Жорка медленно шел на гауптвахту. Полковник своим рассказом о любви разбередил самое больное. Гуляет, наверное, Нинка. Разве она будет ждать? Красивая, отрывная - такая одна не останется. Жорка шел, и в черноте ночи вставало счастливое прошлое. Любили они друг друга горячо, сумасбродно. Обоим вдруг захочется необыкновенного. Пойдут с Нинкой кружить по городу, среди домов и людей ходят, как по лесу, никого не замечают. Только в глаза один другому глядят. А то найдет - и пошли лихачить.
Жорке страшно захотелось выпить и закурить. Он прошел мимо ворот караульного помещения. Посмотрел на длинный дувал, огораживающий полковой двор. Махнуть через него? Сесть на первый поезд, пока хватятся - далеко можно уехать. До Ташкента добраться бы, а там - полный порядок.
Жорка остановился. Вокруг никого не было. По-прежнему тускло светили запыленные лампочки. У проходной даже дневального не видно. Ушел, наверное, на ту сторону - на улицу. И вспомнил он командира полка. Не оглянулся! Пришел домой - жена его чаем поит. А он ей про него, Жорку Паханова, рассказывает.
Жорка достал из кармана письма. В темноте яркость марок не различалась. «Интересно, что Сенька пишет? А может быть, письма липовые? Ну, меня не проведешь! Я сразу пойму, если не вор писал. Жаль, товарищ полковник, что ты не оглянулся! Но раз доверяешь Паханову, он не подведет. Не бойся. Пей чай спокойно со своей Лидией Владимировной».
Жорка пришел в камеру, расстелил шинель на топчане и стал читать письма.
«Здравствуй, батя! Привет из Индонезии! На этот раз плыли долго, аж за экватор. На корабле хорошо, но постоять на твердой земле иногда, оказывается, тоже приятно. Порт, в котором я пишу это письмо, находится на Суматре и называется Палембанг - вроде нашего Баку, здесь добывают нефть. Нефть добывают индонезийцы, а хозяева почему-то американцы. Компания «Шелл». Индонезийцев - тысячи, американцев - единицы. Не могу понять, почему они их не повыгоняют».
Дальше Семен писал о политике, и Паханову читать стало неинтересно. Зато другое письмо его развеселило.
«Батя, здравствуй! Ну, батя, чуть было я не угодил в ЧП. Отпустили на берег. Гуляю. Как всегда, много такого, чего я прежде не видел. Зазевался. На часы посмотрел - время кончается. А до порта далеко. У нас, моряков, порядки такие же строгие, как в армии, - опаздывать нельзя. Что делать? Такси поблизости не было. Только рикши. Коляска - вроде велосипеда, ты сидишь впереди, а рикша сзади педали крутит. Быстро гоняют. Но нам на них садиться нехорошо - это эксплуатация человека. Нас даже предупреждали, и неприлично советскому человеку на угнетенном ездить. Вот я и оказался в таком непонятном положении: эксплуатировать нельзя и опаздывать нельзя. Принимаю такое решение - плачу рикше деньги, сажаю его на место пассажира, а сам как завертел педалями, аж ветер в ушах засвистел. Не опоздал на корабль. И за то, что не эксплуатировал угнетенного, меня похвалили. Только смеялись.
Ну, будь здоров, батя. В следующий раз напишу из Сиднея».
Отсмеявшись, Паханов еще раз прочитал письмо и решил: «Не липа - настоящие. И Семен тоже настоящий. Только дурак он - если сам вез того негра, зачем еще деньги платил?»
В письмах много было интересного, а порой и непонятного для Жорки. Пока он их читал - было весело. А когда закончил - стало грустно. Почему грустно - Жорка не знал, да и не стал разбираться в своих чувствах. Пусть Сенька плавает. Жорка быть моряком не собирается - сиди на корабле, будто в бараке. Погуляешь в порту денек - и опять недели взаперти. Нет, это для Жорки не подходит.