Ольга поставила форму с тестом в духовку, уменьшила огонь, закрыла дверцу и, наконец, с облегчением вздохнула.
«Кажется, все готово…» — мелькнула успокоительная мысль.
Кухня уже была прибрана, и лучи низкого осеннего солнца, неожиданно выглянувшего из-за октябрьских неизменных туч, придавали обычной обстановке легкую праздничность.
Ольга сняла вышитый льняной передник, в котором она обычно кухарничала, и надела кружевной, игриво-кокетливый. Он практически не защищал платье, но Юрию Михайловичу очень нравилось, когда именно в этой экипировке жена накрывала на стол.
Маленький двухэтажный сервировочный столик на колесиках изнывал от тяжести салатов и закусок. Ольга быстро, но осторожно, прокатила его по длинному коридору в гостиную, где был накрыт стол на четверых. Старинный золоченый обеденный сервиз по этому случаю покинул сервант. Серебряные приборы были разложены в точнейшем соответствии с требованиями этикета. Ольга не поленилась лишний раз заглянуть в соответствующую книгу.
Опыта званых обедов и приемов у нее было не слишком много: замуж за академика Растегаева она вышла всего полгода назад.
Занявшись разгрузкой сервировочного столика, Ольга не заметила, как в комнату вошел Юрий Михайлович. Он имел обыкновение ступать по паркету почти неслышно и обожал подшитые замшей тапочки, подаренные приятелем — узбекским химиком.
— Боже, какое изобилие, Оленька! — муж удовлетворенно улыбался. — Может быть, не следовало столько готовить? Ведь Маша настраивала нас только на чаепитие.
— Не останемся и без чаепития, — заверила Юрия Михайловича супруга, — но время-то обеденное. Вот я и решила, что подкрепиться поосновательнее будет очень даже кстати. Тем более, что путь к сердцу любого мужчины лежит, увы, через его желудок.
— Ну, Оленька, неужели тебе нужен путь к сердцу какого-то молодого человека? — засмеялся Юрий Михайлович.
— Мне ведь удалось подружиться с твоей дочерью. Так неужели я не могу попробовать понравиться и твоему будущему зятю.
— Да, конечно… Только не слишком увлекайся, дорогая, — муж покровительственно потрепал ее по щеке. — Я ведь, ух, какой ревнивый.
Юрий Михайлович грозился шутливо, но Ольга явственно поняла, что это именно та шутка, за которой скрывается немалая доля правды.
— Осторожно! Не опрокинь соусник!
— Ах я, старый, неуклюжий плюшевый мишка. Р-р-р!..
После женитьбы на молодой женщине у академика Растегаева появилась странная привычка дурачиться и мальчишествовать. Пожалуй, только эта новоявленная, не всегда к месту манера поведения и раздражала Ольгу в муже. Она с трудом скрывала всплеск негативных эмоций, охватывавший все ее существо, когда седовласый полноватый респектабельный мужчина вдруг в самые неподходящие моменты начинал смешно шепелявить, подражая выговору пятилетнего малыша, или играть в прятки, или, как сейчас изображать ручного зверя.
— Юра, не надо… Не мешай мне… — она безуспешно пыталась освободиться от нарочито неуклюжих объятий супруга.
— Я мишка, голодный и ужасный! Утащу мою девочку в берлогу!..
Было похоже, что академик вошел в азарт. А еще Ольга чувствовала, что супруга охватывает желание куда более сильное, чем стремление изображать лесного жителя.
Но тут дорогая тарелка множеством звенящих осколков разлетелась по паркету. Эта «музыка» отрезвила академика.
— Ах, какая жалость… Аннушкин любимый сервиз, — вздохнул Юрий Михайлович.
О своей покойной первой жене Растегаев говорил неизменно почтительно, хотя ни для кого из сотрудников института, в котором он проработал всю жизнь, в том числе и для младшего научного сотрудника Ольги Буровой, не было секретом, что первый брак директора был вовсе не безоблачным.
Ольга принесла веник и совок, быстро смела осколки и достала из серванта другую тарелку.
— Уже без пяти три, — произнесла она как можно спокойнее, и обстановка разрядилась.
— Да, дети придут с минуты на минуту.
— Нужно наполнить супницу, — с этими словами хозяйка поставила на освободившийся сервировочный столик огромную супницу и быстро укатила столик на кухню.
В качестве первого блюда намечался суп из осетрины. Ольга осторожно переложила в супницу порционные куски рыбы и залила их ароматным прозрачным бульоном. Натюрморт завершила мельхиоровая разливная ложка.
В духовке уже зарумянился торт. Ольга уменьшила огонь.
Кукушка прокуковала три раза. Хозяйка вернулась в гостиную, водрузила тяжелую супницу на почетное место в центре стола и еще раз придирчиво оглядела сервировку.
«Кажется, ничего не забыла… Вилки для рыбы и мяса, бокалы… Шампанское из холодильника достану, когда будем садиться за стол», — прикидывала Ольга.
На белоснежной скатерти великолепно смотрелся салат, украшенный яркими раками. Ломтики отварного языка аппетитно проглядывали сквозь толщу желе. Фаршированные яйца в красных помидорных шапочках выглядели очень забавно.
Хозяйка осталась довольна своей работой, которой посвятила полдня. Она сняла передник, расправила бант на черном крепдешиновом платье, которое мягкими складками облегало стройную фигуру и выгодно контрастировало со светлой шевелюрой естественной блондинки.
«Ничего себе — мачеха», — как будто усмехнулось зеркало.
Ольга была старше своей падчерицы всего на семь лет и вполне могла сойти за ее старшую сестру, если бы в их облике улавливался хотя бы намек на сходство.
Молодая мачеха попыталась подружиться со взрослой падчерицей, но ей удалось достичь лишь ровных приятельских отношений — подчеркнуто уважительных, но прохладных. Воспитанная строгой матерью, Маша называла новую жену отца исключительно Ольгой Васильевной и отказывалась перейти на «ты».
Очень скоро полуофициальное вежливое общение стало устраивать обеих Растегаевых: и старшую, и младшую. Тем более, что Маша приходила домой только ночевать, предпочитая проводить вечера и выходные в библиотеке: студентка последнего курса университета, она явно стремилась к научной карьере. Но в отличие от отца-химика она выбрала филологию. Покойная Анна Николаевна, литературовед по профессии, но домохозяйка по призванию и де-факто, смогла привить дочери страсть к литературе.
Маша читала, казалось, все подряд, писала пространные трактаты и — Ольга была в этом уверена — плохие стихи.
А три дня назад она сообщила отцу и мачехе, что хотела бы познакомить их со своим женихом. Ольга Васильевна, хотя и не подала виду, однако страшно удивилась, что можно вот так, не поднимая головы от книг, запросто выскочить замуж.
О своем избраннике Маша не стала распространяться. С некоторых пор девушка не вела откровенных бесед с отцом. С мачехой же падчерица вообще ничем не делилась.
«Опаздывают», — бесстрастно зафиксировала Ольга, взглянув на циферблат часов. Было три минуты четвертого.
Как и всякая хозяйка, ожидающая гостей и уверенная в своей полной «боевой готовности», Ольга решила провести несколько неожиданно появившихся свободных минут у зеркала.
«Еще раз пройтись пуховкой по лицу… Так… Немножко помады. Красной? Нет — розовой с перламутром. Так будет нежнее».
Для своих двадцати девяти Ольга выглядела великолепно. Свежая, еще не тронутая морщинками (если не считать нескольких тоненьких лучиков у глаз) кожа, молодые, блестящие глаза, умело оттененные косметикой, мягкая линия рта… Ольга пользовалась искусственными средствами весьма умеренно, лишь чтобы подчеркнуть свои природные данные. Поэтому и сегодня в ореоле чуть тронутых тушью ресниц ее большие серые глаза смотрелись естественно и привлекательно.
Туалет завершали два серебряных кольца ручной работы и серебряные же серьги в форме крошечных полураскрывшихся бутонов.
«Пора выключать духовку», — Ольга снова на минуту вернулась на кухню.
«Тирли-тирли», — мелодично пропел звонок.
«Юра, открой, я сейчас!» — крикнула Ольга, не отрываясь от дела.
В прихожей щелкнул замок, и до Ольги донеслись фразы приветствий. Она поспешила поставить торт на стол и закрыть дверцу плиты. Чужой мужской голос в прихожей показался ей странно знакомым, но призабытым, занесенным безжалостными песчинками времени.
Даже не видя своего отражения, Ольга ощущала, что бледнеет, что все краски жизни тают на ее лице. Она стояла на кухне, зачем-то сжимая и разжимая руки, в странном оцепенении.
— Оленька, дорогая, у тебя тут все в порядке? — Юрий счастливо улыбался. — Выйди же к гостям.
Он легонько подтолкнул супругу к дверям. И тут Ольга почувствовала, что волна неистового бессилия и растерянности сменилась мертвенным спокойствием.
Выйдя в коридор, она сначала увидела Машу, которая поправляла черные непослушные кудряшки, потом и широкоплечего спутника падчерицы. Тот стоял спиной к кухонной двери — вешал плащ на плечики.
— Здравствуйте, — ледяным тоном произнесла Ольга.
— Здравствуйте, Ольга Васильевна, — ответила Маша.
Ее спутник сначала замер, а потом стал медленно поворачиваться, при этом неловко задел плечом вешалку — и зонтики, щетки с шумом посыпались на паркет.
— Ах, извините!.. Здравствуйте… Я сейчас, — он присел и стал быстро собирать нелепые, глупые даже в эту минуту вещи.
«Совсем не изменился», — автоматически отметила хозяйка.
— Ах, какая неудача, — вздохнул Юрий Михайлович, — давайте, молодой человек, я вам помогу.
Солидный академик присел на корточки. И несколько мгновений Ольга видела их, обоих — одновременно. Она смотрела сверху вниз на молодого красавца со спортивной фигурой и на молодящегося, а потому смешного, толстоватого человека в очках, невольно сравнивая их.
— Ну вот, кажется все в порядке, — Юрий Михайлович с плохо скрытым усилием выпрямился и обратился к жене. — Оленька, где же ваза? Я хотел поставить букет, но не нашел вазы.
Беспомощность академика, порой бывала удивительна. Ольга указала мужу глазами на самое видное место в секции. Даже отсюда из прихожей сложно было не заметить хрустального блеска.
— Ах, я чудак… Сейчас, сейчас, — он быстро прошел в гостиную, снял с полки вазу и вернулся к гостям. — Я сейчас… Ах, да. Я вас не познакомил. Впрочем… Машенька, представь гостя.
— Ольга Васильевна, это Алексей Захаров, мой близкий друг, — произнесла Маша тоном, достойным дипломатического приема.
— Очень приятно, — Ольга спокойно и холодно улыбнулась.
— И мне тоже, — Алексей уже успел овладеть собой, но Ольге было заметно, что это давалось ему нелегко.
Он вежливо прикоснулся губами к ее руке, и Ольга почувствовала, что губы его дрожат. И ей захотелось другой рукой погладить густые, жесткие волосы на его затылке, эти темно-русые пряди. Ольга вдруг вспомнила, какие они на ощупь.
— Прошу всех к столу, — она улыбнулась одними губами.
— Да, да, но сначала розы. Разрешите, я поставлю этот великолепный букет на должное место, — Юрий Михайлович появился и суетливо пронес мимо гостей темно-бордовые цветы на длинных стеблях в хрустальной вазе. — Позвольте, позвольте… Гость хотел вручить их хозяйке, но та была на кухне…
И Ольга почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Светлый плафон закружился над головой, вдруг стало темно, будто наступило затмение.
«Розы, бордовые розы!.. Как он мог принести их сюда?.. Эти розы».
Терпкий запах нашатырного спирта и голос Маши вернули ее к реальности.
— Что с вами, Ольга Васильевна? Вам лучше?
— Машенька, она, наверное, перетрудилась на кухне. С утра газ не выключала. Оленька, тебе лучше?
— Да, спасибо. Мне хорошо, — слабым голосом произнесла хозяйка, — нет, не надо мне помогать Все в порядке… Извините…
Алексей стоял в углу, словно искал у стен защиты. Ольга заметила, он был бледен, как полотно.
Обед начался чинно и спокойно. Юрий Михайлович произнес несколько тостов, довольно отвлеченных, поскольку это было первое знакомство, а не официальная помолвка.
Академик вспоминал расхожие мудрости, приписываемые находчивым грузинам, а все присутствующие делали вид, что им очень весело.
— …А теперь я предлагаю выпить за верных мужчин и неверных женщин!
Шампанское искрилось в бокалах. А Маша укоризненно посматривала на отца, поскольку тост был явно не к месту. Но Юрий Михайлович не замечал недовольных взглядов дочери Он с неубывающим аппетитом поглощал одно блюдо за другим.
— Ах, какая рыбка, Оленька! А салат, салат — просто клад! Как, Машенька, стишок?
— Очень мило… — Маша натянуто поддерживала разговор отца.
— А вы что же не кушаете, молодой человек? Оленька, положи ему вон тот кусище утки!
— Спасибо…
— Нет, нет. Уж не обижайте, — он сделал большой глоток и с удовольствием запил соком. — Так чем же занимается молодой человек?
— Он поэт, папа, — ответила за «молодого человека» Маша.
Ольга заметила, как Алексей укоризненно взглянул на невесту и вспомнила, что он всегда терпеть не мог, когда кто-нибудь пытался что-то делать за него… Обед становился интересным.
— Ах, поэт. А я тут, в вашем присутствии, позволил себе срифмовать… Покорнейше прошу извинить. Может быть, Алексей — человек Божий, прочтет нам что-нибудь из своих творений?
— На этот раз прошу извинить меня… Я не читаю за обеденным столом, — ответ прозвучал безапелляционно, но вежливо.
— Так, так… А не испить ли нам «зефировки»? Чудный, знаете ли, напиток.
— «Зефировки»? — Маша недоуменно смотрела на отца.
— Да. Неси, дочка, графинчик.
Дочка была явно недовольна, но послушалась. Она извлекла из бара литровую лабораторную, закупоренную притертой пробкой, бутыль с красноватой жидкостью и отлила часть содержимого в графин.
— Пожалуйста.
— Ну-с, Алексей — человек Божий, испробуем? Это чудо изобрел мой коллега академик Зефиров в годы легкомысленного аспирантства. Рецепт оригинальнейший, для непосвященных — поистине эзотерический. Сорбция, десорбция… — в рюмках красиво переливался напиток. — А исходные компоненты полезнейшие: чистый спирт, клюква и глюкоза.
И дочь, и жена подметили, что перед подчеркнутой холодностью гостя хозяин теряется и пасует. Он одним глотком опорожнил рюмку в то время, как Алексей только пригубил свою.
— Да, в самом деле, очень приятный напиток, — похвалил он.
— И крепкий!.. Если мы не читаем стихов за столом, то, может быть, споем? — произнес захмелевший академик с задором «подросшего шестидесятника».
— Юра, может быть, в другой раз? — попыталась остановить его жена.
— Нет! Только сегодня. Не бойся, Оленька, я своих песен исполнять не рискну. Спою что-нибудь из репертуара моего тезки Визбора.
Невесть откуда в руках Юрия Михайловича оказалась видавшая виды гитара, и он голосом стареющего барда затянул: «Милая моя, солнышко лесное…» Обстановка за столом становилась явно нелепой.
Ольга тихо встала и вышла на кухню. «Нужно переложить торт на блюдо», — это была единственная мысль, на которую хозяйка еще оказалась способна.
К торту гости почти не притронулись. Свежезаваренный чай «Pickwick» также не вызвал особого оживления. Причастившийся «зефировкой» академик вообще не взглянул в сторону чайника.
Он полулежал в кресле, все еще не выпуская из рук гитары, но было заметно, что ему очень хочется спать.
Выпитое шампанское сняло напряжение первых минут встречи, и теперь Алексей спокойно, даже чуть устало смотрел поверх не слишком эстетичного после пиршества стола в направлении окна. Очевидно, он выбрал какую-то несуществующую для остальных точку и удостоил ее вниманием.
— Все было очень вкусно, Ольга Васильевна, — на эту сакраментальную фразу отважилась Маша.
И Ольга незаметно вздохнула. С облегчением.
— Очень приятно было познакомиться с Алексеем — человеком Божьим, — Юрий Михайлович с трудом поднялся с кресла.
— И мне также.
Маша суетилась в прихожей. Алексей галантно подал ей плащ, и Ольга удивилась его манерам, о которых уже позабыла.
— Рад был увидеть вас, Ольга Васильевна, — Алексей снова прикоснулся губами к ее руке, но на этот раз Ольга не ощутила дрожи в его прикосновении. Только в глазах цвета свежезаваренного чая «Pickwick» светилась неизбывная, нездешняя печаль.
«Впрочем, по такому взгляду и отличают поэтов от простых смертных», — вспомнила Ольга.