Труба: благодетельница и враг?

Чем дальше шагаем мы к горизонту, чем решительнее развиваем производство, чем шире используем достижения науки и техники, чем быстрее меняется окружающий нас мир, тем больше неожиданных проблем возникает на нашем пути.

Далеко не все последствия своей бурной деятельности люди научились своевременно предвидеть и предупреждать. Это, в общем-то, объяснимо. Большинства проблем, с которыми мы сегодня сталкиваемся, раньше не существовало, а если они и давали о себе знать, то их масштабы были такими незначительными, что ими можно было пренебрегать. Человечество не имело опыта и привычки, перед тем как сделать очередной шаг по пути своего технического развития, думать о том, к каким побочным результатам это приведет, прикидывать, велик ли будет ущерб, окупится ли он.

Сегодня подобный опыт мы начали приобретать. Есть даже опыт успешной борьбы с этими побочными результатами. Теперь очередь за тем, чтобы выработать привычку: прежде, чем что-либо сделать, думать о последствиях и способе их предупреждения.

Начнем издалека.

Много лет назад в некоторых странах о благосостоянии владельца отдельного дома или даже целого города судили по количеству дымовых труб. Показатель этот был достаточно точным: лачуги бедняков зачастую не имели очага, а в домах богачей было по нескольку печей и каминов.

Дымовая труба — не менее замечательное изобретение, чем колесо. Она сопутствовала торжественному шествию цивилизации, создавала комфорт в человеческом жилище, выбрасывая дым наружу и обеспечивая приток в дом свежего воздуха. Она помогала многократно увеличивать мощь огня в промышленных топках и, следовательно, получать больше металла, энергии, строительных материалов.

Отблески той славы, которую завоевывал во всех веках и на всех континентах огонь, по праву должны были бы упасть и на трубу. Но люди почему-то так и не стали поклоняться ей. Скромная, она довольствовалась своим положением, впрочем, достаточно заметным.

Давно уже привыкли, что дымовые трубы вздымаются выше самых высоких дворцов, башен и обелисков. Но это ничуть не тешило самолюбия промышленников. Едва ли не каждый новый шаг в развитии производства отмечался сооружением все более грандиозных дымоводов.

Двадцатый век привлек на службу трубе науку. А как же иначе — ведь сегодня приходится сооружать не кирпичные стометровки, а металлические небоскребы высотой в три Исаакиевских собора! Стальные конструкции, недавно выросшие на Углегорской электростанции в Донбассе, образовали четырехгранную призму, которая поддерживает изрыгающее дым жерло на высоте 320 метров. Выше Эйфелевой башни! Но дело не только в высоте. Это весьма сложное инженерное сооружение. По гигантской металлической трубе дым устремляется вверх с ураганной скоростью — 40 метров в секунду. Чтобы сравнительно тонкий металл выдержал такой натиск, ученые придумали поместить эту трубу внутрь второй, более широкой. Это и повысило надежность сооружения.

Стальные исполины высотой от 250 до 300 метров возведены в Подмосковье, Литве, на Урале. А научная и инженерная мысль идет дальше. Ядовитым дымам химических комбинатов, которые быстро превращают в решето стальные трубы, пытаются противопоставить дымоводы из сплавов титана. Еще новшество — труба, пускающая в небо огромные кольца дыма. Они образуются в жерле благодаря вращению мощных пропеллеров.

А вот заинтересовавшее специалистов предложение архитекторов из института «Армгипросельхоз» — «смерчевой дымоход». У этой трубы нет привычных плотных стенок: вверх поднимается металлическая полая спираль, пронизанная множеством отверстий. Когда на земле включают компрессор, струи воздуха, бьющие из этих отверстий, образуют стенки дымохода. Теперь можно открывать заслонки печей или химических агрегатов — дым и газы, попав внутрь спирали, не смогут покинуть ее иначе чем поднявшись к ее вершине. Мало того, по дороге вверх дымовые газы под действием воздушных струй обретут вращательное, вихревое движение — и маленький смерч, вырвавшись из трубы-спирали, штопором ввинтится в атмосферу.

Одним словом, древняя дымовая труба — достойное детище и нашего научно-технического века. И сегодня по количеству труб можно судить о многом — например, об уровне развития того или иного экономического района, о его промышленной мощи. Оглянитесь вокруг. Заводские корпуса, домны, установки химических комбинатов, тепловые и атомные электростанции, тепловозы, тракторы, автомашины… И всюду трубы — дымовые, вентиляционные, выхлопные. Практически каждый цех, каждый химический агрегат, каждый тепловой двигатель имеет трубу, а то и несколько.

Еще недавно эта картина — лес труб, подсвеченные огненным заревом клубы дыма — очень нас вдохновляла. Но в последнее время эти детали современного промышленного пейзажа стали терять свою поэтическую привлекательность. Ведь трубы вовсе не символ красоты. Через их черные жерла в атмосферу изливаются угарный и углекислый газы, окислы азота и серы, аммиак, соединения свинца, зола, сажа, пыль. Практически роль заводской трубы та же, что и сточной канавы, — удалять с территории предприятия отходы производства. Только не в водный бассейн, а в воздушный.

То, что небо над городами и промышленными районами превращается из-за дымящих труб в обыкновенную зловонную свалку, было осознано давно. Еще в 1661 году английский публицист Ивлин выступил с памфлетом против городского дыма и копоти. Но и к тому времени для лондонцев это был, как говорится, вопрос с бородой. Историки докопались, что английский парламент принимал закон, запрещающий жечь уголь в Лондоне, еще в 1273 году, и через три десятка лет после этого один из нарушителей закона был даже казнен. Но времена меняются. Жажда наживы, обуревающая владельцев предприятий, представление об атмосфере как о бездонной пропасти, которая может все поглотить и все стерпеть, в итоге привели к тому, что именно Британские острова стали одним из самых задымленных мест планеты.

О знаменитом английском смоге слышали все. Смог — смесь дыма и тумана — весьма опасное явление, нередко повинное даже в гибели людей. Только зарегистрированные «атмосферные катастрофы» составляют целый список: повышенная смертность во время смога наблюдалась в крупнейших городах Великобритании в 1830, 1892, 1909, 1925, 1941, 1948, 1952, 1954, 1956, 1957, 1962 годах. Особенно известен «туман-убийца» 1952 года, продержавшийся в Лондоне при полном безветрии четыре с половиной дня. За это время количество заболеваний органов дыхания у населения возросло вчетверо, а расстройств сердечно-сосудистой системы — втрое Смог унес около четырех тысяч жизней.

Отравленная дымом атмосфера не раз приносила беду жителям Нью-Йорка. Воздушные бассейны многих зарубежных городов — Лос-Анжелеса, Мехико, Милана — находятся сегодня в состоянии перманентной пред-катастрофы.

Оказывается, голубая бездна, безграничный воздушный океан не может быстро поглотить и развеять все то, что в него ежечасно выбрасывается. А выбрасывается действительно очень много. Только из унесенного ветром цемента можно было бы ежегодно строить несколько городов. Выхлопные трубы автомобилей не отстают от промышленных труб-гигантов: в год из них вылетает (в основном на улицах городов) около двухсот миллионов тонн окиси углерода, сорок миллионов тонн ядовитых углеводородов, двадцать миллионов тонн не менее ядовитой окиси азота. Кроме того, сажа, свинец, канцерогенный бенз(а)пирен… Всего и не перечислить! Достаточно сказать, что ученые уже обнаружили в выхлопных газах около двухсот компонентов. Лишь пять из них — нетоксичны.

Все это разносится ветром на многие километры, отравляет растительность, попадает в почву и водоемы. Некоторые вредные вещества в конце концов оказываются в грунтовых водах и загрязняют их. Дым промышленных районов ФРГ, Великобритании и Бельгии, как точно установлено, переносится воздушными потоками в Восточную Европу. Уже были случаи, когда английская копоть, долетая до Скандинавии, вызывала гибель рыбы в озерах. Шведские ученые, изучая состав дождя и снега, загрязненного заморскими промышленными отходами, выражают опасение, что в недалеком будущем такие случаи могут стать обычными.

Некогда богатая природа Соединенных Штатов Америки, сильно оскудевшая за последние десятилетия, сейчас буквально задыхается в отбросах. Неудивительно: в воздушный и водный бассейны этой страны попадает около половины всех загрязнений, создаваемых промышленностью и сельским хозяйством всего мира.

Проблемы, поставленные «тру бой-благодетельницей», как нельзя лучше иллюстрируют мысль Ф. Энгельса, высказанную в «Диалектике природы»: «Не будем, однако, слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитывали, но во вторую и третью очередь совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых».

Говоря о непредвиденных последствиях деятельности человека, нельзя не сказать и вот о чем. Ряд ученых, изучающих процессы, происходящие в атмосфере, высказывают предположение о том, что в обозримом будущем возможны серьезные изменения климата на всей планете. Широкие исследования этой проблемы проводятся в Ленинграде.

— Уже сегодня, — говорит член-корреспондент Академии наук СССР Михаил Иванович Будыко, — хозяйственная деятельность людей оказывает заметное влияние на погоду и климат промышленных центров. Наблюдения показывают, что в крупных городах температура воздуха на несколько — порой до восьми — градусов выше, чем в сельской местности. Ветры здесь ослабленные, зато чаще ложатся туманы и выпадают осадки.

Еще большие сдвиги наблюдаются в сверхгородах, возникающих в США и некоторых странах Западной Европы. Эти огромные конгломераты промышленных и жилых массивов оказывают мощное воздействие на окружающую среду. Они отчетливо прослеживаются со спутников из космоса как крупные тепловые аномалии. Пока они еще не «греют» планету. Но есть такие расчеты: если сохранятся современные темпы развития энергетики, то уже через столетие на Земле будет выделяться почти столько же тепла, сколько она получает от Солнца.

Другой фактор, который влияет на климат промышленных городов и который может сыграть важную роль в изменении климата Земли, — это пыль, дым, выбрасываемые трубами. В 1970 году на телевизионном изображении, переданном с американского спутника, была отмечена гигантская зона загрязненного воздуха над Европой. Исследования, проведенные над Атлантическим океаном, показали, что с 1910 года по настоящее время количество мелких посторонних частиц в атмосфере Северного полушария возросло примерно вдвое.

Пока полностью не ясно, к каким именно последствиям приведет дальнейшее увеличение запыленности воздуха. Но некоторые специалисты связывают периоды оледенения планеты именно с появлением в атмосфере большого количества пыли (тогда вулканического происхождения).

Наконец, третий, важнейший, фактор влияния на климат — повышение содержания в воздухе углекислого газа — продукта сгорания топлива. Рост количества углекислоты в атмосфере должен привести в ближайшие двадцать пять лет к повышению температуры земной поверхности на 0,5–0,8 градуса. Это только влияние углекислоты, без учета того вклада в нагревание планеты, который обещает развитие энергетики!

Что означают эти доли градуса? В двадцатых — тридцатых годах нашего столетия наблюдалось так называемое потепление Арктики. Температура в Северном полушарии была выше нормы в среднем лишь на несколько десятых градуса. И тем не менее площадь морских льдов сократилась за время «потепления» на десять процентов, в ряде районов участились засухи, изменились речной сток, уровень внутренних морей. Повышение же температуры на три — четыре градуса, видимо, привело бы к тому, что полярные льды полностью растаяли бы за несколько лет.

Таковы факторы, которые могут повлиять на климат планеты и которые изучают сейчас ленинградские ученые. Ближайшая их цель — построить теоретическую модель возможных изменений глобального климата. Подобного рода вековой прогноз мог бы послужить основой для долгосрочного планирования хозяйственной деятельности в разных странах, для внесения коррективов в развитие отраслей и технологии с тем, чтобы предотвратить нежелательные последствия климатических изменений.

Многие западные ученые, с тревогой всматриваясь в пелену заводского и автомобильного чада, видят завтрашний день в очень мрачных тонах. Предотвратить «всемирный смрадный взрыв», утверждают они, можно, лишь прекратив дальнейшее развитие промышленности, для чего прежде всего надо остановить рост численности населения планеты, то есть приглушить взрыв демографический и ликвидировать его последствия.

Советских исследователей тоже волнует будущее природы, хотя в нашей стране воздействие промышленности на атмосферу, воду, почвы, растительный и животный мир значительно меньше, чем в Соединенных Штатах и других индустриально развитых капиталистических странах. Но — и это понятно — наше государство уже сейчас озабочено тем, чтобы остановить нежелательные изменения окружающей среды, сохранить и украсить нашу землю для нынешнего и будущего поколений. И путь к цели не в прекращении развития промышленности, а именно в ее развитии, планомерном и продуманном. Эта мысль всячески подчеркивалась, например, на сессии Верховного Совета СССР 1972 года, всесторонне обсудившей проблемы дальнейшего улучшения охраны природы и рационального использования природных ресурсов. Советский парламент постановил считать заботу о чистоте атмосферного воздуха и вод, о бережном отношении к земле и ее недрам, к животному и растительному миру одной из важнейших государственных задач. А вскоре Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление «Об усилении охраны природы и улучшении использования природных ресурсов», в котором перед министерствами и ведомствами, партийными и советскими органами поставлены, в частности, задачи усиления контроля за проведением работ по сокращению вредных выбросов в воздушный и водный бассейны.

Современная наука и техника в состоянии не только не допустить дальнейшего увеличения загрязнения среды, но и существенно сократить его, даже прекратить вовсе, — это мнение крупнейшего нашего специалиста по борьбе с самыми трудноуловимыми промышленными дымами, туманами и пылью академика Игоря Васильевича Петрянова.

Недавно мне пришлось слышать — жаловался художник. Взялся он писать картину. Все шло хорошо. Во весь холст — современный завод, выразительная архитектура корпусов. Чувствуется размах, мощь. Одна беда: статично все очень. Не ощущается трудового напряжения, ритма. Присмотрелся — и понял, в чем дело: из труб еле сочится дымок. И завод кажется замершим. Пришлось ему «позаимствовать» колоритные облака дыма на другом предприятии. Полотно сразу ожило.

Но когда картина была почти готова, работники завода вдруг напустились на художника:

— Ты что же это такое нарисовал?! Ты хоть раз такую копоть у нас видел? Это не картина — клевета!

Сколько ни говорил им автор о выразительных средствах, о домысле и обобщениях, те твердили свое:

— Мы вон какую газоочистку построили, сколько денег в нее вложили, а ты нас ославить хочешь. Да мы жаловаться на тебя будем.

Обиделся художник и свою картину, кажется, так и не закончил…

Зря, конечно, обиделся. Понять работников завода можно. В СССР не первый год действуют предельные нормы содержания вредных веществ в атмосфере. Они самые жесткие в мире, и за их соблюдением следят санитарные органы, комиссии и комитеты местных Советов, общественные контролеры. В крупных городах страны наблюдения за состоянием воздуха ведут еще и автоматические газоанализаторы, созданные Главной геофизической обсерваторией. На улицах и площадях одного только Ленинграда действуют тридцать таких автоматов. Сейчас разрабатывается централизованная система получения информации о загрязненности воздуха.

Построить газоочистную установку — нелегкая задача для предприятия: требуются большие усилия и затраты. Часто это — сложное сооружение, достигающее внушительных размеров. Например, камера современного мощного электрофильтра имеет до 20 метров в ширину, 25 — в длину и 40 метров в высоту. Стоимость такого устройства, естественно, немалая.

Однако спрос на подобные установки возрастает с каждым годом. Скажем, за последнее время ленинградский филиал института по проектированию газоочистных установок («Гипрогазоочистка») в полтора раза увеличил выпуск проектов. Триста специалистов филиала выдают сейчас на-гора сто пятьдесят проектов ежегодно. А заказов в два-три раза больше.

Рост популярности газоочистных установок объясняется, безусловно, не только тем, что партийные и государственные органы все строже спрашивают с нерадивых. В этой тяге к скрубберам, циклонам, электрофильтрам, газоуловителям, тканевым фильтрам и так далее есть и сугубо производственные, «меркантильные» интересы: очистные сооружения задерживают много ценных продуктов. Например, пыль, собранная установками комбината «Апатит», сразу упаковывается и отправляется потребителю. Ибо пыль эта — высококачественное сырье для получения удобрений.

По данным специалистов, многие газоочистные установки окупаются в течение полугода — двух лет, а на некоторых предприятиях (особенно цветной металлургии) и того быстрее.

Газоочистка привлекает к себе внимание производственников и выгодами иного рода. На Качканарском горнообогатительном комбинате пущено новое производство — окомкования и обжига концентрата железной руды. Сотрудники ленинградского филиала института «Гипрогазоочистка» впервые в подобных условиях предложили применить электрофильтры и циклоны. В результате удалось горячий воздух использовать повторно, а в остывшем (его выбрасывают в трубу) довести количество пыли до установленной нормы. Защита атмосферы — главная цель, и достижение ее — большой успех. Но одновременно комбинат получил немаловажный побочный результат. Газоочистка обеспечила бесперебойную работу дорогостоящих машин, отсасывающих воздух: пылевой поток способен был бы вывести их из строя за несколько дней.

И все же во всех этих случаях вредные вещества — пусть и в меньших количествах — продолжают лететь в трубу. При нерадивости обслуживающего персонала, перебоях в работе газоочистных устройств масштабы выбросов могут резко возрастать. Поэтому ученые, гигиенисты, врачи мечтают о создании беструбных производств с замкнутыми технологическими циклами. В них воздух (или вода) многократно используется и никогда не выбрасывается наружу, а все отходы утилизируются, идут в дело. Для таких заводов трубы не нужны, выбросы вредных газов и пыли принципиально невозможны.

В городе Асбесте введено в строй крупнейшее предприятие по производству асбестового волокна — асбофабрика № 6. Ленинградцы вместе с проектировщиками из свердловского института «Уралмеханобр» создали при корпусе обогащения самую мощную в мире воздухоочистительную систему. Около девяти миллионов кубометров воздуха в час «перерабатывает» эта установка! В ее ста тысячах рукавных фильтрах задерживается ежечасно до ста тонн вредной асбестовой пыли. Вышедшая из установки воздушная река несет в себе механических примесей в пятнадцать — двадцать раз меньше, чем допускается нормами воздухоснабжения метрополитена, и в пять раз меньше, чем в деревенском воздухе. Понятно, что воздух такой чистоты можно направить назад, в производственный корпус. Загрязнившись, он опять попадает на очистку и снова возвращается в цех. Итак, создан замкнутый производственный воздушный цикл.

А как же труба? Ее просто нет. Памяти ее и посвящены эти строки.

Уже несколько лет надежно и с высокими показателями работает на асбофабрике № 6 первое в этой отрасли промышленности беструбное производство. В сравнении с другими вариантами очистки эта система оказалась весьма экономичной: она позволяет сберегать ежегодно около миллиона рублей.

Мечта гигиенистов, ученых начала облекаться в плоть. В стране все больше строится беструбных производств. Так что за этим «некрологом» заводской трубе, видимо, скоро последуют и другие. Наступает время, когда наличие дымовых и выхлопных труб станет показателем технической отсталости предприятия, города, индустриального района.

Реки вздохнут свободней

Когда, настороженно оглядываясь по сторонам — не затаился ли где саблезубый тигр, коренастая, косматая дама выбралась из пещеры с ворохом шкур и побрела к реке, чтобы впервые в истории человеческих племен потереть песком и прополоскать в воде свои мохнатые одежды, началась эра санитарии и гигиены, а может быть, и эра всей нашей цивилизации. С тех пор, следя за чистотой и здоровьем, заботясь о товарном виде готовых изделий, вырабатывая металлы, бумагу и пластмассы, пуская в ход машины и механизмы, мы постоянно пользуемся водой и, в конечном итоге, сливаем в реки и озера грязь, нечистоты, посторонние вещества, которые мешают нам жить и делать свое дело.

Привычка использовать природные водоемы в качестве сточной канавы так укоренилась за многие века, стала столь естественной, что, когда появились первые сведения о гибели рыбы, об опасности пользоваться озерной и речной водой для питьевых целей, это произвело несколько ошеломляющее впечатление. В самом деле, как же так? Всегда лили в реку и всегда пили из нее, а теперь нельзя?

Этому трудно было поверить. И не хотелось верить. А многим владельцам промышленных предприятий Запада было просто невыгодно верить: если не сливать сточные воды в реку — по миру пойдешь.

И предостережения ученых были поставлены под сомнение, от них постарались отмахнуться — забыть, не слышать, не думать.

Итоги таковы. Во многих реках курортной Швейцарии, загрязненных промышленными и бытовыми стоками, купаться запрещено — это опасно для здоровья и жизни. Женевское озеро умирает. Красавец Рейн, который поит 20 миллионов человек, стал самой грязной рекой Западной Европы: ежегодно в его воды сбрасывается 24 миллиона тонн отходов промышленного производства. Дунай в пределах Австрии время от времени, не справившись с ядовитыми стоками, превращается в биологически мертвый водоем. В Англии сильно загрязнены почти все реки, и 90 процентов населения пользуется водой сомнительного качества. На реке Потомак, у Вашингтона, запрещено кататься на водных лыжах: в брызгах слишком много болезнетворных бактерий. В воде, взятой из Миссисипи ниже города Сент-Луиса, даже при разбавлении ее в десять раз, рыба погибает в течение минуты, а при разбавлении в 100 раз — через сутки. На берегах этой великой реки установлены щиты, запрещающие не только купаться, но и устраивать поблизости пикники — во избежание распространения тифа, гепатита, желудочных и кишечных расстройств и заболевания крови.

В последние годы некоторые капиталистические страны стали предпринимать попытки остановить процесс отравления среды. Расходы, например, Соединенных Штатов на эти цели перевалили за три миллиарда долларов в год. Однако добиться заметных перемен весьма трудно. Даже при наличии хороших очистных сооружений промышленные предприятия все равно сбрасывают в водоемы вещества, вызывающие бурное размножение водорослей, что в конце концов неминуемо приводит к изъятию из воды кислорода, гибели рыбы, отравлению рек и озер разлагающейся органикой.

В Советском Союзе ситуация не столь тревожна: мы раньше других обеспокоились происходящим. Партийная линия на сохранение и умножение природных богатств страны обеспечила принятие целого ряда государственных законодательных актов в защиту водных бассейнов. В борьбу за чистоту рек и озер включились местные Советы и общественные организации. Да и вообще задача у нас легче. Нам надо призывать к порядку лишь производственных и технологических нерях, нерадивых хозяйственников, причиняющих ущерб народу и государству, а не собственников предприятий, для которых борьба за чистоту стоков — это враждебный акт против них, это потеря прибылей и, следовательно, потеря всякого смысла продолжать вести производство.

Обнадеживающих фактов, характеризующих перемены в состоянии водоемов нашей страны, много. Чтоб не вдаваться в подробности, приведу лишь две цифры. Несмотря на быстрый рост промышленности, а следовательно, и количества отходов, доля очищаемых сточных вод за последние семь лет увеличилась с 43 до 65 процентов.

И все же оснований для полного благодушества нет. Во-первых, 35 процентов стоков у нас все-таки очистке не подвергается. Во-вторых, реки, как и промышленность и население, распределены в Советском Союзе неравномерно. В европейской части страны сосредоточено около 80 процентов населения и около 80 процентов всего производства, рек же сравнительно немного — на каждого жителя приходится около трех тысяч кубических метров речного стока в год, что значительно меньше, чем в США, Китае и многих других странах. Ясно, что рекам европейской части, исполняющим роль канализационных каналов, трудно справляться с высокой нагрузкой. В-третьих, даже хорошо очищенные стоки приводят к серьезным сдвигам в водной среде. И наконец, в-четвертых, наша быстро развивающаяся промышленность, все более усложняющееся производство сами нуждаются в чистых реках, сплошь и рядом не могут потреблять загрязненную — промышленностью же! — воду.

Ф. Энгельс заметил: «Первая потребность паровой машины и главная потребность почти всех отраслей крупной промышленности — это наличие сравнительно чистой воды». Сегодня значение чистой (а иногда и особо чистой!) воды для индустрии резко возросло, а возможность найти ее в природе многократно сократилась. Особенно тягостно это обстоятельство для химических предприятий, которые, нуждаясь порой в очень чистой воде, вносят весьма заметный «вклад» в промышленное загрязнение водоемов. Можно проследить некоторую общую парадоксальную закономерность: чем интенсивнее какое-либо предприятие губит реки и озера, тем больше само нуждается в воде. Это относится и к текстильной, и к металлургической, и к нефтеперерабатывающей, и к целлюлозно-бумажной промышленности, и к ответвлению последней — гидролизно-дрожжевому производству.

Крупнейшие специалисты видят выход не столько в наращивании мощностей очистных сооружений, сколько в переходе к бессточным производствам, в использовании замкнутых водных циклов. Но чтобы идти по этому пути, надо перестраивать технологию. Решить эту задачу легче всего (и зачастую без заметного увеличения затрат) на стадии проектирования новых фабрик, заводов и комбинатов. Одним из наиболее ярких примеров именно такого подхода к важнейшей проблеме современности является работа, выполненная специалистами Всесоюзного научно-производственного и проектно-конструкторского объединения «Микробиопром».

Мы уже говорили о том, что в нашей стране взят курс на строительство крупных заводов для производства кормовых дрожжей. Если еще недавно завод мощностью 14 тысяч тонн дрожжей считался гигантом (и действительно более мощных заводов в мире не было), то в сравнении с новыми заводами он кажется карликом.

Такой прыжок в мощностях поставил множество трудностей и проблем. И одной из самых сложных была проблема воды. Это чудо микромира — древние мудрые дрожжи, на скудной пище быстро синтезирующие большое количество ценных веществ, оказались такими «водохлебами», что грозили растранжирить все наши водные ресурсы.

Дело в следующем. Некоторые из новых гидролизно-дрожжевых заводов должны выпускать в год по 100 тысяч тонн дрожжей. Такой завод будет ежегодно перерабатывать 1 300 000 кубометров древесины. Это означает, если учитывать практику и нормы старой технологии, что предприятие должно потреблять около 20 тысяч кубометров чистой воды в час и сбрасывать в канализацию огромное количество органических отходов. Утолить жажду подобного производства в условиях растущего водного дефицита вовсе не просто. А куда девать отходы? Конечно, можно было применить традиционную очистку стоков. Но, во-первых, очистные сооружения стоили бы дороже основного производства. А во-вторых, и после очистки в сточных водах еще оставалось бы около 5 процентов вредных веществ. При гигантских масштабах производства этого вполне достаточно, чтобы отравить реку средней величины, даже если не принимать в расчет те «безвредные» вещества, которые вызовут бурное размножение водорослей.

Ясно было, что применять старую технологию при современной, резко возросшей требовательности к предприятиям, загрязняющим водоемы, почву и воздушный бассейн, стало невозможно. Поэтому специалисты попытались многократно использовать воду, циркулирующую в установках.

Исследования ученых, многочисленные эксперименты показали, что такой подход вполне реален. Сотрудники института «Гипробиосинтез», ВНИИ гидролиза растительных материалов и харьковского НИИхиммаша создали новую технологию утилизации отходов и оригинальную установку, с успехом выдержавшую испытания на опытном стенде Ленинградского гидролизного завода. Теперь последрожжевая бражка — основной отход производства — идет для приготовления известкового молока, раствора питательных солей, в котором выращивают дрожжи, и для других целей.

Схема рационального внутреннего водооборота сразу же дала ощутимый результат. Потребность предприятия в свежей воде сократилась более чем в десять раз. Появилась возможность сооружать дрожжевые заводы там, где есть древесное сырье, но ограничены водные ресурсы.

Однако включить в замкнутый цикл все количество последрожжевой бражки на первом этапе работы не удалось: 55 процентов ее оставалось неиспользованной. А что такое эти 55 процентов? Это почти столько же органики, сколько ее содержится в канализационных стоках крупного города.

Выход был один: остатки бражки упаривать. Специалисты разработали проект экономичной станции, способной превращать в пар 125 тонн воды в час. Такие установки полностью обеспечивают работу дрожжевого завода. Пар при этом используется при производстве фурфурола — ценного продукта, а сконденсированная вода снова направляется в технологические установки.

А что делать с сухим остатком, образующимся при упаривании? Сначала предполагалось его сжигать. Началось даже конструирование специальных топок. Но это решение вызвало много возражений. С одной стороны, в сухом остатке много ценных азотистых и фосфорных соединений, а с другой, — сжигая эти вещества, предприятие будет загрязнять атмосферу.

Решить проблему помогли ученые Астраханского научно-исследовательского института сельского хозяйства. Они доказали, что сухой остаток может быть с успехом использован в качестве удобрения.

До сих пор очистка стоков была операцией, призванной лишь ликвидировать вредные для природы последствия производства, этакой внетехнологической надстройкой, в бесперебойной работе которой само предприятие, как правило, не было заинтересовано. Теперь же очистка становится одним из обязательных технологических процессов, совершенно необходимых для выпуска основной продукции.

Новые специализированные дрожжевые гиганты работают практически без отходов. Почти все материалы, поступающие на предприятие, идут в дело, становятся полезным продуктом. Отказ от сложных и дорогостоящих очистных сооружений позволит снизить стоимость строительства новых заводов на сотни тысяч рублей. А ведь к этому надо добавить выигрыш от того, что природе не наносится ущерб.

Нефть в океане

«Земля — корабль», — сказал поэт. «Космический корабль», — уточняет Тур Хейердал и пишет в своей книге «Уязвимое море»: «Жизненный цикл, экосистема космического корабля „Земля“ являет собой максимальное приближение к вершине изобретательской деятельности — вечному двигателю». Но, говорит далее известный путешественник, «космический корабль без выхлопной трубы. Мы начинаем понимать: нет такой высокой трубы, которая извергала бы зачумленный нами воздух в космос, нет такой канализации, которая вынесла бы наши отбросы за пределы Мирового океана».

Все остается на Земле. Чистоту и, следовательно, жизнь на этом космическом корабле в его долгом путешествии во Вселенной поддерживает гигантский встроенный фильтр — океан, миллионы лет поглощающий и перерабатывающий всевозможные загрязнения и отходы.

Сейчас, похоже, фильтр стал забиваться. А может, не хватает «проектной мощности»? Так или иначе, но он не справляется со своими обязанностями. Хейердал рассказывает, что в 1947 году, когда плот «Кон-Тики» за 101 сутки прошел около восьми тысяч километров в Тихом океане, экипаж на всем пути не видел никаких следов человеческой деятельности. Воды были чисты и прозрачны. В 1969 году папирусная лодка «Ра», пересекая Атлантический океан, целыми днями дрейфовала среди пластиковых сосудов, изделий из нейлона, пустых бутылок и консервных банок. Но особенно бросался в глаза мазут. Годом позже «Ра-2», следуя примерно тем же маршрутом, из 57 дней плавания 43 дня находилась в загрязненных мазутом и нефтью участках океана.

Что происходит? Откуда в океане нефть, да еще в таком количестве?

Черные масляные потоки растекаются на многие мили по морской поверхности после гибели танкеров, при промывке их резервуаров, во время аварий на морских и прибрежных нефтепромыслах, при неполадках в работе нефтеперекачивающего оборудования, сбросе из машинных отделений кораблей трюмной воды.

Проблема эта не нова. Утверждают, что еще два с половиной тысячелетия назад древнегреческий историк Геродот упоминал о нефтяных загрязнениях. Начиная с 1754 года известны сообщения об утечке жидкого черного груза с деревянных нефтяных барок в Каспийском море. В связи с угрозой чистоте Волги русские ученые в конце прошлого века стали проводить эксперименты, чтобы выяснить влияние нефти на рыб. В 1922 году Англия, а затем и США приняли законы, запрещающие сливать нефть в прибрежных водах.

В послевоенное время разрабатываются методы спасения груза при авариях танкеров, ликвидации нефтяных пятен на водной поверхности, очистки берегов. В ряде портов СССР действуют станции и устройства, извлекающие «черное золото» из промывочных и трюмных вод, работают нефтеловушки и специальные суда, предназначенные для очистки акваторий.

И все-таки в моря и океаны продолжает попадать, по подсчетам одних специалистов, до десяти, а по мнению других, до пятнадцати миллионов тонн нефти в год. Этого достаточно, чтобы покрыть сплошной пленкой Атлантический и Ледовитый океаны. Но надо еще добавить, что значительная часть (до 1–2 процентов) горючего, используемого двигателями кораблей, автомобилей, тракторов и т. д., полностью не сгорает и в виде разнообразных углеводородов выбрасывается в атмосферу. Оттуда эти вещества вымываются дождями и либо сразу попадают в Мировой океан, либо, оказавшись на суше, отправляются в путешествие по ручьям и рекам и в конце концов все-таки выносятся в моря. Таким образом, общее количество нефтепродуктов, поступающих в водный бассейн Земли, видимо, исчисляется десятками миллионов тонн. (Для сравнения: в 1938 году все страны Западной Европы потребляли 36 миллионов тонн нефти.)

Добыча нефти, в том числе и из морских месторождений, быстро увеличивается и, по данным ООН, за десятилетие 1970–1980 годов почти удвоится, достигнув четырех миллиардов тонн. Несомненно возрастет и загрязнение водных пространств Земли. Как утверждают ученые, нефтепродукты станут грозным фактором, влияющим на жизнь Мирового океана — этого грандиозного, но очень тонко налаженного «производства», которое ежедневно поставляет в атмосферу основную часть кислорода, вырабатываемого на нашей планете, выращивает в три-четыре раза больше зеленой продукции, чем произрастает ее на всех материках, выкармливает огромное количество рыб и других морских животных. Мы пока берем лишь один процент имеющегося в морской кладовой мяса, или одну сотую долю процента живого вещества, создаваемого здесь. Но и это составляет четверть всей той белковой продукции животного происхождения, которую человечество сегодня потребляет.

В чем проявляется влияние нефти на морских обитателей? Сведения об этом, накопленные мировой наукой, разноречивы. Одни исследователи утверждают, например, что нефть, попавшая на оперение уток, гагар, нарушает их теплоизоляцию, ухудшает плавучесть, делает невозможным полет и приводит их к гибели — прежде всего от холода. Достаточно, чтобы на груди птицы появилось жирное пятно диаметром 2–3 сантиметра, — выжить она не сможет. Но по другим сообщениям, почти половина прибрежных уток, убитых охотниками на северо-востоке США, имеет следы нефтяного загрязнения и испорченное оперение, однако по всем признакам эти утки были вполне жизнеспособны.

Есть сведения о том, что нефть является сильным ядом для рыб, и от нее быстро погибают даже караси. Вместе с тем опубликованы данные эксперимента, при котором в мазут погружали форель, любительницу звонкой родниковой воды. После купания в густой жиже ее переносили в чистый водоем, где уже через минуту и она сама, и ее жабры полностью очищались. Никакого вредного действия «мазутной ванны» обнаружить не удалось. Это объясняют тем, что тело рыб, жаберные и ротовые полости покрыты слизью, отталкивающей нефтепродукты. Можно указать и на такой известный факт: нередко рыбы так долго игнорируют присутствие в воде нефти, что мясо их становится несъедобным, оно приобретает стойкий керосиновый запах.

Ученые многих стран установили, что в организмах ряда морских обитателей накапливаются вредные углеводороды, содержащиеся в нефти и ее продуктах. Среди них и канцерогенный, вызывающий рак, бенз(а)пирен. Экстракт подобного вещества, полученный из морских желудей и вспрыснутый мышам, вызвал образование подкожных сарком. Но, с другой стороны, обязательно ли источником углеводородов являются нефтепродукты? Установлено, скажем, что жир морских обитателей после их гибели может превращаться в углеводороды, а затем, по-видимому, он накапливается в теле тех животных, которые питаются этими остатками.

Подобные «разночтения» в науке о влиянии нефти на обитателей вод свидетельствуют не только о том, как сложны и мало изучены проблемы, с которыми столкнулось сейчас человечество, но и о том, что локальные, разрозненные наблюдения и исследования, проводившиеся до недавнего времени, не могут гарантировать надежность выводов.

Сегодня положение меняется. Ученые мира выполняют больше комплексных работ, круг изучаемых проблем расширяется. Укрепляется сотрудничество между научными учреждениями разных стран. Развиваются исследования и в Советском Союзе. Эксперименты над обитателями морей в условиях нефтяного загрязнения и наблюдения в природных условиях ведут специалисты Москвы и Новороссийска, Ленинграда и Мурманска, Украины, Грузии, Азербайджана, Дальнего Востока. Результаты этих работ позволяют лучше понимать порой противоречивые явления в жизни Мирового океана и делать правильные, важные для практики выводы. Скажем, современные расчеты убеждают: нефть поставляет в моря гораздо больше канцерогенов, чем их может образоваться там естественным путем. Следовательно, снять с нее вину никак нельзя.

Или вот проблема планктона — мелких растительных и животных организмов, обитающих в поверхностных слоях моря: они, используя солнечные лучи, вырабатывают главную массу кислорода и органических веществ, ими кормится множество мельчайших животных, которых затем поедают более крупные, а тех — рыбы. Возникает вопрос: не нанесет ли расширяющаяся зона загрязнения вред планктону? Это может сказаться на всей продуктивности моря.

В научной литературе бывали сообщения о том, что даже после катастрофических разливов нефти уловы планктона были обильны. И в связи с этим делался вывод: на планктон загрязнение почти не оказывает влияния. Более того, было замечено, что едва нефть попадает в воду, как микроскопические жители моря — нефтеокисляющие бактерии и простейшие — окружают жирные капельки и принимаются за трапезу. В результате под действием микроорганизмов морской воды, воздуха, солнца нефть через некоторое время исчезает. Происходит самоочищение моря.

— Оптимистичная картина, не правда ли? — невесело усмехается О. Г. Миронов, севастопольский ученый, доктор биологических наук, руководитель отдела морской санитарной гидробиологии Института биологии южных морей. — Исследования нашего института и других научных учреждений подтверждают, что в подобных сведениях всё — правда. Однако не вся правда.

Взять хотя бы самоочищение. Да, оно действительно происходит. Однако интенсивность этого процесса зависит от многих факторов. В частности, морские бактерии хорошо «работают» лишь в теплую пору года. Стоит температуре воды упасть ниже 5—10 градусов, как процесс бактериального разложения нефти почти прекращается. Море уже не в состоянии переработать нефть, она накапливается и приводит к хроническому загрязнению акватории. Особенно это заметно в северных морях, где разлитые нефтяные продукты могут сохраняться десятилетиями.

Впрочем, и при интенсивных процессах самоочищения нефть приносит морю немало бед. Скажем, на ее окисление расходуется много кислорода (для окисления одного литра нефти требуется столько кислорода, сколько его содержится в 400 000 литров воды), нехватка которого губительно сказывается на жизнедеятельности водных обитателей.

Но и в самых благоприятных условиях микроорганизмы не успевают, как правило, расправиться с масляными пятнами на воде. Часть нефти волны выбрасывают на берег, часть ее оседает на дне. Главное же, что некоторые компоненты нефти растворяются в воде, а этот раствор и содержит ядовитые для жителей моря вещества.

Что касается влияния загрязнений на планктон, то данные новейших исследований таковы. Большинство видов микроскопических водорослей, взятых из разных акваторий, находятся в угнетенном состоянии или погибают при концентрации нефти, которая сегодня встречается во многих гаванях и закрытых участках моря. Попадая же в сильно загрязненную воду, планктон отравляется за несколько часов и даже минут. Однако обнаружены и такие виды водорослей, которые «не обращают внимания» на нефтепродукты в течение многих дней. А один вид в загрязненной воде размножался… в десятки раз интенсивнее, чем в чистой. Но ведь выжившие организмы не могут заменить погибших в кормовых цепях моря! Это непоправимый ущерб.

Лабораторные опыты с зоопланктоном — веслоногими рачками и другими мелкими организмами, которые служат пищей для рыб, — показали, что все они в состоянии долго жить в воде, отравленной нефтепродуктами. Еще более устойчивы рыбы и обитатели дна — ракообразные, моллюски. Чтобы они погибли, нужны более высокие уровни загрязнения, чем те, которые обычны сейчас в морях. Правда, большого оптимизма это не вселяет, так как их личинки весьма чувствительны к нефти.

Еще одна очень важная проблема: каковы отдаленные последствия длительного пребывания обитателей моря в слабых концентрациях нефти? Пока вопрос остается открытым — для получения подобной информации, например, о белуге, необходимо вести наблюдения 250–300 лет, осетра — 150–200 лет, сазана — 50–70 лет. Впрочем, эту трудность можно в определенной мере преодолеть, если проследить, что происходит при медленном отравлении морских обитателей в различных их органах и тканях.

Именно подобные исследования проводятся уже несколько лет в Батуми, в Грузинском отделении Всесоюзного научного института рыбного хозяйства и океанологии.

В лаборатории водной токсикологии в десятках аквариумов, вода в которых приправлена нефтью, неделями и месяцами томятся черноморские рыбы, моллюски мидии, креветки. А потом они отправляются на «операционный стол». И обнаруживается неожиданное. Оказывается, даже сравнительно небольшие концентрации загрязнений (0,1–0,05 миллиграмма нефти на литр воды), которые, как считалось, не причиняют вреда рыбам, на самом деле вызывают изменение состава их крови. При длительном воздействии начинается перерождение печени.

Мидии, испокон веку фильтрующие воду морей и извлекающие из нее самые разнообразные отходы биологического «производства», казалось бы, равнодушны к нефтяной органике. Это подтверждали многочисленные наблюдения. Но стоило заглянуть внутрь организма этого моллюска, и выяснилось: после месячного пребывания в контакте с нефтью (концентрация — 0,5 миллиграмма на литр) у мидий, как и у рыб и креветок, происходят существенные нарушения углеводного обмена.

В особо бедственном положении оказываются развивающиеся организмы. Помещая оплодотворенную икру рыб в воду с весьма незначительной концентрацией нефтепродуктов (0,08—0,04 миллиграмма на литр), экспериментаторы фиксировали существенное учащение сердечных сокращений у зародыша. Вскоре часть икры погибала. А многие из личинок, все-таки вышедших из икры, оказывались уродами: у одних тело было резко изогнуто и не могло распрямиться, у других оно было закручено спиралью, порой в несколько оборотов. Но и тех мальков, которые выглядели здоровыми, ожидала печальная участь: всплывая после выклева, чтобы вдохнуть воздух, они наталкивались на поверхностную нефтяную пленку и, как правило, не выживали.

— Нефть — сильный токсикант, — обобщает результаты опытов заведующий лабораторией кандидат ветеринарных наук Н. Д. Мазманиди. — Мы установили, что клиническая картина отравления ею и нарушений обменных процессов однотипна у представителей разных классов морских животных. Это дает основание предполагать, что нефтепродукты могут оказывать примерно такое же действие и на млекопитающих, если попадут в их организм, например, с пищей. Кроме того, экспериментально подтверждено, что нефть — токсикант комбинированного действия: она влияет на физиологические процессы, вызывает патологические изменения в тканях и органах, нарушает работу ферментативного аппарата и нервной системы (следствие — параличи) и, наконец, является своего рода наркотиком для морских обитателей. Замечено, в частности, что животные — это более всего касается рыб, — всегда стремящиеся побыстрее уйти от контакта с нефтью, «хлебнув» маслянистой отравы, уже не могут покинуть токсическую зону.

Весьма интересна и важна проблема накопления канцерогенных углеводородов нефти в морских животных. Есть данные, что водные микроорганизмы могут расщеплять, делать безопасными многие из этих веществ. Но если канцерогены, попав в пищевой тракт, а затем в кровоток, скажем, моллюска, внедряются в жировую ткань, оседают там, то бактерии добраться до них не могут. В результате углеводороды долго сохраняются, накапливаются и, по-видимому, могут передаваться по пищевой цепи моря — от одного организма к другому. К работам в этой области батумские специалисты приступили совместно с учеными Института экспериментальной и клинической онкологии.

Исследования, выполненные в последнее время советскими научными учреждениями, позволяют не только внести ясность во многие вопросы жизни моря, но и определить опасные для различных организмов уровни загрязнений, предельно допустимые концентрации нефтепродуктов в морской воде, что в конечном счете будет способствовать предотвращению нежелательных изменений в жизни Мирового океана.

Актуальность этих работ подтверждают исследования, проводимые учеными Зоологического института Академии наук СССР.

— В течение нескольких лет мы изучаем распределение органического вещества в океанах планеты, — рассказывает руководитель лаборатории морских исследований кандидат биологических наук А. Н. Голиков. — И выяснили такой важный факт: умеренные широты Мирового океана являются в буквальном смысле слова кухней, которая готовит пищу для обитателей огромных водных пространств — практически для всей Арктики и Антарктики. Происходит следующее. Океаны в умеренных широтах весьма продуктивны в биологическом смысле. Здесь накапливается столько растительного вещества, что его не успевают поглощать местные животные. И огромное количество органики, растворенной в воде, выносится течениями в холодные, бедные пищей моря, поддерживая там жизнь микроорганизмов, зоопланктона, рыб и всех других крупных животных. Случись что с умеренными широтами, Арктика и Антарктика, весь Мировой океан катастрофически оскудеют. Но именно в умеренных широтах развивается наиболее интенсивная человеческая деятельность — промышленность, сельское хозяйство, мореходство. И именно здесь более всего загрязняется океан. Досконально изучить, к чему это ведет, — жизненно важная задача. Дело в том, что исследования по частным вопросам далеко не всегда отражают истинное положение дел. Вот пример.

Некоторое время назад мы изучали, попутно с другими темами, результаты не очень сильного нефтяного загрязнения в прибрежных водах Баренцева моря. Выяснилось, что часть водных организмов исчезла в этом районе, другие живут как ни в чем не бывало, а третьи существенно увеличили свою численность. Напрашивается вывод о том, что ничего уж очень плохого здесь не произошло, — ведь общая продуктивность моря, по-видимому, не уменьшилась.

Однако на самом деле это не так: изменение видового состава обитателей моря означает, что происходит разрушение биоценоза — сообщества самых разных организмов, которые за многие тысячелетия приспособились друг к другу и самым непосредственным образом зависят друг от друга. Выпадение из этого находящегося в зыбком равновесии сооружения отдельных, даже мало заметных блоков и деталей влечет за собой перестройку всей системы. А мы, к сожалению, еще не в состоянии судить, какие именно организмы окажутся после этого на верхних уровнях новой системы, го есть какие рыбы, ракообразные, птицы, млекопитающие (все то, что интересует человека с хозяйственной точки зрения) смогут существовать в возникающем теперь биоценозе.

— Наряду с узкими исследованиями сегодня остро необходимо развивать и обобщающие, теоретические работы, — поддерживает своего коллегу руководитель лаборатории пресноводной и экспериментальной гидробиологии профессор Г. Г. Винберг. — Я не специалист в области изучения жизни морей. Но думаю, многие процессы, происходящие в пресных водоемах, характерны или могут быть характерны в будущем и для океанов. А в пресных водоемах всего мира сейчас под влиянием веществ, поступающих сюда с промышленными и бытовыми стоками, из атмосферы, с полей, происходит заметное изменение типов и характера вод, биологического круговорота. И дело не только в загрязнении водоемов, то есть в том, что в них попадают яды. Не менее важную роль играют в этих процессах вещества полезные, удобряющие реки, пруды и озера. Водоемы становятся более «питательными», и начинается резкая перестройка биологических сообществ. Например, в одном из озер ФРГ (здесь наблюдения ведутся в течение нескольких десятилетий) исчезла четвертая часть обитавших ранее видов микроскопических водорослей.

Этот результат науке известен. А вот почему водоросли исчезли и к чему это приведет, мы пока не знаем. И подобное положение существует сейчас во многих областях биологии. Недавно принято решение о том, что гидрометеослужба нашей страны включает в свои наблюдения качество вод на всей территории Советского Союза. Очень важное, полезное решение, и все ученые его приветствуют. Но когда их попросили дать рекомендации, за чем надо следить гидрометеорологам, с помощью чего и каким образом, — ответить на этот вопрос наука оказалась неготовой. Нет обобщающих работ, слаба теория. А значит, нельзя уверенно указать путь, по которому надо идти в новых исследованиях.

В этой связи на первый план выдвигается такая научно-организационная проблема, как выбор рациональных направлений в исследованиях среды и изменений, происходящих в ней под воздействием человека. И главное внимание, считает профессор Г. Г. Винберг, должно быть уделено энергичному развитию экологии — науки, которая вбирает в себя и осмысливает во всех их взаимосвязях факты, добытые в самых разных отраслях знаний. Только такой синтезирующий подход позволит человечеству разумно использовать природные богатства, в том числе и Мирового океана.

Седьмой подвиг Геракла

Важными задачами десятой пятилетки, как указал XXV съезд КПСС, являются охрана окружающей среды, разработка технологических процессов, обеспечивающих уменьшение отходов и их максимальную утилизацию. Среди этих актуальных задач названо и развитие производства машин и оборудования для санитарной очистки городов.

…В сравнении с прославленными ленинградскими предприятиями этот завод… Впрочем, о каких сравнениях здесь можно говорить? Завод этот, расположившийся за далекой окраиной Ленинграда, и видом неказист, и ничем другим не знаменит— ни своей историей и традициями, ни масштабами производства и размерами, ни техническим совершенством оборудования, ни экономическими показателями, ни разнообразием выпускаемой продукции.

И тем не менее сюда, на это предприятие, тянется непрерывная череда «паломников». Здесь уже побывали делегации почти всех союзных республик и многих крупных городов страны, гости из США, Японии, Финляндии, Индии, Швеции, Италии.

За чем же приезжают гости? Что здесь можно посмотреть, что позаимствовать, чему научиться?

Традиций на этом заводе еще не успели накопить. Он построен в 1970 году, а в 1972-м достиг проектной мощности, в 1976-м перекрыл проектный уровень на десять процентов — вот и вся его история.

Масштабы и размеры предприятия? Занимает оно небольшой пятачок земли, весь штат — вместе со сторожами и вахтерами — 150 человек. Это-то при работе в три смены! Но, считает директор завода Игорь Кимович Матвеев, с производственной программой могла бы, в принципе, управиться и половина имеющихся людей. Избыток в штате объясняется тем, что завод — предприятие опытное, его работникам приходится тратить львиную долю времени на эксперименты, доводку действующего оборудования, создание новых узлов и механизмов, внедрение автоматики, строительство помещений. Пока идет освоение существующего производства, говорит Игорь Кимович, сооружается вторая очередь предприятия — еще такой же завод, и его обслуживание возьмут на себя те же люди, штат останется прежним.

Оборудование на заводе самое обычное, применяемое в разных отраслях промышленности не один десяток лет, — бункера, питатели, грейферные краны, ленточные транспортеры, магнитный сепаратор, цементные печи, грохота, шахтная мельница, циклон.

Экономические показатели предприятия для другого производства были бы позорны: тут подсчитывают одни убытки. В 1973 году — первом году работы на полную мощность — заводу потребовалось 350 тысяч рублей дотации. В 1975-м удалось принести убытку 200 тысяч рублей. Этим итогом на заводе гордятся, намекая, что московское предприятие сходного профиля «съело» вчетверо больше государственных средств.

Ну и, наконец, продукция. С конвейера сходит так называемый компост (попросту говоря — заменитель навоза) да спрессованные блоки черного металла (в основном, старые консервные банки), отправляемые на другие заводы на переплавку.

Так за чем едут сюда делегации из союзных республик и заморские гости? Чего ради вспомогательное оборудование для этого крошечного заводика — транспортную линию, связывающую его с окраиной Ленинграда, — изготавливают такие известные индустриальные гиганты, как объединения «Кировский завод», «Ижорский завод», «Большевик», завод имени Котлякова, завод подъемно-транспортного оборудования имени С. М. Кирова? Почему перспективами маленького предприятия занимаются Исполком Ленинградского Совета народных депутатов и несколько его управлений, Государственный комитет Совета Министров СССР по науке и технике, Академия коммунального хозяйства, московский институт «Гипрокоммунстрой», ленинградские — «Ленгипроинжпроект», ВНИИнефтехим, «Ленниигипрохим», рижский Институт физики Академии наук Латвийской ССР, а кроме того, комбинат «Сланцы», Свердловский завод эбонитовых изделий и так далее, и так далее?..

Все это происходит потому, что появление на свет этого завода, его все более эффективная работа — весьма важное событие и для Ленинграда, и для нашей страны, и для десятков других промышленно развитых стран. Ибо предприятие это (оно называется Заводом механизированной переработки бытовых отходов) превращает всевозможный хлам в добро, мусор — в товар. И сейчас, когда зарождается совершенно новая отрасль индустрии, которая должна освободить города и их окрестности от бытовых отбросов, успехи на этом пути, перспективы, впрочем, так же как и трудности, вызывают глубокий интерес специалистов и общественности.

Резонно спросить: что это за новость проблема удаления бытовых отходов? Сколько живут на Земле люди, такой проблемы не существовало, а теперь вдруг она обнаружилась, да еще оказалась такой острой, что для ее решения необходимо создать — ни много ни мало — целую отрасль индустрии. Ведь обходились прежде без нее?

И верно — обходились. Правда, нельзя сказать, что обходились наилучшим образом, так что нынешнее желание поставить на рациональную основу поддержание чистоты вокруг человеческого жилья и предприятий вполне оправдано. И еще. Если познакомиться с историей, обнаруживается, что проблема бытовых и производственных отходов не так уж нова, а в иные периоды она разрасталась до размеров катастрофических. Уже за много веков до нашей эры, когда и людей на Земле было чуть, и масштабы их хозяйствования были мизерные, трудности поддержания чистоты беспокоили древних греков — недаром они сложили и передавали из поколения в поколение легенду о царе Авгии.

Сын бога солнца Гелиоса Авгий получил от своего отца неисчислимые богатства, среди которых были стада, насчитывающие тысячи голов. Но Авгий в те времена не смог справиться с уборкой животноводческих помещений, и богатство обернулось для него бедой: царь прославился на всю Грецию своим невообразимо занавоженным скотным двором, а память об «авгиевых конюшнях» жива во всем цивилизованном мире вот уже несколько тысячелетий.

Ныне крупные поселения людей растут столь стремительно, коммунальное хозяйство приобретает такие масштабы, что городские власти весьма серьезно опасаются оказаться в положении чрезмерно богатого сына Гелиоса. Впрочем, авгиевы конюшни — мелочь в сравнении с «конюшнями» современных крупнейших городов.

Скажем, с московских улиц приходится удалять около одного миллиона трехсот тысяч тонн мусора в год. Но Москва в этом отношении совсем не чемпион среди мировых столиц. Лондон вывозит три миллиона тонн отходов, Токио — четыре с половиной, Нью-Йорк — около восьми миллионов тонн. Загрязняются окрестности и городов поменьше. Подсчитано, что каждый городской житель ФРГ и Италии выбрасывает ежегодно двести килограммов бумаги и пластика, металла и текстиля, кожи и резины. Каждый горожанин нашей страны спускает в мусоропровод или выбрасывает в мусорные баки в среднем триста пятьдесят килограммов бытовых отходов, а Люксембурга — четыреста. Все это, вместе взятое, образует буквально горы твердых бытовых отходов. В СССР, например, их ежегодно вывозят более тридцати миллионов тонн, в странах Западной Европы — около шестидесяти миллионов. Более всего сорят американцы: в США количество отходов составляет триста миллионов тонн ежегодно.

Но куда же девать эти горы бумаги, тряпок, консервных банок, пластмассовых бутылок? Этот вопрос тревожит власти многих городов. В ближайшем будущем ожидается, что проблема приобретет особую остроту. В связи с тем что в продажу поступает все больше фасованных продуктов и упакованных товаров, количество отходов постоянно растет. По подсчетам специалистов, общее количество мусора к 2000 году увеличится в два — два с половиной раза.

Вернемся на несколько минут к древним мифам и легендам. Приведение в порядок запущенного животноводческого хозяйства царя Авгия древние греки считали чрезвычайно сложной задачей, справиться с которой мог лишь величайший герой тех времен — Геракл. Именно ему поручили эту работу, а выполнение ее было расценено как удивительный подвиг, достойный памяти человечества. И подвиг сей зарегистрирован под номером седьмым в списке других героических свершений Геракла — таких, например, как уничтожение чудовищного Немейского льва и ужасной девятиголовой лернейской гидры, укрощение бешеного критского быка.

Но, совершая свой седьмой подвиг, Геракл, который запросто поддерживал на плечах небосвод и душил голыми руками львов, на этот раз не понадеялся на свою фантастическую силу, не стал орудовать совками, лопатами, вилами, как поступали все скотники и мусорщики, а схитрил и применил рационализацию. Он сделал пролом в стене, окружавшей скотный двор, и подвел сюда воду реки Алфей, которая смыла весь мусор.

Увы, выполняя задачи куда более грандиозные, последовать примеру Геракла мы не можем: никакая река, даже самая полноводная, не в состоянии справиться с отходами современного города — она захлебнется и погибнет. К примеру, если б ленинградцы вдруг вздумали валить городской мусор в Неву, ее русло в два-три года было бы перекрыто консервными банками, резиной, пластиком и битым стеклом. Поэтому нам не остается ничего другого, как, в основном, вручную грузить мусор в автомашины и вывозить его на свалки.

А что такое свалка? Это благоприятная среда для развития микробов и личинок насекомых. Вредоносные вещества, сконцентрированные здесь, разносятся ветром по округе, смываются в ручьи и реки дождями и весенними паводками, просачиваются в подземные воды. Это, кроме того, опасность пожаров, это десятки гектаров земли, занятых отбросами, это, наконец, огромные расходы на транспорт.

Геракл, совершавший свои подвиги вполне бескорыстно, берясь за седьмой подвиг, запросил немалую плату — одну десятую часть всех стад Авгия. Сколь ни велика цена, она вряд ли чрезмерна. Во всяком случае, по нынешним условиям. Скажем, Москва ежегодно оплачивает свою чистоту двадцатью гектарами земли в пригородах, отданных под свалки. В РСФСР территории, занятые отбросами, простираются на 8000 гектаров. Эти земли потеряны практически безвозвратно: мусор остается мусором многие десятки лет. Он не только вреден для нас, вообще для окружающей среды, но и «живуч». Поэтому территории даже старых, полностью обезвреженных в санитарном отношении свалок все равно нельзя использовать под строительство жилых домов — грунт не надежен. Здесь можно лишь устраивать газоны и скверы, сооружать спортплощадки, легкие склады и ангары. Если, конечно, предварительно позаботиться о доставке сюда из других мест подходящего слоя земли.

В отчаянной борьбе людей с мусором, со свалками, рождаются порой весьма причудливые решения? Недавно предложен способ подпочвенного сжигания бытовых отходов. На территории свалки пробивается скважина, в нее вводится топливная горелка. Азотистые газы воспламеняются и вызывают возгорание мусора. Подпочвенный слой выгорает в радиусе десятков и сотен метров, и освобожденная таким способом от мусора площадь становится пригодной под жилищное строительство. Однако контроль над искусственно вызываемым подземным пожаром весьма затруднен. В неожиданных местах возникают обширные провалы. Главное же, при этом способе неизбежны выбросы в атмосферу грандиозных количеств вредных газов.

В США бытовой мусор, не умещаясь на суше, захватывает водные территории: здесь под свалки используют старые, снятые с эксплуатации суда. Прессованные отходы поступают в трюмы стоящих на приколе кораблей. В море образуются настоящие мусорные «острова».

Японская фирма «Тезука-Косан» изготовляет из мусора прессованные строительные блоки, покрытые сверху жидким асфальтом. Другой метод: на блоки наносят пленки из пластика или быстро схватывающегося раствора высококачественного цемента. Эти стройматериалы рекомендуется использовать при строительстве дамб, плотин, волнорезов.

Однако такого рода технические решения только паллиатив. Свалки продолжают пожирать пригородные площади, ползут на сельскохозяйственные угодья. Мусор приходится возить все дальше и дальше. На его перевозку в Москве тратят каждый год свыше десяти миллионов рублей. Транспортные расходы берлинцев намного выше: они отправляют отходы по железной дороге на расстояние более ста километров от города.

Но как бы ни были высоки нынешние траты на чистоту, они будут возрастать год от года. Дело не только в выпадении из рационального использования земельных площадей и в удлинении транспортных маршрутов, по мере того как пригородные свалки переполняются. Открытые свалки опасны для здоровья людей, и поэтому возник вопрос об организации специально оборудованных, так называемых санитарных свалок. А это, применительно к крупным городам, опять-таки 10–20 гектаров земли, но уже покрытых асфальтом или бетоном, а также 10–20 миллионов рублей дополнительных расходов ежегодно. Такой путь уже испробовали в некоторых странах Западной Европы и, как говорится, не потянули. Сил и средств хватило только на то, чтобы обеспечить санитарными свалками лишь 10 процентов всей потребности.

И тем не менее защищать среду придется. И тратить на это деньги — тоже. В постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об усилении охраны природы и улучшении использования природных ресурсов» предусматривается приведение свалок в состояние, отвечающее санитарным правилам. В этом же постановлении намечено и строительство мусороперерабатывающих и мусоросжигательных заводов в крупных городах и в курортных зонах. Такой завод и построен под Ленинградом. Он поглощает пятую часть городского мусора.

С того момента как привезенный на автомобилях мусор попадает в приемные бункеры и направляется в путешествие по технологической цепочке, он перестает быть отбросом и хламом, а превращается в сырье — перерабатываемый материал. Из него прежде всего с помощью магнитного сепаратора добывают черный металл (две тысячи тонн в год!). Затем в огромных — 4 метра в диаметре и 60 метров в длину — вращающихся барабанах переоборудованных цементных печей начинается скрытая от глаз работа микроорганизмов. Они разлагают органическое вещество сырья и выделяют тепло, поднимая температуру в барабанах до семидесяти градусов. В результате болезнетворные микробы, личинки насекомых и другие организмы, представляющие опасность для здоровья человека, погибают. Трое суток длится этот процесс, и когда сырье, постепенно перемещаясь, достигнет выходного отверстия барабана, содержащаяся в мусоре органика (а это 65–70 процентов всей перерабатываемой массы) оказывается преобразованной в компост — высококачественное органическое удобрение.

Теперь полуфабрикат поступает на сито, где от компоста отделяются древесина, кожа, резина, пластмасса, цветные металлы. Эти компоненты сырья «не по зубам» микроскопическим «санитарам» и «технологам», обитающим в цементных печах, и идут в отход. Остальная же светло-коричневая чешуйчато-волокнистая масса направляется в шахтную мельницу и циклон, освобождается от измельченного стекла и наконец поступает на склад.

Впрочем, на ленинградском Заводе механизированной переработки бытовых отходов понятие «склад» имеет скорее теоретический, чем практический смысл: компост разбирают с конвейера — совхозы и колхозы, тепличные хозяйства покупают его нарасхват. Это ведь превосходное биотопливо. Двадцатисантиметровый слой компоста, заложенный под грунт теплиц, всю зиму обеспечивает теплом растения и позволяет получать около 40 килограммов огурцов с одного квадратного метра. «Перегоревший» компост — превосходное удобрение: в нем 65 процентов органики, 2 процента фосфора и калия, много азота, кальция, микроэлементов. 20 тонн этого удобрения повышают плодородную силу гектара так же, как 50 тонн торфа.

В 1976 году завод выпустил почти 70 тысяч тонн компоста. К концу десятой пятилетки мощность производства возрастет в два раза.

Все бы хорошо, да вот проблема. Почти третья часть всего сырья, поступающего на завод, не поддается переработке на компост, не превращается в товар. Многие десятки тысяч кубических метров резины, кожи, пластика, текстиля, древесины — это отходы производства. И их приходится по-прежнему вывозить на свалку. А ведь строительство подобных заводов ради того и затевалось, чтобы ликвидировать свалку как таковую!

Может быть, надо сжигать эти, как их называют специалисты, некомпостируемые материалы? В некоторых странах так и поступают. Там сжигают самый «первосортный» городской мусор… Если на выработку удобрений в Западной Европе идет всего лишь 3 процента твердых бытовых отходов, то в топку печей— 12 процентов (больше, чем даже на санитарные свалки).

Выработанное на мусоросжигательных заводах тепло — это ведь деньги. Следовательно, если технологические линии ленинградского Завода механизированной переработки бытовых отходов дополнить печами, в которых станут пылать древесина и кожа, резина и пластик, можно будет еще более снизить убыточность производства?

Однако, как показал анализ зарубежного опыта, такой способ получения энергии хорош, как говорится, не для всякого любителя. Чем больше тепла выработаешь, тем больше придется заплатить из своего собственного кармана. Оказывается, сжечь мусор — не простая техническая проблема. Необходимо сложное специальное оборудование. Надо постоянно бороться с коррозией узлов и деталей, закупоркой колосниковых решеток расплавленной стеклянной массой. Когда же все эти трудности удается преодолеть, обнаруживается, что главная задача — ликвидация отходов — опять-таки не решена. Мусор, неузнаваемо преображенный в топках, теперь вылетает в дымовую трубу, загрязняет атмосферу, отравляет окрестности в радиусе до нескольких десятков километров. Вряд ли такая «ликвидация» городских отходов лучше простых старых свалок.

Чтобы не превращать воздушный бассейн в свалку вредных газовых и аэрозольных выбросов, приходится к мусоросжигательному заводу пристраивать еще один завод — установку, очищающую дым от золы и пыли, от окислов серы и азота, соединений хлора и других веществ, ядовитых не только для человека и животных, но и для растений.

Одним словом, правильно налаженное мусоросжигание, действительно обезвреживающее бытовые отходы, а не выбрасывающее их в атмосферу, обходится так дорого, что расходы невозможно покрыть доходами от продажи полученного тепла. По данным Академии коммунального хозяйства, сжечь одну тонну мусора значит истратить 12 рублей и получить при этом энергии примерно на 4 рубля. Так что, если б ленинградцы расширили свое производство и стали с помощью самой передовой современной техники превращать заводские отходы в тепло, убытки предприятия возросли бы примерно вдвое.

Подобная «рационализация» признана нерациональной. И хотя нет в мире ни одного рентабельного мусороперерабатывающего или мусоросжигающего предприятия, специалисты города на Неве все же решили искать средства и методы, которые действительно помогли бы сделать подобного рода производство неубыточным.

Оригинальный путь подсказали ученые Всесоюзного научно-исследовательского института нефтехимических процессов. Коллектив института уже много лет работает над проблемой использования в химическом производстве керогена — органического вещества прибалтийских сланцев. Опыт, накопленный в этой области, оказался весьма полезным и при решении задачи, с которой столкнулся Завод механизированной переработки бытовых отходов.

Эксперименты показали, что городской мусор имеет такую же теплотворную способность, что и сланец. Это навело ученых на мысль: решая задачу утилизации смеси текстиля, древесины, пластмасс, резины и кожи, использовать те же самые приемы, то же исследовательское оборудование, которые давно опробованы в институте и широко применяются при изучении керогена. Такой подход позволил провести поисковые исследования, нащупать обнадеживающие пути переработки отходов завода и даже выдать ряд технологических рекомендаций в кратчайшие сроки.

Говорить подробно об этих исследованиях пока рано, они не закончены, но о наиболее общих выводах сказать необходимо.

Заводские отходы, подвергнутые пиролизу — высокотемпературному нагреву без доступа воздуха, превращаются в три ценных продукта: в твердый углеродистый остаток (его назвали пирокарбоном), горючий газ, состоящий в основном из водорода, метана и окиси углерода, и, наконец, в жидкую смолу.

Пирокарбон — мелкий черный порошок — не что иное как уголь, который можно использовать как низкосернистое топливо или в качестве сорбента, улавливающего определенные вещества из загрязненных растворов или газовых потоков. Но гораздо более рациональная область его применения — производство разнообразных полимерных и строительных материалов. Причем, заменяя дефицитное и дорогостоящее сырье, пирокарбон зачастую позволяет повысить производительность труда химиков, снизить стоимость изделий без ухудшения их качества.

Это уже не только лабораторные выводы. Большая партия некомпостируемых отходов была подвергнута пиролизу на одной из производственных установок комбината «Сланцы». Полученный при этом пирокарбон пущен в дело на нескольких химических предприятиях.

Сейчас на очереди — широкая проверка возможностей богатого углеродом черного порошка, проектирование и строительство на ленинградском Заводе механизированной переработки бытовых отходов нового производства — промышленной установки пиролиза. По предварительным подсчетам специалистов, она окупится в течение 12–15 месяцев. На ней можно будет перерабатывать в полезный продукт не только бытовые, но и любые органические отходы предприятий, а также, что особенно важно, старые автопокрышки, которым пока не удается найти применения.

Экономический эффект, который будет иметь завод, превращая некомпостируемые материалы в пирокарбон, по данным института ВНИИнефтехим, выразится суммой 5 миллионов рублей в год. Это без учета еще двух продуктов пиролиза — газа и смолы. А ведь они, в простейшем случае, могут быть использованы в качестве топлива. В дальнейшем же смола, утверждают ученые, послужит для получения ряда ценных химических веществ. Исследования в этом направлении уже ведутся.

Проблемами повышения рентабельности мусороперерабатывающего предприятия инженерам завода удалось заинтересовать и ученых Института физики Латвийской Академии наук. Сейчас рижане разрабатывают для ленинградцев установку, которая будет извлекать из отходов цветные металлы: алюминий, медь, бронзу. Это последний компонент сырья, улавливать который механическим способом до сих пор не удавалось.

Перспективы, открывающиеся перед крошечным ленинградским заводом сегодня, столь широки и обнадеживающи, что коллектив предприятия не колеблясь принял социалистическое обязательство: в десятой пятилетке превратить свое производство в безотходное и рентабельное.

И в этом как нельзя более ярко проявляется парадоксальность нынешней индустриальной ситуации. Крупнейшие, оснащенные совершенным и дорогостоящим оборудованием заводы, использующие ценнейшее, самого высшего качества сырье, значительную его часть выбрасывают в сточные и дымовые трубы, на свалку. При этом считается, что иначе — невозможно. Предприятие же, получающее для переработки одни отходы, и только их, уверенно держит курс на безотходную технологию.

И последнее о ленинградском Заводе механизированной переработки бытовых отходов, вернее, о его пневмотранспортной магистрали. Она должна помочь в решении еще одной проблемы, связанной с санитарной очисткой города.

При высокой культуре производства и наилучших экономических показателях завод сам по себе почти никак не влияет на важную статью городских расходов — транспортировку мусора. Сто пятьдесят автомашин должны курсировать между Ленинградом и заводом… Но если нельзя последовать примеру Геракла, применившего гидромеханизацию, заставившего речную воду исполнять должность санитара, то почему бы, решили ученые, в соответствии с современными возможностями не возложить выполнение трудной и грязной работы на реку воздушную? Такую идею и провели в жизнь специалисты институтов «Гипрокоммунстрой», «Ленгипроинжпроект», «Ленпроект», специальных конструкторских бюро «Транснефтьавтоматика», «Транспрогресс», управления «Спецтранс».

Между заводом и южной окраиной Ленинграда прокладываются две огромные трубы диаметром около 1200 миллиметров. Мусор, доставленный на городскую приемную станцию, попадает под мощный пресс, потом оказывается в цилиндрических вагонетках-контейнерах, которые под действием избыточного давления воздуха (всего в несколько десятых атмосферы), создаваемого компрессорами, отправляются в путешествие по трубе. Расстояние в 10,5 километра они пробегают за 20 минут. На конечной станции, которая расположена в заводском корпусе, вагонетки-контейнеры автоматически разгружаются и по трубе же отправляются назад, а мусор идет в переработку. Четыре поезда, состоящие из шести вагонеток каждый, могут перевозить ежегодно 500 тысяч кубических метров отходов, то есть полностью обеспечивают сырьем заводское производство.

Пневмотрасса не только принесет экономический эффект, исчисляемый сотнями тысяч рублей в год, но и будет способствовать улучшению санитарного состояния городских улиц, облегчит условия движения транспорта на южных ленинградских дорогах.

Но это только начало создания «сухой канализации» Ленинграда. Специалисты замышляют смонтировать в районе новостроек (в юго-западной части города) централизованную систему по сбору и транспортировке отходов непосредственно из домов.

От приемной вакуумной станции протянется сеть труб, к которым подключат мусоропроводы зданий микрорайона. Пыль и сор из каждой квартиры будут поглощаться этим централизованным «пылесосом» и увлекаться воздушным потоком по трубам со скоростью два десятка метров в секунду в накопители вакуумной станции. Здесь бытовые отходы превратятся под прессом в компактные брикеты и будут отправлены на завод. Возможно, этот свой последний путь они проделают уже не в вагонетках: специалисты исследуют сейчас вариант, при котором брикеты, предварительно замороженные, станут перемещаться по трубам пневмомагистрали подобно поршню в цилиндре. Это намного упростит систему, сделает ее более экономичной и надежной.

В дальнейшем, если первый опыт оправдает себя, мощные коммунальные «пылесосы» появятся и в других частях Ленинграда. Поднимутся новые мусороперерабатывающие предприятия. Широкое внедрение «сухой канализации» — это высвобождение тысяч людей, занятых тяжелым трудом, сотен и сотен мусоровозов, это улучшение санитарно-гигиенического состояния городских районов, это экономия больших денежных средств.

Пример ленинградцев увлек многих. Уже двадцать городов страны — Ташкент и Рига, Харьков и Баку, Тбилиси и Минск, Волгоград, Горький, Рязань, Смоленск — строят или проектируют подобные мусороперерабатывающие заводы.

Перед болевым порогом

Во Всесоюзном научно-исследовательском институте охраны труда ВЦСПС мне дали толстенную папку. На обложке одно слово: «Шум». Внутри сотни вырезок. Это — опубликованное лишь за последние два года в газетах и журналах Москвы, Ленинграда, Киева, Кемерова, Краснодара, Риги, Таллина, Николаева, Ташкента, Красноярска, Петрозаводска, Новосибирска, Смоленска, Приозерска — всего не перечислить. Просматриваю заголовки: «Шумовое нашествие», «Город просит тишины», «Спасите наши уши», «Шум — враг здоровья», «В защиту тишины», «Нужны звуковые фильтры», «Опасные децибелы», «Медленный убийца»…

Не слишком ли мрачно?

Вспоминалась заведующая одной из ленинградских прачечных. Узнав, что жители окрестных домов жалуются на свист, который стоит в воздухе, когда включают оборудование прачечной, она сердито сказала:

— Да, шумит вентиляция. Но мы работаем, не жалуемся. А им, видите ли, мешает! Не могут привыкнуть! Разнежились уж очень, сибаритствуют!

Она, видимо, знала, о чем говорит. Действительно, жители древнего греческого города Сибариса, прославившиеся любовью к комфорту и роскоши, запрещали на улицах громкие звуки, а жестянщиков и кузнецов вообще изгоняли за пределы, как мы теперь выражаемся, жилой застройки.

Не вздумали ли нынешние граждане Ленинграда, Сыктывкара или Одессы подражать обитателям Сибариса? Жить ведь мы теперь стали лучше, богаче, и может быть, не всегда разумны, умеренны в своих притязаниях на комфорт?

Возможно, это в какой-то мере и так. Но с другой стороны, если уж вспоминать историю, обнаружится, что давно и в разных странах шум считали вредоносным. Древние китайцы с помощью звуков казнили — мучили до смерти! — преступников. Враждебное отношение к шуму проявляли римляне: Юлий Цезарь призывал бороться с грохотом повозок, сатирик Ювенал возмущался бытовыми шумами в доходных домах.

Джеймс Уатт, выдающийся английский изобретатель, презрительно отзывался о невеждах, которые воображали, будто мощность паровой машины и шум от ее работы — одно и то же. А знаменитый немецкий микробиолог Роберт Кох писал, что когда-нибудь человечество будет вынуждено расправляться с шумом столь же решительно, как оно расправляется с холерой и чумой.

Так, может быть, нынешнее обостренное и, судя по газетным и журнальным вырезкам, массовое внимание к шумам — все-таки не сибаритство наших горожан, может быть, просто пришло то время, о котором говорил Кох?

Вот выводы ученых, работающих в области промышленной и бытовой акустики: за последние десять лет уровень шума в крупных городах увеличился на 10–12 децибел. Много это или мало? Децибел — единица измерения не слишком наглядная для неспециалиста. Проще сказать: за десятилетие громкость шума возросла более чем в два раза. Сегодня, например, на некоторых улицах Ленинграда уровень шума достигает 80 децибел, что значительно превышает норму.

Да что там 80 децибел! На шумовых картах (а к сегодняшнему дню изучена «география» шумов более чем в 20 крупных городах страны) бросаются в глаза яркие, густые пятна, обозначающие 90, 100 и даже 110 децибел. Остается не так уж много до болевого порога — 130 децибел, когда человек ощущает уже не звук, а боль, когда возможны непосредственные акустические травмы, когда после непродолжительного пребывания в таком грохоте гибнут подопытные животные и вянут растения.

Это — лишь уличные шумы. Они проникают в здания, расположенные вдоль транспортных магистралей. Но там есть и свой звуковой фон. Если это завод или фабрика, помещение «озвучивается» оборудованием, если жилой дом — то лифтами, хлопающими дверями, «поющими» водопроводными трубами, воющими пылесосами и полотерами, неумолкающей радиоаппаратурой, гудящими вентиляторами, стиральными машинами и кухонной техникой.

Шум становится средой обитания горожанина. Мы живем в нем. Он всюду, как воздух. Это обстоятельство дает свои результаты. Есть основание предполагать, что пристрастие нынешней молодежи включать «на всю катушку» транзисторы и магнитофоны связано с потерей остроты слуха. Вот еще пример. Мне рассказывали работники дома отдыха, расположенного на Карельском перешейке, как к ним приехала молодая ленинградка, переночевала в комнате с окнами в парк, а утром пришла к директору с жалобой: всю ночь не могла уснуть — деревья шумят, и попросила перевести ее в комнату, окна которой выходят в сторону шоссе. Ей пошли навстречу, и она была очень довольна, что может слышать привычный с детства гул моторов.

Возможно, надо и впрямь, как советует заведующая прачечной, всем нам привыкать к окружающему морю негармоничных звуков? Вот, правда, врачи, основываясь на современных исследованиях, утверждают, что «привычка» к шуму, если она у кого и вырабатывается, вредна и опасна: шум вызывает неврозы, сердечно-сосудистые болезни и даже заболевания желудочно-кишечного тракта. Между прочим, снижение остроты слуха не столь безобидно, как может показаться: с нарастанием глухоты снижается работоспособность.

Шум — одна из сложнейших и труднейших проблем нашего времени. Она имеет не только медицинский, но и множество других аспектов. И каждый требует пристального внимания общества. В нашей стране, где забота о благе людей — главная задача партии, борьба против загрязнения среды, в том числе и акустического, — государственная политика. С тех пор как Совет Министров СССР принял в 1973 году постановление «О мерах по снижению шума на промышленных предприятиях, в городах и других населенных пунктах» (кстати сказать, это первый в мире государственный акт такого значения), в исследование проблемы «звук и человек», в разработку средств против шума включились многие десятки научных учреждений, предприятия, общественные организации.

Далее всех продвинулись в наступлении на шум медицинские и санитарные подразделения. Определены последствия влияния акустических воздействий на организм человека, установлены предельно допустимые нормы уровня шума на улицах и в районах жилой застройки, в квартирах и в цехах, в учреждениях и больницах. Этим нормам в нашей стране — тоже впервые в мире! — придана сила закона. Решениями местных Советов во многих городах Союза обязанность следить за соблюдением допустимых уровней шума возложена на санитарную службу (особенно на улицах, во дворах и парках, в жилых домах и общественных местах) и на органы милиции.

Конструкторы и проектировщики разрабатывают «тихие» станки, машины и агрегаты, шумоглушители, звукоизолирующие стены, боксы, кожухи. Промышленность осваивает нешумящие (для деталей машин) и поглощающие звук материалы. Создан целый набор индивидуальных средств защиты от шума — разнообразные наушники, заглушки, звуковые фильтры. Архитекторы, планируя новые кварталы, стараются пустить транспортные потоки в обход жилых массивов, спрятать дома в акустическую тень — за земляные насыпи, валы зеленых насаждений, за здания-экраны — торговые и бытовые. Проектируются звукозащитные дома, стены и окна которых, обращенные к улице с интенсивным движением трамваев и автомашин, делаются особенно шумоупорными.

Во Всесоюзном научно-исследовательском институте охраны труда ВЦСПС разработан Государственный стандарт Союза ССР «Шум. Общие требования безопасности». Это только первый шаг на пути создания «технического законодательства», направленного на обуздание стихии шумов. На очереди — целые серии государственных и отраслевых стандартов. Рождение такой системы, регламентирующей с точки зрения сокращения шумов работу всех отраслей промышленности, транспорта, строительства в масштабах страны, — случай беспрецедентный в мировой практике.

Давно осознано, что шум — фактор экономический: он приносит ущерб производству и всему государству, причем весьма ощутимый. Но до сих пор не было надежных количественных оценок этого ущерба. Исследования, проведенные в нашей стране в последние годы, дали возможность определять потери от грохота достаточно точно — в процентах производительности труда, а следовательно, и в рублях. В Ленинграде прошло Всесоюзное научно-техническое совещание, посвященное нормированию и экономике в практике борьбы с шумом. Его участники наметили дальнейшие согласованные действия для наступления на шум.

Акустики убеждены, что конкретные цифры, характеризующие материальные потери предприятий от шума, заставят задуматься организаторов производства. И по-видимому, многие из них, не дожидаясь давления со стороны государственных органов, объявят в целях экономического выигрыша бескомпромиссную войну шуму. Вот, например, данные, полученные на Московском почтамте: каждый децибел сверх допустимой нормы снижает производительность труда работников связи на 1 процент. Подсчитано, что из-за шума мы теряем в промышленности 5 процентов трудовых ресурсов — 1 700000 человеко-дней. Это составляет примерно три с половиной миллиарда рублей в год. Вместе с тем снижение шума на 10 децибел дает через пять лет 100 рублей ежегодной дополнительной прибыли на каждого рабочего.

Но есть еще один аспект проблемы — моральный: культура поведения в быту, на людях, в цехе, на работе.

Посмотрите, какие любопытные результаты получены при опросе жителей Риги. На шум транспорта жалуются 9 процентов опрошенных, на бытовой шум в квартирах — 67 процентов. Примерно такая же картина и в Англии. Финские специалисты подтверждают: уличный шум — раздражитель весьма заурядный и стоит на восьмом месте после «песен» водопроводных труб, звуков передвигаемой мебели, детского плача, рева радиоприемников и телевизоров, которые буквально потрясают быт горожан.

Но как же так? Ведь измерения, проведенные в последние годы, убеждают: уличный, транспортный шум дает 70–80 процентов акустического половодья большого города. А на все остальное — производство, быт — падает лишь 20–30 процентов… Значит, те 80 процентов не так заметны, как эти 20? Оказывается, да.

Зловредный бытовой шум без малейших затрат и без промедления может быть снижен каждым из нас в несколько раз: ведь это мы шумим в своей квартире, на своей лестнице, в своем дворе, ничуть не думая о соседях. Шумим вовсе не потому, что злы и эгоистичны. Такова уж психологическая особенность: мы просто плохо слышим «свой» шум. Мы с детства привыкли, что всякая наша деятельность сопровождается стуком, скрипом, скрежетом. «Шумлю — значит, существую».

Этот психологический и физиологический фокус пытаются использовать ученые для борьбы с шумом. Идею подала летучая мышь. Она, как известно, ощупывает пространство с помощью природного звуколокатора. И в момент, когда она только начинает посылать звуковой сигнал, ее органы слуха автоматически «запираются» — иначе она оглушила бы себя. А что, если предупреждать органы слуха человека звуковым щелчком, который подается за несколько мгновений до того, как на него обрушится производственный грохот? Звуковой сигнализатор, испытанный в цехах «Электросилы», показал, что и человеческое ухо «запирается» и тем самым как бы ослабляет шум на 30 децибел!

Примерно таким же образом подготавливаются наши уши к шуму, который должен возникнуть вследствие нашей деятельности. Вот почему нам всегда нужно помнить, что мы производим шума гораздо больше, чем нам кажется.

Мы, жители больших городов, хотя и медленно, но приближаемся к болевому порогу. Исследования показывают: несмотря на многочисленные меры, принимаемые государством, несмотря на крупные затраты, уровень шума все-таки продолжает нарастать. По прогнозам ученых, он будет повышаться в ближайшее время в среднем на один децибел в год. Мы все, ради здоровья и блага которых начато грандиозное наступление на шум, можем и должны опровергнуть этот прогноз, изменить ход процесса. Все зависит от нас, от сознания ответственности за свои действия или свое бездействие.

Взрыв эволюции

В 40-х годах нашего столетия произошло событие, которое оценено как одно из величайших достижений человеческого разума. Я имею в виду открытие сульфамидных препаратов и особенно антибиотиков. В медицине наступила новая эпоха — врачи стали вести борьбу против микробов оружием, добытым в мире микробов (антибиотики вырабатываются, главным образом, почвенными микроорганизмами), и, как говорили в годы войны, вести борьбу во вражеском логове (появилась возможность широко воздействовать на возбудителей болезней непосредственно в среде их обитания).

Началось победное шествие медицины по «территориям», на которых раньше властвовали страшные заразные болезни. Под сокрушительными ударами новых лекарств капитулировал туберкулезный менингит — раньше он легко подавлял оборонительные действия человеческого организма и почти неминуемо убивал больного. Дрогнули полки возбудителей крупозной пневмонии, дизентерии, брюшного тифа, стрептококкового и стафилококкового сепсиса, других инфекционных болезней.

Во многих странах в кратчайшие сроки возникла промышленность антибиотиков. Были получены новые, особенно сильно действующие препараты. Больные и врачи вздохнули с облегчением. В атмосфере победных торжеств и всеобщей радости медицинские стратеги возвели антибиотики в ранг абсолютного оружия против ряда инфекций. Как вдруг…

С отдельных участков «фронта» — из больниц и клиник — стали поступать тревожные, непонятные, невероятные донесения, будто появились микробы, которые легко выдерживают удары новых препаратов, будто зарегистрированы факты, свидетельствующие об отсутствии эффективности или, по крайней мере, о недостаточной эффективности самых мощных антибиотических средств.

Для проверки этих панических сведений срочно была отряжена исследовательская инспекция, которая вскоре стала звать себе на подмогу всё новые и новые научные силы. Знакомясь с историями болезней и ведомостями медицинской статистики, производя посевы микробов на питательную среду и воздействуя потом на их колонии разными антибиотиками, пристально вглядываясь через микроскопы в жизнь обитателей микромира, инспекторы всех специальностей — инфекционисты, эпидемиологи, микробиологи, фармакологи, генетики — лишь недоуменно разводили руками. Этот жест означал: ситуация такова, что нужно собрать «военный совет». По всему миру прокатилась волна съездов, конференций, симпозиумов, совещаний, обсуждений в научной печати. Примерно к 25-летней годовщине эпохи антибиотиков были четко сформулированы первые результаты анализа обстановки на фронтах борьбы с инфекциями. В последующие годы они были уточнены и дополнены.

Произошло — и происходит — вот что. (Имея в виду важность и сложность проблемы, я буду излагать ее, стараясь не отходить слишком далеко от записей своих бесед с Оганесом Вагаршаковичем Барояном, академиком АМН СССР, директором Института эпидемиологии и микробиологии имени Н. Ф. Гамалеи, а также от формулировок его книги.

В последние годы у большинства микроорганизмов наблюдается устойчивость почти ко всем внедренным в практику антибиотикам. По ориентировочным данным, некоторые заболевания наиболее часто (около 80 процентов случаев) вызываются именно теми возбудителями, которые сегодня относятся к «абсолютному оружию» пренебрежительно. Кроме того, выявлены (главным образом в больницах — у больных и у персонала) такие микробы, которые устойчивы одновременно к трем, четырем, пяти и более антибиотикам. Больше того, появились даже так называемые антибиотикозависимые бактерии, которые не могут развиваться… без антибиотиков.

Вот некоторые цифры, характеризующие происходящее. В тридцатые годы от стафилококкового сепсиса погибало 80 процентов больных. В 1942–1944 годах под натиском пенициллина смертность снизилась до 28 процентов. Ко времени, когда микробы предприняли повсеместную контратаку, смертность повысилась до 53 процентов.

Ряд микроорганизмов, почему-то не запасшихся устойчивостью к антибиотикам, приобретает ее буквально на глазах. Например, «неуязвимые» формы кишечной палочки появляются в течение 48–96 часов от начала применения эффективных лечебных доз нового препарата.

В последние годы (тоже вследствие применения сильных антибиотиков) происходит постоянная смена возбудителей ряда инфекционных заболеваний. Например, пневмония, которая раньше вызывалась главным образом пневмококками, теперь встречается только в 7 процентах случаев, а в остальных 93 возбудителями этих заболеваний являются стафилококки, стрептококки, даже безобидная кишечная палочка и многие другие микробы. Все чаще врачи обнаруживают менингиты, порожденные не менингококками, а стафилококками, стрептококками и кишечными палочками, то есть микробами, которые ранее не имели никакого отношения к данным болезням. Это обстоятельство значительно осложняет действия врача: ему все труднее ставить диагноз и назначать правильное лечение.

Чтобы понять причину таких «чудес», присмотримся к образу жизни микробов.

Они ничтожны по размерам, примитивно устроены, слабы, но на протяжении многих тысячелетий ведут ожесточенную борьбу за существование с другими, гораздо более высокоразвитыми организмами. Многие микробы, с успехом выдержав все испытания естественного отбора, являются древнейшими жителями нашей планеты. Понятно: чтобы выжить, им пришлось запастись каким-то замечательным, универсальным оружием. Этим оружием является скорость размножения, если угодно — иной масштаб времени в сравнении с тем, который существует в нашем, «большом» мире.

При максимально благоприятных условиях микробы способны делиться через каждые 15–25 минут, то есть в среднем в течение одних суток происходит смена 70 поколений. Для того чтобы сменилось столько же человеческих поколений, необходимо около 1500 лет. Или другой пример. Средний промежуток между вспышками гриппа составляет в человеческих масштабах времени 2–4 года, в масштабах же смены поколений вируса гриппа этот срок равнозначен 100 тысячам лет.

Непреложный закон природы: каждый организм, хотя бы самую малость, отличается от другого. Это и дает возможность животным, растениям, микробам приспосабливаться к изменяющимся условиям существования, приобретать полезные свойства, органы и, в конечном счете, оберегать от вымирания свой вид.

Эволюционный механизм чрезвычайно прост и надежен. Вот схематический пример. Жизнь возникла в океане и долго развивалась там. Появилось множество водных животных и растений. И в конце концов в океане стало тесно, не хватало пищи, кислорода. Его обитатели массами гибли. Но не все: отдельные «новорожденные» отличались от своих родителей и братьев, например, тем, что имели способность дышать воздухом. Подобные отступления от нормы появлялись у некоторых организмов и раньше, когда в воде хватало и пищи и кислорода. Так как в тех условиях обладатели «новшества» никаких преимуществ не получали, они жили и умирали как все, а может быть и быстрее других, если новшество было обременительным. Иным дело стало в худые времена. Способность дышать воздухом позволяла, спасаясь от голода и удушья, выйти на сушу и сохранить жизнь себе и своему виду. А те соплеменники, которые не обладали нужными особенностями, вымирали.

Поселившиеся на суше передавали своему потомству — поколение за поколением — способность дышать воздухом. И биологический вид обретал полезное для него свойство, непрерывно порождая отклонения от новой «нормы», что гарантировало ему возможность в случае нужды снова сделать резкий поворот и уйти в сторону по дороге эволюции. Так некогда снова ушли в море сухопутные предки китов.

Ну, а уж коль этакие высокоинерционные массы могут делать (и по нескольку раз) столь резкие эволюционные повороты, то на что способны микробы? С их фантастическими скоростями размножения они ведь производят и фантастическое количество потомков, обладающих отклонениями от нормы. И среди этих миллионов отклонений, среди миллионов мутантов всегда найдутся такие, на которых мало действует, не действует или которым просто нравится стрептомицин, пенициллин, хлортетрациклин, левомицетин, эритромицин, олеандомицин в отдельности или даже все вместе взятые.

Но и это не все. Как выяснилось в последние годы, устойчивость к антибиотикам не обязательно является «врожденным» свойством микроорганизмов. Это свойство может передаваться с помощью генетических механизмов — упрощенно говоря, микробы способны в процессе общения друг с другом обмениваться генами устойчивости к данному лекарству. Это парадоксальное явление иначе и не назовешь, как эпидемией устойчивости среди возбудителей эпидемий!

Массовое применение антибиотиков, введение в практику новых мощных препаратов привели к быстрым и резким переменам условий существования в мире микроорганизмов и, как следствие, вызвали бурные процессы изменчивости, эволюции микробов.

С явлениями такого масштаба в биологии человечество еще не сталкивалось. И не случайно специалисты называют происходящее сегодня в микромире «эволюционным взрывом». Причин, способствовавших усилению «взрыва», несколько. Во-первых, частое употребление антибиотиков без крайней нужды. Во-вторых, когда сильный препарат действительно необходим, далеко не всегда правильно выбираются его разновидность, дозы, длительность лечения. В-третьих, широкое использование антибиотиков для немедицинских целей — в качестве стимуляторов роста в животноводстве, для стерилизации сырья и готовой продукции в пищевой промышленности, для борьбы с болезнями растений.

Изучение процесса «искусственной эволюции» микроорганизмов в настоящее время выдвигается на одно из первых мест. Ведь этот процесс затрагивает жизненно важные интересы всего человеческого общества.

Академик О. В. Бароян считает, что можно и нужно бороться против неразумного использования антибиотиков — это весьма наболевший вопрос: часть их все еще применяется без особой надобности. Определенный эффект может дать более быстрая разработка новых мощных антибиотиков, чтобы можно было подавлять наиболее приспособившихся микробов. Но рассчитывать на легкий успех, конечно, нельзя. О скорости приобретения антибиотической устойчивости кишечной палочкой уже говорилось. Вот еще пример: 99,7 процента штаммов стафилококков, выделенных от больных, оказались устойчивыми к эритромицину, который во время исследований был еще сравнительно новым препаратом. Следует подчеркнуть, что даже повсеместное рациональное применение антибиотиков теперь может лишь заглушить, но не прекратить начавшуюся уже «искусственную эволюцию» микроорганизмов. Поэтому нужны принципиально новые подходы и новые пути исследования. Их ищут генетики, эпидемиологи, микробиологи. В решении ряда вопросов слово будет, пожалуй, и за физиками, физико-химиками и химиками.

Ученые СССР, США, Японии уже получили некоторые обнадеживающие результаты. Выяснилось, в частности, что можно значительно снизить и даже вовсе снять феномен устойчивости к антибиотикам, если воздействовать на микробов различными химическими веществами. Однако, полагают исследователи, при разработке новой антимикробной тактики вряд ли удастся угнаться за изменчивостью микробов — наука всегда будет находиться перед уже совершившимися фактами, а человечество будет пребывать в роли обороняющегося, на которого «поверженный» противник наскакивает со всех сторон, бьет больно и неожиданно. Это, как известно, не самая лучшая боевая позиция. Чтобы поменяться ролями, иметь возможность предвидеть результаты того или иного вмешательства человека в естественный ход событий в мире микробов, инфекционисты считают необходимым призвать на помощь… математику.

Да, речь идет о моделировании явлений в стане микроорганизмов под влиянием тех или иных воздействий медицины. В математическую модель, обретающую жизнь в электронно-вычислительной машине, должен быть «включен» и организм человека, и коллективы людей — сфера циркуляции болезнетворных штаммов. Как писал советский ученый И. В. Давыдовский, инфекционная болезнь… это своеобразный процесс приспособления, заканчивающийся чаще всего созданием форм «симбиотических отношений», то есть мирным сосуществованием, а может быть, и взаимопомощью микробов и человека.

Комар-горожанин

Нечто похожее на эволюционный взрыв происходит и в мире насекомых. Энтомологи утверждают, что именно в этом мире природа добилась максимальных творческих успехов: она создала более миллиона видов удивительно совершенных существ — вдвое больше, чем всех других видов животных, вместе взятых.

Десять процентов этой шестиногой рати вредны: они уничтожают пищу, предназначенную нам. Ущерб, который песет человечество, колоссальный. Стая саранчи — весом до 20 тысяч тонн — за день пожирает столько пищи, сколько съедает двухсоттысячное стадо слонов или пять — семь миллионов человек.

Понятно, что с такими «нахлебниками» люди мирно ужиться не могли. Защищая свое достояние, человечество объявило своим врагам химическую войну. На производство смертоносных ядов оно бросило силу науки, мощь промышленности, авиацию.

Особенно энергичные и успешные действия предприняли американцы. Первое время каждый доллар, истраченный на эту битву, давал прибавку урожая на сумму в 10 и более долларов. А потом почему-то положение стало меняться. Если в начале нашего века потери сельского хозяйства США от вредителей равнялись одному миллиарду долларов, то, развернув тотальную войну против насекомых, затратив колоссальные средства (ежегодно более четырех миллиардов долларов), Америка стала недосчитываться части урожая, оцениваемой в 10 миллиардов долларов в год.

Столь оригинальный результат объясняется тем, что наряду с многочисленными победами над врагами, одерживались победы и над друзьями. Ослабленные отряды полезных насекомых, уничтожавших раньше вредителей, теперь не могли теснить их, как прежде. Да плюс к тому у врагов обнаружилась способность «привыкать» к ядам. Так что стоило где-либо чуть ослабить «химический пресс», как вредитель невероятно быстро размножался и принимался разбойничать в полях и садах.

Это бы еще полбеды. Но, вырвавшись из-под контроля отравленных теперь насекомых-хищников, стали злодействовать и те шестиногие, которые раньше заметного ущерба не приносили: список первостепенных вредителей в разгар химической войны увеличился на несколько десятков видов.

В последние годы, осознав тщетность старых приемов, наука взяла курс на разработку так называемого интегрального подхода, в котором должны оптимально сочетаться химические и биологические (мобилизация на борьбу с вредителями наших друзей — насекомых, микробов, птиц) методы. На этом пути много трудностей, однако важно то, что путь намечен.

Между тем остается еще немало таких областей, где неожиданные изменения в «поведении» насекомых, вызванные человеческой деятельностью, приносят немало ущерба и неудобств, но где еще не найдено надежное оружие защиты. Примером может служить событие, не замеченное одними и очень обеспокоившее других. Оно произошло осенью 1974 года.

Возвращаются в Ленинград дачники, туристы, любители побродить по лесам, пожить в палатках. И с удивлением обнаруживают в своих городских квартирах на редкость свирепых комаров. Присмотрятся — и на лестничных площадках их полным-полно. Что за наваждение? Ведь в конце лета и в лесу, и на болотах комаров и видно почти не было. А сейчас похолодало, дожди идут — откуда им взяться? Можно было бы еще как-то объяснить их появление на окраинах, в районах новостроек. Но ведь комары лихоимствуют и в центре города, откуда до ближайшего болота десять, а то и двадцать километров!

Заинтересовались случившимся и ученые Зоологического института АН СССР. И вот обследование лесных болот и ближайших к городу ручьев и речушек позади, взятые в плен комары «допрошены», вся их подноготная изучена.

— Появление в эту пору большого количества комаров на окраинах Ленинграда — явление небывалое, — говорит один из крупных специалистов в этой области науки профессор А. С. Мончадский. — «Расследование» происшествия дало удивительный результат: это вовсе не те комары, которым положено быть сейчас. Свирепствуют — и вовсе не только на окраинах города, но и в лесах, на болотах многих районов Северо-Запада — комары весенние. Те самые, хорошо всем знакомые, которые появляются, едва сойдет снег и пригреет солнце, — как раз тогда, когда мы отправляемся за подснежниками и ландышами.

— Как же, — спрашиваю, — они умудрились перепутать весну с осенью?

— Путаницы-то, вообще говоря, никакой нет. Просто сработал биологический механизм, защищающий этих крылатых разбойников от гибели в неблагоприятных условиях. Чтобы было понятно, о чем речь, несколько слов об образе жизни весенних комаров (их, между прочим, обитает в наших краях около двадцати разных видов). Самка комара, напившись крови — это обязательное условие появления потомства, — откладывает яички на почву возле луж, болот, озер — у самой поверхности воды. Яички «зреют» все лето, осень, зиму, и в них развиваются личинки. Эти личинки сидят в яичках и ждут благоприятных условий. Как только чуть потеплеет и весенние воды поднимутся до прошлогоднего уровня, личинки выходят из яиц, быстро завершают цикл развития и превращаются в комаров. Появляются они настолько рано, что в природе еще нет их естественных врагов — ни других насекомых, ни птиц. И они живут припеваючи. Это главная цель весенних комаров — появиться на свет в первые теплые дни.

Но в нынешнем году условия сложились для них неблагоприятно. Весна была ранней, почти без дождей. И далеко не все личинки смогли выйти из яичек — воды не было. Пролились дожди в избытке лишь во второй половине лета. Затопило сухие ложбинки, и комары, которые все это время терпеливо ждали, выплодились. А теперь торопятся насосаться крови, чтобы дать потомство. Если б не было дождей, многие из них дождались бы следующей весны. Таково замечательное приспособление для страхования вида от гибели.

— А что же делать жителям окраинных городских районов? Ведь из-за этих «замечательных» комариных приспособлений люди потеряли покой тогда, когда об этой опасности забыли и думать.

— Надо применять обычные средства — марлю на форточки, жидкости, отпугивающие насекомых, яды в виде аэрозолей. Конечно, мало удовольствия в том, что сейчас комары нападают на целые районы, но большой проблемы здесь нет. Похолодает, и кровососы исчезнут. А то, что они появились в необычное время, плохо для них самих: они не приспособлены к жизни осенью, поэтому массами гибнут. Они вряд ли успеют оставить жизнеспособное и обильное потомство, а значит, следующей весной их будет меньше. Куда более важная проблема — комары, которые донимают жителей в центре города.

— А разве это не те же самые?

— Конечно, нет. Это совсем другой вид — из так называемых летних комаров. А то, что они нападают на жителей центра города одновременно с атаками весеннего комара на окраинах, — так это простое совпадение. Весенние скоро исчезнут, а летние будут злодействовать и через месяц, и через два…

— В ноябре? В мороз?

— И даже в декабре, январе, феврале. Круглый год. Мороз для них не имеет никакого значения — зимой они предпочитают не вылетать наружу. Сидят в помещении.

— Но что же это за летние комары, которые живут зимой?

— Это один из двадцати — двадцати пяти летних видов. В просторечии его называют комаром обыкновенным. И вот его разновидность, особая раса (ее точное научное название — кулекс пипиенс молестус), приспосабливается к жизни в городских условиях. Как именно? Во-первых, эта раса может размножаться на протяжении всего года — в сырых подвалах, водяных баках и бочках на чердаках, где температура всегда плюсовал. Во-вторых, личинка комара-горожанина способна жить в очень грязной воде, в которой ее дикие собратья неминуемо погибли бы. Далее: для брачного полета обыкновенным кровососам требуется простор, а те, которые живут в домах, обходятся небольшим пространством. И, наконец, городские комары, вопреки непременному правилу своего племени, могут откладывать яйца (речь идет о самой первой кладке), даже не отведав крови — им достаточно тех питательных веществ, которые накопила личинка в густой воде подвалов и чердаков.

Городские комары — явление не такое уж новое. В Ленинграде их замечали и до войны, в Москве — еще раньше. В некоторые годы излюбленным местом размножения этой расы становится столичное и ленинградское метро — ведь достаточно небольшой лужицы, чтобы в течение двух недель в ней вывелись крылатые кровососы.

Комар-горожанин распространен по всей Европе, в некоторых местах за ее пределами и у нас в Сибири. Только на Дальнем Востоке его нет. Но там есть его «заместитель», который сейчас стал привыкать к городской жизни.

Вообще же эта проблема — и в научном, и в практическом смысле — мирового масштаба. Развитие цивилизации, рост городов дали толчок эволюции комаров. На наших глазах рождается особая разновидность насекомых, которая энергично осваивает необычные для нее условия существования. Как полагают некоторые специалисты, городская раса может превратиться в новый вид, который, возможно, будет способен жить только рядом с человеком. Уже сейчас замечено, что в более старых городах, например в Париже, «домашние» комары ушли дальше в своем развитии, более отличаются от своего дикого предка. В сравнительно молодых городах, таких как Ленинград, этот процесс еще не зашел так далеко, тем более что нашего комара-горожанина на эволюционном пути постоянно «одергивает» лесной предок, живущий по соседству: он залетает в город, скрещивается с домашним и лишает потомство некоторых приобретенных в подвалах признаков и особенностей.

Одним словом, явления, происходящие в комарином царстве, в том числе и у городских его «подданных», сложны и пока мало изучены. Ученые только сейчас стали понемножку докапываться до сути наблюдаемых явлений.

— Знает ли современная наука пути борьбы с комарами?

— Если говорить о городской расе, то здесь все довольно просто. Надо осушить подвалы, убрать с чердаков бочки и другие емкости с водой — комаров не будет. Но осуществить эти простые мероприятия трудно: бочки с водой предназначены для борьбы с пожарами, а добиться, чтобы все подвалы были сухими в условиях Ленинграда (высокий уровень грунтовых вод), — задача весьма дорогостоящая. Наконец, яды. Они сильно действуют, но их надо применять очень осторожно: это такое оружие, которое одним концом бьет по комару, другим — по человеку.

В санитарной службе Ленинграда и многих других наших городов работают квалифицированные, опытные энтомологи. Они много делают, чтобы остановить наступление комара-горожанина, но не всегда могут добиться нужного результата. Ведь достаточно, чтобы в подвале или на чердаке осталась в живых одна оплодотворенная самка, как все начинается сызнова. Она живет в среднем полтора месяца и успевает три-четыре раза отложить яйца. Чтобы держать комаров на грани уничтожения, нужна систематическая, организованная борьба в масштабах всего города. Хочу подчеркнуть — систематическая, потому что летом из лесов и болот прилетят новые, и они, можно не сомневаться, очень скоро дадут приспособленную к подвалам расу.

Естественно, возникает вопрос: а не ударить ли по диким? Нет ли радикального средства против этой зловредной мелюзги? Не будем сейчас касаться той проблемы, что в природе все взаимосвязано, и выпадение из этой гармоничной системы такого заметного звена, как комары, может отрицательно сказаться на многих других живых организмах (например, молодь рыб лишится корма).

Допустим, этой проблемы не существует. Но даже если мы обрушим на комаров все имеющиеся в нашем распоряжении средства, мы вряд ли покончим с ними. Теоретически, используя мощь современной науки и техники, уничтожить комаров полностью, по-видимому, можно. Но потребуются фантастические затраты. Что же касается практических возможностей… За все время существования человечества люди не смогли истребить до конца ни одного вида вредных насекомых. Пока «удавалось» уничтожить лишь некоторые виды полезных животных…

Сейчас существуют приемы, которые дают возможность искоренить комаров на более или менее значительной территории. Но чтобы она на следующий год не была заселена пришельцами из окрестных местностей, необходимо постоянно держать круговую оборону: защитить свободную от комаров территорию мощным барьером — кольцом шириной в пять-шесть, а может быть и больше, километров, на котором непрерывно вести осушение, химическое опрыскивание и другие мероприятия. Но гарантии успеха нет. Ведь комары в наш век путешествуют в автомобилях, поездах, самолетах. А, как уже говорилось, достаточно приехать одной оплодотворенной самке… В Бразилию завезли как-то из Африки одного малярийного комара, лотом много лет не знали, как с ним разделаться…

Такова общая ситуация. Если же говорить о частностях, то здесь есть и достижения, и нерешенные вопросы. О ядах я уже упоминал — оружие обоюдоострое. Биологические методы борьбы весьма перспективны. Но они так сложны, что в мире пока очень мало специалистов, способных владеть ими. Кроме того, эти методы пока не используются на практике. Наиболее интересные в нашей стране работы ведутся в Зоологическом институте Академии наук Казахской ССР. Там небезуспешно ищут возбудителей массовых болезней комаров. Нащупали одно «перспективное заболевание», вызываемое микроскопическим грибком. Там же работают с маленькой рыбкой, старательно пожирающей личинок. Если она оправдает надежды, это будет большое подспорье в борьбе с кровососами.

О физических методах борьбы одно время говорили очень много. Сейчас не говорят. Не случайно. Прошел период легкомысленных надежд и необоснованных восторгов. В пору расцвета физики некоторым ученым казалось, что эта наука может все. И уж тем более справиться с комарами. Ведь все выглядело очень просто и заманчиво. Самцы комаров издают своими крыльями звук, который привлекает самок. Следовательно, если его воспроизвести каким-либо аппаратом, самки со всей округи слетятся и их можно будет уничтожить.

Я сам увлекался этой идеей и участвовал в ее разработке. Мы вживляли самкам в мозг электроды, чтобы узнать, что именно они слышат. Проводили киносъемки полета комаров со скоростью двадцать тысяч кадров в секунду. Кое-что удалось выяснить. Например, что комариха воспринимает очень узкий диапазон частот. Малейшее отклонение — она уже ничего не слышит. И у каждого вида комаров диапазон слышимости свой собственный. Количество же видов, одновременно нападающих на человека в том или ином месте, достигает двадцати пяти — тридцати. Следовательно, чтобы всех их переловить, надо иметь 25–30 специальных аппаратов, имитирующих писк всех присутствующих в данной местности и в данный момент комаров. А точно определить параметры этого писка чрезвычайно сложно. Прежде всего потому, что существующие средства исследования слишком грубы. Скажем, комары не выдерживают скоростной киносъемки — гибнут через несколько секунд (для съемки нужно сильное освещение). Попутно мы выяснили, что поляризованный свет очень привлекает комаров, как и других насекомых. Следовательно, можно разработать метод быстрого вылавливания всего, что летает. Интересно, но практического значения не имеет: выловим и полезных насекомых. Главный же вывод заключается в том, что современной физике, технике и биологии еще надо изрядно поработать, чтобы вступить в сражение с комарами.

Коротко говоря, комаров потеснить можно. Но это очень не легко. Предстоят длительные, сложные и масштабные исследования в разных направлениях, но их необходимо энергично развивать.