Измайлово: «Как знаменита была когда-то эта вотчина!»
В тяжелом, кроваво-красном 1918 году, еще находясь в Москве, Иван Бунин записал:
«В жаркий день, в конце апреля, ходил в село Измайлово, вотчину царя Алексея Михайловича.
Выйдя за город, не знал, какой дорогой идти. Встречный мужик сказал: «Это, должно быть, туда, где церьква с синим кумполом».
Шел еще долго, очень устал. Но весна, тепло, радость, – было удивительно хорошо. Увидал, наконец, древний собор, с зелеными главами, которые мужик назвал синими, – как часто называют мужики зеленое синим, – увидал весенний сквозной лес, а в лесу стены, древнюю башню, ворота и храм Иоасафа, нежно сиявший в небе среди голых деревьев позолотой, узорами, зеленью глав, – в небе, которое было особенно прекрасно от кое-где стоявших в нем синих и лазурных облаков…
Теперь тут казармы имени Баумана. Идут какие-то перестройки, что-то ломают внутри теремов, из которых вырываются порой клубы известковой пыли. В храме тоже ломают. Окна пусты, рамы в них выдраны, пол завален и мусором, и этими рамами, и битым стеклом. Золотой иконостас кое-где зияет дырами – вынуты некоторые иконы. Когда я вошел, воробьи ливнем взвились с полу, с мусора, и усыпали иконостас по дырам и по выступам риз над ликами святых… А как знаменита была когда-то эта вотчина!»
Последнюю фразу Бунина мы вынесли в название и вот почему: сегодня, спустя четыре века с того исторического дня, когда первый самодержец из династии Романовых вступил на царский престол, нам остается лишь по крупицам воссоздавать образ Измайлова, ставшего в буквальном смысле колыбелью последней монархии России. Здесь возмужали Михаил Федорович и Алексей Михайлович, а Петр, совсем еще юный и невеликий, учился управлять найденным в местном амбаре ботиком. Анна Иоанновна собирала в Измайлове своих министров, а Елизавета Петровна охотилась в близлежащих лесных кущах. А внук Екатерины II, Николай I, основал здесь военную богадельню для ветеранов-участников Отечественной войны 1812 года…
Любим мы сравнивать себя с заграницей, причем не в свою пользу. И это мы у них переняли, и то. За что ни возьмись – везде сплошное преклонение перед Западом. Вот и с московскими усадьбами похожая ситуация. Про какое бы загородное имение русской знати ни шла речь, часто говорится, что это, мол, русский Версаль или русское Фонтенбло. И таких вот «Версалей» в Москве и ее окрестностях просто гроздь. Начиная с Архангельского, продолжая Малыми Вяземами, да еще и многими другими, и заканчивая Вороновым, которое его владелец граф Федор Ростопчин самолично в 1812 году поджег. Называя ту или иную усадьбу «русским Версалем», подразумевают, как правило, что хозяин ее стремился все сделать на западный манер, подражая загородной резиденции французского короля Людовика XIV, прозванного современниками «Король-солнце». И совсем забывают, что и у нас когда-то был прекрасный образец для подражания, которому Версаль и Фонтенбло в подметки не годились – да, это и есть Измайлово, изумлявшее приезжавших в Россию иностранцев своим великолепием.
Было это в 1705 году, при Петре I. В Россию из заграницы вернулись московские послы во главе с ближним окольничим и Ярославским наместником Андреем Артемовичем Матвеевым. Своеобразным отчетом о поездке послужил «Архив, или Статейный список московского посольства, бывшего во Франции; из Голландии инкогнито в прошлом, 1705 году, сентября в 5 день». Во многих городах и весях побывали московские послы. Видели Париж, Версаль, Фонтенбло.
И вот что находим мы в этом отчете: «Описание королевскому селу Фонтенбло. Сие село Фонтенбло и его место зело подобно есть селу Измайлову его царскаго величества, что близ Москвы, кроме гор каменных. Дом королевской в овраге некоем имеет свое положение, состоящ во многих малых дворцах и неправильною архитектурою построенных, понеже в притычку делан один после другаго. Ловитва (имеется в виду охота, от слова «ловить» – А.В.) есть лутчая красота сего села в лесу так стройном, бутто б нарочно насажденном, и столько дорог просечено, что не мочно верить, чтоб руки человеческие могли то зделать и выровнять. Соединение тех ловли дорог называют звезды, понеже таким видом учинены. В горах оных каменных множество кабанов, оленей и волков, что забавляет короля зело».
Московский посол, впервые увидев одну из резиденций французского короля, не стушевался, а нашел с чем сравнить, причем сравнение это оказалось для Отечества нашего более чем лестным. Мол, и у нас есть не хуже…
И ведь что интересно: к созданию Версаля с Измайловым и Людовик XIV, и наш Алексей Михайлович приступили в одно время, в начале 1660-х годов. Но это лишь первое совпадение, которых в истории обеих резиденций немало. Вот еще одно – до того, как стать монаршими вотчинами, и Измайлово, и Версаль, использовались исключительно для охоты. Из непритязательных и небольших охотничьих палат и замков и выросли в результате долгих усилий многих людей царские поместья, поражавшие современников своим размахом и оригинальностью.
Во время своего царствования оба государя огромное значение уделяют превращению окружающей их дворцы природы в райское место, для чего разбиваются невиданные доселе по разнообразию сады, устраиваются новые пруды и водоемы. Для обеспечения достойной жизни монархов и в Измайлово, и в Версале внедряются новейшие технические новшества, используются лучшие методы организации и ведения хозяйства. Постепенно резиденции приобретают значение центра единоличной власти, где рождаются и объявляются важнейшие государственные решения и появляются на свет наследники престола.
Но если французский Версаль предстает сегодня во всей красе, воплощая историю французской монархии XVII–XVIII веков, то от русского Измайлова остались сущие крохи. И отмечаемый в этом году четырехсотлетний юбилей начала царствования династии Романовых – повод вспомнить и рассказать о том, как создавалось Измайлово, много лет служившее родовым гнездом Романовых.
Нет в Москве района, более тесно связанного с монархией Романовых, а значит и историей России, чем Измайлово. И хотя внимание царствующего дома к Измайлову, как и ко всей Москве, после переноса столицы в Санкт-Петербург несколько поубавилось, каждый русский самодержец считал своим долгом приезжать сюда, так или иначе способствуя продолжению его славной истории.
Сам факт существования Измайлова, то, что название это не сгинуло во тьме веков, а сохранилось поныне и обозначает сегодня один из привычно-московских районов, имеет огромное значение. Ведь до сих пор живет немало версий происхождения его названия – то ли от имени, то ли от фамилии владевшего в давние времена этими землями боярина, а быть может, и от пришлых людей, переселившихся сюда когда-то.
Для нас же в связи с отмечаемым юбилеем значение Измайлова заключается в том, что оно символизирует преемственность перехода власти от Рюриковичей к Романовым. Ведь еще до воцарения Романовых, в 1571 году, Измайлово было подарено самим Иваном Грозным своему «сродственнику», боярину Никите Романовичу Захарьину-Юрьеву.
В тот год, когда Никита Захарьин-Юрьев стал владельцем Измайлова, Москва пережила опустошительное по своим последствиям нападение татар и нагайцев под предводительством хана Девлет-Гирея. Это был печально известный Крымский поход на Москву 1571 года, после которого Иван Грозный и озаботился необходимостью строительства стены, опоясывающей Белый город.
Именно потомки Никиты Романовича Захарьина-Юрьева и стали писаться как Романовы. И уже после его смерти в 1586 году Измайлово перешло к сыну – Ивану Никитовичу Романову, тому самому, которому Лжедмитрий I дал прозвище Каша.
Иван Каша поставил в Измайлове деревянную трехшатровую церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы, при нем владение приросло и близлежащими землями. К 1623 году в Измайлове стояли боярский двор, охотный двор, 5 дворов нищих и 10 крестьянских и бобыльских дворов (29 человек). А к 1646 году в селе насчитывалось уже 32 крестьянских двора.
Умер Иван Каша в 1640 году, после чего Измайлово отошло к его третьему сыну Никите Ивановичу Романову, которого принято считать последним представителем нецарственной линии Романовых.
Своими пристрастиями в жизни Никита Иванович Романов чем-то был похож на Василия Васильевича Голицына, фаворита царицы Софьи и приверженца всего иноземного. Дом Никиты Романова был наполнен диковинками – огромными глобусами, часами с несколькими циферблатами, редкими фолиантами. Отличие лишь в том, что своими привычками он удивил современников гораздо раньше Голицына. К тому же, число приезжающих в Москву иноземных гостей при новом царе (с 1645 года) Алексее Михайловиче только увеличилось. В Россию приезжали и ученые, и врачи, и строители, и купцы, и, конечно, дипломаты.
Адам Олеарий писал: «В Москве живет некий князь по имени Никита Иванович Романов. После царя это знатнейший и богатейший человек, к тому же он близкий родственник царя. Это веселый господин и любитель немецкой музыки. Он не только любит очень иностранцев, особенно немцев, но и чувствует большую склонность к их костюмам. Поэтому он велел не раз шить для них польское и немецкое платье, а иногда и сам, ради удовольствия, надевал его и в нем выезжал на охоту, несмотря на то, что патриарх возражал против подобного одеяния. Боярин этот, впрочем, иногда и в религиозных вопросах, как кажется, сердил патриарха тем, что отвечал ему коротко, но упрямо.
Впрочем, патриарх в конце концов все-таки хитростью выманил у него костюмы и добился отказа от них».
Поясним рассказ голштинского посла: Никита Иванович Романов не только сам носил иноземные наряды, но и своих слуг одевал в оные. Однажды патриарх испросил у него один из нарядов, якобы для того, чтобы обрядить в него своего слугу. Получив костюм, патриарх приказал изрезать его на куски, добиваясь тем самым от Романова отказа от ношения подобной одежды.
При Никите Ивановиче Измайлово расцвело. С удивлением смотрели не только свои, но и иностранцы на устроенное Романовым охотничье хозяйство в Измайлове, говоря, что и в Версале такого не видывали. Специальные люди и собак на зверей мастерски натаскивали (бульдогов, гончих и прочих пород), и «Волчий двор» содержали – с лисами, зайцами, медведями и кабанами. Часто бывал в охотничьих угодьях своего дяди и молодой царь Алексей Михайлович, ставший позднее страстным охотником.
Для плавания по здешним рекам Никита Иванович заказал у аглицких купцов ботик – тот самый, что впоследствии обнаружит здесь в льняном амбаре юный Петр I. Вот как он сам расскажет об этом: «Случилось нам быть в Измайлове, на льняном дворе, и, гуляя по амбарам, где лежали остатки вещей дому деда Никиты Ивановича Романова, между которыми увидел я судно иностранное, спросил Франца Тимермана, что то за судно? Он сказал, что то бот английский. Я спросил: где его употребляют? Он сказал, что при кораблях, для езды и возки. Я паки спросил: какое преимущество имеет перед нашими судами (понеже видел его образом и крепостию лучше наших)? Он мне и сказал, что он ходит на парусах не только что по ветру, но и против ветру; которое слово меня в великое удивление привело и якобы неимоверно» .
Назывался ботик «Святой Николай». Чтобы привести его в плавучее состояние нашли старика голландца Карштен-Бранта, товарища корабельного пушкаря. Этот-то пушкарь и починил ботик, способный плавать против ветра, поставив на нем мачту и парус. И Петр стал учиться управлять первым в его жизни судном на Яузе. Однако вскоре и эта река для амбициозного молодого царя стала мала. И ботик вновь вернули в Измайлово, на Просяной пруд: «Но и там немного авантажу сыскал, – напишет Петр позднее, – а охота стала от часу быть более».
Этот ботик, по праву названный «дедушкой русского флота», выставлен сегодня в залах Центрального военно-морского музея в Санкт-Петербурге.
Во время Соляного бунта 1648 года Никита Романов выступил своего рода посредником между собравшейся в Кремле разъяренной толпой и царем Алексеем Михайловичем. Народ требовал выдать на расправу виновников-корыстолюбцев, стяжателей, набивших себе карман за счет непомерного роста налогов на соль.
Адам Олеарий вспоминал: «Его царское величество выслал своего двоюродного брата великого и достохвального вельможу Никиту Ивановича Романова, которого народ, ради доброй его славы, очень любил; он должен был попытаться смягчить обозленные умы и восстановить спокойствие. С обнаженной головою он вышел к народу (который отнесся к нему весьма почтительно и называл его отцом своим) и трогательно изложил, как его царское величество горестно ощущает все эти бедствия, тем более что он ведь в предыдущий день обещал народу прилежно рассмотреть все эти дела и дать им милостивейшее удовлетворение. Он сообщил; что его царское величество вновь велит все эти свои слова повторить, и обещает все сделать для народа, и, несомненно, сдержит свое обещание; поэтому они могли бы тем временем успокоиться и хранить мир. На это народ ответил: они очень довольны его царским величеством, охотно готовы успокоиться, но не раньше как его царское величество выдаст им виновников этого бедствия, а именно боярина Бориса Ивановича Морозова, Левонтия Степановича Плещеева и Петра Тихоновича Траханиотова, чтобы эти лица, на глазах у народа, понесли заслуженную кару. Никита поблагодарил за ответ и за то, что они хранят верность его царскому величеству, и высказался в том смысле, что можно согласиться с ними и должным образом доложить о требовании ими этих трех лиц. Он, однако, поклялся перед ними, что Морозова и Петра Тихоновича уже нет в Кремле, а что они бежали. Тогда они просили, чтобы им в таком случае немедленно выдали Плещеева. Никита затем попрощался с народом и поехал обратно в Кремль. Из Кремля вскоре получено было известие, что его царское величество постановил немедленно выдать Плещеева и согласился на казнь его на глазах народа; если же найдутся и остальные, то пусть и с ними будет поступлено по справедливости. Приказано было доставить на место палача для казни. Народ, не мешкая, привел поспешно к воротам палача с его слугами, и они тотчас же были впущены».
В итоге выданного народу Плещеева растерзали тут же, не успев его даже довести до лобного места. Авторитет Никиты Ивановича еще более укрепился в глазах и народа, и его царя.
Никита Иванович Романов по своей смерти от чумы в 1654 году детей не оставил, а посему за отсутствием прямых наследников Измайлово перешло в Приказ Большого дворца как выморочное имение, иными словами, в казну. И царь Алексей Михайлович, с юности прикипевший к Измайлову, задумал превратить его в город-сад.
Михаил Пыляев пишет: «Окрестности Москвы славились своими садами и питомниками плодовых деревьев. Так, в родовой вотчине Романовых, селе Измайлове, сад был известен своими лекарственными и хозяйственными растениями. Вдоль по берегу речки Серебровки, против деревянного дворца на тридцать три сажени простирался «регулярный сад», от которого лишь следы – кустарники шиповника, барбариса, крыжовника и сирени. Позади дворца также был насажен царем Алексеем Михайловичем «виноградный сад» на пространстве целой версты, где разводились лозы виноградные, также росли разных сортов яблони, груши, дули, сливы, вишни и другие заморские деревья. Еще в пятидесятых годах здесь цела была липовая аллея, саженная, по преданию, царем Алексеем Михайловичем, под тенью которой любил гулять в юности Петр I со своими наставниками. Впоследствии там существовал вокзал (вокзалами в 18 веке называли помещения для увеселений и концертов – А.В.), где бывали в былое время блистательные собрания. Измайловские сады служили рассадниками для других садов в России; из них плоды доставляемы были для государева обихода, а целебные травы и коренья посылались в Аптекарский приказ, остальные поступали в продажу.
В садоводство Измайлова входило и хмелеводство; там разводился лучший хмель на косогорах и близ протоков. Хмельники ежегодно доставляли от 500 до 800 пудов хмелю не только для дворцовой пивоварни, но и на продажу. Цветущие луга, сады и огороды в Измайлове способствовали и размножению пчеловодства. В 1677 году они доставили 179 пудов меду и столько же воску».
А еще Алексей Михайлович надеялся акклиматизировать на московских землях исключительно теплолюбивые культуры – в оранжереях и парниках произрастали тутовое дерево, виноград, грецкий орех, арбузы, финиковое дерево, миндаль, астраханский перец, и кавказский кизил, и даже хлопок, называемый бумажным деревом. Свои селекционные опыты государь проводил в разбитых в Измайлове садах, каковых насчитывалось не менее 15!
Грушевый, Сливовый, Вишневый сады. Что только в Измайлово не росло – лучше спросить, чего не было. Традиционным был Аптекарский сад, поставлявший лекарственные растения к царским лекарям. А в увеселительном саду «Вавилон» немудрено было и заблудиться – его разделял лабиринт дорожек, в котором чуть было не заплутал курляндский дипломат Рейтенфельс. А Просовый и Виноградный сады украшали помимо самих зеленых насаждений еще и художественные росписи. Развлекали царя Потешный и Островной сады. Диковенным был еще один сад – Тутовый. Правда, из идеи выведения тутового шелкопряда так ничего и не вышло. За что некоторые историки до сих пор ругают Алексея Михайловича.
Вот, в частности, один из доводов, с которым хочется поспорить: «Царь, имея склонность к экспериментаторству и по-детски любя всё «диковинное», пытается завести в подмосковном хозяйстве многие южные растения, в том числе даже виноград, даже хлопчатник и даже тутовое дерево. Разумеется, затеи эти провалились – не желали расти в Подмосковье такие культуры, как арбузы шемахинские и астраханские, финиковое дерево, миндаль и дули венгерские. Однако царь был на редкость упрям в своих начинаниях и до конца жизни мучил подчиненных своими «проектами». Все это весьма похоже на затеи избалованного барчука-«недоросля», которому ни в чем не отказывают. Мысль завести шелководство под Москвой не дает царю покоя. Садовнику-немцу Индрику царь предлагает совершить «дело наитайнейшее» – привить на яблоне «все плоды, какие у Бога есть». Озадаченный садовник врать не стал: «Все плоды, государь, невозможно привить». Но царь был, как известно, упрям и приказал приступить к тайному эксперименту».
Дело было, конечно, не в эксперименте и не в «детскости» царя. Судя по всему, Алексей Михайлович надеялся превратить производство шелка (его в Россию привозили из-за границы) в одну из доходных статей государственной казны, как и выведение других, мало популярных до той поры, сельскохозяйственных культур. Ведь экономическое положение в стране оставляло желать лучшего – Медный бунт да война с Польшей обескровили Россию.
Что же касается прививки яблонь, то тут сказалась редкая набожность царя, для которого яблоня была особым деревом, библейским символом древа познания добра и зла. А Яблочный спас всегда являлся для Алексея Михайловича особо почитаемым праздником. Поэтому яблоневые сады благоухали по всей Москве, начиная с Кремля, и, конечно, в Измайлове. Большое внимание уделяли и выведению новых сортов.
Что же до набожности государя, то в искусстве поститься и молиться он мог потягаться с любым иноком: в постные недели он ел один раз в день, и притом капусту, грузди да ягоды. А в иные дни и вовсе и не пил, и не ел. По шесть часов кряду отстаивал он в церкви, отмеривая по полторы тысячи земных поклонов. «Это был истовый древнерусский богомолец, стройно и цельно соединявший в подвиге душевного спасения труд телесный с напряжением религиозного чувства», – оценивал государя Ключевский.
Еще одним «священным» плодом был для Алексея Михайловича виноград, который в его монаршем сознании был связан с образом Иисуса Христа. Интересный факт – в 1665 году в Измайлове посадили виноградные кусты, привезенные в Москву садовником из Астрахани Василием Никитиным. Прошло несколько трудных лет, а точнее, суровых зим, и вот, на радость царю, цепкие лозы благословенного и укоренившегося винограда обвили беседки в одном из измайловских садов, ставшем отселе Виноградным. Так и зародился на Москве этот южный фрукт.
Трудно приживался виноград в России. Но, несмотря на очевидные трудности, Алексей Михайлович не оставлял затеи с его повсеместным разведением. По задумке думного дьяка Аверкия Кириллова, заменой теплолюбивому винограду должен был послужить крыжовник, прозванный северным виноградом. И все-таки в иные года урожай винограда в Измайлове был неплохим, из него даже делали местное вино.
А какие были в Измайлове цветники! Не хуже, чем в Версале и Фонтенбло. Помимо тех цветов, что росли в нашей среднерусской полосе, разводили и тюльпаны, и лилии, и гвоздики. Для этой цели опять же пригласили голландских цветоводов. Получался прямо-таки Ботанический сад. Обширные и густо засаженные, яркие цветники обрамляли фонтаны с фигурами причудливых зверей, из пасти которых била вода.
Измайлово превратилось в любимую летнюю резиденцию Алексея Михайловича, куда царь привозил иностранцев продемонстрировать успехи отечественного сельского хозяйства. «При Алексее Михайловиче Измайлово славилось как обширная и благоустроенная сельскохозяйственная ферма. Для расширения пашни и сенокосов было расчищено много леса. На полях были устроены «смотрильни» – деревянные башни для наблюдения за работавшими на полях крестьянами», – пишет П. Сытин.
Вербное воскресенье в Москве при царе Алексее Михайловиче. Шествие патриарха на осляти. Худ. В.Г. Шварц. 1865 г.
Царь Алексей Михайлович с боярами на соколиной охоте близ Москвы.
Худ. Н.Е. Сверчков. 1873 г.
Осуществление перечисленных масштабных нововведений требовало привлечения немалого числа рабочих рук, для чего по повелению Алексея Михайловича началось переселение в Измайлово крестьян из разных уголков страны. Скотников привезли из Малороссии, садоводов с Нижнего Поволжья, льняников с Псковщины, а бахчеводов, выращивающих арбузы, из Астрахани.
Архивная справка трехсотлетней давности гласит: «Крестьяне свезены изо многих дворцовых сел и волостей и из купленных вотчин, а иные браны у всяких чинов людей… а иные призваны были литовские выходцы, а иные браны для того, что служили во дворах у всяких чинов людей посадские тяглые люди и дворцовых сел крестьяне и крестьянские дети, а иные куплены».
Где же селили такое число вновь прибывших? Для этого к Измайлову приписали близлежащие земли, в результате чего границы Измайловской вотчины в 1660-х годах простирались от современного Черкизова на севере до Кускова на юге. Вотчину предполагалось заселить 548 дворами пашенных крестьян и 216 дворами «торговых и ремесленных людей». Были даже составлены чертежи расположения дорог, о чем рассказывают сохранившиеся рукописные планы Измайловских владений, датированные второй половиной XVII века.
Но крестьяне не всегда оправдывали возлагаемые на них надежды. Немало переселенцев, толком не обосновавшись, навострило лыжи обратно: слишком тяжелым оказалось бремя освоения новых земель, не отличающихся особым плодородием. Почва здесь, на краю Мещерской низменности, была глинистой, с повышенной влажностью. Вот и уходили из Измайлова крестьяне целыми семьями. Статистики того времени подсчитали, что из 664 переселенных на измайловские земли крестьянских семей сбежало 481.
А ведь для таких разнообразных работ, намеченных Алексеем Михайловичем, требовались люди опытные – животинники, зверовщики, кожевники, сыромятники, виноградари, огородники, пасечники. По отзывам управляющих, «крестьяне. на работе чинятся непослушны». Вот и приходилось специально нанимать людей со стороны, причем задорого. Исследователи называют и имена иноземцев, живших и работавших в Измайлово: мельничный мастер Яков Янов, садовник Валентин Давид, художник Петер Энглис.
Вообще же Измайлово стало своеобразной выставкой достижений «народного хозяйства» России второй половины XVII века. На его территории демонстрировались не только результаты внедрения передовой аграрной науки, но и современные промышленные предприятия. Стекольный завод, производивший стекло высочайшего качества, соответствующее лучшим европейским образцам, не хуже венецианского, кирпичный завод, винокурня…
Здесь были диковинки не только фруктовые и ягодные, но и механические – «часового строения станок», машина для обмолота зерна водою, изобретенная мастером Андреем Криком, молотильные образцы которой делал часовщик Моисей Терентьев. В общем, было на что посмотреть и царю, и его гостям.
Бурный подъем сельского хозяйства в пределах отдельно взятой царской вотчины не затмил для Алексея Михайловича одной из самых главных забав в его жизни – охоты. По-прежнему богат на развлечения был Звериный двор Измайлова. Один из иноземцев изумлялся увиденными им «невероятной величины белым медведем, леопардами, рысями и многими другими животными, находящимися только для того, чтобы на них смотрели». А еще были здесь лоси, олени, туры. Алексей Михайлович любил приезжать в свой зверинец, чтобы посмотреть на борьбу медведя с собаками или даже с охотником с одной лишь рогатиной. Сегодня от Звериного двора остались лишь названия двух улиц и переулков Измайловского зверинца.
А «на протекавших по Измайлову речках – Измайловке (Серебрянке) и Пехорке – было выкопано около 20 прудов и поставлены водяные мельницы. Во всех прудах разводилась рыба (стерлядь, осетр, белуга и пр.). Были и специальные пруды, например, Пиявочный, в котором разводились пиявки для лечебных целей; Стеклянный, обслуживавший стеклянный завод; Зверинецкий, обслуживавший зверинец. На Круглом пруду был остров, на котором Алексей Михайлович построил себе деревянный дворец, окруженный вдоль берегов пруда каменными стенами с башней-ворота-ми. Кроме деревянных служб, внутри стен для обслуживания дворца и хранения припасов стояли 53 каменные палаты и было вырыто пять погребов». А еще были Лебедянский, Олений и Собачий пруды.
Деревянный дворец да каменные палаты – это слишком скромное обозначение созданного в Измайлове архитектурного ансамбля, поражавшего современников своей красотой, ставшего воплощением честолюбивых замыслов переполняемого кипучей энергией царя Алексея Михайловича. Местом для строительства своей резиденции он избрал Измайловский остров, для чего была запружена местная речка Измайловка и создан большой Серебряно-Виноградный пруд вокруг острова.
Измайловский остров соединялся с остальной землей большим белокаменным мостом в четырнадцать пролетов, выстроенным в 1671–1674 годах. Мост был связан двумя башнями – на въезде и на выезде. Башня, находившаяся на острове, выполняла еще и функции колокольни Покровского собора. Башня-колокольня имела три этажа, внизу в караульне обитали стрельцы, а над ними была палата для заседаний Боярской Думы, по этой причине башню называли не только Мостовой, но и Думской.
Крестьян с острова выселили, дворы убрали, очистив, таким образом, землю под масштабное строительство. На острове был распланирован Государев двор, поделенный на две части – официальную и хозяйственную. Олицетворением первой стал деревянный царский дворец в три этажа, строительство которого началось в 1676 году и продолжалось в течение двух лет. Дворец состоял из семи отдельных срубов, объединенных между собой сенями и переходами. Как водилось на Руси, первый этаж был занят кухнями да кладовыми. Монаршие покои устроили на втором этаже – здесь обосновался сам Алексей Михайлович, царица Наталья Кирилловна (вторая жена, с 1671 года), царские дети.
Царь был не чужд и искусству живописи, а потому интерьер палат украшали полотна на библейские темы, из жизни древних царей Артаксеркса и Константина.
В хозяйственной части Государева двора находились службы, занимавшиеся бесперебойным обеспечением жизни царя и его семьи, наезжавших в Измайлово. Для этого выстроили палаты Сытного, Хлебного и Кормового дворов, угольную палату, вырыли погреба и обустроили ледники.
Покой и безопасность царской семьи охраняли стрельцы, обосновавшиеся в палатах, стоявших вплотную с Передними и Задними воротами Государева двора.
Измайлово украсилось и каменными храмами. При Алексее Михайловиче началось, а при его сыне Федоре Алексеевиче закончилось, возведение величественного Покровского собора Пресвятой Богородицы. По красивой легенде, царь задумал возвести собор в камне на месте прежнего деревянного по случаю рождения своего сына Петра в 1672 году. По одной из версий и сам преобразователь России также родился в Измайлове (его мать, царица Наталья Кирилловна, всем сердцем полюбила Измайлово).
Сохранившийся до нашего времени собор был возведен к 1679 году известным русским зодчим Иваном Кузнечиком и костромскими каменщиками Григорием и Федором Медведевыми (тот же каменных дел мастер Кузнечик строил в Измайлове риги, мельницы и плотины, он же возвел по заказу царя и сохранившийся до нашего времени храм Григория Неокесарийского на Большой Полянке).
Перед строителями была поставлена следующая задача: «Сделать в старом селе Измайлове церковь каменную против образца соборныя церкви, что в Александровской слободе, без подклетов длиною меж стен девять сажень, поперечнику тож, а вышина церкви и алтаря как понадобится, да кругом той церкви сделать три ступени как доведется, а делать нам то церковное каменное дело, как подмастерье укажет».
Покровский (позднее Троицкий) собор Александровской слободы неслучайно служил образцом для зодчих, ведь слобода издавна была загородной резиденцией московских властителей – начиная с великого князя Василия III, не говоря уже об Иване Грозном. Но получился совсем иной собор, более похожий на Успенский, что в московском Кремле.
По оценкам искусствоведов, Покровский собор стал одним из самых грандиозных для своего времени. Уже одна его высота говорила о масштабе – почти 60 метров! А пять его огромных глав-луковиц издалека указывали путь к царской резиденции. К созданию пятиярусного иконостаса собора привлекли мастеров из Оружейной палаты Кремля – Федора Зубова, Семена Рожкова, Василия Познанского и Карпа Золотарева. Автор изразцов – Степан Полубес.
При царе Федоре Алексеевиче (правил в 1676–1682 годах) в стиле русского узорочья к 1676 году был выстроен каменный храм Рождества Христова с приделами Казанской иконы Божией Матери и святителя Николая Чудотворца. Храм этот был построен в слободе, где обосновались крестьяне-переселенцы. Он радует глаз москвичей и сегодня.
Вообще же при Федоре Алексеевиче Измайлово теряет значение экспериментальной площадки по внедрению лучших достижений аграрной науки, все больше превращаясь в загородную, летнюю резиденцию. Но все же наследство, оставленное Алексеем Михайловичем, было огромно, о чем свидетельствует перепись того времени:
«Рощи 115 десятин. Рощи, числом 5, заповедные. Роща цапельная, где жили цапли. Зверинец. Плодовые сады, числом 32, аптекарские огороды. Регулярный сад. Виноградный сад. Волчий двор. Житный двор в 20 житниц. Льняной двор для мятия льну. Скотный двор, в нем 903 быка, 128 коров, 190 телиц и 82 тельца, 82 барана, 284 свиньи. Конюший двор, в нем 701 иноходец, кони, кобылы и мерины. Воловий двор. Виноградная мельница. Пивоварня, медоварня, солодовня, маслобойня. Птичий двор, в нем лебеди, павлины, утки и охотничьи куры многих родов. На мукомольне 7 мельниц. Стеклянный завод. Церквей каменных 3, деревянных 2, дворов поповых 5 и 11 причетников. Воксал для блистательных представлений. Мост, мощенный дубовыми брусьями… 27 прудов, в одном щуки, в другом стерляди, каковым щукам царевны вешали золотые сережки и кликали в серебряные колокольчики.».
Не ослабло внимание царской власти к Измайлову и с началом периода регентства царевны Софьи при двух малолетних царях – Петре I и Иване V, которое длилось с 1782 по 1789 годы. Внимание это выразилось в перестройке тщанием Софьи в 1688 году домовой церкви Иоасафа царевича Индийского. Эта церковь была известна тем, что под ее сводами в 1680 году сам Симеон Полоцкий читал свои вирши внимающим ему царю Федору Алексеевичу и его семье. При Софье церковь получила законченный облик в стиле нарышкинского барокко, став одним из первых образцов этого чисто московского стиля. Перестройкой двухярусного храма руководил Василий Голицын, фаворит царевны, повелевшей соединить храм со своими хоромами специальным переходом. Была здесь и колокольня. Интересно, что согласно легенде, после подавления Стрелецкого бунта Петр I поначалу приказал держать Софью именно в так любимом ею Измайлове, а уже потом ее перевели в Новодевичий монастырь. Храм Иоасафа снесли с 1936–1937 годах.
Любопытные заметки о жизни Измайлова при Софье оставил парусный мастер, голландец Ян Стрейс: «19 января 1669 г. мы. поехали в деревню на расстоянии полумили от Москвы. Там жила сестра его царского величества в огромном дворце, выстроенном из одного только дерева, однако весьма красиво и на чужеземный лад. При дворце было обширное место для боя зверей, и нам посчастливилось увидеть травлю медведей и волков, на которую приехали в санях его величество и высшее дворянство. Место это было огорожено большими бревнами, так что зрителям, которых было несчетное множество, удобнее было наблюдать стоя. Перед травлей мы увидели около двухсот волков и медведей рядом с огромной сворой собак. Диких зверей привозили в прочных клетках на санях. Его величество и знать стояли на галерее дворца, чтобы следить за зрелищем. По знаку выпустили нескольких волков и медведей, на них бросились собаки, и началась свалка; одни падали мертвыми, другие ранеными. Среди зверей находились московиты, направляли их и отводили тех, кто долго грызся, обратно в клетку. И свирепые звери, только что ужасно бесновавшиеся, позволяли вести себя, как ягнята».
Осиротевшее после падения царской сестры Измайлово ненадолго перешло к брату Петра и его соправителю Ивану V. Иностранец Иржи Давид писал: «Измайлово, в миле от Москвы, из-за близости зеленых рощ очень удобное место для отдыха. Здесь есть стекольный завод, где немцы производят стекло для нужд царского двора. Царский дворец и здесь деревянный, а рядом каменная церковь, которую нынче царь Иван восстанавливает. Есть сад, большой и хорошо ухоженный».
После скорой смерти Ивана Алексеевича в 1696 году Измайлово отошло его вдове Прасковье Федоровне с тремя дочерьми. Здесь в Измайлово и прошли юные годы племянницы Петра I и будущей императрицы Анны Иоанновны, младшей из трех дочерей Ивана V. А сестра ее – Екатерина, была матерью Анны Леопольдовны, являвшейся регентшей при малолетнем Иоанне Антоновиче, процарствовавшем на престоле всего лишь год.
Анна Иоанновна также полюбила Измайлово, особенно занимал ее театр. «В селе Измайлове дочь царя Иоанна Алексеевича сама распоряжалась представлениями за кулисами. На этом придворном театре в антрактах являлись дураки, дуры, шуты с шутихами и забавляли зрителей пляскою под звуки рожка с припевами или разными фарсами. Там было, по пословице царя Алексея Михайловича, «делу время, а потехе час», – писал Михаил Пыляев.
Чрезвычайно интересные свидетельства о пребывании в Измайлове в 1702 году оставил известный голландский живописец и путешественник Корнелис де Брюйн. Во время своей поездки в Россию он близко познакомился с царем Петром, попросившим художника запечатлеть своих племянниц на портретах:
«Царь, узнав, что я искусен в живописи, пожелал, чтобы я снял портреты с трех юных малых княжен, дочерей брата его, царя Ивана Алексеевича, царствовавшего вместе с ним до кончины своей, последовавшей 29 января 1696 года. Это, собственно, и было главным поводом, прибавил он, для чего я приглашаюсь теперь ко двору. Я с удовольствием принял такую честь и отправился к царице, матери их, в один потешный дворец его величества, называемый Измайловым, лежащий в одном часе от Москвы, с намерением прежде увидеть княжен, чем начать уже мою работу. Когда я приблизился к царице, она спросила меня, знаю ли я по-русски, на что князь Александр (А.Д. Меншиков – А.В.) ответил за меня отрицательно и несколько времени продолжал разговаривать с нею. Потом царица приказала наполнить небольшую чарку водкой, которую она и поднесла собственноручно князю, и князь, выпив, отдал чарку одной из находившихся здесь придворных девиц, которая снова наполнила чарку, и царица точно таким же образом подала ее мне, и я, в свой черед, опорожнил ее. Она попотчевала также нас и по рюмке вином, что сделали и три молодые княжны. Затем был налит большой стакан пива, который царица опять собственноручно подала князю Александру, и этот, отпивши немного, отдал стакан придворной девице. То же повторилось и со мною, и я только поднес стакан ко рту, потому что при дворе этом считают неприличным выпивать до дна последний подносимый стакан пива. После этого я переговорил насчет портретов с князем Александром, который довольно хорошо понимал по-голландски, и когда мы уже собирались уходить, царица и три ее дочери-княжны дали нам поцеловать правые свои руки. Это самая великая честь, какую только можно получить здесь».
Художник принялся за работу. Петр торопил его, попросив закончить портреты как можно быстрее. Корнелис де Брюйн изобразил царских племянниц в полный рост, «в немецких платьях, в которых они обыкновенно являлись в общество», но с «античной» прической. Рисуя с натуры, живописец мог и подробно рассмотреть девочек: «Старшая, Екатерина Ивановна, – двенадцати лет, вторая, Анна Ивановна, – десяти и младшая, Прасковья Ивановна, – восьми лет. Все они прекрасно сложены. Средняя белокура, имеет цвет лица чрезвычайно нежный и белый, остальные две – красивые смуглянки. Младшая отличалась особенною природною живостью, а все три вообще обходительностью и приветливостью очаровательною».
Поясним, что взору голландца предстал уже новый царский дворец, построенный летом 1702 года взамен изветшавшего старого. Художник стал свидетелем и одного важнейшего события в жизни Измайлова – освящения этого дворца. Знаем мы и дату, когда произошло это событие – 19 декабря. В этот день Корнелис де Брюйн отправился в Измайлово чтобы показать написанные им парадные портреты петровских племянниц царице Прасковье Федоровне:
«Это был день, в который освящали новый дворец, прежде чем двор войдет в него. Доложивши о себе, я получил приказание подождать в первом покое, где я нашел множество придворных девиц. Пол устлан был сеном в этом покое, и в правой стороне его находился большой стол, уставленный большими и малыми хлебами, и на некоторых из сих хлебов лежали пригоршни соли, а на других – серебряные солонки, полные соли. По обычаю русских, родственники и знаемые тех, которые переезжали в новый дом, как бы посвящали его некоторым образом солью, и даже в продолжение нескольких дней сряду. Это приношение соли и хлеба было в то же время знаком всякого успеха, желаемого новым жильцам, желания, чтобы они никогда не нуждались ни в каких необходимых для жизни вещах. Даже тогда, когда русские переменяют жилище, то они оставляют на полу в том доме, из которого выезжают, сено и хлеб, как бы в знак благословений, которые они желают тем, которые будут жить в этом доме после них. Стены покоя, в котором я находился в ожидании, украшены были над дверями и окнами семнадцатью различными изображениями греческого письма, на которых были представлены важнейшие святые русских, которых они обыкновенно помещают в первом покое. Это, впрочем, не мешает, чтобы изображения эти находились и в других внутренних покоях».
А вот как происходило само освящение измайловского дворца: «Брат царицы (Василий Федорович Салтыков, кравчий Петра I – А.В.) стоял у входа второго покоя вместе со многими другими господами и несколькими священниками, которые, также стоя, держали в руках книги и пели духовные песнопения. Царица, окруженная несколькими боярынями, находилась в третьем покое во все время богослужения, продолжавшегося добрых полчаса. Когда служба кончилась, меня провели в один обширный покой обождать там, куда вскоре вошла и эта государыня, которой я пожелал всякого благополучия через переводчика, бывшего подле меня. Она взяла меня за руку и сказала: «Я желаю показать тебе несколько покоев», – с такой очаровательною добротой, какой я никогда не замечал в особе ее сана. Затем она приказала одной придворной девице налить мне небольшую золотую чарку водки, которую и подала мне сама, сделав мне затем честь, дозволив поцеловать ее руку, чего удостоили меня и молодые княжны, бывшие также здесь. После этого царица отпустила меня, приказав явиться к ней через три дня; затем я и удалился. Так как приближался праздник Рождества Христова, то я принял смелость поднести в дар царице сделанное мною изображение рождества Иисуса Христа и несколько четок, вывезенных мною из Иерусалима, и я просил ее принять то и другое вместо хлеба и соли. (Я тоже поднес четки и молодым великим княжнам.) Она, казалось, была очень довольна и отблагодарила меня, сделав же, в свою очередь, мне дорогой подарок – перстень, а четки для молодых княжен приказала мне самому отнести к княжнам. Я нашел этих последних за столом в другой комнате, где я и вручил им свой подарок и возвратился потом опять в покой царицы. Одна из княжен пришла туда же вслед за мной и поднесла мне небольшую чарку водки, а потом и большой стакан вина, после чего я удалился, нижайше отблагодарив их».
В январе Корнелис де Брюйн был вновь приглашен в Измайлово: «20-го числа царь прислал приказ важнейшим русским господам, госпожам и многим другим особам в числе трехсот человек явиться в Измайлово в 9 часов утра. То же самое предписано было и иностранным послам, большей части купцов и супругам их; таким образом, должно было собраться до пятисот человек, из которых каждому предложено было непременно принести царице подарок при ее поздравлении. Подарки эти состояли обыкновенно в разных изящных вещицах и редких изделиях, золотых и серебряных, в великолепных медалях и тому подобных вещах, смотря по желанию каждого. Но прежде поднесения подарков их записывали в книгу, с обозначением имени каждого приносившего дар, а затем вручали их в руки одной из молодых княжен, которая дозволяла после этого целовать приносителю руку свою. Большая часть бояр и боярынь, вручавших вначале свои подарки, разъехались по домам, остальных же пригласили к обеду. После обеда были пляски и веселились до полуночи, после чего уже разошлись».
Какое впечатление произвела Москва на художника? Самое прекрасное. А ведь это было не первое его путешествие, до того, как приехать в Россию, он видел немало красивых городов: Рим, Венеция, Иерусалим… Он стал одним из первых, кому удалось создать панораму древней русской столицы, хлебосольство которой запомнил на всю оставшуюся жизнь: «Любезности, которые оказывали мне при этом дворе в продолжение всего времени, когда я работал там портреты, были необыкновенны. Каждое утро меня непременно угощали разными напитками и другими освежительными, часто также оставляли обедать, причем всегда подавалась и говядина, и рыба, несмотря на то что это было в Великий пост, – внимательность, которой я изумлялся. В продолжение дня подавалось мне вдоволь вино и пиво. Одним словом, я не думаю, чтобы на свете был другой такой двор, как этот, в котором бы с частным человеком обращались с такой благосклонностью, о которой на всю жизнь мою сохраню я глубокую признательность».
А написанные голландцем портреты племянниц Петра I были по повелению царя разосланы иностранным женихам, с которыми так хотел породниться государь-реформатор, что во многом и привело впоследствии к столь пагубному засилью иностранцев на российском престоле. Вот почему царь так торопил художника.
Царские племянницы, предаваясь увеселению, жили в Измайлово почти до конца первого десятилетия XVIII века, переехав затем вкупе со всем царским двором в новую, северную, столицу.
Но старую вотчину Романовых царский двор не забывал. Так, в 1703 году Петр I в письме к Стрешневу велел «из села Измайлова послать осенью в Азов коренья всяких зелий, а особливо клубнишного, и двух садовников, дабы там оные размножить». А в 1704 году Петр приказал «прислать в С.-Петербург, не пропустя времени, всяких цветов из Измайлова, а больше тех, кои пахнут», – пишет Пыляев.
Почти каждый год приезжали в Москву Прасковья Федоровна с дочерьми: «Из Москвы пришли слухи, что вдовствующая супруга царя Ивана, Прасковия, с тремя дочерьми своими (из которых старшая Анна была тоже уже вдовою герцога Курляндского, а средняя вышла позднее за герцога Мекленбургского) получила приказание оставить свою увеселительную дачу, доставшуюся ей во вдовий удел – Измайлово, лежащее в 3 милях от Москвы, и приехать в Петербург», – писал в 1715 году немецкий дипломат Вебер.
Измайлово было непременным местом посещения иностранцев. В дневнике Фридриха Вильгельма Берхгольца, камер-юнкера из свиты голштинского герцога Карла-Фридриха, неоднократно упоминается Измайлово. В январе 1723 года Берхгольц стал свидетелем театрального представления в царском дворце:
«Когда мы приехали в дом, где назначался спектакль, нас провели в какую-то конуру, не просторнее и не лучше балагана марионеток в Германии; там было только несколько дам-иностранок и весьма немного порядочных кавалеров. Комедию представляли молодые люди, которые учатся в гошпитале хирургии и анатомии у доктора Бидлоо и которые, конечно, никогда не видали настоящей комедии. Они разыгрывали в лицах «Историю царя Александра и царя Дария», разделенную ими на 18 действий, из которых 9 давались в первый день и 9 на следующий. После каждого действия следовала веселая интермедия. Но все эти интермедии были из рук вон плохи и всегда оканчивались потасовкой. Комедия, сама по себе хоть и серьезная, разыгрывалась также как нельзя хуже; одним словом, все было дурно. Его высочество дал молодым людям 20 рублей, а император, как говорили, пожаловал им намедни 30».
А вот и еще одно представление, зрителем которого оказался камер-юнкер:
«Когда наступило время представления, принцесса Прасковия пришла и объявила о том, почему ее величество скоро приказала горничным и двум-трем слугам везти себя в залу на своем стуле с колесами. Принцесса также была с нами необыкновенно милостива, повела нас с собою и очень заботилась, чтоб мы хорошо сели. В зале спектакля мы нашли большое общество здешних дам и кавалеров; но из иностранцев, кроме Бонде и меня, не было никого. В 5 часов подняли занавес, и комедия началась. Сцена была устроена весьма недурно, но костюмы актеров не отличались изяществом. Герцогиня Мекленбургская сама всем распоряжалась, хотя спектакль состоял не из чего иного, как из пустяков. По окончании его она опять вышла в залу к гостям; однако ж, поговорив немного с бывшими там дамами, скоро отправилась в свою комнату и приказала графу Бонде и мне следовать за собою».
Упомянутая герцогиня Мекленбургская – это племянница Петра Екатерина Иоанновна, вышедшая замуж за герцога Карла Леопольда Мекленбург-Шверинского в 1716 году. Союз получился больше политический, чем брачный. И, быть может, по этой причине уже вскоре, в 1722 году, Екатерина Иоанновна вернулась от мужа-деспота на родину. С собою она привезла трехлетнюю дочь Елизавету-Екатерину Христину. Эта маленькая девочка стала любимицей всего Измайлова. Ей суждено было в 1733 году принять православие и получить новое имя, став Анной Леопольдовной.
В середине 1720-х годов, со слов Берхгольца, измайловский «дворец – большой ветхий деревянный дом, где царица с некоторого времени поселилась и живет, как в монастыре».
Но каким бы ветхим ни был дворец, почти каждую неделю устраивалось там веселье с пирами да плясками, героем которых зачастую был царь Петр, сам любивший выпить и следивший за тем, чтобы вокруг него не было ни одного трезвенника. Именно в Измайлово приехал государь, чтобы «обрадовать» своих племянниц важнейшей новостью о своей скорой женитьбе на служанке Марте Скавронской, происхождение которой до сих пор остается спорным вопросом. Царские родственницы были так сражены этим намерением Петра, что сразу же стали наперебой рассказывать всем подряд о том, какая «радость» их ждет. Среди посвященных оказался и датский дипломат Юст Юль:
«Я ездил в Измайлово – двор в 3 верстах от Москвы, где живет царица, вдова царя Ивана Алексеевича, со своими тремя дочерьми, царевнами. Поехал я к ним на поклон. При этом случае царевны рассказали мне следующее. Вечером незадолго перед своим отъездом царь позвал их, царицу и сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну. На будущее время, сказал царь, они должны считать ее законною его женой и русскою царицей. Так как сейчас ввиду безотлагательной необходимости ехать в армию он обвенчаться с нею не может, то увозит ее с собою, чтобы совершить это при случае в более свободное время. При этом царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет на ней жениться, то все же после его смерти они должны будут смотреть на нее как на законную его супругу. После этого все они поздравили Екатерину Алексеевну и поцеловали у нее руку. Без сомнения, история не представляет другого примера, где бы женщина столь низкого происхождения, как Екатерина, достигла такого величия и сделалась бы женою великого монарха. Многие полагают, что царь давно бы обвенчался с нею, если бы против этого не восставало духовенство, пока первая его жена была еще жива, ибо духовенство полагало, что в монастырь она пошла не по доброй воле, а по принуждению царя; но так как она недавно скончалась, то препятствий к исполнению царем его намерения более не оказалось».
Необходимость немедленного отъезда в армию (о чем пишет дипломат) вместе с будущей российской императрицей была вызвана так называемым Прутским походом в Молдавию летом 1711 года. А обвенчался Петр с полюбившейся ему служанкой после возвращения из похода – в феврале 1712 года.
Петр I способствовал превращению Измайлова в заповедник, правда, это был заповедник для всех остальных, кроме самого царя, его семьи и тех, с кем они охотились. Тех же охотников, кто самовольно осмеливался заходить в Измайловские леса, царь повелел отдавать в Преображенский приказ.
О коротком правлении внука царя-реформатора – Петра II, напоминает старинная гравюра Ивана Зубова 1729 года, на ней мы видим не только въезд малолетнего царя в Измайлово, но и сам дворец, Покровский собор, Съезжий двор и церковь Иоасафа. Несчастный Петр II в то время стал объектом большой игры, в которой соперничали за влияние на него две политические группировки, пытавшиеся использовать неопытного царя в своих корыстных интересах. Испанский посол герцог Лирийский стал свидетелем этого: «В это время отец фаворита (князь Алексей Долгорукий – А.В.) приучил царя ездить каждый день поутру, как скоро он оденется, в одну подмосковную его величества, село Измайлово, в одной миле от города. Царя приучили ездить на охоту под предлогом удалить совершенно от Елисаветы, но на самом деле, для того, во-первых, чтобы удалить его от всех тех, кои могли говорить ему о возвращении в Петербург, во-вторых, для того, чтобы он не занимался государственными делами и чтобы поселить в него, елико возможно, мысль о введении старых обычаев, и, наконец, для того, чтобы заставить его жениться на одной из своих дочерей».
Таким образом, по воле политических интриганов Измайлово вновь на короткое время привлекло внимание власть имущих.
Вступившая на престол в 1730 году Анна Иоанновна, вернувшаяся по такому случаю из Курляндии, вспомнила о так любимом ею в детстве и юности Измайлове. Став императрицей, она подолгу жила здесь, особенно в 1730–1732 годах, когда двор вновь переехал из Петербурга в Москву. В 1731 году императрица велела выстроить новый зверинец, по своим размерам и наполнению превосходивший прежний – в Измайлово на радость Анне Иоанновне завезли дикобразов, китайских коров, антилоп, диких ослов, обезьян, а еще павлинов, фазанов и прочую живность. Была здесь, как вспоминают очевидцы, даже своя зебра. А в Мостовой башне вновь стали проводиться заседания, только уже не Боярской Думы, а Сената.
Анна Иоанновна так привыкла к Измайлову, что повелела назвать в честь своей резиденции новый гвардейский полк – Измайловский, приобретший силу и значение не меньше уже существовавших, учрежденных ранее Петром I Семеновского и Преображенского. Согласно Высочайшему указу императрицы от 22 сентября 1730 года, должно было «выбрать из ландмилиции, учредить полк в трех батальонах и в одной гренадерской роте, именовать Измайловским и содержать, против л. – гв. Полка, третьим полком гвардейским, а офицеров определить из лифляндцев и курляндцев и прочих наций иноземцев и из русских, которые на определенных против гвардии рангами и жалованьем себя содержать к чистоте полка могут без нужды и к обучению приложат свой труд».
Местом дислокации нового гвардейского полка выбрали опять же Измайлово, где и проходили военные смотры нового формирования. Анна Иоанновна с 1736 года являлась также и полковником Измайловского полка, а ее герцог Бирон (куда же без него!) – подполковником.
Пришедшая в 1741 году к власти Елизавета (дочь Петра I) не проявляла к Измайлову таких пылких чувств, как ее двоюродная сестра Анна Иоанновна. Оно и понятно – если для Анны Иоанновны царствование началось в Москве, то переворот, вознесший Елизавету Петровну на трон, случился в Петербурге. А ведь в исторической литературе встречается и такое мнение: Елизавета родилась в Измайлово. Но это лишь версия: знай дочь Петра, что она здесь появилась на свет, быть может, и отношение ее к Измайлову было бы более трепетным.
Но все же Елизавета наезжала в Измайловские леса не только поохотиться. Здесь же она встречалась со своим фаворитом графом Алексеем Григорьевичем Разумовским, прозванным «ночным императором», что жил в роскошном деревянном дворце в Перово (архитектор дворца – сам Растрелли). Для удобства сообщения между Измайловом и Перовом прорубили дорогу через тот самый заповедный лес, о необходимости защиты которого от самовольной вырубки заботился еще Петр I. Заезжала Елизавета Петровна и в деревянный охотничий замок, спрятанный в измайловских кущах.
При Екатерине II началось оскудение Измайлова, что было вполне естественно – ведь с этой местностью Софию Фредерику Августу Ангальт-Цербстскую ничего не связывало, да и родилась будущая императрица даже не в России. Столичный Петербург ей был куда ближе, чем древняя Москва, которую она недолюбливала.
Село Измайлово. Гравюра И. Зубова. 1720 г.
Дедушка русского флота (Франц Тимерман объясняет юному Петру Алексеевичу устройство ботика, найденного в одном из амбаров села Измайлово. Май 1688 г.). Худ. Г.Г. Мясоедов. 1871 г.
Постепенно пересохли пруды, в которых когда-то в избытке плескалась рыба, заросли райские сады Алексея Михайловича. Обветшание и запустение пришло и в храмы. По удивительному стечению обстоятельств, именно в год начала правления этой императрицы, по жилам которой не текло ни капли романовской крови, опустела церковь Иоасафа царевича Индийского, здесь прекратились службы, а через протекающую крышу сочилась дождевая и талая вода. Отсутствие пристального царского присмотра привело к тому, что в 1780 году после удара молнии, разрушившего иконостас, не было принято решения о ремонте храма. А ставший к тому времени ветхим царский дворец по указу Екатерины разобрали в 1765 году. Та же участь постигла и каменный мост. Упадок – таким словом характеризуем мы следующий этап жизни Измайлова.
Черное дело сотворили и наполеоновские солдаты, осквернившие своим присутствием опустевшую романовскую вотчину в 1812 году. Последствия оккупации и вовсе обескровили Измайлово, состояние которого в последующие десятилетия можно назвать запустением.
Унылую картину этого времени нарисовал летописец Москвы Иван Кондратьев: «Огромный брусяной дворец с теремами сломан, материалы распроданы, пахотная земля роздана крестьянам с наложением на них денежного оброка, рогатый скот от падежа весь перевелся, и все хозяйственные строения оставлены в запустении. Но псовая охота все еще поддерживалась, и в зверинце водились разные звери до 1812 года».
И вновь атмосферу давней эпохи воссоздает для нас картина художника, на этот раз К.Ф. Бодри, написавшего в 1830-х годах мрачный пейзаж Измайлово. Мы видим здесь остатки былого величия, своеобразные маленькие острова прошлого, чудом сохранившиеся, – Покровский собор с покосившимися крестами да одинокую, заросшую Мостовую башню. При тщательном рассмотрении этого полотна не оставляет мысль, что сиротливо стоящее вдалеке дерево художник уподобил опустевшему и забытому царями Измайлову. И все это на фоне сгущающихся, сизых туч, не предвещающих ничего хорошего.
К концу 1830-х годов на Измайловском острове стояло всего шесть домов, принадлежавших бывшим придворным истопникам, полотерам, рабочим и их семьям.
И вновь крутой поворот в жизни Измайлова вызвал приезд сюда очередного монарха из династии Романовых. В 1837 году здешние места посетил Николай I. Год тот был особый: четверть века со дня окончания Отечественной войны 1812 года. Царь выбрал опустевший Измайловский остров для размещения на нем богадельни для ветеранов прошедших сражений. Выбор этот кажется на редкость символичным, также как и создание Алексеем Михайловичем на здешних землях своей резиденции, характеризовавшее преемственность власти. Появление в Измайлово богадельни для призрения увечных солдат было очень уместным – ведь здесь когда-то Петр I нашел тот самый ботик «Святой Николай», ставший, если можно так выразиться, первой ласточкой флота российского. С Измайлово накрепко была связана память о достославных победах русского оружия, так где же еще, как не здесь, строить богадельню для воинов?
В этом году исполняется 275 лет с тех пор, как Николай I утвердил проект богадельни: «Государь Император Высочайше повелеть соизволил: остров, на котором существует в с. Измайлове, Московской Губернии, бывшие Дворцовые строения, кои по Высочайше утвержденному 26 ноября 1838 года проекту об устройстве в том Селе Военной Богадельни, предназначены под помещение квартир и хозяйственных заведений сей Богадельни, передать в военное ведомство. Имею честь покорнейше просить, приказать означенный остров передать в ведение Строительного комитета I округа корпуса инженеров Военных поселений. Военный Министр Граф Чернышев», – писал в 1892 году И.М. Снегирев.
Создать проект богадельни государь поручил зодчему Константину Тону, наиболее точно воплотившему в своих произведениях идеологическую триаду николаевского царствования – «православие, самодержавие, народность». А потому уже существовавший на Измайловском острове Покровский храм пришелся очень кстати, став, по задумке Тона, центральной частью будущей богадельни. Хотя не все остались довольны его проектом, упрекнув в слишком вольном обращении с древним зданием храма. Дело в том, что Тон задумал разобрать его северное и южное крыльцо, чтобы соединить храм со вновь спроектированными корпусами богадельни, стилизованными под XVII век, время Алексея Михайловича. Зато такой проект обрадовал главного заказчика – Николая I: старые и больные ветераны могли ходить на церковную службу, не покидая богадельни. А Покровский собор, таким образом, становился ее домовой церковью.
Вид Измайлова. Худ. К.Ф. Бодри. 1830 г.
Измайлово. 1950-е гг.
Перед тем, как начать строительство, с острова отселили местных жителей, которым за их дома было заплачено в среднем по сто рублей. Объявили торги на поставку «рабочих людей и материалов, потребных для построения в Селе Измайлове Военной Богадельни». Причем крепостных рабочих покупали так же, как и кирпичи, – скопом.
Строили Измайловскую богадельню довольно долго – с течением времени число ветеранов все увеличивалось, а потому и строительные работы не прекращались. Но первый этап работ был все же закончен к 1849 году. Кроме того, помимо строительства трех новых 3-х этажных корпусов, отреставрировали сам Покровский собор, храм Иоасафа, Мостовую башню, Передние и Задние ворота Государева двора, палату, где хранился ботик Петра, построили новый мост.
Николай весьма тщательно следил за постройкой богадельни, интересовался, как идут работы. 12 апреля 1849 года он сам приехал в Измайлово по случаю освящения обновленного Покровского собора, сопровождаемый великим князем Михаилом Павловичем и архитектором Тоном. Царь все очень придирчиво осмотрел, как будто ему самому предстояло здесь жить.
Так, ревизуя корпуса богадельни, Николай заметил, что лестницы с этажа на этаж слишком неудобны для будущих жильцов, людей немолодых и нездоровых, а потому на межлестничных переходах следует установить скамейки, а вдоль самих лестниц – деревянные поручни. Опять же заботясь о ветеранах, государь велел сделать на этажах по восемь умывальников с пятью кранами в каждом (водопровод к тому времени уже провели). Самое интересное, что эти «николаевские» умывальники сохранились до нашего времени!
Царь приказал исправить обнаруженные им недостатки, велев старую стену Государева двора сохранить, а не ломать. Также он распорядился разбить сад перед въездом в богадельню, внутри провести дорогу, а вдоль нее – устроить огороды.
В соответствии с «Временным уставом Измайловской военной богадельни» 1850 года было объявлено, что «Измайловская Военная Богадельня учреждается для призрения отставных офицеров и нижних чинов, не могущих за старостью лет, болезнями или увечьями снискивать себе пропитание трудами», что «Военная Богадельня помещается в здании, которое возведено для нее близ Москвы, в селе Измайловском» и т. д.
Устанавливалось и первоначальное число призреваемых – 10 офицеров и 100 нижних чинов. Таковых и было к ее открытию, однако уже к 1852 году количество нижних чинов выросло вдвое, а к 1870 году – вчетверо. Многие из жителей богадельни здесь же и работали – дворниками, истопниками, садовниками и проч.
Здесь было немало и старых отставников, в том числе неходячих и слепых участников Отечественной и Кавказской войн, Георгиевских кавалеров. Каждый солдат, отслуживший положенный срок – 25, а позднее и 20 лет – и желающий поступить в богадельню, мог прийти с документами к директору и после освидетельствования врача и запроса в Главное военно-медицинское управление его принимали под «призрение».
В Измайлове вновь закипела жизнь, и хотя иностранные дипломаты да царские вельможи сюда почти не заглядывали, но жители богадельни без государственного внимания не оставались. Внимание это было направлено на бесперебойное снабжение богадельни и обеспечение ее нужд. Для ее содержания требовались немалые деньги – 27 тысяч в год, а потому необходимо было привлечение частных пожертвований. В 1851 году московская купеческая управа объявила подписку в пользу Измайловской военной богадельни. Но дело едва сдвинулось бы с мертвой точки, если бы тогдашний генерал-губернатор Арсений Андреевич Закревский не «попросил» купцов «скинуться». В итоге набрали капитал в 50 000 рублей! Рады были все – и градоначальник, и государь, поручивший Закревскому «изъявить Московскому купечеству. душевную признательность и уверить его в постоянном… благоволении».
И как ни дорого обошлась купцам «душевная признательность» – вольно или невольно они жертвовали из своего кармана десятки тысяч рублей – но ведь дело-то было благое! Архивные источники свидетельствуют, что московские купцы Досужев и Радионов «доставили в полное распоряжение Закревского на разные благотворительные цели 60 000 рублей серебром, из которых Закревский внес в московский Опекунский Совет
20 тысяч рублей на Измайловскую военную богадельню», а «торгующие в Москве инородные купцы доставили Закревскому 1200 рублей серебром»; купец Мазурин дал 10 000 рублей серебром на первоначальное обзаведение учреждения мебелью; его коллега Волков «принял на свой счет» полное обеспечение одеждой, бельем и обувью 10 офицеров, 100 нижних чинов, прислуги и лазарета; купец Сорокин взялся оплатить питание всех на тот момент 110 призреваемых со дня открытия богадельни в течение года и т. д. В итоге, в 1851 году в богадельню было принято еще дополнительно 50 человек.
Арсений Андреевич Закревский уже сам находился в том возрасте, когда старые раны, полученные в боях за Отечество, давали о себе знать. И потому московскому градоначальнику были ближе чаяния инвалидов и ветеранов, чем стенания купцов, немало зарабатывавших на поставках продовольствия и обмундирования на очередную войну. Как и свое давнишнее назначение в созданный в 1814 году Комитет для вспомоществования изувеченным и раненым, так и новое дело по обустройству Измайловской военной богадельни Закревский воспринял как святую обязанность.
Как приятно ему было сообщать теперь уже новому государю – Александру II, что по случаю его коронации к августу 1856 года московское купечество собрало для богадельни 300 000 рублей серебром. В своем письме к Александру II Закревский особо отмечал, что деньги собраны при его «содействии». Кроме того, благодаря его усилиям, из Московской городской думы ежегодно отпускались на столовое содержание богадельни 8500 рублей серебром. А в марте 1856 года Арсений Андреевич сообщил в столицу «о желании почетных граждан Василия Рахманова и Козьмы Солдатенкова пожертвовать 80 000 рублей серебром на постройку нового каменного корпуса на 200 инвалидов», возведенного по проекту архитектора М.Д. Быковского в 1856–1859 годах. Как установила историк Т.П. Трифонова, во время своего посещения богадельни 2 сентября 1856 года Александр II выразил пожелание использовать этот корпус для семейных инвалидов, что и было исполнено.
Поздравление, приносимое казачьим войском Александру II в Успенском соборе. Худ. В.Ф. Тимм
А в последний год генерал-губернаторства Закревского, 1859-й, московские купцы порадовали его следующим решением: «По предмету, столь близкому нашему сердцу, и с тем вместе по чувствам глубокого нашего уважения к Особе его Сиятельства графа Арсения Андреевича Закревского, мы, нижеподписавшиеся, согласились единодушно пожертвовать капитал для выстройки отдельно каменного одноэтажного корпуса для инвалидов его Сиятельства.».
Этот корпус, получивший название Семейного, поначалу был рассчитан на проживание 15 офицеров с семьями, на содержание которых Закрев-ский положил под проценты 39 500 рублей. Он был построен неподалеку от храма Иоасафа Царевича Индийского.
Современники отмечали более чем сносные условия жизни ветеранов: «Помещения инвалидов, удобные и опрятные, больница, аптечка, библиотека, столовая, убранная прекрасными портретами царскими, мраморным бюстом Николая I. Кушанье здоровое, сытное и вкусное. Кажется, здесь все придумано, чтобы доставить призреваемым покой и удобство в жизни».
Николаевская богадельня (так ее назвали в память о царе-основателе) существовала в Измайлове до 1917 года, когда и прекратилось царствование династии Романовых в России.
Но в том трагическом году история Измайлова не закончилась, пережив лихолетье, эта древняя вотчина Романовых (а точнее, то, что от нее осталось) превратилась в интереснейший музей-заповедник, хранящий еще немало тайн и легенд.
