Иду к участковому психиатру и излагаю проблему.

Пожилая одышливая тетка слушает в состоянии крайнего раздражения. Понятно, что смотреть больного на дому она не обязана. Все с моих слов. Основная проблема — ночью сам не спит и никому не дает. Ну да, именно то, чем пугала завотделением. Психиатресса выгребает из карманов снотворные таблетки. Потом еще какие-то — из ящика стола. Потом два названия пишет на бумажке.

— Пробуйте все по очереди, — говорит. — Найдите сами, что больше подходит.

Пробуем. В итоге получаем непрекращающееся ночное буйство. Днем у меня кружится голова. Засыпаю в метро, в душе, за варкой каши. Только на уроках удается собраться — но понимаю, это продлится недолго. Дети интуитивно чувствуют — если учитель не в тонусе, можно стоять на ушах… И что делать?

О, чудо! Выход находится. На горизонте появляется очаровательная Дианочка, невролог-геронтолог. Приезжает, долго осматривает, потом просит показать, что мы принимаем. От психиатриссиных таблеток приходит в ужас и требует немедленно спустить в мусоропровод. Выписывает суперсовременные. Утешает — все будет хорошо, вот увидите. Может, еще на ноги встанет. Согласна периодически навещать и корректировать, то есть пасти нас частным образом. Подсчитываю — если оформлю отцу инвалидность и унас таким образом будут бесплатные памперсы, мы вполне укладываемся в бюджет. Или возьму еще лишнюю корректуру.

Новые таблетки лучше. Теперь ночью удается поспать хотя бы урывками. И главное — если что, Дианочке можно всегда позвонить и проконсультироваться. Тоже психологическая опора, что ни говори. Сочувствие — великая вещь.

Аня тоже сочувствует — насчет обеда дедушке не волнуйтесь, сама приготовлю. Иногда и меня встречает с ужином.

Пытаюсь понять, что она такое. Невысокая, коренастая, ножки «кавалерийские». Всегда спешит — то к одному больному, то к другому, то ночные дежурства в больнице — на сиделок спрос. Но иногда удается с ней поговорить за чаем.

Окончила медучилище в Оше. Потом замуж вышла — муж был очень красивый, говорит. Врач. Потом она много разных работ сменила, двоих детей родила. Потом… но дальше что-то невразумительное — вроде бы после какой-то операции ей сказали, что больше детей не будет, поэтому родня мужа настояла, чтобы он с ней развелся. Ничего не понимаю — дикие какие-то обычаи. У нее своих два и два приемных — куда еще?

Потом она зарабатывала торговлей. Держала какой-то ларек на рынке в Саратове — торговала трикотажем. Носочками вроде. Киргизский ширпотреб, кстати, неплохой. И еще китайским — через границу возят.

А потом надо было мужа из тюрьмы выкупать — продала свою лавочку за сорок тысяч долларов. Мне сумма кажется невероятной. Ситуация тоже.

— Как — из тюрьмы? Аня, что он сделал?

И тут она рассказывает историю, которая выглядит эпизодом из другой реальности.

Родня нашла ему новую супругу. Через месяц Аня смотрит телевизор и видит на экране преступника, убившего свою жену, — это бывший муж. Ту, новую.

— За что? — только и могу вымолвить.

— Она себя плохо вел. Гулял.

— Аня, а вы не думали — как вовремя я развелась, а то и меня бы убил!

— Что вы! — смеется. — Он хороший. Меня — нет. Это она такой.

— Ну, а продать лавочку? Как решились? Вам же детей кормить надо!

— Так он же их отец! Как это — они будут знать, что он в тюрьме, а я ничего не сделал!

— Выкупили?

— Да.

— Вернулся к вам?

— Нет, — смущается.

— А дети, Аня? Они там теперь одни?

Оказывается, приемные уже взрослые, девочка замужем. Младшие под их присмотром. Чем зарабатывают? Магазинчик держат. А Аня в Москве трудится — московские заработки для Киргизии очень неплохи. Работает в трех местах и все отсылает в Бишкек. На свой домик удалось скопить.

Появляется с модной стрижкой вместо хвостика. Смотрит в зеркало:

— Ну чего я такой некрасивый?

— Аня, ну почему же — некрасивая?

— Да и зачем мне? Я уже старый, для секса не гожусь…

В следующий раз приходит вся в расстроенных чувствах. Призналась — всю неделю плохо спит и плачет. Что такое? Оторвавшись от родины и заскучав, нашла себе здесь подругу-соплеменницу для «поговорить по душам». В общем, дружили, пока не выяснилось, что подруга зарабатывает проституцией. Алтынай до того потрясена и преисполнена отвращения, что даже выбросила кофточки, которые давала той поносить. Они теперь грязный! Но самым непостижимым ей кажется то, что соплеменница не посылает денег своим детям!

Срочно радоваться! — отдаю себе приказ. Иначе сожрет депрессия.

Не дамся!

Выбрасываю из головы фотки прекрасных, но недоступных мест, присланные восторженными друзьями. Ищу, что поближе. Здесь и сейчас можно получить «очей очарованье» совершенно бесплатно. Вешаю на шею фотоаппарат и совершаю пробежку вокруг дома и далее в поликлинику, где мне должны вкатить очередной обезболивающий укол (спину я себе все же свернула, поднимая папу). Папа горько рыдает вслед — каждый мой выход из дому ассоциирует с неминуемой погибелью. Добежав до процедурного кабинета, получаю грязной тряпкой по ногам: «Ходют тут всякие во время уборки!». Но тут мой фотоприцельный взгляд видит в окне рябиновые кисти на фоне золотого клена, и я восхищенно ахаю:

— Какое красивое окно!

Медсестра с тряпкой польщена:

— Да, у нас тут прям картина! Но вот не все замечают!

Я — замечаю, за что и получаю свой укол — «cito» вместе с извинениями за неуместные ведро и тряпку. Красота, ей-богу, смягчает нравы!

Когда возвращаюсь, папа все так же рыдает, но уже по другому поводу: «Все мы умрем! Умрем в октябре!» Не так уж плохо, думаю. По крайней мере, пышно.

В одно ухо — звонит бывший муж, из Кащенко (пить меньше надо!), и нудит, что никого так в жизни не любил, как меня. В другое ухо — папа агрессивно бредит вслух, что надо всех убить и выковырять мозги.

От отчаяния пью болгарское «каберне» в одиночку, заткнув ватой уши.

Может, это карма моя такая — притягивать ненормальных мужчин? Для сглаживания мировых флуктуаций?

Иду через двор, передо мной стройная девушка легко перепрыгивает лужи, хотя у нее в обеих руках тяжелые пакеты из «Пятерочки». И поет! Нежным таким голосом.

— Хорошо быть молодой! — думаю я. — Вот так бежать вприпрыжку, без зонта, и петь ни о чем! Счастье!

Обгоняю ее, оборачиваюсь — бабульке лет восемьдесят.