Девчонки, конечно, наткнулись на рукопись. Тинка завизжала от радости и, выпросив у Алены сиреневый бархатный костюм и серьги с бриллиантами, позвонила Казиеву и сказала, что у нее есть кое-что ему показать.
Он был зол, спросонья не разобрался, кто звонит, и предупредил, что если что-нибудь зряшное, то он спустит гонца с лестницы.
Казиев открыл дверь, не глядя на того, кто там стоит, и протянул руку, давайте мол, что там. Вчерашние оливки испортили ему настроение надолго. Но главное, что рукопись оказалась просто-напросто Ленькиной и его! Старой как грех. С ума он там сошел в своем Мухосранске? Такое предлагать?.. Наконец он посмотрел на посланца и, увидев Тинку, обомлел. Красива, элегантна и — что удивительно! — с чувством собственной значимости и самодостаточности (это ей все время вдалбливала умная Алена). Казиев засуетился и как-то даже подобострастно проводил Тинку в гостиную, по ходу дела, отметив, что в ушах у нее бриллианты…
«Кажется, я, старый козел, теряю Цыпу», — подумал он, разозлившись и на себя, и — опять же! — на весь мир. — Грело только то, что Тинка принесла что-то стоящее. Правда, этот молодой подонок сказал, что он привез именно это… Но почему мальчишка привез рукопись именно Улите?.. Тут явно что-то не так. Они ему подсунули ее! Может, Ленька прислал рукопись Улите? А не Макс ее привез? Сейчас он узнает. Единственная страсть, которая еще полыхает в нем яростным огнем, — это кино. И еще он твердо знал, что уважающий себя режиссер из первой десятки обязан бросить свою старую кошелку и подниматься по Звездной лестнице с красавицей высшей пробы. Казиев еще раз остро глянул со стороны на Тинку: она тянет на спутницу «великого»… Тьфу, тьфу, черт-те что он лепит!
Когда же Тинка из красивого пластикового пакета достала многострадальную рукопись многострадального Леонид Матвеича, Казиев позеленел.
— Но я же вчера отправил это к такой-то матери! Это вот дерьмо ты называешь «кое что есть»? Нет тут ничего! Нет! Впрочем, — уже тише сказал Казиев, — коль привезла, давай!
Он взял рукопись и небрежно кинул ее на тахту, где ею тут же занялся кокер спаниель, до этого тихо дремавший в уголке.
— Как? — закричала Тинка. — Ведь это то самое, за чем приезжал Родя! Это тот самый старик! Это у него взято!
— Тот старик?.. — опять удивился Казиев и замолчал.
Что за абракадабра! Почему эта рукопись ходит по кругу? Вчера у этого юного альфонса, сегодня — у Тинки… И она убеждает, что Родя приезжал за этой рукописью!.. Все может быть. Все. В этом мире нельзя ничему удивляться. Но девочку надо потихоньку вытрясти до малой соринки, только не пугать, а то напугаешь до истерики и ничего не узнаешь…
— Значит, «тот старик» привез Родьке эту рукопись? — спросил Казиев, глядя прямо в чернильные зрачки Тинки.
Та перепугалась. Сегодня утром увидела на кухне эту рукопись, за которой Макс ездил к старику! Они с Аленой разумно решили, что это сценарий и все верно. Ангел спала как убитая, не стали ее тревожить. Сами — не дуры! А Казиев опять на нее орет! Слезы закапали у бедного дитяти из глазок.
— Не реви, — устало попросил Казиев, — я думаю, что это проделки все того же… Ну он у меня получит! Скажи, родная, а тебе известно, откуда появилась у старика эта рукопись?
Ну, мог деловой Родя потащиться в Ниццу за этим барахлом, опираясь лишь на мнение старика. Так. Древний старик ни хрена не петрит в кино… А вообще, что это за старик? Откуда он взялся?.. И главное — кто он? И откуда у него эта рукопись? Что-то подвирает малышка? Вполне возможно. Чтобы приехать к нему?..
— Тинатин, моя птичка, а что это все же за старик? Отвечай не сразу, подумай, говори только то, что точно знаешь. А если не точно, то скажи — я так думаю… И не привирай. Ты знаешь, как я умею сердиться, да, моя девочка? — И он улыбнулся своей ослепительной улыбкой.
Тинка наморщила лобик.
— У нас есть еще одна подружка… — И замолчала. Довольно надолго. Она продает Ангела, а это ей строго-настрого запретила Алена.
Казиев был ласков, как бенгальский тигр после легкого завтрака:
— Ну и что же? Есть у вас еще подружка… Дальше!
А если она просто не будет называть имени? И все! А Казиев никогда Ангела не увидит. И Тинка рассказала историю Ангела. Получилось, правда, хрен знает что: то ли мальчик, то ли девочка, но на это Казиев не обратил внимания. И этот мальчик-девочка ездил вместе со стариком в Ниццу с кем-то встречаться… А рукопись старик у этой девочки-мальчика взял вместе с паспортом, чтобы она-он не убежал…
— Черт-те что… — пробормотал Казиев.
Старик и еще какой-то мальчик-девочка, вот в них загвоздка. Но не в пример бедняжке Тинке мозгов у Казиева еще хватало и он, покидав туда-сюда всякие варианты, держа Тинку «под прицелом» и задавая ей вроде бы незначащие вопросы, понял, что этот мальчик-девочка что-то у старика увел, иначе почему этот мальчик сидит дома, носа не высовывая? И почему паспорт у старика? И почему Макс поехал за рукописью, которая, оказалась старику на хрен не нужна… Не из-за смерти же Роди? Кроме Роди много кому можно продать вещь! Просто старик тот не идиот и понял, что за рукопись. Трагическая случайность, эта «ходячая рукопись!» Есть еще что-то! Есть! Казиев чует как волк на голодном ходу. И возможно, это у мальчика-девочки! Краденое. У старика. И девочка-мальчик, конечно, не говорит этим дурочкам. И хочет, поди, задорого продать. Кажется, приплыли к чему-то.
— Тинатин, моя принцесса, — так еще не обращался к ней ее обожаемый Казиев, — а какие вещи у вашего мальчика-девочки?
Тинка задумалась, а правда, какие? На Ангеле всегда черная куртка, джинсы и майки она меняет… И все.
— А еще?..
— Так у нее, — поправилась Тинка, — всего рюкзак…
— Всего? — удивился Казиев. — Наверное, что-то в камере хранения она оставила?
— Нет, я знаю точно. Она говорила, что больше у нее ничего нет.
Казиев обошел столик и сел рядом с Тинкой. Сначала он поцеловал ее в ушко с бриллиантом, который так приятно холодил губы, потом — в шейку… Потом Тинка лежала на тахте безо всего и ждала с ужасом прошлой «серии»… Но нет. Казиев сегодня был комильфо во всем. Он даже бормотнул о такой прелестной юной жене, как она, Тинатин. Тинка растаяла как вешний снежок, а Казиев взял Тинку на колени и, баюкая ее как дитя, шепнул:
— Но прежде, чем мы пойдем с тобой в церковь венчаться…
Тинка замерла! Вот порасскажет она девчонкам!
— Ты посмотришь рюкзачок мальчика-девочки, и если там есть какие-нибудь бумажки, принесешь их мне — посмотреть. Мне что-то не нравится этот ваш мальчик-девочка… Неизвестно, чем он занимается… Может, он и Родика нашего грохнул, а? Вот как интересно.
Тинка возмущенно забормотала, что нет, никогда… И Казиев, сморщившись, закрыл ей рот рукой.
— Мне нужны бумаги, которые у него в рюкзаке! И ровно на час, поняла? А потом ты их положишь обратно. Только сделать тебе это придется или ночью, когда все спят, или когда ты одна дома. А я за часок просмотрю их и все дела.
Тинка кивнула. Подумаешь, возьмет она на час что-то там!.. А может, в рюкзаке и нет ничего, кроме трусиков и платочков. Но о таком варианте хитрая Тинка не сказала. Как приятно быть значительной в глазах такого человека, как Казиев! Еще один сеанс любви, но уже много короче и поспешнее, два поцелуя в глазки — «чтобы всегда меня видели» и Тинка была отправлена домой. На дело. И со страшной клятвой молчать обо всем, о чем они тут с ней говорили. Казиев снова стал метаться по квартире как тигр.
Ангел проснулась, сразу вспомнила разговор с Максом и решила, что она точно уедет в Славинск. А сейчас завернется в одеяло с головой и будет спать, пока ее не растолкает кто-нибудь. Лучше бы и не расталкивал…
Алене стало обидно, что Макс ничего интересного не рассказал, все ее бросили, и она решила прошвырнуться по бутикам, то есть заняться стрессотерапией.
Тинка, подъезжая к дому, с удивлением увидела, как Алена, перекинув сумку через плечо, быстро удаляется в сторону Тверской. Странно, но и на руку! У Тинки был ключ, бабки не было, она не переставала радоваться этому! В комнате спала Ангел.
Тинка позвала ее, но та и не шевельнулась. Тинка поняла, что руки у нее развязаны и она может чуть не через пятнадцать минут увидеть снова своего кумира! Она пошла на кухню, где на крючке для сумок, под пакетами, болтался уже запылившийся черный рюкзачок Ангела. Выглядел он тощим, и у Тинки сжалось сердце — пустой! Дурочкой-то она, конечно, была, но и до нее дошло, что без этих бумажек не видать ей ни венчания, ни, возможно, и самого Тима. Опустившись на колени, она первым делом, не раскрывая рюкзак, сжала его обеими руками. Там что-то было! Бумаги! Тинке стало нехорошо. Она была девушка очень легкомысленного нрава, но никогда ничего не воровала. Ну могла взять поносить и заиграть какую-нибудь понравившуюся вещицу, но это же совсем не то!.. Теперь она лезет в чужой, собственно говоря, чемодан, да, чемодан, потому что у Ангела больше ничего нет… Но ведь она пообещала Тиму, а он поклялся, что только посмотрит бумаги. И тут же отдаст обратно. Тинка раскрыла рюкзак и вытащила ворох каких-то бумаг, писем и конверт, в котором находилась фотография. Трое на берегу…
Двое мужчин и молодая леди с какими-то прямо серебряными волосами, красивая нереально… Тинка сидела на полу и смотрела на фотографию. Мужчины были молоды и тоже красивы, но какой-то суровой красотой. Один — темный, со светлыми глазами, другой — черный, со сросшимися бровями, но смеялись все, видно, от души. Девушка просто заливалась смехом. Стояла на песке босиком, в руках босоножки дремучих времен и платье дремуче-лохматого года, но дорогое, это как-то понятно.
Тинка заглянула в папку. Сначала она хотела почитать листочки, но решила, что это и долго, и трудно, и, честно говоря, не интересно. Пусть Тим разбирается, если ему это уж так надо. Она сложила все в пакет, а в рюкзак запихнула «Комсомолку», — сообразила! Рюкзак повесила так же на крючок и легко, как эльф, выскользнула из квартиры.
Когда Тинка влетела к Казиеву, тот уже проклинал себя, что связался с идиоткой, которая либо не приедет, потому что ее застукали, либо привезет очередную дрянь… А если что-то стоящее?.. Обязательно трепанет кому-нибудь, и его обвинят в плагиате, творческом воровстве и прочее и прочее. Но, взяв себя в руки, подумал, что вряд ли серьезный человек так неосторожен с важными бумагами, столь ценными, что Родьку из-за них убили?..
И тут появилась Тинка, прижимая к груди все тот же пластиковый пакет!
«О, не спеши, Тимоша, — сказал он себе, — это может быть очередной опус какого-нибудь маразматика… И не дергайся под клиентом, помнишь такую пословицу?»
— Вот все, что там было! — торжественно заявила Тинка и высыпала на журнальный стол содержимое пакета.
Казиев растерялся. Ему-то казалось, что лежит в рюкзаке, или где там, готовый, проклеенный, прошитый, толстый сценарий. И ему лишь останется назначить актеров, заявиться и снимать, снимать, снимать. Уж ему-то не дать денег на постановку не посмеют… А тут? Конверт, письма со стертыми буквочками, да еще иностранными, и страниц двадцать мелкого текста на печатной машинке… Неужели с этим носился Родька? Из-за этих бумажонок, которые могли бы валяться еще сто лет в рюкзачке какого-то трансвестита?!
Он чуть не зарыдал. Хотел тут же выкинуть и Тинку, и все эти бумажонки за дверь, но почему-то удержался. Взял одну из страничек и хотел прочесть. Но без очков вообще ничего не увидел, а напротив сидит эта обезьянка и пялит свои глазища. А он не хотел, чтобы хоть кто-то видел его в очках.
— Выйди, Тина, — сказал он, отмахивая назад прямую гриву светлых волос, — я должен читать один.
Она тихо вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Казиев достал из потайного ящичка очки и стал рассматривать материалы. Сначала он долго смотрел на фото…
Ему понравилось, что их там — трое, мужчины и красавица… Любовный треугольник. И явное «ретро» — это замечательно! Мода диктует! А он умеет дать такие детальки прошлого, что все разом качнутся! Потом он проглядел письма. Они были на каком-то незнакомом языке, но попались два перевода: безумство любви (письмо было от мужчины), которая как-то плохо закончилась, потому что другое письмо обрывалось: «Наверное, прощай, моя радость, мне кажется, что все…» Это годилось, черт побери! Когда он взял листы, у него опустились руки… Это была только середина романа, или сценария?! «Но ситуация есть! Хотя оборвана… И кто эти люди? И какая трагедия!» — думал он, читая.
«Я стоял у загона с левой стороны, чтобы до поры Хуан меня не видел и не чуял. Я слышал, как он бьет своей тяжелой ногой в утрамбованную быками землю и хрипит… А ведь понимает, скотина! Стоп. Скотина — ты, а он — бык, попавший в поганое дело.
Я заплакал. Чего не делал лет двадцать или больше…»
Потом на нескольких страницах трагическое, очень яркое и кровавое описание самого боя и гибель тореро и быка. Рафаэль заколол Хуана кинжалом, а бык успел пропороть его рогом.
И еще была страница, когда весь стадион в ужасе поднимается, а по рядам бежит без туфель красавица с серебристыми волосами, рыдающая и разрывающая на груди платье. Она подбегает к умирающему Рафаэлю и падает перед ним на колени. Сцена заканчивается тем, что друг-убийца уводит женщину с арены… И его прощальный взгляд на матадора, накрытого пурпурным плащом…
Казиев схватился за голову. Потрясающе! Да, но почему — Испания? Хотя Казиеву позволяется все, но как-то само собой разумелось, что он делает фильмы только о России… Наплевать и забыть. Сделать эту девицу, к примеру, русской?.. Или все происходит в Испании во время их гражданской войны?! Казиев достал бутылку виски и выхлебал грамм сто. Но дальше! И раньше? Что там было? Можно придумать, но… лучше бы знать.
В голове наступило прояснение. Он должен достать остальные страницы, если, конечно, они есть. Но они есть. У старика? В архивах покойного Родьки?.. Вряд ли, уже было бы что-то известно, его вдова носом бы перерыла весь земной шарик, но сценарий нашла бы… Девочка-мальчик? Нет и нет. У нее только то, что он сейчас держит в руках. Что делать? Как пролезть к старику? И не опасен ли он?.. Скорее да, чем — нет. Родька, покойный хитрый Родька, как он мчался в эту Ниццу! Не-е зря-а… Но ведь и погиб? Кто и как?.. Это ладно, а как достать ему весь сценарий? Он настолько был в шоковом состоянии, что абсолютно забыл о бедняжке Тинке. Тима — гений, он читает. И она должна терпеть.
А где-то вдали брякали венчальные колокольца…
Тут выскочил, как бешеный кот, Тим Казиев.
— Радость моя, ты здесь! — завопил он. — А я думал, ты убежала, оставила старого Тимошу одного. Почему ты здесь сидишь?
Тинка не успела ответить ни на один из его вопросов — да они и не требовали ответа! — как Тимоша взял ее на руки и поволок в теплую комнату, и они снова предались легкому сексу. А потом он натащил всякой всячины поесть и выпить. Тинка, довольная всем, лежала под толстым теплым пледом совершенно голая, а Казиев, поглаживая ее младенчески мягкий животик, как бы раздумывал о них, — Тинке и Тиме Казиеве…
— Детка моя, я тебя обожаю, это, во-первых, а во-вторых, ты принесла занимательные отрывки…
— Значит, тебе неинтересно, отрывки же? — заныла Тинка.
— Что ты! Необыкновенно интересно, они дают толчок моему, слава богу, — он истово перекрестился, — еще достаточно мощному творческому потенциалу… Но, дорогая моя, прекрасная, как солнце, Тинатин («Фу, — думал Казиев, — я что-то зарапортовался совсем, надо бы поскромнее, хоть она у нас и дурочка»), откуда у какого-то старого мусорщика письма?..
— Какие? — блеснула глазками Тинатин, и Казиев обругал себя старым ослом, — девочка-то любопытненькая.
— Ну-у, любовные, — отмахнулся он, — они-то меня не затронули, а вот всю бы вещицу, хотя она и ничего особенного, я бы прочел. Сам, конечно, ставить бы не стал, а вот автору бы помог…
— Да-а? — вскрикнула Тинка.
В этом его заявлении был намек на ее спасение, чувствовала она себя не очень уютно. Если девчонки дома, что она скажет?
Тим продолжал:
— Скажи, ты можешь прийти туда и ничего пока — именно пока! — не принести? Рюкзака они не хватятся еще сто лет, кому он нужен… Висит себе и висит. И скажи-ка, моя дорогая девочка, кто из твоих друзей знает старика?
— Ангел, — выпалила Тинка, но тут же притихла, — но надо вернуть это, — она кивнула на разбросанные по столику листы.
— Конечно, конечно, хотя… возвращать-то там нечего, — вздохнул Казиев, — ну а кто еще? Ангел — это понятно.
— Макс! — обрадовалась Тинка. — Он может туда пойти и все сказать, что надо. Я могу! Познакомлюсь, подумаешь!
Казиев молчал. Никто из этих не годился.
Может, тряхнуть стариной и попросить Улиту? Знаменитую пока Улиту? Навешать ей фуфла… Извиниться за вечер, за ее Максика, как-то все оправдать… Она, в принципе, баба не злопамятная. Это идея! А с прелестной Тинатин что? Кроме того что ей надо отбывать до дому, ему в голову ничего не приходило. Но тут нужна деликатность, девочка ему вполне может понадобится, да и в сценарии она есть — красавица, но не с серебряными волосами, а с черными. Испанка. Ладно, это уже мечты, а загад, говорят, не бывает богат.
Ангел проснулась. Хватит пребывать в состоянии амебы! Надо приниматься за дело. Ехать к Казиеву и самой узнавать о романе Леонид Матвеича. И скорее — в Славинск. Здесь ей делать нечего. Макса забыть. Такой приказ. Спроси у Макса, какие у Ангела глаза, какого цвета. Он не скажет и не вспомнит. Да, он прекрасно относится к мальчишке Ангелу, но знать, какие у него глаза?! Макс никогда не узнает, что она хоть и Ангел, но — Ангелина! А если и узнает, ему будет все равно. Может, он уже к тому времени будет женат. На той же Тинке… А что?
Решив все делать быстро, она сняла трубку и позвонила Казиеву. На телефонном определителе остался его номер, и Ангел, на всякий случай, запомнила. И когда тот подошел, не дав ему опомниться, назвала себя и сказала, что ей необходимо с Тимофеем Михайловичем встретиться… Ответом ей было молчание. Казиев приходил в себя. Все само шло в руки! Тинатин он отправил, материалы отксерил… Но она собиралась скоро прийти, взять листочки. Посмотрим, что за Ангел и для чего он рвется сюда.
Казиев и Ангел на какие-то секунды оба замерли у входной двери, которую он распахнул как мог широко.
«Почему мальчик-девочка? — подумал Казиев с удивлением, когда совершенно ясно, что это юная хорошенькая особа просто изображает из себя парнишку. Одета «под парня» — черная куртка, черная майка, черные джинсы и черные бахилы из замши на ногах. И еще черная прямая челка до глаз и суровое выражение лица. А девочка-то — высшего класса! Тинатин, пожалуй, слишком сладка на современный вкус… А с этой бы Казиев пожалуй, померялся силенками. И Казиеву до страсти захотелось понравиться этому юному мальчику-девочке… Он не знал, что сам по себе не симпатичен Ангелу. Но держалась она замечательно, и ничего такого подобного подумать было нельзя.
Девочка-мальчик уже научилась вести себя так, чтобы ни сучка ни задоринки, — ни хрена-с не узнаешь ни о ней, ни о ее ощущениях.
— Выпить? — спросил Казиев, когда они уселись за сервировочный столик.
— С удовольствием, — ответила Ангел и добавила, увидев бутылку, — если можно — виски.
— Что прикажет дама, — замельтешил Казиев, обрадовавшись, что «дама» пьет, а это значит… может быть, что-нибудь и выгорит на фронтах войны… Но, ох, как он должен быть осторожен!
Ангел быстро выпила и чуть не задохнулась. Но и другое ее тряхануло — Казиев не сомневается, что она — девочка! «Ладно, разберемся», — сказала она себе, как всегда говорила в трудную минуту.
Казиев покачал головой:
— Разве можно так пить виски? Я только хотел приготовить лимон и принести лед… Неужели ваш седовласый спутник на Лазурном берегу не научил вас правильно пить виски? Или это только сосед по пансиону?..
— Мой дедушка… — еле выдавила она, глядя, как Казиев наполняет вторую рюмку, со всякими дополнительными ухищрениями.
«Дедушка»! Не вешай мне лапшу на уши, детка, и не гони тюлю, как говорили мы в детстве», — а вслух удивился:
— Дедушка? Он вас вывозит на такие курорты? Богат и знатен? — И, не услышав ответа, Казиев рассмеялся: — Теперь молодежь богаче нас, стариков.
Ангел молчала, не желая говорить о старике. А Казиев явно жмет на эту тему. «Надо было сразу, как пришла, сказать о том, что она — ученица Леонид Матвеича, а теперь неизвестно, как и влезть с этим. Но почему он понял, что старик со мной? Они один раз вышли вместе и то ненадолго… Тинка трепанулась, — догадалась она с горечью. — Да теперь плевать. Славинск!..»
Казиев опять зажурчал:
— Дело в том, что ваш дедушка вел дела с моим другом… — Казиев состроил постную физиономию, — которого там же и убили. Вы слышали?
Она кивнула.
— Друг мой был крайне порядочный человек, ни в чем таком не замешанный, вы понимаете? Мне сообщили, что уже нашли мелкого завистника, убийцу, соотечественника кстати. Так что вопрос закрыт. Хотя я не верю в эту версию нисколько. Там, по-моему, другое. — Казиев значительно посмотрел на Ангела.
В принципе, кто повинен в гибели близкого друга, как он определял Родю, его не интересовало. Другое интересовало Казиева! Расшибется, не выпустит никуда этого… а узнает!
— Я знаю, что у вашего дедушки находится масса интересного материала, за которым мы, кинематографисты, гоняемся… Родя нас всех опередил. Во всем.
Казиев печально повесил голову.
Ангел металась. «Господи, да что же это он все о старике и старике! Что там за материалы? Она до сих пор не удосужилась просмотреть их, хотя у нее только часть… О чем хоть они? Вернусь домой, — просмотрю все до листочка! Не дура же я! Пойму, в чем соль… И мы с Максом пойдем к старику. Пускай разъяснит, в чем дело. На его бумаги ни она, ни Макс не претендуют!»
— Милый мой Ангел, — заново завел Казиев и вдруг как бы удивился. — Как же красиво назвали вас родители! Верно, вы и по характеру ангел?
— Нет, — почти грубо ответила Ангел, до того ей надоел этот Казиев со своими ужимками!
А он не унимался.
— Но я все не о том… — улыбнулся он ей почти нежно, — я хотел бы спросить вас, что же это за материалы у вашего дедушки? В конце концов, не один же Родя мог снять кино… Я — готов.
Она его не дослушала:
— Дедушка сейчас в Америке, в Нью-Йорке, у своих друзей, и когда вернется, я не знаю.
— А скорее вы — туда? — хитро посмотрел на нее Казиев.
— Нет, — как отрубила она, — Тимофей Михайлович…
Казиев поднял руки:
— Какой «Михайлович», что вы! В нашем мире, пока тебе не исполнилось сто пятьдесят лет, ты — Тим, Клара, Даша, Маша… Так что прошу вас, дорогой, или дорогая, Ангел, — без отчеств, фамилий, регалий и прочих официозов! Хотите еще выпить, но уже как надо?
— Хочу, — заявила Ангел и почувствовала, что щеки у нее пылают, настроение боевое и она сейчас все может сказать и сделать.
Казиев со страстью набухал ей виски, льда и повесил кусочек лимона на край бокальца. Ангел выпила все до капли, промокнула губы салфеткой и решилась:
— Тимофей Михайлович, простите, я пришла к вам из-за рукописи моего учителя, Леонида Матвеича Афонина. Он просил меня…
Он с трудом удержал злобный вопль.
— Малышка, слушайте меня внимательно и не перебивайте. Я не единожды повторюсь, но делаю это еще раз ради вас, вы мне симпатичны. Хотя у меня совершенно нет времени! А меня терзают и терзают!.. Теперь вот вы пришли… Ну, что такое, право? Ходят и ходят какие-то дети и, простите уж, пристают ко мне с рукописью этого человека, которого я, по правде, в нашей сутолоке жизни совсем забыл! Леонид — давний мой знакомец, со студенческой скамьи, как говорится. Мальчик из знатной партийной семьи, но бездарен, как топор. Пил по-черному уже тогда. Напьется — баешник, трезвый — ни в зуб ногой, извините. Я ему помогал, как мог. Но есть пределы!.. В очередной раз, когда на выходе был мой фильма «Росы…», я уж забыл все название, но тогда он прогремел…
— Я видела, — тихо влезла Ангел в его речь.
— Замечательно! — откликнулся недовольным тоном Казиев. Его перебили! — Так вот, продолжаю, чтобы вы все поняли. Он пришел ко мне и… — Казиев вдруг остановился и как-то странно раздумчиво посмотрел на Ангела. — Впрочем, вам все это не интересно. Не буду загружать вашу головку. Короче, я сделал все, что мог. Привлекал его везде, где сам работал, а он пил. Почти беспробудно, и тогда я от него отказался! Что я мог? Скажите мне, что? Человек сам себя губит. Я, конечно, не добряк, но и не злодей, — сделал я для него немало. Но, но… И он вдруг исчез, испарился. Потом, лет через несколько, он прислал мне письмо из какого-то городка, не помню…
— Славинска, — прошептала Ангел.
— Что? — переспросил опять чем-то недовольный Казиев. — Ах, да, кажется, так — Славинск. Письмо было в обычном его духе — жалобы и просьбы… Я не ответил. Все. Я сделал все, что мог. В Славинск я ехать не собирался, уж простите. Жена, балерина Большого, с ним развелась. Вот такая история. И теперь появляется эта махинища — роман, который я же ему помогал вначале писать! И почти через двадцать лет этот стареющий дурак засылает вас с этим идиотским романом и мне все морочат голову с ним! Это, поймите, невозможно, это наглость, в конце концов. — Казиев распалился неожиданно, это, видно, созревало в нем по мере рассказа. — Вы хотите знать, каково произведение? Дрянь. Бездарно, как сам его хозяин! Ни одной живой строки! — Казиев бушевал. — И я должен был перечитать его! Я же честный человек! Чтобы, не дай бог, не пропустить хотя бы какой-нибудь оригинальной мысли, идейки или слова живого! Так ведь нет их! А я трачу свое драгоценное время! Да, время мое — драгоценно, уж извините! Я работаю! А мне мешают! Меня терзают всякие Ангелы… Черти. Не знаю кто!
От злости, которая волной накрыла его, ему стало трудно дышать, он рванул галстук и заорал дурным плачущим голосом. Все-таки он всегда был истериком, но держался, а иногда…
— Ну жить не дают! Работать не дают! Вон!
Вначале его речи Ангелу стало стыдно. Ей-то показался роман «переживательным», но ведь она простая девчонка из Славинска! Ей стало стыдно за своего учителя. Конечно, он попивал и у них, но все равно — он умный и хороший!.. И ее захлестнул гнев. Какого дьявола она тут торчит, а этот бешеный ее гонит! И так скверно говорил об учителе! Стерпеть невозможно! Она встала с кресла:
— Не орите как резаный, Тимофей Михайлович, плохо будет! А материалы, которыми вы так интересуетесь, вы никогда не получите. Понятно? — позволила она себе под конец резкий выпад.
Не ему же одному! Казиев оторопел. Не нашелся, что ответить.
Выйдя во двор, Ангел два или три раза завернула в какие-то проулки и в каком-то дворике села на скамью и разрыдалась. Ее так никто еще не унижал! Даже старик как-то по-другому. Не оскорблял. Чем она, Ангел, этому Казиеву так досадила? Под конец он швырнул рукопись, она взяла ее с пола и ушла, а хотелось врезать этому «великому» по морде! А вообще, она глупая и гадкая девка. И еще воровка. За это и получает от судьбы.
Казиев лежал в полной прострации, девица его бесконечно разозлила… Он совершенно не собирался посвящать столько времени своему бывшему сотоварищу! И упустил то, что хотел у нее выведать! Ах, дурак! Разъехался как баба! Ладно, еще не вечер, встретится он еще с этим Ангелом на узкой дорожке! Это его немного успокоило. Но тут же раздался звонок в дверь и появилась Тинатин, что привело его в полное умопомрачение. Ну на ней он отыграется за все и всех!
Тинатин не дала ему сказать ни слова. Она со слезами на глазах затараторила как сорока.
— Как я эти бумажки верну? Алена дома… Она же подумает, что я украла, когда увидит, как я лезу в рюкзак! Что мне теперь делать? Это же я из-за тебя, Тим, ты попросил!
— Конечно, может так подумать, — как будто даже с удовольствием подтвердил Казиев. — Я просил тебя? Да, я говорил о записях Роди, которые могли оказаться у этого вашего девочки-мальчика… Бумажкам этим — копейка в базарный день, чистое фуфло, Родиного там ничего нет… Все, вопрос «исчерепан».
— Но, Тим, ты же попросил меня взять бумаги в рюкзаке у Ангела!
— Я никакого рюкзака не видел и ни о чем таком ничего не знал, это так?
— Так, — прошептала Тинка, не поспевая за ерническими выкладками Казиева.
— Значит, прости уж, я тебя не мог просить взять что-то из чьего-то рюкзака, не зная и не предполагая об этом ни сном, как говорится, ни духом. Так или нет? Или я что-то выдумываю?
— Так, — эхом отозвалась Тинка. — Ты ничего не выдумываешь…
— Ну наконец-то мы начинаем понимать друг друга. Подведем итоги. Ты мне сказала о рюкзаке и о том, что там лежит. И ты все это принесла сюда, исходя из того что я очень абстрактно интересовался, к сожалению, в твоем присутствии, материалами, которые мой друг Родя должен был взять для нас с ним. Поняла? Для него и меня! Он был лишь продюсер, не буду объяснять, что это такое, наверное, ты все-таки уже знаешь, а я — режиссер! Он должен был принести любой найденный материал мне. Но его убили. Вот почему я поинтересовался, где же все это может находиться?.. Тут ты мне и предложила…
— Нет, не я сама! Ты попросил меня! — закричала Тинка, туманно понимая, что ее обводят вокруг пальца и она будет виновата во всем.
— Как это не ты? Мы же с тобой только что выяснили, что я и знать не знал, что есть какой-то рюкзак и что в нем что-то может быть… Выходит, я лазил по чужим вещам? Так, Тина? Скажи-ка.
Тинка замолчала, пытаясь обдумать то, что тут наговорил Казиев, и ей показалось, что, да, так все и было, потому что ведь Тим и вправду не мог знать о рюкзаке…
— Я думаю, девочка моя, тебе следует сделать следующее, чтобы не выглядеть, если и не воровкой, то довольно-таки некрасиво — нечестной подружкой, которая всем и каждому рассказывает, что и где лежит, что, к примеру, находится в совершенно чужом рюкзаке!..
Он обожал такие беседы с молодежью. Не со всякой, конечно, — вот с такой, как Тинка, когда можно расслабиться и нести всякое…
— Так вот, ты должна прийти и незаметно, тихо, возможно, ночью, положить бумажки на место. Чтобы тебя не заподозрили в том, о чем я только что тебе толковал…
Казиев откинулся на спинку кресла и с удовольствием ел грушу, которая должна восполнить авитаминоз, наступивший после ухода этой ненормальной Ангелицы…
— Хочешь грушу? — спросил он, увидев, какими голодными глазами смотрит Тинка на сочащуюся мякоть у него на блюдечке.
— Хочу… — протянула она и добавила: — я есть очень хочу, мне даже нехорошо…
— Знаешь, я понял, что тоже безумно хочу есть, даже не есть, а жрать. Давай-ка мы сейчас хорошенечко подзаправимся.
— Давай, — обрадовалась Тинка, ожидая, что как всегда «приедет» сервировочный столик с разными вкусностями.
Но нет. Казиев воодушевился.
— На кухне, в холодильнике, есть чудный кусок свинины, парной, я ее даже в морозилку не закладывал. И перцы красные, сладкие. Ну и, конечно, самое любимое — картошка. Она хороша тушеной, с грибами…
У Тинки текли слюнки, по-настоящему, она их только успевала сглатывать. Как славно они сейчас поедят, как вкусно!
— Чего ж ты сидишь, моя радость? — удивился Казиев. — Иди готовь! Ты же моя будущая жена!
— A-а… я не умею. Яичницу — да, а мясо — нет…
— Неужели, милочка? — с преувеличенным удивлением откликнулся Казиев. — А кто же все это будет делать?
— Ты… — ответила Тинка и сразу же ощутила, как летит куда-то в пропасть.
Это Казиев скинул ее с кресла и стоял над ней как справедливейший судия.
— Ты, моя милая, мыслишь, как я понимаю, так: я, режиссер, мыслитель, буду стоять на кухне, при фартуке, и готовить тебе, именно тебе, жаркое, чистить картошку, может быть, варить щи? Ты в своем уме? Ты для чего мне нужна? Только для постели? Не-ет. Для этого у меня целый склад на кинофабрике и везде, где я появляюсь. Если ты чего-то хочешь со мной серьезного, то тебе нужно уметь стирать…
Она продолжала неловко лежать на ковре, с подвернутой ногой, которая очень болела. Но ее любимый человек как бы не видел этого.
— Убирать квартиру, — он загибал пальцы, — все, кроме моего кабинета! Ходить за покупками, готовить, причем вкусно и разнообразно! Ну, мыть посуду, чтобы чистое белье было и прочие мелочи… И вот тогда!.. Тогда я, возможно, стану тебя любить. Нетерплю это слово — затерли его, как… Ты встаешь или будешь валяться до завтра?
— Помоги мне, — пролепетала Тинка, — у меня нога подвернулась.
— Вот теперь у нее подвернулась нога! — обратился как бы к аудитории Казиев. — Какая же слабая молодежь выросла!
Он рывком поднял ее с пола и усадил в кресло. Нога и вправду распухла в колене.
— Какая ты неприспособленная, изнеженная, что за жена из тебя выйдет! Не знаю…
— А можно нанять домработницу, вот у Алены…
— Домработницу! — загремел Казиев. — Да ты, золото мое, думаешь, что я — миллионер! А я — средний служащий. Вышел фильм — слава богу, есть деньги на некоторое время, нет — на нет и суда нет. Ты идешь готовить отбивные?
— Нет, — подумав, ответила Тинка. — Давай лучше поедим в ресторане…
Казиев устал играть и притворяться.
Он взял из вазы грушу и кинул ее Тинке:
— На, ешь, раз ничего не умеешь. А в ресторан мы не пойдем, потому что у меня сейчас слишком мало денег, чтобы платить бешеные бабки за какую-то дрянь, когда дома у меня лежит в холодильнике…
Он опять взорлил и еще долго распространялся о чем-то подобном, а Тинка, съев грушу и боясь взять вторую, решила, что надо уходить.
— Я пойду… — прошелестела она, совершенно ослабевшая от голода и нравоучений Казиева.
Какой же Тим бывает злой, подумала она вдруг. А он ущипнул ее за сосок, отчего она уже готова была лечь на тахту и стягивать трусики. Но Казиев устал, и все же не тридцать ему, и даже не сорок… Он молча открыл ей входную дверь, сунув под мышку пакет с «бумажками». Фотографию оставил себе.
Сразу же за воротами Тинка купила у уличного торговца жуткий пирожок с сосиской, наверное, недельной давности и, запивая слезами, съела эту каменную гадость с таким счастьем, будто отбивную у Казиева. Который в этот момент именно это и делал, ел отбивную. В микроволновке он моментально разогрел ресторанный обед — иной раз он себе это позволял, и сейчас, в одиночестве, наслаждался горячей, ароматной едой.