Рабочий день подходил к концу. Посмотрев на часы и прикинув разницу во времени, Ольга решилась позвонить в Чикаго. По-утреннему бодрый голос Билла Стилфорда обрадовал ее: фирма дала предварительное согласие на организацию совместного предприятия. А значит, у Ольги появится по-настоящему захватывающая работа. И непосредственно по специальности. Вся ее теоретическая подготовка органика-синтетика пригодится при внедрении новых технологий.

Билл улетел в Штаты две недели назад — к Рождеству, и собирался вернуться в Россию вскоре после новогодних праздников.

Ольга аккуратно сложила бумаги и канцелярские принадлежности — привычка к порядку в работе была в ней неистребима. Собираясь уходить, она даже вертящееся кресло привела в «исходное» положение.

На календаре было 30 декабря, и эта дата разрешала, нет, даже призывала забыть о работе хотя бы на несколько дней.

Шапка и шубка из песца очень шли к ее светлым волосам и серым глазам. Последний штрих — немного алой помады — и можно выходить на некрепкий предновогодний морозец. Зеркало не разочаровало Ольгу. Вспомнилась как-то всуе сказанная фраза Анатолия: «Если бы ты была не вице-президентом, а секретаршей, то я бы, клянусь, вел себя по-другому».

«Что, деловая дама, стала ли ты счастливее?» — подмигнула Ольга своему зеркальному двойнику.

«Ты стала увереннее в себе. Это бесспорно», — ответил двойник.

Ольга закрыла кабинет, попрощалась с вахтером, поскольку в офисе уже больше никого не оставалось, и ее встретил свежий морозный вечер.

«Надо же, так засиделась. У тебя, Бурова, все повадки одинокой женщины», мысленно усмехнулась Ольга.

«Форд» стоял там, где она его оставила утром. Машина была не ее собственная, а фирмы, но ездила на ней только Ольга. В безвременное пользование ей была предоставлена и квартира, которая принадлежала фирме. Жилье было как бы свое, но все равно немножко казенное. Правда, Ольга быстро к нему привыкла и теперь воспринимала квартиру больше как свою. Этому способствовало и то, что Кот поговаривал о предстоящих прибылях, которые можно будет пустить уже не на расширение деятельности фирмы, а на обустройство быта сотрудников.

Ольга ехала по знакомой до мелочей дороге. За последние месяцы в ее жизни изменилось все, кроме ритма заводной куклы. Дни, полные забот и трудов, снова были похожи друг на друга, как близнецы-братья.

Уже в понедельник утром она знала, что будет через час, два, сутки, неделю. Она жила, словно следовала графику, исключавшему неожиданности и сюрпризы судьбы, если не считать мелочей, в принципе, вписывавшихся в «режим».

И сейчас она вела «форд» спокойно, ощущая себя частью автомобиля. Она знала, что через полчаса будет дома.

И в этот вечер она, как обычно, завернулась в теплый махровый халат, сварила кофе, конечно же, со специями, раздвинула диван, укрылась пледом и собралась включить телевизор. Изучив программу передач, она, однако, отказалась от этой идеи.

«Завтра — тридцать первое декабря. Может быть, раздобыть елку? Нет. Все равно встречу праздник здесь и одна», — это решение было окончательным и не подлежащим обжалованию.

Столько всего успело случиться за этот бесконечный год, который теперь был на исходе! Ольге не хотелось ни о чем вспоминать, но так уж устроены люди, что стремятся делить свою жизнь на отрезки, определять какие-то «времяраздельные» даты.

Как и для всех, для Ольги новогодний праздник являлся своеобразным барьером, волей-неволей способствующим раздумьям.

Что же уносил этот год? Казалось бы, удачное замужество и, с точки зрения здравого смысла, немотивированный уход от мужа… «Исход» из науки и, по мнению несведущих, фантастическая удача на новом поприще…

Растегаев во время последней встречи с Ольгой, состоявшейся через несколько дней после ее ухода, оценил все крутые перемены в жизни супруги краткой, но очень критической речью:

— Ты, дорогуша, за меня выходила, конечно же, по расчету. Но академики нынче дешевеют. И расчет твой, пожалуй, лопнул. Вот тогда ты и повернулась лицом к коммерции, спиной к науке. Со мною, в данном случае, во главе.

— Юра, не ищи материальных причин, — ответила тогда Ольга, — я все равно не смогла бы до бесконечности играть роль счастливой домашней женщины.

— Это потому, что ты меня не любила, Оля. А без любви быт становится мерзостью и пошлостью.

— А ты?

— Что — я?

— У тебя ведь есть другая женщина.

— И это тебе известно… Откуда? — он криво усмехнулся.

— От твоей дочери.

— А мне она наплела про твою связь с этим… С поэтом. Ах, Машка, Машка…

— Ты не ответил мне, — напомнила Ольга.

— Другая? Нет, Оля, другие.

— Разве это не все равно? — заметила Ольга с интонацией полного безразличия.

— Очень даже не все равно. Другая — это соперница. А другие — так, ничего не значащие интрижки. Ну, что ты на меня удивленно смотришь?

— Я не понимаю, зачем тебе были нужны ничего не значащие интрижки.

— Когда я потерял Анну, казалось, умерла большая часть всего моего существа, я словно впал в летаргию. А потом появилась ты — молодая, цветущая, такая живая. И я воскрес. Весь воскрес.

— И тебе оказалось мало меня?

— Нет. Я же на тебе женился, а жена — это незыблемо. Но мне вдруг очень захотелось жить, понимаешь. Мне захотелось быть молодым, как ты. Молодым доступно все, и я не отказывался хотя бы от того, что было доступно мне.

— Интересная философия.

— Житейская, Оля… Седина в бороду, а бес в ребро. Но к тебе это не имело никакого отношения, — он смотрел глазами побитой собаки. — С тобой я был искренен.

Ольга не встречалась с Растегаевым уже больше двух месяцев и сама удивлялась, насколько бесследно прошло ее единственное замужество. Она не помнила Юрия Михайловича так, как всегда помнила Алексея. Академик оказался в ее жизни эпизодом, полуреальным сном, почти не оставившем зарубки на душе. Все было словно бы не с ней, а с ее отражением в зеркале.

«Пройдет и это… Прошло».

С Алексеем Ольга также не виделась с того едва не ставшего для нее роковым октябрьского вечера. По словам Тани, он уехал в Санкт-Петербург тогда же, в октябре, бросив на произвол судьбы рукопись книги стихов в каком-то московском издательстве, ради которой, собственно, и приезжал в столицу.

«Как мы все-таки похожи. Он бросил рукопись книги, я — рукопись монографии…» — Ольга мысленно улыбнулась.

А потом закрыла глаза — и снова увидела тот поздний вечер, дождь, фигуру, уходящую в темноту, опять ощутила божественный яд поцелуя, растворившийся в крови.

Ольга вышла в прихожую и достала из шкафа тот самый зонтик, забытый Захаровым. Единственную материальную память о любви. «Неужели больше никогда ничего не будет?» — ее охватила будничная безысходность.

Ольга полистала свежие толстые журналы. Попался роман о любви, но чужая любовь с некоторых пор навевала на Бурову смертную тоску.

Она погасила свет и постаралась уснуть.

Невидимый в темной комнате, стоял раскрытый зонтик, черный, как его старинный собрат из сказки Ганса Христиана Андерсена. Помнится, Оле Лукойе раскрывал свой черный зонтик над непослушными ребятишками, в наказание лишая их таким образом ярких разноцветных сновидений.

Но Ольга увидела сон.

Море, остров, почти колоннообразные рифы — безмолвные стражи… Было непонятно, юг это или север, теплые волны или холодные. Ольга и Алексей шли, держась за руки, по песчаной границе суши и океана. И белая пена мгновенно слизывала следы, унося их в прошлое.

Они обходили крошечный островок по окружности, как обходят циферблат стрелки часов. И остров, пятачок тверди посреди водной пустыни, казалось, шел им навстречу, крутился вокруг невидимой оси.

И Ольга, и Алексей очень хотели остановиться, но не могли. Они были обречены на вечное движение, на бесконечное путешествие вокруг клочка суши, о котором, кроме них двоих, больше никто не знал.

В последнее утро года Бурова проснулась, не помня ни вчерашних мыслей, ни ночного сна. Она была спокойна и нацелена на обычную предпраздничную суету.

«Убрать квартиру. Потом — в магазин. Позвонить Тане… И Коту. Нет — пусть сам звонит, — Ольга мысленно перебирала предстоящие дела. — Просмотреть документацию на антибиотики… Нет, к черту. Вся работа после праздников».

Пылесос урчал, как кот. Не как Анатолий Кот, а как толстый ухоженный зверюга на картинах Кустодиева.

«Не завести ли мне кота? — пришло вдруг в голову Ольге, но тут же стало жалко гипотетического беднягу. — Каково ему будет жить у хозяйки, которая утром уходит и только вечером возвращается?»

Оставив грустные мысли, достойные дамы предбальзаковского возраста, Ольга быстро закончила уборку.

Вся ее домашняя деятельность теперь состояла из таких экспресс-уборок и небольших постирушек. Долгие стояния у плиты ушли в небытие, а недостаток блюд, достойных шеф-повара, с лихвой компенсировался консервами, которые Ольга поедала в одиночку.

Она заглянула в холодильник, открыла баночку тунца, намазала рыбной пастой гренки и поставила блюдо в духовку.

Телефон зазвонил, как всегда, в самый неподходящий момент. Ольга на ходу выключила плиту, опасаясь, что за время переговоров ее завтрак превратится в золу.

«Или Кот, или Чубчиков», — подумала она на ходу.

— Алло.

— Ольга Васильевна, это вы? — голос был женский и, кажется, незнакомый.

— Да, я… Извините, с кем я говорю?

— Это Катя. Вы меня помните?

— Конечно, Катюша, — Ольга впервые разговаривала по телефону со своей бывшей подчиненной, потому и голос вначале показался незнакомым.

— Едва разыскала вас. Извините, что беспокою перед праздником, но мне очень нужно с вами поговорить.

— Говори.

— Нет, не по телефону.

— Приезжай, — Ольга назвала адрес.

— Буду примерно через час.

— Жду тебя, Катюша.

Эта девушка была единственным человеком из прошлой жизни Ольги, которого ей приятно было бы увидеть.

Бурова снова открыла холодильник, на этот раз с инспекционной целью. Набор продуктов показался ей недостаточным для предстоящей предпраздничной встречи.

Ольга быстро навела легкий макияж — без соответствующей «подготовки» она на улице не показывалась, надела шубку и вышла в магазин.

Снег скрипел под ногами, как накрахмаленная простыня. Прохожие выглядели более озабоченными, чем обычно. На улице, как никогда, было много зеленого цвета. Владельцы елок очень спешили: до Нового года оставалось не так уж много времени, и нужно было поскорее украсить колючих царевен.

Ольга купила длинный «французский» батон, немного ветчины с романтическим названием «Кусочек», банку шпрот и большую бутылку лимонада. Подумав, она взяла еще и курицу. Несмотря на явную аллергию к кухне, праздник все же требовал горячей «жертвы».

Она едва успела вернуться в квартиру и снять шубу, как в дверь позвонили. Звонок был коротким, робким, словно на кнопку нажали обессиленной рукой.

Ольга поспешила открыть.

Катя показалась ей осунувшейся, бледной, какой-то угасшей. Вдруг вспомнилось, как девушка безутешно плакала в лаборатории в их последний совместный рабочий день.

— Здравствуйте, Ольга Васильевна. Это вам.

Только сейчас Ольга увидела, что девушка держала в руках несколько свежих еловых веток с сочными иголками.

— Проходи, Катюша, — пригласила хозяйка, принимая букет.

В прихожей запахло лесом и предстоящим праздником. Девушка расстегнула старенькое пальтишко, но словно бы не решалась снять его.

— Раздевайся, — Ольга подала ей плечики. — А я поищу тапочки. У меня где-то были новые.

Девушка нехотя, как будто в квартире было холодно, сняла пальто. Ольга заметила, что Катя определенным образом пополнела, но ничего не сказала.

— Как у вас уютно, — Катя разглядывала комнату чисто по-женски — оценивающе.

— И квартира, и мебель не мои. Я здесь только постоялица.

— Здесь дух ваш, Ольга Васильевна. Вы излучаете какую-то нездешнюю энергию. Я ее чувствовала, когда мы работали с вами, а теперь почувствовала и в Вашем жилище.

— Не вдавайся в потусторонную сферу. Лучше посмотри телевизор. А я приготовлю кофе.

Ольга всегда относилась к Кате с большой нежностью. И сейчас прониклась участием к ней. Но цель визита девушки оставалась пока неясной.

Привычный кофе со специями, дождавшиеся своего часа горячие бутерброды с тунцом и ветчина вскоре заняли положенные места на журнальном столике.

— Какой чудесный кофе вы готовите! Катя впервые улыбнулась.

— Я и тебя научу, если захочешь.

Ольга не решалась задавать вопросы, а девушка совсем растерялась и не знала, как начать серьезный разговор.

— В институте, как всегда, интриги и «тайны Мадридского двора». Хорошо, что вы оттуда ушли, — Катя вздохнула, — у вас там было слишком много недоброжелателей.

— А чем занимаешься ты? Продолжаешь тему? — Ольга не хотела вспоминать сотрудниц и судачить.

— Нет. Я сейчас работаю с эфирами диэтилфосфонуксусной кислоты.

— Катюша! Они ведь очень токсичны, тебе нельзя с ними работать! — в сердцах воскликнула Ольга и осеклась. Поняла, что проговорилась.

— Вы… Вы все поняли. Ольга Васильевна? — одними губами спросила девушка, и, не дождавшись ответа на этот почти риторический вопрос, продолжала. — Да, конечно. Я теперь такая ужасная, такая некрасивая. Я не знаю, куда себя девать, хочу раствориться, исчезнуть. Сил больше нет бороться с этой жизнью. Никому я не нужна — ни родителям, ни ему, — она кивнула в пространство, — ни даже ему, — на этот раз она положила руку на живот.

— Ну ему-то, положим, ты жизненно необходима, — возразила Ольга, — а все остальное неважно. На картинах всегда изображали мать и дитя. И никаких третьих лиц…

— Это на картинах… К тому же у мадонны младенец появляется в результате непорочного зачатия.

Катя пробовала шутить, и Ольга подумала, что ее дела не так уж и плохи.

— Давай, выкладывай все по порядку.

— Что выкладывать. И так все ясно. Мои пожилые родители убиты горем, а коллеги в институте похихикивают за спиной.

— Ну, а отец ребенка? Ты с ним говорила?

— Нет, я решила сначала посоветоваться с вами. Еще раньше я думала его не оставлять, но боялась идти к врачу и пропустила все сроки.

— Боже, откуда ты такая взялась, в наше-то время, когда молодежь все подобные проблемы решает, не задумываясь?

— Взялась вот… И сегодня мне нужно поговорить с вами.

— Но почему именно со мной, Катя? Нет, я, конечно, рада, что ты пришла сюда…

— Ольга Васильевна, вы только не волнуйтесь и выслушайте меня спокойно. Пожалуйста.

— Но в чем дело? — Ольга уже ничего не понимала.

— Дело в том, что… — Катя замялась.

— Так в чем же дело?

— Дело в том, что отец ребенка — ваш муж. То есть, я имею в виду Растегаева, — девушка опустила глаза, боясь встретиться взглядом с Ольгой.

— Катя, можно, я закурю? — растерялась Ольга. — Я на лоджию выйду.

Девушка молчала, словно окаменела. Ольга набросила шубку, взяла сигареты и зажигалку и вышла из комнаты в, как она называла лоджию, «дворик на шестом этаже».

Старый год никак не хотел уходить с миром, подбрасывая Буровой все новые сюрпризы.

«Муж вам изменяет. Вы вскоре получите доказательства». Вот и получила. Наконец, не словесные, а вещественные.

«Бедная, бедная девочка», — думала Ольга, формально — все еще жена Растегаева. Но все равно она ничего не понимала.

«Как? Где? Почему? Что можно сделать? Чем помочь Кате?» — на эти вопросы Ольга не находила ответов.