Отряду Меньшикова приходилось туго. Никак не удавалось наладить радиосвязь. Поселок был совершенно отрезан от внешнего мира. Новости привозили только каюры, изредка приезжавшие с низовьев Анадыря.

Партия не была обеспечена транспортными средствами и кормом для упряжек.

Все надежды были на съезд и ярмарку. И надежды эти не обманули.

В Марково приехал уполномоченный округа по выборной кампании советов. Возобновились заседания и совещания. Слушали отчет правления кооператива о подготовке к ярмарке. Ярмарка и съезд были назначены в одно время, чтобы привлечь больше туземцев и этим обеспечить как успешную работу съезда, так и приток товаров на туземную ярмарку. В Еропол были заброшены товарные фонды Оленсовхоза. С ним договорились: он передаст эти фонды кооперативу с тем, чтобы часть их была выделена экспедиции для закупки оленей на ярмарке. Это решение сразу улучшило положение как кооператива, так и экспедиции: кооперативу надо было меньше перебрасывать грузов в Еропол, а экспедиция получала необходимые ей транспортные средства.

12 марта двадцать собачьих упряжек длинной вереницей вытянулись по дороге. Почти все нарты были загружены товарами, многие пассажиры вынуждены были итти пешком. От Маркова до Еропола было 125 километров.

По протокам рек, через острова и по речным террасам дошли до селения Оселкино. Здесь подкормились, выпили чаю и через час выехали дальше. Впереди шли нарты с грузом. По протоке выехали в тундру. Справа раскинулась огромная снежная равнина, впереди виднелись горы; снег на солнце переливал яркими блестками; во избежание «полярной слепоты», пришлось одеть темные очки. Мороз пощипывал щеки. На укатанной дороге лед на полозьях нарт быстро стирался, через каждые 10–15 километров их приходилось заново войдать.

У подножия гор вблизи небольшого ручья раскинулась группа душистых тополей. Это место, называвшееся Осиннички, самой природой было создано для привала путников. Во время половодья рекою сюда приносился плавник, и огромные кучи дров держались здесь среди безлесной тундры.

Задымились костры. Покончив с чаем, пассажиры сразу же отправились вперед, не ожидая, пока каюры уложат котелки, чайники и увяжут грузы.

Путь шел с горы прямо на перевал. Перед подъемом дали передохнуть собакам. Все надели лыжи. От передней дуги через всю нарту к заднему ее копылу были протянуты крепкие ремни, за которые можно было держаться, не отставая от быстрых собак и следя в то же время за грузом. Перевал был нс крутой, но очень длинный. Казалось, что ему не будет конца. Собаки напрягли все силы, но подвигались медленно. Всем стало жарко.

Одежда липла к вспотевшему телу. Местами подъем был так полог, что не улавливался глазом, и только тяжелое дыхание собак показывало, что подъем продолжается. Не останавливаясь, непрерывно понукая собак, измученные люди тащили тяжелые нарты. Только на самом верху перевала упряжки остановились и можно было, наконец, присесть и отдохнуть. Впереди раскинулись белые шапки гор. Гребни хребтов напоминали застывшие волны. Острые пики и изрезанные, ребристые вершины сливались с горизонтом. Позади раскинулась тундра. Гигантским черным змеем извивалась река Анадырь. На горизонте чуть были видны Гореловы горы. Огромная вершина острой Майнской сопки сливалась с сизой дымкой, и только ее теневая сторона резко выделялась над волнами гор.

Нарты начали скользить вниз по укатанному ветрами снегу. По извилистой речонке добрались до леса и, выехав в долину реки Ворожеи, подъехали к горам. Еще несколько поворотов — и собаки вынесли нарту к небольшой поварне. Выбрав место на опушке густых зарослей, привязали собак. Кругом закипела жизнь. В поварне было тесно. Рабочий Баклан, удивлявший камчадалов своим ростом, успел уже повесить над очагом чайник со льдом и, помешивая его, подсыпал новые порции льда. Еду варили снаружи у костров. В поварне, несмотря на большую дыру в потолке, стало тепло. Мерзла только спина, но когда сзади разложили шкуры, стало тепло всему телу. Бесчисленные чижи и торбаза сушилась над очагом. Потолок поварни был очень низок, — Баклан почти упирался в него головой. Дверь была еще ниже, и, чтобы пройти в нее, всем приходилось сгибаться. Когда дверь отворялась, дым разносило по всей избушке и он нещадно ел глаза. Поварня не могла вместить всех путников; часть из них, забрав оленьи шкуры и кукули, устроилась спать в вырытых в снегу ямах, на свежем воздухе.

Утром отправились дальше. Путь шел между сопок по речке. Сегодня предстояло перейти речку, перевалить через хребет, спуститься по другому ручью и выйти на реку Анадырь. Там по реке до Еропола оставалось уже не более 20 километров.

До перевала ехали не спеша, сберегая силы собак. Долина реки к верховьям расширялась. Дорога шла то по ручью, то по неровным террасам. Незаметно стали подниматься к перевалу. Лес сделался реже, и скоро из-под снега стали выглядывать одни только кустарники. Впереди долина становилась еще шире и сливалась в густом тумане с широким перевалом. Вдали виднелись две пологих вершины, наполовину скрытые в тумане. Перед подъемом опять все надели лыжи и стали помогать собакам тащить нарты. Лыжники-пассажиры шли стороной, стараясь спрямить путь. Собачий «тракт» шел по более отлогим местам, извиваясь по речке, и только на половине подъема повернул прямо на перевал, который оказался гораздо круче вчерашнего. Позади было видно, как внизу по дороге извивался обоз. Иногда люди останавливали собак и присаживались, чтобы передохнуть. Чем выше, тем труднее становился путь, и чаще приходилось отдыхать и людям и животным.

Передние нарты уходили в туман и точно таяли на перевале. Учащенно билось сердце, нехватало воздуха, дыхание было затруднено. Хотелось лечь на снег и закрыть глаза. Во рту пересохло. Заиндевевшие собаки, тяжело дыша, беспрестанно лизали снег.

Наконец перевал был пройден, и пелена тумана осталась позади; дорога круто уходила вниз, теряясь где-то внизу в неширокой долине.

Меньшиков прилег на нарту в ожидании коллектора Дорошенко. Одна за другой проходили мимо него груженые нарты, каюры которых спешили на отдых на привале. Потянул ветерок, стало холодно. Мороз забирался в рукава и за ворот. Меньшиков надвинул малахай, крепче завязал шарф и повернулся спиной к ветру. Спустя немного времени в тумане появилось темное пятно и скоро обозначилась фигура человека с лыжами в руках. Это шла, еле переставляя ноги, Дорошенко.

— Как дела?

— Едва дотащилась, думала — не выдержу.

— Ничего, садись, дальше легко будет.

Нестройно, врассыпную побежали вниз собаки. Тянуть нарты им не приходилось, наоборот, ее с трудом удавалось сдерживать остолом, чтобы не подбить собак. Снег чем ниже, тем становился более рыхлым. Оступившаяся с лыжницы собака вязла в нем и с трудом выбиралась опять на дорогу.

Пока дорога пролегала по широкому скату, все шло хорошо, но как только выехали на извивающийся ручей, так на первом же повороте нарта по инерции пошла прямо и, соскользнув с дороги, перевернулась в глубокий снег. Нелегко было вытащить тяжелый груз и поставить нарту на дорогу. Меньшиков поправил спутавшихся собак и тронул нарту с места. Собаки дружно рванули, Меньшиков прыгнул в нарты, и в тот же момент она соскользнула на другую сторону дороги и снова опрокинулась. Незадачливый каюр и его пассажирка снова окунулись с головой в глубокий снег.

В дальнейшем нарта беспрестанно падала то на одну, то на другую сторону. Это было еще хуже подъема на перевал. Иногда удавалось проехать метров 50—100, но чаще нарта сразу же падала на бок, едва ее успевали водворить на дорогу. Когда совершенно измученный Меньшиков присел закурить, он вдруг заметил, что вдоль всего пути с правой стороны тянулась лыжница.

Меньшиков надел на правую ногу лыжи и тронул собак. На первом же повороте нарта благополучно прошла и плавно покатилась дальше. Меньшиков облегченно вздохнул. До открытия нового способа передвижения, на расстоянии каких-нибудь десяти километров нарта опрокинулась 54 раза. Это была полярная «школа».

К привалу каравана Меньшиков и коллектор приехали, когда там уже кончили пить чай. Наскоро закусив, двинулись дальше и еще засветло были в Ерополе.

Поселок насчитывал всего шесть домов и жил тихой жизнью от ярмарки до ярмарки, которая встряхивала поселок, наводняя его людьми, собаками и оленями. С неделю жизнь била ключом, чтобы снова замереть на целый год.

Расположенный внизу, у неширокой протоки, недалеко от гор, поднимающихся за лесом, поселок был совсем незаметен с реки. Самая высокая гора этого района — Тернухой — высоко уходила в небо своей белой шапкой и казалась совсем близкой, хотя до нес было не менее 8 километров. Почти напротив горы в Анадырь впадала река Еропол. Многочисленные протоки между островами образовали здесь сложную сеть. Немного выше в Анадырь впадала вторая большая река Яблоновая, или, как называли ее чукчи, Керальгуам.

В поселке приезжие разместились с большим трудом. Трубы печей и камельков отчаянно задымили. По поселку сновали люди. Обращало на себя внимание отсутствие бродячих собак, обычных для всех северных поселений. Все собаки были привязаны, — каждый момент ожидали приезда оленных чукчей. Непривязанные собаки неминуемо порвали бы оленей, или же чукчи, защищая свои упряжки, перестреляли бы собак.

При появлении оленей обычно спокойные, забитые ездовые собаки становятся положительно неузнаваемыми. В них пробуждаются дикие инстинкты их предков, глаза наливаются кровью, и ни побои, ни ласки не могут удержать их на месте. Как бешеные, бросаются они на оленя и в несколько секунд его разрывают. Ездовая собака ценится здесь значительно дороже, чем упряжка оленей. Особенно дороги передовые собаки, понимающие команду. Они играют ведущую роль, и всем известно, что «какие передовики — такова и вся упряжка».

Из года в год из глухих горных областей на ярмарку в Еропол подкочевывают с оленями чукчи, чуванцы и ламуты, населяющие Колымские горы. На ярмарку они стекаются по долинам рек через горные перевалы, по глубокому снегу, чтобы обменять продукты своего хозяйства и охоты па ружья, капканы, чай, табак, спички и другие товары.

На ярмарку идут с семьями, ярангами, с небольшими табунами ездовых и мясных оленей, навьючив весь свой скарб и промышляя по дороге пушнину. С низовьев реки кооперативы на собаках подвозят товары. Тихий поселок оглашается надрывным лаем псов и говором людей. Русская речь камчадалов, смягчающих шипящие звуки, перемешивается с гортанным говором чукчей и чуванцев и с отчетливой, несколько грубоватой для непривычного уха, но оживленной речью ламутов.

Нередко чукчи, подъехав совсем близко к поселку, оставляют у околицы оленей и идут смотреть товары, чтобы, возвратившись к нарте, сообща решить с оставшимися, что купить из имеющихся в кооперативе товаров.

Почти всю ночь в поселке горели огни. Большие медные чайники не снимались с очагов. Жители радушно встречали каждого прибывшего и первым долгом поили его горячим чаем.

Лишь иод утро все стихло, и только яранги ламутов курились дымками круглые сутки. Население поселка настолько породнилось с камчадалами, что по внешности было трудно отличить русских от природных жителей края.

Все прибывшие с нетерпением ждали объявления дня бегов, которыми обычно открывалась ярмарка. Бега были с призами. Соревнования происходили на оленях, на собаках, на лыжах и без них. После бегов начиналась борьба. Правила и в бегах и в борьбе были особые. В бегах едущий впереди сам устанавливал дистанцию. Все должны было доехать до места его поворота, и собственно тут-то и начинались бега. До поворота все берегли силы и шли не спеша, обратно же неслись стрелой. Особенно большую скорость развивали на оленях.

В борьбе победителем признавался победивший всех желающих с ним помериться силой. Боролись в рыхлом снегу обнаженными по пояс, при морозе в —45° —50°. Побежденный падал прямо в снег. Победителями в борьбе всегда оставались камчадалы как более рослые и сильные. Они же обычно побеждали в пеших бегах, но надо заметить, что у камчадалов часто дело не обходилось без некоторого жульничества.

Во время бега полагалось держать в руке палку, на которую опирались на плохо утоптанной дороге и на рыхлом спегу.

У финиша разгоряченные бегуны усаживались прямо на снег, чтобы закурить трубку и отдохнуть, и уже после этого расходились по домам и ярангам пить чай.

Еще задолго до ярмарки чукчи ежедневно запрягают своих беговых оленей и разъезжают по соседним стойбищам, стараясь ехать всегда впереди и не позволяя никому обгонять свою упряжку. Олени привыкают к тому, что, если у них сбоку появляется другая нарта, то необходимо бешено нестись вперед, чтобы оказаться первыми. Во время такой езды снег комьями летит из-под копыт, слепит глаза и как иголками колет кожу на лице. Нарты управляются ногами, и нужно большое искусство, чтобы не налететь на полном скаку на кочки, пни или деревья. Легкие, связанные ремешками сани настолько хрупки, что приходится удивляться, как они могут выдержать тяжесть человека.

17 марта были объявлены бега. Стоянки чукчей подтянулись ближе к поселку. Многие в одних только пологах, без яранг, расположились у самого берега на опушке леса. К ним подтянулись оленные чукчи с сырьем, пушниной и рухлядью.

В день бегов участники большой группой собрались у призов на легких франтоватых нартах. Олени были отданы на попечение женщин и стояли в стороне. Их внимательно рассматривали старики, после чего группами размещались на террасе реки, усаживаясь прямо в снег, поджав под себя ноги. Наконец участники бегов, разобрав оленей, двинулись вперед. На отмели, где снег был более мелкий, передние нарты остановились и молча ждали отставших. С приездом последней нарты все лавиной двинулись вперед и быстро скрылись за далеким поворотом реки. Находящиеся у финиша спокойно беседовали, но чем дальше, тем с большим напряжением вглядывались в даль. Через 40–50 минут на повороте появились одна за другой несколько черных точек, все ближе и ближе подвигавшихся к финишу. Победившей упряжке необходимо было схватить выложенные на снегу призы: винчестер, медный чайник и камлейку.

То одна, то другая нарта вырывалась из общей массы. Обгоняя друг друга, соперники размахивали руками, кричали и нахлестывали оленей. Ожидающие у финиша присмирели, так как достаточно было сделать какое-нибудь резкое движение, чтобы передняя упряжка бросилась в сторону, и тогда приз, буквально из-под носа, был бы выхвачен другим. Наконец мчавшийся на первой упряжке подхватил винчестер, едущий за ним — медный чайник, и третий — камлею.

Ярмарка открылась. К фактории потянулись нарты, нагруженные до отказа пушниной и оленьим меховым сырьем. У амбаров около приказчиков выстроилась длинная очередь. Сдавшие свои меха получали расписку, которую потом обме нивали в фактории на необходимые нм товары. Все без исключения туземцы запасались, первым долгом, чаем, табаком, спичками и медной посудой. Остальной ассортимент имеющихся на фактории товаров разбирался покупателями в зависимости от района пх постоянного жительства и основного занятия. Чукчи и чуванцы обычно выбирали яркие камлеи, винчестеры, топоры, ножи и очень немного стеклянной посуды; ламуты предпочитали головные цветные платки, мелкокалиберные винтовки, различную чайную посуду, напильники, бисер и олово. В сдаваемых товарах еще более ярко отражалось деление прибывших на ярмарку по роду их занятий. Все без исключения чукчи привозили различные оленьи шкуры, и лишь наиболее богатые из них сдавали пушнину, вымененную в свое время у чуванцев и ламутов. Последние являлись основными сдатчиками ценных мехов — песца, лисицы, белки и бурых медведей.

Торговля продолжалась дня три-четыре. За эти дни почти все население района успело перебывать на ярмарке. К этому же времени был приурочен, и первый районный съезд советов. На съезд прибыли уполномоченные с верховьев реки Яблоновой и Еропола и ламуты с рек Майна и Саламиха. Бывшая церковь, превращенная ныне в школу, с трудом вмещала делегатов и всех желающих присутствовать на съезде. Уполномоченный округа открыл съезд вступительным словом, которое поочередно переводилось тремя переводчиками — чукчей, чуванцем и ламутом.

Одобрительным «-И-и-и-и» (знак полного согласия) приветствовали делегаты докладчика, когда он говорил об организации власти местного населения, о помощи беднякам и задачах советской власти.

— Валюмаркин (поняли)? — спрашивал переводчик.

— Валюмаркин! — хором отвечали делегаты.

Для облегчения работы съезда делегаты были разделены по национальностям на три секции. В секциях долго обсуждались назревшие организационные вопросы и, наконец, приступили к составлению наказа первому районному исполнительному комитету и делегатам на окружный съезд. Туземцы один за другим выступали с предложениями и пожеланиями. Общими во всех трех секциях требованиями были: перенести районный центр из Маркова ближе к кочевьям, хотя бы в Еропол, постройка здесь школы, интерната и больницы, улучшение и расширение ассортимента товаров на фактории и, наконец, оказание возможно большей помощи вновь организоваиным колхозам. На съезде докладчик районного правления интегралкооперации сообщил о целях и задачах своей организации и обратился к присутствующим с призывом вступить в члены кооперации. После заседания у его стола образовалась длинная очередь будущих пайщиков. Замечательнейшим событием для всех присутствующих было то, что женщины впервые заседали на равных правах и сообща решали вопросы о новой жизни.

Непрерывно в течение работы съезда в помещение школы входили новые люди, и нередко бывало так, что делегаты вдруг замолкали и, указывая на пришедшего новым для них русским словом «кулак», давали знать, что они уже научились определять своего массового врага. К концу съезда оформилось три колхоза-артели. Наиболее многочисленный из них — чуванский колхоз на Ерополе — пожелал называться именем вождя партии тов. Сталина. К этому колхозу была прикреплена красная яранга-школа; вторая такая же яранга была передана чукотской артели на реке Саламиха.

На третий день съезд закончил свою работу, после чего сразу же открылось первое заседание исполнительного комитета, на котором был выбран президиум и утвержден план нового строительства. Далекая окраина окончательно стала советской.

На ярмарке Меньшикову удалось купить ездовых оленей, и таким образом летний транспорт был обеспечен. Тут же договорились с чтванским колхозом о том, что он будет пасти купленных отрядом оленей вместе со своими табунами до летней кочевки, после чего выделит четырех пастухов для обслуживания экспедиции.

Часть груза отряда была отправлена с чуванцами на реку Еропол в лагерь колхоза. Небольшое количество продовольствия было послано с чукчами в верховье реки Яблоновой, чтобы летом было легче итти на оленях по горной тундре. Во время ярмарки из Маркова подъехал Васильев со своими сложными инструментами, возбуждавшими всеобщее любопытство у местных жителей. В помещении экспедиции все время толпился народ. Сначала приходили ламуты, с которыми Меньшиков вел длинные разговоры о продаже вьючных оленей. Ламутов сменяли чукчи и чуванцы, с которыми пришлось договариваться о проводниках. Гости заходили просто почаевать. Северный обычай требовал широкого госте приимства, и поэтому чай с галетами не сходили со стола, а сотрудники экспедиции по очереди исполняли роль хозяек.

Иногда госта приносили с собой подарки в виде местных лакомств: оленьих языков и костного мозга. Экспедиция в свою очередь одаривала посетителей табаком, чаем и галетами. Бывало так, что не все могли разместиться за столом, и тогда приходилось устраиваться на полу вокруг вьючных чемоданов и ящиков. В помещении все время находился переводчик, с помощью которого и велись все разговоры.

На другой день после съезда делегаты уехали на окружной съезд советов. Постепенно уходили в горы чукчи и ламуты. Торговали только опоздавшие на ярмарку.

Фактория спешно отправляла в больших мешках пушнину. Нарта за нартой покидали поселок с ценным грузом, так как оставлять меха в Ерополе до лета было нельзя. Здесь их негде было хранить, и, кроме того, летняя перевозка по порожистой реке была очень опасна, так как можно было или подмочить, или совсем утонить пушнину.

По окончании всех дел Меньшиков и Дорошенко направились в Марково. Ехать решили по реке Бараньей, чтобы обследовать новые места. Исполнение этого намерения затруднялось тем, что дорогу знали только еропольские камчадалы, но у них не было пригодных для этого пути собак. Марковские жители дороги не знали, а поэтому категорически отказывались сопутствовать членам экспедиции. Выручил Елизарыч.

Иван Елизарыч Собольков, чукча по национальности, давно уже забыл родной язык и с большим трудом объяснялся со своими родичами. Еще ребенком его усыновил русский купец Собольков, и с тех пор до самой революции Елизарыч работал на своего «благодетеля» в роли бесправного батрака, получая за свою работу только питание и одежду. Жизнерадостный, работящий Елизарыч был отличным каюром. Лучшего спутника нельзя было и желать. Корма для собак было всего на четыре дня для двух упряжек. Надо было спешить, поэтому решили выехать на другой день рано утром. С вечера поделили поровну корм, распределили на две нарты груз, уложили палатку и продовольствие и отправились к старику Березкину, чтобы расспросить о предстоящей дороге. Утром выехали до света. По накатанной дороге быстро добрались до реки Бараньей. Резкий ветер дул из долины, обжигая лицо. Это, как говорили камчадалы, «хиузное» место, славилось своими постоянными ветрами.

В устье реки находились летники, состоящие из нескольких домишек, приютившихся среди зарослей ивы. С гор спускались лиственичные леса.

По берегам ветер сдул с гальки весь снег и только с подветреной стороны островов оставались снежные тропочки, по которым и можно было, переходя от острова к острову, двигаться вверх по реке. Вскоре острова кончились и река заметно сузилась. Снегу стало больше. По пути приходилось часто останавливаться, чтобы взять интересные образцы горных пород и зарисовать местность. Чем выше по реке поднимались путники, тем слабее становился ветер и рыхлее делался снег. Скоро пришлось стать на лыжи, чтобы прокладывать дорогу для собак. Нередко в помощь собакам приходилось самим тянуть нарту, так как лыжи плохо уплотняли сыпучий снег, передовики глубоко проваливались и быстро уставали. Горы подступили ближе к реке, берега которой стали обрывистее. Из-под снега во многих местах черными пятнами выступали горные породы. Меньшиков то и дело отбивал образцы и делал замеры.

Снег с каждым часом становился глубже, затрудняя движение.

За день приходилось два раз останавливаться на отдых, и все же, только напрягая последние силы, кое-как продвигались вперед к месту ночевки.

Малахаи давно уже болтались за спиной. Несмотря на 40-градусный мороз, от людей и собак валил пар. Иней осаждался на шарфах, и волосы на голове обратились в белые шапки.

Для ночлега выбрали опушку леса на невысокой террасе. Первым делом накормили собак, разгребли снег для костра, запасли дров, после чего поставили палатку.

Взошла луна. Глубокая тишина гор действовала как-то угнетающе. Было неуютно и холодно.

Вдруг металлическим звоном брякнула цепь; насторожив уши, вскочил передовой пес Иллике, второй передовик Нэ сел с ним рядом. Заворочались в своих снежных гнездах и другие собаки. Иллике поднял кверху морду, весь подтянулся, сжался и жалобно завыл; остальные собаки точно ждали сигнала. Они надрывно подхватили вой, душераздирающие звуки то нарастали, то падали, глухо перекатываясь эхом в далеких горах. Временами псы замолкали, к чему-то прислушивались — и снова протяжный, тоскливый вой оглашал окрестности.

Казалось, что это была жалоба на безрадостную жизнь, на побои и голодовки, на непосильную работу, на жалкую участь ездовой собаки. Тишина наступила так же неожиданно, как ранее прервалась, и собаки снова улеглись в снег.

Утром, поеживаясь от холода, выбрались из кукулей и двинулись вперед. Весь день шли по рыхлому снегу. Местами горы точно сжимали реку, образуя глубокие ущелья с отвесными каменными стенами. К вечеру сильно дали себя чувствовать 30 километров изнурительного пути. Скользя по склону и проваливаясь в глубокий снег, путники взобрались на берег и разбили палатки. Температура упала до —45°.

Развели большой костер и, сняв меховую одежду, выморозили ее и выбили изморозь. Переобулись в сухие чижи, и только Дорошенко настолько устала, что, выпив чаю, сразу же залезла в спальный мешок, не переодеваясь.

Елизарыч рассказывал, как до революции приезжали сюда американцы и проводили геологопоисковые работы под руководством женщины «мисс Кэлли». Рассыпавшись но всему бассейну реки, отдельные геологические партии американцев заходили далеко в горы, пробираясь на лодках и пешком.

— Вот тогда американский профессор и говорил, что полезно жевать табак, так как он хорошо рот очищает, — закончил Елизарыч, перекладывая жвачку за другую щеку.

— Ты вот попробуй, хорошо получается, — предложил он Меньшикову.

— Нет, спасибо, я уж лучше чаю еще выпью.

Перед сном Меньшиков подошел к собакам посмотреть, не перепуталась ли упряжка. Передовой Нэ медленно приподнял голову и безразлично посмотрел на человека. Около него лежала нетронутая юкола. Обеспокоенный Меньшиков позвал Елизарыча.

— Чего-то пес не ест!

Елизарыч подтолкнул ногой рыбу к самой морде собаки. Нэ отвернулся. Елизарыч осмотрел его и отстегнул от потяга. Собака дрожала и пошатывалась на ногах, а ведь всего час тому назад она работала наравне со всеми другими. Заболевшему Нэ устроили место на нарте, положив рядом с ним рыбу.

Утром рыба оказалась также нетронутой. Собака лежала без движения, Нэ был лучшим передовиком и особенно хорошо работал в глубоких снегах. Вставал вопрос — как поступить с ним дальше? Везти с собой больную собаку не представлялось возможным: упряжка и без того едва тянула нарту.

— Оставим здесь, может отлежится и догонит, — посоветовал Елизарыч.

Тяжело было бросить Нэ на произвол судьбы, но другого выхода не было. Меньшиков оставил рядом с собакой вчерашнюю «норму» юколы, снял атлык и наклонился к Нэ, чтобы погладить его на прощание. Нэ лизнул руку Меньшикова и печально смотрел на приготовления к отъезду. Все надеялись, что, когда тронется упряжка, Нэ может быть пойдет сзади.

Отъехав шагов на 50, оглянулись. Пес лежал, вытянув шею, и смотрит вслед. Позвали его, собака подняла на мгновение голову и опять уронила ее в снег. Елизарыч уже скрылся за поворотом. Скверно стало на душе. Стараясь не думать о Нэ, Меньшиков зашагал рядом с нартой.

В полдень вышли на широкую каменную россыпь. Елизарыч еще издали заметил в устье ручья невысокий столб с прибитой к нему доской. Подошли ближе. На куске фанеры оказалась надпись геолога Попова с заявкой на участок в пользу АКО, датированная маем 1928 г.

От столба надо было свернуть о реки Бараньей и итти вверх по ручью. Вскоре перевалили через россыпь и вышли в широкую долину. Ровные, точно подрезанные ножом, вершины огромных гор остались позади. Каменные громады образовали в верховьях долины цирк, на склонах которого переливал разноцветными огнями освещенный лучами солнца снег.

Через невысокий перевал по лесу вышли на речку без названия, впадающую в реку Ворожея. Местами из-под снега выступали озера. Горы отступили.

По льду собаки бежали легко, и нарты быстро двигались вперед. В лесу приходилось опять становиться на лыжи и помогать собакам. Перед вечером в пойме появились ива и душистый тополь. Солнце скрылось за горами, спустились сумерки. Склоны были покрыты снегом, и выходы горных пород нигде не встречались. Собаки, точно чувствуя приближение отдыха, несмотря на глубокий снег, шли очень быстро. На опушке зарослей то и дело взлетали куропатки, которых стреляли из малопульки. Часто белый комок, трепыхаясь, падал в снег; скоро около десятка куропаток было уже привязано к нарте. Становилось все темнее. Не останавливаясь, шли дальше: хотелось дойти до поварни, чтобы не ночевать под открытым небом. В зарослях протоки во всех направлениях пересекались спутанные троны зайцев и песцов. Елизарыч прокладывал в глубоком снегу дорогу. Ногу он ставил как-то особенно, с вывертом, и очень быстро подвигался вперед. Там, где позволял снег, он бежал на лыжах, и его фигура, сливаясь с темным фоном леса, таяла впереди. Стало настолько темно, что глубокий лыжный след едва различался. Когда собаки чересчур отставали, издалека доносился резкий свист Елизарыча — упряжки снова ускоряли свой шаг. В темноте ветки деревьев задевали по лицу и больно царапали кожу. Заросли ивы на протоках стали еще гуще. Силуэты гор слились с темным небом, и только звезды мерцали вверху.

Неожиданно собаки ускорили бег, и вскоре впереди блеснул огонек. Ушедший далеко вперед Елизарыч, не найдя поварни, решил заночевать в лесу и уже успел развести костер.

Ночь была безветреная. Палатку решили не ставить, а просто вырыть в снегу широкую канаву, обставить ее лыжами и сделать из палатки стену, чтобы она отражала тепло от костра. Безмолвный лес стоял глухой стеной. Собакам сверх рыбной нормы дали по половине куропатки, чего они более чем заслужили за сегодняшнюю работу.

Костер уже догорал, когда вдруг раздалось тихое, но грозное рычание передовика. Елизарыч приподнялся на локте и внимательно прислушался. Передовик ринулся вперед, загремев цепью. Ему ответило не менее грозное рычание, и, вздыбив шерсть, из темноты выступил… Нэ. Всеобщей радости не было конца. Нэ вилял хвостом и тыкал носом в лежавших людей. Меньшиков встал, чтобы достать ему еду.

Собака с жадностью разорвала острыми клыками рыбу и, мгновенно проглотив порцию, облизываясь, смотрела на Меньшикова. На радостях Нэ получил еще полрыбы. Покончив с едой, пес свернулся клубком и лег рядом с Меньшиковым.

Только к полудню следующего дня путники вышли к поварне на Еропольском тракте. До Маркова осталось 50 километров хорошо накатанной дороги. Теперь не надо было помогать тянуть нарту, и только на перевалах приходилось соскакивать на снег. Елизарыч ехал впереди.

После перевала напились чаю и направились дальше, с расчетом заночевать в Осинничках. Утомленные люди сидели на нартах, борясь с дремотой. Впереди поднялся большой ворон и, тяжело махая крыльями, стал описывать круги в воздухе. Собаки рванули, остол выпал из рук.

— Лови! — едва успел крикнуть задремавший было Меньшиков.

Дорошенко, уцепившись рукой за крятку, схватила остол, но не удержалась на нартах и скользнула в снег. Не сдерживаемые ничем, собаки неслись вперед. Меньшиков тщетно пытался затормозить нарту ногами. Оглянувшись, он увидел, что Дорошенко, с остолом в одной руке и опираясь на копыл другой,’ тащится по снегу за быстро уносящейся вперед запряжкой. Меньшиков ухватился за потяг и спрыгнул с нарты, ногами вперед. С трудом удавалось держаться в сидячем положении. Собаки попрежнему быстро мчались.

Если бы Меньшиков отпустил потяг, то нарта, находившаяся позади него, неминуемо должна бы была подмять его иод себя. Медленно перебирая руками, он стал подбираться к передовым собакам.

— Тах! — собаки замедлили бег и остановились. Впереди на дороге, на нартах сидел Елизарыч, поджидая отставших.

— Завтра, мольче, пурга будет.

— Почему?

— Смотри, небо-то какое!

В предвечерних сумерках безоблачное небо горело фиолетово-красным багрянцем. На горизонте виднелись свинцовосерые тучи.

— Ну, что ж, попьем чаю и двинемся прямо до Оселкина.

Подошла Дорошенко. Немного передохнули — и опять тронулись в путь. Сразу же после привала наткнулись на труп собаки. Через полчаса нашли второй. Видно было, что полуголодные псы не выдерживали тяжелого пути и издыхали буквально на-ходу. На расстоянии 15 километров нашли шесть павших собак. Вороны сидели на трупах и, отяжелев от обильной пищи, с трудом взлетали, перекликаясь мрачными, гортанными криками.

Стемнело. Елизарыч вскакивал, понукал собак и разгонял нарту. Скоро он скрылся в темноте. Равнина казалась бесконечной. Тускло светили звезды, небо подернулось дымкой морозного тумана. Приближались к реке. Чуть виднелся пойменный лес. В этом месте дорога должна была раздвоиться. Одна вела в Оселкино, другая мимо него, прямо в Маркове. Боясь просмотреть поворот, приходилось, напря гая зрение, пристально всматриваться в темноту. Неожиданно впереди выросла фигура Елизарыча, стоявшего у разветвления дорог. Свернув в сторону, поехали по узкой, похожей на просеку тропинке.

Собаки почуяли жилище и сразу подбодрились. Дорога была настолько узка и деревья так близко подступали к ней, что нарта то и дело задевала за стволы. В темноте можно было поломать ноги, приходилось изо всех сил удерживать собак. Скоро выехали на протоку и повернули к поселку. Оставшиеся до Маркова 20 километров шли но долине Анадыря.

На другой день при начавшемся снегопаде путники добрались, наконец, до Маркова.