1

Костя в который уже раз идет привычным маршрутом по Спасской улице. Огибает новый Спасо-Преображенский собор, по Пантелеймоновской доходит до Фонтанки, переходит на другой берег и идет по набережной Мойки. Сворачивает на Дворцовую, потом – по Адмиралтейской улице, мимо Исаакиевского собора, Сенатской площади и по Ново-Исаакиевской улице без всяких приключений добирается до Крюкова канала. Мимо Новой Голландии вдоль по набережной доходит до Офицерской улицы.

Что его тянет по этому пути? Костя не может ответить. Будет думать, вспоминать, копаться в себе. Не поймет и пойдет к дому Оболенского, у которого так и живет. Князь не просит съезжать, и Косте это на руку: не нужно заботиться о хлебе насущном. Вот только что будет дальше? Как избежать одних событий и приблизить другие? Какова допустимость вмешательства? Неизвестно. Никому неизвестно. И поэтому так тяжело принять решение: единственно правильное.

Какие беды грозят России? Войны, как и любой другой стране. А вот какие именно? Костя смог вспомнить только русско-японскую и Мировую. И в обеих страна проиграла. Что ему делать? Предотвращать смертоубийства или наоборот, направить усилия на развитие военной промышленности, чтобы наверняка выиграть? Опять писать письма влиятельным людям, убеждать их в необходимости определенных мер, в которых сам же не уверен? Да, это путь. Нельзя же просто сидеть и ждать событий, чтобы потом с ухмылкой победителя вещать о собственном предвидении. Нельзя. Он напишет, что помнит. Вот только помнит он до обидного мало.

Костя сворачивает на набережную канала и идет в сторону Фонтанки. Золотой шпиль колокольни Никольского собора, блистающий под полуденным солнцем, привлекает его взгляд. Костя останавливается. Синие стены с белыми колоннами, тремя уступами поднимаются к небу и чуть ли не сливаются с ним. И только золотой купол, со шпилем и крестом на маковке, ярко выделяется, улетая и падая в бездонную синь.

Костя стоит и смотрит, задрав голову.

А потом синее небо мгновенно мутнеет, наливается серой пеленой туч, и золотое сияние меркнет.

Идет дождь. Холодный, осенний мелкий дождь.

 

2

Холодно и мокро. Ветер бил в спину, хлестал по щекам влажными оплеухами. Вода в канале подбиралась к набережной, вздымалась пенными гребнями, била по стенкам канала и перехлестывала через них, растекаясь грязными лужами.

Я стоял, вцепившись пальцами в чугунные перила, босыми ногами на гранитной плите, без одежды, хоть как-нибудь защищающей от выходок петербургской погоды, и дрожал. В этот раз я даже не удивился. Только что было лето и вот, на тебе, – осень. Это могло означать только одно: я переместился. И наверняка – опять в будущее. Волновало иное – холод. Заболеть на такой погоде легче легкого. Минут пять – и простуда обеспечена. Десять – воспаление легких. Двадцать – еще что-нибудь похуже с вероятным летальным исходом. А с лекарствами в этом будущем наверняка проблемы.

Нужно спрятаться. Постучать в какую-нибудь дверь, найти временный приют, попросить в долг одежду и переждать непогоду. А до этого – двигаться, двигаться. Бежать. Разжать окоченевшие пальцы. Прикрыться. Перепрыгнуть поток воды, переливающийся с тротуара на мостовую и тут же уйти по щиколотку в обжигающе холодную воду.

Да что же это?! Что творится?! Я не понимал, что происходит. Всё видимое мной пространство между домами внезапно оказалось залито холодной серой водой. В месте, где Крюков канал пересекал Екатерининский, разлилось нечто, подобное озеру. Сильный ветер вздымал волны на поверхности новоявленного озера, пригибал деревья у Никольского собора, обламывал ветви, которые с глухим плеском падали в воду. Ни одного человека не было видно ни вблизи, ни в отдалении. Будто ветер мокрой метлой вымел всех людей с улиц и набережных, накидав вместо них разнообразного мусора, поленьев, бревен, упавших деревьев. И всё это лезло вверх прямо на глазах. Вздувалось мутной пеной и наползало на дома, серые в дождливой пелене.

Порыв ветра чуть не бросил меня обратно и дальше, через ограду канала, а дерево, стоящее позади, вдруг натужно заскрипело, явно собираясь падать. Я неловко подпрыгнул и припустил к ближайшему дому на набережной, стараясь наступать в воду как можно реже. Прорваться сквозь холодную стену воздушного потока, так и норовящего спихнуть в канал, оказалось непросто. Пятнадцать метров до дома я преодолевал минуты две. Ухватился за дверную ручку и дернул. Дверь дрогнула, но не открылась. Я изо всех сил забарабанил по дубовым филенкам, истошно хрипя о помощи.

Передо мной явственно вставал призрак гибели. Очень живо представилось, как холодная вода поднимается сначала до колен, потом по пояс, до горла и, наконец, скрывает меня полностью. Я пытаюсь цепляться за поленья, которые уходят из-под рук, за телеграфные столбы, за деревья и плавающий мусор, но всё бесполезно. Они накрывают с головой, не дают протолкнуться на поверхность глотнуть воздуха, и вот я уже погружаюсь глубже и глубже, захлебываюсь и тону. Вряд ли найдут мое тело, когда вода спадет. И, тем более, не опознают.

Бред. Я замерзну значительно раньше. Переохлаждение. Сердце засбоит, остановится, и я сползу в воду. И найдут меня прямо здесь, на пороге этого негостеприимного дома. Да что ж они! Одичали, что ли! Живого человека в дом не пускать?!

Я из последних сил затряс дверь и чуть не упал: створка открылась, сбрасывая меня со ступенек, уже скрывшихся под слоем воды. На пороге стоял мужчина в высоких резиновых сапогах и сердито смотрел на меня. На его плечах висела шинель, а под ней – военная форма. Знаков различия видно не было.

– Заходите же скорей! – крикнул мужчина таким голосом, будто это я его выставил под дождь в голом виде и теперь не пускаю обратно домой. – Вода поднимается.

Да, после того как дверь открыли, в парадную мощным потоком хлынула вода с тротуара. Я поспешил захлопнуть за собой дверь и заложил засов. Поток сразу же уменьшился.

– Пойдемте, – недовольно сказал мужчина, провел по усам и небольшой бородке ладонью, развернулся и зашлепал к лестнице. Подождал меня на промежуточной площадке, снял шинель и накинул мне на плечи. – Укройтесь.

Я благодарно кивнул, выбивая зубами тарантеллу. Мы поднялись на третий этаж четырехэтажного дома

– Входите, – он распахнул передо мной дверь и указал в угол, не зажигая свет. – Калоши ставьте сюда.

– Что?! – единственное, что я смог выдавить.

– Ах, да. У вас же ничего нет. И документы, видимо, спрашивать бесполезно. Интересно… Назовитесь, хотя бы.

В квартире было хорошо натоплено. Казалось, хозяин сделал это именно к моему нежданному приходу. Я со свистом вдохнул и вдруг закашлялся, сгибаясь и хватаясь за дверной косяк.

– Так вы еще и заболели. Как неудачно. Надеюсь, не испанка.

– Не она, – я еле смог отдышаться. – Я уже болел гриппом. Выздоровел.

– Выпейте, – мужчина подал мне кружку с каким-то горячим напитком. Я слегка отхлебнул, опасаясь обжечься. Горячий чай. Сладкий, крепкий. Хорошо.

– Спасибо, – булькнул я.

– Вытирайтесь, – мужчина подал мне полотенце.

Отставив кружку, я поискал взглядом вешалку, не обнаружил ее и сложил шинель хозяина на спинку стула. Вспомнил, что совсем не одет, и отвернулся, вытираясь. За спиной послышалось шевеление, скрип половиц, потом – дверцы шкафа.

– Надевайте. Иначе с вами по-человечески не поговоришь.

Хозяин выложил передо мной комплект белья – кальсоны и бязевую рубашку, выгоревшую гимнастерку со споротыми погонами и невообразимые пушистые шлепанцы желтого цвета. Всё на вид чистое. Впрочем, в моей ситуации привередничать не стоило. Я как можно быстрее оделся под пристальным взглядом хозяина и приготовился к расспросам. Вон, хозяин уже пытался узнать имя. Что ж, самое время представиться. Я кашлянул и сказал, наклонив голову:

– Шумов, Константин Владимирович.

– Очень приятно. Мое имя – Александр Сергеевич Никольский. Я живу здесь. А вы?

– Тоже недалече. Ближе к театру… – я поспешил прикусить язык: кто знает, сохранился ли еще Мариинский театр. Или его того, снесли для какой-нибудь надобности.

Однако Никольский совершенно не обратил внимания на мою оговорку.

– Как вы оказались на канале? В такую погоду, в таком виде? – Никольский неопределенно пошевелил пальцами. – Пушка на Петропавловской крепости уже пять раз стреляла.

– Не слышал. Я тут случайно очутился. Вот шел, шел… А потом раз – и на набережной.

– И без одежды?

– И без одежды! – подтвердил я. Да, объяснения никуда не годились. Но ничего другого не придумывалось. Опять сочинять про грабителей? Которые решили догола раздеть одинокого прохожего во время буйства стихии, когда служители закона занимаются другими, более насущными делами? Например, спасением жителей первых этажей и подвалов. На месте грабителей следовало бы подождать. Схлынет вода, а пока люди возвращаются по домам, можно успеть чем-нибудь да поживиться. И, главное, в этой ситуации не выяснить – сами вещи уплыли, или их кто-нибудь прибрал. Так что воры трижды подумают, прежде чем снимать одежду с прохожего. Им и о своем здоровье думать надо.

– Загадочно… – подытожил Александр Сергеевич. – Ну, я не Следственный Комитет, допытываться не буду. Наверно были у вас причины в голом виде вдоль канала бродить. Да еще в наводнение.

– Тут такая история… В общем, я к одной женщине зашел, знакомой. А тут ее муж вернулся. Вот и пришлось… – я пожал плечами. – Даже одеться не успел.

Почему-то этот старинный анекдот, рассказанный под видом действительной истории, напомнил мне о Люде. Как же давно я ее не видел… Как давно… Сколько же дней прошло в моем времени? Столько же, сколько я провел в прошлом? Или я вернусь в тот же миг, что отправился? А вернусь ли я?

Голос Александра Сергеевича вернул меня к реальности.

– Где-то я такую историю слышал… – Никольский потеребил бородку. – Впрочем, это будет на вашей совести. Кстати, где служите?

Резкий поворот в разговоре совершенно сбил с толку. На этот случай я тоже ничего не успел придумать. Пришлось выдумывать на ходу:

– В Строительном Управлении. А должность невысокая.

– В СтройУправе? Хм. Весьма интересно. Я тоже там. И вроде бы всех знаю… Константин Владимирович, может, будем правду рассказывать?

Я молчал. Не знал, что ответить. Ну, не объяснять же о скачках во времени! Так и за сумасшедшего примут. К тому же, я и сам толком не понимал, что происходит. Только догадывался.

Пауза затянулась. Никольский выглянул в окно.

– Сильно вода поднялась. И это, кажется, не предел.

Я тоже полюбопытствовал. Жуткое зрелище. Окна квартиры Александра Сергеевича выходили как раз на Крюков канал. Сейчас вода бурлила у самой стены дома. Деревянный мусор бил в стены и уже в окна первого этажа. Слышался звон стекла, и Никольский морщился. Колокольня собора вырастала прямо из воды. Точнее, погружалась, захлестываемая волнами. Город тонул.

– Всё повторяется… – Никольский оторвался от окна. – Как и сто лет назад.

– Значит, сегодня двадцать четвертый год? – Я внезапно вспомнил о петербургских наводнениях.

– Да, – Александр Сергеевич слегка удивился, – Двадцать третье сентября.

– Очень хорошо. И как вы здесь живете? – по понятным причинам я не мог спрашивать более определенно.

– Обычно живем, – Никольский пожал плечами. – Не жалуемся. Проблемы есть, конечно. Но, скорее, личного плана… Что-то мы отвлеклись. И всё же, Константин Владимирович, сообщите что-нибудь о себе.

– Учился в Университете Путей Сообщений. Потом работал. Не по специальности. Ничего интересного. Вас же несколько другое интересует? А именно, раскрытие загадки моего появления? Может, сами придумаете, чтобы мне не пришлось сочинять?

– Нет уж. Давайте-ка сами.

Я вздохнул

– Полагаюсь на ваше здравомыслие. Заверяю, что с головой у меня всё в порядке.

– Интересное начало, – Никольский положил ногу на ногу. – Продолжайте.

– Я – из будущего, – и замолчал.

Александр Сергеевич никак не среагировал. Я ждал изумленного возгласа, выпученных глаз, открытого рта – чего-нибудь, что выдало бы удивление хозяина квартиры. Ничего. Будто к нему каждую неделю заходят пришельцы из другого времени, и он с ними мило беседует. Или он не расслышал?

– Из того времени, которое наступит, – перефразировал я.

– Из какого года? – иронически улыбнулся Никольский.

– Двадцать пятого. Две тысячи двадцать пятого.

– А к нам по какому поводу прибыли?

– Исторические исследования. Узнать, как оно на самом деле было… – тут же я понял, что мое вмешательство как раз и изменило ход истории, и что даже говорить об истории, имея в виду наш мир, бессмысленно. Может, нашего мира вообще уже не существует? И мне некуда возвращаться? Сомнения я решил не озвучивать.

– Что, наводнение действительно будет катастрофическим? – забеспокоился Никольский.

– Этого не помню. Но то, что одно из сильнейших в истории города, – да. Вообще-то, я сюда случайно попал, без заказа. Программа запуска еще не отработана. Но, как вы понимаете, любой исторический материал из первых рук представляет большую ценность.

Александр Сергеевич кивал, но я ясно видел, что он не верит ни одному моему слову.

– Конечно, всё это весьма интересно. Быть очевидцем эпохальных событий… Принимать в них участие… Общаться с героями и злодеями прошлого… Впечатляюще. И что же вы, Константин Владимирович, успели увидеть?

– Я был в тысяча восемьсот двадцать пятом году, во время восстания декабристов. Потом – в тысяча восемьсот семьдесят пятом. Теперь – здесь. Вполне вероятно, что через некоторое время я и отсюда перемещусь лет на пятьдесят вперед.

– Надеюсь, вы рассказываете не сюжет нового романа господина Уэллса? Пишет он весьма завлекательно. Про марсиан, про человека-невидимку, про Спящего…

– Нет. То, что я вам рассказываю, вовсе не фантастика. Для меня это реальность, реальнее некуда. Ну, подумайте, зачем обычному человеку, рискуя здоровьем, выходить во время наводнения на улицу без одежды?

Никольский действительно задумался.

– Да. Интересная гипотеза. Но маловероятная. Где же ваша машина времени?

– Машины у меня нет. Верить моим словам, либо нет – ваше право. В качестве доказательства могу продемонстрировать вам лишь один предмет: серебряную коробочку, которая переходит со мной из века в век. Сейчас я вам ее покажу, – я захлопал себя по тем местам, где обычно бывают карманы. И, разумеется, ничего не нашел. Да и не мог найти – вся одежда была чужой. В момент появления я не видел коробочки. Значит, она осталась на набережной, под водой. В отчаянии я выглянул на улицу. Вода всё поднималась. Ограда канала уже почти скрылась под волнами.

– Мне надо ее достать! – я указал на улицу. – Срочно!

– Да куда ж вы пойдете?! – Никольский раскинул руки, пытаясь меня удержать.

Я и сам видел, что достать коробочку невозможно. Вдруг, когда вода спадет, коробочку смоет в канал? Или уже сейчас упавшее дерево зацепило кроной и сбросило ее за ограждение? На дне я коробочку точно не найду. Никогда. И чем это мне грозит – даже представить невозможно. Вдруг я насовсем застряну в двадцатом веке? Не смогу вернуться домой? Либо, что еще хуже, исчезну здесь, так и не появившись в своем времени? Жуткая неопределенность, грозящая неведомыми последствиями.

Видимо, мое лицо красноречиво отражало чувства, которые я испытывал. Никольский нажал мне на плечи, и я рухнул обратно на стул, закрыв лицо руками.

– Спадет вода, и я с вами пойду поищу коробочку, раз она так важна.

Я закивал, не отрывая рук от лица. Выбора нет. Любая помощь будет кстати.

– Так вы мне поверили? – глухо спросил я.

– Не то, чтобы поверил… Звучит слишком фантастично. Однако ваша уверенность… А на сумасшедшего вы действительно не очень похожи. Но если взять за основу вашу гипотезу, то напрашиваются новые вопросы.

– Спрашивайте, – я отпустил руки и откинулся на спинку стула.

– Например, где вы собираетесь жить? Как существовать? Будете ли работать? И кем? В наше время без денег никуда. Альтруистов мало.

– Что, и вы мне выставите счет за приют и одежду?

– Ну, зачем так? Человеческие отношения остались. В быту. А вот во всем остальном… Как говорится, звериный оскал капитализма, – Никольский усмехнулся.

Да, Александр Сергеевич обозначил нешуточную проблему, и я пока не знал, как ее решить.

– Наверно, где-нибудь устроюсь, – осторожно сказал я. – Кое-какой опыт имеется.

– И документы об образовании – тоже? А как насчет простого удостоверения личности?

С документами у меня была напряженка. С любыми. Видимо, в этом времени словам уже не доверяли.

– Надеюсь, паспорта у вас еще без фотографий делают, – буркнул я.

Никольский широко раскрыл глаза и встопорщил бородку.

– Интересная идея! Но да, вы правы, без фотографий. Кстати, надо будет предложить на ближайшем заседании Госсовета внести дополнения в закон.

– А еще ставить на фотографию печать несмываемой краской, – я не сдержал сарказма.

– Прелестно! Так и сделаем. Паспорт для внутреннего учета. Даже перепись проводить не придется – все сами придут за новыми документами. Тут-то мы их и запишем! – Александр Сергеевич довольно потер ладони.

– А если потеряют – штраф. И пусть платят за новое оформление. В паспорте можно много страничек сделать – про семейное положение писать, про детей, про место жительства, про воинскую обязанность, – изгалялся я, – и бумагу с водяными знаками использовать, чтоб подделок не было. Менять же паспорт раза два придется. Потому как человек стареет, и лицо у него меняется. Ну, и за все обмены платить, конечно.

Никольский внимал, будто я ему глаза открыл на смысл жизни.

– Вам премия полагается, Константин Владимирович. Если, конечно, новый закон о паспортизации пройдет. А он пройдет, не сомневайтесь, еще в первом чтении: у нас давно назрела необходимость в четком учете трудовых ресурсов… Да с этим наводнением непонятно, когда очередное заседание Петросовета назначат. Наверняка будут насущными делами заниматься – ликвидацией последствий. А это, сами понимаете, много средств, усилий и проблем. Но как только со стихией разберемся, сразу займемся вашим вопросом.

– Александр Сергеевич, – мне показалось, что Никольский стал как-то больше ко мне расположен, и решил воспользоваться настроением хозяина, – не возражаете, если я вам несколько вопросов задам?

– Почему нет? Спрашивайте всенепременно!

– Не обрисуете политическую ситуацию? Внутреннюю. Ну, и внешнюю. Для понимания того, в каком мире я нахожусь. С историческими отступлениями. А?

Никольский выглянул в окно.

– Вроде, не поднимается уже. Максимум. Скоро спадать начнет. Пока, действительно, можно и на отвлеченные темы поговорить. Не конкретизируете ваши вопросы, Константин Владимирович?

– Кто сейчас у власти? И как к ней пришел? Что произошло за последние пятьдесят лет?Александр Сергеевич потеребил бородку.

– Ну, батенька, вы меня озадачили… История – не мой конек. Разве что основные вехи… Вас устроит?

– Конечно, устроит, – я заволновался. В груди образовалась пустота, и хотелось сильно вдохнуть, чтобы ее заполнить, но никак не получалось.

– Значит, так. Что у нас в семьдесят четвертом-то было?.. Вроде, ничего интересного. А вот в следующем, семьдесят пятом, отстранили последнего российского царя от власти. Стали мы республикой, так сказать. И почти сразу русско-турецкая война началась, за Болгарию. Ну, турок мы разбили, а потом какая-то котовасия с мирным договором случилась, и мы обратно в Болгарию войска ввели – для защиты славян. После чего Болгария к нам присоединилась на правах автономии. Ну, наподобие Финляндии. Что еще? Можно вспомнить, например, неурожай девяносто первого. Прокатилась волна выступлений, но своевременная помощь зерном из центра предотвратила гибель людей. Заодно и кое-какие законы приняли, социальной направленности. Опять же рабочее время уменьшили – до десяти часов. Да! И второй Интернационал! Мы там ведущую роль играли.

– А еще какие войны были?

– Войны? – Никольский нахмурился. – Японо-китайская девятьсот четвертого… Мы там китайцам очень хорошо помогли. Потом – Балканская, девятьсот двенадцатого и германо-французская четырнадцатого. Потом, правда, они всю Европу в войну втянули – и Великобританию, и Австро-Венгрию, и Италию, и мелкие страны. А мы нейтралитета придерживались. Очень нам это помогло. Экономический подъем был. Хотя, я считаю, не только из-за неучастия в войне.

– Да? – я был ошарашен.

– Да, представьте! – Александр Сергеевич внезапно воодушевился. – Всё дело в правлении! В пятом году появилась новая форма самоуправления – Советы народных депутатов. Власть, считай, непосредственно к народу отошла. К самым передовым его представителям! О, как! Вам, наверно, такое и присниться не могло!

– Так у вас коммунизм теперь?

– Почему коммунизм? В каком смысле?

– Строй – коммунистический?

Своим вопросом я поверг Никольского в тяжкие раздумья. Он явно силился понять, что я имел в виду, но никак не получалось. Наконец, морщины на лбу Александра Сергеевича разгладились, бородка перестала топорщиться, и он уточнил:

– Это то, что предлагал Карл Маркс? Обобществление средств производства?

Я кивнул:

– А еще есть такой известный лозунг: "Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны". Как у вас с электричеством?

– С электричеством у нас неплохо. Даже весьма. И власть действительно советская. Но коммунизм?! И вообще я этот лозунг в первый раз слышу.

– Может, у вас и Ленина не было? И Октябрьской революции? И гражданской войны?! – я возвысил голос, обвиняя этот мир в отсутствии ужасов, которые пришлось перенести нашему миру и людям, которые бессмысленно сгинули в угоду личных амбиций большевиков.Никольский даже отшатнулся.

– Нет, не было… – он растерянно теребил бородку.

– Извините, – буркнул я, – это – личное. Так как у вас жизнь сейчас? Ну, за исключением наводнения, конечно, – я показал подбородком в окно, всё еще дребезжащее под порывами ветра.

– Я считаю – неплохо. Даже по сравнению с Северо-Американскими Штатами. Дали людям, наконец, возможность на себя работать. В деревнях Сельские Комитеты существуют, а на фабриках и заводах – Собрания Уполномоченных.

– И чем же они занимаются?

Никольский подобрался.

– Основа системы советов – делегирование – мандат, который выдается делегату собранием трудового коллектива или сельской общины. Делегат Совета подотчетен, прежде всего, избравшему его суверенному общему собранию и обязан действовать в жестких рамках наказа общего собрания, которое его может отозвать в любой момент, в случае невыполнения наказа.

Александр Сергеевич, видимо, процитировал какую-то статью, но получилось у него легко и свободно, без запинки. Скорей всего, он действительно знал, о чем говорил, и воспринимал, как норму жизни.

– Неужели никакие партии в этом участия не принимают? Не проталкивают в Советы своих представителей?

– Бывает, – Никольский пожал плечами. – Только партийная принадлежность – личное дело каждого отдельного делегата. Он избирается на основе заслуг перед обществом, никак иначе.

– И что – совсем недовольных не осталось?

– Как же без недовольных? – Никольский хищно усмехнулся. – Недовольные обязательно имеются. Но это, сами понимаете, те, кто не хочет трудиться. Уголовники всякие, люмпены. К ним мы беспощадны.

Стекла в окнах дребезжали всё реже – ветер стихал. Я успокаивался. На первый взгляд, мир, в который я попал, представлялся донельзя благожелательным к простому человеку – рабочему или крестьянину. К трудящемуся.

– Александр Сергеевич, а вот вы лично – чем на хлеб зарабатываете?

– Я – архитектор. Преподаю в Академии Художеств. И еще – в Петросовете работаю. Там графики заседаний удобные, позволяют совмещать. А что?

– Сами проектируете?

– Иногда – да. Конечно. Как же без этого. Архитектор, оторвавшийся от жизни, немногого стоит. Воплощение же проектов в материале – самая что ни на есть жизнь. Далеко не всегда получается умозрительно понять – где недочет, и как его исправить. Начинают строить – тут-то нюансы и вылезают. Приходится вникать и иногда даже вносить изменения в общую концепцию проекта. И сразу же есть возможность отразить это в лекциях. Архитектура – развивающееся искусство, в отличие от всех остальных.

– Ну да?! Так уж и всех? И ничего нового ни в живописи, ни в литературе, ни в сценических формах?

– Это всё так, копошение вокруг истоков. Архитектура – истинно новейшее искусство. Потому что оно впервые становится настолько функциональным, что срастается с жизнью. Здания теперь – не просто оболочки, в которых ютятся люди. Напротив! Они – часть окружающей среды. Как раковина для улитки или панцирь для краба. Ничего лишнего и в то же время – всё необходимое для полноценной жизни.

– Вы про конструктивизм?

– Да! – Никольский замолчал, глядя в окно на серую воду, покрывающуюся рябью под порывами ветра. Основной шквал прошел. Погода успокаивалась. Деревянный мусор уже не стучал в стены, пытаясь незаконно проникнуть в дома. Вода уходила. – Скоро выбираться можно будет. Много работы. Хотите, я вас в команду по ликвидации последствий наводнения запишу? Там с документами при устройстве проблем меньше – работа всё же тяжелая, мало популярная.

– А что дальше?

– Дальше? Сами решайте. Местом в общежитии мы вас обеспечим. Но устроиться вы сможете только на неквалифицированную работу. Либо – сдать экзамены и получить образование еще раз.

– А если не вступительные сдавать? А, скажем, выпускные? Такое можно осуществить?

Никольский скептически посмотрел на меня.

– Теоретически – да, возможно. Если вы самостоятельно готовились. Но опять же рекомендация нужна…

Александр Сергеевич замолчал, сообразив, кто может мне дать такую рекомендацию. Никто, кроме него. Тут же на его лице отразились сомнения:

– Вы уверены в вашей подготовке?

– Уверен! – лихо ответил я. Терять было нечего.

Резкий звонок телефона, стоящего на столе, прервал разговор. Никольский схватил трубку.

– Что?! Точно? Это хорошо… Да только окончательно спадет не раньше утра… Да-да. Через два часа темнеть начнет. Освещение ни к черту, сами понимаете… Да, с утра и начнем. Начинайте команды формировать, чтобы, как рассвело, выходили и принимались за работу… Да, можно снять рабочих. Но не всех, нет. Неквалифицированных. Квалифицированные пусть на своих территориях делом займутся… Конечно. Оплату труда мы гарантируем. Под это дело фонды зарезервированы. Так что нерабочее население оповещайте и всемерно привлекайте… Конечно. До свидания.

Никольский повесил трубку.

– Слышали? Начинается формирование команд по расчистке города и устранению последствий наводнения. Вы как?

– Записывайте, Александр Сергеевич, – я махнул рукой. – Вот только… Как бы это… До утра мне куда деваться?

– У меня на ночь оставайтесь, – Никольский кивнул, отметая возможные возражения. – Я вам на диванчике постелю. А завтра вместе пойдем. Я вас представлю и в команду запишу. Согласны?

Я был согласен. Даже очень.

 

3

Воду вычерпывали сначала со стороны улицы, а когда ее оставалось на полметра над полом, приходилось лезть в подвал. Остатки воды собирали сначала ведрами, а потом уже и тряпками. Ведрами орудовали мужчины, тряпками – женщины. Такое вот разделение труда. К каждой команде по ликвидации последствий был приставлен вооруженный патруль из трех человек. Видимо, для предотвращения мародерства. Каждый раз, когда мы выходили на свет, солдаты пристально рассматривали нас. Сами они в подвалы не лезли. Лишь иногда, когда требовалось откатить какое-нибудь особо тяжелое бревно, один из патрульных отдавал винтовку офицеру и присоединялся к нам.

Проводка намокла, и электричество не зажигали. Оставалось довольствоваться тусклым светом из низких окон под самым потолком. Через них же мы избавлялись и от воды.

– Товарищ! Това-а-арищ!

– Что?! – я вылил ведро на улицу и обернулся в темноту подвала.

– Здесь люди… – голос слегка дрогнул.

– Какие еще люди? Подвал же залит был.

– Я и говорю, – послышался судорожный глоток, – такие люди. Которые уже и не совсем…

Ведро ударилось о низ подвального окна, и я чуть не окатил себя холодной водой. Сразу стало душно и потянуло на свежий воздух. Надо же, трупы. Как не повезло… Чего-то подобного я опасался с самого начала работы. Мужчина, с которым мы на пару вычерпывали воду уже из третьего подвала, тянул за рукав, и я нехотя побрел за ним, ступая по перевернутым ящикам. Мы завернули за перегородку, куда серый свет из подвального окна не достигал, мужчина остановился и сдавленно сказал:

– Тут они.

Я наклонился и попытался что-нибудь нащупать. Под пальцы попала ворсистая ткань, впитавшая воду. Я отдернул руку и судорожно обтер ее о штаны.

– Надо вытаскивать.

Чувствовалось, что мужчине жутко не хочется прикасаться к мертвым телам. Мне тоже не хотелось. Мы синхронно вздохнули, наклонились и ухватились за одежду трупа. Второй раз оказалось не так противно. Тело не тонуло, поэтому удалось довольно легко отбуксировать его к выходу. Я крикнул, чтобы принимали спецгруз, и два солдатика живо спустились к нам.

– Что тут у вас? – недовольно спросил один из них, плохо различая предметы в темноте подвала.

– Что, не видно? Труп! Там, вроде, еще один.

Мы оставили солдат удивленно цокать языками и ругаться матом. Тащить труп по лестнице – работка не из легких и приятных. Сами вернулись обратно. Второе тело находилось под водой и всплывать не собиралось. Мы подергали его, но всего лишь приподняли над полом. Потом пальцы сорвались с одежды, и труп вновь лег на прежнее место.

– Тяжелый, падла! – выругался мужчина. – Утопленник, чай.

– А первый что?

– Не знаю. Но явно не захлебнулся. Может, его этот вот пришил, а потом выбраться из подвала не сумел – залило. Утоп, значит. А нам теперь тащить. У-у-у!

– Может, солдат позовем?

– Пойдут они, как же, – мужчина зло сплюнул в воду. – Им ноги неохота мочить. К тому ж, они на посту, сам понимаешь. Их бы сюда, воду вычерпывать. Ладно, берем еще раз. Хорошо бы его снизу подцепить.

– Придется в воду вставать.

– А что поделаешь? – мужчина развел руками. Он поморщился, осторожно ступил одной ногой в воду, уйдя по колено, и, после некоторого раздумья, поставил вторую. Я содрогнулся, но последовал его примеру. Сразу же полилось за голенища сапог, меня передернуло, и я чуть не выпрыгнул обратно на ящик. Мужчина усмехнулся кривой усмешкой и скомандовал: – Ну-ка, взяли!

Теперь уже и руки ушли в воду чуть ли не по плечи. Меня стало колотить мелкой дрожью. Я ухватился за ноги трупа, а мужчина, видимо, за руки.

– Раз-два… Эть!

Труп оторвался от пола.

– Та-а-ак… Потащили…

Тело казалось неимоверно тяжелым, пальцы сводило, и я опасался, что в любой момент отпущу его, чем вызову неуправляемый поток брани. На удивление, с переносом трупов я свыкся так же быстро, как и мой спутник. Никаких эмоций, лишь физическая усталость и желание как можно быстрее закончить неприятную работу.

Мы дотащили тело до лестницы и остановились передохнуть.

– Ну, где там солдатики? – хрипло спросил мужчина, тяжело дыша.

Я посмотрел вверх.

– Нет никого… Ладно, давай уж сами. Всё равно обсыхать придется, а то простудимся.

Мужчина кивнул, ухватил труп под мышки и потащил вверх, двигаясь спиной вперед. Я поднимался вслед за ним. Длинное пальто, которое было на трупе, грузно волочилось по ступеням, цепляясь за всякий хлам на лестнице. Мы пошатывались, хрипя в такт и оскальзываясь. Сил не осталось даже на ругань.

На секунду мужчина приостановился, я сделал шаг вперед, наступив на подол волочащегося пальто, он тут же продолжил движение и не удержался на ногах. Мы покатились по лестнице.

Придавило меня не слабо. К тому же пальто утопленника навернулось мне на голову, и я уткнулся лицом в пропитанную водой подкладку. Попробовал освободиться, рванулся, заработал руками, подкладка поддалась, отпуская меня, и я задышал, судорожно втягивая сырой воздух. Сверху заворочался мужчина, наконец, поднимаясь на ноги. Он подтянул труп выше по ступенькам, и я смог сначала сесть, а потом и подняться на корточки.

Ноги дрожали. Руки дергались. Меня сильно трясло, и я никак не мог подняться.

– Сейчас… сейчас… – еле выговорил я.

Мужчина хмыкнул и ответил:

– Пойду – позову кого-нибудь. На помощь. А ты пока выбирайся. Ничего не сломал?

Я глубоко вздохнул и закашлялся.

– Вроде, нормально… Отдышусь только и вылезу.

Труп раскинулся на лестнице прямо передо мной. И теперь, когда никто не заслонял дневной свет, можно было рассмотреть погибшего. Конечно, дурацкое занятие – смотреть на мертвых. Раньше мне бы это и в голову не пришло. Но сейчас, когда мы с ним чуть ли не в обнимку полежали, нездоровое любопытство так и подначивало: "Взгляни, взгляни…"

На лицо я глянул мельком: синее, раздувшееся. Не узнал, даже если бы мы раньше были знакомы с утопленником. Одежда выглядела не в пример приличнее: добротная, качественная. Серое осеннее пальто, костюм, цветастое кашне, шляпа. В таком по Невскому щеголять, а не в подвалах тонуть. Желтые кожаные ботинки на толстой подошве, подбитой металлическими набойками, с полустершейся надписью "Скороход". Вот только подкладка у пальто порвалась. Я ее и порвал. Или не я? Внизу еще торчали черные нитки вдоль шва. Будто кто-то распорол подкладку, а потом не очень умело зашил вручную. И как-то подкладка странно топорщилась…

Я запустил руку в мокрую прореху. Пальцы сразу же наткнулись на прямоугольный тяжелый пакет, обернутый в пленку. Я его вытащил и повертел, не зная куда деть.

– Ты еще здесь?! – голос наверху раздался так внезапно, что я вздрогнул и с каким-то испугом, будто меня застали за чем-то неприличным, сунул пакет себе в карман.

– Здесь, конечно, – сердито отозвался я. – Куда ж мне деваться? Сейчас выползу.

– Не торопись. Тут у них проблемы с первым трупом, так что свободных людей нет. Нам тащить. Отдохнул? – мужчина уже спускался по лестнице.

Я обреченно кивнул. Ничего. Вытащим, сразу греться пойду. И одежду поменяю… Да только где? Опять к Никольскому? Так он наверняка в своем Петросовете заседает. А по улице по такой погоде в мокром виде шастать – верный путь к простуде.

Мы подхватили тело и опять потащили вверх. В этот раз обошлось без сюрпризов. Уже на самом верху к нам подбежал офицер и показал – куда оттащить труп. Мы послушно проковыляли еще метров двадцать и сложили тело под навес, рядом с первым, около которого стоял часовой.

– Принимай соседа, – мужчина оскалился на часового. Тот лишь губы поджал, но не ответил.

– Куришь? – Мужчина похлопал себя по карманам, вытащил раскисшую пачку, чертыхнулся и кинул ее на землю. – Тебя как звать-то?

– Костя. Константин, – становилось зябко, и меня опять стало трясти, уже от холода. – Не курю.

– Эй, солдатик, не угостишь пострадавших папироской?

Солдат молча вытащил пачку, выщелкнул папиросу и, когда мужчина взял ее в рот, щелкнул зажигалкой. Мужчина глубоко вдохнул дым, кашлянул и удовлетворенно протянул:

– Хорошо пошла-а-а… А меня – Георгием. Стало быть, со знакомством.

– Пойду я. Замерз уж, – еле выговорил я.

Георгий скептически на меня посмотрел и сказал:

– Далеко пойдешь? Живешь-то где?

– На Крюковом…

– Далековато… Ты раньше простудишься, чем дойдешь. Пошли ко мне. Я тут рядом, в соседнем доме обретаюсь. Печка есть. И кое-что для сугреву, – Георгий подмигнул.

Я истово закивал. Конечно, чего переться по холоду со всеми шансами оказаться перед запертой дверью, если можно отогреться прямо сейчас? Однако сразу уйти не получилось. Нас остановил офицер и попросил предъявить документы. У меня их напрочь не было, а Георгий их оставил дома, о чем и сообщил.

– Как же так? Не порядок. Придется вам в отделение пройти.

– Это еще зачем?! – возмутился Георгий. – Я в соседнем доме живу, на работы общественные вышел! У меня выходной сегодня! А вы меня хватать?! Что за произвол?!

– Подождите! Никто вас не хватает. Нам ваши данные нужны, потому как вы – свидетели…

– Какие еще свидетели?! – не унимался Георгий. – Это потому что трупы на себе таскали?! Запишите адрес, фамилии там, и мы пойдем. Домой! Если будут вопросы – вы нас легко там обнаружите. Правда, Костя?

Я что-то невнятно пробурчал, лязгая зубами. Офицер вздохнул, сказал пару слов о гражданской совести, записал адрес и фамилию Георгия и откозырял.

Мы зашли в подворотню одиннадцатого дома на Средней Подьяческой, прошли через еще не убранный двор и поднялись по черной лестнице на третий этаж. Георгий выудил большой ключ из штанины, сунул его в замочную скважину и повернул.

– Вот тут и живем, – сумрачно сказал он, пропуская меня вперед. – Заходи.

Сырая прихожая, отстающие от стен обои, крошащаяся лепнина на потолке. Неухоженная квартира.

– Крыша протекает, – ответил Георгий, заметив мой красноречивый взгляд. – В комнатах нормально. Сейчас печку разведу. Ты пока снимай всё с себя, – и он повернул в коридор.

– Ты один живешь?

– Не, не один, – раздалось из глубины квартиры. – Ребята после придут, как смена закончится… Я тут тебе шмоток нашел. Переодевайся. Нечего стесняться.

Он вышел обратно в коридор, сунул мне в руки охапку какой-то одежды и потянул в комнату. Сапоги и шинель я уже стащил, но со штанов и гимнастерки всё равно капало. На паркете начали собираться лужи. Но чего ж не пойти, если приглашают? Если в комнате печка, то одежда быстро просохнет. А там опять в свое оденусь, еще до того, как остальные придут.

– Много вас?

– Нас-то? Да нет. Трое парней, две девушки, – Георгий подмигнул. – Вроде, коммуна у нас. Соображаешь?

– Ну, примерно…

– Да нет! – Георгий хлопнул меня по плечу. – Совсем не то, что ты подумал! Живем мы в одной квартире, но в разных комнатах, убираемся по очереди, еду готовим тоже по очереди, да и покупаем ее в складчину. Удобнее так… – он поморщился. – Чего-то эти трупы меня совсем из колеи выбили. Всё из головы не идут. А ты как?

Пока Георгий говорил, я успел переодеться и развесить мокрую одежду на спинки двух стульев. На вопрос отвечать не стал – пожал плечами.

– Ну, да, – продолжил Георгий, – я ведь трупаков не в первый раз вижу. И на фронте, когда китайцам помогали, и вообще. Да там как-то привычно было. Ясно, что убьют кого-нибудь. Думаешь, что лишь бы не тебя. Как передышка, благодаришь Бога за спасение и братков закапываешь. Рутина. А тут слишком неожиданно.

– Чего их в подвал занесло – главный вопрос, – поддержал я тему.

– Вот-вот. Не воры – явно. Не сходка это бандитская – слишком цивильно одеты, напоказ как будто. Может, не поделили чего. Только зачем в подвале отношения выяснять? Туда так просто и не заберешься – дверь на замке, ключ у дворника.

– Может, случай какой? Скажем, забыл дворник подвал запереть. Эти двое шли мимо, тут наводнение началось, они в подвале и схоронились…

– А я говорю – убийство. У первого, что мы вытащили, дырка в голове. Ты разве не заметил? Наверняка, его второй пристукнул. Теперь будут орудие убийства искать… – Георгий поежился.

– Но зачем?

– Что, искать? А-а-а, убил зачем? Да кто ж его знает. Повздорили там, или еще почему. Может, из-за женщины, может, из-за денег. Еще, бывает, по личной неприязни. Темное дело. Да не нам разбираться. Давно о таких делах по городу слышно не было. Не к добру это.

Георгий поднялся со стула, открыл неприметную дверцу в шкафчике и удивленно воззрился на пустую полку. Вид у него был настолько ошарашенный, что я решил спросить что-нибудь нейтральное, лишь бы привести его в чувства.

– Вы где работаете?

Георгий очнулся.

– Да на фабрике Ландрина. Что, не знаешь? Конфекты делаем. Шоколадные. Мы с парнями – технику обслуживаем, а девушки – на фасовке.

– Это где?

– Да недалеко – на Екатерингофском.

Георгий явно не понимал внезапно возникшего интереса к его работе. Он начал расхаживать по комнате и что-то напряженно искать, изредка бормоча под нос короткие фразы.

– Что случилось-то? – спросил я.

Вместо ответа Георгий потряс кулаком и смачно ударил им себе в ладонь.

– Ну, Федька! Нашел-таки тайничок. И все вылакал, падла! Ты посиди здесь. Я быстро сбегаю. Нельзя ж хорошего человека без угощения отпущать!

Георгий сорвал с крючка в прихожей сухую шинель, хлопнул дверью и застучал подковками по ступенькам. Я остался один в квартире. Слегка согрелся, и сразу же возникли другие интересы. Например, что же за пакет я вытащил из-за подкладки пальто утопленника?

Я достал пресловутый пакет, взвесил его на ладони и пошел на кухню. Хотелось вскрыть его аккуратно, чтобы случайно не повредить наверняка размокшее содержимое. А чем лучше это делать? Конечно, ножом, которому место как раз на кухне.

В ящике стола отыскался остро заточенный нож с узким лезвием, я положил пакет на стол и принялся подцеплять слой за слоем. Сначала прорезал пленку. Потом двойной слой плотной бумаги, практически не намокшей. Дальше резать ничего не пришлось: пакет распался на несколько маленьких свертков, которые легко освобождались от обертки.

В первом лежал небольшой пистолет. Хорошо смазанный, он совершенно не пострадал от воды. Я нерешительно взял его за рукоятку, покрутил, подергал за рычажки и скобы на его боку и невзначай выщелкнул обойму. Заряжен. Интересно, в этом мире разрешается иметь личное оружие? Как минимум, надо иметь документы на ношение. Так что мне – точно не разрешается.

Пистолет и обойму я с опаской отложил на дальний угол стола. В следующем свертке находилась свернутая в трубочку пачка тонкой бумаги, связанная суровой нитью. Я снял нить, развернул пачку и вытащил один листок. На нем мелкими буквами было напечатано что-то типа воззвания. По крайней мере, первая фраза, набранная по центру и оттиснутая красным цветом, гласила: "Граждане!!! До каких пор нам терпеть!.." Дальше читать я не стал.Третьим оказался конверт, залитый сургучом. На лицевой стороне находилась одна фраза: "Предписание Л. Д." Его я отложил до того момента, как не осмотрю всё содержимое пакета, которого, впрочем, оставалось не так много.

На стол аккуратно легли: пачка денег, называемых "червонцами" и с изображением неизвестного мне мужчины. Крест, о четырех расширяющихся концах, покрытый черной эмалью. Брелок на цепочке из зеленой яшмы. Карта города Санкт-Петербург 1921 года издания. В общем, полный шпионский набор, который я разглядывал с некоторым недоумением.Карта выглядела всего странней. Город казался значительно больше, чем ему полагалось быть в это время. Особенно увеличился он в южной части, вдоль Московского проспекта, который почему-то так и назывался. И вообще, со многими названиями улиц было что-то не то. Они не совпадали ни с теми, что я знал, ни с теми, что были даны в советское время и смутно мне помнились по рассказам отца. Я тупо водил пальцем по незнакомым улицам, припоминая старые названия, пытаясь соотнести их с написанными на карте. Получалось плохо. Более того, в мое время часть улиц вообще не существовала или была проложена в других местах.

Я настолько увлекся, что появление девушки в модном жакете и шляпке оказалось изрядной неожиданностью. Она вошла совершенно неслышно и тут же набросилась на меня с вопросами и обвинениями:

– Вы кто? И что здесь делаете? И почему на вас Федина рубаха?

– Меня Георгий пригласил. Согреться. После общественных работ, – я сглотнул.

Девушка сурово глядела на меня сверху вниз. В руке она держала швабру. Должно быть, собиралась проучить незваного гостя.

– И одежду вам тоже он дал?

– Да…

– И где же сам Георгий?! – девушка пристукнула шваброй об пол.

– Вышел. В магазин. За выпивкой…

Девушка совсем рассвирепела.

– Значит, за выпивкой! А вы, стало быть, его тут дожидаетесь?! Чтоб потом совместно отметить?! Уж не знаю что! Да что он себе позволяет!

Я не знал, что ответить, и лишь кивал головой, подтверждая каждое ее слово.

– А что это вы на нашем столе разложили?! Шли бы к Георгию и у него б и раскладывали! Самоуправство какое!

Тут девушка запнулась, разглядев, что именно я разложил на столе. Взгляд ее остановился на кресте, а вовсе не на пистолете, который я поспешил прикрыть подвернувшимся листком бумаги.

– Так… Так это вы?.. Так, это…

– Ну, я, – мрачно подтвердил я.

Выражение лица девушки разительно поменялось с недовольного на восторженное.

– А у нас все сомневались! Не верили! У-у-у!! – девушка погрозила кому-то кулаком. – Собирайтесь. Пойдем к нашим.

– Прямо сейчас?

– А чего тянуть? Лев Давидович как раз на месте. У вас же к нему письмо?

Я бросил быстрый взгляд на "Предписание". Ну, да, "Л. Д." – Лев Давидович, вполне правдоподобно.

– Дело в том, что я сильно промок, и мне нечего надеть…

– Какие проблемы?! – девушка отвергла мои сомнения. – Сейчас что-нибудь поищем… У Федора. Не обеднеет, – она подмигнула.

– Извините, – решился я, – вас как звать?

– Зинаида. Можно просто Зина.

– Константин, – представился я.

Зина понимающе улыбнулась. Видимо, у связного, за которого она меня явно приняла, вместо имени могли быть только псевдоним или кличка.

Хлопнула входная дверь, и появился Георгий. Аккуратно поставил на стол литровую бутыль Сибирской водки и только потом обратился к девушке:

– Ты чего, Зин?

– Зашла вот. Посмотреть на твои выкрутасы, – Зина поджала губы.

– Надо ж согреться! Ты ничего не понимаешь!

– Конечно! Ни-че-го! Один согреваться будешь.

– С чего это? Мы с Костей вдвоем. Уже договорились!

Я кивнул.

– Константин пойдет со мной, – отрезала Зина. – А о твоем антиобщественном поведении я доложу на очередном собрании.

Георгий заволновался:

– Зачем докладывать?! Не надо докладывать. У меня ж Федька всё выпил. И на смену пошел. Его и разбирать надо. Я ж в запас купил, для экстренных случаев! Сейчас, кстати, как раз такой. Мы ж промокли все! Чтоб простуду не подцепить! А, Зин?

Девушка помялась, нерешительно на меня посмотрела и пошла на попятную:

– Хорошо. По полстопочки. И закуску не забудь.

Георгий повеселел.

– Это мы мигом… Зин, тебе налить? Небось, тоже продрогла?.. Да на самое донышко, не боись, не развезет.

На столе появились три стопки, горка нарезанного черного хлеба и неизбежный соленый огурец, выловленный Георгием пальцами из кадушки. Зина вздохнула и принялась нарезать огурец. Георгий подмигнул:

– Вот что значит баба в доме. Уют, понимаешь. Кто бы еще огурец стал резать? – он ловко сорвал белую крышечку с горлышка бутылки, плеснул всем не глядя, поднял стопку и провозгласил: – Стало быть, за интересное знакомство.

Мы чокнулись, и я вылил свою порцию прямо в глотку. Ух-х-х! Нащупал кусок хлеба и истово занюхал. Потом и откусил.

– Ты огурец бери, не брезгуй, – невнятно проговорил Георгий. – Теперь по второй…

– Нет, – жестко выговорила Зина, разом перевернув стопки. – Нам пора! И тебе хватит, Гоша. Хватит, я говорю!

Зина раскраснелась, глаза заблестели – одно удовольствие было на нее смотреть. Да только выпивка не расслабила ее, а, скорее, прибавила решительности. Так что препираться не имело смысла.

Я надел то, что дала мне Зина, Георгий, страдая, закупорил водку пробкой и убрал в шкаф, а сама Зина смела содержимое пакета со стола в сумку.

В голове шумело. Всё происходило настолько быстро, что я не успевал осмысливать события и просто плыл по течению. Сказали "одевайся" – одевался, говорили "иди" – шёл. Словно поступки совершал кто-то другой, а я был сторонним наблюдателем, не имея ни малейшего представления, к чему они приведут.

Мы вышли на улицу. Серые облака на секунду разошлись, и яркий луч солнца моментальным снимком высветил дома, людей, мокрую булыжную мостовую, остатки мусора и неспокойную поверхность Екатерининского канала, к которому мы как раз подходили.

 

4

Лев Давидович надорвал конверт, вынул сложенный вдвое листок и углубился в чтение. Он сидел, откинувшись на спинку большого кресла, накрытого белым полотняным чехлом, а мы с Зиной – на стульях. Всех, кроме нас, Лев Давидович моментально выгнал из комнаты, едва Зина что-то шепнула ему на ухо.

До дома, где жил Лев Давидович, мы добрались часам к четырем. Сначала дошли до Садовой улицы. Там узнали, что транспорт в прежде залитой части города еще не ходит. Пришлось идти к Варшавскому вокзалу. Южнее Обводного канала трамвайные пути уже привели в порядок, и нам удалось втиснуться в трамвай третьего маршрута, который неспешно потащил нас по Московскому проспекту. Мы доехали до самого кольца, а потом еще минут сорок тащились по грязным окраинным улочкам, где новые кирпичные дома соседствовали с разваливающимися деревянными бараками.

Я с трудом понимал, где нахожусь, и поминутно осматривался, пытаясь зафиксировать в памяти ориентиры, чтобы в случае чего суметь выбраться обратно. Зина своеобразно расценила мой интерес к окружающим зданиям и принялась убеждать, что бараки совсем скоро снесут, а на их месте построят новые комфортабельные дома, куда заселятся рабочие соседних предприятий.

За разговорами и разглядываниями мы дошли до небольшого двухэтажного домика.

– Здесь, – сказала Зина, взяла под руку и чуть ли не поволокла к дому.

На втором этаже, куда мы поднялись, в одной из квартир и жил Лев Давидович.

– Так! – сказал он, перечитав послание дважды. – Нам предписано действовать. Константин, вы в курсе характера действий?

– Более-менее, – ответил я, хотя совершенно не представлял, о чем идет речь.

– Очень хорошо! Даже замечательно! Зиночка, не оставите нас с Константином наедине? Мы должны обсудить кое-какие специфические вопросы.

Зина кивнула, вытянулась и быстро вышла из комнаты.

– Всё хорошо, – начал Лев Давидович, едва закрылась дверь. – Единственный недостаток вашего плана – дефицит времени.

– Не моего, – поправил я.

– Да-да, не вашего. Но тем не менее. Нам совершенно не успеть внедрить своего человека на завод ракетного топлива в течение этих двух дней, пока основная часть сил правопорядка занята работами, связанными с наводнением. Сам прием на работу длится не меньше недели. Проверки, выяснение мотивов, определение квалификации. Вербовать исполнителя на месте – еще больший риск – он выдаст нас сразу. Слишком уж сознательные они там…

Необходимо было понять план, изложенный в письме. Я слушал и пытался вникнуть в слова Льва Давидовича и перебирал предметы, которые Зина выложила из сумки, когда мы сюда пришли. Как раз в этот момент мои пальцы коснулись пачки червонцев. Лев Давидович усмехнулся:

– Понимаю. Но подкуп возможен только в том случае, когда налажен контакт и хорошо знаешь слабости человека. Мы же не знаем там никого. В результате – опять потери времени.

– Давайте рассмотрим другие варианты, – я демонстрировал рабочий настрой. – Что вообще находится на территории завода?

Лев Давидович загорячился:

– Чего там только не находится! Да вообще – всё! Производственные цеха, мастерские, собственная котельная, клуб для работников, поликлиника, детский сад, школа, жилье для рабочих и специалистов! Закрытая охраняемая зона, куда нет доступа никому постороннему! Представляете? Более того, они расширяют производство, строят новые дома для сотрудников. Видимо, когда достроят, объявят набор кадров. Но это будет не сейчас, понимаете?

– Кто же ведет стройку? – равнодушно спросил я, лишь бы что-нибудь сказать.

Лев Давидович нахмурился, снял пенсне и тщательно протер стекла замшевой тряпочкой.

– По-моему, всё курирует Никольский, как признанный авторитет в современной архитектуре. Я могу уточнить… Но какая разница?..

– Я знаком с Никольским. Лично. Могу попросить его взять меня на стройку. Например, на завод ракетного топлива. Вот только хотелось бы понять – как действовать там?

Лев Давидович надел пенсне и возгласил:

– Голубчик! Вы прямо наш спаситель! Что бы мы без вас делали?! Да-да, сейчас позовем членов боевой группы. Они всё растолкуют – как и что делать, в какой последовательности взрывать и в какое время. Время, сами понимаете, должно быть четко выверено, – и добавил, выглянув за дверь: – Заходите!

Значит, диверсия. Вот какие указания были в предписании! Но ради чего? В голове зашумело, и голоса людей, вошедших в комнату, перестали восприниматься. Самое ужасное, если я выдам себя! Нельзя! Я же не знаю всех планов, расстановки сил, политического момента. Наверняка, одним взрывом не ограничатся. Надо слушать, запоминать, делать выводы…

– Так! Внимание! – Лев Давидович хлопнул в ладоши, утихомиривая гул в комнате. – Нам поступили руководящие указания. Часть работы, очень ответственной, возьмет на себя Константин. Стрелок и Боец после нашего собрания помогут ему с техникой. Остальным предстоит другое дело. А именно, – Лев Давидович оглядел присутствующих. – Необходимо пробраться в одну из ракет на стартовом поле и запустить ее. Нет, вовсе не на Марс, как желают в Петросовете. Ракета должна вернуться. И поразить сам Петросовет!

Глубокая тишина была ему ответом. А до меня только сейчас стало доходить. Ракеты!

Межпланетные путешествия! Двадцать четвертый год! Неужели Кибальчичу удалось воплотить свои идеи?! А эти террористы хотят всё уничтожить! Ну, уж нет! Мы с этим поборемся…

– Я готова! – раздался звонкий девичий голос, и все повернулись на него. Зина. Зинаида. Она сидела на краешке стула, раскрасневшаяся и решительная. – Это ради общего дела! Ради нашего дела! Ради всеобщего счастья!

Все вскочили, шумно выражая одобрение Зининому поступку, а я остался сидеть. Счастье… Вот ради него и убивают сотни тысяч людей. Чем больше убивают, тем счастливее остальные…

Парень, которого Лев Давидович назвал Стрелком, наклонился ко мне и негромко сказал:

– Ваш взрыв должен произойти в пределах часа-двух до запуска. Это отвлечет силы самообороны, и Зина сумеет беспрепятственно пробраться на ракетодром и взлететь.

– Понятно, – сухо ответил я. – Но мне тоже надо будет знать, что Зина готова приступить к миссии.

Стрелок кивнул и подал мне нечто, напоминающее старинную телефонную трубку, только без шнура.

– Рация. Такая же будет у Зины. А теперь пойдемте. Будете входить в курс дела.

Мы зашли в небольшую комнату с занавешенными окнами и с круглым столом посередине. Первым делом Боец разложил на столе некое устройство, состоящее из проводов, будильника и нескольких брикетов неизвестного мне вещества, похожих на куски хозяйственного мыла.

– Всё просто, – сказал он. – Отсчет – от двенадцати часов. Выставляете минутную стрелку на нужный интервал времени, нажимаете эту кнопку и спокойно уходите. Да-да. Не забудьте установить бомбу в нужном месте.

– В каком? – придушенно спросил я.

– Хороший вопрос. По нашим данным топливо хранится в цилиндрических вертикальных резервуарах. Желательно установить бомбу в основании среднего из них. Обязательно присыпать нейтральной породой. Не удастся на средний, ставьте на крайний. Но присыпайте обязательно. У меня всё. Миша?

Стрелок Миша укоризненно посмотрел на Бойца и принялся мне растолковывать – как лучше прятаться, о чем говорить, чтобы ввести в заблуждение охранников, как перевоплощаться и о других шпионских премудростях. Потом вспомнил, что я – связной из центра и должен всё это знать и так, сконфузился и принялся извиняться. Что никак не вязалось с его фигурой профессионального боксера, лысым черепом и косым шрамом на щеке. Боец похлопал Стрелка по плечу и посочувствовал. Дескать, всё с ним понятно. Тот дернул плечом и повлек меня обратно в общую комнату.

На выходе нас задержал Лев Давидович. Он строго посмотрел на меня сквозь стеклышки пенсне и сказал:

– Конечно, вы пойдете не один. Стрелок вам поможет на всём этапе акта. С ним у вас не будет никаких проблем. Успеха!

О, да, он поможет! Как теперь договариваться с Никольским? Если без свидетелей, то всё прямо рассказал бы Александру Сергеевичу. Переложил бы на него все эти проблемы. А так… Придется выкручиваться.

– Мне нужно позвонить, – сказал я. – Никольскому. Договориться о встрече. Где тут у вас телефон?

Стрелок кивнул и провел к телефонному аппарату, висящему на стене в прихожей. Тут меня застопорило, потому что номера Никольского я не то что не помнил, но и не знал.

– Где тут у вас телефонная книга?

Стрелок невозмутимо подал мне толстую книжку с верхней полки тумбочки. Я начал ее перелистывать. Учреждения, учреждения… Ни одной фамилии.

– Ну, и где мне его искать? – недовольно сказал я и захлопнул книгу.

Стрелок, не меняя выражения лица, открыл книгу, послюнявил палец и почти сразу нашел домашний телефон Главного Архитектора Проекта Строительного Управления N 1 Никольского Александра Сергеевича.

Я набрал шестизначный номер. Долгие гудки, и знакомый голос в трубке:

– Слушаю!

– Александр Сергеевич? Это Шумов, Константин. Мы с вами вчера вечером разговаривали.

– Да-да, Костя, помню. У вас какие-то проблемы? Вы сейчас вообще где?

Я повернулся к Стрелку:

– Мы на какой улице?

– На Мамонтовской.

– На Мамонтовской, – повторил я. – Это где-то на юге.

– И чем вы там занимаетесь?

– Да разным… – протянул я. – Нам необходимо встретиться.

Наверно, Никольский что-то почувствовал в моем голосе, потому что помолчал, а потом осторожно сказал:

– Прямо сейчас?

– Именно…

Он еще помолчал.

– Хорошо. Через полчаса я подъеду. На авто. Выходите на Московский и ждите меня там.

– В какое место?

Никольский шумно дунул в микрофон.

– Чесменский дворец знаете? Вот туда, где он с проспекта виден. До встречи. Выезжаю, – Никольский повесил трубку.

– Сколько до Чесменского идти? – я повернулся к Мише.

– Пятнадцать минут.

– Тогда выходим. Придем пораньше – меньше неожиданностей будет.

Я оделся, поднял воротник шинели и заспешил вслед Стрелку. Он шел впереди. Улица освещалась плохо – горел всего один фонарь в дальнем конце, так что помощь Миши пришлась кстати. Но как среагирует Никольский, когда увидит, что я не один? И что мне рассказывать, чтобы он взял нас вместе со Стрелком? И потом – как объяснять Никольскому ситуацию, чтобы его предупредить об опасности, а Миша ничего бы не понял?

– Миша, пойми! – обратился я к спине Стрелка. – Если Никольский увидит нас двоих, то наверняка что-нибудь заподозрит. Тебя же он не знает. Сорвешь операцию. Что скажет Лев Давидович? И что скажу ему я? Что присутствие Стрелка помешало мне проникнуть на объект? Не хотелось бы, чтоб такое случилось. Так что проводишь меня до авто и всё. Договорились?

Стрелок замедлил шаг и нехотя ответил:

– Уговорили… Но только без фокусов!

– Само собой… – успокоил я Мишу.

Мы дошли до Московского проспекта и повернули на север. Теперь и я начал ориентироваться: редкие каменные дома на проспекте не могли заслонить ни Чесменского дворца, ни стоящей неподалеку Чесменской церкви. Через несколько минут я уже торчал в условленном месте, переминаясь с ноги на ногу и ожидая машину с Никольским. Стрелок ушел чуть вперед и спрятался в тени около стены дома, так что создавалось полное впечатление, что я тут один.

Холодный ветер нес мелкую водяную взвесь, забирался за шиворот, леденил пальцы. Я пытался согреться – подпрыгивал, переминался, вертел головой. Авто с Никольским всё не было. Наконец, когда по внутренним часам прошло чуть ли не полчаса, вдали по проспекту показались яркие огни фар, и послышался звук электрического мотора. Я прикрыл глаза ладонью и прищурился, пытаясь разглядеть машину. Разумеется, при таком освещении мне это не удалось, даже когда авто остановилось рядом со мной. Я только понял, что оно легковое, с тремя рядами кресел.

Распахнулась задняя дверь, Александр Сергеевич на секунду высунулся наружу и крикнул:

– Константин, садитесь!

Я подбежал к открытой дверце, Никольский подвинулся, освобождая мне место, я сел и сразу вслед за мной, не понятно зачем, втиснулся Стрелок, захлопывая дверцу. Я остолбенел от неожиданности.

– Поехали! – нейтрально сказал Александр Сергеевич.

Я удивленно посмотрел на него. Не мог же Никольский не заметить, что к нему в машину село два человека, один из которых совершенно незнакомый. Да и от Миши я менее всего ожидал такого дикого поступка. Я посмотрел на него. Он развалился на сиденье, чуть ли не голову мне на плечо положил и спал, чуть похрапывая.

– Это он чего? – глупо спросил я у Никольского.

– Это меры безопасности. Теперь рассказывайте, что у вас случилось, и почему возникла необходимость ночной встречи. Кстати, и куда ехать?

– На завод ракетного топлива…

Никольский перегнулся через второй ряд сидений и тронул водителя за плечо. Тот кивнул.

– Дальше?

– Группа неустановленных мной лиц, – я кивнул на Стрелка, – собирается устроить диверсию на заводе. Кроме того, они собираются запустить одну из ракет, но направить ее не на Марс, а обратно на Землю. В частности, на наш город. А что, действительно созданы ракеты для марсианского полета? – поинтересовался я.

– Созданы, созданы… Не отвлекайтесь, Константин Владимирович, ваш товарищ скоро проснется и, возможно, станет неадекватен.

– А, собственно, всё. Разве что взрыв на заводе топлива должен быть четко выверен по времени. Для чего у меня есть рация. Ну, для связи со смертницей, которая ракету перенаправит, – во рту стало сухо, я облизал губы и попытался сглотнуть.

– Это, стало быть, контролер. Да, разумно. И, кроме вас, у них не нашлось подходящей кандидатуры.

– Я сам напросился, – слегка обиделся я.

Никольский растянул губы в улыбке:

– Быстро вы заделались шпионом и террористом.

Я пожал плечами.

– Случай. Последнее время со мной еще и не то бывало.

– Ладно, диспозиция ясна. Планы противника – тоже. Надеюсь, ваша помощь будет способствовать предотвращению антиправительственного заговора? Или у вас иное мнение, Константин Владимирович?

– Да нет, Александр Сергеевич. В данном вопросе я полностью на стороне законного правительства.

Никольский улыбнулся гораздо сердечнее:

– Почему-то я в вас и не сомневался.

Стрелок зашевелился, открыл глаза и слепо уставился в лобовое стекло.

– Сейчас он не воспринимает действительность, – объяснил Никольский. – Но вот потом… Кстати, взрывать чем собираетесь?

– У меня бомба есть! Да! – похвастал я. – Но скажите мне, Александр Сергеевич, ведь взрыв всё равно должен случиться. Иначе не будет сигнала для старта ракеты. Как это реально осуществить?

– Об этом позже, Константин. Скоро будем на месте.

Мы ехали недолго. Сначала по Московскому проспекту, изредка освещенному электрическими фонарями, а потом свернули на абсолютно темное шоссе. Лишь фары нашего авто выхватывали частый забор деревьев на обочине и редкие указатели. Встречных машин не было. У меня начали слипаться глаза, когда автомобиль затормозил перед глухими воротами, перегораживающими дорогу. Они неторопливо распахнулись перед нами, и мы въехали на территорию. Тут же остановились. Откуда-то сверху нас осветил прожектор, и к машине подошли четыре охранника, вооруженные карабинами. Один наклонился к водителю, который опустил боковое стекло, и что-то тихо сказал. Водитель так же тихо ответил. После этого двое открыли дверцу машины со стороны Стрелка и вытащили его наружу. Дверь громко захлопнулась, и я вздрогнул.

– Куда его?

– В нужное место, – ответил мне Никольский.

Нам откозыряли, и машина тронулась. Я решил пока помолчать: чего лезть раньше времени с глупыми вопросами? Когда надо, тогда всё и растолкуют.

Мы покружились по территории – фары выхватывали из темноты металлические конструкции и металлические же баки, все сплошь в заклепках, и остановились у крыльца.

– Ну, вот. Приехали. Пройдемте.

Я вылез вслед за Никольским, и мы вошли в дом. Александр Сергеевич зажег свет и, пока я моргал и осматривался, уселся в кресло.

– Что же вы стоите, Константин? – голосом радушного хозяина начал Никольский. – Присаживайтесь.

Я присел.

– Вы не объясните… – Начали мы хором. И хором же рассмеялись. Никольский смеялся от души, а мой смех явно был нервного происхождения.

– Спрашивайте вы, Александр Сергеевич. На правах хозяина.

Никольский кивнул.

– Итак. Каким всё-таки образом вы ввязались в эту авантюру?

– В какую именно?

– Захват власти.

– Что?!

– Вы не в курсе планов господин Бронштейна?

– Кого?

– Льва Давидовича.

– А-а-а… Нет, не в курсе. Ну, что-то я знаю…

– Видимо, далеко не всё, – саркастически улыбнулся Никольский. – И всё же. Ответьте на мой первый вопрос.

Я чуть призадумался и выложил историю про находку пакета.

– Значит, настоящий связной погиб… Ну, если, конечно, всё рассказанное вами правда.

– Истинная, – я приложил ладонь к сердцу.

– Знаете, я вам верю. Более дурацкого способа внедрения я не встречал. Так что вы хотели узнать?

– Да вот насчет планов Льва Давидовича.

– Тут всё просто. Впрочем, суть мне стала известна не так давно. И, скорей всего, далеко не вся. В общем. Господин Бронштейн создал на территории России некое тайное общество. По крайней мере, он считает, что тайное. Привлек в него некоторое количество народа – разными способами. Создавалось общество на золото Северо-Американских Соединенных Штатов. Кстати, сейчас в порту стоят восемь американских кораблей. Туристов привезли. Только выглядят эти туристы странновато. Женщин мало. Детей совсем нет. В основном – крепкие мужчины среднего возраста. Видимо, настал час "икс", что полностью сообразуется с тем, что вы рассказали.

– А какова цель этого общества?

– Цель? Да как обычно: свержение существующего строя, установление диктатуры господина Бронштейна, массовые чистки всех несогласных, которые в перспективе ведут к развязыванию гражданской войны. Весело, правда?

Весело мне не было.

– Но зачем это всё Льву Давидовичу?

– Как раз последствия его заботят мало. Ему бы власть в свои руки заполучить. Встать над всеми. Выгодно же такое развитие событий в первую очередь тем, кто платит: американскому империализму. Не хотят они терпеть конкурента в виде России. При этом они прекрасно понимают, что прямая конфронтация приведет к их неминуемому поражению. Всё же в техническом отношении мы их опередили довольно прилично. А так всё получится, вроде, изнутри. "Недовольство передовых сил общества" и тому подобная дребедень.

– Откуда вы всё знаете, Александр Сергеевич?

– Так вы же не спрашивали о моей работе в Петросовете. – Никольский подмигнул. – Я там в особой комиссии работаю. Осуществляю и контролирую связь власти с силовыми структурами.

Я не знал, что и сказать. Надо же – в первые минуты появления в этом времени натолкнуться на сотрудника службы безопасности.

– Теперь о вашем деле, Константин. Раз господин Бронштейн начал действовать, то и мы примем соответствующие контрмеры. И завод рванем, и ракету со смертницей отправим.

– Как рванем?

– Да не пугайтесь. Фейерверк видели когда-нибудь? Вот его и устроим.

– А у вас утечки топлива не бывает? Через швы, или еще как? Территория не загорится?

Никольский хлопнул себя по лбу и схватил телефонную трубку с аппарата на письменном столе, у которого мы сидели. Александр Сергеевич бурно заговорил, выясняя подробности чего-то – я не прислушивался. Я пытался осмыслить то, что сказал Никольский насчет свержения власти. Почему я каждый раз лезу во всё это? Почему не могу спокойно пожить, как простой человек? Да хотя бы, как турист? Просто посмотреть, что происходит в этом времени и в этом мире? Ни в чем не участвуя? Это что – обстоятельства или чья-то недобрая воля?

– Всё нормально! – отвлек меня Никольский от мыслей. – Течей нет.

– Лучше бы металл на сварке соединяли – швы прочнее заклепок и не протекают, – сварливо сказал я.

– Да? – удивился Александр Сергеевич. – У вас – так? Я поговорю со специалистами…

– Вот-вот. Перспективное направление. Сварка, между прочим, разной бывает: электродуговой, контактной, в инертной атмосфере, чтобы окислы не возникали. Кстати, что с ракетой на Марс? Ее тоже понарошку отправят?

– Вовсе нет. Взлет ракеты не так просто имитировать. Да и не нужно, по большому счету.

– И что – прямо на Марс? Что с Зиной будет?

– Это смертницу так зовут? – полюбопытствовал Никольский. – Не беспокойтесь, жива останется. Это только так говорится, что на Марс. На самом деле, все ракеты на околоземную орбиту выводятся. Там собирается большой планетолет. И вот когда он полностью будет готов, тогда и начнется марсианская экспедиция. Не раньше, чем через два года. А Зину подберут наши монтажники. Посидит она на орбитальной станции, глядишь, дурные мысли из головы вакуумом повыветрит.

– Может, не доводить до старта?

– Исключено, – жестко сказал Никольский. – Иначе подпольщики не начнут действовать. Они же не знают точно, где упадет ракета, только предполагают. Значит, им нужно временно выехать из Петербурга. А как рухнет – сразу вернуться. Вот на выезде мы всех и повяжем… Возражений нет?

Я пожал плечами. План был четкий. Лишь бы выполнение не подкачало.

– У нас профессионалы работают, – успокоил Александр Сергеевич. – Уже два теракта предотвратили. И без эксцессов. – Никольский посмотрел на наручные часы. – Ну, что, идем фейерверк смотреть?

Отказываться я не стал. Единственное, что меня удивило – как спецслужбы успели так быстро подготовиться. Ведь о том, что планируется взрыв, Никольский узнал от меня только в машине и никому об этом не сообщал. Следовательно, службе безопасности всё было известно заранее, вот и подготовились. А моя роль свелась к указанию точного времени начала выступления.

Мы вышли из парадной и остановились на крыльце.

– Подождите! – внезапно вспомнил я. – Надо ж с Зиной скоординироваться!

Я полез за пазуху, вытащил рацию и включил ее. Замигал красный огонек на передней панели. Я нерешительно посмотрел на Никольского. Тот кивнул, разрешая.

– Зина? Ты как?! – приглушенно спросил я. – У меня всё готово, – и тут же переключил на прием.

Из трубки раздался треск, и я от неожиданности чуть не засунул ее обратно во внутренний карман. Потом сквозь помехи раздался искаженный Зинин голос:

– Как раз собиралась тебе радировать! Я на исходной! Приступай!

– Говорит, что готова, – недоуменно сказал я Никольскому, выключив рацию. – Как только успела? Где у вас ракетодром-то находится?

– Подозреваю, что ваша Зина воспользовалась железной дорогой.

– Паровоз тормознула?

– Дрезину. Впрочем, неважно. Начинаем наше светопреставление.

Никольский, как заправский дирижер, взмахнул руками, и тут же взлетело множество осветительных ракет. Что-то жутко бумкнуло, колыхнув землю, и заревела сирена, перекрывая шум мелких взрывов. Огни – белые, желтые, красные – засверкали со всех сторон, ослепляя и нервируя. Казалось, что в любой момент случайная ракета вылетит из огненного буйства и ударит прямо в лоб, куда бы ни повернулся.

Потом грохнуло прямо над головой, и в воздухе вспух черно-багровый шар, потом еще и еще. Я дернулся, пригибаясь к земле. Но Никольский недвижимо стоял, черным силуэтом на фоне огней, глубоко засунув руки в карманы и низко надвинув фуражку на глаза, и я выпрямился. Александр Сергеевич повернулся ко мне и помахал рукой, подзывая. Едва я подошел ближе, начал говорить, но из-за шума ничего слышно не было. Тогда он махнул рукой в направлении дома и пошел внутрь. Я последовал за ним.

– Ну, как, впечатляюще?

– О, да! – ответил я, тряся головой. Уши заложило так, что я сам себя с трудом слышал.

– Надеюсь, на подпольщиков сие действо тоже произведет впечатление. По идее, они уже должны начать разбегаться.

– А Зина – взлетать. Хотя, нет. Ей же еще надо в ракету пробраться. И как-то ее запустить. Сейчас узнаю.

Я включил рацию и отрапортовал: "Диверсия совершена. Приступай к выполнению поставленной задачи!"

Зина в ответ ругнулась:

– Сама вижу. Знатно полыхнуло. Больше не отвлекай. Охрана начала разъезжаться. Сейчас на пусковую пойду.

– Ни пуха, ни пера, – брякнул я.

– Да пошел ты!.. – Зина отключилась.

Никольский вопросительно посмотрел на рацию.

– Говорит, что выходит. Долго ей идти?

– Если только дойти от ограждения до ракеты на стартовом столе, забраться вовнутрь, задать взлетные параметры, а потом подать команду на взлет – часа полтора пройдет, – Никольский хитро улыбнулся. – Хотите на старт ракеты полюбопытствовать?

– Хочу, конечно! – невольно вырвалось у меня. – Мы успеем?

– Успеем, – успокоил Никольский. – На мотодрезине отсюда не больше часа через город ехать – сорок километров. Сейчас распоряжусь насчет зеленого коридора.

Александр Сергеевич снял трубку, набрал номер и начал ругаться с каким-то железнодорожным начальством о том, что он имеет приоритет, что дело государственной важности, что пишите, куда хотите, а чтобы дрезина с людьми прошла безостановочно, и что их график его не касается…

– Может, не надо так? – спросил я, когда Никольский брякнул трубку на аппарат. – У них же тоже служба.

– Да какая служба! Пусть знают свое место!.. Хотя, конечно, это я погорячился. Ладно, Константин, пойдемте.

Мы снова вышли на улицу. Огненная феерия практически закончилась. В темноте отдельные огоньки тлели искрами огромного угасающего костра, да бушевало пламя в отдалении, наполняя воздух потрескивающим жаром.

Никольский повел меня мимо резервуаров, по асфальтовой дорожке, усаженной елями, мы несколько раз свернули и вышли к железнодорожным путям. Там нас уже поджидала металлическая будка с окнами, поставленная на две колесных пары.

– Электродрезина, – сказал Никольский. – Новейшая разработка. На ручном управлении уже не делают.

Он залез по лесенке в кабину дрезины, я последовал за ним, захлопнул дверь, и мы тут же резво покатили по колее. Ночной осенний Петербург с железнодорожной насыпи казался вымершим. Красное зарево за спиной бросало неверные тени по сторонам. И больше ничего не тревожило город.

 

5

В большом зале Центра Управления только четверть всех мест была занята. Я выбрал кресло неподалеку от выхода и скромно сел, чтобы не привлекать ничьего внимания. Никольский прошел в самый центр зала, откашлялся, так что все повернулись к нему, и спросил:

– Как на взлетном поле?

– Предстартовая готовность ракеты Н-25. Взлет через десять минут. Пилот начал обратный отсчет. Мы подтвердили. Всё, как вы говорили, – сухо отрапортовал один из сидящих в зале.

– Мы увидим, как она взлетает?

– Конечно. Достаточно посмотреть во-он в то окно, – нам указали на левую стену.

Я посмотрел. Кроме темноты ничего видно не было. Никольский потер ладони и обратился ко мне:

– Константин, подсаживайтесь ближе. Первый запуск впечатляет. Да и не первый – тоже. Это они тут все привыкшие, а мы – наоборот.

Пикали секунды обратной готовности. Я чувствовал непонятный душевный подъем, напряженно всматриваясь в черноту за окном, будто сам причастен то ли к созданию ракеты, то ли к подготовке ее к полету. Как взлетит сейчас ракета, поднимется на столбе пламени и устремится ввысь, на орбиту, а потом на далекий Марс. И будет Зина ходить по Марсу, оставлять отпечатки космических ботинок и сажать яблони, чтобы они там цвели, к такой-то матери!

Яркая вспышка высветила сумрак ночи. Глухо загремело, а здание Центра Управления зашаталось, словно переминаясь с ноги на ногу и собираясь подпрыгнуть и устремиться ввысь вслед ракете.

– Есть отрыв! Десять секунд полета. Двадцать… Тридцать… Устойчивость обеспечена. Поздравляем с успешным стартом. Можно давать сообщение в газеты, – донеслось из группы персонала Центра.

В отличие от меня, ни у кого из персонала на лице не отражалась буйная радость. Удовлетворение от успешно выполненной работы – да. Но не восторг победителя над природой и косной материей. Видимо, запуски проходили так часто, что стали рутиной.

Один из сотрудников Центра Управления закинул руки за голову и сказал в пространство:

– Знаете, это ведь первый полет женщины в космос. Сколько научной информации можно получить… Кстати, ваша Зина хоть к чему-то готовилась?

– Разумеется, нет, – ответил я. – Где б она смогла?

Никольский вмешался:

– Ну, как же. Многочисленные добровольные объединения любителей космонавтики. По нашим сведениям, гражданка Зинаида Лопухина активно занималась в одном из столичных объединений. Но курс на тренажерах с максимальным приближением к реальности она не проходила. Признаю.

– Зачем ей это? Или у вас автоматики совсем нет? И космонавту ничего не стоит ошибиться, а с Земли его не поправят? А команда "на старт" подается из кабины ракеты, а не с пульта управления полетом? – задал я вопросы, уже зная ответы на них.

– Да. Все полеты автономны. Центр может только советовать, что делать пилоту в чрезвычайной ситуации. Если, конечно, пилот задаст нужный вопрос.

– Видимо, с автоматикой у вас проблемы… И что – много аварий? – спросил я.

– Аварии прекратились еще лет десять назад. У нас очень надежная техника, – ответил Никольский назидательным тоном.

– Я и не сомневался. Будем надеяться, что Зина досконально изучила устройство ракеты и способы ее управления. А то как громыхнется раньше времени!

– На Америку? Думаю, Зинаида не так глупа. Впрочем, о ее планах можете спросить сами – аппаратура связи подключена.

Я посмотрел на контролера, ответственного за полет, и тот пожал плечами. Видимо, Никольский имел достаточный авторитет и в Центре Управления.

– Как у вас принято с космонавтами общаться?

– С кем?!

– Ну, с пилотами. Которые ракету ведут, – я постоянно забывал, что значительная часть слов, привычных мне, совершенно отсутствует в этом времени.

– Обычно. В микрофон говорите, из динамиков слушаете.

– Как к нему обращаться-то? По имени?

– Позывной даем.

– Да что ж из вас всё тянуть-то надо?!

– У вашей Зины нет позывного…

– Так дайте!!

Контролер закатил глаза и сказал:

– Пусть будет "Чайка", – и пояснил. – Женщина всё-таки.

Никольский уже махал мне руками, чтобы я никого не задерживал и наконец-то приступал. Я взял микрофон. Откашлялся.

– Зина, это я, Константин. Ваш позывной – "Чайка". Мы тут со Стрелком обосновались, чтобы, значит, вам помогать.

– Вас слышу. Позывной "Чайка". Готова к работе.

– Чайка, как самочувствие?

– Самочувствие нормальное, – прохрипела Зина. – Только тяжело и подташнивает. Голова кружится. Нам про такое не говорили.

– Чайка, каков ваш план полета?

– План? Ах, план… – послышались непонятные звуки, будто лилась вода. Когда звуки затихли, Зина ответила. Голос у нее стал существенно слабее. – Выйти на орбиту. Совершить один оборот вокруг Земли. Направить ракету на Санкт-Петербург.

– Точность гарантируете?

– Конечно! – Зина зло усмехнулась. – Не промахнусь. Взрыв будет что надо. У меня же транспортная ракета. Специально ту выбирала, которая топливом для межпланетного корабля загружена.

Никольский смял в кулаке листы бумаги с полетными заданиями и недобро посмотрел на контролера.

– Так и есть, – подтвердил тот.

– Да что ж вы!! Да раньше!.. Да ни в какие!.. Да я вас всех!.. – Никольский резко замолчал и попытался отдышаться. – Ладно. Значит, нельзя ошибаться. Костя, вы с Зиной еще поговорите. Может, она передумает на город падать?

– Что, какие-то проблемы?

Никольский грубо выругался.

– В этой ракете переход с программного управления на ручное можно только изнутри сделать. Если ваша Зина так поступит, у нас не будет шансов ее перехватить. Ни малейших! Понятно, чем грозит? Понятно?! Мало не покажется. Спалит город, стерва!

Зина как раз вышла на орбиту и спокойно летела вокруг Земли, не подозревая, какие страсти разгораются внизу.

– У нее есть что-нибудь дорогое на Земле? Родители, дети, муж? Хоть кто-нибудь, чьей смерти она не желает? – спросил я.

Никольский задумался.

– Нет, никого. Ни детей, ни мужа. Родители ее в Поволжье проживают – не успеем сюда доставить.

– Сколько у нас времени?

– Полтора часа до схода с орбиты. Два – до подлета нашей орбитальной станции и перехвата управления напрямую.

– А как на счет тени? Толща Земли радиосигнал не заглушит?

– Не волнуйтесь, Константин. У нас всюду радиорелейные системы созданы. Связь обеспечена.

– Ладно. Теперь молчите. Буду ее уговаривать. Воды дайте.

Мне тут же притащили графин с водой и граненый стакан. Я плеснул в него, отпил, включил связь и начал диалог со смертницей, которая уже похоронила нас всех.

– Чайка! Вы вышли на орбиту.

– Я поняла… Ух ты, как здорово! – раздался глухой стук, словно Зина ударила мешком с зерном по металлической стенке. – Ой!!

– Осторожнее. Это невесомость, – конечно, я не знал, что у Зины происходит, но предположить вполне мог. – Не делайте резких движений. Лучше прикрепитесь к креслу.

Я повернулся к Никольскому:

– У нее там есть кресло?

– Есть, есть. У нее всё есть, – недобро скривился Александр Сергеевич. – Лучше бы не было. Лучше бы у нее кислород закончился!

– Лучше б у вас изображение транслировалось, а не только звук, – проворчал я. – И не механической системой, а электронно-лучевой – чтоб качество передачи лучше было.

– Это вы о чем, Константин? У нас другие проблемы…

– Проблемы у нас в том, что мы не видим, что Зина делает. Пока она этого не скажет. Кстати, изображение можно не только черно-белым получить, а и цветным.

– Вы говорите, говорите, – Никольский вернул меня к сегодняшнему дню. – Но, желательно, с Зиной. О будущем нашей техники – позже. Если Зина ракету на город не уронит.

Между тем, звуки, доносящиеся из динамика, ничего не объясняли. Были слышны натужное дыхание девушки, тихая ругань; что-то шмякалось, скрипело, позвякивало.

– Чайка, что у вас?! Ответьте! Как у вас с ориентацией?

Зина помолчала и сдавленно ответила:

– Нормально с ориентацией. Лечу. То есть, летаю… – и неожиданно взорвалась. – Да что за черт! Ремни какие-то идиотские! Кто их придумал такими?! Растянулись они, что ли?..

– У вас как летают? В скафандрах? – поинтересовался я у контролера полета.

– Вообще – да. Но ваш пилот оказался нестандартного размера. И не смог залезть в скафандр.

На мой недоуменный взгляд контролер пояснил:

– Наверно, грудь помешала. Или бедра. Наверняка только полетный костюм натянула и шлем – они ж не жесткие, как скафандр.

– То есть, если будет разгерметизация, Зину ничто не спасет?

– Она знала, на что шла, – осадил меня Никольский.

– Вот потому, что она без скафандра, ремни и болтаются. Объем другой. Ей к креслу не прикрепиться, а там невесомость.

Словно в подтверждение моих слов, Зина чем-то бумкнула и зашипела.

– Может, ей и не надо крепиться? – осторожно сказал контролер. – В свободном полете по кабине она ж ничего не сможет сделать. Не нажмет нужных кнопок, и ракета продолжит полет. А?

– Бэ! Нажмет она их, нажмет. Она ж нацелена на это. И всяческое противодействие лишь усиливает ее нервозность. А где нервозность – там меньше возможность уговорить не делать непоправимого. Ей успокоиться надо.

– Вот и успокаивайте ее, Константин Владимирович.

Я вздохнул.

– Чайка, на связи. Не молчите. Всё время докладывайте о своем состоянии. О том, что происходит у вас в кабине. Мне нужна четкая информация. Иначе, в необходимый момент вы рискуете потерять сознание.

– Хорошо. Буду ваши указания выполнять. Что делать сейчас?

– Попытайтесь закрепиться в кресле. Ремни можно просто связать, не застегивая. Будете в невесомости – не сможете произвести маневр: нет силы тяжести – нет ориентации.

– Чему вы ее учите? – прошипел Никольский. – Как сподручнее Санкт-Петербург взорвать?

– Она его и без моих советов взорвет, – отмахнулся я. – Я хочу, чтобы она доверием ко мне прониклась. Тогда легче отговаривать. Понятно?

Никольский что-то забубнил в сторону – я уже не слушал. Надо было налаживать близкий контакт с Зиной. Я посмотрел на большие часы, висящие на стене Центра Управления. С момента выхода на орбиту прошло уже почти полчаса. На все уговоры оставался час – и это меня сильно нервировало. Если бы у меня было хоть какое-нибудь психологическое образование, или я знал бы Зину с детства – шансы успешного исхода возросли бы. Но мной владело лишь выматывающее желание избежать непоправимого, избежать безумия уничтожения тысяч ни о чем не подозревающих людей. Просто не допустить роковых событий. Которым сам же явился первопричиной.

– Зина, – хрипло сказал я. – Ты уверена в своих силах? Хватит решимости довести ракету до конца? Если не будешь уверена, можно пойти на второй облет и уже после него…

– Нет! Чем дольше я буду лететь, тем сложнее будет решиться, как ты не понимаешь? Ты бы видел Землю отсюда, Костя! Это – чудо! Все цвета на ней есть. Зеленый, желтый, синий, коричневый… Нет только красного. Красный – цвет огня, цвет смерти. Но я всё равно не хочу жить так, как жила там, у вас внизу. Не хочу! Понимаешь?!

– Внизу люди. Много людей. Они ничего не знают.

– Отсюда никого не видно. Небольшой разноцветный шар, неторопливо крутящийся подо мной. Абсолютно пустой. Моря, океаны, леса, пустыни, горы. И ни одного человека.

– Ты их увидишь. Обещаю. Когда ракета сойдет с орбиты. Ты увидишь их всех. Они промелькнут перед тобой за те несколько секунд, когда ракета войдет в атмосферу и начнет сгорать, словно метеорит. Увидишь лица. Тысячи лиц, смотрящих в небо, на тебя. На падающую звезду. А потом эта звезда рухнет прямо на них. Но этого ты не узнаешь. Атмосфера спалит тебя намного раньше.

– Значит, они заслужили это. Если ты проверяешь мою решимость, знай – я не отступлю. Я никогда не отступала. Всегда добивалась, чего хотела. Всегда!

Я повернулся к Никольскому:

– В ее жизни должен быть эпизод, когда она не смогла сделать то, что хотела. Когда кто-то был сильнее ее и заставил поступать вопреки желанию. Узнайте.

Никольский схватился за телефон и принялся судорожно крутить диск.

– Что ж, Чайка. Проверьте бортовые системы. Отказ какой-либо из них может спровоцировать либо преждевременный сход с орбиты, либо превращение орбиты в расходящуюся от центра. Как начнете – незамедлительно сообщайте результаты проверки.

– Аппаратура в порядке, – подал реплику сотрудник Центра. – Проверять не имеет никакого смысла.

– Зина – в истерическом состоянии. Ей нужно отвлечься механической работой. Она успокоится. И тогда я начну давить.

Между тем, Зина принялась считывать показания приборов и сухо их сообщать. Нажимать кнопки и тумблеры, проходить тесты и тут же докладывать результаты проверки. Я в этом ничего не понимал и всё время поворачивался, чтобы получить подтверждение контролеров – всё ли в порядке, или надо начинать беспокоиться. На удивление, всё проходило штатно. Занять Зину устранением неполадок явно не получалось.

– Есть! – Никольский дернул меня за рукав. – Нашли!

– Что именно?

Никольский зачитал по бумажке:

– В 1914 году гражданка Зинаида Лопухина, год рождения 1899, возвращаясь вечером домой, подверглась насилию неустановленного количества неизвестных лиц. Меры к их поимке были приняты незначительными и не привели к поимке вышеозначенных лиц. Дело закрыто по сроку давности.

– Ясно.

Зину было жалко. Понятно, что она озлобилась, и всех вокруг считает врагами. И хочет их уничтожить. Радикальный способ – убить многих, чтобы обидчики обязательно оказались в их числе.

– Она давала показания? Может, кого-нибудь узнала?

– Д-да, – Никольский дико посмотрел на меня. – Сына тогдашнего премьер-министра…

– Думаю, ее показания во внимание не приняли. И влиятельный человек найден не был. Ведь так?

– Н-но как же?.. Такого человека… К тому же…

– Вот и результат. Один человек против ста тысяч и диктатуры, которая уничтожит еще несколько миллионов.

– Может, доставить сюда этого сынка и наказать перед микрофоном? Или пообещать Зине, что обязательно его накажем? Что правосудие, наконец, восторжествует?

– Подозреваю, что она никому не доверит наказание, – я зло усмехнулся. – Как думаете, она его сначала оскопит и только потом зарежет?

Никольский сглотнул.

– Что же делать?

– Доставьте его на орбиту. Тогда у Зины не будет стремления вернуться на Землю. Убийственно вернуться, – я практически издевался.

Но Никольский мой совет принял за чистую монету и тут же осведомился, как быстро может взлететь следующая ракета. Ему ответили, что не раньше, чем через два часа.

– За это время мы его найдем, поднимем из постельки, доставим сюда и засунем в ракету. Пусть полетает. Нечего малолеток насиловать, – Никольский кровожадно потирал ладони. – Константин, вы только Зину предупредите. Чтобы она там подождала. На станции.

К этому моменту Зина как раз закончила с приборами и доложила, что неисправностей не выявлено. Я не знал, как начать. Выполнит Никольский обещание или сразу забудет о нем, как только угроза городу будет устранена, – неизвестно. Это на его совести. Но уговаривать Зину придется мне. Я буду давать ей обещание. И если не выполню, пусть и не по моей вине, как посмотрю в глаза сам себе?

– Чайка! Идет подготовка к старту следующей ракеты.

– И что с того? Я успею, не волнуйтесь.

– В составе экипажа стартующей ракеты, – я поглядел на Александра Сергеевича, и он сразу подсунул мне листок с именем и фамилией, – Эдуард Феклистов. Знаете такого?

Бурный всхлип был мне ответом. Потом раздался тяжкий вздох и Зина промямлила:

– Зачем? Это – зачем?

– Вы же хотели с ним встретиться? Он будет в вашем распоряжении. И в полной власти…

– Костя! Ты врешь! Врешь! Врешь!! Врешь!!! Не знаю, зачем ты сказал это, не знаю… – послышались сдавленные рыдания. – Я никогда, никому. А ты – наружу. Ненавижу!

– Зин, успокойся. Его действительно направят лично к тебе. Под охраной. Есть распоряжение не мешать тебе. Ты с ним разберешься. Посмотришь ему в глаза. Поиграешь на нервах. Сделаешь всё, что захочешь.

– Ты стакнулся с контрреволюционерами, я поняла. Скажи им. Наверняка они слушают нас. Нет, Костя. Я не отступлю. Пусть город погибнет, но и он погибнет тоже. Там, внизу. Как все. Как все…

– Зина. Как раз он-то и не погибнет. Его вывезут, всё же не последний человек. И Лев Давидович до него не доберется, не надейся. Зачем желать погибели многим, когда твой враг останется цел? У тебя же есть друзья? Почему они должны платить за твою ненависть?

Зина практически не слушала меня, продолжая свою линию.

– Я знаю. Если выйду на орбиту, меня тут же захватят и арестуют. Посадят в камеру. И вместо Эдуарда прилетит следователь, который заставит меня признать вину. Есть способы. Мне говорили.

У Никольского заходили желваки на челюстях, он подскочил ко мне и вырвал из рук микрофон.

– Зинаида! С вами говорит Никольский, Александр Сергеевич. Клятвенно заверяю вас, что все ваши условия будут выполнены. Пожалуйста, прислушайтесь к голосу разума… – Зина молчала, и Никольский продолжил. – Чем дети-то виноваты? Чем?

Я отобрал микрофон обратно.

– Чайка, вы пошли на второй виток, – я нагло врал: до полного оборота оставалось десять минут. – Поздравляю. Женщина в космосе – еще одна победа российской науки. Вы теперь – символ. И вам позволено многое. Не забывайте об этом. И будьте человеком, который несет не разрушение, а мир. Мир всем людям на планете. Надежду. Через полчаса вас догонит орбитальная станция. Готовьтесь к стыковке.

– Какая стыковка? – Недоуменно пробормотал контролер. – У нас нет такого оборудования. Все в скафандрах переходят – по открытому космосу.

– Зина – не в скафандре. Что вы предлагаете? Уничтожить первую российскую женщину-космонавта?

– Мы попытаемся шлюзовать ракету. Вроде, ребята должны были уже шлюз смонтировать. Опробуем работоспособность.

– Чтоб без эксцессов. Никаких несчастных случаев.

Никольский устало кивнул:

– Отвечаете головой за ее жизнь. Константин прав. Он часто бывает прав.

После долгого молчания Зина всё же подала голос:

– Ну, и гад же ты, Костя. Ну, и гад. Вернусь – надаю по шее. И про Эдуарда не забудьте. Вы обещали.

Зинины слова казались музыкой. Я расслабленно сидел, не в силах чем-нибудь шевельнуть и сдвинуться с места. Слышал, как Никольский ругается в трубку. И мне было хорошо. Так хорошо, как никогда раньше.

Грубая рука, стиснувшая внутренности, постепенно разжималась. Хотелось одновременно петь, танцевать и улечься в постель. И уснуть. Чтобы не видеть суеты в Центре Управления…

 

6

– Константин Владимирович! Признаться, вы нам действительно помогли. Поэтому, наше сотрудничество будет в общих интересах.

– И что же вас интересует? В первую очередь? – я лениво переложил ногу на ногу.

– Интересует всё. Александр Сергеевич упомянул в отчете о ваших высказываниях по… – следователь заглянул в бумажку, – сварке, ракетостроению, передаче цветного изображения на дальние расстояния, использованию электронно-лучевых трубок.

– Да, было такое.

– Может быть, вы более подробно осветите упомянутые технические новшества? Или расскажете о чем-нибудь еще? – глаза у следователя прямо горели. Так и хотелось вылить на него ведро холодной воды, чтоб остудить и унять излишний энтузиазм.

– Рассказывал уж. После этого возникли советская власть, электрификация и ракеты полетели. Прямо коммунизм.

Следователь – стрижка ежиком, явно младше меня – надулся:

– Я ж с вами по-хорошему, товарищ Шумов, а вы…

– Да вы тоже поймите! – не выдержал я. – Всё, что я расскажу, будет бессмысленно, по большому счету! Любое привнесенное достижение, в отрыве от существующего технического уровня, приведет к застою. Не к чему будет стремиться. Не надо изобретать, выдумывать, ставить опыты, ошибаться. Прогресс закончится. Вы станете ждать очередной подачки. Что кто-нибудь придет и даст готовое решение. Тогда вас опередят. Та же Америка. А это – перспектива мировой войны, в которой погибнут миллионы. Надо же думать не только о сегодняшнем дне, но и на перспективу. Кстати, если уж говорить о научных достижениях, то, не в обиду сказано, с действительно компетентными людьми, учеными. А не со следователем службы безопасности.

В службу безопасности меня доставили утром, дав, правда, как следует выспаться в Центре Управления. Я успел узнать последние новости с орбиты – о том, как чувствует себя Зина, о чем говорит и что делает. Узнал, что Никольский отправил-таки Эдуарда на орбиту, но о его судьбе ничего не известно. Успел позавтракать. После чего меня вежливо пригласили в авто двое интеллигентных людей с накаченными шеями и в специфической одежде. Никольский уехал раньше меня на собственной машине, и с ним я не увиделся, чтобы обсудить события минувшего дня.

Привезли меня аж в здание Думы на Невском. Показали комнату, где я буду жить, и сразу же пригласили на разговор. Вот только разговор со следователем, Поликарпом Терентьевичем, что-то не задался.

– Константин Владимирович. Вы, конечно, вправе ничего не говорить, – следователь спокойно снес мой выпад в его сторону. – Но вы и нас поймите. Я же не прошу вас досконально рассказывать о будущих достижениях. Да вы всё равно не сможете, если не специалист. Просто намекните на возможность, а мы уж сами думать будем. Главное – в нужном направлении, не отвлекаясь на ложные пути.

Некий резон в словах следователя был. Я мог исполнить роль Нострадамуса, пророчества которого знали многие, но смогли отождествить с реальными событиями только после того, как события происходили.

– Считайте, уговорили, – я вздохнул. – Вам лучше из какой области?

– Всё равно. Вот что вам ближе?

Я поморщился. Проезд по утреннему городу, еще не до конца приведенному в порядок после наводнения, оставил двойственное впечатление. С одной стороны, не наблюдалось стеклянных уродцев, понатыканных в центре в наше время, зато оставалось много деревянных одно- двухэтажных построек, чуть ли не на Невском проспекте. Да и толпы людей, штурмом бравшие трамваи на остановках, казались чем-то странным. Хотя на дорогах хватало и легковых электромобилей разного размера, и грузовых дизелей, чадящих черными выхлопами. Встречались и извозчики, старательно следующие сигналам светофоров, но всё равно, постоянно создающих заторы.

После таких раздумий я брякнул первое, что пришло на ум:

– Метро вам не хватает, на мой взгляд.

– В каком смысле? – поднял брови Поликарп Терентьевич.

– В прямом. Подземной железной дороги на электрической тяге для транспортного сообщения между районами города. Первой веткой можно все вокзалы объединить, с устройством промежуточных выходов на поверхность, конечно. Спускаться и подниматься – по эскалаторам, самодвижущимся лестницам. Только копать глубоко придется – грунты в Петербурге не очень хорошие.

– Интересно… – протянул следователь. – Не покажете на карте?

Он подал мне карту города, достав ее из ящика стола, и карандаш. Я усмехнулся и в два счета, по старой памяти, обозначил кружочками выходы на поверхность Кировско-Выборгской и Московско-Петроградской линий. Потом соединил их – снизу вверх и по диагонали. Посмотрел на Поликарпа Терентьевича, широко раскрывшего глаза, и пририсовал Невско-Василеостровскую линию – чисто из хулиганских побуждений.

– Вот как-то так. Нравится?

– Впечатляет, да…

– Названия сами подберете – по улицам. Но строить это долго. Много средств надо. И рабочей силы.

– Мы понимаем, – следователь аккуратно свернул карту чуть дрожащими пальцами. – Еще что-нибудь?

– Вы ведь пишите наш разговор?

Следователь не дрогнул лицом:

– Да, это обязательная процедура.

– Вручную? А ведь можно писать звук на магнитную ленту, а потом воспроизводить. Да что звук! Изображение – тоже можно! Но всё это практически вчерашний день! Цифровые носители… – Тут я прикусил язык, сообразив, что до компьютеров этому миру еще далеко. А как работает процессор, я и сам не представляю. Работает, и всё. – Да и вы и сами можете экстраполировать современное состояние науки на будущее.

– Можем. Футурологов у нас хватает, – жестко сказал Поликарп Терентьевич. – Причем, некоторые даже стремятся воплотить мечты в реальность. И что интересно – у каждого свое будущее.

– У меня тоже – свое. Много шансов, что вам оно не подходит.

– Ну не скажите! Есть же разница между тем, кто фантазирует, и тем, кто знает. Большая разница. С вашим знанием надо обходиться бережно. Вас, Константин Владимирович, нужно самого беречь, как зеницу ока. Охранять от происков иностранной вражеской разведки.

– Я не собираюсь с ними контачить! – возмутился я.

– А кто говорит, что собираетесь? – весьма натурально удивился Поликарп Терентьевич. – Но вас можно украсть, запугать, заставить говорить – разными способами. Можно просто ликвидировать, как постоянную угрозу.

– Вы хотите сказать, что я под арестом?

– Упаси Боже! – следователь аж перекрестился. – Охрана ради вашей же безопасности.

– И я могу выйти отсюда и пойти, куда мне взбредет в голову?

– Да пожалуйста, сколько угодно! Между прочим, американские корабли, стоящие в порту, спешно его покинули и уже вышли в нейтральные воды Балтийского моря. Так что интервенция откладывается. Вы ходите, гуляйте. Людей, которых мы поставим вас охранять, вы и не заметите. А ночевать – лучше к нам. Ночи сейчас холодные. Мы вам выдадим бумагу, письменные принадлежности. Вспомните чего важное – записывайте. Да, и спасибо за сотрудничество.

Поликарп Терентьевич встал со стула, показывая, что разговор закончен, и подал мне руку. Я машинально пожал ее. Попросил показать дорогу на выход. Следователь подозвал дежурного офицера, сказал ему пару слов, тот щелкнул каблуками и отдал честь.

– Когда вернетесь, пропуск в бюро пропусков будет лежать.

Я кивнул, прощаясь, и меня быстро провели по лестницам и коридорам на Думскую улицу. Посмотрел налево, направо и решил сходить к Никольскому, поговорить с ним о моем будущем. Неизвестно же – когда я перемещусь и перемещусь ли вообще. Служба безопасности не станет вечно со мной возиться – зачем им отработанный материал. А Никольский обещал работу. За которую будут платить. Я же не могу сидеть на шее у людей, которые озаботились моей судьбой.

И еще. Почему следователь расспрашивал только о технических достижениях? Он ни словом не обмолвился о социальных изменениях и тенденциях. Его это не интересовало? Или он просто боялся узнавать? Да и я сам об этом не подумал. Ведь в это время, в моем мире, стали набирать силу весьма неприятные организации и партии. Как тут с фашизмом? Уже появился? Действует? Или для его возникновения не было объективных предпосылок, и я зря опасаюсь? Помнится, в самом начале никто национал-социалистов не воспринимал всерьез, даже когда они захватили власть. Что же говорить об этом мире, не в пример более спокойном и благополучном? Конечно, я могу обратить внимание на новую мировоззренческую политику, могу напугать ужасами тотальной войны, могу рассказать, чем грозит миру национал-социализм. Кто мне поверит?

Я повернул направо и еще раз направо, выходя на канал Грибоедова. То есть, Екатерининский. Посмотрел на Банковский мостик, слепящий золотыми крыльями грифонов, и направился к нему. Захотелось потрогать что-нибудь незыблемое, привычное. Что, казалось, было всегда и останется навечно. Один из символов города. Возможно, сейчас об этом никто не думает. Но пройдет время, всё изменится: жизнь, люди, общество. Грифоны останутся. И будут просто радовать своим видом.

Раздался треск, я вздрогнул, а из-за крыльев грифонов выскользнули две барышни, громко смеясь и что-то обсуждая. Следом за ними показался мужчина в шляпе и сюртуке, держа перед собой большой фотоаппарат, а в руке – дымящуюся вспышку.

– Гражданки! – позвал фотограф. – Гражданки! Не забудьте фотографию получить. Мастерская Карла Буллы, на Невском проспекте. Через два дня.

Девушки обернулись, помахали ему ручкой, отпустили воздушные поцелуи и быстренько побежали в сторону Казанского собора. Беззаботные, веселые, юные. Вся жизнь впереди. Никаких проблем. Счастливое время.

На какой-то момент мне показалось, что всё вокруг не более чем фотография, или кинофильм из архива. Старенький, черно-белый, только-только озвученный. И что я смотрю этот фильм в зале маленького кинотеатра на окраине города, и могу в любой момент подняться с кресла и выйти. Прерваться на счастливой ноте, когда героям ничего не угрожает, и они не ведают, что ждет их дальше по воле режиссера. И не узнать, чем всё закончилось.

К сожалению, это не фильм, а жизнь. Моя жизнь. Я не могу закрыть глаза и спрятаться от всех и вся. Не получится. Нужно жить. Даже если мое будущее осталось в прошлом.

***

– Куда сегодня пойдем?

– Да какая разница! – Люда напряжена и недовольна.

– Тогда – в музей.

Люда удивленно смотрит на Павла. Потом пожимает плечами, и они поворачивают на Дворцовую площадь, мощеную брусчаткой. Люда спотыкается, и Варламов поддерживает ее под локоть. Но не убирает руку, а так и идет рядом с девушкой. Люда не сразу обращает на это внимание, а когда замечает, вздыхает и устраивает руку поудобнее.

– Ты знаешь, Паша, что я думаю? Ведь Костя мог бы какую-нибудь весточку подать. Написать хоть пару слов. Это же не трудно, правда?

– Не трудно…

– Вот и я говорю. Что ему может помешать?

– Мало ли какие обстоятельства бывают…

– Но пару слов! О том, что не забыл, о том, что любит. Или в этом и дело? Вдруг он забыл? Разлюбил? Нет-нет, это невозможно! – Люда морщится и прибавляет шаг.

Паша придерживает девушку, ненавязчиво кладя руку ей на талию, и Люда смущенно смотрит на него.

– Я, наверно, уже тебе надоела? Своими проблемами. Вон ты сколько времени со мной теряешь.

– Вовсе не теряю. Хочешь – пойдем в другое место. Да просто по улицам прогуляемся.Люда благодарно улыбается, и Паша ведет ее в Александровский сад, всё так же придерживая и не отпуская. Он точно знает – когда можно будет ее поцеловать.

***