычный возглас:

— Серж! Вы? — Маврин оглянулся. Перед ним стояла Лара Николаевна. — Вы по какому поводу?

На этот раз она была в водолазке навыпуск, в вельветовых, в обтяжку, как гимнастическое трико, брюках, на ногах римские сандалии, перепоясана широким ремнем с громадной пряжкой. Но это лишь условно сказано — перепоясана, ибо спереди ремень провисал свободной петлей. Сереже пришлось объяснить, зачем он здесь.

— Покажите, покажите! — потребовала Лара Николаевна. — Ого! Да это как раз то, что мне надо! — воскликнула она. — Продайте мне! Я очень люблю старую бронзу и собираю ее! Оцените сейчас, сколько будет стоить, и я беру. Только при одном условии! Деньги несколько позднее. Когда получим премию на конкурсе.

— А вы надеетесь получить?

— Конечно! — уверенно ответила Лара Николаевна. — Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! Я совершенно не собираюсь делать из этого секрета! Мы работаем над очень интересной схемой «пирамидального» коммутатора. Такой схемы еще ни у кого нет!

Сережа впервые слышал это определение. Но уже само название как бы подсказывало, что здесь что-то величественное, значительное. Как важно найти нужное слово!

— Как сказал профессор Бэмс: «Удача начинается с удачно подобранного названия»!

— Кто, кто сказал? — не поняла Лара Николаевна.

— Профессор Бэмс.

— А-а, — произнесла она, усиленно пытаясь вспомнить, кто же это такой. Она и не догадывалась о том, о чем знали все в группе Буркаева: такого профессора никогда не было и нет. Просто это Сережина выдумка, которой он пользовался часто, и во многих случаях она помогала ему.

17

Поездку в обеденный перерыв организовал тоже, конечно, Юра Белогрудкин. Возможно, он зачем-то ходил в отдел технической документации или случайно встретил Тараса Петровича и в своей обычной манере сумел легко и быстро с ним договориться. Минут за пять до обеденного перерыва Юра явился в комнату и громогласно объявил:

— Все желающие поехать купаться, быстренько собирайтесь! Тарас Петрович с машиной ждет нас внизу!

— Ура-а! — воскликнула Даша.

В городе по-прежнему стояла жара. В обед все обычно бежали в спортивный зал, к душевым кабинкам, возле которых выстраивалась очередь. А тут — поехать купаться!

Тарас Петрович Чиж, начальник отдела нормализации и стандартизации, прохаживался возле своего «шевролета».

— Прошу! — любезно пригласил он. — Усаживайтесь.

Даша села рядом с Тарасом Петровичем, а все остальные — Белогрудкин, Сережа и Буркаев — на заднем сиденье. Сережа сжался в комочек, чтобы занять поменьше места, а Белогрудкин откинулся, дабы не помять хорошо отутюженные светло-бежевые брюки. Тарас Петрович гнал на бешеной скорости, закладывая немыслимые виражи, даже сидел с каким-то особым шиком, что-то тихонько мурлыча себе под нос.

Они выехали за город и помчались по Приморскому шоссе. Перед поселком Лахта протекал не очень широкий, но глубокий, впадающий в залив ручей. Сюда-то и привез их Тарас Петрович. Машина скатилась с шоссе на зеленую лужайку у воды. Тарас Петрович выключил мотор.

Лужайка напоминала хорошо ухоженный, тщательно подстриженный газон. Плотный травяной покров, словно ковер, пружинил под ногами. Желтые цветы низкорослых одуванчиков казались вышивкой на этом ковре. Вода в ручье темно-коричневая, в мусоринках, вроде бы стояла неподвижно, и только по наклону водорослей, причесанных в одну сторону, к заливу, угадывалось, что она все же течет.

Переодевшись, они побежали купаться. Только Тарас Петрович остался возле машины, открыл все двери, багажник, надел перчатки и стал протирать кузов.

Юра Белогрудкин, прежде чем войти в воду, должен промассировать грудь, сполоснуть плечи и шею — словом, акклиматизироваться. Он и занимался этим, похохатывая от удовольствия.

А Олег нырнул и поплыл к противоположному берегу, затем против течения, делая энергичные, мощные гребки. Даша поплыла следом за ним, но вскоре отстала. Сережа плавать не умел, поэтому он зашел по грудь и подпрыгивал на месте, шутливо брызгая на Дашу, зная, что вода до нее не долетит.

Они купались долго, а Тарас Петрович тем временем выгнал машину на шоссе и теперь сидел в ней, свесив ноги в приоткрытую дверцу, посматривая с доброй улыбкой. Он был явно счастлив, что сумел доставить им удовольствие.

— Как здесь хорошо! — воскликнула Даша.

Веселые, оживленные после купания, они шумно уселись в машину. Белогрудкин расстегнул ворот рубашки, подставляя грудь под теплый ветер, бьющий в открытое окошко.

Так они проехали минут двадцать. Мотор вдруг поперхнулся, заработал как-то странно: «Пых! Пых!» — словно насос.

Проехав километра два, машина почихала немного и остановилась.

— Придется чуть-чуть подтолкнуть, — сказал Тарас Петрович.

Сережа, Буркаев и Белогрудкин вылезли из машины, уперлись в кузов.

— Так, так! — командовал Тарас Петрович. «Шевролет» задрожал, стреляя выхлопами дыма, но все-таки сдвинулся.

— Давай! — отъехав метров триста и остановив машину, крикнул Тарас Петрович.

Сережа и остальные бросились к машине, толкаясь, залезли в нее. Но на сей раз запала ей хватило метров на пятьсот.

— Ничего не поделаешь, придется помочь, — сказал Тарас Петрович.

Так они и поехали. Сначала катили машину, затем со всех ног бежали, догоняя, вваливались на заднее сиденье, не в силах отдышаться, проезжали километр-два, и «шевролет» останавливался.

Наконец, видя, что они уже почти безнадежно опаздывают на работу, Белогрудкин остановил какого-то частника, уговорил довезти до института.

— Напрасно паникуете, — сказал Тарас Петрович спокойно, когда они пересаживались в другую машину. И он оказался прав. Когда подъехали к институту, «шевролет» Тараса Петровича уже стоял напротив проходной возле клумбы.

18

Современная наука — творение коллективное, и достижения в ней зависят от многого. Порой от самых, казалось бы, незначительных мелочей, которые невозможно учесть ни одним планом. Естественно, поспособствовать резкому движению вперед они не могут, но вот притормозить — да.

В лаборатории Пекки Оттовича таким тормозом являлась некая девица-лаборант, которую с легкой руки Сережи Маврина все называли Гвыздей. Как ее звали на самом деле, не имеет значения. Потому что в другой лаборатории подобной «гвыздей» может оказаться кто-то другой и занимающий иную должность. Но он непременно есть.

Гвыздя выписывала и получала со склада комплектации электроэлементы. Задумано все было неплохо: для того чтобы разработчик не тратил на подобную работу свое драгоценное время, тому оставалось только подать список с перечнем необходимого.

Но вот тут-то все и начиналось.

У Гвызди иногда бывало плохое настроение. И тогда она с утра сидела неподвижно за столом, подперев кулаком голову. Могла так сидеть часами, не обращая ни на кого внимания, не реагируя на телефонные звонки. В такие минуты было бесполезно о чем-нибудь ее просить. Не меняя позы, не взглянув на просителя, она отвечала: «Нет на складе». Ей возражали, что на складе есть, уже проверяли. «Склад закрыт». Звонили на склад, убеждались, что он работает. У Гвызди не оказывалось бланков требований. Или тут же придумывалось что-нибудь другое. Не помогало и вмешательство Пекки Оттовича. Задумка не оправдалась.

Каждый руководитель знает, что принять Гвыздю на работу в десять раз проще, чем от нее избавиться. Поэтому иногда приходилось ждать день и другой, пока у нее не исправлялось настроение.

Единственным человеком в лаборатории, который умел обращаться с Гвыздей, был Юра Белогрудкин. Юра ничего не просил, а просто входил в комнату и садился рядом с Гвыздей в той же позе, что и она. И молчал. Молчал минуту, две, а затем вздыхал и произносил печально:

— Ах, Гвыздя, жить не хочется! — Гвыздя вела в его сторону холодным, отсутствующим взглядом. — Что за жизнь! — продолжал Юра, вроде бы не заметив, что она хоть и неохотно, но все-таки среагировала, склонялся к ее плечу и просил, доверительным шепотком произнося ей в самое ушко: — Спой, Гвыздя, «Опавшие листья», встревожь душу. Пусть она поплачет.

И Гвыздя оживала.

Дело в том, что Гвыздя немножко пела. И считала, что обладает хоть и не очень сильным, но редким по тембру и приятным голосом. Невежды не понимали этого, а вот Юра — понимал.

Гвыздя проникновенно вздыхала. Долгим благоговейным взглядом смотрела на Юру, пододвигалась к нему и начинала что-то тихонько мурлыкать. Это мурлыканье постепенно переходило в слова: «О, Пари-иж!..»

Юра подпевал ей в такт. Закатывал глаза, вытягивал шею.

«О, Париж! И метро, и такси… Тра-та-та. О, Пари-и-иж!..»

Когда она умолкала, он доставал платок и говорил с заметной дрожью в голосе:

— Гвыздя! Ты меня растрогала до слез. Спасибо тебе, Гвыздя! А теперь выпиши мне сопротивление пять и одна десятая килоома.

Отказа не бывало!..

Но на сей раз не сработал и такой прием.

— Пошел к черту! — сказала Гвыздя, когда Юра попросил ее спеть.

— Я ослышался? — оторопел Юра. — Я просил тебя спеть «Опавшие листья»!

— Теперь это не модно.

— Что же модно?.. Спой что модно! Кисонька, ты своего котика еще ни разу не подводила.

— Сгинь!

Но нужна была комплектация. Ждали в макетной мастерской.

— Какое у тебя красивое платье!

— Отвали.

Белогрудкина аж затрясло от возмущения! Но он сдержался, чтобы не сказать ей что-нибудь в ответ. Разгневанный, выскочил в коридор.

Здесь навстречу ему бежал Сережа Маврин, который, взглянув на Юру, тотчас угадал, что у него неприятности.

— Что случилось?

— Проклятая Гвыздя! Выгнать ее мало! Ты что, сам никогда к ней не ходил? Не знаешь?

— Ко всему надо относиться спокойно. Как сказал профессор Бэмс: «Наука — такая штука, которую тянут лебедь, рак да щука. Лебедь рвется в облака, рак валяет дурака, а у щучки болит голова с получки».

— Серж! Да твой профессор — гений! Ха-ха-ха! А он не говорил, что же делать?

— Из каждого выхода есть два выхода. Надо искать другой.

— Верно! — И, сразу же успокоившись, Белогрудкин поскакал дальше. Ему пришла мысль: сбегать на склад комплектации, где работали одни «дамочки».

— Пардон! — сказал Белогрудкин, приоткрыв дверь и вроде бы в растерянности остановившись. — Кажется, я не туда попал! Мне нужен склад комплектации, а я попал в оранжерею. Ха-ха-ха! Можно войти?

«Дамочки» оторвались от работы. Юра смеялся так заразительно, что невозможно было не обернуться.

— Послушайте, милые барышни, мне нужно…

— А где же Гвыздя?

— Она в больнице. Ей удалили аппендикс.

— Как? Ей уже удаляли!

— При операции могли что-то зашить. Случается.

— Скажите пожалуйста, какая невнимательность! Мне одна знакомая рассказывала, что одной женщине зашили ножницы.

— Ножницы — пустяки! — подхватил Юра. — Сберкнижку!

— Как это?

— Очень просто. Хирург наклонился, она у него из кармана и выпала. Никто не заметил, и зашили. В целлофанчик завернута. А потом хватился — книжки нет. Побежал к больному, так и так, мол, верните. А больной говорит: «Нет! Вот вам пятьсот рублей, а книжка пусть у меня останется. Я после больницы на юг поеду, так мне очень удобно, не потеряешь. С ней можно и в море купаться».

Через несколько минут Юра уже бежал с электроэлементами в макетку.

19

Вы когда-нибудь видели суетливого часовщика? Нет, часовщик всегда спокоен, нетороплив. Вставив в глаз монокль, склонившись, подолгу высматривает что-то в механизме. Такими же качествами должен обладать и разработчик широкополосного усилителя. Здесь каждый проводник нужно уложить определенным образом. Прикинуть несколько вариантов, попробовать и так, и этак, не спешить. Сережа обладал иным характером. Ему бы телеграммы разносить! Тем более не сиделось ему сейчас, не терпелось поскорее выяснить, что же это такое — «пирамидальный» коммутатор. Обеденный перерыв во всех лабораториях отдела был в одно и то же время. Сережа успевал сбегать во все три буфета, проверял, не стоит ли там в очереди кто-нибудь из лаборатории Лары Николаевны, не удастся ли перехватить какое-нибудь важное слово. И даже на своей высоченной табуретке он сидел будто на седле велосипеда, все время шуруя ногами.

Лара Николаевна усиленно рекламировала свой новый коммутатор. Совершенно очевидно, она заранее готовит общественное мнение. Сережа не раз видел, как она вела к себе в кабинет очередных гостей, кого-нибудь из главных заказчиков или командированных из другой организации.

Приезжих всегда легко отличить, они идут тихим табунком, как экскурсанты в музее. Лара Николаевна, яркая, шумная, — неизменно на шаг впереди. В кабинете она усаживала их на диван напротив своего стола. На столе ее, слева на углу, всегда включенная, стояла настольная лампа под цветастым абажуром. Свет из-под абажура падал на стол, образуя на нем яркое пятно. И в этом пятне лежала черепаха, вяло пошевеливая лапами. Все пришедшие, притихнув, несколько минут молча созерцали ее. Такое им приходилось видеть впервые. Закинув ногу на ногу, Лара Николаевна делала долгую многозначительную паузу, ждала.

— Вы разрешите, я закурю? — наконец спрашивала она, заведомо зная, что возражений не будет. — Это, конечно, порок, но ничего не могу с собой поделать, бессильна! — Последняя фраза произносилась с некоторым кокетством, игрой в голосе: мол, вы меня простите, ведь мы современные люди. — Не возражаете, открою форточку?

— Да, да, пожалуйста!

— Спасибо! — Она поудобнее усаживалась в кресле, по-наполеоновски скрестив на груди руки, затягивалась сигаретой и, стряхивая с нее пепел, легонько пощелкивала ею о панцирь черепахи. — Так я вас слушаю!

— Собственно, мы пришли… Говорят, у вас что-то новенькое? — произносил кто-нибудь из гостей.

— О-о! Об этом еще рано! Преждевременно!.. Поразить мир мы, конечно, не собираемся, но кое-что дадим…

Сереже было неловко топтаться под дверьми, будто он специально тут подслушивает, и он мчался дальше. Да, собственно, ничего больше Лара Николаевна и не сообщала. А вот Сереже не терпелось. Куда бы еще помчаться, с кем бы поговорить? Скорее всего, именно поэтому у него и не ладилось в работе, усилитель самовозбуждался, свистел, как Соловей-разбойник. Сережа перебирал провода с такой скоростью, с которой хорек шурует передними лапами, когда роет норку. И тогда, безошибочно уловив, что он «зашел в затык», к нему подсаживался Буркаев, отбирал пинцет, что-то поправлял в усилителе. И странное дело — происходило волшебство, усилитель, словно испугавшись Буркаева, умолкал. Буркаев уходил, дав Сереже какие-то указания, и тут же Сережа словно испарялся. Но стоило Олегу вернуться, Сережа тут как тут. Олег еще только приоткрывает дверь, а Сережа уже сидит на табуретке.

— Как дела? — спрашивал Олег. Можно было и не спрашивать, Олег точно знал: все указания будут выполнены. Самое удивительное — когда только это Сереже удавалось? Вот так они и работали на пару. Но Сережа не был бы Сережей, если бы не выяснил того, что больше всего его занимало. Он сложил воедино собранные по крупицам сведения, и из них, как в мозаике из разноцветных камешков, вырисовывалась определенная картина. Поделился тем, что узнал, с Олегом. Тот сразу ухватил основную суть технической идеи. Пирамидальный коммутатор представлял собой не что иное, как известный набор ключей, управляемых устройством, которое можно заставить работать по любой программе.

— Да здесь нет ничего принципиально нового! — воскликнул Олег. Он ожидал, что будет что-то особенное. Оказалось — те же узлы, несколько в ином включении.

— Не торопись, — сказал Пекка Оттович. На этот раз он был медлительнее, чем когда-либо. Даже ступал осторожно, словно по тонкому льду. Потер руки. — Не будем торопиться. Но одно несомненно ясно: надо разворачивать фронт работ. И как можно ско-ре-е!

20

Даша не помнила ни отца, ни матери. Ей было пять лет, когда их не стало. Старшую сестру сдали в детдом, а Дашу взяла к себе бабушка. Та жила в старом доме возле Калинкина моста. Жила с незамужней, таких же преклонных лет, сестрой, которая называла себя дамой. Обе они работали в театре. Бабушка — контролером, а ее сестра продавала программки. И та, и другая были заядлые театралки, все разговоры у них велись только о театре. Они знали биографии и всяческие подробности из жизни всех великих актеров, театры называли старомодно, по-петербургски, — Александринка, Мариинка. Взглядами и характерами они во многом сходились, были обе аскетки, чистюли. Этим особенно отличалась бабушкина сестра. Она, например, салфеткой брала салфетку, и только той, второй, позволяла себе взять бутерброд. Жили они на первом этаже, подоконник приходился почти вровень с панелью. И целый день мимо комнаты, в которой играла или занималась Даша, шли люди. Но Даша их не видела, она настолько привыкла к ним, что не замечала. Ничего не имелось у нее тайного, все и всем видно, мимо одного окна идут люди и мимо другого. В комнате почти постоянно находился кто-нибудь из взрослых — бабушка или ее сестра.

Еще с детства Даша полюбила театр. Она ходила туда как в храм. Ей и самой хотелось работать в театре, стать актрисой. Не артисткой — это слово не выражало всей сути того, что виделось Даше, — а именно актрисой. Тут Даша представляла себе Марию Николаевну Ермолову, как она изображена на портрете Серова: величавую, гордую, неподражаемую. Даша любила декламировать стихи Державина, Ломоносова, монологи из Шекспира.

Все окружающее она оценивала по критериям, внушенным ей бабушкой, литературой, театром. Эталоном женщины для нее служили Джульетта, Иоланта, Виолетта. Любовь представлялась неким лебединым озером, где все удивительно и прекрасно. Против того, что не соответствовало ее представлениям, Даша выступала резко, бескомпромиссно, с той простотой и наивностью, которая не терпит половинчатости.

Незадолго до своей смерти бабушка устроила Дашу в техникум. Устроила — в том смысле, что снесла и сдала в приемную комиссию необходимые документы. Даша легко справилась со вступительными экзаменами. Почему именно в техникум, тем более в этот, — она так и не узнала да и не интересовалась. Главное, что не в театральное училище, а остальное не имело значения. Она училась хорошо, однако ее жизнью, как и прежде, оставался театр. На него она тратила большую часть своей стипендии.

В отличие от других девочек-театралок, среди артистов она не имела кумиров, идолов, которых после спектаклей они поджидали где-то у служебного выхода и которым вслед посылали воздушные поцелуи. Для нее таким кумиром был сам театр.

Придя на работу, Даша как бы из одного трамвая пересела в другой. Поначалу она не ощутила перемены. Просто новые лица, и все. А ведь она привыкла людей не замечать, жить своей собственной жизнью, как бы постоянно находясь отгороженной застекленным окном. Но здесь не смогла жить привычно. Если прежде она что-то делала, то лишь для себя: училась, сидела над лабораторками. Здесь же пришлось делать для всех, в общении со всеми. Потому что сделаешь ты или не сделаешь схему — это уже не только твое дело, а дело всех, всей группы, от тебя кто-то может зависеть, хочешь ты или не хочешь, входишь в «сцепление» со всеми. Один настраивает прибор, другой вычерчивает схему этого прибора, третий рисует эпюры, но все это — единая, общая работа, каждый зависит от остальных.

На последнем курсе техникума Даша «выскочила» замуж. Именно выскочила, так неожиданно все произошло не только для окружающих, даже для нее самой. Это случилось через полгода после смерти бабушки. Даша была совершенно одна. Она привыкла к тому, чтобы рядом находился кто-то взрослее и опытнее ее. К тому времени у них в группе появился новый учащийся. Он уже отслужил в армии, три года плавал матросом по рекам Сибири, в погоне за длинным рублем пошастал по Дальнему Востоку. Бывалый, веселый, он с первого же дня начал активно ухаживать за Дашей. «Взял над ней шефство», — как говорил он сам. А Даше именно сейчас нужно было чье-то участие, какой-то близкий человек. И таким оказался Вовик. Она даже сама не могла понять, любила ли его, все произошло неожиданно — и его появление, и первый поцелуй в парадной, ошеломивший Дашу. Все разом. И ей, не подготовленной к любви, подумалось: вот он, единственный, суженый, так помогший ей, снявший с ее души грусть и тягучую боль. Именно такой, веселый, которому все трын-трава, ей и нужен. И поэтому, когда он предложил пожениться, Даша не раздумывала. Ей казалось, что дальше сохранится то же самое: они пойдут в театр, а затем, взявшись за руки, станут до рассвета гулять по набережным, декламировать стихи, потом целоваться, только не в парадной, а у себя дома…

На свадьбе, которая произошла вскоре, потому что они не стали выжидать очередь во Дворце бракосочетаний, а записались в районном загсе, Даша и не заметила, как напился жених, и, когда кричали: «Горько!» — это ее вроде бы вовсе не касалось.

А потом, когда гости разошлись и они с Вовиком остались одни, и произошло все.

После того как это случилось, ошеломленная, перепуганная, дрожащая, Даша забилась в угол дивана и, стыдливо прикрывшись простыней, срывающимся от гнева голосом прошептала, глядя на Вовика:

— Вы мерзавец!.. Вы гадкий!.. Не прикасайтесь ко мне!

А Вовик тут же уснул, как бы ничего и не случилось.

С этого момента он стал чужим для нее. Утром он встретил совершенно иную Дашу, замкнутую, незнакомую.

Так ничего и не поняв, да особенно и не стараясь понять, что произошло, он ушел от нее.

И Даша теперь жила настороженная, робко присматривающаяся ко всем, как будто ее обманули и в книгу ее жизни вклеили чужую страницу.

Оставшись одна, Даша еще нетерпимее стала ко всему, что ей казалось хоть малейшей неправдой, где ей виделась хоть какая-то нечестность. И считала, что в таких случаях надо высказать все до конца, вслух. Это долг каждого. Вот почему с первого же дня появления в лаборатории, куда она попала после техникума по распределению, она с такой беспощадностью обрушилась на Юру Белогрудкина. Хорошо хоть Юра, обладающий мягким характером, мгновенно «адаптировался». «Милочка, ведь я хороший, — не обращая внимания на ее тирады, говорил он. — Девушки любят только хороших. Их много, а я — один. И мне всех их жаль, у меня такое мягкое, отзывчивое сердце, потому я не знаю, кому отдать его, чтобы не обидеть остальных».

И хотя в лаборатории нельзя жить и работать в одиночку, но для Даши и здесь все окружающие были такими же прохожими, как те, которые шли мимо ее окна.

Но незаметно — Даша и сама не поняла, каким образом это произошло и когда, — в ее жизнь вклинился Буркаев. К своему удивлению, она начала замечать, что ей хочется выполнять как можно лучше ту работу, которую поручил ей именно он, хотя он ни разу не похвалил ее. Ей делалось грустно, когда подходили выходные дни и она знала, что два дня не увидит его. Она все чаще и чаще стала думать о нем.

В это время и появилась у них в лаборатории Инна. Красивая, эффектная. Ее рабочее место оказалось рядом с Дашиным. Но Даша всегда ощущала между собой и новой сотрудницей дистанцию. В первый же день Даша увидела у нее кулон из янтаря, внутри которого, в застывшей прозрачной капельке, находился муравей, симпатичный рыженький муравьишка с усиками. Говорили, что такой янтарный камушек стоит дорого — именно потому, что в нем замурован муравей. Но Даше было очень жалко его, и, когда она смотрела на Инну, ей хотелось, чтобы муравьишка вдруг ожил, зашевелил усиками, задвигал лапками, побежал вместе с другими по солнечной полянке. Ей так и хотелось сказать ему: «Ну побеги, побеги!»

21

Из их группы за грибами ехали четверо: Буркаев, Белогрудкин, Маврин и она. Даша сидела забившись в дальний угол крытого брезентом кузова. Ехали уже третий час. Всех сморил сон. В щели сифонил ветер, полоща края брезента. В светлом прямоугольнике заднего борта мелькала убегающая дорога. Темные елочки выскакивали на обочину, как балерины в пышных юбочках. Даше было зябко, почему-то думалось, что именно вот так все и должно быть. Что «все» — она и сама не знала, но чувствовала — вот так. Она была в пиджаке и парусиновой фуражке.

Буркаев тоже не спал. Сидел, не замечая, что Даша смотрит на него. Она сейчас могла смотреть на него, сколько хотелось.

Светлело. Пробелела дорога. Поблекло небо. Машина свернула на проселок и принялась раскачиваться, словно баркас. В кузове все проснулись.

— Что, приехали? — спрашивали тихо.

— Прибыли.

Пока все разбирали корзинки, разминались, укладывали барахлишко, Сережа убежал метров на тридцать. Вот и остальные направились в лес. Даша пошла по дорожке. Она шла, прислушиваясь, что происходит у машины, где остался Олег. Пройдя метров двести, вернулась. Олег переобувался.

— Вы потеряетесь, — сказала она. — Все уже ушли.

— Догоню.

Переобувшись, поднялся и направился в лес, не догадываясь, что она ждет его. И хорошо, что не догадался.

Она опять пошла по дорожке, засунув руки в карманы пиджака, упираясь кулаками в их донышки. Где-то далеко впереди аукались грибники. И там с космической скоростью шнырял по кустам Сережа. Слышалось, как ветки на кустах стегали его с посвистом. Грибы ему попадались громадные, как зонтики.

А вот Белогрудкин собирал только крошечные — он будто доставал их из-под земли, мини-грибочки, ковыряя во мху ножичком.

— Миль пардон, мадам! Я вас немножко побеспокою! Переставьте, пожалуйста, свою божественную ножку.

Даша сдвигалась в сторону, и он чуть ли не на том месте, где стояла она, выковыривал беленький грибочек.

— Благодарствую! Ха-ха-ха!

День выдался жаркий. Появились мелкие назойливые мушки, зашныряли ящерицы. Весь мох под соснами был утыкан горькушками, коричневыми и твердыми, будто сшитыми из кожаных обрезков.

Возможно, от этой жары Даша быстро устала. Хотелось пить. Она пошла в ту сторону, где, по ее предположению, находилась машина. Вышла на поляну и недалеко от себя увидела Олега. Очевидно, он раньше приметил Дашу, шел к ней.

— Духотища! Кваску бы сейчас!

— Мороженого, — сказала Даша.

— Отдохни, — предложил Олег. Даша присела. — Где-то здесь Маврин. Се-ре-жа-а! — Олег поставил корзину и лег лицом на сложенные руки. Рубашка у него пропотела, стала темной на спине.

Даша, помедлив, легла рядом.

— Устраивайся удобнее, — предложил Олег.

И что-то случилось с ней. Неожиданно для себя она положила голову ему на руку, на локоть. Он, кажется, не заметил этого.

А у Даши кружилась голова. И сердце гулко стучало. Она притаилась, чтобы оно не было таким слышным. Щекой ощущала его руку, твердую, мускулистую, ее тепло и что-то особенное в том, что рука такая сильная. Даше хотелось только одного, чтобы подольше не появлялся Маврин.

«Не приходите, не приходите!» — мысленно молила она. Но Сережа уже вышел из лесу и бежал к ним.

— Охотники на привале!..

В город они вернулись к вечеру. Машина шла до института, но шофер останавливался всюду, в зависимости от того, кому и откуда удобнее добираться до дома.

Даша вышла при первой же остановке, ей было безразлично, где выходить.

Шла, помахивая почти пустой корзинкой, дно которой прикрывал папоротник. Поверх него лежало несколько цветочков. Она шла, как ходила после театра, безучастная ко всему окружающему. Поэтому не сразу поняла, чего от нее хотят, когда возле гастронома, где она пыталась обойти компашку из нескольких мужичков, один из них перекрыл ей путь и попросил:

— Девушка, у вас не найдется двадцать копеек?

— Что?

— Виноват. У вас не будет двадцати копеек? Такой случай, не хватило, а домой бежать не хочется.

— У меня только рубль.

— Годится. — Дядька поспешно принял рубль и побежал к приятелям. Что-то сказал им. Те повернулись и, приоткрыв рты, недоуменно уставились на уходящую Дашу.

22

В восьмом часу вечера Олег вышел из института. Он задерживался после работы — возился с усилителем.

Олег любил такие часы, когда ни в комнате, ни в коридоре никого нет, тихо, лишь монотонно гудят трансформаторы на распределительных щитах. Днем этого гудения не замечаешь, а в такие часы оно вроде бы усиливается, да похрустывает перекалившийся паяльник.

Кажется, из института все ушли, но выглянешь в окошко — ан нет, кое-где распахнуты окна, значит, там тоже кто-то задержался.

Олег, наверное, посидел бы еще, но пришел инспектор по противопожарной безопасности, а попросту «пожарник» дядя Ваня, добрый старикан, краснолицый, в большущей, не по росту, спецформе, «кирзачах» и фуражке, которая упиралась околышем в уши.

— Не курите? — обычно спрашивал дядя Ваня. — Горючее в открытой посудине не храните? — Он вытряхивал бумажки из каждой пепельницы, выставлял за дверь мусорную корзину. — Заявка на вечернюю работу ость?

— Есть, есть! — отвечали дяде Ване, хотя заявку на проведение вечерних работ, конечно, никто не подавал. И начинали собираться — надо уходить, неудобно поднести дядю Ваню: а вдруг да проверят — попадет старикану. Домой Олегу ехать не хотелось. Он шел сейчас и все еще думал, почему не работает усилитель, и мысленно как бы обегал взором все проводнички, контакты, одновременно видя и нарисованную на миллиметровке схему.

Размышляя, Олег оказался на оживленном перекрестке, где пересекалось несколько трамвайных путей. Как раз к остановке подходил трамвай. Олег взглянул и вдруг засуетился: какая-то новая, еще не осознанная тревога охватила его. И, только оказавшись в трамвае, он понял, что́ все время тревожило и тяготило его. Трамвай шел на Турухтанные острова.

Народу в вагоне становилось все меньше, а когда трамвай повернул с проспекта, осталось и совсем мало. В основном женщины. Все вроде бы чем-то взволнованные, напряженно-задумчивые. С сумками, у каждой их две или три. На кольце они вышли, но направились не к проходной порта, что была справа, а через голый пустырь к одинокому дебаркадеру. Пустырь недавно выскоблили бульдозером, после дождя глинистая почва подсохла, став похожей на яичную скорлупу, сейчас она с хрустом проламывалась под ногами. Они шли гуськом, затем стабунились на дебаркадере, нахохлившись, отвернувшись от ветра. Над вспененной водой метались чайки. Их переворачивало ветром, вскидывало, как лист бумаги, они снова падали к воде. Перед островом, как бы перегораживая выход в залив, вздымался портальный кран. За ним что-то глухо бухало, словно в земной утробе кто-то возился.

Олег спустился на дебаркадер и встал позади женщин, тоже спиной к ветру. Из-за острова выплыл маленький катерок, пришвартовался к дебаркадеру. Женщины одна за другой стали спускаться на него. Спустился и Олег. Дежурный матрос на катере посмотрел на Олега, но ничего не сказал. Катер, барахтаясь в волнах, поплыл, огибая остров. Волны толкали его в скулы, палуба покачивалась под ногами.

Со стороны залива остров был темен. На краю его, четко выделяясь на фоне подсвеченного городом неба, прямо из воды вздымалось кирпичное здание с башенкой, похожее на замок Монте-Кристо. Под стенами плескалась вода. Левее, по заливу, виднелись еще острова. Между ними и берегом стоял теплоход. Белый, он светился огнями и, казалось, флюоресцировал. Катер шел к нему. На палубе теплохода, на трехэтажной высоте, собрались кучкой матросы из команды теплохода. Все смотрели вниз. Еще катер не подошел к теплоходу, а сверху стали махать, приветствуя тех, кто ехал. Женщины, которые стояли рядом с Олегом, оживились, махали в ответ, узнав кого-то из тех, кто находился на палубе, окликали по имени, здоровались. Катер причалил к теплоходу, на него спустили сходни, и женщины одна за другой побежали вверх. Обнимались с теми, кто встречал их. Олег один остался на катере.

Матрос и на этот раз ничего не сказал Олегу. Катер развернулся, пошел обратно.

Поднявшись на дебаркадер, Олег стоял и смотрел на залив. И думал: как мы плохо знаем то, что с нами рядом. Порой едем за тысячи километров, чтобы увидеть, открыть что-то новое для себя, а вот они рядом, Турухтанные острова. Да знаем ли мы хотя бы, кто такие турухтаны? Почему так назван этот угол?

Насколько же мы нелюбознательны, ленивы. А ведь есть еще где-то Уткина заводь. Где она?

Туда ходит автобус. Олег не раз видел на табличке рядом с номером автобуса наименование этой конечной остановки. Хотя бы в каком это конце города? Что там?..

Олег вышел на перекресток.

— Дядя Олег! Дядя Олег! — К нему бежал Мишка. Следом шла Инна. — Вы к нам? — Мишка схватил Олега за руку.

— Веди себя прилично! — сказала сыну Инна, взяла его руку и освободила из руки Олега. — Кругом машины, а ты мчишься, не смотришь, куда.

— А вы проводите нас ну хотя бы немножко?

— Не болтай глупостей, — сказала Инна. — Дяде Олегу некогда.

Олег повернулся к ней, увидел янтарный камушек, внутри которого сидел муравей.

23

Начальник отдела Суглинский пригласил к себе всех начальников лабораторий и ответственных исполнителей по основным приборам изделия «Гроздь», чтобы самолично непосредственно от них услышать, в каком состоянии находятся эти приборы. Такие сведения могли понадобиться: по изделию в целом что-то не ладилось, и Родион Евгеньевич Новый начал «поднимать» очередную «волну».

— Спасибо большое, — поблагодарил Суглинский приглашенных, когда обо всем переговорили и все уже приготовились расходиться. — Думаю, что мы встретимся еще раз в начале следующей недели. Лара Николаевна просит провести ознакомительное совещание по рассмотрению двух конкурсных вариантов коммутаторного устройства.

— По-моему, рано. Обсуждать еще нечего, — сказал Пекка Оттович.

— Только всякие задумки, — поддержал его Олег.

— Но ведь тем, что задумано, надеюсь, вы можете поделиться! — словно обидевшись, воскликнула Лара Николаевна. — Пожалуйста, мы готовы показать, что у нас есть. Только так и можно работать в одном отделе, с открытым забралом. Возможно, мы откажемся от своего варианта, если увидим, что ваш лучше и перспективнее.

Но Пекка Оттович и Буркаев понимали: что-то здесь не так. Если Лару Николаевну действительно интересовала только техническая «задумка», то можно было просто зайти к Пекке Оттовичу и поинтересоваться, в чем ее суть, зная заведомо, что отказа не будет. Ни Пекка Оттович, ни Буркаев не собирались ничего скрывать. Тем более трудно поверить, что Лара Николаевна откажется от своего варианта, над которым ее лаборатория работала; вполне вероятно, что Лара Николаевна, считала его лучшим из того, что может быть предложено. Может, она надеялась, что после совещания так поступит лаборатория Пекки Оттовича?

В лаборатории Лары Николаевны шла подготовка к предстоящему совещанию (узнал все Сережа), делались специальные демонстрационные плакаты, как и всегда в подобных случаях, броско, ярко, с участием художников-дизайнеров из отдела оформления технической документации.

Зато в лаборатории Пекки Оттовича не делалось в этом плане ничего. Пекка Оттович занял иную позицию.

— У тебя сохранился набросок блок-схемы, который ты показывал мне? — спросил он Олега. — Вот и отлично. Достаточно.

Он считал, что все силы сейчас надо направить на то, чтобы как можно скорее выдать задание в макетную мастерскую.

— Ну, Юра, на тебя вся Европа смотрит! — сказал Пекка Оттович Белогрудкину. — Дерзай!

А просто так он никогда ничего не говорит. Инну с Дашей передали теперь Белогрудкину, в спешном порядке они готовили нужные схемы. Ежедневно Пекка Оттович заходил проверить, в каком состоянии находятся дела. Держа в губах неприкуренную сигарету, стоял и смотрел, как они чертят. Он даже Сережу Маврина «посадил на схемы».

Честно говоря, Буркаев не понимал, чем вызвана такая спешка. Пекка Оттович попросил Белогрудкина поговорить с механиками, чтобы те, не дожидаясь, пока окончательно будут готовы все схемы, уже сейчас начинали работу с эскизов. Он и сам ходил к ним. То обещали сделать все, что только в их силах. Ведь не так часто с просьбой приходит начальник лаборатории.

Спешка со схемами для «макетки» была такая, что Инне и Даше приходилось задерживаться по вечерам. В результате сегодня Инна часа на полтора позднее обычного вышла из института. Она решила пойти на метро, хотя пользовалась им редко. Уже спускаясь в подземный переход, машинально оглянулась и напротив, на одной из дверей Дома культуры, увидела афишу: «Вечер отдыха для тех, кому за тридцать».

«Ха! Забавно! — усмехнулась она. — «Кому за тридцать»!.. Когда же этот вечер?.. Сегодня, в девятнадцать часов».

Она стояла, рассматривая афишу, и подумала, что никогда еще не была на вечерах. Вспомнила, как ее приятельницы по техникуму бегали на танцульки. Для них это был праздник. Веселые, щебетливые, придерживая локтем завернутые в газету туфельки, они стайкой летели в «Промку» или в «Мраморный». Сколько она видела нот таких весело бегущих девчонок. Но у нее никогда не возникало ни зависти, ни просто любопытства пойти и посмотреть, что же там. «Стадные побуждения», — всегда с усмешкой думала она.

Но сейчас ей стало любопытно. Уж не это ли имела и «иду Даша, называя ее несчастной?

Мимо Инны прошли две женщины примерно ее возраста. Они шли, взявшись под руку. Вот еще одна парочка. Проследовал одинокий мужчина.

Инна купила билет и прошла в фойе. Стараясь не смотреть по сторонам, видела всех. Подумала, что, наверное, неприлично женщине идти на танцы одной. Так же, как вечером — в ресторан. И тут же сказала себе: «А! Условности!»

Женщины (как их лучше назвать? Может быть — партнерши?) прихорашивались возле зеркала, поправляя прически. Задрав голову, прошествовал мужчина. «Индюк» — окрестила его Инна.

Лишь раздалась музыка, Инну пригласили танцевать. Перед ней остановился «кавалер». Он был на голову ниже ее, чрезвычайно смущался, держал руки так, как держат футболисты, когда по их воротам пробивают штрафной удар. Лицо пунцово-красное, в капельках пота. Глаза голубенькие, с наивным детским выражением.

— Здравствуйте. А меня зовут Коля, — сказал он, склонив голову набок. — Коля Шумков.

— Здравствуйте, — ответила она. — А меня зовут Инна.

Он продолжал молча стоять, с мольбой глядя на нее.

— Пойдемте танцевать, — предложила она.

— Ага. — сказал он. — Я и хотел это предложить.

— Вот и прекрасно!

— А меня зовут Коля.

— А меня — Инна.

— Очень приятно. Я вас еще приглашу на танец, можно?

— Пожалуйста. Меня зовут Инна.

— Меня — Коля.

Уж такой он был стеснительный. Пот градом катил у него по лицу, и он не успевал вытираться платком.

На следующий танец ее пригласил Индюк.

Он нацеленно проследовал через зал и, став напротив, щелкнул каблуками, уронив голову подбородком на грудь.

— Прошу!

И тотчас повел ее умело, профессионально, изредка подергивая, чтобы она слушалась и повиновалась. На поворотах он фасонно отводил ногу, вырисовывая замысловатый вензель. При этом напевал.

— «Я посылаю вам портрет, я о любви вас не молю…»

— Не отвлекайтесь, — сказала Инна. — Танцуйте спокойно.

Он, хмыкнув, глянул на нее.

— Неврастеничка?

— Вполне естественно.

— Лечиться надо.

— Я и лечусь.

— Я сразу понял, что вы за штучка.

— Для меня вы тоже не составили загадки.

«Какие все дураки! Боже мой!» Она поспешно сбежала в гардероб.

«Вот и Буркаев такой же…»

Но при чем здесь Буркаев?

И, вроде бы делая сама себе вызов, спросила с ехидством: «Что, старушка? Может, ты в него влюбилась?»

24

«Мне это вовсе не надо. Если ему надо, пусть идет, мне все равно», — подумала Инна, когда Олег подошел к ней и сказал, что им в этот раз по пути. Сегодня отпустили с работы в одиннадцать часов: что-то произошло на электроподстанции, потребовался срочный ремонт. В институте остались работать только те подразделения, которым не требовалась электроэнергия. А всем остальным рабочий день перенесли на субботу.

Пока Олег разменивал монету, Инна успела спуститься на эскалаторе довольно далеко. И Буркаеву пришлось бежать по эскалатору. И даже когда он догнал Инну и стал рядом, она не взглянула на него и не подалась в сторону, хотя и знала, что ему стоять неудобно.

— Я в Нарвский универмаг, — сказал он. — Хочу купить маме электромясорубку. У нее старенькая, ручная.

«Конечно, нельзя купить поближе. Например, в Гостином дворе, обязательно надо тащиться в другой конец города», — подумала Инна, но тут же вспомнила, что электромясорубки сейчас в дефиците. Она ожидала, что Олег попытается завести с ней разговор о чем-нибудь — неважно о чем. Но он стоял и молчал.

«И в этом ты не такой, как все, — подумала Инна. — Буркаев, так и есть — Буркаев. До чего же ты неловок!»

Он молчал и в вагоне. Предложил только:

— Садитесь, — указав на свободное место.

Она села, а он стоял перед ней, придерживаясь за верхний поручень. На станции «Невский проспект» в вагон вошло много народу, стало тесно. Буркаев старался прикрыть ее, чтобы не толкнули, напрягшись, удерживая напирающих сзади. Инна достала из сумочки книгу.

— Что это у вас? — спросил Буркаев.

Инна назвала автора популярных исторических романов.

— Это его новая вещь. Читали?

— Нет. Я его не люблю.

Она удивленно взглянула на Олега. Такое ей, признаться, приходилось слышать впервые. Весь город зачитывался этим автором. На «черном рынке» за книгу просили семьдесят пять рублей.

На эскалаторе Буркаев спросил:

— Вы что-нибудь понимаете в мясорубках? Поможете мне?

Зашли в универмаг, затем в соседний магазин электротоваров. Мясорубок в продаже не оказалось.

Пробираясь через толпу возле дверей, Инна увидела Татьяну Полевину, подругу по прежней работе.

— Ой, сколько лет, сколько зим! — обрадовалась Татьяна. — Как живешь? — Она внимательно посмотрела на Буркаева, которого Инна ей не представила. — А я — в кино. Мне сегодня во вторую смену. Эдуард Иванович на работе, я одна дома. Решила этим воспользоваться.

Она называла мужа почтительно, по имени-отчеству. Он был на десять лет старше ее, деловой, энергичный, Работал на каком-то заводе главным инженером. Инна не любила его. Очень уж высокого мнения о себе, самонадеянный, заносчивый. Татьяна вроде бы выполняла при нем обязанности своеобразного домашнего секретаря. Например, когда Инна звонила ей и спрашивала, чем занята, Татьяна никогда не говорила: «Готовлю обед», а отвечала: «Мне Эдуард Иванович поручил готовить обед».

И сейчас она начала привычно для Инны:

— Ты знаешь, Эдуард Иванович порекомендовал посмотреть этот фильм. Очень хорошая вещь. Я специально приехала сюда! Вы не смотрели?.. Идемте вместе… Идем, а? — ухватила она Инну за руку. — Мы так давно не виделись, хоть поболтаем.

Во время сеанса она часто смотрела на часы, а сразу по окончании вскочила:

— Знаешь, он может позвонить, а меня дома нет. Я побежала! — Извинившись, она уехала, на прощание помахав Инне и Олегу.

Они остались вдвоем.

— Вы на чем поедете? — спросил Буркаев.

— На троллейбусе.

Но проехала она только остановку. Дальше пошла пешком. Надолго задерживалась возле афиш. Говорят, будто мужчины иногда останавливают вот таких беспечно гуляющих женщин, пытаются завести с ними знакомство. Сколько вот так Инна одна ни гуляла, с ней подобного не случалось. Она не боялась одна поздно вечером возвращаться домой. Ха, пусть бы попробовал кто-нибудь привязаться!

Она почувствовала, как кто-то подошел и встал рядом. Оказалось, это Буркаев.

— Я решил прогуляться.

Инна только пожала плечами.

Странная прогулка!.. В противоположную от дома сторону. Неужели он все еще не выкинул из головы своей глупости? Буркаев шел рядом и молчал. И видимо, это молчание его нисколько не тяготило. Возле станции метро он попрощался. Инна молча кивнула в ответ.

25

Олег в раздумье стоял у края панели. Напротив остановилось такси. В машине рядом с шофером сидел Мамонт Иванович.

— Куда? — спросил он Олега. — По пути… Садись.

Олег с любопытством посмотрел на него. Он еще никогда не видел его таким. В новом костюме, белой рубашке, при галстуке, в светлой фетровой шляпе. На коленях он держал завернутый в прозрачный целлофан букет цветов, белые каллы. Олег привык, что на даче Мамонт Иванович неизменно ходил в клетчатой ковбойке и трикотажных тренировочных брюках, провисавших сзади, словно пустая торба.

— Куда это вы? — спросил Олег.

— На свидание. Надо ребят навестить. А ты куда?

— К приятелю. Не знаю, дома ли.

— Не очень спешишь?

— Нет.

— Слушай, Олежка, может, съездишь со мной?.. Здесь недалеко.

Олега еще никогда никто не называл этим ласкательным именем. Да и произнесено оно было так, что Олег понял — Мамонту Ивановичу очень хочется, чтобы он с ним поехал. И он согласился.

Машина мчалась по асфальтированному Петергофскому шоссе, справа, совсем близко за камышом, находилась трамвайная линия. По ней, параллельно шоссе, бежали трамваи. Были видны только их крыши да скользящая по проводу над камышами дуга. Иногда камыши расступались, и был виден залив, новостройки по самой кромке берега за камышами.

В одном месте шоссе отклонилось далеко вправо, а трамвайные пути по-прежнему потянулись через тростники. Между шоссе и тростником по заболоченному лугу петлял ручей. Его изгибы угадывались по расположению густых короткоствольных ив. И здесь у залива высились корпуса многоэтажных, еще не достроенных домов-точек. От шоссе к корпусам ответвлялась дорога, вся разъезженная самосвалами. Такси, по указанию Мамонта Ивановича, свернуло на эту дорогу и, покачиваясь, поползло по ней, объезжая ямы, залитые водой, похожей на жидкий раствор. Оно остановилось возле тропки, которая сворачивала в сторону железнодорожной будки. Типовая будка, каких тысячи по стране: в одно окно, над коньком крыши антенна веничком, под окном огород в несколько соток, два куста смородины, утонувшей в траве, покосившийся сараюшко, скворечник на длинном шесте. Перед огородом в ольшанике невысокий холмик, обнесенный оградой, а за ним — обелиск. Братская могила.

Мамонт Иванович расплатился с шофером, отпустил такси. С букетом цветов прошел в ограду, еще за несколько шагов сняв шляпу, положил цветы к подножию обелиска.

— Здравствуйте, ребята. Это я, Мамонт… Олег остановился напротив обелиска, читая надпись на нем. Фамилии и даты рождения погибших и единая дата у всех — день смерти. Мамонт Иванович стоял рядом с Олегом, следил за его глазами и, когда понял, что он дочитал до середины, указал на одну из фамилий.

— Это — я.

И Олег прочитал:

«Иванов Мамонт Иванович. 1904 — август 1941».

Ничего не понимая, Олег повернулся к Мамонту Ивановичу.

— Я и есть, — подтвердил Мамонт Иванович. — На собственной могиле… Тут находилась наша землянка, — указал он на чуть приметную в кустах ямку. — В этот же день, примерно в такое время, — прямое попадание. Тут была линия обороны. — Олег оглянулся. Даже как-то не верилось в это. Совсем рядом — дома, сизая дымка над городом, трубы ТЭЦ, левее — синяя полоска воды и портальные краны. — Положили всех в одну могилу, восемь человек, — продолжал Мамонт Иванович. — По документам и я среди них. А я очнулся только через несколько дней в госпитале в Невской лавре. Как там оказался — и сам не знаю. Домой на меня похоронку прислали. И сейчас еще в столе хранится… Ну, пойдем, — позвал Мамонт Иванович, и они пошли к железнодорожной будке. Там возле дверей стоял мужчина примерно одного возраста с Мамонтом Ивановичем, ждал подходивших. Издали поздоровался с ними.

— А я думаю — придет или не придет?

— Пришел.

— Ну и хорошо. Как здоровьице?

— Пока шмыгаю по земле.

Они прошли в дом. Мамонт Иванович разговаривал, а сам выкладывал из сумки на стол свежепросольные огурцы, помидоры.

Видимо, в доме ждали их прихода, все было прибрано, на столе новая скатерть.

— Мне фронтовую… Сто грамм, — сказал Мамонт Иванович. — Помнишь, как блокаду прорывали? Сто грамм, сухарь из сухого пайка и — вперед! Как выдержали — всегда удивляюсь. Семь суток, можно сказать, и не ели. Ты ведь с волховчанами шел?

— Да, мы на Грантовую Липку, к Синявинским высотам. Это мы рощу Круглую «грызли». По полметра. В первый день с утра до вечера бились, взяли только три траншеи. Там и угодило осколком в грудь. Хорошо, хоть осколок махонький. Тут же ребята расстегнули на мне ватник, из него вата клочьями торчит. Фельдшер осколок вытащил, обернул палец марлей, рану померил. «Ничего, — говорит, — повезло». Наклейку сделал и опять в бой. Сам командир полка, вопреки уставу, скинет полушубок, пистолет в руку и — впереди всех. Как в гражданку. Помню, когда рощу наконец взяли, командир говорит: «Построиться!» Построились. Стоим. Маскхалаты разодраны — траншеи врукопашную брали, лица, руки — все в саже, у кого голова перевязана, у кого что. «По порядку номеров рассчитайсь!» Последний — сорок третий. А в бой уходило восемьсот двадцать. Представляешь — целая колонна. А здесь — группа на снегу. Посмотрел на нас командир, а потом на рощу, где словно белые кочки лежат, пытается сдержаться, а у самого губы дрожат, и слезы по щекам катятся.

— Давай! — тряхнул головой Мамонт Иванович. — Выпьем за них, за тех, кто не вернулся.

После затянувшегося молчания, как бы продолжая прерванный разговор, Мамонт Иванович вздохнул и сказал сидевшему напротив хозяину:

— С каждым годом нашего брата, кто это видел, все меньше остается. Из тех, с кем вместе воевал, я остался один. Решил обратиться с ходатайством в правительство, чтоб меня подзахоронили в этом холме, рядом с ребятами. — Он кивнул в сторону братской могилы.

— Не разрешат, — сказал железнодорожник.

— Почему же? — возмутился Мамонт Иванович. — Фамилия-то моя есть. Выходит, я тут, вместе с ними. Так что никакого нарушения… Посидите, схожу я к ним.

Мамонт Иванович встал и вышел. Олег и хозяин дома, железнодорожник, остались вдвоем. Молчали. Разговор не вязался.

— А твой батя? — спросил железнодорожник.

— Я своего и не помню.

Вернулся Мамонт Иванович. Сел за стол. Долго еще сидели, разговаривали, вспоминали былое, тихонько запели. Ни тот, ни другой не имели голоса. Олег слушал, и песня брала за душу. Сидели два старика, склонившись головами, пели, словно рассматривая что-то в прошлом, в самих себе:

— Хорошая песня, — вздохнул Мамонт Иванович. — Чисто наша, ленинградская. Жалко — исполняют редко. За год по радио только два раза слышал, в День Победы да в день снятия блокады. А в сборниках песен — ни в одном не нашел. А песня-то наша. — И он посмотрел на часы. — Что ж, Олежка, поедем.

26

Дома сейчас для Даши не было жизни. Она жила только на работе. Дома начиналось мучение. Где бы ни ходила, что бы ни делала, она постоянно думала о нем. Забывалась в театре, куда ходила теперь чаще, чем когда-либо, почти ежедневно. А затем шла из театра, размахивая сумочкой на ремешке, не замечая ни прохожих, ничего, добиралась до дома, но не ложилась спать, долго бродила по квартире, читала стихи.

Боже мой! Как превосходно все сказано! «Люби его молча и строго»!

«Безвольно!.. Вот именно! Не в силах ничего с собой поделать, лишь любить, любить! Безвольно, строго и молча!..» Только бы он не догадывался ни о чем. Даша понимала, что каждый шаг ее, каждое движение видит Инна. Правда, всякий раз, когда Даша оборачивалась к ней, Инна сидела отвернувшись, но ее спина — о да, именно ее спина! — по спине можно было понять, что Инна ехидно усмехалась. «А в конце концов, пусть! Пусть!»

Нельзя, чтобы заметил Буркаев. Она называла его только по фамилии, когда думала о нем. Да и в обращении с ним, на работе, никогда не называла по имени-отчеству, хотя к другим обращалась только так. Но он для нее — Буркаев. И это тоже вроде бы отличало его ото всех. Так в ежедневном общении его не называл больше никто.

Ей особенно тяжело было именно сейчас, когда они работали по вечерам, — она не могла пойти в театр. Зато дольше видишь его.

И сегодня Даша не торопилась. Первыми ушли из лаборатории Сережа и Инна. Маврину не терпелось в очередной раз сбегать, в управление жилкооперативами, а Инна спешила домой. Белогрудкин же решил немножко «почистить перышки», каким-то образом сумел договориться с шофером, и тот на директорской машине повез его в сауну.

Даша и Буркаев остались одни. Буркаев продолжал что-то перепаивать в усилителе, а она, тихая, как мышка в норке, работала у него за спиной. Пришел «пожарник» дядя Ваня, кряхтя, достал обрывок какой-то бумаги из-за верстака, вытряхнул из пепельницы мусор. «У нас в комнате не курят», — говорила обычно Даша. Ей всегда бывало как-то очень совестно, когда этот старик, с лицом темным и морщинистым, как ядро грецкого ореха, хрустя всеми суставами, лез за верстак.

— Мы не курим. — И на этот раз попыталась остановить его Даша.

— Это ничаво, — дребезжащим голосом ответил дядя Ваня. — Да так-то оно будет лутше. А то на грех, ядриткин-лыткин… Бумажка-то на вечер есть?

Даша, слегка покраснев, что придется промолчать и тем скрыть неправду, смущенно пригнулась к чертежной доске, но Буркаев неожиданно сказал:

— Нет. Но мы кончаем.

Они вместе вышли за проходную.

— Ты куда? — спросил Буркаев.

— Я? — Она на мгновение замешкалась. — В Приморский парк, — ответила так лишь потому, что в ту сторону сейчас шел трамвай.

— А я, пожалуй, с тобой. Надо отдохнуть. А то такое ощущение, мозга за мозгу полезла.

Они доехали до парка и долго шли затем по асфальтированному шоссе, пустынному в этот час. От шоссе свернули налево. Там, за густыми кустами ракитника, слышались удары по мячу. На берегу Невки, на песчаном пляже, три парня играли в волейбол. Да далеко впереди, у самой кромки воды, пристроившись на бревнышке, сидела парочка.

— Я, пожалуй, искупаюсь, — решил Буркаев.

— Купайтесь. А я пройдусь.

Даша, наклонив голову и глядя себе под ноги, изредка подталкивая носком туфли камушки, пошла пляжем. Не поднимая головы, словно что-то отыскивая на песке, Даша прошла мимо обнявшейся парочки.

Впереди по песку бежал кулик, похожий на темный клубок, в который воткнули две вязальные спицы. Над водой у самого берега зависали чайки, каким-то странным образом удерживаясь на одном месте, оставаясь совершенно неподвижными, лишь поворачивая голову, наблюдали за Дашей.

— После купанья у меня появился зверский аппетит, — сказал Буркаев, догнав ее возле шоссе. — Давай купим чего-нибудь пожевать.

Он купил с тележки пирожков, сразу шесть штук. Вроде бы немного, каждому по три штуки. Но оказалось, это целая гора. Теперь держал их на промасленной бумаге.

— Мы же не съедим все, — рассмеялась Даша.

— Постараемся!

Они отошли к кустам, держа в каждой руке по пирожку.

Было все это как-то очень нелепо и смешно.

— Давай есть, — сказал Буркаев. Он стал торопливо есть, стараясь поскорее справиться с пирожком. И она спешила. Они смотрели друг на друга и смеялись.

— Говорят, в этой части парка собираются пенсионеры, съезжаются со всего города.

— Да-а? — удивилась Даша. Она осмотрелась.

Действительно, были только пожилые люди. На скамейках сидели пожилые женщины, разложив на газетах всяческую снедь, трапезничали. Делали они это неторопливо, подолгу рассматривая разложенное, как шахматист рассматривает фигуры на доске, прежде чем сделать очередной ход. Наконец, выискав приглянувшееся, брали двумя пальчиками и несли в рот, салфеткой вытирая пальцы и снова задумываясь, оценивая позицию. Некоторые же, кому, наверное, не хватило места на скамейках, расположились на траве. По дорожке трусцой пробежали два старичка, оба в белых трусиках и маечках, два этаких сушеных кузнечика. Они бежали и вели беседу. А поскольку они были немного глуховаты, то кричали довольно громко:

— Она пришла ко мне и попросила дать две книги.

— Кто?

— Да эта самая мадам.

— Да когда же это?

— Все в том же семнадцатом году.

«Молодцы, дедульки!» — хотелось крикнуть Даше.

— Побежали, Буркаев! — Она схватила его за руку и потащила за собой.

Он пробежал несколько метров и остановился, смотрел, улыбаясь, как она вальсирует, размахивая сумочкой, прикрывая глаза и повторяя в такт шагов:

— Па!.. Па!.. Па!.. Какой вы трезвый! Буркаев, ну почему вы такой? Па! Пам! Па-па! Полететь хочется!

Они вышли к «городку аттракционов». Здесь было многолюдно. Гремела музыка. Слышался смех, испуганное взвизгивание девчонок на каруселях.

Они остановились возле аттракциона «летающие самолетики».

— Полетим! — предложил Буркаев.

Даше было страшно, но она не могла отказаться. Она никогда еще не «летала» на этих самолетиках, и у нее заранее захватывало дух. Даша села в «самолет», вцепившись в его борта, ждала, когда застегнут крепежные ремни. Зажужжал мотор, самолет начал подниматься, а затем перевернулся и стал падать, и на Дашу, вращаясь, кувыркаясь, понеслись земля, деревья, люди, все, что находилось вокруг, мелькало, кружилось, то появлялся кусок неба, то опять земля, на какое-то короткое мгновение она видела самолет, в котором сидел Буркаев. А когда моторы умолкли и Даша вылезла из самолетика, у нес все продолжало кружиться перед глазами.

— Что, голова кружится? — спросил Буркаев.

— Да. Буркаев, вы глупый!..

— Почему же это?

— Разве вы не знаете, что меня сильно укачивает?

Она поправила волосы, сказала:

— Все. Спасибо, Буркаев. Я должна с вами распрощаться. До свидания. — И побежала.

Затем она шла, зная, что Буркаев уже далеко и не видит ее, и повторяла:

— Я люблю его!.. Я люблю!..

По дороге ей встретилась продавщица, у которой они покупали пирожки. Даша подошла к ней и сказала:

— Послушайте, я влюблена!

— Что-о?.. Ты что, стукнутая? — наконец поняла продавщица.

Домой она вернулась за полночь. Открыла окно. Не зажигая света, ходила по комнате. Она не чувствовала усталости, спать не хотелось. Сколько ходила так, она не знала, не смотрела на часы. Человек появился неожиданно. Остановился у окна, присел на корточки, порассматривал ее и вежливо кивнул:

— Здравствуйте.

Он сел на подоконник.

— Вы кто такой? — спросила она.

— Мечтатель.

— Может, чаю хотите? — предложила Даша.

— Нет, благодарствую… Нетрудно догадаться, что вы влюблены. А можно ли в наше время вообще говорить о любви? Может, это так же странно, архаично, как одинокий мечтатель?

— Нет! — воскликнула Даша. — Любовь существует и будет существовать всегда.

— А что такое любовь? — вздохнув, спросил он. — Вы видите глазом, слышите ухом, а любите чем? Сердцем? Это просто насос, который качает кровь. В нем нет даже нервных окончаний. Я пойду. Извините, мне ботинки немного жмут ноги, сниму их.

Он снял ботинки и понес в руках, зашлепал босыми ногами по асфальту.

— Постойте! Но почему же в таком случае, когда человек любит, он способен перевернуть мир? Он создает симфонии, поэмы! Любовь — это нечто возвышающее, придающее новую силу человеку! Любовь делает его новым, счастливым!.. Мечтатель, где же вы? Не уходите!

Даша выглянула в окно. На улице — никого. И не слышно шагов.

27

Совещание проводилось Самсоном Антоновичем Суглинским в его кабинете.

Когда Пекка Оттович и Буркаев вошли, все участники совещания уже были в сборе. Суглинский, полный, бритоголовый (летом он всегда брил голову, и от этого она казалась очень большой), сидел в углу дивана. С войны Суглинский ходил на протезе. И обычно на время совещаний пересаживался на диван, вытянув вдоль матраца ногу, — так ему было удобнее. За свой стол он попросил сесть Юру Белогрудкина, чтобы тот, если будут звонить, снимал телефонную трубку. И надо сказать, Юра отлично смотрелся за столом начальника. Модная прическа, волосок уложен к волоску, широкий модный галстук, дымчатые, в роговой оправе очки, которые Юра надевал только в особых случаях. Когда раздавался телефонный звонок, Юра снимал трубку, прикрывал микрофон рукой и произносил притаенным, многозначительным шепотом: «У нас совещание, позвоните, пожалуйста, попозднее».

На диване, в другом углу его, поджав ноги сидела Лара Николаевна. Она была в Гимнастерке, туго перепоясанной армейским ремнем, и напоминала девушку-сержанта, какими их представляют в танцевальных ансамблях. Курила, нервно и надолго затягиваясь.

Вся стена напротив была завешена демонстрационными плакатами.

— У вас тоже будет что-нибудь? — спросил Самсон Антонович у Пекки Оттовича.

— А вот. — Пекка Оттович показал микросхему.

— Это все?

— Не успели. Завал по основной работе.

— Ага, — сказала Лара Николаевна. — Это уже в наш адрес. А мы, значит, ничем не заняты?.. Пекки!.. — произнесла она игриво-укоризненно и погрозила ему.

Все знали, что так, по имени, она называет его только на совещаниях, и больше никогда.

— Маленькое сообщение, — сказал Суглинский, очевидно пытаясь этим придать совещанию некоторую непринужденность. — Товарищи, вы уже слышали, но все-таки я напомню. На следующей неделе проводится еще один конкурс, общеинститутский. — И он улыбнулся. — Конкурс домохозяек. «На лучший пирог!» Приглашаются все желающие. Напомните, пожалуйста, своим сотрудницам, нашим хозяйкам. Я думаю, и здесь мы не ударим лицом в грязь! Как, Лара Николаевна?

— В этом я сразу — пас!

— Ага. У вас другое амплуа… Ну, тогда мы с вас и начнем. Прошу! — И он указал на развешанные плакаты.

— С меня?.. — воскликнула Лара Николаевна. — Но ведь это нечестно! Первому всегда труднее. Мужчины, и вы не выручите меня?! Ну ладно, тогда я начну. — И она пошла к плакатам.

— Товарищи! — поднялся с дивана Суглинский, этим давая понять, что вступительная, неделовая часть закончена. В кабинете сразу стало тихо. — Я пригласил вас сюда, чтобы вы помогли мне. Большинство из вас знает, а может быть, и все вы знаете, что в нашем отделе сразу две лаборатории приняли участие в конкурсе по созданию одного из основных приборов наших изделий: коммутатора. Существуют два совершенно разных, непохожих варианта; И оба, по-моему, очень интересны. Который из предлагаемых коммутаторов лучший, это в свое время решит специальная конкурсная комиссия. А цель нашей встречи — ознакомить вас всех с существующими вариантами. Это, как мне кажется, прежде всего просто интересно. У каждого из предлагаемых устройств есть свои преимущества и недостатки. Но автор видит всегда лишь лучшие стороны своего детища и не замечает недостатков. Верно я говорю, да? А мне хотелось бы, в первую очередь, поговорить о недостатках. Может быть, что-то дельное подсказать авторам. Это вторая и главная цель нашей встречи. Поэтому попрошу всех отнестись к услышанному покритичнее. Словом, будем пожестче!

— Уж это — будьте уверены! — сказала Лара Николаевна.

— Тогда прошу! Слушаем вас.

Лара Николаевна обычно все доклады делала мастерски. Она приготовилась произнести первую фразу, но в дверь постучали, и в кабинет заглянул представитель главного заказчика, его сопровождали несколько человек.

— Можно?.. Кажется, мы немного опоздали? Просим прощения!

Суглинский вскинул брови; видимо, для него, как и для Пекки Оттовича, Буркаева и других, появление гостей было неожиданностью.

— Извиняюсь, я забыла вас предупредить, — вроде бы только сейчас вспомнив это и прося прощения, обратилась к присутствующим Лара Николаевна. — Я совсем забыла вам сказать!.. Это я их пригласила. Им тоже будет интересно послушать. Я думаю, можно?

— Да-а, пожалуйста! — кивнул Суглинский.

Представитель заказчика был в институте человек новый, работал совсем недавно и еще не знал в лицо начальников всех отделов. Поэтому он прошел к столу, за которым величаво восседал Белогрудкин, протянул ему руку и отрекомендовался. Белогрудкин оказался на высоте. Он раскланялся, пожал в ответ руку и с достоинством отрекомендовался:

— Белогрудкин! Старший техник.

— Как?

— А вот начальник отдела, — указал на поднимающегося с дивана Суглинского.

Тот, поскрипывая протезом, подошел к представителю заказчика.

— Суглинский. Очень приятно.

Воспользовавшись небольшой паузой, Сережа наклонился к Олегу, шепнул в ухо:

— Ох и хитрая баба! Специально так проделала!

Но Олегу, как, пожалуй, и всем остальным, тоже было ясно, что это не случайность. Лара Николаевна знала, что от лаборатории Пекки Оттовича не будет демонстрационного материала, кроме вот этой миллиметровки. И на гостей произведет более сильное впечатление тот материал, который представила она. А известно, что человеку бывает очень трудно избавиться от первого впечатления. Таким образом, некоторый плюс был уже на ее стороне.

Для Сергея Маврина это совещание представляло особую важность: он пытался хоть по каким-то косвенным признакам уловить, кому в дальнейшем может быть присуждена премия.

По сообщению Лары Николаевны задали всего несколько вопросов. Может, потому, что многое здесь было хорошо знакомо.

Пекка Оттович изложил идею предлагаемого коммутатора в общих чертах. Все вопросы касались трубки. Их тоже оказалось немного.

Олег внимательно присмотрелся к гостям: как ему показалось, сообщение Пекки Оттовича на них произвело более сильное впечатление.

— Ну что ж, — поднялся из-за стола Суглинский. — По-моему, оба сообщения очень интересны. Гостей мы задерживать больше не будем. Перерыв!

— Как? — встрепенулась Лара Николаевна. — Может, послушаем мнение заказчика?

— Перерыв! — улыбнулся Суглинский, этой улыбкой давая понять, что решение принято и изменено не будет. Прихрамывая, он вышел из-за стола. — Перерыв!

28

В коридоре Сережа тотчас оказался возле представителя заказчика:

— Ну как?

Они не были знакомы. Представитель заказчика достал пачку папирос, наполовину вытряхнул одну из них и протянул Сереже:

— Прошу!

Он предпочитал сначала выслушать мнение других, а уже затем высказать свое.

— Нет, спасибо, не курю. Курить — здоровью вредить, как сказал профессор Бэмс. — Сережа обворожительно улыбался.

К ним подошла Лара Николаевна.

— Я вам так благодарна, что вы пришли! — обратилась она к представителю главного заказчика. — Но хоть было интересно? Что вы курите?.. Давайте что-нибудь позлее. Эти сигареты как сладкие карамельки. И какое впечатление у представителя заказчика?

Сереже не удалось дольше послушать, его окликнула Даша.

— Маврин, к городскому телефону! Уже третий раз звонят. У вас что-то случилось дома!

Звонила жена.

— Знаешь… Я не хотела тебя расстраивать… — Она всхлипнула.

— Что такое? — испугался Сережа. У него уже третью неделю болела мать, и он подумал, не случилось ли чего.

— Гришка женится.

— Да как он смел! — закричал Сережа. — В своем уме?! Я откручу ему голову! Ты понимаешь, что ты говоришь?! Может, ты что-нибудь путаешь? С чего это ты взяла?

— Он только что сказал.

— Ты сначала заработай на кусок хлеба! Хоть одну получку получи, а потом и женись. Кто она?

— Из его бывшего класса девочка. Они одногодки.

— Я сейчас еду. Сейчас же беру такси и еду. Сопляк!

«Все на мою голову. Папа, папа. Давай, давай!»

Возбужденный, пунцово-красный, Сережа выскочил на лестничную площадку. Там еще стоял представитель заказчика в окружении своих коллег.

— На минуточку! — попросил его Сережа. — Может быть, несколько нескромный вопрос: каких размеров предполагаемая премия? — хотя Сережа уже слышал об атом. Главный заказчик ответил. Цифры совпадали.

«Неплохо!.. Совсем неплохо! — подумал Сережа. — Это сейчас было бы очень кстати!»

29

Свою «потенциальную невестку» Сережа впервые увидел около года назад, когда Гришка пригласил ее на день рождения. После она бывала у них всего несколько раз, заходила с Гришкой. Высокая, худенькая девочка. Стеснительная, всегда краснела, смущенно повторяя: «Ой, спасибо, не надо, не надо, я сама», — когда Сережа, ухаживая за ней, помогал надеть плащ или, как и перед всеми, кто заходил к ним, забежав вперед, услужливо открывал дверь на лестничную площадку — пока дождешься, когда Гришка успеет открыть, сам сделаешь десять раз. У Сережи все получалось само собой.

Сережа называл ее «потенциальной невесткой» потому, что не предполагал, что это произойдет так быстро. Гришка всё, стервец! Ему не терпится!

— Я ему покажу! — придя домой, тотчас завопил Сережа. — Где он?

Гришки дома не оказалось. Он, как и все студенты-второкурсники из его института, на сентябрь — на время уборочной — был отправлен в совхоз куда-то под Лугу. Сегодня приезжал на полдня, чтобы помыться в бане, взять необходимые вещички, и вот смотался, не дождавшись отца, сообщив матери новость. До прихода Сережи жена уже успела наплакаться и ходила сейчас, зябко кутаясь в пуховый платок.

— Где он? — видя, что Гришки нет, возмущенно заорал Сережа. — Испугался, трус!.. Что это такое, вместо того чтобы заниматься там делом, они любовь крутят.

— Ты это зря, — сказала жена. — Девочка оставалась здесь, работает в институте, так что они даже не видятся.

— А тогда как же? С чего он взял?

— Очевидно, переписываются или договорились заранее.

— Еще лучше!.. С родителями хотя бы посоветовались! Умники!

Сережа решил, пока не поздно, познакомиться с родителями «невестки», выяснить, что это за семья, как относятся ко всему, и, в зависимости от этого, может быть, объединить усилия и действовать сообща.

Он точно знал, что девушку зовут Наташа, но ни фамилии, ни адреса ее не знал, а выяснять у жены не решился, чтобы не говорить, куда и зачем едет. Неизвестно еще, как она все воспримет. Порылся в ящике Тришкиного письменного стола, нашел его записную книжку, а как только открыл ее, сразу же увидел Наташину фотографию, наклеенную на отдельную страницу и, возможно, сделанную для студенческого пропуска. Под фотографией адрес. Ничего больше. Но вполне достаточно!

Был уже девятый час вечера, когда Сережа нашел нужный дом, на лифте поднялся на пятый этаж, позвонил в нужную квартиру. Открыли сразу, не спрашивая: «Кто здесь?» Открыла сама «невестка».

— Вы?!

Сережа успел заранее подготовить улыбку.

— Проходите… пожалуйста…

— Спасибо… Папа и мама дома?

— Нет. Они уехали на дачу к тете Тоне.

«Ага, значит, они пока ни о чем не знают, для них тоже сюрприз! Уже хорошо! Стало быть, с ними еще не говорили. Возможно, только Гришке пришла такая блажь!»

— А вы моего Гришку давно видели?

— Нет, вчера. Что-нибудь случилось?

— Я просто так.

— Он забегал вчера после совхоза, потом поехал домой.

«Вот обалдуй! — подумал Сережа. — Ему некогда переодеться и умыться! Какая срочность!»

— Так что же вы решили?

— Мы?.. Мы решили… пожениться.

Она потупилась.

— А папа с мамой знают?

— Нет.

— Вы стипендию получаете?

— Нет.

— А как же вы собираетесь жить? Вы не получаете, Гришка не получает, на какие же деньги вы будете жить?

— Но разве в деньгах счастье? — спросила она.

— Но и без денег нет счастья. Бесплатно пока тоже ничего не дают.

— Мы собирались пока взять в долг… у вас.

— У меня-а?

— Да. Если вы, конечно, дадите. Гриша сказал, что вы собираетесь купить кооперативную квартиру. А потом, когда мы окончим институт, мы вам отдадим.

— Вот как?! — Сережа не находил, что ответить. Что это — детская наивность или наглость? Хорошо придумано. — А где вы будете жить?

— Пока у вас. Но можно и у нас. Или снимем комнату.

— На эти деньги?

— Да.

— Отличненько! Послушайте, я в свое время сначала окончил институт, затем поработал, чтобы встать на ноги. Мне папа с мамой не помогали. Также и моей жене. Я женился в двадцать семь лет, когда стал самостоятельным.

— Тогда было другое время. Все не так.

— Что же другое?

— Тогда все женились старенькими… Вы не бойтесь, мы не погибнем. А деньги мы вам потом отдадим!

— Да откуда вы знаете, что они у меня есть? С чего вы взяли? — чуть ли не закричал Сережа. — Если я хочу купить кооперативную квартиру, это еще не значит, что я ее уже могу купить! Денежки еще надо заработать! Получить премию! У меня их нет! Поэтому, я думаю, вам следует с женитьбой повременить, пока не окончите институт. Вы и Гришку должны уговорить! Он же болван, ничего не понимает. А вы умная девочка. Женщины все практичнее мужчин. Вы даете мне слово?

— Да.

— Вот и отлично! — Сережа пожал ей руку. — Спасибо! Гришке ни слова, что я был у вас. Ни в коем случае!

«Отличненько!» — думал Сережа, сбегая по лестнице. Такая отсрочка хоть и не меняла сути дела: «Шустри, шустри, предок, сучи ножками, шевели мозгами!» — но все же давала хотя бы временное облегчение.

30

Сереже никто не помогал в жизни: отец не вернулся с фронта, а мать если и хотела помочь, то не могла. Всего добивался сам. Работал и учился. И еще выкраивал время, чтобы кому-то провести электропроводку, напилить, наколоть, натаскать дров, чтобы заработать трояк на кино.

Он учился на вечернем отделении в Институте связи, а его будущая жена — тоже на вечернем отделении, но Авиационного института. Работали они в одном НИИ, поэтому на занятия ездили вместе трамваем «тройка». До Невского им было по пути. Сережа успевал иногда заскочить в пирожковую, купить несколько пирожков и прибежать на остановку, когда «тройка» еще только появлялась из-за поворота. Правда, в этом случае ему приходилось припустить как следует, чтобы вскочить хотя бы в последнюю дверь, пока она не захлопнулась. Затем они стояли в углу, отвернувшись к окну, жевали пирожки. И Сережа старался прикрыть ее не только от посторонних глаз, но еще и встать так, чтобы не толкали. Ему надо было выходить на Невском, но он доезжал до Торгового переулка, и оттуда до института бежал, так как времени оставалось в обрез.

Обычно они договаривались встретиться после занятий. И Сереже приходилось использовать все свое проворство, чтобы на полпути успеть встретить ее и проводить домой. От Невского до ее дома шли пешком. Входили в парадную и стояли на лестничной площадке у радиаторов отопления, отогревали озябшие руки. В трубах журчала вода. Пахло сухой теплой пылью.

По лестнице кто-то поднимался, кто-то спускался. Каждый проходивший внимательно смотрел на присмиревшую в углу парочку.

И сколько было прелести стоять вот так и смотреть на ту, которая тебе всех дороже! Видеть, как она прикладывается то одной, то другой щекой к чуть теплой трубе, а сама смотрит на тебя, как бы вопрошая что-то задумчиво, одновременно желая запомнить тебя.

Ах, милые, добрые парадные!..

Это теперь можно стало в обнимку идти с девушкой по улице, а в то время кто бы себе такое позволил! Теперь здоровенный двухметровый верзила навалится девушке на плечи, обвиснет, и она, как бурлак груженую баржу, волочит его. Называется — он ухаживает. А тогда ты вел ее аккуратно, благоговейно придерживая под руку, действительно ухаживал, то есть ходил за ней. Раньше отдавали девушке свой пиджак, если лил дождь, сами шли в одной «бобочке», которая, намокнув, прилипала к телу. Отдадут ли его сейчас? Скольких ты укрыла от ненужных любопытных глаз, парадная?

А первый поцелуй! Робкий, застенчивый… И она, будто напугавшись, метнулась и побежала по лестнице. А он продолжал стоять, не зная, как теперь быть с колотящимся сердцем. Прислушивался, как она бежит.

Вот она остановилась где-то там, на верхней площадке.

— До свидания.

— До свидания, — так же тихо ответила она. И не уходила.

Тогда он осторожно, неслышно ступая, стал подниматься вверх. Она стояла потупясь, не глядя в его сторону.

— Ты что? — Он взял ее за плечи, почувствовал, как вся она напряглась, замерла. Поцеловал ее в губы, сухие, горячие. Она, испуганно ахнув, кинулась к двери. Дверь хлопнула. И было слышно, как побежала по коридору.

Он спускался обалдевший, не понимая толком, что же произошло.

Затем, через полгода, они пошли в районный загс.

Был июнь месяц. Буйно цвела сирень. В каждом сквере. По всему городу.

Мать проводила до дверей. Предупредила, чтоб не наступили на порог. Но невеста, однако, наступила. Вот поэтому, может быть, теперь всю жизнь и маешься! Тогда они не верили ни в какие приметы.

Районный загс располагался в конце узкого длинного коридора в красном кирпичном здании бывшей гвардейской казармы. По одну сторону — дверь с надписью «Регистрация браков», напротив — «Регистрация смерти». Тогда это показалось очень забавным.

Посредине коридора, между дверьми, стоял круглый стол. За ним девушка лет восемнадцати и парень заполняли каждый свой бланк. Девушка прикрывала от будущего мужа свой бланк рукой.

— Покажи-ка, как твоя фамилия?

— Не покажу!

— Ну покажи! Пожалуйста, — просил жених.

— Все равно не покажу… Не заглядывай!

Несколько часов спустя, в той же самой комнате, где Сергей живет и сейчас, в этой же коммунальной квартире, справлялась свадьба. Да еще какая веселая!

Сохранились фотографии. Сережа, еще молоденький, с буйной шевелюрой, сидит рядом с невестой за столом, заставленным тарелками с винегретом и треской в томате. И — сирень, сирень.

И он плясал. До этого ему ни разу в жизни не приходилось плясать. А здесь все начали требовать: «Сережа! Выйди! Жениха! Жениха! Просим!» И он выскочил, лихой, отчаянный. Ему казалось, что он исполняет лезгинку, но почему-то все кричали: «Жги! Жги!»

31

После перерыва состав участников совещания Суглинский сократил. Он попросил остаться только ведущих инженеров — руководителей групп да начальников лабораторий.

— Остальные могут быть свободны, — сказал он, вежливо поблагодарив их за присутствие. Ясно было, что дальнейший разговор предстоит серьезный.

Первым Суглинский предоставил слово Пекке Оттовичу.

— Мы собрались, очевидно, не затем, чтобы петь друг другу дифирамбы, — начал Пекка Оттович. — Поэтому буду говорить прямо. На мой взгляд, основным недостатком предлагаемого Ларой Николаевной устройства является его громоздкость и, пожалуй, отсутствие существенной новизны.

— Попрошу! — не утерпела Лара Николаевна. — На устройство послана заявка в Комитет изобретений, так что по этому вопросу дадут заключение эксперты.

— Не знаю, что решат эксперты, я высказываю лично свое мнение. По-моему, мы договорились говорить только начистоту. Громоздкость прибора обусловила другой недостаток его: низкую надежность.

— Но это дало возможность получить в устройстве сразу несколько выходов, чего никогда не бывало прежде! — заметила Лара Николаевна.

— Верно. Но на сегодняшний день несколько выходов с устройства еще никому не нужны.

— Это не значит, что не нужны будут завтра! — вспылила Лара Николаевна.

— Но и не значит, что будут нужны!

— Товарищи! Спокойнее, спокойнее! Попрошу как-то сдерживать свои страсти! — вмешался Самсон Антонович. — Дайте друг другу высказаться.

— Я молчу! — сказала Лара Николаевна. Она отошла в дальний угол, к двери, закурила, после каждой затяжки стряхивая пепел в свернутый из бумаги кулечек, который держала в левой руке.

Пекка Оттович отметил еще некоторые недостатки предполагаемого прибора, которые были видны, как говорится, «невооруженным глазом».

— А что скажете вы? — обратился Самсон Антонович к Буркаеву, когда Пекка Оттович сел.

— Все, что сказал Пекка Оттович, верно, — подтвердил Олег. — Но главное — здесь нет, как бы это пояснее сказать, революционного скачка.

— Слово вам, Лара Николаевна, — обратился Суглинский к Субботиной.

— У меня только пара вопросов к Пекке Оттовичу, — скромно сказала Лара Николаевна. — Скажите, какой минимальный сигнал коммутирует ваше устройство?

— Не знаю, это предстоит определить экспериментально.

— Если выйдет из строя трубка, будет ли работать устройство?

— Нет, не будет.

— Вот и все. У меня больше нет вопросов. — Она взглянула на Самсона Антоновича как прокурор, одним вопросом разоблачивший преступника. — Выступать, я думаю, не имеет смысла.

— Все-таки вы скажите, — попросил Самсон Антонович.

— О чем говорить? — пожала плечами Лара Николаевна. — Честное слово, я просто восхищена Пеккой Оттовичем и Олегом! Они мне очень нравятся! Я обожаю людей решительных, отчаянных! Сама я ужасная трусиха! Допустим, что их коммутатор позволит обеспечить исключительные показатели. Я такое допускаю, вещь новая, все может быть. Но трубка разработана не каким-то специализированным НИИ, а почти в кухонных условиях, институтом, профилирующим совершенно в другой области. А стало быть, чтобы такую трубку поставить в изделие, надо, чтобы ее изготовили хотя бы в опытной серии на электровакуумном заводе. На нее должен быть паспорт!.. А на все это уйдут годы. Меня восхищают Пекка Оттович и Олег! Если бы я их не знала, я подумала бы, что они совершенно оторвавшиеся от земли авантюристы. Не придирайтесь, пожалуйста, к слову, авантюристы — не всегда и плохо! Я в восторге от Пекки Оттовича и Олега! Я на такое не способна! Мы ставим более скромные и земные задачи. Наш прибор действительно не обладает высокой надежностью, но выход в нем одного или пусть нескольких каналов не ведет к выходу из строя системы в целом. Мы намерены попробовать внедрить наше устройство в изделие «Гроздь». Конечно, если с вашей стороны, Самсон Антонович, не будет возражений.

— В изделие «Гроздь»? — переспросил Суглинский. Видимо, это для него тоже было новостью.

— Да, такая идея нам пришла сегодня утром. Если она бредовая, мы от нее откажемся. Я не так давно разговаривала с Родионом Евгеньевичем Новым. В принципе у него возражений нет. Но если вы будете против, не будем настаивать. Пожа-а-луйста!

— Нет, у меня возражений не будет, — сказал Суглинский. — Как у Пекки Оттовича?

— У меня тоже.

— Но нам понадобится ваша помощь, — сказала Лара Николаевна Суглинскому. Тот повернулся к ней. — Нам потребуется провести определенные работы в макетной мастерской. И надо, чтобы вы дали механикам соответствующие указания обеспечить этим работам «зеленую улицу». Лишь тогда мы сможем что-то сделать.

И Олег завозился на стуле. Он понимал, что все, о чем говорила Лара Николаевна до этого, является лишь умелым подступом к чему-то главному, и пытался предугадать к чему. Вот оно!.. Их макет будет внедряться в конкретное изделие (внедряться!), следовательно, его необходимо обеспечить всем. Как же иначе!

— Я вам просто обязан помочь! — воскликнул Суглинский и, повернувшись к Пекке Оттовичу, развел руками: дескать, что же здесь поделаешь.

— Правильно, — согласно кивнул Пекка Оттович. — У нас там, как говорится, еще и конь не валялся. Идея верно слишком рискованная. Колорадо!.. — Он улыбнулся чуть заметно, уголками губ. — Но я думаю, нам не следует бросать исследования, если это не помешает выполнению наших плановых обязанностей?

— Конечно!

— У меня лишь одна маленькая просьба: те работы, которые начаты механиками, не следует прекращать, пусть они закончат, чтобы не пропал задел.

— Безусловно!

Вот на этом и попался Суглинский, а вместе с ним и Лара Николаевна, которая тоже согласно кивнула.

Только сейчас Олег понял, почему Пекка Оттович так спешил с выдачей задания в макетную мастерскую, на время велев отложить все остальные работы. И Олег, в который раз поражаясь удивительной предусмотрительности Пекки Оттовича, с восхищением посмотрел на него.

32

На следующий день утром из Межциемса, где начались натурные испытания изделия «Гроздь», на имя Пекки Оттовича за подписью главного конструктора Нового пришла телеграмма: «Поздравляю Сухонина прибор не работает».

— Не знаешь, что это такое? — пригласив Олега к себе в кабинет и передав ему телеграмму, спросил Пекка Оттович.

Олег раз и другой перечитал телеграмму.

— «Поздравляю?! Прибор не работает». Да это же издевательство! Что за тон!.. — возмутился Олег.

Пекка Оттович ходил по ту сторону стола, по своему излюбленному треугольнику, курил, делал редкие затяжки, пряча сигарету в горсточке.

— Надо сходить в лабораторию Нового и попытаться узнать, что случилось.

Но в лаборатории ничего не знали.

— Родион Евгеньевич еще не звонил, — робко, словно оправдываясь, поясняли они.

Если бы это был обычный случай, они кинулись бы на Олега, стали бы орать, что прибор плохо выполнен, поэтому не работает, хотя и вправду толком ничего не знали, но им бы только поднять «шум». Но здесь был слишком неординарный случай, поэтому они пожимали плечами и лишь переглядывались.

— Я пойду к главному инженеру. Может быть, он что-нибудь подскажет? — припугнул их Олег, который и в самом деле был рассержен. — Что это за новая форма взаимоотношений между лабораториями! Насмешка, издевательство?

Сотрудники отмалчивались, никто не проронил ни слова.

— Там ничего не знают, — вернувшись, доложил Олег Пекке Оттовичу.

— Придется ехать, — сказал Пекка Оттович. — Оформляй командировку…

Он здесь же пригласил к себе Гвыздю и попросил:

— Сходите, пожалуйста, в канцелярию и отправьте в Межциемс главному конструктору по изделию «Гроздь» телеграмму такого содержания, запишите. — И он продиктовал. Гвыздя записывала текст телеграммы в амбарную книгу. — Новому. Главному конструктору. Специалист выезжает. Только не забудьте перед фамилией проставить инициалы. А то, не дай бог, как бы не подумали, что на изделие назначен новый главный конструктор, — предупредил Пекка Оттович.

— Все?

— Все.

Гвыздя бросила на Пекку Оттовича осуждающий, полный укора взгляд: «Только за этим и звали?!» — и, нервно передернув плечами, вышла.

В оставшиеся несколько часов до конца рабочей смены, уже успев оформить командировку, получить деньги на командировочные расходы, попросив Маврина «слетать» на вокзал и попытаться достать билет на вечерний поезд (хотя на это не следовало и рассчитывать — слишком поздно спохватились), Олег решил позвонить в Москву Овчинникову, выяснить, как обстоят дела с трубкой. Неизвестно, когда еще раз это удастся сделать. Командировка могла затянуться.

К телефону подошел сам Овчинников.

— Вы нас не забыли? — спросил Олег.

— А вы еще не отказались от своей идеи?

— Почему? — удивился Олег.

— Да знаете, сначала многие интересовались трубкой, а потом больше не приезжали.

— Нет, мы не только не забыли, но даже делаем экспериментальный прибор под эту трубку. Не исключено, что в скором времени мы к вам за ней приедем.

Овчинников молчал.

— Алло! Алло! Вы слышите меня? Алло!

— Да, слышу… — И Овчинников опять надолго умолк.

— Так что ж вы не отвечаете?.. Алло, я не слышу вас!

— Не знаю даже, что вам и сказать… Видите ли… У нас самих осталась одна трубка. Вторая вышла из строя.

— Но у нас все уже запущено в производство, делается макет. Как же нам быть?..

— Подождем… Больше мне вам нечего сказать.

Ну, вот чего еще не хватало! Олег долго сидел, прикидывая, как теперь быть. «Последний экземпляр у разработчика… Да кто тебе его отдаст!.. Но если не будет трубки, так что же, вся работа, которая сейчас ведется, все старания — напрасны?..»

33

В институте умели устраивать и часто проводили подобные мероприятия: то выставка рисунков детей сотрудников института, фотовыставка, и вот теперь — конкурс на лучший пирог.

Выла создана специальная конкурсная комиссия из институтских закоренелых холостяков. Туда попал и Юра Белогрудкин, хотя ему едва ли когда-нибудь угрожала такая перспектива. Оценка комиссией выносилась по трем показателям: вкусовые качества, внешний вид и оригинальность. Каждый пирог выставлялся под девизом, сначала пироги осматривались всеми желающими, затем комиссия должна была оценить вкусовые качества, после чего каждый мог взять себе кусочек. Поэтому конкурс проводили в обеденный перерыв.

Когда Инна пришла в столовую, там, в специально отведенном для конкурса зале, уже толпился народ. Она даже не предполагала, что соберется столько, заглянула просто из любопытства. Самое удивительное, что мужчин оказалось нисколько не меньше, чем женщин. На составленных вдоль стен столах лежали пироги. На некотором расстоянии от столов, вдоль натянутой веревочки, выстроившись в ряд, двигались все присутствующие. Отдельно, группкой, стояли участницы конкурса, волнуясь, посматривали на пришедших, покашливали, на щеках у них, словно ожоги, проступали розовые пятна.

«Боже мой, много ли женщине нужно, чтобы почувствовать себя счастливой! — глядя на них, подумала Инна. — Да чтобы ее похвалили, и все! Женщина всегда остается женщиной!»

Она пошла вдоль столов. Каких только пирогов здесь не было! С грибами, с капустой, с морковью, с урюком, творожники, пироги с килечкой, на которых, будто камушки, лежали картофелины, а рядом из белых волн — долек репчатого лука — высовывали головки эти маленькие рыбки, каждая из которых держала во рту перышко зеленого лука.

В зал вошли члены конкурсной комиссии во главе с Тарасом Петровичем Чижом. Женатый человек, он вошел в комиссию как начальник сугубо «женского» подразделения. Сосредоточенный, серьезный, быстренько пробежал через зал, а за ним, тоже сосредоточенные, — и все остальные. Улыбался лишь один Юра Белогрудкин, который шел последним. Улыбался лучезарно, словно какой-нибудь эстрадный певец, любимец публики, на «бис» вызванный на сцену. Взглянул на столы и остановился в изумлении: «Е-ел-ки зеленые!..»

Комиссия приступила к делу. Переходя от стола к столу, «снимала пробу».

— Угу, угу, — отрезая кусочек и отпробовав его, одобрительно кивал гладкой головой Тарас Петрович.

— Вкусно? — не вытерпев, крикнул кто-то из присутствующих.

— Не знаю, не знаю, еще не распробовал, но очень может быть!

Особо поразил членов комиссии пирог, представленный под девизом, похожим на название музыкального произведения: «Фантазия № 17». Он имел ни с чем не сравнимый вкус. Все долго гадали, что у него за начинка. Ясно одно: это какая-то трава. Но какая? Пришлось вскрыть конверт под этим девизом, и многих несколько озадачило, когда узнали, что пирог начинен… конским щавелем, приправленным какими-то специями.

— Елка зеленая!.. А я думаю, отчего это я вдруг забил копытами? Ха-ха-ха! — восторгался Белогрудкин.

«За оригинальность» пирогу присудили первую премию. Но каково же было удивление всех, когда выяснилось, что автором пирога является Тарас Петрович Чиж. Он тотчас собрал членов конкурсной комиссии, они о чем-то пошептались, и Юра Белогрудкин объявил, что Тарас Петрович из участников конкурса (по его собственной просьбе) исключается, так как является председателем конкурсной комиссии, следовательно, участвовать в конкурсе не имеет права.

— Где вы научились таким чудесам кулинарного искусства? — остановил Тараса Петровича Сережа Маврин.

— О, это мое хобби! Хотя, знаете ли, мне приходится очень трудно — у меня дома тоже исключительно одни женщины: жена, три дочки. Конкуренция, с ума можно сойти!

— Может быть, вы еще и стираете, и полы моете?

— Вполне возможно. Вполне!

После объявления Юры Белогрудкина всем присутствующим было разрешено снять «вкусовую пробу». Эта часть программы оказалась самой оживленной.

От стола к столу с тарелочками в руках переходили женщины, они старались попробовать все. Клали в рот кусочек, смаковали, стояли задумавшись, решая, какому пирогу отдать предпочтение.

Инна вышла из зала.

«Что ж, — думала она. — В этом нет ничего плохого. Женщина должна уметь вкусно готовить, чтобы кормить детей. И мужей. — Иронично усмехнулась: — И эти ненасытные утробы тоже просят есть».

Инна умела вкусно готовить, что всегда отмечали все — и мама, и соседи по коммунальной квартире, в которой она прежде жила. Ей почему-то было досадно сейчас, как в детстве, если тебя не приняли в общую игру. «Приду с работы и испеку пирог», — решила Инна.

После обеденного перерыва у них в комнате все бурно обсуждали завершившийся конкурс. Белогрудкин оказался в центре внимания. Откинувшись, он сидел на стуле, держа руки на животе.

— Это наказание! Три месяца моей самой строгой диеты рухнули в один час!

— Ты отказался бы!

— Ну что-о-о ты! Как я мог? Если просят дамочки. — Взгляд на Дашу. — И, между прочим, весьма недурственные!

Последнее говорилось специально для Даши, чтобы подзавести ее.

— Боже! — поняв это, укоризненно посмотрела она на Юру. — Ты неисправим. — Села к столу. — Надо же, люди умеют делать такие вкусные вещи!

— А чего тут особенного! — отозвалась Инна.

— Вы тоже умеете?.. — смотрела на нее Даша. — Почему же вы не приняли участие в конкурсе?

— Зачем?

Даша долго молчала.

— Но, понимаете, это все равно, что обладать прекрасным голосом и петь только для себя. Это же… Вы губите себя.

«Она опять меня учит!»

— А для кого прикажете петь? — с вызовом спросила Инна.

Даша зарделась, промолчала. Инна тоже почему-то смутилась и отвела глаза.

34

С вокзала Сережа вернулся победителем: он достал Буркаеву билет на сегодня на вечерний поезд, да еще — купейный вагой. Подобное мог только Сережа. Это признали все. От восхищения Даша, не вытерпев, обняла его:

— Вы — гигант!

Посему Сережа считал, что он вправе теперь заняться тем, что его со вчерашнего дня интересовало. Он присел к столу, за которым Буркаев что-то мозговал над схемами, склонился к нему и спросил:

— Как вчерашнее совещание? Быть нам с премией или без?

— А шут его знает! — откровенно признался Олег.

«Счастливчик! — позавидовал Сережа. — Это его, пожалуй, не очень-то и занимает. Что ему! Живет один, комната на одного, а если вздумается, так может поехать к матери в Зеленогорск».

Сережа уже собрался бежать к кому-нибудь дальше, но в дверь постучали, что вообще не практиковалось среди «своих», и в комнату вошел представитель главного заказчика.

— Разрешите?

Сережу точно ветром сдуло, он освободил гостю место.

Представитель главного заказчика, подойдя к столу, поздоровался за руку сначала с Буркаевым, а затем и с Сережей.

— Извините, что я прямо вот так, без предварительного звонка. Может, вы сейчас очень заняты, тогда я зайду в другой раз. Я ненадолго, отвлеку вас на минуточку.

— Да, пожалуйста! — Буркаев привстал, указав на освободившееся место напротив.

— Видите ли, меня вчера очень заинтересовало то, о чем докладывал Пекка Оттович. Возникло несколько вопросов. Хотелось бы кое-что уточнить. Вчера их не задал, чтобы не отвлекать всех участников совещания. Решил зайти к вам сегодня. — Он достал тетрадный листок. Сережа успел заглянуть: не менее десятка вопросов.

Если представитель главного заказчика явился без предварительного звонка, без договоренности, уже в конце рабочего дня пришел с вопросами в лабораторию, не дождавшись завтрашнего утра, — это что-то значило!

Как только гость ушел, Сережа помчался в лабораторию Лары Николаевны, где у него было много друзей, узнать, как они относятся ко вчерашнему сообщению Пекки Оттовича, а главное, не удастся ли выяснить еще что-то новенькое. До конца рабочей смены осталось двадцать минут, и еще кое-что можно успеть. В коридоре Сереже встретилась Гвыздя, которая уже «намылилась» домой.

В лаборатории Лары Николаевны все находились на рабочих местах. Но тоже чувствовалось: скоро конец рабочего дня. Некоторые из девочек-техников польской фиолетовой помадой подкрашивали губы, подправляли ресницы, накладывали на веки «тени», заглядывая в зеркальце, установленное в верхний выдвижной ящик стола, прикрытый наполовину. Его придерживали коленом. В случае чего можно быстро и незаметно задвинуть. Сережи они не опасались и поэтому продолжали заниматься своим делом.

Непосредственным начальником для них был их руководитель группы Семен Викторович Шмель, давний добрый Сережин приятель. Тоже, как и Сережа, слегка лысоватый. Но, как сказал профессор Бэмс: «За одного лысого двух нелысых дают!» Ходил он при подтяжках и в галстуке. Галстук куцый, словно обрезанный наполовину. Верхняя и средняя пуговицы на рубашке расстегнуты, в прорези просматривалась голубая майка.

Кроме прибора, который Семен Викторович разрабатывал, он, кажется, больше ничего и не замечал. Придешь — что-то перепаивает, подкручивает потенциометры, так увлечен, что даже лысина покрылась испариной. Сейчас хоть пляши рядом — все равно не заметит. Поэтому девушки-техники не боялись и его, — он их не видел.

Сережа подсел к нему, задал несколько вопросов, но медлительный Шмель не успел ответить, в комнату вошла Лара Николаевна. Девушки, безошибочно угадав по звукам шагов, что это идет она, успели каждая дружно шевельнуть ножкой и теперь сидели, оправляя юбочки, смахивая с них несуществующие соринки, потому что, если сделать вид, будто убираешь стол, — можешь получить замечание, что до окончания рабочего времени еще пятнадцать минут, можно убрать и после звонка, как это и положено, а если оправляешь юбочку, никто ничего не скажет.

— Сержик! — воскликнула Лара Николаевна, увидев Маврина. — Так кстати! Ты мне нужен.

Сережа проворно вскочил.

— Пожалуйста!

— Нет, в этом нет срочности. Можно и потом, когда ты будешь свободен.

— Я готов!

— Тогда пройдем ко мне в кабинет.

— Сержик, — певуче начала Лара Николаевна, когда они уселись возле стола друг против друга. — Я замечаю, что ты заходишь к нам в лабораторию, к нашим ребятам. Ты дружен с ними, и это замечательно.

Черепашка скребла по столу лапами, оставаясь на прежнем месте. Лара Николаевна потыкала в ее панцирь кончиком сигареты.

— Я хочу предложить тебе перейти к нам в лабораторию. Все, связанное с переводом, формальную сторону, я беру на себя.

От неожиданности Сережа не знал, что ответить.

— Я и не требую немедленного ответа, — поняв его замешательство, сказала Лара Николаевна. — Я знаю, что такие вещи не решаются в один час. Здесь надо основательно подумать. Подумай, а затем мне скажи. Я слышала, ты намерен вступить в жилкооператив. Поэтому такой переход для тебя просто выгоден.

— Вы уверены, что получите первую премию? — не утерпел Сережа, хотя и понимал, что такой вопрос несколько нетактичен.

— Дело даже не в ней. По внедрению нового прибора предстоят длительные командировки. А это тоже деньги. Повторяю, ты можешь не спешить с ответом, времени у нас еще предостаточно. Подумай!..

35

Приехав в Межциемс, Олег сдал в камеру хранения чемодан и сразу же направился на объект, где проходили натурные испытания. Как он и предполагал, прибор оказался исправен. Просто кто-то, случайно или в задумчивости, даже не заметив этого, крутанул на контрольном осциллографе ручку усиления, увеличив его во много раз и, соответственно, во столько же — размер индуцируемого на экране импульса, верхушка которого ушла за верхний край экрана. Любой человек, имеющий телевизор, по личному опыту знает: чем больше в телевизоре ручек, тем неудержимее тянет какую-нибудь повертеть, если даже изображение на экране просто великолепно. Тут какой-то странный закон. Поэтому одно из основных требований, которое должен обеспечить конструктор прибора, это, как говорят, «защита от дурака». Все ручки потенциометров желательно убирать внутрь прибора или хотя бы прикрыть крышкой.

Олег установил потенциометр в нужное положение, и контрольный импульс на экране осциллографа принял необходимые размеры и форму. И стоило из-за этого ехать!

Как раз в этот момент в помещение, где находился Олег, вбежал Родион Евгеньевич Новый, очевидно прослышав о приезде.

— Что это такое! — закричал он. — Ваш прибор не работает! Мы из-за него на три дня задерживаем испытания. Должны сидеть сложа руки! — Он, как всегда, был верен своему принципу: создать как можно больше шума.

— Почему же не работает?! — возразил Олег. — Взгляните на экран!.. Я к прибору еще не прикасался. Просто нужно установить усиление как следует… А если впредь будут еще подобного рода телеграммы, вы к нам больше не обращайтесь. Что это? Как понимать? — Олег передал ему полученную телеграмму.

— «Поздравляю Сухонина. Прибор не работает», — вслух прочитал Родион Евгеньевич. — Тут какая-то ошибка! — закричал он. — Я такой телеграммы не подавал! Там было «Подразделение Сухонина». Переврали! Честное слово! Сейчас проверим! Элеонора Ивановна!

В помещение вошла длинная и тонкая, как вязальная спица, уже не молодая женщина. Она работала инженером, но одновременно выполняла при Родионе Евгеньевиче функции своеобразного секретаря: записывала в специальную тетрадь тексты высылаемых телеграмм и получаемые на них ответы.

— Проверьте, пожалуйста, что мы там послали в институт Сухонину?

Элеонора Ивановна открыла тетрадь точно на нужной странице, словно держала ее заложенной пальцем. Показала запись Родиону Евгеньевичу и Олегу.

— Что я вам говорил! — воскликнул Родион Евгеньевич, повернувшись к Олегу. — Переврали на почте!

Наверное, так оно все и произошло: непривычное слово «подразделение» переправила где-то очередная Гвыздя на более распространенное «поздравляю».

Элеонора Ивановна собралась было уходить, но задержалась, протянув Родиону Евгеньевичу бланк ответной телеграммы:

— Это, наверное, вам?

— Что это? — Родион Евгеньевич выхватил у нее из рук бланк.

«Хреновому главному конструктору тчк специалист выезжает тчк Сухонин тчк».

Родион Евгеньевич перечитал текст, хмыкнул и швырнул бланк на стол. Элеонора Ивановна стояла рядом и ждала.

— Ответ нужен?

— Не надо.

Олег мог поклясться, что сам слышал, как Пекка Оттович продиктовал Гвызде иной текст. И просил проставить инициалы, чтобы не было какой-нибудь путаницы. Единственное, в чем Олег не мог поклясться, что это не специальная проделка Пекки Оттовича. Очень уж похоже.

Телеграмма оказала, сильное воздействие на Родиона Евгеньевича. Он ходил присмиревший. И когда Олег пришел сообщить ему, что собирается уехать, так как считает, что здесь ему делать нечего, Родион Евгеньевич стал чуть ли не умолять его остаться хотя бы на недельку, так как при испытаниях мало ли что может случиться. В прежние времена он с ним об этом и разговаривать не стал бы, просто продержал бы ровно столько, сколько можно пробыть, не переоформляя командировки.

Неделю Олег прожил в Межциемсе, в этом маленьком прибалтийском городке.

Стояла левитановская осень. Весь город был пронизан золотым, исходящим от каштанов и кленов, светом. Казалось, светится все: деревья и тротуары, засыпанные шуршащей под ногами листвой. При полном безветрии листья, отделившись от ветки, кружились в воздухе и беззвучно касались земли. Изредка цокало об асфальт — это осыпались каштаны. Ударившись о мостовую, они раскалывались на две половинки и лежали, как створки раковины-беззубки, а если пошарить под листьями рядом, можно найти два темно-коричневых, словно отполированных, зерна.

Дома вдоль улиц, крытые черепицей, стояли в садах, среди аккуратно подстриженных яблонь, с которых полностью облетела листва, но на почерневших, оголившихся ветках еще висели неубранные крупные яблоки. Пожилые мужчины, и по одежде, и внешностью чем-то похожие один на другого, сметали с асфальтированных дорожек листву; увидев Олега, снимали шляпы и уважительно приветствовали:

— Свейки!

И Олег отвечал им:

— Свейки! Свейки!

По одну сторону от дороги за садами протекала река, делавшая напротив города извилину, напоминавшую букву «омега», огибавшую просторный низкий луг, в центре которого стояли стога сена, а по другую сторону дороги, сразу за садами, вздымались песчаные дюны, за которыми синело море. Между кромкой воды и дюнами простирался пляж, пустынный на десятки километров. Такой чистый, словно ежедневно его подметали с утра.

Но за два дня до отъезда погода резко изменилась. Небо, словно створками, закрыло темными тучами, обрушились ливневые дожди, ураганный ветер в одну ночь оборвал с деревьев листву, распихал ее по грязным лужам и канавам. Синоптики передали, что откуда-то из Скандинавии проник циклон, принес массу холодного воздуха. Сразу стало сыро и неуютно.

Вечером в день отъезда тоже лил дождь.

А когда в полночь Олег проснулся и с верхней полки вагона выглянул в окно, поезд стоял во Пскове. Деревья, крыши домов и все кругом засыпало снегом. Местные жители ходили в валенках, одетые по-зимнему.

В Ленинграде лил дождь, под ногами хлюпало, прохожие шли под зонтами.

36

В институте, подложенная на столе под стекло, Олега ждала бумага: копия приказа начальника главного управления министерства о вынесении строгого выговора главному инженеру одного из крупных смежных институтов «за использование в действующем изделии опытных электровакуумных приборов без согласования вопроса их систематической поставки».

На копии приказа в левом верхнем углу красным карандашом подпись — резолюция главного инженера НИИ.

«Тов. С. А. Суглинскому.

                 Прошу учесть. И не допускать!!!»

В нижнем левом углу:

«П. О. Сухонину. Очень важно! Обратить внимание. Суглинский».

И уже Пеккой Оттовичем копия приказа направлена Олегу.

Олег понял, что это значило. Пекка Оттович еще не знал о последнем разговоре Олега с Овчинниковым. Тем более не знал этого Суглинский.

Олег представлял, в какое себя ставит положение, не сказав им о том, что и у разработчиков-то осталась лишь одна трубка, они ничем помочь не могут, и речи идти не может о каком-то там «согласовании вопроса поставки», тем более «систематической». Но в данной ситуации сказать об этом высшему руководству — все равно что бросить всю работу.

Кроме приказа ждала Олега еще одна неприятность: макетная мастерская приостановила работы по изготовлению их экспериментального макета. На верстаках всюду лежали «корытца» недоделанных блоков. Лара Николаевна пошла к Суглинскому и добилась того, что всех механиков перевели на изготовление экспериментального макета «пирамидального» коммутатора, заявив, что иначе она не гарантирует выполнение в срок обязательств, по ее же предложению включенных в полугодовое соцобязательство отдела. «Да, я тогда, может быть, несколько поспешила, недоучла всего. Но ей-богу же, мы выполним все в срок, только дайте нам „зеленую улицу“!» — клялась Лара Николаевна. И Самсон Антонович распорядился, чтобы механики выполняли работы только для лаборатории Субботиной, приостановив все остальные.

Олег пошел к Пекке Оттовичу: «Как поступить?»

Пекка Оттович поднялся и заходил вдоль стола. Зазвонил телефон, но Пекка Оттович не снял трубку, искоса посматривал на аппарат, дожидаясь, когда прекратятся звонки, затем взял кусок мела и на доске, типа тех, что висят в школьных классах (она висела на стене позади стола, на ней обычно при лабораторных обсуждениях рисовали схемы), крупными буквами начертал:

«Спасение утопающих — дело рук самих утопающих».

— Что, делать все самим? — удивился Олег.

— Видишь ли… — Пекка Оттович положил недокуренную сигарету. — Был один такой удивительный изобретатель — Чарлз Гудийр. Ты о нем что-нибудь слышал?

— Нет, — признался Олег.

— К сожалению, у нас его плохо знают. Этой фамилии я не нашел даже в энциклопедическом словаре. А ему принадлежит открытие вулканизации резины. Где только не применяется резина! А кто знает о Гудийре? Почти никто. Правда, и до него существовала резина, но такая, что затвердевала на морозе и делалась мягкой в тепле. Гудийр решил найти такой способ обработки, чтобы она ни при каких условиях не меняла своих качеств. Он полагал, что этого можно добиться добавкой какого-то вещества. И что только не использовал в качестве добавки: соль, сахар, песок, касторовое масло и, наконец, даже суп. Сейчас это, конечно, кажется смешным. Но перед исследователем тысячи путей. Не всегда так просто найти самый верный и самый короткий. Не получилось — еще не самое главное. Главное — не отчаиваться! Не опускать руки! Только тот добьется успеха, кто его хочет! И у Гудийра случались взлеты и падения. Казалось — нашел! Смеялся и плакал от радости. А потом оказывалось — ошибся. И начинал все сначала. Доходил до такой нищеты, что ослабевал от голода. Все же — искал. Семья его в конце концов не вынесла всего, и однажды дочь в отчаянии швырнула «проклятый материал» в топящуюся печь. Кусок выпал к ногам печально сидящего перед печуркой отца. Гудийр поднял его, чтобы положить обратно в печь, и увидел на краю белую полоску. И понял, чего до этого не хватало: нужна определенная температура нагрева! Случайность?.. На первый взгляд — да. Сам Гудийр никогда не считал это случайностью, а приводил как пример настойчивости и упорства. Я думаю, что он прав. Тому, кто не обладает достаточной настойчивостью, незачем идти в науку. А теперь пойдем и по методу Гудийра смешаем что-нибудь с супчиком, — казал Пекка Оттович, взглянув на часы. — Уже пять минут как обеденный перерыв. Куда пойдем, в буфет или в столовку?

После обеда, прямо из столовой, Олег пошел в бухгалтерию отчитаться за командировку. Возвращаясь, решил заглянуть в макетную мастерскую.

Его всегда поражала удивительная способность Пекки Оттовича в разговоре подвести собеседника к нужному решению; всякий раз получалось, будто ты к этому пришел сам.

Макетная мастерская — подразделение особое. В институте есть опытное производство, экспериментальный цех, тем не менее каждый начальник лаборатории или, по крайней мере, отдела стремится иметь свою мастерскую. В случае необходимости любую мелкую механическую работу можно выполнить не мешкая: нужный специалист под рукой. Говорят, что экономически, в общеинститутском масштабе, это невыгодно, но — удобно.

Все знают о существовании мастерских — куда их спрячешь: гудящие станки, верстаки, другое оборудование, — но делают вид, что не замечают. Тем более что но табелю ни в лаборатории, ни в отделе ни один слесарь или механик не числится, лишь регулировщики высокого разряда или старшие инженеры, которые настолько универсальны, что могут работать и на сверлильном станке.

Любопытный народ подбирается в таких «макетках». Обычно это специалисты высокой квалификации, чаще всего уже немолодые. Это как бы «первые скрипки» больших симфонических оркестров, но возрасту или по каким-то иным причинам покинувшие их. Таким мастерам не нужна специальная конструкторская документация, достаточно набросать эскизик «от руки». Прибежал, «наквакал», что-то, больше нечленораздельно, объясняя на пальцах, как глухонемой, а через час-другой зашел, и пожалуйста, — все готово. Да еще то сделано, что ты и сам не понимал. Но они требуют к себе и особого отношения: электроэлементы, например, должны быть поданы вовремя, и нельзя соваться за пять минут до обеда — лучше пережди, да не забудь как бы случайно прихватить с собой в мастерскую свежий номер газеты «Советский спорт». Все могут покапризничать и немножко покуражиться над инженером-разработчиком, от всех он зависит, а от него — никто!

Макетная мастерская отдела Суглинского находилась на первом этаже, в дальнем конце коридора. С утра она становилась своеобразным клубом. Немножко «потравить», какой-то десяток минут, заходили те, кто привык приезжать на работу рано, задолго до звонка.

Валом валили новоселы. У каждого из них в первые полгода после получения квартиры своеобразный психоз — менять все, что только можно сменить: умывальники, дверные и оконные ручки, краны, замки.

Руководил мастерской на редкость спокойный и немногословный Семен Семенович. Он приходил на работу всегда тщательно выбритый, освеженный одеколоном, в белой капроновой рубашке. Переодевался за ширмой, при этом в щель между шкафом и ширмой было видно, как он, осматривая себя в зеркале, долго и тщательно приглаживал над височками волосы, подправляя их смоченной расческой, и, только убедившись, что они находятся в идеальном порядке, величаво выходил из-за ширмы б синем халате и рубашке-ковбойке.

Весь инструмент у него был хромирован и разложен в специальные футлярчики, оклеенные изнутри бархатом. Вынув из футлярчика, Семен Семенович не клал инструмент просто на верстак, а на специальную стеганую ватную подкладочку. Обычно он никому из желающих самостоятельно изготовить что-либо не запрещал этого. Но для «приблудных» у него содержался другой инструмент, который лежал на верстаке в центре комнаты. Надо — приходи и бери. И такое распределение никому не казалось обидным.

Отвернувшись к окну, Семен Семенович молча работал за своим верстаком, не оглядываясь, что делается у него за спиной. Но в определенный момент он вдруг вставал, подходил к работающему и по-иному закреплял деталь в тисках или менял на сверлильном станке обороты. Все это молча, лишь досадливо поморщась. Неверный звук доставлял ему такую же боль, как маэстро, когда в оркестре кто-нибудь из неопытных музыкантов допускает «киксу».

Сейчас Семен Семенович и другие механики испытывали перед Олегом неловкость, словно нарушили некий своеобразный джентльменский кодекс. Хотя не их вина в том, что пришлось приостановить работы по изготовлению макета для лаборатории Пекки Оттовича, но все равно получалось, что вроде бы они не сдержали взятое на себя негласное обязательство.

— Вот видите, — сказал Семен Семенович Олегу, кивнув на верстак, на котором сейчас стояли другие блоки.

— Ничего, — ответил Олег. — Ну, а сами-то мы здесь работать можем?

— Конечно! Приходите и работайте! Может быть, чем-то поможем. — Тотчас принялся передвигать на верстаке макеты, словно Олег сейчас же собирается сюда прийти.

«Ничего, — глядя на него, подумал Олег, — ничего особенного. Сами помаленечку все доделаем. Не боги горшки обжигают. Сделаем сами!»

37

На выходные дни Инна взяла путевку в институтский профилакторий в Усть-Нарву. Там ее соседками по номеру оказались две женщины намного старше Инны по возрасту. С одной из них Инна встречалась, та работала в сборочном цехе, другую видела впервые. Ей путевку взял муж, его Инна не знала. Даже фамилии никогда не слышала.

Женщину, которая работала в цехе, звали Клавой. Полная, с белыми пухлыми руками, мягкая, как свежеиспеченная булочка, от нее так и веяло жарой. В легком платьице с короткими рукавами. Казалось, выйди она вот так на улицу, над ней заструится парок. Она привезла с собой такое количество сумок, что когда разложила их все, то заняла тумбочку и еще пару стульев. Приходилось садиться на кровать.

Другая, Мадлен, как назвала она себя, была сухощавой, в хорошо отутюженных брючках, с модной прической «сэссун», в ушах — массивные золотые серьги. Кожа на лице у Мадлен гладкая, без единой морщинки, но именно по этой ее ненатуральной гладкости и угадывалось, что Мадлен уже немолода и часто посещает косметический кабинет.

— Пойду посмотрю, что у них здесь хорошего, — сказала Мадлен.

Вернулась она минут через десять.

— Ничего особенного. Но замечательный бассейн. Никого народу, плавают какие-то два мужчины.

Инна много слышала об этом бассейне, побывавшие здесь рассказывали о нем. Она пошла взглянуть. На всякий случай прихватила с собой купальник.

Бассейн построили два года назад, но казалось, что его открыли только вчера. Настолько все чистое, светлое. Возможно, в воду специально добавляли какой-то краситель, оттого она приобретала удивительную голубизну.

Переодевшись, Инна вошла в воду. Парни, оба крепкого спортивного телосложения, наверное, тренировались, плавали по смежным дорожкам в одну и другую сторону. Красиво плавали. Голова в воде, мелькают только чуть согнутые в локтях руки. Залюбуешься.

— Как? — спросила Клава, когда Инна вернулась в номер.

— Прекрасно.

— Не боялись приключений? — улыбнулась Мадлен.

— Нет.

Разговорились. Клава поинтересовалась, в каком подразделении работает Инна.

— Ваш муж тоже в этом институте? — спросила Мадлен.

— У меня нет мужа, — ответила Инна.

Ни Мадлен, ни Клава о семьях больше не говорили. Так, о всяких пустяках.

На следующий день с утра они все вместе поехали в Нарву. Клава решила пробежаться по магазинам. Мадлен направилась на почту позвонить мужу, чтоб не скучал. А Инна решила прогуляться по городу.

По мосту перешла через реку. Осмотрела старинную крепость. Постояла на берегу возле воды.

Большой мост соединял, казалось, две части одного и того же города, но на самом деле городов было два: Нарва и Ивангород.

На одной из улиц Инна встретила Мадлен.

— Вы тоже гуляете? — спросила Мадлен. — Мне муж рекомендовал посмотреть город. Знаете, здесь столько очарования. И дети все такие хорошенькие, чистенькие, просто прелесть.

Дальше пошли вместе.

В профилакторий вернулись лишь к ужину. Клава рассматривала разложенные всюду — и на столе, и на подоконнике — покупки.

— Я сейчас уберу, — засуетилась она. — Совсем избегалась, умаялась. Поесть даже не удалось. А вы что-нибудь купили?

— Нет, — ответила Мадлен. — Я ничего. Зашла в книжный магазин, но ничего такого, что меня заинтересовало бы, не увидела.

— Здесь такие красивые детские вещи продаются, — продолжала Клава перекладывать свои покупки. — Купила вот внучке платьице. Другой — кофточку. Есть хорошие рубашечки для малышей. Или у вас уже взрослые? — При этом она обратилась только к Мадлен.

— У нас с мужем нет детей, — ответила Мадлен.

— Как это? — удивилась Клава.

— Дети связывают по рукам. А так мы где только не бывали! Куда хотим, туда и едем! Крым, Кавказ, Закарпатье. Каждый бархатный сезон — там. Посмотрите на меня! Разве вы дадите мне мой возраст?

— А сколько вам? — поинтересовалась Клава.

— О-о! Об этом женщин не спрашивают! — рассмеялась Мадлен. — У нас есть одна знакомая теннисистка, мастер спорта. Вы взглянули бы на нее до замужества! Шустрая, упругая, как теннисный мяч. Вышла замуж. Появился ребенок. И посмотрите, что с ней стало! Нет, мы с мужем решили пожить в свое удовольствие, не заводить детей.

— Да, ваш поезд уже ушел, — сказала Инна. Она и сама не поняла, как это у нее вырвалось. Но уж очень разозлила ее Мадлен с этим, произносимым, как заклинание, «муж». Конечно, несколько резко получилось. Но так ей и надо, чтоб не хвасталась.

Инна вышла из номера, спустилась на первый этаж, где в киоске продавались газеты. Возвращаясь в номер, она шла коридором, когда в одном из пустых в это время фойе из кресла ей навстречу поднялась Мадлен. Она, несомненно, специально здесь ждала Инну.

— Это жестоко! — подойдя и остановившись напротив, сказала Мадлен. Голос у нее срывался. — Что вы знаете обо мне? Да, собственно, ничего. Тем не менее, это вас не оправдывает. Надо быть осторожнее, чтобы не сделать человеку больно. Да, у нас не будет детей. И это — мой крест! Со мной случилось то, против чего предупреждают медики, но что у молодых женщин все же часто случается. Мы с мужем тогда только что поженились, не были обеспечены. Во всяком случае, так нам казалось. И поэтому, когда мы узнали, что у нас должен быть ребенок, мы решили — лучше не надо. Лучше подождать. Вы понимаете меня?.. У нас больше не было детей. И не может быть. Теперь уже само собой. Вы правы, мой поезд ушел!

Она повернулась и быстро пошла по коридору, почти побежала.

— Мадлен!

— Можете называть меня просто Маня!..

Наверное, надо было догнать ее, остановить, обнять, попытаться утешить. Но Инна не умела этого делать.

38

У Инны беспокойно забилось что-то в душе, когда утром, войдя в комнату, она увидела Олега. Только сейчас она поняла, что все минувшие дни тосковала по нему, но не захотела признаться себе в этом.

— Кто вчера разбросал здесь все бумаги? — раздраженно спросила она, пройдя к своему столу. И тут же подумала, что надо сдерживаться.

Олег стал угощать всех в комнате конфетами «Коровка», которые привез из Межциемса, — у них существовал такой обычай: из командировки всегда привозили что-нибудь.

Он вытряхнул конфеты из кулька на верстак.

— Угощайтесь!

Первым и здесь оказался Сережа. Подошли и остальные. Маврин положил несколько конфет Инне и Даше.

— Пробуйте. Вкусные!

— Как молоденькие дамочки! — тут же добавил Белогрудкин, оглянувшись на Дашу: отреагировала или нет.

— Послушайте, вам никогда не говорили… — повернулась к нему разгневанная Даша.

— Говорили, говорили, милочка! Мне все говорили, — прервал ее Юра.

Даша только вздохнула.

Взяв конфету, Инна вышла из комнаты. В конце рабочего дня она позвонила Татьяне Полевиной.

— Ты сегодня чем занята? Я хотела бы тебя увидеть, — сказала Инна.

— Я все время (собираюсь тебе позвонить. Давай обязательно встретимся! — обрадовалась Татьяна. — Сегодня очень удобно. Эдуард Иванович уезжает на дачу. Я совсем свободна.

Договорились, что они встретятся в половине седьмого в сквере на углу Кировского проспекта и улицы Братьев Васильевых. Татьяна жила недалеко оттуда.

Инна пришла на десять минут позднее, чем договорились, но все равно ей еще пришлось ждать. Татьяна прибежала запыхавшись, вела на поводке пуделя Артамошу.

— Извини, я немного задержалась. Эдуард Иванович решил взять с собой на дачу и Артамона. Позвонил около шести, там у него совещание, ему, как всегда, некогда. Попросил, чтобы я привезла Артамошу к восьми на Московский вокзал. Но мы с тобой еще успеем. Где-нибудь посидим, поговорим. А может, ты поедешь со мной?

— Нет, уволь! — сказала Инна.

— Ну, все равно, времени у нас еще навалом! Успеем посидеть и поговорить. Бежим скорее!

Они зашли в ближайшую мороженицу. Артамошу оставили на улице, привязав к поручню у окна, а сами сели за столик напротив. Артамоша их видел, подпрыгивал, просился к ним. Или сидел, часто переступая передними ногами, поскуливая, колотил по асфальту хвостом.

— Не обращай на него внимания, тогда он успокоится, — сказала Татьяна. — Как ты живешь?.. Девушка, если можно, пожалуйста, побыстрее! — попросила Татьяна официантку, которая обслуживала их. При этом она все время посматривала то на дверь, то на часы. Спрашивала то одно, то другое, не дожидаясь ответа. — Как там Мишка? Наверное, уже большущий?.. Вы где в этом году отдыхали?

— Ну хорошо, а если ты не придешь на вокзал к восьми? — перебив ее на полуслове, спросила Инна. — Тогда что?

— Что ты? — ужаснулась Татьяна, глянув на часы.

— Поедет на следующем поезде. В конце концов, сам мог бы зайти домой и забрать собаку.

— Я же говорила, у него совещание.

— Да нет у него никакого совещания! Так же, как мы с тобой, сидит сейчас где-нибудь с приятелями. Просто лень приехать. Ты плюнь и вообще не езди. Хоть один раз.

Татьяна даже подскочила, словно Инна собиралась ее удерживать.

«Вот он, удел замужней женщины!» Инна вспомнила, как несколько лет назад, еще до замужества, Татьяна трижды сильно влюблялась. Двух первых ее ухажеров Инна не знала, а третьего видела как-то. Теннисист, мастер спорта. С ним Татьяна познакомилась, когда он приезжал на соревнования. Затем несколько раз самолетом летала к нему, кажется, в Сухуми, одалживая на это у знакомых денег, закладывая вещи в ломбард. Летала всего на два выходных дня. Ее отговаривали, убеждали, что этого не надо делать, но она все равно летела. В ту пору Татьяна казалась Инне очень независимой, самостоятельной, а вот теперь — рабыня.

— Ладно уж, беги! — сказала Инна. — Я здесь расплачусь.

— Да-а?.. Бегу!.. Уже опаздываю! Ты извини, посидим как-нибудь в другой раз! Обязательно!

Инна сидела, поджидая официантку, чтобы расплатиться.

— Здравствуйте.

Она и не заметила, когда к ней подошли, и вскинула глаза, лишь когда поздоровались.

— Здравствуйте.

Напротив стоял Коля Шумков. Тот самый, с которым она познакомилась на вечере во Дворце культуры. Так же, как и в тот раз, он стоял, склонив головку к плечу, смотрел на нее васильковыми глазами.

— А, здравствуйте, Коля!

— Вы меня узнали?

— Конечно, узнала.

Коля сел и молчал, заметно тушевался, не зная, о чем говорить. Она помогла ему.

— Вы по-прежнему бываете во Дворце культуры?

— Нет.

— А чего же вы?

Коля пожал плечами.

«Из него, наверное, получился бы идеальный муж», — подумала Инна. И ей пришла в голову озорная мысль. Такое она могла позволить себе только сегодня, сейчас, после шампанского.

— Послушайте, Коля, а вы не хотели бы на мне жениться?

Он печально посмотрел на нее и вздохнул.

— Я женат, — сказал Коля. — От меня ушла жена.

— Как?

— Ушла, и все. Как уходят. У меня нет жены, хотя формально я женат.

«Это новость!» — удивилась Инна. Почему-то ей ив голову не могло прийти, что он может быть женатым.

— Ведь от кого-то уходят, если к кому-то приходят, — он говорил это с такой болью, которой неудержимо хочется поделиться с любым, пусть случайным, незнакомым, далеким собеседником, который уйдет, и все, а тебе, оттого что поделился, может быть, хоть немножко станет полегче. — Ушла к офицеру, летчику.

— Что ж вы, Коля? Надо быть решительнее, смелее, — Инне казалось, что она понимает, почему именно так произошло. И может поучать его, как взрослый ребенка. С ней-то уж никогда бы подобного не случилось. — По-моему, вы слишком робки, скромны. В наше время это недостаток. Надо действовать решительнее. Решительнее добиваться того, чего ты хочешь.

— Что ж поделаешь, я ее любил, а она меня — разлюбила. Тут нет законов, — грустно заключил Коля.

«Нет, ты просто хлюпик. Просто робкий, конфузливый человек», — подумала она.

Их прервала официантка.

На уголке стола лежали приготовленные Инной деньги, она подождала, пока официантка заберет их, и только после этого встала.

— Я провожу вас немножко, можно? — Коля тоже поднялся.

— Пожалуйста. Я на метро.

На несколько секунд задержавшись у зеркала в фойе, Инна вышла на улицу. Коля ждал ее, стоял, склонив голову к плечу. Они пошли. Инна впереди, вскинув подбородок, расправив плечи, словно шла не к метро, а к трибуне. Коля брел следом. И Инна продолжала поучать его, словно своего Мишку, уверенная, что это, несомненно, принесет Коле пользу.

— Надо быть заметнее, Коля. Не таким робким. Смелее!.. Послушайте, дайте мне ваш телефон. Я вам позвоню.

— Пожалуйста. Вот моя визитная карточка.

— До свидания, Коля.

Пожав ему руку, с трудом удержавшись, чтобы не погладить его по голове, она прошла через турникет и долго махала рукой, пока эскалатор увозил ее. И только когда Коля исчез из виду, она глянула на визитную карточку, которую держала в руке.

«Шумков Николай Петрович. Каскадер. Киностудия „Ленфильм“».

«Что-о?! Каскадер?! Не может быть!..»

39

Вернувшись домой, Инна вошла в комнату и остановилась. За столом рядом с Мишкой сидел Буркаев.

— Но я же вас просила не приходить к нам.

— Я к Мишке. Забыл вас предупредить, что он вам звонил. Просил у меня детали для детекторного приемника.

— Да, просил! И дядя Олег принес. Чего ты, правда, мам!

На столе дымил паяльник — видимо, Буркаев принес и его. Всюду были разложены радиодетали.

— Я ухожу, — сказал Олег.

— Вы мне не мешаете.

Инна вышла в кухню. Мишка выбежал следом за ней.

— Мам, ты чего? Ведь это я его позвал. Честное слово! Честное октябрятское! Чего ты?.. Он хороший!

— Ничего.

— А что, никому нельзя ко мне прийти? Всем друзьям? Так, да?.. Тогда я сам буду уходить!

— Уходи. Получишь деру.

— А что, ничего нельзя?.. Ты посмотри, мы уже почти сделали приемник!

«Мальчик тянется к мужчине, начинает искать сильную личность, — подумала она. — Ему нужен отец. А что же, мать больше не нужна?.. Нет-нет, нужна!.. И будет нужна всю жизнь!»

Он будет прибегать к ней в любую тяжелую минуту, как прибегал прежде, ушибив палец. Он станет прибегать к ней всегда, когда в жизни ему придется тяжело, но все равно заложенное природой берет свое: ему надо знать, как строгается доска, как насадить червяка на крючок, чем рубанок отличается от фуганка, многое другое, чего она, Инна, не знает.

Видно, не случайно в индейских охотничьих племенах мальчиков по достижении определенного возраста отправляли в глухие отдаленные места, где они находились в суровых условиях среди одних мужчин.

Одной ее Мишке мало. Она не сядет с ним делать приемник, не пойдет на лыжах, не полезет на дерево. А ему все это надо!

Она слышала, как однажды выступал по телевизору известный писатель и на вопрос, что он считает одним из основных недостатков современной школы, ответил: мало учителей-мужчин.

В коридоре раздался звонок. К Мишке пришли его приятели. Он проводил их в соседнюю комнату, — очевидно, показать новинку. Они о чем-то шептались, затем Мишка крикнул:

— Мам, я пойду!

Возможно, надо его не отпускать? Инна сама теперь не понимала, что надо и что не надо.

Когда она вошла в комнату, Буркаев стоял у стола.

— Подлизываетесь к моему сыну? — с усмешкой спросила Инна.

— Нет, — сказал Буркаев. — Не к нему. — И легко приобнял ее за плечи.

«Поцелуй, поцелуй! — напряглась Инна. — И тут же получишь пощечину».

Но он постоял так и снял руки. И этим вроде бы обманул Инну. «Трус! — с издевкой подумала Инна. — Все вы, как один, трусы!»

40

Инженеры, как и вообще все люди на земле, делятся на «безруких» и «рукастых».

«Безрукие» — это те, кто сам ничего не умеет сделать толком, ни припаять как следует, ни завинтить винт, не говоря уж о чем-нибудь более серьезном. Такой «безрукий» если начнет паять, то паяльник у него перегревается, канифоль фыркает, и олово плюется белыми горошинами.

А у «рукастого» все делается ловко, словно играючи, па́йки все одинаковые, будто рисовые зернышки.

Олег относился к «рукастым». Возможно, потому, что большую часть жизни, начиная с детства, прожил за городом, где ему приходилось делать все: наточить пилу, починить велосипед, поменять старую электропроводку, посеять морковь и редиску, прополоть грядки, — да разве все перечислишь!

Сережа тоже мог кое-что сделать. Поэтому они вдвоем работали теперь в макетной мастерской, доделывали «корытца». Даша и Инна в лаборатории занимались монтажом готовых блоков.

А вот Юра Белогрудкин был совсем не из «рукастых». Он действовал в своем стиле: почти целый день висел на телефоне, звонил то какой-то «кисоньке», то какой-то «лисоньке», то какому-то Степану.

«Кисоньке» он говорил:

— Милочка, ты совсем разучилась мышек ловить! Неужели так трудно вам смонтировать два каких-то блочка? Я обижен!.. Ирисочка, я сейчас к тебе подойду. Ты уж не расстраивай меня!.. Почему «ирисочка»? Не могу же я тебе сказать по телефону, что ты самая сладенькая. Ха-ха-ха!

Со Степаном он разговаривал по-иному:

— Степан, ты нахал! Мне тебя даже стыдно слушать. Некому смонтировать два блочка? Это несерьезно!

При этом он и трубку держал иначе: словно ухватив бедного Степана за горло, и тот вытягивал шею и верещал тонким, как у Буратино, голосом.

Механики, по мере возможности, всячески старались помочь Олегу и Сереже, и не по собственной воле им пришлось отложить изготовление блоков. То подходили, чтобы просверлить отверстие, то услужливо подавали нужный инструмент. Семен Семенович молча поднимался из-за верстака, ничего не говоря, брал из рук зубило, как-то чуть по-другому разворачивал его, пару раз — тюк-тюк! — «ручником», и зажатый в тиски кусок железа словно срезало бритвой.

Известно, что в пиковых ситуациях человек может сделать больше, чем в обычных условиях. Позднее Олег поражался: как на такое рискнули!..

В самый канун ноябрьских праздников макет «задышал». В институте уже началась предпраздничная «генеральная» уборка, чистили шкафы, выбрасывали ненужный хлам, рабочие по двору и плотники вывешивали на фасаде главного институтского корпуса праздничные транспаранты, а они еще возились у верстака, спеша, зная, что все равно скоро придется все оставить. Но хотелось что-то еще сделать. В таких случаях, как перед экзаменом, всегда не хватает одной минутки. Кажется, еще бы немножко — успел…

И он «задышал»!

Это был праздник.

Теперь можно заняться и приборкой. Ее провели быстро.

— Ну что ж, ребята, надо бы отметить такое событие! — предложил Юра.

Решили в обеденный перерыв не идти в столовую, а посидеть всем вместе в своей комнате. Минут за десять до обеденного перерыва Юру Белогрудкина отправили в буфет в главное здание принести чего-нибудь к чаю. Тем временем «девушки» приготовили стол: освободили от приборов верстак, застелили его калькой, расставили на нем тарелки, чашки, достали из «заначки» электрочайник. Обычно он стоял в углу под верстаком, прикрытый приборами. Пользоваться в лаборатории чайниками запрещалось инструкцией по противопожарной безопасности, за выполнением которой следил дядя Ваня. Но эту инструкцию иногда нарушали. И не видели в этом большого греха. Да право, как объяснишь радиоинженеру, что можно по восемь часов гонять включенным сложнейший электроприбор, но нельзя на какие-то двадцать минут включить чайник? Тот, кто составлял инструкцию, над этим, наверное, не задумывался.

Белогрудкин принес десятка полтора пирожных, самых разных, на любой вкус — и заварных, и «картошку», и «безе».

— Свеженькие, как… — Он посмотрел на Дашу.

— Юра!

— Молчу, молчу!.. Ни слова!.. Ха-ха-ха!

— Вы в своем репертуаре, — покачала головой Даша.

Сережа разлил всем чай.

И неожиданно — стук в дверь. Поспешно, специальным кодом. Открыли, и в комнату вбежал Пекка Оттович. Взглянул на стол.

— Это что такое?.. Нарушение инструкции! Немедленно все убрать! Быстренько, быстренько… Где моя чашка?.. Пирожное Какое вкусное! Кто покупал? Конечно, Юра. Ну смотри, Белогрудкин, чтоб это было в последний раз! — пригрозил ему. — Попадешься ты мне!.. С праздником, братцы!..

А хорошо, ребята!.. Может быть, и складывается коллектив вот из таких больших и малых мероприятий. Может, нам и нужно, чтобы нас немножко пожурило начальство и чтобы была у всех какая-то единая маленькая тайна. Может быть, так, а?

— Сегодня прощается. И только потому, что у вас большое событие: «задышал» макет, — сказал Пекка Оттович. — Теперь с ним придется поднажать. Времени но осталось.

— Очень мало, — добавил Сережа.

— Совсем нет! Но надо успеть. Обидно именно теперь не успеть. Хотя придется очень трудно.

И в том, что говорил Пекка Оттович, а главное, как говорил, почувствовалось — он что-то умалчивает. Что-то знает, но это еще рано или нельзя обнародовать.

После этого «девушки» быстро убрали стол. Обеденный перерыв еще не кончился, и «мужики» потянулись в кабинет Пекки Оттовича. Разговор обычный: об автомашинах, о рыбалке. Заскочит кто-нибудь из «комплексников» — к празднику они обычно возвращаются из командировок, — и сразу же начинается: «Ну как там?» Обязательно забежит ведущий инженер из соседней лаборатории Юра Шведкин. Всего на одну секунду: все выдавшееся свободное время он использует с толком: просматривает картотеку или учит английские слова. И сейчас ухватил последнюю фразу разговора.

— О да! Диета по Бреггу — это великое дело, Пекка Оттович! Великое дело! — Скребанул расческой ото лба к затылку и поскакал, перебирая в руке листочки, каждый размером с марку, на которые выписаны английские слова.

На этот раз Олегу не довелось побалагурить вместе со всеми: его вызвали к телефону.

— Дядя Олег, это вы? — в трубке послышалось всхлипывание. — А это я, Мишка. Там мамы нет рядом?.. Она не слышит? Только ей не говорите, что это я. Вы не могли бы спуститься сейчас вниз? Я вас подожду.

— Да иду, — ответил Олег, сразу заподозрив неладное.

Мишка прятался за углом. На тот случай, если выйдет Инна. Увидев Олега, бросился к нему.

— Дядя Олег! Дайте, пожалуйста, мне в долг пять рублей. Я потом отдам!

— Зачем тебе?

— А вы умеете ремонтировать замки?

Из закатанных рукавов Инниного плаща, в котором был Мишка, торчали измазанные сажей и масляной краской руки. Лицо тоже в саже и краске.

— А что?

— У нас произошел пожар!

— Как это «произошел»?

— Я делал ракету, потом ушел на улицу, а там почему-то и загорелось. Но погасили. Только пол на кухне немножко прогорел. Я там уже все закрасил! Соседи прибежали, выломали дверь… Испортили замок. Надо сделать другой, пока мама не пришла. Я видел, такие продаются!

— Подожди, я сейчас позвоню начальнику, отпрошусь, — сказал Олег, направляясь к проходной.

Мишка бежал следом.

— Может, там еще что-то сгорело?

— Еще немножко мои штаны. Но их можно починить.

41

У Сережи заболела мать. Ночью ей стало плохо. Вызвали «неотложку». Врач снял кардиограмму, сделал уколы, сказал, что, если сильные боли не пройдут, вызвать «неотложку» еще раз, а пока — лежать, лежать, не вставая, никаких резких движений. После уколов мать уснула, а Сережа сидел рядом, прислушиваясь к ее дыханию.

Обычно в выходные дни встают поздно, а сегодня поднялись все спозаранку. Готовились к демонстрации: надо успеть доехать до предприятий, пока не закрылось трамвайное движение по центральным магистралям.

Еще накануне Сережа купил для всех подарки. Жене и матери по коробке мармелада, дочке шоколадку и три надувных шарика, а Гришке «чертика». Правда, с подарком для Гришки получилось не совсем удачно. Гришка «чертика» не взял. Лишь усмехнулся, взглянув на Сережу.

— Ты что, батя!

— Дай мне, дай мне! — попросила дочка. Ростом большущая дылда, на голову выше Сережи, а умишко еще детский. Забралась в чулан, чтобы не мешать бабушке, и забавлялась там «чертиком».

Через полчаса все разошлись. Первым — Гришка. Пораньше побежал к невесте, чтобы с ней вместе поехать в институт. Тут ему не лень! Зато дважды надо напоминать, чтобы вынес мусорное ведро. Умчалась со своими подружками дочь. Ушла жена. Сережа с матерью остались одни.

— Шел бы и ты погулял, — предложила мать. — А я полежу здесь одна. Мне так даже лучше.

— Что ты, мама. Может, тебе что понадобится.

— Ничего не надо.

У соседей слева и справа работали телевизоры. Передавали праздничный репортаж с Дворцовой площади. Диктор рассказывал, как войска готовятся к параду. На кухне бряцали кастрюлями, смеялись, в ванной шумела вода. По коридору, шаркая шлепанцами, гулял уже с утра подвыпивший пенсионер Сидор Иванович. В таком состоянии он любил поспорить, ввязывался в каждый разговор. Ему неважно, о чем говорят, главное — возразить.

— Как мать? — спросил Сидор Иванович, увидев в коридоре Сережу. — Ты, понимаешь, врачам не верь. Лучше без них.

Сергей промолчал, и Сидор Иванович отправился на кухню поучить хозяек, как надо готовить обед. Теперь оттуда слышалось его разгоряченное:

— Что-о? А я тебе говорю: нет! А я тебе говорю: да!

— Может, тебе что-то нужно? — вернувшись, снова спросил Сережа у матери.

— Включи телевизор, — Сергей понимал, что она просит это сделать только ради него, полагая, что ему с ней скучно.

Он включил телевизор, сделав звук потише. Но она не смотрела передачу, и Сережа выключил звук, оставив только изображение.

— Сядь поближе, — попросила мать. Сережа сел. Она взяла его за руку.

— Сереженька, ты помнишь, как мы с тобой жили в эвакуации?

— Конечно.

— Я один раз вам с Тимкой сшила рубашки из плащ-палатки, купила на толчке. У нее один край был опален или чем-то залит. Вся зеленая, а это место желтое. Я выкроила кусок, который почище, сшила из него Тиме, как старшему, а тебе уж из того, что осталось. Перед рубашки зеленый, а спина — желтая. Ты тогда обижался и плакал.

Нет, Сережа этого не помнил, забылось.

— И всегда я тебя не баловала. Все — старшему. Что получше — то Тиме… Теперь Тима далеко, а я — с тобой. Опять обижаю тебя, мешаю тебе.

— Да что ты, мама! Что ты говоришь?!

— Нет, это несправедливо! И тогда, и сейчас. Почему-то мы всегда меньше всего делаем добра тем, кто нас больше всех любит. Подожди, не возражай мне… У тебя стали взрослыми дети. Гриша женится, приведет жену. Потом у него появятся дети. А я буду только мешать, старуха!..

— Что ты, мама!

— Кому я нужна!

— Ты мне нужна, мне! В первую очередь — мне!

— Кажется, у индусов существовал такой обычай — после шестидесяти лет человек уходит в джунгли. И это правильно… Я мешаю вам.

— Скоро у нас будет трехкомнатная квартира. У молодоженов — комната, и у тебя — своя.

— Я же вижу, как тебе все это нелегко дается. Семья — пять человек, и только двое из них работают.

— Я скоро получу хорошую премию. Первую премию по конкурсу. Я тебе только не говорил этого. Потому что опасался сглазить. Тьфу, тьфу! Первая премия у нас почти в кармане! Теперь однозначно! Наш прибор заработал! Такого прибора нет больше ни у кого. Это новое слово в технике!

По телевизору показывали демонстрантов. Они проходили площадь. Мужчины, посадив на плечи, несли ребятишек, и те махали флажками, смеялись, что-то кричали.

…Странно, но он совершенно не помнил эту, сшитую из разных по цвету кусков, рубашку. Бывает так, что кто-то рассказывает, и у тебя всплывают воспоминания, словно эпизоды недавно просмотренного фильма. Но про эту рубашку он не помнил ничего, все начисто выпало из памяти. Но зато помнил многое другое. И так, будто это происходило только вчера.

Помнил, как они эвакуировались. Как их на грузовике везли по льду через Ладогу. Близилась весна, снег начал таять. Грузовики медленно ползли один за другим по дороге, проложенной по льду и теперь похожей на канал. Они, будто тяжелые баржи, гнали перед собой воду. Она бурлила, поднявшись выше колес. По берегам этого канала стояли в тулупах и шапках-ушанках девушки-регулировщицы с флажками в руках, в большущих валенках!. Валенки казались громадными, потому что на них нарос лед. Когда девушки переступали, глубокий след тотчас заливала вода.

И вся эта длинная вереница остановилась. Впереди закричали, что провалился под лед грузовик. Но стояли недолго. Машины снова поползли, объезжая черную полынью, возле которой стояла регулировщица с красным флажком. А в середине полыньи плавал таз, в котором сидела кукла.

Он и сейчас помнил эту куклу с желтыми шелковистыми волосами, которая смотрела на проезжающих большущими голубыми глазами и покачивалась вместе с тазом. И хорошо помнились ему годы, прожитые в Прокопьевске — маленьком городке.

Впрочем, можно ли его называть городком, этот лесной поселок, образовавшийся вокруг железнодорожной станции. Через станцию проходили поезда в Сибирь и в обратную сторону, в Россию. И только два останавливались здесь. Один утром, другой — поздним вечером. Посмотреть на эти поезда приходили многие прокопьевские, не только ребятня, но и взрослые. И Сережка с приятелем, местным мальчишкой Гринькой, бегали сюда каждый день. Шли, поглубже нахлобучив шапки, прикрывая заиндевелой варежкой лицо.

В поездах ехали, в основном, военные. Накинув на плечи шинели, выскакивали из остановившегося поезда, мчались на вокзал, в буфет. На подножках вагонов, закутанные в тулупы, зябко поеживаясь, стояли проводники, переминаясь и покачиваясь, похожие на кули. Иногда в тамбур выскакивала какая-нибудь женщина, тотчас юркала обратно в вагон, оставляя в морозном воздухе тонкие, прозрачные кристаллики от дыхания, которые медленно опускались на снег.

Кроме того, чтобы посмотреть на проезжих, у Сережи с Гринькой для ежедневного хождения на вокзал имелась еще одна причина. Здесь работала буфетчицей Гринькина дальняя родственница Надька, краснощекая толстуха. К приходу поезда она выволакивала на прилавок большущий пузатый самовар и выставляла бутерброды с сыром. Для того чтобы сыр выглядел свежим и имел, как принято говорить теперь, «товарный» вид, Гриньке и Сережке поручалось облизывать его. Только не приведи бог отломить хоть кусочек. И Сережка с Гринькой выполняли строгий Надькин запрет. А затем мыли стаканы, это тоже вменялось им в обязанность, и доедали оставшиеся на тарелках куски, конечно, если они оставались. И ради этого всячески заискивали перед капризной Надькой.

Однажды в буфет прискакал на деревяшке инвалид. Он появился несколько позднее остальных покупателей. Протолкавшись вне очереди, сунул Надьке сотенную. Надька небрежно швырнула ее в ящик с деньгами. Ящик этот она держала возле колен. Инвалид взял два стакана чаю, несколько бутербродов и потребовал сдачи.

— Ты мне деньги еще не давал! — сказала Надька.

— Как так не давал! Ты положила в ящик!

— Где-е?

Надька выдвинула другой ящик стола, верхний.

У них на станции поезд останавливался всего на несколько минут. Инвалиду некогда было спорить, надо возвращаться в вагон. Возможно, на это и рассчитывала Надька. Но дядька оказался настырным, он закричал, двинув по прилавку костылем.

— Я тебе, стерва, тут сейчас всю мебель переломаю!

— Ты меня на испуг не бери! Пужаная! Не больно испужаешь!.. Вон, пусть ребята скажут, брала я у тебя деньги или не брала? Скажите, ребята! — И она указала на Сережку с Гринькой.

Инвалид повернулся к ним:

— Ну?..

Сережка запомнил этот взгляд. Вопросительный, какой-то очень открытый.

— Ну-у?

И Надька смотрела на них, ждала.

Сережка видел эти бутерброды, кусочки сыра на них, похожие на свежие.

Больше он не ходил на вокзал…

В коридоре послышался звонок. Сережа побежал открывать. Он решил, что почему-то вернулся врач.

— Сержик, здравствуй!.. — На лестничной площадке, перед открытой дверью, стояла… Лара Николаевна. — С праздником тебя!.. Не ожидал?! Я так и знала, что не вовремя!.. Но терпеть не могу, чтобы на праздники за мной числились долги! Просто психоз какой-то!

— Проходите, пожалуйста! — Сережа услужливо забежал вперед, открыть дверь.

— Я так и знала, что не вовремя! — повторила Лара Николаевна, почувствовав запах лекарств и увидев лежащую на кровати старушку. Та сразу беспокойно завозилась, попыталась приподняться.

— Пожалуйста, пожалуйста, проходите! Вы уж извините нас. Это я — вот…

— Ну что вы! Ради бога извините меня! Я зашла всего на одну секундочку. Сержик, проводи меня!

— Может, посидите?

— В другой раз. Там внизу, в такси, меня ждут друзья.

Попрощавшись с Сережиной матерью, она вышла в коридор, с откровенным любопытством осматриваясь по сторонам.

— Сержик, вот тут деньги за люстру. Спасибо, что подождал, — сунула ему в руки незапечатанный конверт, — Ты меня так выручил.

Сережа уже вызвал для нее лифт.

— Вы все так вот и живете в одной комнате? — спросила Лара Николаевна, дожидаясь, когда поднимется кабина лифта.

— Ничего, — сказал Сережа со своей неизменной улыбкой. — Вот обойдем вас в конкурсе, займем первое место, тогда куплю квартиру.

Лара Николаевна тоже улыбнулась. Как бы отвечая, что понимает шутку.

— Я догадываюсь, тебе ничего не известно о новом приказе, полученном из министерства?

— Каком приказе? — насторожился Сережа.

— Пекка Оттович меня всегда просто поражает своей выдержкой! А я такая болтушка! Приказ пришел накануне праздников. Нас вчера ознакомил с ним Самсон Антонович. В связи с возникшей острой необходимостью в новом коммутаторе министерство приняло решение сократить срок проведения конкурса на три месяца. Едва ли вам удастся нас обогнать.

— Хи-хикс!

— Какой молчун Пекка Оттович! Бережет своих людей, не хочет их травмировать на праздники. А я и здесь проболталась!

Лара Николаевна вошла в кабину лифта, нажала кнопку. Кабина поползла вниз.

— Но мое предложение остается в силе, — игриво погрозила Лара Николаевна Сереже пальчиком. — Так я жду ответа!

42

Пекка Оттович сам сел за доводку макета. А вместо себя посадил в кабинете Гвыздю. Каждый человек может приносить пользу, только его надо использовать на своем деле. Ему надо поручать то, что он умеет лучше всего делать.

В задачу Гвызди входило отвечать на звонки. Она снимала трубку и произносила: «Да-а-а!!!» — таким голосом, что спрашивающий запинался на мгновение. «Мне бы Пекку Оттовича…» — «Кто это говорит?.. По какому вопросу?.. Тогда вам придется подождать». Или: «Хорошо, разберемся».

Такое ухищрение позволило Пекке Оттовичу несколько дней безотрывно заниматься настройкой макета.

В эти дни Пекка Оттович просто до неузнаваемости изменился, стал быстрым, шустрым, проворно орудовал паяльником. С Олегом они спорили до хрипоты, что-то рисовали на листке бумаги, пробовали одну схему, другую, потом, когда наконец получалось, Пекка Оттович откидывался на спинку стула и обрадованно потирал руки.

— Ага! Отличненько! — кивал на экран осциллографа. — Смотри-ка, что получается! Чудненько! Теперь мы им покажем!.. Давай проверим следующий узел!.. Эту неделю нам придется поработать и по вечерам. Может быть, и субботу, и воскресенье. А на следующей неделе, я думаю, можно ехать в Москву, к Прищепкову.

43

Поезд прибывал в Москву в половине шестого, а рабочий день начинался с десяти. Олег направился в гостиницу «Золотой колос», в тот же корпус, в котором останавливался и в предыдущий приезд. И бывает же такое совпадение: его поселили в тот же номер, в котором он жил прежде. И уж совсем Олег удивился, когда на кровати у окна увидел знакомого дядьку. Тот будто никуда и не уезжал, сладко похрапывал, скрестив на груди руки и прикрыв шляпой лицо. При появлении Олега храп на мгновение прервался, шляпа, которая до этого момента одним краем медленно приподнималась вверх, остановилась, словно присмотрелась к вошедшему, а затем, видимо узнав, обрадованно перевернулась на ребро, приветствуя. Дядька проснулся, приподнял голову.

— Ты?

— Я, — ответил Олег. — А вам деньги прислали?

— Где? — вскочил дядька.

— Это я у вас спрашиваю.

— А-а. Баламутишь, да? — Дядька разочарованно махнул рукой, повалился на спину и тотчас захрапел.

Спустившись на первый этаж в буфет, Олег позавтракал и, предварительно позвонив и попросив заказать пропуск, поехал в Институт стали.

На этот раз Олега принял сам Прищепков.

— Двадцать пятого в Ленинграде начинается конференция по кристаллографии, — сказал академик, — и я приглашен сделать доклад. Сегодня у нас какое?.. Двадцать первое… Аппаратура у вас в полном порядке? Сразу можно включать трубку?

— Хоть сейчас.

— Берите нас с собой. Как, Семен Михайлович, едем? — озорно посмотрел Прищепков на Овчинникова. Тот лишь пожал плечами. Видимо, такой вариант и его вполне устраивал. А Олег откровенно обрадовался.

Вместе с Овчинниковым Буркаев спустился в лабораторию. Здесь царила прежняя обстановка: тот же развал на верстаках, только, пожалуй, побольше измерительной аппаратуры.

Овчинников сам вынул трубку из макета. Затем они вместе, как елочную игрушку, обернули трубку ватой и уложили в коробку, которая на специальных пружинах-растяжках, предохраняющих от толчков, крепилась в фанерном ящике. Решили трубку везти при себе, не сдавать ни в багаж, ни в камеру хранения.

Перед тем как уйти из института, Олег забежал в приемную директора и попросил разрешения позвонить в Ленинград. Ему не терпелось сообщить приятную новость Пекке Оттовичу. Кроме того, он втайне надеялся, что телефонную трубку, как и в предыдущий раз, снимет Инна, которая ближе других сидела к телефонному аппарату.

На этот раз к телефону подошел Пекка Оттович. Возможно, он специально ждал телефонного звонка. Даже не поздоровавшись, словно Олег находился в соседней комнате, поспешно спросил:

— Как там?

— Все в порядке, шеф! «Со щитом»!

44

Надо было Ларе Николаевне давать ответ. Конечно, можно подождать день-два, ну неделю. Дальнейшее отмалчивание делалось неприличным. Поэтому, когда Буркаев в разговоре с Пеккой Оттовичем сообщил, что везет трубку, Сережа понял — решающий момент наступил.

Позвонил домой, чтобы узнать, как состояние матери, к телефону подошла дочка, сказала, что все в порядке. А Гришка не вернулся из института. Затем решил сбегать в лабораторию Лары Николаевны, узнать, в каком состоянии у них дела.

В этот раз Лара Николаевна сидела не у себя в кабинете, а в комнате, где работал Шмель, читала журнал «Електроникс».

— Сержик, ты ко мне?

Но в этот момент кто-то из девочек-техников на полную громкость включил радиорепродуктор, прозвучал сигнал времени (одиннадцать часов), и зычный голос диктора произнес: «Здравствуйте, товарищи! Начинаем производственную гимнастику».

Девочки встали из-за своих столов, открыли окно.

— Не будем им мешать. Выйдем в коридор, — предложила Лара Николаевна.

— Да, да! — вскочил Сережа.

Они вышли на лестничную площадку, где сейчас табунились курильщики со всего отдела.

— Я полагаю, что своим приходом ты мне уже дал ответ. Не так ли?

— Еще два денька, — взмолился Сережа, подумав, что, пожалуй, просит напрасно.

— Ну что ж, если два дня, то я подожду.

— Но я хочу предупредить вас, что у меня масса недостатков.

— Господи, у кого их нет!

Сережу позвала Даша:

— Прошу прощения… Серж, вас к городскому телефону. Мама…

— Извините.

В одну секунду Сережа оказался возле телефона.

— Сереженька, это ты? Только ты не волнуйся.

— Что там?

— Только не расстраивайся.

— Что случилось?

— Они поженились.

— Как поженились?! Ведь Наташа дала мне слово! Она дала слово!

— Сереженька, но молодость не хочет ждать. Любовь нетерпелива. Пожелай им счастья!

К Сереже уже с разных сторон шли те, кто находился в комнате и слышал весь разговор. Первой подбежала Даша.

— Сережа!.. Серж!.. Поздравляю! Поздравляю! Распахнув руки, заранее приготовившись, чтобы заключить его в объятия, шел, словно плыл, Белогрудкин.

— Елка зеленая! Ты скоро будешь дедушкой! Ха-ха-ха! Поздравля-яю!

Пришел поздравить Пекка Оттович.

Поскольку у Сережи произошло такое важное событие, его отпустили домой.

«Ну, теперь начинается! — думал Сережа, направляясь к трамвайной остановке. — Свадебные расходы, подарки. Надо срочно купить диван. Но куда его поставить?»

Сотни дополнительных забот появились у Сережи.

Жена уже знала о случившемся. По такому поводу ее тоже отпустили с работы. Она встретила Сережу. По щекам ее катились слезы.

— Ну, отец, поздравляю! — обняла, поцеловала его.

И мать тоже поцеловала Сережу.

— Поздравляю, сынок! Желаю вам счастья!

— Так почему же нам — молодым надо желать.

— А счастье молодых — это и есть ваше счастье.

— Где они, кстати, молодые-то?

— Сереженька, только ты не сердись на меня. Мне кажется, тебе надо съездить к ним. Они наверняка у ее родителей. Наташа дала тебе слово, что они не поженятся, пока не окончат институт. Вот теперь, наверное, и стесняется ехать сюда. Съезди ты к ним сам. Ты ее должен понять, это же совсем дети, дурачки. Все равно теперь уже ничего не изменишь. Не следует в первый день обострять отношения. Я тебя прошу.

— Конечно, надо поехать, — сказала жена. — У нас все равно уж все приготовлено. И так будет лучше. Надо было тебе в прошлый раз не ездить. А то поехал, ни с кем не посоветовался.

— Ладно. Едем, — сказал Сережа.

«А может быть и хорошо, что они поженились именно сейчас. Вовремя. Возможно, хотя бы с первым взносом на квартиру частично помогут новые родственники? Их дочь становится членом нашей семьи». — Пришедшая мысль обрадовала Сережу.

Жена Сережи заметно нервничала. Пока поднимались на лифте, она поправила на Сереже шарф, воротник пальто. И успела осмотреть Сережу еще раз после того, как он позвонил, прежде чем им открыли.

…Открыла им незнакомая женщина.

— Здравствуйте! — поклонился Сережа. — Вы, конечно, Наташина мама?.. А мы — Гришины родители.

— Здравствуйте! — Она отступила, пропуская их. — Проходите, пожалуйста! — Обернулась в сторону кухни, где кто-то громко стучал, и позвала: — Отец!

Зашаркали тапки, дверь в кухню отворилась, и оттуда вышел… Тарас Петрович. В майке, в руках какая-то железяка и гаечный ключ.

— Аа-а! Коллега!

— Как?! — растерялся Сережа. — Вы Наташин отец?

— По крайней мере, я так предполагаю.

— Вы знакомы? — спросила жена.

— Тысячу лет! Прошу, проходите!

Женщины прошли в комнату первыми, мужчины на минуту задержались в коридоре.

— Одну секунду, сейчас я сполосну руки, — извинился Тарас Петрович.

— Значит, Наташа ваша дочь? — еще раз переспросил Сережа.

— Да! — с гордостью ответил Тарас Петрович.

— Единственная?

— Что вы! У меня еще две такие же красавицы! Я счастливый отец!

— Вы знаете, что она вышла замуж?

— Что вы говорите!.. Нет, я этого не знал, но все может быть!

Тарас Петрович вертел в руках гаечный ключ, посматривая, куда бы его положить. Сережа взглянул на ключ, на измазанные в мазуте руки Тараса Петровича, и ему припомнилась летняя поездка в Лахту, после которой они до города толкали «шевролет» Тараса Петровича. И Сережа понял, что его еще недавние радужные надежды о возможной помощи при взносе на кооперативную квартиру — несбыточные мечты.

«В ножки Ларе Николаевне, в ножки, пока не поздно!»

45

Если Инна только по приезде Буркаева из Межциемса по-настоящему поняла, что все то время, пока он отсутствовал, тосковала по нему, сопротивлялась этому чувству, не давая завладеть собой, то Даша грустила так, что иногда ей казалось — больше не переживет и дня.

А когда Буркаев приехал и Даша увидела его в коридоре, она спряталась за дверь и стояла там долго, чтобы он не заметил. Но, войдя в комнату, он поздоровался с ней, как всегда. Если минуту назад она боялась, что он заметит, в каком она находится состоянии, то сейчас ее обидело до слез, что он не только ничего не заметил, вообще не обратил на нее внимания.

То же произошло, когда Буркаев вернулся из Москвы. Неожиданно войдя в комнату, лишь кивнул Даше и прошел мимо.

В обеденный перерыв Даша позвонила своему бывшему мужу.

— Мне надо с тобой встретиться и поговорить, — сказала она.

— Хорошо, я приеду.

Уже через десять минут Даша пожалела, что позвонила. Решила после работы не ходить домой, а гулять до одиннадцати. А завтра позвонить, извиниться, сказать, что все это глупость.

Но Вовик пришел не домой, как ожидала она, а к институту. Когда после работы она вышла из проходной, то увидела, что он встречает ее, стоит с букетом цветов. Она теперь не знала, как сказать ему, чтобы он ушел. Ах, как неловко все получилось!

«Ладно, — утешала себя Даша; — скажу позднее». Но так и не решилась. И Вовик пешком тащился за ней с Петроградской до Театральной, недоумевая, почему она не хочет ехать на такси, всякий раз, стоит ему остановить машину, отмахивается, словно чего-то испугавшись.

Вовик принес не только цветы, но и бутылку шампанского. Даша выпила шампанского и почувствовала, как у нее закружилась голова.

Даша сидела в кресле напротив Вовика, одернув подол платья.

«Он, наверное, неплохой человек, — думала она. — Он просто неудачник, потому что на мне женился».

И когда Вовик подошел к ней и сел на подлокотник кресла, обнял за плечи, она ничего не сказала. Только непроизвольно сжалась, убрав голову в плечи и шепча себе: «Это мой муж. Это мой муж…»

На следующий день Вовик уехал с первым трамваем, окончательно убежденный, что «баба рехнулась».

А Даша и действительно, словно потеряв рассудок, металась по комнате, натыкаясь на мебель и повторяя: «Что я натворила! Что я натворила!» Она из дома до института шла пешком, переходя из улицы в улицу и не обращая внимания, куда идет. В лаборатории появилась первой и спряталась за шкаф, беззвучно рыдая там. И когда Олег вошел в комнату, Даша бросилась ему навстречу:

— Буркаев! Что я сделала! Что натворила!

— Что?

— Когда вы узнаете, будете презирать меня, Буркаев. И справедливо. Я мерзкая, гадкая!

— Да что случилось?!

— Я вчера позвонила Вовику, и он ночевал дома. Я предательница.

— Немедленно иди вымой лицо, приведи себя в порядок. Сейчас сюда придут гости из Москвы. Чтоб тебя никто не видел такую!

46

Гости пришли к половине одиннадцатого. В вестибюле, кроме Пекки Оттовича и Буркаева, их встречал также Самсон Антонович Суглинский. Приезжал академик, а такое в институте случалось нечасто. Самсон Антонович проводил приехавших к директору. Там они пробыли минут двадцать, затем Самсон Антонович пригласил их к себе в кабинет, и только после этого они направились в лабораторию.

Здесь их ждали. Сережа Маврин предупредительно устремился навстречу, хотел помочь Овчинникову нести упакованную в коробку трубку, но тот отказался:

— Спасибо, я сам.

Приехавшие прежде всего осмотрели макет, ознакомились со схемой включения трубки. Пекка Оттович давал пояснения. И только после того, еще и еще раз осмотрев все, решили вставлять в макет трубку. Делал это Овчинников. Предварительно он захотел убедиться, что все напряжения питания в норме. И вот здесь-то, естественно, и сработал закон «генеральского эффекта», или, как его называют, «эффект присутствия». Как бы тщательно аппаратура предварительно ни проверялась, сколько бы ни готовились, но в самый ответственный момент, когда приходит начальство, обязательно что-нибудь да случится.

На один из электродов трубки не поступало напряжение. И Буркаев, и Маврин, и остальные засуетились, задергались. Оказалось, отскочила пайка. Пока искали неполадку, устраняли ее, прошло полчаса. В обычном случае на это потребовалось бы минут десять, но тут проявился уже другой закон: чем больше спешка, тем меньше проку. Гости эти законы хорошо знали, поэтому сейчас спокойно стояли в стороне и терпеливо ждали, словно это и не очень интересовало их, беседовали с Пеккой Оттовичем. Но наконец все готово. Можно включать.

— Поехали! — кивнул Прищепков.

Пекка Оттович сел к макету. Щелкнул тумблером.

И все замерли… Такие мгновения тянутся необычно долго. Проходят секунды, а кажется — прошла вечность.

Что-то хрустнуло, словно шевельнулось в макете, и тихонько, чуть слышно застрочило. Это просочилось высокое напряжение.

— Есть!

На экране контрольного осциллографа вспыхнуло изображение. Несколько косых размытых полос.

— Есть! — облегченно выдохнули все.

— Подождите-ка. Осторожнее.

И снова все замерли. Будто своим дыханием боясь спугнуть изображение.

Вот он, самый счастливый миг. Руки так и тянутся к переключателям, хочется покрутить их сразу все, проверить, пощелкать.

Но надо подождать.

Пекка Оттович, теперь уже не торопясь, по-деловому рассматривал сменяющиеся на экране изображения, попутно давая Буркаеву и всем остальным сотрудникам распоряжения.

— Надо заменить децибельник… Устранить…

Но это мелочи, мелочи! Главное, что макет работает. Живет!

— Спасибо… — Пекка Оттович поднялся и пожал Прищепкову руку. — Спасибо!.. На сегодня — хватит, — сказал он Олегу. — Можно выключать. Трубку я уберу к себе в шкаф. Будет надежнее.

Пока убирали трубку, прозвенел звонок. Прищепков вынул из внутреннего кармана пиджака часы-луковицу, щелкнул крышечкой.

— Да-а, — очевидно, только сейчас вспомнил он, — вы не подскажете, где у вас тут часовая мастерская? Остановились… — Он держал часы на ладони. — Подарок отца. Еще в день окончания института. Сколько лет прослужили безотказно и вот испортились. Мы с Семеном Михайловичем, — он указал на Овчинникова, — заходили в несколько мастерских, нигде не берут..

— Покажите-ка, — попросил Пекка Оттович. Лукаво улыбнувшись уголками губ, подошел к телефону, набрал номер. — Семен Семенович, добрый день. Вы не могли бы сейчас зайти к нам?

Семен Семенович явился почти сразу же. Молча вошел в комнату. Овчинников и Прищепков поздоровались с ним. Семен Семенович ответил учтивым поклоном головы, глянув на Пекку Оттовича, мол, что надо.

— Наши гости из Москвы, — сказал Пекка Оттович и передал ему часы, не добавив больше ни слова. Но Семен Семенович понял все.

— Очень устаревшая модель, — пытался что-то пояснить Прищепков. Семену Семеновичу ничего не требовалось пояснять.

— Может, пойдемте вместе с нами, пообедаем? — предложил гостям Пекка Оттович.

— Спасибо большое.

В столовую пошли все вместе. Вместе вышли из здания. Но как-то так получилось, что Юра Белогрудкин оказался рядом с Прищепковым.

— Вы какое время нам разрешите поработать с трубкой? — по дороге спросил Пекка Оттович у Прищепкова.

— Еще два дня.

— Хорошо, — сказал Пекка Оттович. — Тогда, если вы не возражаете, мы попытаемся показать макет в работе нашим заказчикам и членам конкурсной комиссии. Подготовим протокол проведения испытаний, — это сказано Буркаеву. — Поручите, — он назвал фамилию Гвызди, — отпечатать протокол в трех экземплярах. И будем просить наших уважаемых гостей и членов конкурсной комиссии, чтобы они протокол подписали. Подтвердили полученные данные.

Прищепков кивнул: «Ну что ж, мол, не возражаю».

«Ого!» — восторженно взглянул на Пекку Оттовича Сережа. Он сразу понял, что это дает: конкурсная комиссия при выборе лучшего варианта коммутатора может сделать это на основании протокольных данных. И тогда… Тогда!.. Посмотрим еще, какой из вариантов получит предпочтение! Кто будет победителем! Ну и что, если на сегодня нет трубки!

— Кроме того… — И все приготовились, ожидая, что же скажет Пекка Оттович, — я думаю, что надо объединиться, — обратился он к гостям. — И попытаемся вместе ускорить изготовление трубки. Сообща нам это сделать значительно легче.

Оказывается, и это он предусмотрел.

— Да, да, — тотчас отозвался Прищепков. — Только так!

Казалось, он сам сейчас же готов бежать и составлять нужные письма, техническое задание, забыв и о своем возрасте, и о своей болезни, и о том, что он академик.

Когда возвращались, Пекка Оттович сказал Олегу:

— Сейчас составь распоряжение по институту о созыве на завтра конкурсной комиссии. Я попытаюсь подписать его у директора. А кто-нибудь, например Маврин, пусть позвонит всем, попросит зайти к нам. Считаем, что такое распоряжение уже есть.

Когда Олег, обогнав всех, вернулся в комнату, там была одна Даша. Она подошла к Олегу.

— Буркаев, вы знаете, что я увольняюсь?.. Я подала заявление Пекке Оттовичу.

— Почему? — удивился Олег.

— Из-за вас, Буркаев. Вы любите другую, и вам вовсе безразличны мои признания. Но я хочу вам сказать, что так, как я, вас не полюбит уже никто! Я ухожу из института, Буркаев, но не от вас. Я буду любить вас всегда. И если когда-нибудь в жизни я потребуюсь вам, вы только позовите меня. Прощайте, Буркаев.

И она выбежала из комнаты.

47

Еще с платформы Олег увидел вдалеке за сугробами два светящихся окошка, от которых на снегу пролегли продолговатые желтые прямоугольники. А подойдя поближе, услышал, как в доме залаял и заметался Полкан. Когда скрипнула дверь и Полкашу выпустили на улицу, он стремглав вылетел на шоссе и бросился к Олегу и заметался вокруг, то припадал на снег, то, взвизгивая, высоко подпрыгивал, норовя лизнуть Олега в лицо.

— Хватит, хватит, — пытался успокоить его Олег, шутливо валил в снег. Полкаша делал вид, что злится, хватал Олега за рукавицы и падал на спицу. Олег катал его по снегу. Полкаше это не нравилось, он вырывался, тявкая, отскакивая в сторону, и снова мчался к Олегу. Догадавшись, что приехал Олег, мать вышла на улицу. Полкаша бегал то к калитке, то к Олегу.

Мать по давней привычке сразу же стала накрывать на стол, даже не спрашивая, проголодался ли Олег и будет ли пить чай.

Олег не отговаривал ее, он и ехал сюда затем, чтобы посидеть с ней за столом, неторопливо поговорить, отдыхая, почувствовать себя так, словно при входе сюда сбросил тяжелую ношу. Это и требовалось перед завтрашним днем. Раскрепоститься, почувствовать себя свободно, отдохнуть, чтобы потом собраться, как спортсмен перед решающим стартом. Такое здесь все знакомое, свое. И эта вот чашка с голубым ободком, сахарница с ложечкой в ней. Он слушал мать и думал, что, может быть, именно этого и не хватало ему сегодня, умиротворения душе.

После ужина, пока мать убирала со стола, Олег вышел на улицу. Он шел по дороге, освещенной редкими фонарями. Лишь в отдельных домах кое-где светились окна. Падал снег. Лампочки фонарей сверху были прикрыты железными тарелками, из-за их краев вылетали густые хлопья и медленно оседали. Тени от них бежали по дороге. Что-то гипнотизирующее было в этом кружении снега.

По шоссе Олег спустился к заливу. Перед ним лежала темная, заснеженная равнина, которая сливалась с таким же темным небом. Олег прошел к телефонной будке, утонувшей между сугробами. Ногой отгреб от двери снег, открыл ее. Рукавом протер заиндевевший аппарат. На звонки никто не ответил.

Утренняя электричка шла рано, в ней ехали жители пригородных поселков, которые работали в городе. На остановках они входили компаниями, встречали в вагоне знакомых, усаживались рядом, разговаривали. Создавалось впечатление, что у них продолжалась беседа, прерванная лишь несколько минут назад.

Олег полагал, что первым придет в лабораторию. Но к его удивлению, Пекка Оттович уже сидел у себя в кабинете. Следом за Олегом появился и Сережа. Олег оглянулся, а Сережа уже рядом. И бумаги в руках: он намеревался сразу же со звонком, пока члены комиссии не разбрелись по институту, перехватить всех на рабочих местах, еще раз напомнить, что они приглашены к двенадцати, их будут ждать у Пекки Оттовича в лаборатории. В дверях Сережа чуть не столкнулся с Дашей. Но она не заметила его, прошла мимо.

И гости на этот раз пришли раньше, не к десяти, как уславливались накануне, а к половине девятого.

— Можно включать? — подошел к Олегу Овчинников.

Пекка Оттович стоял в стороне. С Прищепковым беседовал Белогрудкин. Он стоял этакий важный, и даже речь у него изменилась, он произносил слова с неким прононсом: «Ну конешно, конешно!»

Взяв у Пекки Оттовича ключ от шкафа, Олег принес трубку. Положил на верстак. Пекка Оттович по переговорному устройству попросил Гвыздю принести протоколы. Гвыздя появилась не сразу. «Хорошо, иду». Но ее еще довольно долго пришлось ждать.

Она появилась раздраженная:

— Могли бы и сами взять! Подумаешь, академики приехали! Академиков испугались!

Не скрывая своего недовольства, небрежно швырнула протоколы на верстак.

И вот здесь произошло непредвиденное. То ли от сквозняка, то ли от толчка, когда Гвыздя резко хлопнула дверью, трубка покатилась по верстаку и… грохнулась на пол. Дзинькнуло стекло.

Все остолбенели.

Первым пришел в себя Сережа.

— Разбилась? — склонился над трубкой.

— Раззява! — повернувшись к Гвызде, разъяренно крикнул Белогрудкин.

Прищепков платком вытер лоб.

— Надо быть поосторожнее.

— Слон в посудной лавке! Выгнать тебя надо! — кричал Белогрудкин.

— Что я, нарочно?

— Соображать же надо! — закричал и Сережа. — Ты чем-нибудь думаешь или нет?

— Хамье! — обиженно кинула Гвыздя через плечо, на секунду приостановившись в дверях, и вышла.

Сереже казалось, что одновременно с трубкой у него что-то разбилось в груди. Он помогал Овчинникову, суетился рядом, а у самого дрожали руки.

— Осторожно, пожалуйста, — повторял Овчинников, ползая на коленях. — Арматура еще может пригодиться. Дайте какую-нибудь тряпочку. Лучше кусок поролона.

Как на грех, ничего не попадалось. Сережа бестолково тыкался по углам.

Теперь все было кончено! Разбилась не трубка, а Сережина надежда!

Зазвонил телефон. Приглашали Олега.

— Дядя Олег, это вы? А это опять я, Мишка. Дядя Олег, а вы знаете, что такое карбюратор?

— Хм… — замешкался Олег.

— Его можно сделать дома?

— Думаю, что нет.

«Чушь какая-то…»

Выйдя в коридор, Олег попросил у первого же встречного закурить. Неумело сделал затяжку, закашлялся и раздраженно швырнул сигарету в урну.

Гости уже давно ушли из института. Сережа оповестил членов конкурсной комиссии, что на сегодня встреча в лаборатории Пекки Оттовича отменяется.

Олег зашел к Пекке Оттовичу в кабинет. Он сидел за столом и читал какие-то бумаги. При появлении Олега отложил их в сторону.

— Садись.

А сам поднялся и, по привычке, заходил позади стола.

— Ты хочешь спросить, что будем делать? Не знаю!.. Начальник лаборатории не бог, чтобы все знать. Понимаешь, что я сейчас думаю? Есть какая-то необъяснимая несправедливость в жизни. Представь себе, десять золотоискателей пробивают шурф, и девять из них вынимают пустую породу, а десятый достигает золотоносной жилы. Но не проделай своей работы девять до него, он тоже ничего бы не нашел. А почти все пьесы, кинофильмы, романы обычно заканчиваются тем, что после долгих упорных поисков человек находит то, что искал. В жизни — чаще наоборот. И начинать после неудачи снова искать — в сто раз труднее, чем начинать впервые. Будь на то моя воля, я поставил бы памятник таким людям. И на постаменте высек бы надпись: «Тем, кто падал и поднимался». А что нам делать — не знаю. Действительно не знаю. Как решишь, так и будет. Вон, посмотри загрузку на следующий квартал, только что прислали из планового отдела. Потом мне вернешь.

Забрав листы, которые пододвинул к нему Пекка Оттович, Олег ушел к себе в комнату, порассматривал их минуту-другую и швырнул в сторону.

«Да что они там — рехнулись? Уж совсем — того! — Под этим „они“ подразумевался и плановый отдел, и руководство института, все, кто ведал загрузкой подразделений. — Это же сумасшествие! Так мы превратимся в артель «тяни-толкай»!»

Он вышел в коридор, направляясь к Пекке Оттовичу. Навстречу шла Лара Николаевна.

— Серж! — громко окликнула она Маврина, который стоял у окна в конце коридора и задумчиво смотрел на улицу. — Что я слышала? Мне только что передал Шмель. Вы действительно отказываетесь от моего предложения перейти к нам в лабораторию? Это правда?

— Да.

— Я пыталась сманить у вас Маврина, но ничего не вышло, — пояснила Лара Николаевна Олегу, догадавшись, что он ни о чем не знает, и кокетливой улыбкой как бы говоря ему: «Что ж, я перед вами виновата, но ведь вы меня извините, правда же?» — Вольному — воля, святому — рай! Но мы по-прежнему останемся с Сережей друзьями!

— Чего же ты? — сказал Олег Сереже, когда Лара Николаевна отошла. — Ведь мы премии почти наверняка не получим.

— Видишь ли, — Сережа взял Олега под руку, — не все в жизни измеряется деньгами.

Признаться, уж чего-чего, но этого Олег от Сережи не ожидал.

— Спасибо, старик! — сказал Олег, пожав Сереже руку.

— А, чего там! — И Сережа виновато глянул на Олега, будто до этого все время обманывал его.

Когда Олег заглянул в комнату, Сережа уже сидел на табуретке, болтал ножками, словно никуда отсюда не уходил.

Вернулся Юра Белогрудкин, провожавший гостей. Он и Прищепков стали добрыми друзьями.

— Как, угостил академик коньячком? — поинтересовался Сережа.

— Ха-ха-ха! Я в рабочее время не пью. Хотя академик за мной бежал и долго уговаривал.

Несколько позднее появилась Гвыздя. Пекка Оттович поручил составлять список, кто и сколько отработал выходных дней. Она ото всех демонстративно отворачивалась, никого не желая замечать. А за ней пришел и сам Сухонин.

— Надо отработанные выходные отгулять в ближайшие дни. Есть такой приказ по институту, делать это сразу, не позднее чем в две недели. Посему я предлагаю с этим не мешкать, а взять отгулы буквально назавтра. Устроить «день здоровья». Пока есть свободное время.

Он вел себя так, будто ничего особенного не случилось. И Олега поразило: неужели ему хочется устраивать это именно теперь?

48

«День здоровья» — название неофициальное. Тоже пошло от профессора Бэмса. Но оно привилось. Такие отгульные дни старались использовать для коллективных поездок за город, на природу. Зимой — на лыжную базу, летом — в Кавголово, там устраивали заплыв на байдарках на озере Хеппо-ярви.

Но сейчас уж очень неподходящая для «дня здоровья» выдалась погода. Зима — не зима, и лето — не лето. Хотя по календарю числился декабрь, самый студеный месяц, но с погодой творилось что-то неладное. Выпадал снег, держался несколько дней, и опять наступала оттепель. Иногда с утра подмораживало, под ногами хрустел ледок, а к обеду опять начинал лить дождь. Машины месили раздрябший снег, разбрызгивали его, словно манную кашу. В том месте, где только что прошло колесо, следом, как по арыку, устремлялась вода.

Поэтому договорились поехать куда-нибудь в один из пригородных парков, погулять там, сходить во дворец-музей. Выбор пал на Павловск.

Но им повезло: в тот день слегка приморозило.

Инна приехала с Мишкой, который не захотел оставаться дома, когда узнал, куда она едет. Он обрадовался, увидев Олега.

Кажется, ему польстило, когда Олег, как со взрослым, поздоровался с ним за руку. Мишка старался посильнее сжать Олегу руку, чтобы тот вскрикнул от боли, но этого не получилось. И Мишка с завистью посмотрел на Олега.

Их небольшую группу возглавил Пекка Оттович. Он поехал вместе со всеми.

Несколько часов они гуляли в Павловском парке, а затем Пекка Оттович предложил пешком пройтись до города Пушкина.

— Вы ведь здесь, наверное, никогда еще не ходили?

— Нет. Пошли! — первым радостно отозвался Мишка.

Оказалось, что от Павловска до Пушкина не так и далеко.

Олег никогда прежде не ходил здесь, хотя сколько раз ездил и в Павловск, и в Пушкин.

От железнодорожной станции шли просторной поляной, или, точнее, полем, которое огибала липовая аллея. Возможно, по ней когда-то ездили в каретах. По обе стороны ее деревья стояли все старые, неухоженные, о ноздреватыми, темными стволами.

Олег приметил, что Мишка забегает вперед и плутовато оглядывается на него, зовет за собой. Как только они опередили остальных и никто их не мог услышать, Мишка потянул Олега за руку, чтобы тот пригнулся. Олег заранее ждал от него какой-нибудь шкоды, но от того, что на этот раз спросил Мишка, он остановился, словно споткнулся.

— Вот вы и не знаете того, что я знаю. Знаете, да?.. А как дети родятся?..

— Что у вас такое? — спросила Инна, заметив, что у них что-то произошло. — Секреты?..

А Мишка, убежав вперед, уже принялся карабкаться на дерево.

— Осторожно, не упади! — предупредил Сережа Маврин.

Ветка, за которую уцепился Мишка, сломалась, и он грохнулся на землю.

— А-а! — вскочив, попытался сгоряча бежать Мишка, но тут же сел и зарыдал, двумя руками держась за бок. Прикрывал разодранную куртку.

— Доигрался! — сказала Инна. — Показывай, что такое?..

— Не-ет!.. Вот здесь!.. Больно!.. — Инна пыталась посмотреть, что произошло, но Мишка не давался. — Больно!.. Не надо!

Наконец общими усилиями с него сняли куртку. Задрали рубашку. У Мишки был сильно оцарапан бок.

— Ребра целы? — спросила старавшаяся казаться спокойной Инна.

— Не знаю! — ныл Мишка.

— Скорее к врачу! — суетился Сережа.

— Куда?

— Куда-нибудь. В поликлинику или в травматологический пункт.

На одной из ближайших улиц они отыскали больницу. Там в приемном покое врач-хирург осмотрел Мишку и сказал, что не произошло ничего особенного. Обычная царапина. Смазал рану иодом, залепил пластырем. Пока осматривали рану, накладывали пластырь, Мишка морщился и тихонько постанывал.

— А мне и не больно, — шепнул он Олегу, как только вышли на улицу. — Это я нарочно плакал, чтобы мама за куртку не ругала.

— Что, поедем домой? — спросил Пекка Оттович. — Как? — похлопал он Мишку по плечу.

— Нормально!

— Тогда пойдем перекусим.

Зашли в первую попавшуюся столовую. Добавили стульев, сели за один стол.

— Возможно, бутылочку «сухаря»? — предложил Пекка Оттович. — По такому поводу.

Это дело поручили Белогрудкину. Он принес бутылку «Алазанской долины», фужеры. Мишке шоколадку.

— Тебе как пострадавшему.

Откупорив бутылку и разлив вино по фужерам, Пекка Оттович предложил тост:

— За успех!

— За успех!

— Да… — словно только сейчас вспомнив, воскликнул Пекка Оттович. — Я совсем и забыл! Юра, прочитай-ка записку от Прищепкова, которую он тебе вчера передал, когда ты ходил его провожать.

Белогрудкин достал очки в роговой оправе. Надел их. И развернул записку:

— «Через неделю ждем вас в Москве. Прищепков».

Все молчали. Молчал и Олег. Он наконец понял, почему Пекка Оттович предложил именно на сегодняшний день отгул. Потому что может произойти так, что только эта неделя окажется свободной.

«Ай да Пекка Оттович! Ай да хитрован!» — в который раз восхищался Олег начальником.

49

С вокзала Олег провожал Мишку и Инну. В электричке, когда подъезжали к городу, Мишка начал жаловаться, что у него опять разболелся бок. Поэтому взяли такси. Оказавшись в машине, Мишка несколько успокоился.

Когда проезжали через один из перекрестков, Мишка хитро улыбнулся, подтолкнув Олега. В этом месте трамвайные пути поворачивали на Турухтанные острова.

Олег глянул в ту сторону, и ему разом припомнилось все происшедшее в последние два дня. И неожиданное признание Даши, известие об отказе Сережи Маврина перейти в лабораторию Лары Николаевны, записка от Прищепкова, которую не разглашал до определенного времени Пекка Оттович.

«Вот они, Турухтанные острова! Они рядом с нами, но всякий раз мы открываем их заново».

— Успели! — радостно вздохнул Мишка, когда они подъехали к дому. Оказывается, он всю дорогу смотрел на часы на приборной доске перед шофером. — В восемь по телику передача «Человек и закон».

Так вот почему в электричке у него так разболелся оцарапанный бок!

— Ма, я к Сереге пойду телик посмотрю.

Мишка убежал, а Инна стояла у окна, опершись о подоконник, и смотрела на улицу. Зябко куталась в пуховый платок. Олег подошел и хотел ее обнять.

— Не надо, Олег, — сказала она.

— Я не могу без тебя, понимаешь? Давай запишемся.

Она продолжала смотреть на улицу.

— Я твердо уверена, из этого ничего путного не выйдет. Есть семьи, в которых муж и жена живут всю жизнь и царапаются, что кошка с собакой. И самое страдное, чего я никогда не понимала и, наверное, так и не пойму, — почему они не разведутся? Что удерживает их? Неужели такая жизнь им доставляет удовольствие?.. Тебе тяжело будет со мной.

— Ну и пусть.

— Подумай, не торопись…

Она не отстранилась от Олега, но и не подалась навстречу.