Ты молчишь так давно, что уже не больно: медленная мучительная анестезия, потеря ориентации, гипноз, нирвана, какая разница — на обед или на ужин. Одиночество ходит странными путями — не только дикой голизной пустыни, но стриженым изумрудным газоном тоже. Сейчас оно приткнулось под нищей кроной дерева, которое засуху переждать не в силах и просит, чтоб любили его и жалели, и заплакало бы — да не хватает влаги. Интересно, куда ты уплываешь ночью? Какие миры тебе соприродны? На каком языке говоришь сам с собою? Наверное, для лингвиста он совсем прозрачен — в нем нет понятий жалеть и плакать, а все глаголы — только мужского рода. И если мы с тобой одной крови, то я попрошу себе другую шкурку. Так и спи, мой стеклянный, чешуехвостый, даже во сне излучающий совершенство. Не поднимай век, а то увидишь прозрачную тоненькую лодыжку, бисерную кожу, одышливое горло — тварь, внимательно следящую из бездны круглым золотым лягушачьим глазом.