В феврале 1996 года Лукреция была в Москве по делам и заехала вечером в квартиру. Открыла дверь своими ключами. Осмотрелась. В комнатах — казарменная чистота и порядок. Решила перекусить, но по дороге в кухню увидела приоткрытую дверь отцовского кабинета. Смирновская задохнулась от негодования, осторожно толкнула дверь от себя и с ужасом нащупала на стене выключатель.

После осмотра она позвонила Тусе предупредить, что задержится, убрала свою одежду и обувь из прихожей, погасила свет и села ждать в темноте.

Антон Раков открыл входную дверь в половине одиннадцатого. Этим вечером он изрядно выпил, поэтому не сразу нашарил выключатель в прихожей, а разуваясь, чертыхался, теряя равновесие. Увидев вдруг возникшую перед ним тещу, Антон растянул рот в приветственной улыбке и получил по этой улыбке так сильно, что ударился затылком в стену, на несколько секунд потеряв сознание. Лукреция успела за эти секунды в гневе пройтись по коридору к кухне и обратно, и была завалена подсечкой зятя при попытке продолжить наказание.

Она открыла глаза после падения и обнаружила себя в кресле связанной, с заклеенным пластырем ртом. Руки заведены под коленки и обмотаны полотенцем, щиколотки связаны шарфом зятя. Был слышен шум воды из ванной, потом Раков вошел в комнату в… ее итальянском махровом халате!.. и начал остервенело вытирать голову перед креслом с тещей. Лукреция отвернула лицо от брызг.

Наконец, лейтенант убрал полотенце, присел перед нею и спросил, плохо управляя нижней губой с кровоподтеком:

— Вы будете кричать, если я уберу пластырь?

Лукреция молчала и не шевелилась.

— Тогда я сегодня не узнаю, за что получил по морде, — поднялся Раков. — Спать будете в кресле, или отнести на кровать?

Лукреция дернула связанными ногами, пытаясь его достать.

— Понятно — в кресле… — кивнул Раков. — Тогда — спокойной ночи, я иду есть и смотреть ужастик, хотя против вас, конечно, никакой ужастик…

Женщина в кресле подняла голову и посмотрела на него с интересом. Ракову стало стыдно.

— Извините, — решился он и быстрым движением отодрал лейкопластырь.

Лукреция даже не дернулась, только вздохнула глубоко, когда разлепила губы.

— Ты сломал замок, залез в комнату моего отца и рылся в его вещах. Что ты искал?

Раков опешил, всмотрелся в женщину с недоверием и вышел. Лукреция слышала, как он осматривает сломанный замок — лязгнул язычок. Как ходит в кабинете, задвигает ящик письменного стола… Вернулся лейтенант сильно задумчивым и сразу… полез в ее сумку!

— Что-нибудь болит? — спросил он при этом. — Вы завалились со страшным грохотом, ничего не сломали?

Лукреция, закипая, собралась обложить его как следует, но заметила, что зять достал ее папиросы. Он раскурил одну, протянул к лицу женщины. Лукреция, подумав, захватила папиросу зубами и затянулась. Раков подвинул стул, сел рядом.

— Глупо, — сказал он. — Глупо вы себя ведете и беспомощно. Неужели я тоже к шестидесяти годам так отупею?..

— Мне пятьдесят, — процедила сквозь зубы Смирновская.

— Да?.. — утрированно удивился Раков, стараясь не улыбаться — больно. — И что у вас получается? Что я, имея на своей связке ключ от запретной комнаты, ломаю в двери замок?

Лукреция подалась вперед, Антон забрал у нее изо рта папиросу.

— Инсценировка постороннего присутствия, — сказала она.

— Понятно, — кивнул Раков. — Я потрошу шкаф, раскидываю ящики письменного стола, вскрываю сейф… Чтобы найти — что? Что пропало, Лукреция Даниловна?

— Наградной пистолет отца.

Раков вскочил, опрокинув стул.

— Вы хранили в этой квартире оружие?..

— Я хранила его в сейфе! — крикнула Смирновская.

Антон подошел к телефону и снял трубку, «затаптывая» папиросу в пепельнице.

— Кому ты звонишь? — спросила Смирновская.

— В милицию.

— Идиот!..

— Это точно. Но я хочу, чтобы все было по закону. Пусть оформляют нападение, взлом и кражу оружия.

— Нападение? — уточнила Лукреция.

— Вы на меня напали. Результат, так сказать, на лице, а у вас ссадины на костяшках правой руки. Алло! Милиция? Хорошо, я подожду.

— Прекрати меня позорить, положи трубку и развяжи руки — затекли! — приказала Лукреция.

— Развяжу, как только примут мой вызов.

Подъехавший наряд оформлял кражу со взломом почти два часа. Старший в опергруппе — лейтенант милиции — дважды звонил своему начальству. Первый раз, когда узнал, кому принадлежал пропавший наградной пистолет «вальтер ППК». Генералу Смирновскому. На просьбу описать оружие хозяйка квартиры снисходительно заметила:

— Любимая модель Джеймса Бонда.

Потом вспомнила о металлической пластинке с дарственной надписью.

Второй раз оперативник связался с начальством, чтобы посоветоваться относительно жалобы на рукоприкладство дочери генерала — ее зять настаивал на составлении протокола, обещая завтра же представить из поликлиники справку о побоях. Сама генеральская дочка — представительная надменная дама — требовала, чтобы ее немедленно посадили за насилие над зятем на пятнадцать суток и непременно — в карцер.

— Мне нравится сидеть… то есть, лежать в карцере, — уверяла она.

Лейтенанта нервировали куски яркого махрового халата на полу в коридоре. Было в этих тряпках что-то странное, неуместное в ситуации с похищением оружия. Когда эксперты закончили снимать отпечатки, а фотограф — фотографировать, лейтенант спросил, кто разрезал халат на куски.

— Я, — кивнула Смирновская. — Это мой халат.

— Зачем? — с досадой уточнил лейтенант, чувствуя, что этим вопросом только усугубит абсурдность ситуации.

Неопределенно махнув перед собой рукой с погасшей папиросой, женщина ответила:

— Он был на зяте!