Эйфелева башня

Это уникальное сооружение, возведенное в самом центре Парижа, за свою более чем столетнюю историю удостоилось множества сравнений и эпитетов: «знаменитая парижанка», «старая дама», «истинная королева Франции», «самая элегантная дама Парижа» – при том, что эта «элегантная дама» весит девять тысяч тонн при «росте» в 320 метров. И при своем почтенном возрасте она по-прежнему стройна и элегантна.

По свидетельству всезнающей статистики, еще до конца XX в. дань уважения этой почтенной даме уже отдал 200-миллионный посетитель. Хотя плата за право полюбоваться Парижем с высоты башни довольна высока, гости французской столицы обычно не отказывают себе в этом удовольствии. Лувр с Венерой Милосской, «Джокондой» и другими сокровищами принимает за год в своих залах меньше посетителей, чем смотровые площадки этой железной башни на левом берегу Сены.

Правда, сегодня Эйфелева башня уже не самая высокая в мире, как это было до 1931 г., когда ей пришлось отдать пальму первенства знаменитому нью-йоркскому небоскребу Эмпайр-стейт-билдинг (381 м). Тем не менее она до сих пор является своеобразным эталоном, с которым принято сравнивать высоту других подобных конструкций.

«Чудо Парижа» прославило на весь мир французского архитектора Гюстава Эйфеля (1832–1923). Этот талантливый человек, построивший немало замечательных сооружений как во Франции, так и в других странах, нередко говорил о любимице, носящей его имя: «Мне следовало бы испытывать чувство ревности к башне. Ведь она гораздо известнее меня».

Эйфелева башня была задумана как мемориал в честь столетия Великой французской революции для парижской Всемирной выставки 1889 года. Правда, идея сооружения гигантской стальной конструкции витала в воздухе на протяжении всего XIX в., для которого причудливые металлические конструкции были олицетворением технического прогресса. А вот конкретный проект возник лишь в 1884 году. Авторами идеи «Башни в 300 метров» были сотрудники компании Эйфеля – инженеры Эмиль Нужье и Морис Кеклен при участии архитектора Стефана Совестра. Эйфелю идея очень понравилась. Он выкупил проект у своих коллег и взялся доказать всем, что его конструкции и технологии способны создать высочайшую в мире башню во славу индустриальной мощи Франции. И не ошибся. Именно его проект, присланный среди семисот других на конкурс, который был объявлен в связи с подготовкой к Всемирной выставке 1889 г. в Париже, был принят к реализации.

В июне 1886 г. Эйфель представил чертежи и расчеты в главный совет выставки, а уже в ноябре получил первые полтора миллиона франков для реализации проекта. На закладку фундамента ушло полтора года, а на монтаж – чуть меньше восьми месяцев. Таким образом, вся конструкция была возведена за 2 года 2 месяца и 5 дней, обойдясь городскому муниципалитету в 5 миллионов франков. Впрочем, эта немалая сумма окупилась менее чем за два года.

320-метровая башня воплотила в себе весь опыт, накопленный Эйфелем в области фундамента и возведения опор в зависимости от свойств грунта и ветровой нагрузки. Впервые в мировой практике ему пришлось решать множество технических проблем – использовать сжатый воздух и кессоны для укладки оснований, устанавливать 800-тонные домкраты для регулирования положения башни, применять специальные монтажные краны для работы на высоте.

Особого решения требовала сборка трех этажей – усеченных пирамид, поставленных одна на другую. Они представляют собой как бы четыре ноги, не связанные между собой по диагонали, но соединенные на разных уровнях полосами горизонтальных балок. И если в основании эти четыре опоры образовывали квадрат со стороной 123,4 м, то на вершине поперечник составлял всего 16 м, что само по себе требовало решения сложнейшей технической задачи.

Первый этаж поднимался на уровень 57 м, и он собирался с помощью кранов и лебедок. А для второго этажа с верхней планкой в 115 м Эйфелю пришлось изобрести специальные краны, установленные на рабочих платформах с рельсами. Последнюю гигантскую почти 280-метровую пирамиду рабочие собирали уже в висящих люльках. Но все расчеты были настолько точны, что в процесс сборки не потребовалось вносить никаких изменений.

Кроме способа монтажа, Эйфель решал и другие, не менее сложные технические вопросы, связанные, в частности, с прочностью башни под воздействием ветра. В результате архитектор придал боковым стойкам пирамиды такую кривизну, которая исключала даже незначительные колебания. И сегодня даже при самых сильных порывах ветра башня отклоняется от вертикали всего лишь на 12–13 сантиметров.

Впервые в Эйфелевой башне удалось достигнуть столь полного взаимопроникновения внутреннего и внешнего пространства. Этот эффект может быть оценен наблюдателем при спуске по спиральной лестнице, ведущей вниз с вершины башни, когда его точка зрения непрерывно изменяется и возникает мгновенное впечатление четырехмерного пространства.

Правда, парижане далеко не сразу признали смелое творение Эйфеля. Башня еще не была завершена, когда начались протесты. Сегодня уже стал хрестоматийным факт реакции многих видных французских интеллектуалов, которые были отнюдь не в восторге от стальной иглы, оскорблявшей, по их мнению, вкус почтенной публики. Эйфель вместе со своими помощниками только начинал уточнять детали будущего сооружения, как неожиданно был опубликован манифест под красноречивым названием «Работники искусств против башни Эйфеля». В нем, в частности, говорилось: «Мы, писатели, художники, скульпторы и архитекторы, страстные любители не нарушенной до сих пор красоты Парижа, протестуем во имя французского вкуса и французской истории и выражаем сильнейшее негодование проектом возведения в центре нашей столицы чудовищной и бесполезной Эйфелевой башни… Чтобы понять, что произойдет, достаточно хоть на мгновение представить себе высоченную, смехотворную башню, возвышающуюся над Парижем наподобие гигантской фабричной трубы, подавляя своей дикой массой собор Нотр-Дам, Дом инвалидов, Триумфальную арку, все наши униженные монументы, все наши архитектурные сооружения, которые растворяются в этом чудовищном сне. В течение многих лет мы будем видеть падающую на город, наподобие чернильного пятна, одиозную тень одиозной башни».

В числе подписавших этот манифест был и знаменитый французский писатель Ги де Мопассан. Один из самых рьяных противников проекта, он нашел потом, как рассказывают, довольно оригинальный способ прятаться от «бетоннообразного скелета»: писатель обедал в ресторане на… самой башне. «Это единственное место в Париже, где я ее не вижу», – оправдывался он.

И все же с годами к башне не только привыкли, но и привязались, полюбили ее. А с рождением авангарда башня стала эталоном эпохи, когда вызов художника обществу был единственным способом проявления своей индивидуальности. «Железное чудо» прославляли на своих полотнах такие художники, как Пикассо, Марке, Утрилло, Марк Шагал; воспевали поэты – Гийом Аполлинер, Прево, Жан Кокто, Владимир Маяковский.

Башня и сейчас производит впечатление чего-то очень авангардного. Ее форма абсолютно своеобразна и непонятно чем обусловлена, как неизвестно, чем обусловлена форма скалы или дерева. Ведь, в сущности, если у Эйфелевой башни и есть функция, то одна-единственная – лестница в небо. При огромном количестве наследниц, превзошедших ее по высоте, она остается неподражаемой по силе воздействия – это не вышка, которая лучше читается издали, ее хочется воспринимать полностью, от основания до вершины.

Не сбылось предсказание поэта Верлена о том, что «эта скелетообразная каланча долго не простоит», хотя Эйфелева башня сооружалась как временная, и ее не раз собирались сносить. Первоначально намечалось оставить ее только на 20 лет, но в 1910 г. этот срок был продлен решением правительства еще на 70 лет. В 1980 г. вопрос о продлении срока уже вообще не стоял.

Кстати, Эйфелеву башню ценят не только за красоту. Она уже давно и щедро помогает ученым, людям многих профессий. Так, большие прожекторы-маяки, укрепленные на ее вершине, служат ориентиром для авиалайнеров и морских судов. Заметив их, капитаны находят затем береговые маяки, а пилоты узнают о приближении к Парижу задолго до того, как видят огни аэропорта. На башне расположена уникальная метеостанция. Здесь также ведется изучение суточных колебаний атмосферного электричества, степени загрязнения и радиации атмосферы. Отсюда по всей стране транслирует свои передачи французское телевидение. Наконец, башню используют городские службы – установленный тут передатчик обеспечивает связь полиции и пожарных.

Для подъема на башню Эйфель спроектировал гидравлические подъемники. Они безотказно работали полвека и внезапно сломались в июне 1940 г., когда в Париж вошли гитлеровские войска. В течение четырех лет, пока во французской столице оставались оккупанты, башня, к их досаде, была закрыта. Специально выписанные из Берлина инженеры так и не смогли наладить работу лифтов. Как только Париж был освобожден, старый служащий спустился лишь на полчаса вниз – сначала под западную, а затем под восточную опору башни, – и подъемники, к великой радости парижан, заработали. Эйфелева башня снова стала символом Парижа, и ее первую увенчали трехцветным национальным флагом.

В 1980-е годы знаменитая парижанка благодаря реставрационным работам пережила вторую молодость. С нее удалили лишнюю краску и пыль, копившуюся многие десятилетия, сняли второстепенные конструкции. Устаревшие гидравлические подъемники заменили современными скоростными лифтами. «Королева» сразу похудела на тысячу тонн и стала еще привлекательнее и элегантнее.

Сегодня башня превратилась в какое-то подобие гигантского магнита, притягивающего людей. Одни утверждают, что под ее опорами можно «зарядиться» и стать сильным и здоровым; более слабые духом выбирали башню местом самоубийств: с платформ трех уровней бросались вниз головой; третьи на этих платформах сидят в барах и ресторанах и наслаждаются вечерними эстрадными праздниками, когда гремит музыка и взлетают гирлянды фейерверков.

Особенно красива Эйфелева башня ночью – в лучах направленных на нее прожекторов она преображается в сказочно-прекрасный символ Франции. Ее золотая игла величественно царит над фантастическим морем мерцающих огней ночного города. Творение французского гения подсвечено по-особому – мягкий свет струится изнутри металлических кружев, и невольно хочется подойти и прикоснуться к этой «пастушке облаков», как когда-то назвал башню Гийом Аполлинер.

 

Собор Святого семейства (Саграда Фамилиа) в Барселоне

Поклонники итальянского кинорежиссера Антониони наверняка помнят эпизоды его фильма «Профессия репортер», снятые в Барселоне на фоне причудливых сооружений. Вся эта фантасмагорическая архитектура – творение рук и таланта великого испанского зодчего Антонио Гауди (1852–1926), благодаря которому Барселона приобрела свой неповторимый облик.

Готика, Средневековье, барокко – вот три кита, на которых строил свое творчество испанский мастер. И в то же время Гауди творил вопреки традиционным методам строительства, используя сложные сводные конструкции из камня, металла и керамики, украшая стены своих строений букетами цветов, пучками трав, гирляндами.

Гауди строил много и щедро, давая полную свободу своей неуемной фантазии. Среди его архитектурных шедевров – дом Беллесгуард, небольшая вилла в виде готического замка, известная своими витражами сложной звездчатой формы. Совершенно фантастический дом Батло, с волнистой чешуйчатой крышей наподобие гигантского змея и башней в виде копья, вонзающегося в драконье тело, с балконами, похожими на карнавальные маски, и плиточной облицовкой богатейшей цветовой гаммы – от бело-голубой до насыщенно-синей. Шестиэтажный дом, построенный для коммерсанта Мила-и-Кампс и сразу же получивший прозвище Педрера (по-испански «каменоломня»), поскольку он напоминает не архитектурное сооружение, а могучую скалу с вырезанным в ее толще пещерным городом. Его оконные и дверные проемы напоминают гроты, а балконные ограждения – живые водоросли.

Выставка фотографий архитектурных шедевров Гауди, состоявшаяся в Париже в 1911 г., поразила французскую столицу и, прежде всего, французских художников. Главным же «потрясением» стал собор Саграда Фамилиа – дело всей жизни зодчего.

Саграда Фамилиа имеет второе название – храм Искупления. Считается, что это «самое крупное явление рубежа XIX–XX веков, Дух, воплощенный в камне».

Здесь надо сказать, что первоначальный проект храма, строительство которого городские власти Барселоны начали еще в 1883 г., принадлежал архитектору Франсиско де Вильяру. Тот задумал возвести церковь в неоготическом стиле, но успел построить лишь крипту под апсидой. В 1891 г. главным архитектором строительства стал Антонио Гауди. Его замысел оказался поистине грандиозным – зодчий решил воплотить в архитектуре чуть ли не весь Новый Завет, то есть построить собор, какого еще не знал христианский мир.

Следуя собственному методу, Гауди намечал лишь основную конфигурацию здания. По мере реализации плана в него постоянно вносились коррективы, исправления и дополнения. И если вдруг у дона Антонио возникала новая, оригинальная идея, он не задумываясь приказывал ломать уже построенное и воплощать вновь задуманное. По сути, это был редчайший случай художественной импровизации, которая творилась прямо на строительной площадке. В результате на глазах изумленных барселонцев поднималось нечто ранее невиданное, напоминающее то вырастающие из земли сталактиты, то сюрреалистическую фантазию на тему причудливых геологических образований.

Грандиозность замысла подчеркивалась планом собора, который представляет собой готическую базилику с пятью нефами, с четырьмя стометровыми башнями каждый. Форма собора – крестообразная, его длина – 110 м, высота 45 метров. Двенадцать башен по числу апостолов; четыре огромных колокольни – по числу евангелистов; и наконец, два колоссальных шпиля в честь Богоматери и Иисуса Христа. «Христу», окруженному четырьмя меньшими шпилями, предстояло подняться на 170 метров. Гауди планировал возвести три фасада («Рождества», «Страстей и Смерти», «Воскресения»), лепные рельефы которых должны были представить всю земную жизнь и дела Спасителя.

Посредством спиралевидных башен (которые предполагалось отделать мозаикой из венецианского стекла), увенчанных епископальными символами и крестом, Гауди хотел придать зданию захватывающее вертикальное измерение. Колонны, подобные древесным стволам, должны «поддерживать» звездное небо. Все двенадцать башен полны отверстий, сквозь которые должен был струиться ветер, звучащий, словно мощный хор голосов. Пространство собора было рассчитано на тридцать тысяч молящихся.

Несмотря на то что Гауди строил Саграда Фамилиа несколько десятилетий, ему удалось возвести и оформить только фасад Рождества, конструктивно являющийся восточной частью трансепта (поперечного нефа, образующего крест) и апсиду, где располагался алтарь.

Таким образом, полностью достроенный лишь в 1950-х годов весь фасад «Рождества» включает четыре башни с оригинальными силуэтами и богатыми орнаментальными украшениями. Башни, являющиеся сегодня графическими символами Барселоны, имеют форму шестигранника с украшениями из витых лестниц. В остроконечные башни вмонтированы каменные улитки. Врата Милосердия украшены многочисленными лепными растениями. Изображения птиц, драконов, разных зверей и цветов, переплетенных древесных ветвей – все эти новаторские детали создают атмосферу теплоты, уюта, близости человека к небу и его таинствам. Это – поистине земная песнь Человека, обращенная к Богу.

Еще один излюбленный символ Гауди – каменный лес. Сотнями башенок и шпилей он расплескался по кровлям Саграда Фамилиа. Да и внутренность собора, по словам Гауди, должна была походить на «лес колонн», озаренный волшебным светом от витражей.

Так видел Гауди свое сокровенное творение, но вряд ли тогда кто мог предположить, что его возведение продлится почти целое столетие и тем уподобит современный храм гигантским святыням Средневековья. Воистину, не человеку, но Богу завершать подобные проекты! Недаром существует благочестивая легенда о том, что на шпилях готических колоссов строители намеренно не заканчивали самый верх!

Правда, строительство храма длилось десятки лет не только из-за колоссального объема, задуманного автором. Его основатели, члены Ассоциации паломников Святого Иакова, решили, что их детище будет сооружаться лишь на милостыню и пожертвования граждан. А пожертвований, как всегда, не хватало. Даже самому Гауди пришлось принимать участие в сборе денег по подписке!

На более позднем этапе строительства архитектор посвящал все свое время собору, решительно отказываясь от самых выгодных предложений. А с 1914 г. он часто жил прямо на стройке в своей мастерской, иногда забывая о сне и еде. Но и при такой отдаче Гауди, как уже говорилось, успел закончить лишь фасад Рождества, апсиду, склеп и колокольню, носящую имя Святого Бернарда. Правда, он понимал, что не может и мечтать о полном завершении работы над храмом, и часто говорил, что это дело для трех поколений.

Впрочем, архитектор мог сделать и больше, если бы не трагическая и нелепая смерть. Поздно вечером 7 июня 1926 г. Гауди отправился домой; дойдя до трамвайных путей, недавно проложенных посередине улицы, он неожиданно остановился, повернулся к храму и долго смотрел на одну из башен, с которой спустился буквально десять минут назад. Он был настолько погружен в свои мысли, что не увидел приближавшегося трамвая, едва ли не первого, пущенного в Барселоне. Вагоновожатый, видимо, не заметил стоявшего на путях человека: улица была плохо освещена. И случилось непоправимое, зодчий попал под колеса трамвая. Врачи отчаянно боролись за его жизнь, но оказались бессильны. 10 июня Гауди скончался в возрасте 74 лет. Его похоронили в часовне Святого семейства, которая к тому времени уже была построена.

Строительство собора продолжилось и после смерти Гауди, хотя было много дискуссий о том, стоит ли его завершать. Многие требовали прекратить сооружение Саграда Фамилиа, считая кощунственным вмешиваться в работу зодчего.

«Это все равно, что приделать руки к статуе Венеры Милосской или пытаться закончить скульптуры Родена», – возмущался архитектор Хосеп Антон Асебильо.

Еще более категоричен был Сальвадор Дали. В свойственной ему эксцентричной манере он заявил: «Должен появиться новый гений, чтобы завершить работу. Сама мысль о том, чтобы достроить Саграда Фамилиа бюрократически рациональным путем, без помощи гения, была бы предательством по отношению к Гауди. Пусть она останется там, как огромный гниющий зуб».

Сам же Гауди был категорически против остановки строительства после его смерти. Незадолго до кончины он заметил, что «на завершение грандиозных церквей уходят века» и привел в пример собор Св. Павла в Риме, соборы Кельна и Реймса. (Реймсский собор строился 270 лет, собор в Милане, который строили и украшали 180 архитекторов, – 550 лет, а Кельнский собор – 632 года).

Так или иначе, но строительство продолжилось, хотя велось оно с перерывами: и по причинам денежным, и вследствие бурных политических событий. В 1936 г., с началом гражданской войны в Испании работы по возведению собора были прекращены: сгорел дом Гауди, погибли все его чертежи и бумаги, пожар был и в самом соборе. Строительные работы возобновились лишь в 1952 году. Тогда началось возведение фасада Страстей Господних, спроектированного Гауди еще в 1911 году. Его завершили в 1976 г., а скульптурные украшения появились в 1986 году.

В наши дни, пожалуй, ни один барселонец, даже самый глубокий старик, не видел собора Саграда Фамилиа без строительных лесов. Спустя более семидесяти лет после смерти Гауди собор упрямо продолжает возводиться. Постепенно появляются новые шпили, оформляются фасады с фигурами апостолов и евангелистов, поражая своими фантастическими формами.

Таким образом, Саграда Фамилиа строится уже около 120 лет, словно подтверждая слова Гауди: «Мой клиент никуда не спешит». В его финансировании фактически участвует каждый турист: те девять евро, которые он платит, чтобы осмотреть памятник, идут в специальный фонд. За год только входные билеты и продажа различных сувениров приносят 10 миллионов евро в копилку храма. И эта сумма постоянно возрастает. По подсчетам, если фонд будет пополняться хотя бы на 10–12 миллионов ежегодно, то сооружение Саграда Фамилиа завершится к 2022 г. и тогда это будет самый большой собор в мире. Правда, значительно раньше, к весне 2007 г., в соборе Святого семейства предполагается проводить церковные богослужения.

А между тем в Ватикане рассматривается возможность канонизации Гауди. Процесс уникальный: ведь до сих пор ни один художник не причислялся к лику святых. Движение за канонизацию своего великого земляка начали каталонские католики в 1994 году. Их поддержал архиепископ Барселоны Рикардо Мариа Карлес, который считает, что храм должен стать центром католической религии.

Главное требование папской курии – доказательства того, что Гауди совершил хотя бы одно чудо. Испанцы в качестве такого доказательства приводят собор Саграда Фамилиа. Это ведь и вправду своего рода «чудо» – чудо человеческого гения.

 

Школа искусств в Глазго

Конец XIX и начало XX века ознаменовались появлением в архитектуре самых различных течений, порожденных научно-техническим прогрессом. Одной из таких новаций стал стиль модерн, имевший как своих сторонников, так и противников. Существовал французский, русский, американский модерн, был и модерн британский, самым ярким представителем которого стал шотландский архитектор, художник и дизайнер Чарльз Рени Макинтош.

Правда, модерном стиль Макинтоша можно назвать лишь условно, гораздо ближе он был к направлению «ар нуво» с его взвинченным ритмом, резкими линиями, напоминающими удар хлыста, и обильными растительными элементами. Значительно опередив свое время, архитектор возводил здания и размещал вещи, в них находящиеся, в строго геометрическом и функциональном плане, удаляя все лишнее ради стройности и подчиненности главному назначению. Самое интересное, что в Англии, кроме Макинтоша, стиль «ар нуво» практически не имел последователей, поэтому ему не раз приходилось выслушивать упреки в свой адрес.

Первоначальное профессиональное образование Чарльз получил в мастерской архитектора Дж. Хатчинсона, а в 1885 г. он поступил в Школу искусств в Глазго, которая оказала серьезное влияние на творческое становление Макинтоша. В 90-х годах он отблагодарит свою Aima mater, создав проект нового здания Школы искусств – архитектурный шедевр, ставший украшением города.

В начале последнего десятилетия XIX в. Макинтош возглавил в Глазго так называемую «группу четырех», занявшись разработкой своеобразного направления модерна. В состав группы, которая сложилась еще в студенческие годы, вошли сам Макинтош, его друг Герберт Макнейр и сестры Макдональд, позже ставшие носить имена Маргарет Макинтош и Френсис Макнейр. Правда, речь пока шла не об архитектуре, а о декоративно-прикладном искусстве, связанном с проектированием мебели и интерьера. Но все это позже позволило Макинтошу использовать наработанные идеи в сооружении функциональных зданий.

Надо сказать, что в реализации своих замыслов архитектор активно развивал традицию строительства шотландского жилища. А потому его первые «неоромантические» проекты загородных особняков создавались по типу средневековых замков. В результате Макинтош, по словам его коллеги Т. Ховарта, «прибрел умение выразить определенную идею с помощью чисто символических средств». Тогда-то и сложился у Макинтоша своеобразный «стиль Глазго», проявившийся в самом известном его здании – Школе искусств, возвести которую решил Совет директоров этого учебного заведения. В 1896 г. был объявлен архитектурный конкурс, в котором и победил проект Чарльза Макинтоша. Хотя, возможно, сыграло роль и то, что решающее слово было за директором Школы искусств Фрэнсисом Ньюбери, бывшим учителем и другом Чарльза.

Так или иначе, молодому архитектору представилась счастливая возможность реализовать свои самые дерзновенные творческие планы. В частности, он намеревался воплотить идею тотального дизайна, то есть здание со всей его «начинкой» вплоть до мебели и деталей внутренней отделки должно было стать целостным объектом, все элементы которого предполагалось выдержать в стилевом единстве.

Из-за нехватки средств строительство растянулось на целых двенадцать лет. Сначала была возведена башня главного входа на северном фасаде, а затем появилось западное крыло с эффектно взмывающим вверх торцевым фасадом и великолепной библиотекой. Макинтош сумел органично вписать современный дизайн в исторический контекст, соединив в напряженно-выразительном облике здания аскетичную монументальность и чувственность, богатство декора со сдержанностью форм.

Школа искусств построена в форме буквы Е и похожа на прямоугольную башню с асимметричным фасадом, почти без декораций, со строгим фундаментом, без традиционных архитектурных украшений и скульптурных декораций, присущих классицизму. Рисовальные студии и архитектурные мастерские в основном расположены вдоль северного фасада Школы. Другие учебные и служебные помещения находятся в восточном крыле. На запад выходят главный лекционный зал, библиотека и несколько студий.

Размеры сооружения довольно внушительны. Его длина составляет 75 м, ширина – 28 метров. Кроме пяти основных этажей, возведен чердачный этаж для мастерских. Перепад высот, составивший с севера на юг десять метров, помог создать эффектную вертикаль западного фасада. А некоторая асимметрия во всех частях здания придает композиции живописность, свойственную народной архитектуре. Например, на северном фасаде два крайних окна на одну панель уже, чем остальные проемы. Большие окна-витражи обеспечивают хорошее освещение. Контрастируя с массивным каменным фасадом, они напоминают одновременно и о стиле эпохи Елизаветы I, и о крупных стеклянных плоскостях, характерных для современной архитектуры. Для естественного освещения подвального этажа вдоль северного фасада был вырыт глубокий ров, куда выходят окна нижних помещений.

В мощной композиции западного фасада жесткость сочетается с асимметрией, характерной для традиционной шотландской архитектуры. Особенности внутренней структуры здания выражены и снаружи – в контрастном противопоставлении крупных стеклянных витражей с массивом глухой стены.

Дверь первого этажа украшена цветным витражом. Рисунок включает характерные для Макинтоша элементы – стилизованное «древо жизни», которое превращается в женское лицо и бутоны роз.

Особое внимание Макинтош уделил деталям, словно отдавая дань своим художественным и дизайнерским увлечениям. Правда, некоторые из современников пытались упрекнуть архитектора в том, что он компенсирует неполноценность в одной области искусства незаурядными способностями в другой. Но тем, кто пользовался плодами его творчества, такое внимание к деталям приносило немалую пользу. К примеру, дети в Школе искусств всегда ходили в сухих пальто, потому что позади вешалок в школьном гардеробе были спроектированы водопроводные трубы с горячей водой.

Известно также, что Макинтош интересовался и японской архитектурой и не преминул использовать некоторые ее элементы в здании Школы искусств. Так, в металлическим заборе черного цвета вокруг северного фасада по верху вставлены орнаменты в форме хороводов из загадочных зверей и насекомых, напоминающих геральдику японских кланов.

Тематика и стилистика работы Чарльза Макинтоша определили принадлежность к так называемому «космополитическому» направлению модерна. Особенностями этого английского варианта «ар нуво» были особая изысканность и вместе с тем сдержанность, что выделяло его из ряда ему подобных на континенте. Однако даже такой сдержанный вариант «ар нуво» не получил признания среди английских специалистов того времени. Зато в континентальной Европе оплеванные в Англии работы шотландца были приняты с восторгом. Уже в 1898 г. немецкий пропагандист модерна и издатель Александр Кох поместил в своем журнале иллюстрированную статью о Макинтоше, в которой высоко оценил его творчество. Точку в этом соперничестве идей поставил видный немецкий архитектор и теоретик искусства Генрих Мутезиус, сказавший: «В каком бы то ни было списке творческих гениев современной архитектуры имя Ч. Р. Макинтоша должно стоять среди первых».

 

«Ласточкино гнездо» в Крыму

Легкий ажурный замок бесстрашно повис на головокружительной высоте одной из отвесных скал Ай-Тодорского мыса в Мисхоре. Внизу шумит море, а прилепившееся к скале небольшое двухэтажное здание с башенками, резными флюгерами, окнами и дверями, словно скопированными с кукольного домика, лишь каким-то чудом удерживается над каменистым обрывом. Его размеры и в самом деле птичьи – ширина 10 м, длина 20 м, высота 12 метров. Здание зрительно облегчает стрельчатая форма оконных проемов, а его масштаб подчеркивают зубцы-мерлоны, башенки, балюстрада и прочие декоративные детали фасада…

Таким с моря и с суши предстает «Ласточкино гнездо» – своеобразная визитная карточка не только Южного Крыма, но и всего черноморского побережья полуострова. Трудно найти в мировой практике сооружение, где с такой очевидностью проявилась претензия на оригинальность, столь удачно воплощенная в архитектурных объемах. Восхищает и смелая посадка изящного сооружения над обрывом Аврориной скалы, а сама мысль о строительстве в таких условиях кажется вообще противоестественной.

Как же появилось на свет это архитектурное диво? Первое упоминание о «Ласточкином гнезде» встречается в старинном справочнике по Крыму (1895 г.) этнографа Г. Москвича: «Дача “Ласточкино гнездо” построена чрезвычайно смело на отвесной скале». Когда построена дача и кому она принадлежит, не указывается, но ясно, что к 1895 г. постройка уже существовала.

Из других источников известно, что в конце XIX в. на крутой Аврориной скале Ай-Тодорского мыса для тяжелораненого в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. генерала, оставшегося безымянным, был построен небольшой деревянный домик, из окон которого были видны только море и небо. Дача называлась «Генералиф», или «Замок любви». Однако на открытке 1901 г., скопированной с картины русского живописца и акварелиста XIX в. Л. Ф. Лагорио, дача уже представляет собой разрушающееся здание почти без кровли, с полуразвалившейся верандой.

Вторым владельцем уже отремонтированной дачи стал гласный земства, придворный врач Тобин (Товбин) Адальберг Карлович, который скончался в 1899 году. Об этом в справочной книге В. Святковского «Южный берег Крыма от Ялты до Алупки», изданной в 1902 г., говорится: «Над самым обрывом мыса прилепилась дача покойного врача Тобина, называемая “Ласточкино гнездо”, напоминающее каменные гнезда осетинских деревушек на Военно-Грузинской дороге».

От вдовы Тобина «Ласточкино гнездо» перешло во владение москвички Рахмановой (по некоторым источникам, купчиха, по современным справочникам – актриса). По-видимому, здание к тому времени еще раз отремонтировали, поскольку на открытке того же Лагорио 1903 г. дача выглядит обновленной, выкрашенной в белый цвет, с красной крышей над главным корпусом и пристройками и с верандой.

В 1911 г. Рахманова продает «Ласточкино гнездо» бакинскому нефтепромышленнику барону Штейнгелю, который решил возвести здесь романтический замок. Осуществил проект известный архитектор Л. В. Шервуд, сын знаменитого зодчего В. О. Шервуда, автора проекта Исторического музея на Красной площади в Москве. Постройка, скопированная с немецкого рыцарского замка, была закончена в 1912 году. Дача получила одно из первоначальных своих названий – «Замок любви», – которое, впрочем, не прижилось. Рядом с этим строением оставался еще небольшой участок земли, скорее всего, сегодня там, наверное, был бы сад, но при землетрясении 1927 г. этот участок обрушился в море.

В 1914 г. Штейнгель, который, по слухам, был немецким шпионом, распродал всю свою собственность и уехал в Германию. В годы Первой мировой войны замок оказался заброшенным. «В настоящее время здание пришло в ветхость. Бродить по его полуразрушенным балконам и террасам, висящим над морской пучиной, доставляет жуткое, но вместе с тем приятное чувство», – писал в середине 1920-х годов историк Л. Г. Годфейль.

Вероятно, замок вскоре отреставрировали, поскольку на снимке, сделанном сразу после землетрясения в сентябре 1927 г. (в книге «Крымские землетрясения», 1928, Крымгиз), «Ласточкино гнездо» изображено с разбитой башней, отсутствующими башенками, частью зубцов, провалом под опорной площадкой, но над входной дверью видна крупная, четкая надпись «Ресторан». В этой книге дается детальное описание случившегося: «На балконе, висевшем над морем, ужинало довольно много посетителей из соседнего дома отдыха “Харакс”. Публика разошлась за 10 минут до главного толчка, от которого разрушилась башня этой затейливой дачи. Упавшие на балкон камни разбили столы и стулья, сломали перила и сбросили часть этой мебели в море, куда последовали бы и посетители, если бы они задержались на 10 минут. В башне, построенной из желтого евпаторийского камня, образовались две бреши, как будто ее прошило огромное ядро». Кроме того, из-под фундамента откололся и упал в море огромный кусок скалы. Балкон повис над морской бездной. В море сорвалось четыре башенки шпиля – одно из основных украшений замка, – а в стенах образовались трещины.

После землетрясения здание, признанное аварийным, попросту закрыли. И «Ласточкино гнездо» более сорока лет оставалось недоступным для посетителей. Его восстановление началось в 1968 году. Предложений по технике беспрецедентного ремонта поступило много. Среди прочих была даже такая радикальная идея – разобрать замок, пронумеровать камни и плиты и сложить в прежнем порядке на новом, безопасном месте. Правда, это было бы уже не «Ласточкино гнездо»!

В итоге остановились на проекте, который предусматривал разборку лишь небольшой части здания, подведение под основание монолитной железобетонной плиты и обнесение всего сооружения антисейсмическими поясами. Рабочие «Ялтаспецстроя» за год выполнили этот полуфантастический ремонт, не разбирая стен. Руководил операцией архитектор И. Г. Татиев. Прежде всего требовалось подвезти к объекту подъемный кран и другую достаточно тяжелую строительную технику. Причем сделать это по дорогам, которые предназначались в основном для легковых автомобилей и редких автофургонов с продуктами. С большим трудом и риском удалось завершить все приготовления. Скала оказалась перегруженной, а работа между тем планировалась долгая. Естественно, она требовала от строителей и сноровки, и большого мужества.

Это альпинисты могут часами «висеть» над пропастью, но для каменщиков «Ялтаспецстроя» проводить свои рабочие часы в подвешенном состоянии было, мягко говоря, внове. Неизвестно, как бы решилась эта проблема, если бы не помощь добровольцев, вызвавшихся работать в экстремальных условиях. Находясь в подвешенной люльке, они закладывали трещину камнями, затем заливали ее бетоном. Под основание замка подвели железобетонную плиту, швы накрыли свинцовой оболочкой. Затем, уже без героизма и не торопясь, рабочие провели реставрацию здания и вернули ему первозданный вид. В таком «антисейсмическом поясе» обновленное «Ласточкино гнездо» обрело вторую жизнь.

Как видим, за прошедшие годы «дом над скалой» пережил немало владельцев и немало испытаний. И все же уменьшенная копия готического замка сохранила живую прелесть романтического уголка, как будто намеренно созданного для того, чтобы не столько жить в нем, сколько любоваться издали и вблизи на радость всем, кто любил и любит прекрасный Крым.

 

«Дом с химерами» в Киеве

В центре Киева, на Банковой улице, 10, есть одно удивительное здание, которое никого не может оставить равнодушным. Для киевлян оно стало своеобразной архитектурной диковинкой, драгоценной безделушкой, которую они с удовольствием демонстрируют гостям. И впрямь, роскошные фасады, причудливая лестница у парадного входа, украшения в виде фантастических скульптурных изображений химер, словно перенесенных с островерхих крыш знаменитого собора Парижской Богоматери, вызывают прямо-таки мистические ощущения. А вмонтированные в стены загадочного бетонного дома головы носорогов и слонов, крокодилов и антилоп, прячущиеся в каннелюрах колонн юркие ящерицы создают впечатление не то ребуса, не то экзотического зверинца.

Прохожих удивляют не только замысловатые архитектурные композиции, такие, как бетонные слоновьи хоботы, заменяющие водопроводные стоки, но и сами сюжеты-загадки. Почему, например, на крыше этого дома притаились гигантские жабы и морские чудовища в компании с нереидами? И почему вместо волос на женских головках цепи, фантастические листья и бутоны? Что означает гигантский питон на углу здания?

Еще один парадокс. Немного найдется в мире разноэтажных домов. Дом же Городецкого со стороны Банковой трехэтажный, а со стороны площади Франко – шестиэтажный.

Ответы на эти загадки знал только их автор – талантливый киевский архитектор начала XX в. Владислав Городецкий, личность во многом незаурядная и столь же таинственная.

Родился Лешек Дезидерий Владислав Городецкий (таково полное имя архитектора, названного у нас Владиславом Владиславовичем) в 1863 г. в польской семье старинного рода, в живописном селе Шелудьки, что на Южном Буге.

Весьма символично, что Владислав Городецкий родился именно в год, когда вспыхнуло знаменитое Январское восстание, последнее из крупных польских мятежей в Российской империи. Видимо, либерально-демократический дух времени, пора надежд многих поляков на возрождение былой государственности Польши и сформировали характер будущего архитектора.

В конце 80-х годов семья переезжает в Одессу, где мальчика отдают в реальное училище при лютеранской церкви Святого Павла. У Лешека рано проявился талант к рисованию; после окончания училища он поступает в Императорскую академию искусств в Петербурге, которую блестяще заканчивает в 1890 году. С этого времени и вплоть до Гражданской войны судьба связывает Владислава с Киевом. Уже в первых своих кирпично-каменных постройках зодчий обращается к популярному в конце XIX в. стилю – историзму, основанному на заимствовании и использовании архитектурных форм минувших эпох. Образцом такого стиля, пышного и яркого, стало здание Городского музея древностей и искусств на Александровской улице (ныне улица Михаила Грушевского). Оформленный в виде античного храма с шестью дорическими колоннами и портиком, музей весьма удачно завершает перспективу Европейской площади в направлении Печерска. У лестницы, ведущей к парадным дверям, настороже сидят два огромных льва.

Параллельно Городецкий по заказу киевского табачного короля Соломона Когена занимался строительством молельни для общины караимов – небольшой народности со своеобразной религией, включающей элементы ислама, иудаизма и других восточных культов.

Вместе с материальным достатком у Городецкого появилось хобби, которому он уже не изменял всю жизнь. Владислав Владиславович страстно увлекался охотой, путешествуя по самым экзотическим местам. Тогда же в его творениях стали появляться декоративные элементы, напоминающие об охотничьей страсти архитектора.

Наконец Городецкий решает, что пора построить дом и для себя. Он приобрел в центре Киева, на Банковой улице, два участка, на одном из которых и возвел в 1903 г. знаменитый «дом с химерами». Второй участок был куплен специально для того, чтобы на нем никто ничего не построил, и жилище возвышалось в эффектном одиночестве. Сейчас на этом месте находится лестница, ведущая вниз, к театру им. Ивана Франко.

Сразу же после окончания строительства о «доме с химерами» стали слагать легенды, где, как всегда, переплелись и правда, и вымысел. Киевским обывателям особенно нравилась небылица о том, что дочь хозяина якобы утонула и тот решил воплотить свою печаль в скульптурах морских чудищ на фронтоне.

Согласно другой легенде, Городецкий строил свой дом «на спор» – якобы архитекторы побились об заклад, что не найдется в Киеве такого человека, который на практически отвесном склоне Печерских холмов возьмется построить жилой дом. Городецкий же, с присущим ему авантюризмом, взялся за решение этой задачи – и таки выстроил дом на самом краю опасного обрыва.

Ходили слухи и о том, что знаменитый киевлянин был не только архитектором и охотником, но и серьезно увлекался магией. На дом было наложено заклятие, заключающееся в том, что только потомки Городецкого смогут в нем беспрепятственно жить. А если владельцем станет кто-то посторонний, то его обязательно ждет несчастье.

Но, пожалуй, самая правдоподобная версия – следующая: Городецкий построил дом с целью рекламы бетона – нового для тех времен строительного материала, – поскольку он был совладельцем завода «Фор», производившего цемент.

Все это сооружение Городецкий предназначал не только для себя. В то время содержание многоквартирных домов было весьма прибыльным делом; этим занятием не брезговали даже именитые граждане, в числе которых был и архитектор. На каждом этаже он расположил по большой отдельной квартире, а на первом этаже – две небольшие. В доме были ледник с отдельными холодильниками для всех квартир, прачечная, дровяной склад, подвал, винный погреб, экипажный сарай, кучерская комната и даже коровник, поскольку оригинал Городецкий желал поить своих жильцов и гостей только свежим молоком. Кстати, коровник был спланирован так, что в жилых помещениях специфические запахи совсем не чувствовались.

Таким образом, зодчий себе и другим еще раз доказал свою профессиональную состоятельность. Но самое главное, Городецкий впервые использовал новые по тем временам материалы – цемент и бетон – и поистине революционные технологии.

Остается сказать о том, как сегодня складывается судьба самого знаменитого творения Городецкого или, точнее, каково его будущее.

В конце 1990-х годов было решено в «доме с химерами», расположенном напротив здания Администрации Президента, сделать еще одну резиденцию главы государства. Сотрудниками «Укрреставрации» был разработан проект реконструкции и реставрации дома Городецкого. По плану внешняя и внутренняя отделка должна точно повторять первозданный вид здания. Восстановление проводилось по чертежам самого автора. Интерьер тоже повторяет стиль модерн, характерный для начала прошлого века.

По словам реставраторов, ремонт «дома с химерами» был чрезвычайно сложным. Ведь здание, построенное сто лет назад и не знавшее капитального ремонта, пришло в аварийное состояние. Кроме того, дом стоит на склоне, и одна часть фундамента просела настолько, что все сооружение начало клониться в сторону, отчего перекосились некоторые стены и окна. А как известно, окна невозможно вставлять косыми в косые стены, поскольку они просто не откроются. Но и выправлять дом, который наклонился на 37 см в сторону Банковой, тоже абсурдно, поскольку никому не придет в голову мысль переделывать, скажем, Пизанскую башню. Выпрямить дом означало бы, что его перестраивают, а не реставрируют. Поэтому мастерам пришлось делать кривые оконные рамы.

Реставрационные работы велись около шести лет, и теперь «дом с химерами» выглядит таким же, каким он был в начале XX века. На здании воспроизведены все элементы цементной лепки обрамления в виде ящериц, носорогов, наяд и дельфинов. Точные копии сделали даже с люстр и светильников.

Учтены и самые современные технологические требования. Дом оборудован спутниковой связью, сетью кондиционирования и современной системой охраны.

После такой масштабной реконструкции есть надежда, что киевлянам и гостям столицы как бы заново откроется архитектурный шедевр самого своеобразного и экстравагантного украинского зодчего.

 

«Дом над водопадом» в Пенсильвании

В 2001 г. Международная академия архитектуры – консультативный орган ООН – обратилась к своим членам с просьбой назвать десять архитектурных шедевров XX столетия. Возможно, это единственный случай в истории проведения подобных мероприятий, когда мнения авторитетных специалистов практически совпали. В этом «золотом списке» в ряду других известных личностей было названо имя крупнейшего американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта, разделившего второе место с другим знаменитым зодчим – Ле Корбюзье. Архитектурный шедевр, удостоенный столь высокой оценки, широко известен как «Дом над водопадом» – частное строение, возведенное по заказу американского миллионера Эдгара Кауфмана и его супруги Лилиан.

В начале XX в. Райт слыл одним из самых модных архитекторов Америки, но ко времени его знакомства с семьей Кауфман в 1934 году слава давно покинула почти 70-летнего архитектора. Будучи в крайне стесненных материальных обстоятельствах, чтобы как-то свести концы с концами, Райт открыл на дому художественную студию под названием «Талезин». Ее начал посещать сын Кауфманов, пожелавший по совету отца учиться архитектуре.

Подружившись с семьей своего ученика, Райт вскоре получил от Кауфманов заказ на строительство загородного дома. Супруги долго и тщательно выбирали место, пока не нашли в Пенсильвании, в 45 милях от Питтсбурга, живописный уголок под названием Медвежий ручей, представлявший собой сплошной скалистый выступ, возвышавшийся в виде консоли рядом с водопадом.

Райт одобрил выбор заказчика, считая, что дом должен составлять одно целое с пейзажем. Поначалу Кауфманы рассчитывали вложиться в 45 тысяч долларов, но в итоге, когда в 1936 г. строительство было закончено, оказалось, что вилла обошлась супругам втрое дороже.

Дом словно вырос в лесу вместе с деревьями и скалами. Он как бы парил над склоном. Трехуровневые террасы, сбегающие с обрыва, казались вылепленными самой природой, а самая нижняя живописно нависала над стремительно падающим потоком воды.

Сам же архитектор назвал свое творение «органичной архитектурой». «Если усилия архитектора в этом направлении оказываются успешными, – говорил он, – вы не сумеете себе представить этот дом где-либо в другом месте, а не как раз там, где он находится. Он становится неотъемлемой частью своего окружения. Он украшает свое окружение, а не обезображивает его».

В проекте Райта романтизм XIX в. соединился с рационализмом XX в., живописная традиция англо-американского жилищного строительства сплелась с ясным и точным словарем форм «новой архитектуры». Система смелых железобетонных консолей здания как бы продолжает слоистую структуру скал, образовавшую водопад на лесном ручье. Дом покоряет искусством, с которым создание современной технологии введено в романтический пейзаж. Виртуозно использованы контрасты широкой гаммы материалов – от грубой кладки из необработанного камня до полированного стекла. Композиция выведена из неповторимых особенностей места, причем не только его физических характеристик, но и его духа, образов, которые оно навевало.

«Дом над водопадом» был первым, в котором Райт применил железобетон в качестве одного из главных материалов строительства. Основной принцип конструктивно-пространственной архитектуры этого сооружения состоит в том, что перекрытиями в нем служат железобетонные плиты, выступающие из центрального массива в разных направлениях и на разных уровнях. Эти железобетонные консоли террас, повисшие над водопадом, производят впечатление необычайно экзотического архитектурного строения.

Стены дома начинались от земли. Они были поставлены на бетонную горизонтальную площадку, нечто вроде низкой платформы, и заканчивались на уровне подоконников второго этажа, а над ними, под широкими свесами крыши, имеющей небольшой уклон, шли ряды непрерывных окон, через которые внутренние помещения раскрывались к внешнему пространству. Таким образом, стены стали своеобразными ширмами, окружающими внутреннее пространство.

Нижние поверхности выступов крыши были плоскими и окрашенными в светлый цвет, чтобы создать в этом месте сияние рассеянного света, который делал верхние комнаты не сумрачными, а уютными. Свесы крыши имели двойное назначение, служа, с одной стороны, кровом и защитой стен дома, с другой – средством освещения помещений второго этажа рассеянным и отраженным светом, который проходил сквозь специальные конструкции, так называемые «прозрачные ширмы», занявшие место глухих стен. Благодаря им из любой точки помещения открывался захватывающий вид на окружающие красоты.

Первый этаж «Дома над водопадом» представляет собой огромный зал, к которому примыкают столовая, кухня и прихожая. Общая комната, благодаря обильному остеклению и множеству стеклянных дверей, связана с внешним пространством террас, а лестницей – с ручьем внизу.

На втором этаже разместились три спальни, каждая из которых имеет свой балкон. На третьем этаже тоже есть спальня с балконом, отсюда переходный мостик ведет к домикам для гостей, комнатам прислуги и к гаражу.

Внутренняя фактура подобна наружной, а штукатурка вообще отсутствует. В интерьерах деревянная обшивка местами смягчает суровость каменных стен и железобетона, остекление защищено от солнца благодаря установленным над входами консольным козырькам, местами сплошным, местами решетчатым.

По эскизам Райта были изготовлены стулья, столы, лампы и даже ковры для гостиной. Гордостью архитектора был и камин: сложенный из камней очаг окружали выступающие прямо из пола огромные глыбы – натуральные, природные фрагменты той самой скалы, на которой стоял дом.

Самым известным жилым домом в Америке вилла Кауфманов стала после того, как крупнейший американский издатель Генри Льюис поведал о ней в ведущих американских журналах, после чего «Дом над водопадом» превратился в культовое место. Желающих взглянуть на чудо архитектуры было не счесть. Теперь каждые выходные к Кауфманам приезжали самые знаменитые гости, среди которых были Альберт Эйнштейн, Ингрид Бергман, Уильям Рэндолф Херст, Марлен Дитрих.

Слава об удивительной вилле, которую еще называли «Падающими водами», дошла до президента США. И однажды к Кауфманам пожаловал сам Франклин Рузвельт, в честь которого хозяева устроили над водопадом грандиозный фейерверк.

После визита президента посещать виллу Кауфманов стало хорошим тоном и признаком принадлежности к высшему обществу. Торжествующий бизнесмен не жалел денег на сказочные приемы в Медвежьем ручье. Хозяева устраивали костюмированные балы, велосипедные и теннисные турниры, ездили верхом, нежились в бассейне.

Однако через некоторое время дом, принесший Кауфманам известность и открывший перед ними двери в высшее общество, стал медленно разрушаться. Глубокие трещины образовались во всех террасах, а железобетонные консоли, поддерживающие фундамент, неуклонно сползали к воде. Кауфман опасался, что вилла того и гляди рухнет в пропасть заодно с его репутацией. Он устроил Райту скандал, заявив, что тот «не инженер, а дерьмо»: пронюхай сейчас пресса о том, что творится с домом, их обоих так вываляют в грязи, что они никогда не отмоются. Райт ответил, что его постройки отражают то, что творится с хозяевами. (Надо заметить, что к тому времени отношения между супругами окончательно испортились. Эдгар часто изменял Лилиан, а та остро переживала увядание своей красоты.)

В конце концов Кауфман втайне от всех начал ремонтные работы и под предлогом болезни жены уже не приглашал гостей в Медвежий ручей. Но миссис Кауфман все же упросила мужа окончательно переселиться на виллу, поскольку здесь она чувствовала себя гораздо лучше. Эдгар не возражал, и супруги перебрались в Медвежий ручей, довольствуясь обществом рабочих.

Время шло, дом приходил в упадок, и примерно к 1950 г. состояние как Лилиан, так и виллы, можно было оценивать как критическое. И Кауфману пришлось нанимать все новые бригады рабочих, чтобы предотвратить неминуемое крушение дома.

В сентябре 1952 г. Лилиан Кауфман умерла. После ее смерти проломилась нижняя терраса виллы, чуть не убив рабочего. А сам Эдгар Кауфман скончался в апреле 1955 года. Сын Кауфманов, Эдгар-младший, перенес их прах к «Дому над водопадом».

Любопытно, что архитектор Фрэнк Ллойд Райт после создания «Дома над водопадом» вступил в полосу самого продуктивного творческого двадцатипятилетия, продлившегося до самой его смерти – он умер в возрасте 95 лет. В одном из своих поздних интервью Райт, вспоминая пенсильванскую историю, заметил, что Кауфманам было противопоказано иметь столь экстравагантное жилище, ибо они всегда были и до конца остались скучными, пошлыми мещанами.

О бизнесмене Эдгаре Кауфмане сегодня уже мало кто помнит, и если его имя останется в истории, то только благодаря Фрэнку Ллойду Райту, о котором видный российский архитектор, президент Российской академии архитектуры и строительных наук Александр Кудрявцев говорил: «В “Доме над водопадом” художественный образ живет в полном согласии с природной средой! Тут есть великолепная подсказка – водопад, но интерпретировать это, как Райт, мог только гений. “Дом над водопадом”, каскадами сбегающий по косогору, кажется, вырос в этом лесу вместе с деревьями, листвой и травой и стал, возможно, самым удивительным открытием прошедшего века: оказывается, мир, выстроенный людьми, хрупок и конечен. И восстановить то, что создавалось веками, невозможно. Полагаю, в новом, XXI ст., понимание этой простой истины получит широкое распространение».

Сказано это совсем недавно, но ведь идее Райта уже семьдесят лет! Значит, мастер оказался настоящим провидцем, угадав в «органичной» архитектуре черты архитектуры будущего, в которой удобства и красота находятся в полном слиянии с гармонией природы.

 

Эмпайр стейт-билдинг в Нью-Йорке

Небоскребы – главная и наиболее впечатляющая достопримечательность Нью-Йорка. Всего их в городе насчитывается более тысячи, двадцать из которых входят в сотню самых высоких зданий мира. Наиболее знаменитый из них – Эмпайр стейт-билдинг, возвышающийся на углу Пятой авеню и 34-й стрит. До начала 1970-х годов этот небоскреб, высотой 381 м, с почти 70-метровой телевизионной башней, считался самым высоким зданием Нью-Йорка и утратил первенство лишь с возведением 110-этажных башен-близнецов Всемирного торгового центра. После известных трагических событий в сентября 2001 г., он снова стал самым высоким небоскребом города на Гудзоне.

Дата закладки фундамента здания, получившего в честь штата Нью-Йорк название Эмпайр стейт-билдинг (Empire State Building), – октябрь 1929 года. Кстати, раньше на этом месте стояло здание старого отеля «Уолдорф-Астория», весьма престижного заведения, где собирались сливки общества. Несмотря на крах фондовой биржи и последовавшую за этим Великую депрессию, работы велись невиданными по тем временам темпами. И уже 1 мая 1931 г. Президент США Герберт Гувер в торжественной обстановке открыл самое высокое здание на планете.

Правда, Великая депрессия все же сказалась на функционировании сооружения. В течение долгого времени большая часть его помещений общей площадью более 200 тыс. кв. м пустовала, и владельцы здания получали доходы только от платных экскурсий, причем число посетителей в те годы перевалило за 4 миллиона.

Все сооружение обошлось строительной фирме «Шрив, Лэмб энд Хармон» (Shreve, Lamb and Harmon) в 41 млн долларов. Построено оно в стиле арт-деко из известняка и стали, что к тому времени уже не было новинкой в архитектуре. Наибольший интерес представляют фасад, частично выполненный из сплава хрома, никеля и стали, а также огромное монументальное фойе.

Все здание поддерживают стальные брусья общей массой 60 тыс. тонн, доставленные с металлургических гигантов Питсбурга. Общий же вес всего сооружения – более 360 тыс. тонн, что, впрочем, меньше, чем вес земли и камня, вынутых для фундамента.

Во многих отношениях это было революционное здание. В нем впервые была использована механическая система охлаждения воздуха, после чего температура в помещениях уже не зависела от близости к окнам, что позволило значительно увеличить объем здания. Однако Эмпайр стейт-билдинг оказался слишком большим для одной компании, и тогда было решено сделать его первым своего рода вертикальным «коммерческим городом», где разместились сотни фирм и организаций. Гордая башня в 86 этажей с 16-этажным шпилем футуристической формы поднялась на немыслимую высоту в 381 метр. Фантастической казалась функция шпиля: воплощая человеческую мечту о покорении неба, он предназначался для швартовки трансатлантических дирижаблей.

Со смотровой площадки, расположенной на 86 этаже, открывается головокружительный вид на Нью-Йорк. Лучше всего здесь побывать днем, чтобы увидеть раскинувшиеся внизу улицы, площади и парки. А вечером перед посетителями предстает залитый светом город, мерцающие огнями мосты, небоскребы, вспыхивающие неоновыми рекламами, движущиеся светлячки автомобилей. Правда, чтобы попасть на смотровую площадку, необходимо пройти два пункта контроля и выстоять две длинные очереди: одну за билетами, а другую – к лифту. На 80-м этаже происходит смена лифта – со скоростного, который поднимается на эту высоту за две-три минуты, на тихоходный.

За свою более чем 70-летнюю историю Эмпайр стейт-билдинг много чего навидался. Только за последние двадцать лет здание несколько раз горело. Так, в августе 1988 г. пожар начался на 86-м этаже, и огонь добрался до самой вершины небоскреба. К счастью, все обошлось без жертв. В 1990 г. вновь случился пожар, который на этот раз унес жизни 38 человек.

Был и прецедент иного рода. В феврале 1997 г. 69-летний палестинец Али Хассан Абу Камаль поднялся на смотровую площадку, пробормотал что-то невнятное по поводу Египта, выхватил пистолет и открыл огонь по туристам. Он убил одного человека, ранил шестерых, а потом и сам застрелился. Когда два дня спустя площадку вновь открыли, посетителей уже прощупывали магнитометрами.

Небоскреб печально знаменит и тем, что с его 102-го этажа ежегодно бросались вниз сотни самоубийц, покуда всю террасу не огородили густой проволочной сеткой.

После сооружения Эмпайр стейт-билдинг жители Нью-Йорка очень беспокоились по поводу его устойчивости. Но небоскреб не раз подтверждал свою прочность и выносливость. Так, в 1945 г., когда в 79-й этаж врезался заплутавший в тумане бомбардировщик Б-25, здание не только выдержало этот удар, но даже не покосилось.

Вместе с тем Эмпайр стейт-билдинг стал не только символом города, но и «суперкинозвездой», снявшейся более чем в 90 фильмах. Самый нашумевший из них – о Кинг-Конге, гигантской обезьяне, которая в заключительном эпизоде картины оказывается в Нью-Йорке. Вырвавшись на свободу, Кинг-Конг бегает по всему городу и крушит все на своем пути. В конце концов монстр взбирается на вершину небоскреба, где какое-то время отмахивается от самолетов, а затем падает вниз, сраженный прицельным огнем пилотов-асов.

Случались и курьезы. После терактов 11 сентября 2001 г. Эмпайр стейт-билдинг закрыли, а уже вечером следующего дня стало известно, что служебный полицейский пес вроде бы унюхал бомбу на 44-м этаже. Небоскреб немедленно оцепили, но оказалось, что собаку подвело профессиональное чутье и никакой взрывчатки в здании нет.

Высотный рекордсмен не раз был свидетелем экзотических спортивных состязаний с участием самых выносливых бегунов. Здесь регулярно устраиваются международные забеги на вершину небоскреба, в которых участвуют десятки любителей подобных соревнований. В последний раз быстрее всего из женщин 1860 ступенек преодолела американка Синди Мол. Причем это уже третья ее победа. На вершину небоскреба она взбежала за 12 мин. 45 секунд. Из мужчин по ступенькам быстрее всех бегает австралиец Пол Крейк, одолевший 102 этажа за 9 мин. 45 секунд. Между прочим, самому старшему из 154 участников забега исполнилось 89 лет.

Эмпайр стейт-билдинг до сих пор остается одним из посещаемых зданий Америки, принявшим за годы своего существования около ста миллионов туристов. Их доставка наверх производится с помощью 73 высокоскоростных автоматических лифтов. Кроме того, к услугам посетителей – два ресторана, бар, почта, аптека, магазины, два банка. За несколько долларов туристические фирмы готовы предложить посетителям групповые туры по зданию.

Правда, после трагедии башен-близнецов число туристов несколько поубавилось, да и меры предосторожности ужесточились. Однако любителей прикоснуться к нью-йоркскому ретрогиганту все же по-прежнему немало, а значит, слава Эмпайр стейт-билдинг, несмотря на все превратности судьбы, отнюдь не померкла.

 

Башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке

«Лично я гораздо больше люблю вертикальные линии, чем горизонтальные, потому что они как бы придают ощущение возвышенности… Да, невозможно полюбить четыре тысячи метров чего-то, но достаточно поставить вертикально, скажем, коробок спичек или ювелирное изделие, и вы найдете эту вещь очаровательной». Это высказывание крупнейшего американского архитектора японского происхождения Минору Ямасаки вполне соответствует тому направлению, которое получило название «американский неоклассицизм шестидесятых». В 1950-х годах Ямасаки стал известен благодаря участию в строительстве знаменитого небоскреба Эмпайр стейт-билдинг, оригинальным сооружениям в Детройте, Сиэтле, Дели и других городах мира. Но славу одного из самых смелых архитекторов ему принесли две башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, возведенные неподалеку от набережной реки Гудзон и до 11 сентября 2001 г. считавшиеся самым высоким строением в городе.

Их появление имело свою историческую закономерность. В конце 1950-х и в 1960-х годах в Америке возобладала идея, характерная для так называемого «общества потребления», – придавать вещам приятный и даже рафинированный облик. Она была одобрена и на официальном уровне, то есть ставилась задача «продемонстрировать миру позитивную сущность американского образа жизни». Архитектура как нельзя лучше отвечала этим задачам. На небольшом участке фантастически подорожавшей земли оказалось возможным построить здание, включающее в себя бизнес-офисы, административные помещения, торговые центры и т. д., которые в полной мере соответствовали бы имиджу крупнейших фирм.

Правда, американский неоклассицизм просуществовал недолго. Но и за это время талантливые зодчие сумели создать ряд уникальных произведений, в числе которых был и Всемирный торговый центр. Его проект выглядел поистине глобальным, соответствующим развитой технократической модели – два гигантских обнаженных параллелепипеда из стекла, взметнувшихся на высоту 540 метров. В этом огромном комплексе должны были разместиться бесчисленные конторы, фирмы, банки и учреждения.

Ко времени создания башен Ямасаки был уже сложившимся архитектором с собственным взглядом на современное зодчество, чьим девизом стали всего три слова – «форму определяет функция».

Решение о начале строительства Всемирного торгового центра было принято в 1960 году. Комплекс был сдан в эксплуатацию в 1973 г., а башни-близнецы – в 1976 году. ВТЦ включил в себя два 9-этажных здания офисных помещений, 8-этажное здание Государственной таможенной службы США, 47-этажное здание представительских офисов, 22-этажный отель и две 110-этажные башни-близнецы. Арендуемые площади башен-близнецов – 1,08 миллиона кв. м, в которых разместились офисы 450 компаний из 30 стран мира, а число работающих составило 50 тыс. человек.

Под Всемирным торговым центром были сооружены подземный вокзал, многочисленные магазины и супермаркеты, а на крышах башен – смотровая площадка, ресторан и бар.

В феврале 2001 г. знаменитые небоскребы-близнецы были сданы в аренду на 99 лет за более чем 3 млрд долларов. Владельцы небоскребов планировали получить за аренду всего 1,5 млрд, но в результате продолжавшейся почти год борьбы между инвесторами окончательная сумма арендного договора оказалась в два раза выше.

Беда обрушилась на гордость Нью-Йорка и один из символов процветания нации утром 11 сентября 2001 г., когда два самолета, угнанные террористами-смертниками, беспрепятственно проникли в воздушное пространство города и протаранили оба небоскреба. Вот тогда-то и выяснилось, что в XXI в., который, по предсказанию фантастов, должен стать эпохой прогресса и всеобщего благополучия, архитектурные шедевры оказались самой удобной мишенью для террористов. Великолепное строение лучших архитекторов и строителей Америки рухнуло в одночасье, поставив под сомнение саму идею сверхтехнологичности функционального живого пространства. По оценкам специалистов, сила падения башен была такой, что металл буквально спрессовывался с бетоном, превратившись в сплошную массу.

Уничтожение башен-близнецов показало, что небоскребы, построенные из металла и бетона, не очень-то защищены. Кстати, многие архитекторы и проектировщики считают надуманной развернувшуюся после трагедии дискуссию о том, какие небоскребы надежнее: американские железобетонные, которые при разрушении «складываются» внутрь самих себя, или европейские стеклобетонные, способные упасть набок. По мнению многих специалистов, при нынешнем развитии строительных технологий самый надежный способ избежать разрушения небоскреба вследствие теракта, несчастного случая или природной катастрофы – не строить такие дома вовсе.

И все-таки, что же будет построено на месте разрушенных башен? Проектов великое множество, приведем лишь некоторые из них, наиболее часто упоминаемые в печати.

Один из арендаторов погибших зданий – Ларги Сильверстайн предложил построить башни высотой 60 этажей – тогда они бы не представляли интереса для воздушных террористов. В ответ на это соображение был предложен проект, в котором 60 этажей были бы рабочими, а следующие 50 представляли собой пустое пространство – эта пустота должна была стать мемориалом тому месту, куда врезался «боинг».

Проект еще не отменен, но стоимость его столь высока, что вызывает сомнения в реализации подобного мемориала.

Ведущий архитектор нового Всемирного торгового центра Даниэль Либескинд выдвинул проект, предполагающий строительство башни высотой 1776 футов (в 1776 г. Америка получила независимость), и эта 540-метровая архитектурная конструкция станет самой высокой в мире. На ее верхних этажах будут размещены сады.

Кроме того, в этом месте планируется возвести памятник трем тысячам человек, погибшим во время терактов. Проект, предложенный Либескиндом, учитывает особенности углов отражения солнечных лучей, которые должны быть сконцентрированы на памятнике жертвам терактов. Ежегодно утром 11 сентября между 8 часами 46 минутами, то есть в то время, когда в башню врезался первый самолет, и 10 часами 28 минутами, когда упала вторая башня, здания ВТЦ не будут отбрасывать тень.

В новый комплекс также войдут художественный центр и железнодорожная станция. А часть основания обвалившихся башен не будет застроена.

В дискуссию о том, как использовать свободное место в центре Манхэттена, где до 11 сентября 2001 г. высились небоскребы Всемирного торгового центра, включилось и правительство Каталонии. Оно предложило властям Нью-Йорка воздвигнуть там величественное здание по проекту великого каталонского архитектора Антонио Гауди. Всемирно известный зодчий по заказу двух своих поклонников из числа богатых американских предпринимателей в 1911 г. создал проект небоскреба, высотой в 360 метров. Это здание, по мысли заказчиков, должно было быть возведено на Манхэттене, причем, по удивительному совпадению, почти на том самом месте, где позже были построены знаменитые башни-близнецы. Небоскреб Гауди в какой-то мере напоминает его самое известное и любимое творение – собор Святого семейства в Барселоне. Комплекс состоит из главной башни, увенчанной звездой, в лучах которой должны расположиться смотровые площадки, а также связанных с основной башней восьми зданий, где будут находиться жилые помещения и офисы. В башне расположатся также четыре ресторана, музей культур пяти континентов мира, выставочный и концертные залы. Сам архитектор говорил, что хочет выразить в своем здании дух предприимчивости, свойственный американскому народу.

Если власти Нью-Йорка решатся отдать предпочтение проекту Антонио Гауди, то это здание станет первым творением великого архитектора, построенным за пределами Испании. И первым небоскребом, построенным спустя сто лет после создания его проекта.

Если подытожить сказанное, то можно прийти к выводу, что ни один план пока не имеет реальной перспективы, так что дискуссия обещает быть долгой и многословной. Но совершенно ясно одно: во-первых, вновь построенные здания не будут копией погибших, и во-вторых, гордая и честолюбивая Америка, безусловно, отдаст дань памяти жертв теракта и вновь продемонстрирует мощь и славу одной из ведущих в архитектурном отношении держав мира.

 

Комплекс Центральных учреждений ООН в Нью-Йорке

В восточной части Манхэттена между 42-й и 48-й улицами Нью-Йорка, в привлекательном парковом оазисе площадью 7 га расположены здания, известные всему цивилизованному миру. Это комплекс ООН, международной организации, объединяющей около 200 государств всех пяти континентов.

К Центральным учреждениям ООН относятся 39-этажная зеркальная стрела Секретариата, приземистое куполообразное здание Генеральной Ассамблеи, Конференционный корпус и библиотека, носящая имя второго Генерального секретаря ООН Дага Хаммаршельда, погибшего в авиакатастрофе в 1961 году.

Весь комплекс является международной территорией. Ни один служащий или сотрудник федерального, штатного или местного органа административной, судебной, военной, полицейской службы США не имеет права войти на территорию Центральных учреждений ООН, кроме как с согласия и на условиях, согласованных с Генеральным секретарем Организации.

Все Центральные учреждения ООН спроектированы таким образом, чтобы обеспечивалось обслуживание четырех основных групп: делегаций, представляющих 191 государство, которые ежегодно направляют в Нью-Йорк для участия в очередных сессиях Генеральной Ассамблеи более 5000 человек; Секретариата, насчитывающего около 4900 сотрудников в Нью-Йорке; журналистов, из которых более 3600 имеют постоянную аккредитацию, а более 10 000 – присутствуют на крупных совещаниях; посетителей, которых ежегодно насчитывается в среднем 700 тысяч человек.

Вопрос размещения штаб-квартиры Организации Объединенных Наций рассматривался Генеральной Ассамблеей на первой сессии 14 февраля 1946 г. в Лондоне, исходя из заявок от многих стран мира с предложениями о постоянном месте расположения Организации. После того как выбор остановился на Соединенных Штатах, во второй половине 1946 г. специальный комитет ООН занимался определением возможных мест размещения Организации. Такое место было выбрано не сразу. Вначале фигурировали такие города, как Филадельфия, Бостон, Сан-Франциско, изучались и районы Нью-Йорка, причем густонаселенный Манхэттен даже не рассматривался всерьез. Однако сделанное в последний момент предложение Джона Д. Рокфеллера-младшего о выделении 8,5 млн долларов на покупку нынешнего участка существенно изменило ситуацию. 14 декабря 1946 г. подавляющим большинством членов Генеральной Ассамблеи ООН приняло предложение американского миллиардера, дополнительный участок земли был предоставлен городом Нью-Йорком, а городские власти выделили еще 26 млн долларов на его благоустройство.

Относительно сооружений для штаб-квартиры ООН было принято решение, что проект будет разработан совместными усилиями известных архитекторов из разных стран.

Главным архитектором, должность которого называлась Директор по планированию, был назначен Уоллес К. Гаррисон (Соединенные Штаты). Ему помогал Совет консультантов-архитекторов в составе 10 членов, назначенных правительствами. В состав Совета вошли: Николай Басов (Советский Союз), Гастон Брунфо (Бельгия), Эрнст Кормье (Канада), Шарль И. Ле Корбюзье (Франция), Лян Сэ Чэн (Китай), Свен Маркелиус (Швеция), Оскар Нимейер (Бразилия), Говард Робертсон (Англия), Г. А. Свайё (Австралия) и Хулио Виламахо (Уругвай).

После утверждения проектов началась активная работа по их выполнению. Контракт на строительство в январе 1949 г. получили четыре крупные строительные фирмы Нью-Йорка. И уже девятнадцать месяцев спустя, 21 августа 1950 г., сотрудники Секретариата заняли свои новые служебные помещения.

На официальной церемонии 24 октября 1949 г. (День ООН) первый Генеральный секретарь Трюгве Ли в присутствии Президента Соединенных Штатов заложил в фундамент металлическую капсулу. Надпись на ней гласила: «Организация Объединенных Наций» на пяти официальных языках, использовавшихся в 1949 году (английском, испанском, китайском, русском и французском), дата была проставлена римскими цифрами. В капсулу вложили копии Устава и Декларации прав человека, копию расписания заседаний и отчеты о заседаниях Консультативного комитета Центральных учреждений. Историческая капсула находится под землей к востоку от здания библиотеки на южной границе комплекса ООН.

Самым высоким в комплексе является 170-метровое 39-этажное здание Секретариата с тремя подземными этажами. Его фасад представляет собой почти сплошной монолит из широких панелей зеленоватого стекла. А северный и южный торцы не имеют окон и облицованы вермонтским мрамором. Кстати, на облицовку пошло две тысячи тонн этого ценного строительного материала.

Съемные металлические перегородки, закрепленные скобами на каркасе, позволяют в случае необходимости быстро и без труда изменить конфигурацию служебных помещений. Под полами проложены коммуникационные каналы с выводом телефонных, электрических и сигнальных проводов. Комплексная система грузовых лифтов и конвейеров ускоряет доставку документации и почты по всему зданию.

В расположенных ниже уровня земли подвальных помещениях находятся мастерские, пожарная группа, погрузочно-разгрузочные платформы, группа дипломатической почты, служебные помещения сотрудников службы безопасности, складские помещения, трехуровневый гараж, станция обслуживания автомобилей и холодильная установка для кондиционирования воздуха.

Важным элементом комплекса является здание Генеральной Ассамблеи – сооружение со скошенной крышей и вогнутыми стенами длиной 125 м и шириной 52 метра. В невысоком куполе установлены приборы, обеспечивающие освещение зала. Восточная и западная стены здания облицованы английским известняком, а панели и отделка выполнены из вермонтского мрамора. В южной части в глубокую мраморную раму встроено огромное окно высотой 17,5 м, через которое открывается вид на площадь перед Секретариатом.

В северной части здания Генеральной Ассамблеи, выходящей на садово-парковую территорию, расположен главный вход в комплекс Центральных учреждений. С этой стороны оно облицовано специальными полупрозрачными стеклянными панелями, которые поддерживаются мраморными пилястрами, создающими в вестибюле приглушенное освещение.

Вестибюль здания Ассамблеи с его простой и современной геометрией консольных балконов и мягким освещением служит основным входом для посетителей Центральных учреждений.

За вестибюлем справа находится небольшая комната для молитвы и размышления, посреди которой возвышается подсвечивающийся сверху массивный кусок железной руды.

Над лестничной площадкой, соединяющей вестибюль с официальным входом в зал Генеральной Ассамблеи на втором этаже, с потолка свисает маятник Фуко, преподнесенный в дар ООН Нидерландами в 1955 г. и наглядно демонстрирующий вращение Земли вокруг своей оси.

Маятник Фуко, названный по имени французского физика Жана Бернара Леона Фуко, представляет собой позолоченную сферу, подвешенную к потолку на высоте 24,5 м на проволоке из нержавеющей стали. Карданный шарнир позволяет сфере свободно качаться в любом направлении. Установленный под маятником электромагнит компенсирует трение о воздух, обеспечивая равномерное движение маятника. Посетители могут сами убедиться, как направление качания маятника меняется в течение дня из-за вращения Земли. Полный цикл сфера совершает за 36 часов 45 минут.

В северо-западной части вестибюля, рядом со входом в комнату для молитвы и размышления, размещен цветной витраж, созданный по эскизу французского художника Марка Шагала. Выдающийся мастер преподнес его в дар ООН в 1964 г. в память о Даге Хаммаршельде, втором Генеральном секретаре ООН, и пятнадцати его спутниках, погибших в авиакатастрофе в 1961 году.

На мемориальном витраже, размерами 5×4 м, изображены символы мира и любви, в частности ребенок, которого целует появляющееся из цветов лицо ангела, и мать с ребенком на руках. Музыкальная символика витража рождает ассоциации с Девятой симфонией Бетховена, любимым музыкальным произведением г-на Хаммаршельда.

Самое большое помещение в комплексе ООН, вмещающее свыше 1800 человек, – зал Генеральной Ассамблеи (длина – 54,5 м, ширина – 37 м, высота потолка – 24,5 м). Выполненный в синем, зеленом и золотом цветах, он занимает второй, третий и четвертый этажи.

Генеральная Ассамблея – единственный зал заседаний в ООН, где находится эмблема Организации. Она представляет собой карту мира, окруженную оливковыми ветвями (символом мира), в центре которой находится Северный полюс.

Представители государств-членов сидят за столами, перед которыми находятся трибуна для ораторов и подиум. Места на подиуме занимают Председатель Генеральной Ассамблеи, справа от него – Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций, а слева – заместитель Генерального секретаря по делам Генеральной Ассамблеи и конференционному обслуживанию.

В зале насчитывается 1321 место, в том числе на трех приподнятых платформах, возвышающихся сзади. Балкон на третьем этаже предназначен для заместителей представителей специализированных учреждений и других сотрудников. А выше, еще на одном балконе расположены места для представителей средств массовой информации и места для посетителей.

Зал Генеральной Ассамблеи проектировался совместными усилиями группы из 11 архитекторов, и, чтобы подчеркнуть международный характер этого зала, в нем не выставлен ни один дар от государств-членов.

На двух нижних уровнях здания Генеральной Ассамблеи находятся большой зал заседаний на 623 места для делегатов, 44 места для представителей прессы и 166 мест для представителей общественности; четыре меньших по размеру зала заседаний; радио– и телевизионная студии; помещения звукозаписи и центральная аппаратная – центр системы коммуникаций, обслуживающей все Центральные учреждения.

Здания Генеральной Ассамблеи и Секретариата соединяет Конференционный корпус, протянувшийся вдоль набережной над магистралью Франклина Д. Рузвельта почти на 132 метра. На его узком верхнем уровне (четвертый этаж) находятся ресторан для делегатов, индивидуальные комнаты для обедов, кафе для сотрудников и кухня. Протяженность перил из бирманского тикового дерева по трем сторонам внешней террасы на трех уровнях Конференционного здания составляет около 1 км.

На втором и третьем этажах расположены три зала Советов (Зал Совета Безопасности, Зал Совета по Опеке, Зал Экономического и Социального Совета).

В отличие от Зала Генеральной Ассамблеи эти залы оформлены как дар государств-членов.

Зал Совета Безопасности, спроектированный норвежским архитектором Арнстайлом Арнебергом, оформлен как дар Норвегии. В нем прежде всего привлекает внимание большое панно (холст, масло) работы норвежского художника Пера Крога, занимающее основную часть восточной стены. На нем изображена птица Феникс, восстающая из пепла, – символ мира, восстанавливаемого после Второй мировой войны. Темные зловещие тона в нижней части панно сменяются фигурами, выполненными в ярких тонах и символизирующими надежду на лучшее будущее. Идею равенства передает группа людей, взвешивающих зерно, которое будет раздаваться всем.

На вышитых голубыми и золотыми шелковыми нитями гобеленах на стенах и шторах на окнах, выходящих на набережную вдоль пролива Ист-Ривер, изображены якорь – символ веры; зреющие колосья – символ надежды и сердце – символ милосердия.

Рядом с Залом Совета Безопасности находится Зал Совета по Опеке, который представляет собой дар Дании. Он был спроектирован датским архитектором Финном Юл ем, и все детали внутренней отделки были привезены из Дании.

Стены этого зала облицованы панелями из ясеня. Вдоль одной стены установлена огромная статуя. Вырезанная из ствола тикового дерева трехметровая фигура женщины, выпускающей птицу из раскрытых рук, знаменует собой «свободный полет вверх, к новым высотам». Применительно к Совету по Опеке эта статуя может символизировать колонии, добивающиеся независимости.

Зал Экономического и Социального Совета находится между залом Совета по Опеке и расположенным в северной части холлом для отдыха делегатов, огромная стеклянная стена которого выходит на парк. Зал был спроектирован Свеном Маркелиусом из Швеции и оборудован этой страной. Особое внимание в зале привлекают трубы и вентиляционные отверстия, размещенные в потолке над галереей для посетителей. По замыслу архитектора, все конструктивные элементы, имеющие то или иное функциональное назначение, должны были остаться открытыми.

«Недостроенный» потолок обычно воспринимают как символическое напоминание о том, что работа Организации Объединенных Наций в экономической и социальной областях никогда не прекращается: всегда найдется еще что-то, что можно сделать для улучшения условий жизни населения Земли.

К западу от Конференционного корпуса между зданиями Секретариата и Ассамблеи находится Японский «Колокол мира», преподнесенный Организации Объединенных Наций в июне 1954 г. Японской ассоциацией содействия ООН. Он был отлит из монет, собранных детьми из 60 стран мира, и укреплен под сводом типично японского сооружения из кипарисового дерева, напоминающего синтоистский храм.

В колокол принято звонить два раза в год: в первый день весны – день весеннего равноденствия – и в день открытия ежегодной сессии Генеральной Ассамблеи в сентябре.

На юго-западном углу комплекса ООН к зданию Секретариата примыкает библиотека им. Дага Хаммаршельда. Это здание спроектировано компанией «Гаррисон, Абрамович и Хэррис», консультантами по архитектурным вопросам при ООН. При его строительстве использовались белый мрамор, стекло и алюминий. Библиотека насчитывает шесть этажей, три из которых расположены над землей, а три уходят под землю.

На трех надземных этажах находятся коллекции Организации Объединенных Наций, документы специализированных учреждений и Лиги Наций, а также общие справочные материалы и карты. Под землей находятся аудитория, способная вместить почти 200 посетителей, библиотека периодических изданий и дополнительные книжные стеллажи.

Учитывая международный характер Организации, строительные и отделочные материалы для Центральных учреждений, а также интерьер и обстановку для внутренних помещений отбирали из многих стран. Так, известняк для облицовки здания Ассамблеи и Конференционного корпуса был привезен из Соединенного Королевства; мрамор – из Италии; мебель для служебных помещений и стеллажи – из Франции; стулья и ткани – из Чехословакии и Греции; ковры – из Англии, Франции и Шотландии.

Кроме того, столы были закуплены в Швейцарии, а различные сорта дерева для внутренней отделки – в Бельгии, Канаде, Кубе, Гватемале, на Филиппинах, в Норвегии и Заире (в настоящее время Демократическая Республика Конго).

Единственным произведением искусства в Центральных учреждениях, изготовленным по заказу Генеральной Ассамблеи, является картина американского художника Люмена Мартина Винтера под названием «Титаны». Она была приурочена к Всемирной ассамблее молодежи 1970 г., проведенной в Центральных учреждениях, и находится на третьем этаже в проходе, соединяющем Конференционное здание и здание Генеральной Ассамблеи.

Интересны дизайнерские решения территории, прилегающей к зданиям ООН. Посетителей и делегатов встречают реющие на флагштоках флаги 191 государства – членов Организации Объединенных Наций. Они расположены широким полукругом вдоль всей площади ООН.

Круглый декоративный бассейн перед зданием Секретариата с фонтаном посредине был построен на средства, переданные в дар ООН детьми Соединенных Штатов. Волнистый рисунок дна бассейна создается чередующимися полосами колотого белого мрамора и черной гальки. Галька была собрана на берегах женщинами и детьми греческого острова Родоса.

В 1964 г. на краю бассейна была установлена семиметровая абстрактная бронзовая скульптура в честь погибшего Генерального секретаря Хаммаршельда, получившая название «Одиночная форма». Ее автор – английский скульптор Барбара Хепуорс, и передана она как дар Джекоба Блауштайна, бывшего делегата Соединенных Штатов при ООН.

Монументальная лестница, предоставленная в дар штатом Нью-Йорк в память Дага Хаммаршельда, ведет от площади перед входом в здание Генеральной Ассамблеи к парку Организации Объединенных Наций. В этом парке, который выходит на Ист-Ривер, находится мемориал Элеоноре Рузвельт и скульптуры, переданные в дар Бразилией, Германией, Советским Союзом и Югославией.

Тонны земли и удобрений были доставлены в садово-парковую зону комплекса для посадки деревьев, кустарников и цветов. Порядка 1500 кустов роз-медалистов, 140 вишневых деревьев, 95 дубов болотных, 59 акаций, 48 западных платанов и 30 000 луковиц нарциссов, а также великолепные кусты боярышника, амбровые деревья, позволили преобразить территорию, на которой раньше были камни и металл, в зеленый сад.

Вдоль асфальтовых дорожек произрастают падуб, бирючина, азалии, плющ обыкновенный, глицинии и трава. Многие из растений были переданы в дар группами лиц или отдельными гражданами.

Особой символикой отмечен Мемориал памяти погибших сотрудников ООН. Сердцевиной архитектурного решения этого памятника, строительство которого финансировалось за счет Нобелевской премии Мира 1988 г. (ее были удостоены миротворческие силы Объединенных Наций), является стела из хрусталя. На ней на шести официальных языках Организации выгравированы слова: «Вспомним здесь тех, кто отдал жизнь за мир».

Мемориал погибшим состоит из 191 каменной плиты, что соответствует нынешнему числу членов Организации Объединенных Наций. Плиты установлены в непосредственной близости от пешеходной дорожки и образуют многоугольник неправильной формы. Камень для плит добыт из карьеров пяти разных континентов. Пятнадцать вертикальных блоков из оникса разной высоты выполнены в форме скамеек, ибо Мемориал задуман как место поминовения и размышления.

Построенный в 1952 г. комплекс зданий штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке был для своего времени высшим достижением архитектурной и инженерной мысли. Однако с тех пор прошло уже 50 лет, и некоторые помещения, а также оборудование, явно требуют обновления. В ближайшее время планируется основательная реконструкция и капитальный ремонт комплекса, с возведением нового тридцатиэтажного офиса.

И все же, несмотря на относительно солидный возраст, сооружения Организации Объединенных Наций и сегодня выглядят вполне современно, и не только с архитектурной точки зрения. Центральные учреждения ООН давно уже стали своеобразным маяком надежды и символом мира. Всемирная организация, где собираются представители шестимиллиардного населения планеты для обсуждения и решения вопросов мира, справедливости и социально-экономического процветания, воплотила в себе образ всего XX столетия с его стремительным техническим прогрессом и бурной историей.

 

«Жилая единица» Ле Корбюзье в Марселе

Архитектура Новейшего времени с ее богатым арсеналом высокотехнологичных материалов предоставила зодчим прекрасную возможность выявить свою творческую индивидуальность, открыла пути для смелых экспериментов. Талантливый французский архитектор Ле Корбюзье в полной мере воспользовался всеми достижениями технического прогресса, которые стали использоваться как для сооружения настоящих произведений искусства, так и для простых зданий. Строго придерживаясь математических законов, он сам определил основу своего творчества как «одухотворенную, осмысленную конструкцию».

К такому пониманию зодчества Корбюзье шел долгие годы, вырабатывая собственную систему критериев и оценок, применимых ко всякому строению. В частности, он запатентовал как оригинальное изобретение и успешно применил на практике собственную шкалу пропорций, которую назвал Модулор.

Модулор представляет собой шкалу линейных размеров, которые отвечают трем требованиям: 1) находятся в определенных пропорциональных отношениях друг с другом, позволяют гармонизировать сооружение и его детали; 2) прямо соотносятся с размерами человеческого тела, обеспечивают тем самым человеческий масштаб архитектуры; 3) выражены в метрической системе мер и потому отвечают задачам унификации строительных зданий.

При этом Корбюзье хотел соединить достоинства традиционно идущей от человека английской системы линейных мер (фут, дюйм) и более абстрактной, но и более универсальной метрической системы. В итоге довольно сложных геометрических построений архитектор предложил два ряда чисел, находящихся в отношении золотого сечения.

Великий ученый Альберт Эйнштейн так прокомментировал изобретение Корбюзье: «Это система пропорций, мешающая делать плохо и помогающая делать хорошо». Сам Корбюзье сравнивал Модулор с музыкальным инструментом – каждый может пользоваться им в меру своего таланта, но сам он таланта не прибавляет.

Корбюзье сформулировал и так называемые «Пять пунктов современной архитектуры», характеризующих те сдвиги в сторону к строительной технике, которые открывали дорогу для новых архитектурных решений: применение каркасной железобетонной конструкции и, как следствие, – здание на столбах, открытое на первом этаже; крыша-терраса с садом на ней; свободный план; ленточное окно, свободный фасад (с ненесущей стеной-мембраной).

Если же определять архитектуру в более узком значении, то есть в качестве жилья, то и на этот счет у Корбюзье имеется легко запоминающееся высказывание: «Дом имеет два назначения. Во-первых, это машина для обитания, работы, удобства жизни… но кроме того, это – место для обиталища красоты, приносящее нашему уму столь необходимое ему успокоение». И дальше: «Архитектура начинается там, где кончается машина».

Именно таким представлениям о жилище и отвечает 17-этажный дом в Марселе, в котором реализовались идеи Корбюзье о Лучезарном городе, идеи, неизменно присутствовавшие во всех его градостроительных проектах.

Первоначально власти Марселя в 1947 г. предложили Корбюзье построить жилой поселок непосредственно на побережье моря. Архитектор, однако, решил иначе. Он задумал дом как целостный организм с разнообразными функциями, определяющими быт его обитателей. Такое решение имело целью создать равновесие между индивидуальным и коллективным, что было для Корбюзье одним из главных условий полноценного жилища.

Таким образом, вместо проекта двадцати-тридцати домиков на его чертежной доске стали вырисовываться контуры одного здания, в 337 квартирах которого смогли бы жить 1600 человек. Идея проста, как все гениальное. По словам Корбюзье, «проблема жилища волнует сегодняшнее общество, которое отбрасывает дедовские ограничения и жадно стремится создать новые условия, способные уравновесить напряженность современной жизни».

Вообще-то, сосредоточение разбросанных домов в одном блоке, с точки зрения экономической, не давало особой выгоды, но все же имело свои преимущества. Во-первых, из всех квартир открывался прекрасный вид на море, что в ином случае оказалось бы привилегией нескольких домов, а во-вторых, здание предоставляло каждому жильцу больше удобств, чем обычные дома, в том числе и 26 видов мест общего пользования.

И это лишь часть преимуществ здания, которое получило название «Жилая единица» (по-французски «Unite d’Habitation»). К этому надо добавить, что в нем было создано 23 различных типа квартир – от однокомнатной до квартиры «для семей с восемью детьми». Отдельные квартиры различной площади имели высоту в два этажа, т. е. 4,56 м, соразмерно высоте в 2,26 м, обычной для крестьянских домов от Швейцарии до греческих островов. В двухэтажных квартирах комнаты ориентированы на обе стороны.

Но и это не самое главное. Новаторство проекта заключалось скорее в его обширных общественных учреждениях. Наиболее интересно в этом здании размещен торговый центр, который находится на средних этажах. Это настоящая «центральная торговая улица», которую можно сразу узнать по солнцезащитным экранам высотой в два этажа. Здесь размещены самые разнообразные магазины (овощной, гастрономический, табачный, парфюмерный), прачечная, химчистка, дамская и мужская парикмахерские, почта, газетные киоски, рестораны, кинотеатр и даже небольшая гостиница. Вместе с вертикальными рядами квадратных окон лестничных клеток они определяют масштабность и выразительный облик всего здания, чьи параметры довольно внушительны – 140×24 м при высоте 56 метров.

На верхнем, 17-м этаже расположены ясли на 150 мест. Пандус непосредственно ведет на террасу крыши с комнатой отдыха, плавательным бассейном и несколькими удобными площадками для игр. Корбюзье настоял на том, чтобы здесь поставили, казалось, совсем «лишнюю» белую стену. Она предназначалась для того, чтобы детям было на чем рисовать цветными мелками.

Другая часть террасы на крыше предоставлена взрослым. На ней имеется частично крытая площадка для гимнастических занятий и открытая спортивная площадка. С северного торца здания большая бетонная плита служит защитой от сильного северного ветра – мистраля, а также фоном для театральных представлений на открытом воздухе.

О таком подходе к жилищу Корбюзье говорил: «Это мост, переброшенный в наше время из Средневековья. Это не архитектура для королей или князей, это архитектура для простых людей».

Пластические качества «Жилой единицы» делают здание уникальным с архитектурной точки зрения. В руках Ле Корбюзье аморфный грубый бетон приобрел признаки естественного камня. Глубокая бетонная поверхность применена везде, где с ее помощью можно было усилить пластику отдельных элементов сооружения. Любое изменение средиземноморского освещения особенно зримо отражается на грубых поверхностях вентиляционных шахт и башнях лифта, расположенных на крыше, что превращает эти утилитарные конструкции во впечатляющие скульптурные монументы.

В «Жилой единице» использованы только интенсивные чистые краски. Правда, Корбюзье воздержался от окраски фасада, расписав только боковые стенки балконов в красный, зеленый и желтый цвета. Так же ярко и нарядно выглядят искусственно освещенные длинные переходы «внутренней улицы».

Кстати, на одной из бетонных стен помещен рельеф, изображающий человека с поднятой левой рукой рядом со шкалой размеров Модулора. Эта эмблема с полным правом занимает свое место у подножия дома, который с начала до конца спроектирован в пропорциях на основе Модулора.

Некоторые детали комплекса безгранично обогащают прелесть и поэтичность сооружения. Это отдельные железобетонные колонны и балки, а также металлические конструкции из стальных или гнутых алюминиевых профилей, перфорированные ограждения лоджий из вибробетона. Здание поставлено и построено так, что летом в средиземноморскую жару в квартирах прохладно. С одной стороны окна выходят на море, а с противоположной видны горы.

Казалось бы, строительство привлекательного во всех отношениях жилого здания должно было осуществляться без особых осложнений. Но все вышло как раз наоборот. Как признавался сам Корбюзье: «Строительство жилого дома в Марселе было полем битвы. Какое жестокое испытание. Надо было обладать огромной выдержкой!.. Марсель – это шесть лет борьбы. Но это и награда за сорок лет исканий: это итог труда всей жизни и бескорыстной помощи армии преданных, полных энтузиазма молодых архитекторов, французов и прибывших со всего света. Терпение, упорство и скромность в исканиях и поступках. Труд без громких слов. То был эксперимент. Семь последовательно сменивших друг друга министров разрешали это строительство, некоторые только мирились с ним, другие ему активно помогали».

Именно в силу эксперимента даже после открытия этого здания в 1952 г. французское правительство отнеслось к нему скептически и, не решившись сдавать в аренду квартиры и магазины, потребовало их продажи, чтобы переложить риск на плечи жильцов и владельцев магазинов.

Но десятилетия шли за десятилетиями, и уже в 1970-х годах то, что казалось необычным и даже вызывающим в творчестве Корбюзье, стало классикой архитектуры. Уже ни у кого больше не вызывает сомнений, что «Жилая единица» оказала огромное влияние на формирование умов последующего поколения архитекторов. Она помогла освободить архитектора и планировщика от представления о доме как о простой сумме отдельных квартир и расширить его до более широких рамок коллективного человеческого жилища, в котором «социальное воображение получило свое трехмерное воплощение». Лучшим доказательством признания мастерства великого зодчего XX в. служит тот факт, что марсельцы давно уже перестали называть строение сухим термином «Жилая единица», они именуют его просто «Дом Ле Корбюзье». И сегодня по числу посещений туристами это здание уступает лишь знаменитым замкам в долине Луары.

 

Дворец Рассвета в Бразилиа

Город Бразилиа, одну из самых молодых столиц мира, нередко называют «первой столицей современной цивилизации», чья архитектура объявлена достоянием всего человечества.

Решение возвести новую столицу среди дебрей южно-американской сельвы (так здесь называют тропические леса) было принято в 1956 г. президентом Бразилии Жуселином Кубичеком ди Оливейра. В следующем году ее строительство развернулось по всем направлениям, а уже 21 апреля 1960 г., то есть в 460 годовщину открытия Бразилии португальским мореплавателем Педру Алваришем Кабралом, правительство страны торжественно переехало в новую столицу. Участок территории, на котором она находилась, был провозглашен особой территориальной единицей Бразилии – Федеральным столичным округом. Обладавший тем же статусом округ Рио-де-Жанейро был упразднен, а сам город стал столицей одноименного штата.

Сооружение Бразилиа связано с именами двух выдающихся архитекторов XX в. – главного проектировщика города Лусио Коста и, конечно, Оскара Нимейера. Надо сказать, что уже в своих первых крупных самостоятельных работах Нимейер противопоставил аскетизму стереотипов функциональной архитектуры богатство пластики, экспрессию форм, свободу композиции. С наибольшей полнотой это новаторство проявилось в проектировании зданий правительственного комплекса и других сооружений новой столицы Бразилии.

Жемчужина архитектурных находок мастера – это, безусловно, площадь Трех Властей – символ Бразилиа, такой же известный, как Эйфелева башня в Париже, Вестминстерское аббатство в Лондоне или Бранденбургские ворота в Берлине.

Площадь имеет форму равностороннего треугольника, символизируя таким образом равенство и единение трех ветвей власти – законодательной, исполнительной и судебной. Своеобразно спроектированы небоскребы-близнецы секретариата Национального конгресса (верховного законодательного органа страны), возведенные в одном из углов площади. По обе стороны от них симметрично сооружены залы заседаний обеих палат парламента. Зал заседаний верхней палаты (федерального сената) имеет форму чаши, которая символизирует связь с Космосом. Залу заседаний нижней палаты (палаты депутатов), наоборот, придана форма перевернутой чаши, которая символизирует связь с Землей. Во втором углу площади согласно концепции Нимейера расположен Дворец правительства (верховный исполнительный орган), в третьем – Дворец юстиции (верховный судебный орган). В центре площади установлена мачта высотой 100 м, на вершине которой постоянно развевается полотнище национального флага.

Рядом с площадью Трех Властей находится здание Министерства иностранных дел. В его строительстве применены знаменитые нимейеровские колонны. Вынесенные за стену здания, они создают легкую воздушную галерею, за которой высятся стены из затемненного стекла, что немаловажно в условиях тропиков.

В десяти минутах езды от МИДа расположен главный штаб армии. Основной архитектурной приметой этого здания является огромная арка. Она одновременно служит навесом над трибуной для генералитета в тех случаях, когда на площади проходят военные парады. Здесь Нимейер дал свободу не только фантазии, но и игре инженерной мысли. Арка сделана таким образом, что голос говорящего под ее сводом человека слышен без микрофона в любой точке огромной площади. Если же зайти под нее глубже – она повторит сказанное 24 раза, два шага вперед – и эхо будет уже двенадцатикратным. В архитектурном смысле подобный эффект представляет собой настоящее чудо акустики.

К числу новомодных архитектурных шедевров можно отнести также находящиеся все на том же проспекте Министерств Национальный театр и Кафедральный собор.

Невдалеке от комплекса правительственных зданий на берегу искусственного водохранилища Парануа сооружен Президентский дворец, или дворец Рассвета. Своим вторым названием он обязан положению в крайней восточной точке города, там, где восходит солнце.

Дворец расположен на просторной платформе с прямоугольниками зелени и воды. Перед дворцом установлена скульптурная группа – бронзовые фигуры двух женщин, плещущихся в голубой воде бассейна. Местные шутники острят: «Это дочери президента рвут на себе волосы из-за того, что им пришлось переехать из веселого Рио в скучную пустыню».

Протяженность и строгость, парадность и легкость невысокого прямоугольного объема, четкий ритм, точно найденный масштаб обеспечивают эффектное восприятие здания как издали, так и вблизи, соединяя впечатление монументальности официальной резиденции с раскрытостью и уютом индивидуального жилища.

В период проектирования дворца Нимейер писал: «Мы стремились руководствоваться принципами простоты и чистоты, которые в прошлом отличали выдающиеся произведения архитектуры. С этой целью мы избегали вычурных решений, перегруженных формами и конструктивными элементами (навесами, балконами, солнцезащитными устройствами, цветом, материалом и т. п.), приняв решение компактное и простое, в котором красота является результатом пропорциональности самой конструкции. Для этого мы уделили большое внимание колоннам, тщательно разработав их расположение, форму и пропорции в соответствии с техническими возможностями и пластическим эффектом, которого мы стремились достигнуть».

Нимейеру действительно удалось добиться лаконичности и цельности композиции, гармоничного сочетания контрастирующих объемов дворца и найти изящную форму опор, которые создают впечатление невесомости, но главное – новизны и оригинальности.

Тройное увеличение пролета над главным входом вместе с сокращением сечения угловых опор, откровенная облицовка плитами из белого мрамора подчеркивают декоративность приема, освобождая от академических штампов.

Преувеличенная легкость дворца создает новую форму монументальности, «в сущности, антимонументальности», как пишет американская исследовательница Н. Ивенсон, добавляя, что в комментариях самого Нимейера подразумевается, что «правительственный ансамбль передает атмосферу нереальности, подобия сновидения». Действительно, такая характеристика вполне отвечает утопическому, или фантастическому замыслу зодчего.

В интерьерах дворца смежные парадные помещения соединяются широкими проемами, оживляются пандусами, открытыми лестницами, внутренними балконами, обогащаются эффектными сочетаниями материалов – бетона, стекла, мрамора, металла, дерева, – красными коврами, скульптурой и живописью. Впечатление свободы и перетекания пространства, столь важное для современно трактованной анфилады залов, усиливается новым для архитектуры по тем временам широким применением зеркальных поверхностей.

По контрасту с четкостью и регулярностью параллелепипеда дворца раковиноподобная часовня подчеркнуто пластична. Поверхность ее бетонных стен, также облицованных белым мрамором, как будто сохраняет следы пальцев скульптора. Динамика спиральной стены и силуэта обогащает композицию комплекса, перекликаясь с формой опор дворца. Интерьер часовни с деревянной обшивкой стен создает ощущение спокойствия и изолированности, располагающей к размышлениям, самоуглублению. Алтарь освещается через цветной витраж.

Символическую связь с бразильской культурной традицией демонстрируют терракотовая расписная мадонна XVIII в. в интерьере часовни и старинные деревянные кресла в приемном зале, контрастирующие с креслами из металлических трубок. Кстати, в разработке интерьеров и меблировке дворца Рассвета приняла участие дочь архитектора Анна Мария Нимейер Атадему.

Создавая этот ансамбль правительственных зданий, и в частности дворец Рассвета, Нимейер исходил из национального своеобразия современной архитектуры Бразилиа. Истоки самобытности мастер видел в специфике природно-климатических условий страны и ее культурных традиций. Его архитектуру отличает физическая мягкость перехода от интерьера к внешнему пространству через открытые террасы, лоджии, навесы или использование стеклянных ограждений. Обогащение арсенала средств выразительности проявилось в широком введении в архитектурную композицию пластической разработки поверхностей, в органическом соединении объемов зданий с садово-парковым искусством.

Сам архитектор по этому поводу говорил: «Я стою за почти неограниченную свободу пластических форм, противопоставляя ее рабскому подчинению соображениям техники и функционализма. За свободу, которая в первую очередь будит воображение, позволяет создавать новые и прекрасные формы, способные удивлять и волновать своей оригинальностью и элементами творчества; я за свободу, которая создает атмосферу вдохновения, мечты и поэзии. Ясно, что эта свобода должна быть разумной».

Будучи глубоко убежденным, что архитектура не может быть ограничена только проблемами чисто техническими, Нимейер считал, что «она является прежде всего проявлением духа, воображения и поэзии».

Таким образом, Нимейер не боялся противоречий между формой, с одной стороны, техникой и функцией – с другой. Он провозгласил настоящий манифест архитектуры, обращенной к возвышенному, более того, к поэтическим образам. По сути, дворец Рассвета и стал тем самым манифестом, но созданным из стекла и бетона.

В этом сооружении необычно все. Вплоть до формы бетонных опор, будто ставших парусами, обдуваемыми утренним ветерком, исполняющими радостный и ликующий танец. Сегодня оригинальность и логичность конструкции дворца уже ни у кого не вызывают сомнений. Но так было не всегда. После окончания строительства в 1958 г. Нимейера со всей серьезностью упрекали в том, что он нарушил конструктивную логику, а именно: пролет между опорами («танцующие паруса») над входом втрое больше соседних пролетов, а в то же время плита перекрытия имеет ту же толщину. Кроме того, сечение опор уменьшено наполовину.

Все верно: и пролет над входом втрое больше соседних, а конструктивная плита при этом одинакова; и материала пошло на изготовление опор в десять раз больше. Но в результате вышло так, что истраченная сверх нормы лишняя тонна бетона лишь придала сооружению невиданную легкость и нарядность. И если бы зодчий адресовался не к человеку, а к конструкции, то получилось бы банальное сооружение с редко поставленными тощими опорами. Но в таком случае исчезла бы поэзия, и здание вряд ли можно было бы назвать дворцом Рассвета.

Создавая свою архитектуру, Нимейер сознательно нарушал конструктивную логику. Да, он истратил лишний материал; да, он пренебрег привычной тектоникой, утилитарной пользой. Но все это делалось ради высшей пользы и красоты. Нимейер создал то, ради чего стоило жить, – он создал Архитектуру.

 

Башня К. Н. Тауэр в Торонто

Начиная с конца XIX в., то есть со времени появления Эйфелевой башни, города и страны постоянно ведут неофициальное соперничество по возведению высотных сооружений. Как известно, первыми начали спор американцы, построив знаменитый небоскреб Эмпайр стейт-билдинг в Нью-Йорке и башни-близнецы Всемирного торгового центра, следующей была Москва с ее Останкинской башней, построенной в 1967 году. Почти двадцать лет она была самым высоким в мире архитектурным сооружением – 540 метров. А вес этого уникального по тем временам здания составлял 55 тысяч тонн. На высоте 337 м располагалась смотровая площадка, с которой открывался великолепный вид на Москву с зоной обзора 50 км. Останкинская башня сразу стала одной из главных достопримечательностей столицы. Туристы непременно хотели побывать на ней и посетить знаменитый ресторан «Седьмое небо».

Однако в 1976 г. Останкинскую башню «перещеголял» канадский город Торонто, поставивший рекорд, который еще никто не превзошел. Имя рекордсмена – башня Канадиен Нэшенл Тауэр (К. Н. Тауэр), взлетевшая на высоту 553,5 метров.

Функциональное назначение этой великанши – принимать и передавать теле– и радиосигналы, возвысившись над небоскребами Торонто, создававшими дотоле всевозможные помехи. И конечно, как водится при строительстве таких уникальных объектов, учитывались интересы туристов, которые могли бы посещать канадскую достопримечательность, пользуясь всей сферой услуг и развлечений.

Архитекторы Джон Эндрюс, Уэбб Зераф, Менкенс Хусден и E. Р. Болдуин подошли к делу весьма основательно. Еще до начала работ они посетили и изучили самые различные строения подобного типа. Собрав необходимую информацию, авторы предложили построить три башни, связанные между собой мостами. Но после многочисленных обсуждений был выдвинут совсем иной, гораздо более грандиозный проект – одна башня невиданных размеров, превосходящая все то, что до сих пор было построено на земле. Таким образом, окончательный вариант в корне отличался от изначального, что свидетельствовало о серьезном подходе к решению сложнейшей технической задачи. И такой подход показал, что внушительная элегантная башня при тщательном проектировании, а также использовании новейших технологий, может быть гармоничным и в то же время практичным сооружением.

Строительство самого высокого архитектурного объекта потребовало основательных гарантий его безопасности. Сложности возведения подобных конструкций, в сущности, давно известны при постройке небоскребов. И все-таки канадский проект стал шагом в неведомое, а значит, все технические характеристики должны были отличаться исключительной надежностью.

В результате на свет появилось высочайшее безопорное сооружение (на 13,5 м выше Останкинской телебашни) – стройная башня с круглой капсулой «Скайпод», размещенной на высоте 351 м, и смотровой площадкой «Спейс Дек» – на высоте 447 метров. Ее торжественное открытие состоялось 26 июня 1976 года.

Капсула «Скайпод» внутри и снаружи оборудована смотровыми галереями, в лучших традициях таких сооружений с непременными ночным клубом и дорогим рестораном. Здесь же действует постоянная фотовыставка, на которой представлена история строительства гиганта. Из нее посетители могут узнать, что это грандиозное сооружение стоило 63 млн долларов, а все строительство заняло 3,5 года. В дело пошли 40 522 куб. м бетона, 129 куб. м железобетона и 5080 тонн стали. Общий вес сооружения – 132 080 тонн. На строительстве были заняты 1537 рабочих, которые вначале должны были выкопать котлован 15-метровой глубины, то есть поднять наверх 63 000 тонн земли и сланцеватой глины.

Упомянутая выше смотровая площадка «Спейс Дек», расположенная на высоте 447 м с обзором 125 км, предназначается исключительно для особо рисковых туристов. Стоя на этой площадке, такие смельчаки замечают, что башня слегка покачивается. Но проектировщики прекрасно знали эту особенность высокого строения, а потому просчитали все его физические параметры. Посетителей сразу успокаивают: так бывает со всеми высотными зданиями мира, поскольку при турбулентных потоках воздуха было бы значительно опаснее, если бы башня стояла неподвижно. В данном случае ее надежность исключительно высока, то есть практически стопроцентна.

Снизу вверх можно добраться по лестнице (насчитывающей 1760 ступеней) или на одном из четырех лифтов. Они располагаются внутри башни и поднимаются со скоростью шесть метров в секунду. За час в одном направлении могут переместиться 1200 человек. Поездка до капсулы «Скайпод» длится 58 секунд и немного напоминает взлет самолета. Поскольку строители опасались, что скорость, высота и теснота при каком-нибудь особом стечении обстоятельств могут вызвать у людей некомфортное состояние, они обратились за советом к психологам. После консультаций были спроектированы кабины, форма и вид которых создают ощущение безопасности. При сильном ветре скорость движения кабин может уменьшаться. В каждом лифте имеется одна стеклянная стена, через нее открывается изумительный вид, что тоже помогает преодолеть неприятное ощущение замкнутого пространства.

На сегодняшний день башня К. Н. Тауэр, принимающая ежегодно 1,7 млн человек, является одним из самых высокотехнологичных строений в мире. Ее инженерные и архитектурные достоинства в прямом смысле слова у всех на виду. И в ближайшее время вряд ли у канадского гиганта появятся серьезные конкуренты.

 

Оперный театр в Сиднее

Оперный театр в Сиднее: с чем только не сравнивали это фантастическое сооружение, словно залетевшее на Землю с какой-то другой планеты? Одни говорят, что сделанное из стекла и бетона, оно похоже на готового взмыть в небеса сюрреалистического лебедя. Другим оно напоминает яхту, бороздящую морские гавани. Третьи видят в нем выброшенного на сушу белого кита. А некоторые из недоброжелателей язвительно добавляют: «Словно что-то выползло из бухты на сушу и издохло».

На самом же деле театр, который словно парит над голубыми водами сиднейской гавани, как и все истинные шедевры, похож лишь на самого себя, хотя изначально его крыши действительно задумывались как гигантские паруса то ли яхты, то ли какого-то призрачного «Летучего голландца».

Идея создания Сиднейской оперы, ставшей в итоге символом всей Австралии, рождалась в муках, и не только творческих. Вокруг финансирования строительства, конкурсного отбора проектов и даже вариантов использования основных залов разгорелись такие страсти и столкновения, что иной раз они даже перерастали в настоящие политические скандалы.

Конечно же, английский дирижер Юджин Гуссенс, предложивший сиднейцам в 1947 г. построить оперный дворец, не мог и предположить такого развития событий, ибо своей идее он придавал исключительно культурологическое значение. В радиообращении к жителям города он говорил: «Позорно такому крупному городу, как Сидней, иметь лишь один крохотный зал на 2500 зрителей для классических представлений оперного и балетного искусства! Необходим свой сиднейский «дом Муз», которым бы могла гордиться вся Австралия».

Его убедительная речь, подкрепленная широкой рекламной акцией в пользу «классических представлений», возымела свое действие, и вскоре был образован общественный Комитет в поддержку идеи постройки театра. 17 мая 1955 г. правительство штата Новый Южный Уэльс дало разрешение на ее реализацию при условии, что при строительстве не будут использоваться государственные средства.

Надо сказать, что в первой половине XX в. Австралия была еще довольно бедной страной, а потому сумма в 7 миллионов долларов (во столько первоначально оценивался проект) была непосильной для государственного бюджета. А если учесть, что один из парламентариев во всеуслышание назвал будущий театр «домом для танцулек и песенок», то понятно, почему правительство не пожелало слышать обвинения в «нецелевом расходовании бюджетных денег».

Было принято поистине Соломоново решение. «Пусть азартные граждане отдадут свои деньги не жуликам на улице, а Фонду строительства Оперного театра в Сиднее», – эта фраза из заявления премьер-министра Австралии стала решающей. «Театральная» лотерея принесла те необходимые деньги, на которые и начал строиться театр.

Всего на конкурс было прислано 880 заявок от участников из 45 стран. До финала дошли лишь 230 из них, в основном те, кто успел вовремя прислать вступительные взносы и правильно оформленные проекты. Но даже из этого изрядно сокращенного количества проектов выбрать лучший было делом очень непростым. Тем более, что в последний момент вдохновитель идеи строительства театра – Юджин Гуссенс (он же председатель отборочной комиссии) поссорился с австралийским правительством и, будучи обвиненным в «контрабанде порнографических материалов», вынужден был покинуть страну. Дело в том, что при досмотре в сиднейском аэропорту у музыканта обнаружили атрибуты «черной мессы», в том числе резиновые маски, имеющие форму половых органов. Выяснилось, что музыкант иногда коротал скучные сиднейские вечера в компании любителей черной магии под предводительством некоей Розалин (Роуи) Нортон – личности весьма известной в определенных кругах. Гуссенс заявил, что ритуальные принадлежности (которые, кстати, сегодня не удостоились бы даже беглого взгляда на ежегодном балу сиднейских геев и лесбиянок) были навязаны ему шантажистами. Тем не менее музыканта оштрафовали на сотню фунтов, он оставил должность дирижера нового Сиднейского симфонического оркестра и уехал в Англию, где и умер в безвестности. Так Оперный театр потерял своего первого, самого красноречивого и влиятельного сторонника.

На посту председателя Гуссенса сменил американец финского происхождения Эрро Сааринен, которого называли «последним великим американским архитектором». Ознакомившись с конкурсными работами, он остановился на проекте датского архитектора Йорна Утцтона, оценив его значимость и новаторство. Сааринен добился признания работы датского архитектора и международным жюри. В целом, можно сказать, что если бы не настойчивость и авторитет американского зодчего, то, скорее всего, общественность так бы и не узнала о незаурядном таланте скандинава.

Самое интересное, что Утцтон разрабатывал проект заочно, только по фотографиям Сиднея, ориентируясь, в основном, на храмовые постройки майя и ацтеков, увиденные им некогда в Мексике.

Место для будущего строительства было выбрано почти сразу – мыс Беннелонг в центре живописной гавани, недалеко от знаменитого сиднейского моста. И сейчас, если смотреть на Оперу с противоположного берега, то кажется, что здание подпирает переброшенный через него мост.

Работы над фундаментом начались в 1959 г., а спустя 4 года было завершено основание здания. После этого настала очередь самой сложной части сооружения, именуемой крышами-оболочками. Они были собраны из 2000 бетонных сборных секций, удерживаемых вместе 350 километрами стальных тросов. Оболочки облицованы более чем миллионом блестящих белых и бежевых керамических плиток, сложенных в переливающийся на солнце узор.

Кстати, подобная конфигурация крыши возникла не сразу. Вначале возникло столько разногласий по поводу ее возведения, что первоначальный проект пришлось кардинально переделывать. Положение усугублялось еще и тем, что большая часть строительных материалов в Австралии не производилась, и их приходилось доставлять из-за границы. Все это многократно увеличивало и без того солидные расходы. Достаточно сказать, что итоговая сумма в 102 миллиона долларов превысила проектную почти в 15 раз. Привлечение новых источников доходов – деньги инвесторов и предварительная продажа площадей внутри здания под кафе и рестораны – влекли за собой пересмотр всей первоначальной концепции. А потому при столь коммерческой постановке вопроса внутренние помещения театра приходилось для их же увеличения выносить за пределы внешнего абриса, меняя его колорит. «Еще немного, и здание станет разбухшим квадратом, стандартной жилой коробкой!» – в отчаянии восклицал в то время Йорн Утцтон.

Конец мытарствам и разочарованиям датского архитектора положила его добровольная отставка в 1966 году. Окончательно потеряв надежду на завершение строительства, он сжег все свои чертежи и покинул Сидней. Его негодование было столь велико, что он не присутствовал на официальном открытии Оперы, состоявшемся 20 октября 1973 г. в присутствии английской королевы Елизаветы II. И даже спустя много лет, когда здание театра стало признанным «чудом света», он так и не соизволил приехать и взглянуть на него. Сиднейский долгострой в конце концов привел к тому, что и весь кабинет министров Австралии вынужден был уйти в отставку, как говорилось, из-за «неоправданно завышенных затрат и непомерно затянувшегося строительства».

Дальнейшее осуществление проекта происходило в трудных условиях. Выяснилось, что большие бетонные паруса нельзя было сконструировать так, как рассчитал датский архитектор. Четырем малоизвестным австралийским зодчим удалось «подправить» проект и воплотить его в жизнь. Через год после ухода Утцтона крыша была завершена, после чего потребовалось еще 6 лет на внутреннюю отделку.

Итак, что же получилось в результате сиднейского «строительного марафона»? Бетонные оболочки, похожие на гигантские, наполненные ветром паруса, весом в 161 тысячу тонн и высотой 67 м встают над массивным цоколем театра, как бы поднимаясь из морской глади. Интересно то, что форма оболочек не обеспечивает необходимый для концертного зала уровень акустики, поэтому внутренние интерьеры сделаны из деревянных панелей, отражающих звук. Кроме того, во время концертов для улучшения акустики с потолка над сценой опускают звукоотражающие экраны из оргстекла.

Внутренние помещения выполнены в стиле, именуемом «готикой космической эры». В зале здания висит самый большой в мире театральный занавес, созданный по эскизу австралийца Коберна и сотканный во Франции из шерсти в стиле ковров Обюссона. В зале поставлен самый большой в мире механический орган, состоящий из 10 500 труб.

В строении выделяются три главные зоны: крыша, составленная из нависающих одна над другой оболочек; цокольный этаж, где находятся служебные помещения и оборудование; многоярусные концертные и театральные залы с объединяющим их фойе. Театр является многофункциональным: два главных зала предназначены для оперных спектаклей и концертов (их вместимость 2900 и 1547 зрителей), есть также кинотеатр и ресторан.

Как известно, существует множество определений архитектуры как вида искусства. Древнегреческий поэт Симонид назвал архитектуру «немой музыкой», великий Гете перефразировал это определение, и в XVIII в. архитектура стала «беззвучной музыкой». Чуть позднее философ Шеллинг окончательно оформил эту идею в общепринятое крылатое выражение: «Архитектура – застывшая музыка».

Архитектор Йорн Утцтон, построив здание Сиднейского оперного театра, своим творением снова видоизменил эту идиому, сделав архитектуру буквально «живой музыкой». Тот, кто хоть однажды, пусть даже на фотографии, увидел словно несущие оперный театр по волнам «паруса» его десяти куполов, вряд ли усомнится в точности этого выражения.

 

Национальный центр искусств им. Жоржа Помпиду в Париже

Париж с давних пор слывет столицей европейской моды, а причуды парижских кутюрье известны всему миру. Однако кое в чем с ними могут поспорить и архитекторы. В начале 1970-х годов в центре французской столицы, на плато Бобур, в районе старинного колоритного рынка «Чрево Парижа», увековеченного многими писателями, было решено построить новое сооружение – национальный Центр искусств. Инициатором его создания стал тогдашний Президент Франции Жорж Помпиду, чьим именем возведенный комплекс и был в итоге назван.

Международный конкурс на проект здания, объявленный в 1971 г., привлек несколько сот участников из 49 стран мира. Это была настоящая «выставка достижений мировой архитектуры» – ведущие зодчие разных школ и разных направлений соревновались за право на строительство престижного объекта. Из более чем 680 представленных работ лучшим был признан проект иностранных архитекторов – итальянца Ренцо Пиано и англичанина Ричарда Роджерса. В их архитектурном решении комплекс Бобур предстал не только как культурный центр, но и как центр информации и отдыха.

Собственно, здание Центра должно было занять половину предоставленной земли, остальная территория площади и окружающих улиц согласно проекту включалась в общую композицию комплекса, предоставляя значительные пространства для всевозможных зрелищных мероприятий (театр, цирк, манифестации и т. п.), а также для пеших прогулок и отдыха горожан. Само же здание архитекторы представили «как машину, собирающую и передающую информацию», имеющую открытую и гибкую макроструктуру и способную развиваться во всех направлениях. То есть всему сооружению не обязательно было стать раз и навсегда завершенной структурой, оно должно было иметь технологические, информационные и гуманитарные возможности для дальнейших преобразований в соответствии с возникающими запросами и требованиями времени.

Так в самом сердце Парижа в 1977 г. появилось здание, способное удивить даже наиболее искушенных и видавших виды ценителей архитектурной моды. Представим себе гигантский параллелепипед из стекла и стали, длиной 166 м, шириной 60 м и высотой 42 м, заключенный в паутину ажурной металлической конструкции. Внутренние пространства лишены опор и стационарных стен. Все несущие элементы и коммуникации – сталь, стекло, сложное переплетение красно-синих труб, кабелей, лестничных площадок, эскалаторов, каких-то странных металлических деталей – демонстративно вынесены наружу. Прямо на тротуаре возле главного фасада этой необычной прозрачной конструкции размещены толстые вентиляционные трубы, очень похожие на те, что можно увидеть на палубе судна. И при желании Центр можно легко принять не только за нефтеперегонный завод, но и за корабль, пусть и не совсем обычной формы.

В целом это диковинное сооружение представляет собой высшее достижение архитектурного стиля «хай тек» (сокращенное «высокая технология»), в котором конструкция не скрыта за фасадом, а выставляется напоказ. Правда, тем самым это направление современного искусства как бы возвращалось к отметке 100-летней давности, когда оно праздновало свой первый триумф – окончание строительства Эйфелевой башни.

Главный фасад по диагонали пересекает коленчатая прозрачная труба эскалатора. Другой фасад образован целым лесом труб различного диаметра, раскрашенных в яркие цвета. С этой стороны Центр искусств больше похож, пожалуй, на внутренность телевизора, чем на архитектурное сооружение.

Северный, южный и западный фасады Центра Бобур представляют стальную пространственную решетку с вертикальными, горизонтальными и диагональными связями. Вдоль западного фасада в решетке металлокаркаса поэтажно расположены пешеходные галереи, проходящие в ряде мест через прозрачные стеклянные туннели. Такими же стеклянными туннелями с эскалаторами, расположенными на небольшом выносе, перечерчен весь фасад по диагонали.

С востока здание окутывают разноцветные трубы и другое инженерное оборудование, которое, собственно, и является «тканью» фасада. Различные коммуникации здесь распределены по отдельным группам, несущим свою информацию при помощи активного цвета. В красный цвет покрашены все транспортные коммуникации (лифты, подъемники, эскалаторы); в желтый – вся электропроводка; зеленый цвет обозначает водоснабжение; голубой – кондиционирование воздуха; белый – подачу тепла.

Сигнальная функция цвета была широко использована и в интерьерах. Каждый из отделов Центра имеет свою окраску: желто-оранжевую – для общих пространств, зеленую – для библиотеки, голубую – для Центра дизайна и т. д.

Внутренние пространства Центра поделены различными уровнями и этажами на отдельные функциональные группы. В трех подземных уровнях под зданием и площадью находятся паркинги и вычислительный центр, на отметке земли расположен огромный зал, так называемый форум, являющийся как бы продолжением площади, местом встреч и различных манифестаций. Он включает антресольную галерею, предназначенную для проведения выставок, и подземный этаж, где находятся зрительные залы.

На втором и третьем этажах находятся библиотеки, Центр дизайна, администрация. Богатая публичная библиотека насчитывает более миллиона томов. На открытых стеллажах расставлены книги и журналы по всем отраслям знаний, а на столах размещена аппаратура для чтения микрофильмов. Большое собрание диапозитивов, аудио– и видеокассет, CD дисков с записью музыкальных произведений доступно любому посетителю.

Третий и четвертый этажи заняты под музей современного искусства, на пятом расположены рестораны, открытые террасы и пространства для временных экспозиций.

Особую динамику как интерьерам, так и внешнему объему, придают эскалаторы, перемещающие потоки людей по диагонали вдоль западного фасада. Посетитель, который движется в их стеклянных туннелях, видит одновременно и свое «коммуникационное» пространство, промежуточное между городом и интерьерами, и сами интерьеры Центра, воспринимающиеся в разных ракурсах, и наконец, великолепную панораму Парижа, постепенно открывающуюся по мере подъема.

Большое значение для архитектурной композиции в целом имеет конструктивная логика, эстетическая осмысленность и дизайнерская точность в оформлении металлокаркаса. Несущие конструкции Центра состоят из 28 трубчатых стоек (по четырнадцать с западного и восточного фасадов), опирающихся на железобетонные фундаменты. На эти стойки поэтажно «надеты» восьмиметровые соединительные консоли из литой стали, являющиеся одними из главных элементов всей структуры. К ним с внутренней стороны крепятся трубчатые фермы длиной 45 м, перекрывающие все пространство интерьеров, а с внешней примыкают вертикальные тяги и ветровые связи. Противопожарная и коррозионная защита обеспечивается заполнением полостей труб специальной жидкостью.

Архитектурные конструкции Центра Бобур выявлены во всех своих звеньях последовательно и откровенно. Сооружение как огромный разноцветный корабль, бросивший якорь в море невысоких серых домов квартала Марэ, воспринимается «вещью в себе», структурно и по цвету агрессивной в отношении окружающей среды. Однако в отличие от дерзких новостроек прошлых лет (хотя бы той же Эйфелевой башни) новый Центр почти не затронул силуэта города, так как он виден практически только с площади Бобур и с нескольких близлежащих улочек.

На первый взгляд Центр искусств должен был напоминать произведение какого-нибудь отважного авангардиста, решившего шокировать публику ярким, почти кричащим творением. И впрямь, первая реакция некоторых искусствоведов, архитекторов и простых парижан была неоднозначной, немало споров было по поводу чересчур броских архитектурных элементов. Более того, некоторые критики прямо называли экспериментальное сооружение «бессмысленным уродством», наградив его соответствующими определениями типа «суперрынок культуры», «ангар искусства», «химический завод»… Оппоненты объясняли такие характеристики просто: к архитектуре Центр не имеет никакого отношения, а является лишь на скорую руку слепленным техническим объектом.

Но нашлись и защитники, посчитавшие архитектурное решение комплекса остроумным и оригинальным, расширяющим оформительские возможности современного зодчества.

Так или иначе, Центр искусств им. Жоржа Помпиду, распахнувший свои двери в 1977 г., сразу же привлек внимание многочисленных туристов и гостей города. В первое время после открытия даже у входа в Лувр не наблюдалось такого стечения народа, которое можно было видеть возле нового «святилища искусств».

К сожалению, перерасход средств на строительство Центра привел к сокращению общей архитектурной программы. Неосуществленными остались динамические средства информации (кино– и телеэкраны, движущаяся реклама, световые табло, информирующие о различных событиях, новостях кино, произведениях искусства, метеосводках и т. д.), которые предполагалось разместить в пространстве «этажерки» металлокаркаса. Благоустройство и оборудование площади перед зданием также не были реализованы полностью. Таким образом, архитектура комплекса, трактовавшаяся авторами как «нейтральная архитектура информации», в реальности воспринимается как архитектура самодовлеющей структуры.

Возникает вопрос: каким образом удалось Пиано и Роджерсу придать обыкновенному дому столь необычный облик?

Ответ может показаться парадоксальным – они сделали дом, так сказать, «прозрачным» и показали нам его истинную «начинку», его нутро. Они вывели на фасад не только конструкцию сооружения, но и все системы, необходимые для его нормальной эксплуатации. Трубы водоснабжения и удаления отходов, воздухоотводы вентиляции, разводка электрики и слабых токов – все то, что скрывается обычно в недрах здания, в толще конструкций и технических этажей, – все это вдруг оказалось открытым для обозрения.

Центр искусств интересен еще и тем, что помогает со всей очевидностью понять, что архитектура – это не только скульптурная пластика формы (красота) и не только устойчивая конструкция (прочность), но прежде всего удобство, определенный комфорт пребывания человека (польза). Все это вместе взятое и сделало Центр одним из самых популярных мест во французской столице. «Почтенная дама» Эйфелева башня может гордиться: ей нашелся достойный преемник, такой же, как и она, открытый всему Парижу.