Степь раскоса, а тьма хоть выколи глаз, Не колышутся травы, и не пылит дорога. Ночь идет, как девочка в первый класс, И несет в портфеле Тельца, Стрельца, Козерога. У нее под ногами горячий живой букварь, Но никак не кончается странное бездорожье. Спит природа, и всякая Божья тварь Повторяет во сне невозможное имя Божье. Но оно опять улетает куда-то прочь, Не даваясь в руки, и ждет, как беды, возмездья За потерянный нами рай, и девочка-ночь Выпускает на волю напуганные созвездья.

Жизни странно течет река, Ты превращаешься в старика, Не замечая, что речь горька На краешке материка. Путь к океану непрост, как Пруст, Жестк, словно ложе твое, Прокруст, А прибрежные камни – терновый куст, Как тут не окровавить уст! Где ты, медузная нежная грусть, И кальмаров злость, и акулы пасть? Я вернусь к тебе, золотая Русь, Чтобы в бездне радостной не пропасть. А о том, что на дне океана мой дом, Помнит лишь бедный Том.

А помнишь тот странный и страшный лес, Клубнику, в которую ты полез, Обжегшись, то солнце горячее, без Которого нет небес? А помнишь нежного того ежа, Который, от страха мелко дрожа, Держал небосвод на острие ножа, Жизнь твою сторожа? Ничто не кончается, милый друг, Ничто не случается так и вдруг. И пока обиды Бога не сходят с рук, Не завершится круг.

Все они здесь лежат, Не похожие на мертвецов И на живых не похожие – Кто-то ночною бабочкой пытался подняться к небу, А кого-то влек жирный и влажный, как наша жизнь, чернозем. Все они здесь лежат И от любопытства дрожат.

Все они здесь лежат – Бабка Фекла и баба Шура – Одна учила меня нежности к травкам, Другая – нежности к людям. Первая будила меня с восходом солнца И вела в лес, чтобы набрать трав для поросенка – Это коровы могут питаться луговой травой, А поросенку пища нежная нужна, лесная. А заодно учила меня этим травкам,  Грибам, корешкам съедобным –  Пусти меня сейчас в лес в марте, И я проживу на подножном корме до глубокой осени. А вторая всегда меня удивляла своей святой наивностью. Однажды ей нужно было починить сарай, И она позвала моего отца и дядю Юру. Сбежались невестки: ты зачем, дескать, им наливаешь? “Так если я им не налью, ведь больше-то не придут”. Все они здесь лежат – Жизнь мою сторожат.

Все они здесь лежат – Вот отец мой Евгений Иванович:  В дупле старой груши, Которую он сам когда-то и посадил, Я нашел полбутылки самогонки Через двенадцать лет – Почему не раньше? А однажды он преподал мне урок на всю жизнь. Он попросил меня вскопать грядку для клубники, А я спешил на футбол. Кое-как эту грядку вскопал, Но не разрыхлил. И побежал забивать свой хет-трик. Вечером он мне ничего не сказал. А утром часа в четыре поднял меня и повел на огород. Там он стал на колени и стал руками  Разминать землю со вскопанной мною грядки. “Если что-то делаешь, – сказал он потом, – Делай хорошо. Плохо и без тебя сделают”. Все они здесь лежат, Черепами вечность крошат.

Все они здесь лежат – Вот мама Нина Михайловна. Сестры Таисия и Лидия И братья Сергей и Юрий Целый год собирали копейки, Чтобы купить ей платье на выпускной бал. А она сказала: “Зачем мне это платье? Я его никогда не надену. Ведь такого городского платья  В деревне нету ни у кого!” Все они здесь лежат – Уж как в небесах решат!

Все они здесь лежат – Вот Ольга, моя двоюродная сестра – Сейчас бы сказали – кузина. Однажды ее муж Николай Загулял с одною дояркой. А когда он поздно ночью вернулся, Ольга встретила его на крыльце, Взяла силикатный кирпич – И так швырнула его, что он пролетел метров тридцать. “Как она только его поднять могла?” – Удивлялся потом Николай. - Он же весит килограммов шесть, если не семь! А она же хрупкая у меня!” - “Любила, значит” – отвечал я ему. Сейчас он лежит рядышком с ней. Все они здесь лежат – И умирать не спешат.

Прости меня, Боже, за эту спесь – Я тоже прилягу когда-нибудь здесь.

Славянский бог смешон и волосат, Его ступни босые в белой глине, Нахмурившись, он грозно входит в сад И губы свои пачкает в малине. Над ним летают бабочки, жуки, Стрекозы, комары и тварь иная. Поодаль косят сено мужики, Поскрипывает грубо ось земная. Славянский бог глядит на свой живот И нежно гладит ствол кудрявой вишни. В нем бог другой, наверное, живет, Но все эти подробности излишни. На дне колодца плавает звезда, Пытаясь робкой рыбкой притвориться. Славянский бог уходит в никуда, Чтоб в небесах глубоких раствориться.

Как хорошо и как страшно в лесу, Ночном и почти вороньем, – Помнишь про Волгу и про Терсу – Всех мы здесь похороним. Сверчок поет, и сова поет, Приветствуя мысль любую, И кровь твою, отдыхая, пьет – Нежную, голубую.

Пускай живут и майские жуки, Пускай осенние кусают осы, Пускай живут на свете мужики, Пьют самогонку, курят папиросы. Пускай и жизнь совсем уйдет в распыл На этом злом и беспредельном зное. Ведь я не помню, кто меня любил – Живая тварь иль существо иное.

Барин, сердито выбритый и надушенный одеколоном, Честные бабы с гостинцами да мужики с поклоном, Привкус моченых яблок, тяжелый запах укропа – Где, Чаадаев безумный, твоя Европа? Тощие звезды над кладбищем да тараканы в баньке, Повести Белкина вечером на хуторе близ Диканьки, Бедная Лиза, выстрел, охотники на привале – Им-то небось вольготно, а мне - едва ли. Вере Павловне снятся сны, а кому-то – мертвые души, А крестьяне дремлют в стогу, затянув поясок потуже, Спит на перине Обломов, борща не вотще отведав, И возлежит на гвоздях, словно йог, Рахметов. Гуси пасутся в луже – клекочут злобно и гордо, Взгляд от стола поднимешь – в окошке свинячья морда. Голова с похмелья трещит, как арбуз, а вместо микстуры – Фонд золотой отечественной литературы.

Земля никогда не родит мертвяка, Но схватки близки родовые. Идут, как волы голубые, века – Ужасны рога их кривые. Любуйся их поступью грозной, пока Не встретился с чудом впервые. Колючее время стыдливей ерша, Полжизни осталось на роздых. Густеет, как масло, пространство круша, Беременный смутою воздух. И ночь надвигается, тьмою шурша, И небо в крестах, а не в звездах. И снова бредут на закланье волхвы, Звенят незаконные речи. Во рту привкус крови и привкус халвы, И слышится голос картечи Разгневанной, и не сносить головы Опять Иоанну Предтече. Давно равнодушный к скрижалям конвой Не видел такого улова. Грохочут осины надменной листвой, Не ведая умысла злого. И внятным становится замысел Твой, И зрячим становится Слово.

Ночь длинна и нежна, так какого рожна Думать, кто тут любовница, кто тут жена? Ты у Господа спросишь, чего лишена Твоя жизнь, а в ответ тишина, тишина… Ты забудешь про свет, поглядишь на луну Лупоглазую и на блудницу одну, А она тебе скажет с улыбкой: “Да ну! Дай-ка лучше к тебе я прильну!” И слетится к тебе звезд встревоженных рой, И вздохнет кто-то страшный за той вон горой, И окажется жизнь твоя черной дырой – Умирать-то не страшно, герой?

Почему-то очень нравится мне То, что растет у меня на окне – Нечто странное до предела: Не бессмертник и даже не смертник, но Не горит в огне, не идет на дно, Улыбается то и дело. Я любуюсь этим глупым цветком, Я совсем с ним, аленьким, не знаком, А потом что-то в сердце тает: Вроде ночь кромешная, вроде тьма, Вроде снег вокруг и кругом зима Поглядишь на него – и тотчас светает.