В ноябре 95-го, после месяца напряженной работы над текстами Лукреция решила разбавить свой литературный труд детскими воспоминаниями. Пятьдесят первый год. Семилетняя девочка получила в подарок… папу! Он вернулся с войны не после победы, как все воевавшие. А на шесть лет позже, и впервые увидел дочку в ее седьмой день рождения. Безумное от счастья лицо матери, шумная компания знакомых и незнакомых ей людей, приехавших повидаться со «Смирным» — псевдоним отца. Луша не могла отлепиться от высокого мужчины с густой вьющейся шевелюрой, и только через несколько часов застолья поняла, что отец и его друзья-однополчане говорят о совсем другой войне. Год победы для этих людей был 49-й, бомбу называли Матреной, отца — «матрёным американцем», а самый главный свой орден он получил за добытую документацию по разработке Матрены и вербовке нужных людей в далекой стране.

Отца дважды арестовывали при дочери. Первый раз — в пятьдесят третьем, когда Круглов сменил Берию и объединил в одну структуру МВД и Госбезопасность. Второй — в шестидесятом и опять при смене теперь уже руководителей КГБ. Дважды она напряженно, сквозь дрожащие линзы слез, высматривала его прощальную ладонь за стеклом черной машины в соснах.

– Матрёный… задумчиво произнесла Аглая. — Не матёрый и не матерный… Дедушка всегда говорил важное, — она насупила брови и изобразила басом: — «Морковь содержит витамин А и каротин. Ее нужно есть с рыбьим жиром, иначе полезное не усвоится».

— Лайка, не топчись сзади и прекрати читать с экрана, — отмахнулась Лукреция. — Можешь просмотреть страницы из принтера.

Аглая отошла от матери, сидящей в пижаме за компьютером. Побродила по комнате с незаправленой кроватью и полной пепельницей на полу, потянулась у окна, порозовев лицом от утреннего солнца, а потом так напряженно посмотрела на Лукрецию, что та с досадой откатилась в кресле от стола.

— Ну что еще?!

— Еще он говорил, что гениальность от безумия отличается только известностью.

— Ерунда!.. — покачала головой Лукреция. — Зачем ему это говорить маленькой девочке?

— Я нарисовала корову. Синюю, с крыльями, куриными ногами и двумя грудями, как у женщины. Ты сказала, что это «безумная галлюцинация, а не корова», а дедушка тогда сказал, что только известность отличает…

— Да-да-да!.. — остановила ее Лукреция. — Вспомнила. Он всегда говорил что-то мудрое, и рисунок этот повесил на стену у себя в кабинете, и подпись там твоя была — «карова », почему я, собственно и завелась. Что ты хочешь сказать, говори конкретно!

— Я обязательно стану известной, — объявила Аглая.

Лукреция с трех часов ночи сидела за компьютером, записывая свои детские воспоминания. От усталости и нервического возбуждения ее слегка подташнивало, текст шел трудно, без азарта, заявление дочери ввело Смирновскую в длительный ступор, закончившийся продолжительным зевком. Уставившись перед собой прослезившимися после зевка глазами, она уточнила:

— Хочешь сказать, что ты — гений?

— Просто я помню другого дедушку Данилу, не такого, как ты описываешь, — тактично заметила Аглая. — Он много пил, а пьяным говорил на разных языках. Меня это восхищало.

— В два года он забрал тебя к себе, не позволил отдать в ясли. Я дочку свою толком-то узнала только семилетней, после его смерти. Кстати, о пьянстве!.. — встрепенулась Лукреция. — Попроси Тусю принести мне кофе и рюмку коньяка. Я сносно владею шестью языками, не считая русского. Плюс жизненный опыт. А ты — дурочка, которая живую корову первый раз увидела в двенадцать лет. Твоя ценность именно в недоразвитости ума. Известность, конечно, может свалиться на человека внезапно, из-за прихоти судьбы. Например, рисунок синей коровы с куриными лапами попадется на глаза замороченному кокаином издателю глянца, и он поместит его на первой странице своего каталога как символ эпохи абсурда. Подожди, запишу… удачное определение, тебе не кажется? «Замороченный кокаином издатель глянца», а?

— Не кажется, — замотала головой Аглая. — И корова моя была не символом, а отображением, так дедушка говорил.

— Ладно, хватит о коровах. Представь, что ты, уж не знаю каким способом — это из области фантастики — уговоришь известного фотографа снять тебя голой для мужского журнала и станешь «мисс какой-то месяц», и от желающих подписать с тобой контракт на участие в рекламе зубной пасты или прокладок не будет отбоя. На секунду представим, что это возможно, только на секунду! И что? Ты станешь известной в определенных кругах, но останешься той же дурочкой! В чем тут гениальность, я тебя спрашиваю? Одно безумие! И где мой кофе?.. Где Туся?

Она решительно направилась вниз. Туси нигде не было, а в кухонном шкафу не оказалось кофе. Банка для хранения зерен тоже была пустой. Растворимый Лукреция за кофе не считала, поэтому начала рыться в столах, шурша пакетами и надеясь на забытый запас. В узком пенале рядом с мойкой под стопкой полиэтиленовых пакетов, заботливо сложенных для повторного употребления, она обнаружила скандальный мужской журнал с обнаженной девушкой на обложке.

Лукреция Даниловна села на пол, расставив ноги в стороны, и замерла в прострации. Она потерялась в это мгновение до обморока, настолько несоразмерны друг с другом оказались реальность — кухонный стол, чайник на плите, резиновые перчатки Туси, забытые на краю раковины, и жестокая фантастика — фото обнаженной Лайки именно там, где она сама только что придумала как пример неосуществимый и дикий. Смирновская почувствовала себя в западне и остро осознала постоянный страх дочери перед мыслями и словами — нельзя говорить, нельзя думать, кто-то обязательно подслушает и обыграет с издевкой всемогущества!

Обессилевшая от шока Лукреция попыталась подняться, для чего сначала стала на четвереньки, да и замерла так в озарении:

— Тотальная слежка!.. — прошептала она. — На уровне клеточного строения мозга…

Перед ее лицом появились изящные женские ботинки на каблуках. Лукреция задрала голову. Туся с бумажным пакетиком в руке испуганно застыла перед стоящей на четвереньках хозяйкой. От пакетика пахло счастьем и ветром с раскаленных песков. Лукреция завалилась набок и села.

— Кофе… кончился, — тихо объяснила Туся, стараясь не смотреть на валяющийся журнал. — Я тут… недалеко, на машине — до придорожного кафе.

— Ты это видела? — Лукреция кивнула на журнал.

— Видела…

— И как это понимать? Рассказывай.

— Что рассказывать? — шепотом спросила Туся, отступая к столу.

— Откуда это взялось в моей кухне?! — закричала Лукреция.

— Луша, ты только не заводись, это ерунда, честное слово…

— Откуда?!

— Из почтового ящика. Пришло на мой адрес. Я собиралась тебе сказать…

В столовую вошла Аглая, подняла журнал, равнодушно мазнула взглядом по своему изображению и спросила: — Что вы решили? Чек или контракт?