Не дожидаясь возвращения Гаврилыча со Смежной, Скляр и Мария направились в северо-восточном направлении к горам Пекульней. Кавранто долго капризничал, не желая итти дальше, но в конце концов согласился проводить партию до стойбища Омрытагина, кочевавшего где-то в долине Ирумки.

16 апреля отбили своих оленей от табуна Кавранто и отогнали километра на три в сторону. Первый раз заночевали в собственных пологах.

Неожиданно в лагерь заехал зоотехник Оленсовхоза Сережа Скориков. Оказалось, что он кочевал с вновь закупленным табуном Оленсовхоза в долине реки Осиновой. Скориков обещал дать партии проводника из числа пастухов, перешедших с семьями в Оленсовхоз. Среди них был один бедняк-чукча, имевший всего десять быков. У чукчи была семья, состоявшая из жены и двух дочерей, одна из них была еще совсем ребенок, а другая — девушка лет пятнадцати. Пастухи почему-то не хотели кочевать с этим чукчей, и он должен был искать себе нового хозяина, так как с десятью оленями в тундре не проживешь.

После ярмарки ни один из богачей не хотел принимать к себе новых пастухов. В стойбище Омрытагина сам Игы (так звали будущего спутника партии) не хотел итти из каких-то собственных соображений. Скориков обещал уговорить его присоединиться к экспедиции.

Условились, что Кавранто доведет партию до Омрытагина, где Скляр возьмет проводника до табуна Скорикова и уже отсюда пойдет с Игы.

Первый день самостоятельной кочевки положительно всех измучил. Оказалось, что чем меньше табун, тем быстрее бегут олени.

Все дело портили дикие олени, которых было слишком мало для того, чтобы отделить от пряговых быков; на них махнули рукой и загнали в загородку всех целиком. Дикари били копытами и быков и людей, калечились сами, ломали загородку и увлекали своим примером остальных быков. Даже смирная Еврашка скакала по тундре, задрав свой короткий «заячий» хвостик.

Местность, по которой шел отряд, представляла собой всхолмленную низину с возвышающимися кое-где базальтовыми сопками. К вечеру сопки собрались в группы и гряды, образовав водораздел рек Энмувима и Ирумка. Водораздел пересекли в его пониженной южной части. С вершины пологого холма открылась широкая долина реки Ирумка. Эта река, как и Белая, вилась замысловатыми петлями, образуя перекаты и незамерзающие полыньи. К востоку, уже совсем близко, развертывалась панорама хребта Пекульней. В свете яркого апрельского дня над обширной долиной подымались островерхие, конусообразные горы. Отдельные вершины имели форму правильных пирамид. Черные пятна голых скал четко вырисовывались на фоне синих или белых снежных полей. Воздух был настолько прозрачен и чист, что хребет Пекульней казался совсем близким, хотя до окраинных его цепей оставалось еще не меньше шестнадцати километров.

Сразу же за Ирумкой партию встретили колхозники из коллектива Омрытагнна, пришедшие сюда по просьбе Скорикова. Кавраито уехал на другой день, даже не простившись со своими спутниками, что было очень уж похоже на бегство.

В апреле покой незабываемо ясных дней часто еще нарушался злейшими метелями. Такая пурга остановила караван вблизи стойбища Омрытагина. Здесь партию нагнал Гаврилыч, и здесь же окончательно распрощались с Айметом.

Наконец, партия подъехала к стойбищу коллектива Омрытагина. Местность кругом состояла из холмов неправильной формы и мелких озер, лежащих на разных уровнях. Подошедшие с востока горы были сглажены; долины и перевалы имели корытообразную форму, присущую местностям, пережившим ледниковый период. До сих пор в краевой литературе оставался спорным вопрос о наличии и формах бывшего здесь оледенения, поэтому раскрывшийся перед глазами явно моренный ландшафт приобретал большое значение. Издали казалось, что яранги расположены на краю отвесного обрыва метров 40 высотой. Подойдя к спуску, можно было видеть, что обрыв имеет наклон около 60 градусов.

Коллектив Омрытагина обязан своим существованием исключительно инициативе Чекмарева. Немало труда стоило ему доказать беднякам, что им выгоднее объединить свои маленькие стада в одно общее, чем итти в пастухи к богатым чаучу. Ныне во главе коллектива стоит пожилой чукча Омрытагин. Под его руководством табун непрерывно растет, колхозники сыты, у всех имеются крепкие яранги и теплые полога. Лучших песцов на ярмарку привезли их артельные посыльные.

В коллективе встретили много знакомых, которых во время ярмарки на Белой экспедиция угощала в своем домике. Вскоре подъехал сам Омрытагин. Он ездил за волком, попавшим недавно в капкан; зверь оборвал цепь и унес капкан на защемленной ноге. Омрытагин его нагнал, убил и привез в стойбище. Волк летал на нарте во всю ее длину. Это был огромный зверь с роскошной пушистой шкурой; с правой задней ноги еще не был снят погубивший его капкан.

Совершенно незаметно подошли белые ночи. В полдень солнце припекало так, что нарты глубоко вязли в рыхлом снегу. Пришлось переключиться на ночные кочевки. Тундра покрылась лысыми проталинами. Олени меняли рога, линяли, худели и были очень раздражительны. Личинки оводов во множестве ютились под кожей животных и в носоглотке. Олени непрерывно — чихали, окрашивая снег брызгами крови. Все это было явным признаком наступления весны. Местные чукчи весьма критически относились к плану отряда — добраться по снегу до Канчалана. Впрочем, чукчи в большинстве случаев не имеют представления о местностях, лежащих за Пекульнеем, и о Канчалане знают лишь понаслышке. Места их кочевок располагались в долине рек Белой и Ирумки, где они и проводили всю свою жизнь.

Надо было торопиться, чтобы не застрять где-нибудь в горах вдали от Канчалана. Задержка в пути обрекала экспедицию на вторую зимовку.

30 апреля остановились близ скориковского табуна, а 1 мая приехал в гости сам Скориков с тремя пастухами, среди которых был Игы. Праздник отметили дневкой и стрелковыми состязаниями. На радиомачте гордо развевался красный флаг. День был пасмурный, кружились снежинки.

Игы был еще не стар. Глаза у него постоянно бегали по сторонам, широкий рот расплывался в улыбке. Вся его фигура была олицетворением тонкой хитрости. На Канчалане он не бывал, но дорогу на Танюрер, как будто бы, знал. Договорились о цене. Игы намеревался подкочевать к лагерю дня через два, когда отряд остановится вблизи табуна колхоза.

В дальнейший путь пошли по реке Осиновой. Ехавший впереди проводник вдруг остановился, круто повернул оленей к берегу и испуганно закричал:

— Миммель (вода)!

Взобрались на холм и, оглянувшись назад, увидели, как по льду реки несся бурный поток воды от растаявших в горах наледей. Было и радостно и страшно смотреть на веселые, говорливые струйки. Радостно. — потому что люди привыкли всегда встречать весну и солнце улыбкой, страх же основывался на возмояшости застрять где-нибудь поблизости и остаться на вторую зимовку.

В том месте, где долина реки Осиновой сузилась до 5 километров, ее перегородила большая морена. На ней и был разбит последний лагерь в бассейне реки Белой. Отсюда в один из погожих дней на севере увидели белые, похожие на облачка, далекие вершины Анадырского хребта. Партия должна была повернуть на восток, перевалить на низменную часть Пекульнея, называемую чукчами Бараньими горами, и выйти в долину Танюрера.

Пока Гаврилыч с помощью радиста определял астрономический пункт, подкочевал со своей семьей Игы. Старшая дочь Игы, Вильгичейнэ, была веселая, живая девушка, сразу лее очаровавшая всех своим нравом, любознательностью и готовностью помочь каждому. Она впервые сталкивалась с русскими и с их бытом. Совсем настоящая «дикарочка». Что ни скажешь — спешит повторить и запомнить незнакомые слова, а после просит Рентыургина объяснить их значение. Игы оказался вспыльчивым, ворчливым и ленивым человеком, но зато Вильгичейнэ работала за двоих.

Недалеко от астропункта в реку Осиновую впадала небольшая речка. По ее островам разросся тополевый лес. Чем дальше к северу, тем приречный кустарник становился ниже и беднее. На земле лежали поваленные стволы деревьев в два обхвата толщиной.

дочь пастуха Иги

Вильгичейнэ

Пройдя мимо рощицы, отряд поднялся метров на 300 над уровнем долины и попал словно в Швейцарию. Перед гла зами, среди крутобоких гор, лежало длинное узкое озеро с ровной, как зеркало, поверхностью.

Гаврилыч долго стоял на месте.

— Бывал я на Кавказе, а такой красоты еще не видывал!

Все притихли, — будто вошли незваными гостями в строгую лабораторию, где каждой мелочи отведено свое место и где нельзя шутить и громко говорить. Было торжественно и изумительно тихо.

Озеро и окружающие его горы назывались Бараньими. Самих баранов увидеть не пришлось, но четкий их след не раз пересекал дорогу партии.

Перед тем как тронуться вдоль озера, пришлось 18 часов подряд гонять оленей. Животные не хотели слушаться, как бы предвидя тяжесть предстоящего пути. Лишь на другой день после безрезультатной гоньбы, безжалостно расстреляв, двух бегунов-дезорганизаторов, удалось переловить оленей.

Искусство управления оленями не сложно, но требует сноровки: например, к чукотскому пряговому быку нельзя подходить слева, оленей нельзя менять местами в упряжке, так как только правый понимает и слушает команду. Пряговые быки всю жизнь проводят на каком-нибудь определенном амплуа. Среди них есть «правые» и «левые», и каждый из них приучен к своему месту в упряжке. Олени не слушаются крика; управлять ими приходится тихим посвистыванием и легкими ударами палочки с костяным наконечником. При помощи этих приемов оленей можно заставить бежать любым аллюром.

Чтобы обеспечить Гаврилычу спокойную работу и не отвлекать его внимания возней с оленями, его упряжку привязали к нарте Марии.

Выехали на лед. На четвертом километре Ваня Рентыургин, гнавший свободный табун, нагнал караван. Вдруг три оленя повернули обратно в лагерь. Желая помочь Ване, Мария остановила свою упряжку и побежала наперерез к беглецам. В это время правый бык упряжки Вани повернул к табуну и с разбега врезался в самую его гущу. Олени бросились врассыпную, увлекая за собой быков Марии. Все это произошло в одно мгновение, и Гаврилыч не успел спрыгнуть с нарты; чтобы остановить переднюю упряжку. Олени, сделав несколько широких кругов по льду, бросились вверх по склону горы, из-под наста которого торчали острые камни. Нарта Гаврйлыча почти висела над откосом. Несущиеся олени круто повернули за выступ горы. Гаврилыч держался одной рукой за нарту, а другой прижимал планшет к груди.

Мимо пробежали Иван и Первак.

— Карауль аргиш! Береги табун! — кричали они Марин на ходу.

На другой стороне озера Добровольский, торопливо привязав собак к утесу и роняя на бегу рукавицы, помчался на помощь отряду.

Наконец показались запыхавшиеся Первак и Гаврилыч, ведшие успокоившихся оленей.

— Послушай! — крикнул Добровольский, — одометр-то уцелел! Хорошая, крепкая работа!

Баранье озеро вытянулось в длину километров на 30. В восточном его конце брала начало речка Тырьпеургин, по которой предстояло выбраться в долину Танюрера.

Весенние дни и ожившая река Осиновая остались позади; за перевалом караван встретил глубокие снега, бешеные ветры и пургу. Казалось, что вернулся март месяц.

Здесь пришлось помучиться больше, чем с лошадьми на Канчалане.

Олени по шею проваливались в рыхлый снег, заполнивший ущелье. Звеновые ползали от одного оленя к другому. Даже на лыжах человек тонул в сугробах.

На третий день долина раздалась вширь на километр; впереди открылась величественная панорама. Слева в тумане и в облаках высились горы, на которых лежал нетронутый снег. Причудливые очертания вершин, как башни готических построек, и цирки, зиявшие зевами провалов, почти вплотную подходили к реке. Ближе всех стояла гора в форме гигантского накрытого скатертью стола.

Резкий ветер гнал в долину снеговые тучи, которые скатывались вниз, осыпая землю снежными лепестками. Горы словно стряхивали с себя ненужный груз.

К югу долина расширялась, и горы левого берега, постепенно снижаясь, поворачивали к юго-востоку.

По правому берегу реки Танюрер тянулась гряда Пекульнея. Там высоко поднимала свою вершину остроребрая гора Учкипай (Тоненькая).

С трудом перебрались через реку, промерзшую до дна, Лед местами потрескался, образуя опасные трещины, запорошенные снегом.

Олени часто оступались и падали. Идущие впереди быки прыжками одолевали препятствие, затягивая потяги на шее упавших.

Лагерь разбили на левом берегу, у подножия горы Учкипая. Здесь необходимо было определить астропункт. Гаврилычу для определения координат нужны были звезды и солнце, а погода все хмурилась и сплошные тучи плыли над горами, задевая за их вершины.

Игы заявил Скляру:

— Дальше я дороги не знаю. Слышал только, что чукчи здесь поблизости кочуют. Может быть назад пойдем? — прибавил он, помявшись.

Игы страшно боялся оказаться летом вдали от жилых мест, так как и у него и у партии табун состоял из одних только быков. Такие табуны ненадежны, — олени разбегаются в поисках важенок. Кроме того чрезвычайно опасными являлись имевшиеся здесь мошки и комары, нередко превращавшие богатых оленеводов в нищих.

Было решено поискать чукчей в окрестностях. Ваня запряг своих собачек и поехал «искать счастья».

18 мая в небе показались журавли, а к вечеру Добровольский подстрелил на-лету гуся. Весна пришла и в долину Танюрера. Куропатки постоянно кружились на проталинах. День и ночь не умолкала пронзительная перекличка птичьих голосов.

Через два дня приехал Рентыургин. Уже издали по довольному выражению его лица можно было угадать удачу. Действительно, Ваня сообщил, что километрах в 30 отсюда, по ту сторону гряды, находилось большое стойбище с огромным табуном и большим количеством пастухов. Табуны принадлежали старому Вуук-Вукаю.

Последний не на шутку испугался, увидев нарту, запряженную собаками, так как сюда еще не забирался ни один камчадал. Когда же хозяин узнал, что вблизи находятся русские, он выскочил из полога и приказал пастухам гнать табун дальше от стойбища, несмотря на то, что отел был в полном разгаре. Он долго расспрашивал, куда и зачем идут русские.

Вуук-Вукай сам на ярмарке не был, однако знал о решениях местного съезда, так как «чукотский беспроволочный телеграф» быстро разносил по тундре все новости.

— Но это ничего! — закончил Ваня свой рассказ. — Вуук-Вукай — кулак и собакин сын, но он от нас не спрячется. Он не птица, по земле свое добро повезет. Теперь пурги нету, по следу найдем, а там уж ты, Андреич, с ним говори!

Вечером Игы снова пришел в полог к Скляру.

— Мои олени худомозглые стали, не пойду дальше. Останусь у Вуук-Вукая. Кочуй дальше один.

— Что ж, иди, если хочешь, — махнул рукой Скляр.

Образ жизни Игы был несложный: или Игы спал, или у него живот болел. Вильгичейнэ и у табуна дежурит, и даем работает, помогая матери, а Игы из полога ленится выйти, здесь же у костра исполняет все свои естественные надобности. Не слушается олень, на чаат не ловится, — садится тогда Игы на корточки, визжит, как бесноватый, от злости чаат грызет.

Ночью дождались мороза, и Ваня повел караван ближайшей дорогой к стойбищу Вуук-Вукая. Наутро, не успели поставить полога, как явились пастухи. Один из них все время болезненно морщился, держась руками за живот. Оказалось, что у него была грыжа и несчастный все время должен был ее поддерживать, так как иначе она мешала ему при ходьбе.

Чукчи с любопытством рассматривали приезжих. Они впервые в жизни видели русские лица и русскую утварь. Обступили нарту Марии. Она им говорит «здравствуйте», а они только руками размахивают.

— Каку-мэй? Русская неушка оленями правит?

Они рассказывали, что обычно вблизи этих мест никто не кочует. Дорога на Канчалан имеется, и даже не одна. Скляр сказал, что хочет пройти наиболее северной из них. Старший пастух, тот, у которого была грыжа, покачал головой:

— Олени у вас плохие, нельзя ту дорогу выбирать, да и время уже позднее. Однако, если оленей не жалко, пожалуй, дойдете. Только людей не скоро встретите, и не знаю, как сами найдете дорогу.

— Может быть кто-нибудь из вас проводит? Мы хорошо товарами заплатим!

— Сам я не могу! Видишь, живот в руках ношу, а сын мой пожалуй пошел бы. Вот хозяину скажет — и пойдет.

Позже приехал сам Вуук-Вукай с двумя сыновьями. У отца было узенькое лицо, седая, почти белая, жиденькая борода, глазки маленькие, видимо — трахомные. Седые космы на голове уцелели только у висков. Улыбаясь, он обнажал остатки коричневых зубов. Сыновья Вуук-Вукая смотрели исподлобья, делая вид, что ничем пе интересуются.

Старик начал торговлю, высыпав кучу выпоротков. Все — «отборный» брак.

— Мне сахар нужен, возьмите шкурки!

Иван приценился. У него рубаха давно от пота коробом стояла. Старик потребовал примус, сахару, масла, муки и ситцу.

Первак разозлился:

— Немного ли ему натощак будет? Скажи-ка ему, Баня, что у нас есть пыжики, пусть это барахло себе бережет.

Старик тоже обозлился и кое-как запихал рухлядь в мешок.

Ваня завел разговор о проводнике, указав на пастуха, изъявившего согласие итти с отрядом до первого встречного чукотского стойбища. Вуук-Вукай крикнул что-то пастухам, те неохотно поднялись и пошли прочь.

— Приказал им в табун итти, — перевел Рентыургин. — Я ведь говорил, что он собака.

Ваня сердился, но, владея собой, долго уговаривал старика.

— Нет у меня свободных людей, важенки телятся. Дело у каждого есть. Про дорогу вам рассказали, ну, и поезжайте сами. Меня нашли, значит и других найдете.

Сыновья Вуук-Вукая подобрали мешки и направились вслед за отцом к нартам. Игы увязался с ними, однако скоро вернулся страшно злым. Оказалось, что Вуук-Вукай в свое стойбище его не принял.

Наутро Скляр отдал распоряжение двигаться каравану дальше, а сам поехал с Иваном к Вуук-Вукаю. Поздно вечером он вернулся вместе со стариком и его зятем.

— Неужели сам поедет? — удивился Гаврилыч.

— А почему же и нет? — сказал Скляр.

— Но как лее ты его уговорил?

— Очень просто!

Скляр рассказал, как было дело.

Старика он застал за дележкой туши оленя. Оказывается, он сам распределял мясо не только пастухам, но и своим домашним, и всех держал впроголодь. Табун у него был действительно огромный. В настоящий момент настал период отела, и быки были отогнаны в другую долину.

Увидел старик Скляра и даже затрясся:

— Зачем пришел?

Скляр достал блокнот и написал на листочке: «Предъявитель сего оленный чукча Вуук-Вукай отказался помочь экспедиции Всесоюзного Арктического института. Долина Безымянной реки. Май 1932 г.».

Рентыургин передал записку старику.

— Ну, а теперь пойдем, Ваня!

Немного успели отъехать, как видят, что старик выскочил из полога, что-то кричит и руками размахивает. Еще немного проехали, видят — догоняют двое. На передней нарте несется «сам Вуук-Вукай, позади него торопится зять. Скляр н Ваня прибавили ходу, и старик нагнал их уже у самого лагеря.

Ваня просунул голову в полог.

— Вуук-Вукай очень просит бумажку назад взять. Говорит, что и без нее поедет. Боится он бумажки этой!

— Ну, уж нет! Пусть проведет отряд на Качкаургуам. Тогда бумажку обратно возьму, по никак не раньше. Так и передай. И передай еще, что за работу мы ему заплатим, — категорически заявил Скляр.

Чем дальше шли к востоку, тем сильнее сказывалась весна. Днем было томительно жарко, хотя температура не поднималась выше восьми градусов. Журавли стаями летели на север, и их курлыканье было слышно повсюду. Зимняя тишина тундры уступила место несмолкающему шуму. Журчанье ручьев и птичий гомон наполнили долину. На кустарнике надулись почки, хотя самые кусты еще стояли в глубоком снегу.

В одной из долин путь пересек огромный след проснувшегося после зимней спячки хозяина гор — бурого медведя.

Мария и Скляр постоянно отставали от каравана в поисках обнажений. Все чаще и чаще приходилось подбирать упавших от истощения оленей. За караваном всегда шел маленький табун «про запас». Упадет один олень — его оставляют лежать, авось отдохнет и догонит. У животного глаза прикрыты, нос горячий, снег кругом усеян личинками и кровавыми брызгами. Оленю помогают встать; стоит, бедняга, с опущенной вниз головой и расставленными врозь ногами. Караван уходит; если олень бредет за ним помаленьку, значит все в порядке, если только зверь его не съест.

Люди тоже вконец измотались. Из двадцати четырех часов в сутки тринадцать уходит на кочевку. За вычетом времени, затраченного на приготовление пищи, запись дневников и разборку и упаковку образцов и фотоснимков, на сон остается не более 5 — б часов. В копечном счете этот срок был не так уже мал, так как отоспаться можно было на дневках и в непогожие дни, но на непривычного человека чрезвычайно плохо действовала здешняя весна. Воздух был, как молодое вино, пьешь — не пьянеешь, но и с места не встанешь. Кочевать стали по ночам, видимость для работы была хорошая, но совершенно некуда было скрыться от постоянного рассеянного света. Не раз случалось засыпать, сидя на нарте; очнется человек, смотрить — олени лежат, тоже рады случаю отдохнуть, упряжь спутана, погонялка вывалилась из рук.

Обычно ехали порознь. Впереди шел караван, сзади, несколько поодаль, Василий Гаврилыч и по обеим сторонам долины — Мария и Скляр.

Спасались от дремоты тем, что, сойдясь вместе по пути, совали друг другу за воротник снег.

Проводники чуть не каждый день просили отпустить их домой, но Скляр был неумолим, и проводникам оставалось только отводить душу за чаем и едой. Пили и ели они так, что даже Игы удивлялся, а уж он ли не был мастером покушать!

Наконец добрались до главного водораздела между бассейнами рек Танюрера и Канчалана. Забрались на одну из самых высоких гор. Взор обратили прежде всего на север, где должен был находиться Анадырский хребет, до сих пор не пересеченный еще ни одним геологом. Заманчивого хребта, однако, не увидели. Он был скрыт ближайшими горами. Горы были невысоки и без выдающихся вершин и приметных точек.

В целом этот лабиринт создавал величественную, но и тоскливую картину. Положительно нехватало терпения постоянно видеть себя в этом первозданном хаосе. На востоке горы еще более снижались. В широких долинах темнели кустарники. Как на ладони, было видно расположение рек, но, так как Вуук-Вукай не пошел на гору, то никто и не знал, которая же из этих рек Качкаургуам. Через день, спустившись с водораздела, путники увидели на другой стороне долины несколько яранг. Проводников можно было отпустить домой. Они съездили к ярангам и, возвратившись, попросили себе на дорогу еды и чайник. Из предложенных товаров взяли только сахар, а остальную плату потребовали деньгами. К неописуемой радости Вуук-Вукая, Скляр взял у него свою записку. Старик даже в сторону отскочил, словно «страшный» листок мог опять оказаться у него.

Дорога по другую сторону перевала оказалась очень плохой. Пошел мокрый спег, сменившийся скоро дождем. В тундре был хорошо виден каждый ручеек, но в лож бинах вода предательски накапливалась под снегом. Одну из рек пришлось переезжать уже по воде, идущей поверх льда.

Ваня Рентыургин, не обращая внимания на проливной дождь и слякоть, отправился на разведки в стойбище.

В палатке начальника отряда было созвано производственное совещание. По расчетам Скляра, Канчалан был уже недалеко. Перед отрядом стала задача — пристроить оленей на пастбище, оставив для летнего продвижения только годных под вьюк быков. Своими силами уберечь весь табун для партии было невозмоясно, и тратить на это энергию было нерационально, так как кочевка подходила к концу. Оленей следовало бы продать при наличии покупателей или, в крайнем случае, отдать на сохранение.

Рентыургин вернулся не в духе:

— Опять кулаки, да еще похуже Вуук-Вукая! Эти каждый год летом кочевали в залив Креста и торговали там с американцами. Теперь они прячут здесь свои табуны. Вон, смотри, сюда уже идут!

Вошли четверо чукчей в дождевиках из рыбьих пузырей, чем сразу обнаружили свою связь с побережьем. У одного из них на шее висел великолепный цейссовский бинокль. У чукчи, присевшего у самого входа, был рваный дождевик и заплатанные нерпичьи обутки. Каждому он торопился уступить свое место. Переговоры повел старший хозяин. Он не спросил даже, кто и откуда пришел, видно, что Вуук-Вукай не напрасно съездил к нему в гости. Хозяина интересовал, главным образом, вопрос — куда хочет итти партия.

— Как называется эта река?

— Качкаургуам.

— Далеко ли итти до Канчалана?

— Дня два! На ваших быках в три или четыре дня дойдете, а может и совсем не дойдете!

По просьбе Скляра, чукча начертил на бумаге схему бассейна реки Канчалана.

Свое название река получает лишь после слияния пяти образующих ее ручьев. Самые большие из них — Тармо и Нинчекваам. При теперешней распутице до Канчалана можно было пройти двумя путями: один вел прямо к низовью реки, другой — в место слияния истоков.

Скляр выбрал второй путь, как более северный, и попросил дать ему проводника. Хозяин указал на чукчу, сидевшего у порога.

— Он говорит, — перевел Рентыургин, — что этот пастух был в прошлом месяце на съезде в Ново-Мариинске. Там его в местный совет выбрали. Зовут его Омрелькот, и он может довести партию до Канчалана.

Когда зашел разговор об оленях, хозяин только рукой махнул. Он не соглашался взять оленей на хранение, из-за опасения, что они вдруг разбегутся и ему придется за них отвечать.

— Но в таком случае мы можем оленей продать!

Хозяин задумался, пожевал зубами и обещал дать ответ завтра.

Прошел день. Из чукотского лагеря никто не шел. Возможно, что это объяснялось распутицей, но вероятно и то, что ушедший туда в гости Игы наговорил чего-нибудь лишнего. В последнее время он опять воспрянул духом, видимо, собираясь перейти к новому хозяину.

Скляр поехал к чукчам на собаках.

Это было богатое и многолюдное стойбище. Полога были так высоки, что в них можно было свободно стоять во весь рост.

Яранги пастухов были в ужасном состоянии: сквозь многочисленные дыры в покрышке непрерывно лил дождь. Особенно плохо жил новый проводник Омрелькот. Зимою у него умерла жена, оставив ему годовалого сына. Омрелькот выхаживал его, как умел, совал малютке в рот жеваное мясо или прикладывал его к своей чахлой, костистой груди. Дочь Омрелькота, девочка лет двенадцати, также мазала жиром свои едва намечающиеся груди, — ребенок хватал их губами и, обманутый их теплом, ненадолго засыпал. Видно было, что здесь царила настоящая нищета.

— Почему так худо живешь, Омрелькот?

— Болен я, худо работаю, жена все время болела тоже. Ртов много, а рук мало.

— У тебя есть олени?

— Есть.

— Сколько?

— Семь.

Рентыургин переспросил еще раз. Не хотелось верить, что есть чукча еще беднее Игы.

— Говорят, что ты был в Ново-Мариинске. Расскажи, что ты там видел?

— Людей много видел.

— Ну, а что говорили на съезде?

— Далеко сидел, плохо слышал!

— Как же тебя в местный совет выбрали?

— Коо! Подошел русский и сказал: «Будешь теперь все равно как эрэм» (начальник).

Так и не добились от него толку. Может быть просто он не сумел рассказать, или не доверял нам, или хозяин не велел ничего говорить, но во всяком случае получалось так, что выбранный представитель власти находился в полном подчинении и зависимости у кулака. Он даже не мог приказать своему хозяину, чтобы тот взял на сохранение быков экспедиции.

— Ну, а на Канчалане чукчи есть?

— Есть совсем близко. На Таддлео несколько оленных кочуют. Терпинто рассказывал, что в верховьях Импелекуила есть чукчи, кочующие зимой Еблизи Ново-Мариинска. Они могут взять оленей на сохранение до зимы, после чего вернут их русским.

Этот исход казался наиболее подходящим.

Игы опять постигла неудача, так как и здесь его не приняли.

По вопросу о судьбе оленьего стада хозяин заявил, что купит только ламутских оленей.

Этн ламутские олени, как наиболее выносливые, только и выручали отряд, и продать их, конечно, не было никакой возможности. Кулак знал, какие поставить условия; между прочим, за вяленый олений окорок он запросил двух живых быков.

Пастухи охотно зазывали Скляра и Ивана в свои яранги и угощали их кто чем мог. Иван пространно рассказывал им о ярмарке и о туземном съезде.

Неожиданно хозяин сделался очень любезным и даже предложил Скляру отвезти его на своих оленях к лагерю, так как на собаках, мол, будет тяжело двоим ехать.

У стойбища два дня прождали ясной погоды, рассчитывая на морозную ночь. Мокрый снег наваливался на палатку, как медведь, от сырости некуда было деться.

Наконец, выглянуло солнце, а ночью при двухградусном морозе снег окреп и можно было трогаться дальше. Омрелькот взял в руку посошок, туго затянув ремни у лодыжек, и повел караван пешком на юго-восток, оставляя слева массивную шапку горы Кэты.

На третий день пути караван встретила густым туманом долина Канчалана. Здесь снегу оставалось совсем мало, и приходилось ехать где по воде, а где но узким снежным пятнам, лавируя между обнаженными кочками.

Омрелькот вышел вперед и в конце третьей ночи, четвертого июня, вывел караван на берег Канчалана, в то место, где Имичекваам сливался с Таддлео. Дальнейший путь прекратился, так как река ожила и широко разлилась по низине. По фарватеру, перегоняя друг друга, плыли льдины.

В следующие два дня туман и дождь съели остатки снега до самых предгорий.

Опоздай караван хотя бы на один день — партии пришлось бы остановиться на летовку километрах в тридцати от реки.

Кочевая жизнь кончилась.