В православных храмах оккупанты устраивали конюшни, склады и казармы. Так случилось, например, в церквях Заиконоспасского и Рождественского монастырей. А в кремлевском храме Спаса на Бору французы хранили фураж.
А когда священники пытались сопротивляться – захватчики убивали их, причем прямо на церковной паперти. Так случилось, в частности, с протоиерем Казанского собора.
В самих церквях после посещения их французами не оставалось ничего ценного и святого – они обдирали позолоту с окладов икон, тащили шитую золотом парчу и т. д.
Согласно выписке, составленной в Московской духовной консистории «из производящегося по указу Святейшего Правительствующего Синода от 20 мая 1836 года за № 6298 дела, о происшествиях 1812 года и подвигах духовенства»:
«а) Новодевичий монастырь, оставшимся протоиереем Алексеем Ивановым и казначеею с несколькими сестрами был заперт. Небольшие неприятельские отряды не могли в него вторгнуться. 4-го сентября отряд неприятелей, более по-видимому 2 тысяч человек, приступивший к монастырским воротам с двумя орудиям по угрозам был впущен в монастырь. 8 сентября все церкви, кроме Соборной, и кельи выехавших из Москвы настоятельницы и сестер заняты были неприятельским войском, которое и оставалось в оных до 8 октября. По объявлению протоиерея, на вопрос неприятелей, что в монастыре нет службы за неимением вина и просфор, прислано ему было полведра красного вина и 10 фунтов крупчатой муки на просфоры. Найденные в монастыре съестные припасы неприятели разделили с оставшимися пополам и никого не били. Квартировавший в монастыре генерал брал у казначеи серебряные деньги и отдавал ей ту же сумму ассигнациями, а вместо ассигнаций давал медные деньги.
б) В Зачатейском монастыре все кельи сгорели; самые церкви загорались, но остались невредимы. Достойно особенного замечания – написанный на дереве образ Христа не сгорел в пламени. Во время бывшего в монастыре пожара священник Емельян Георгиев и настоятельница с сестрами, приобщившись Святых Христовых Тайн, заключились в храме, быв готовы лучше погрести себя под развалинами оного, от распространившегося всюду всепожирающего пламени, нежели предать себя в руки неистовых врагов церкви и Отечества. После пожара настоятельница монастыря и бывшие с нею, числом до 50 человек, оставшись вовсе без пищи и в непрестанном страхе перешли из монастыря за Крымский брод, под защиту одного неприятельского начальника, лично из человеколюбия оберегавшего русских до 5 тысяч человек.
Молебствие в церкви Св. Евпла в Москве в присутствии французов 15(27) сентября 1812 г. 1912 г.
Начальник сей, по усильной просьбе настоятельницы, при возвращении ее на третий день в монастырь, послал с нею для охранения двоих солдат и, дав им за своим подписом два листа, велел прибить один из них к монастырским воротам, а другой при входе в церковь. В листах сих монастырь объявлен был совершенно разграбленным и смертию угрожалось тому, кто осмелится зажечь церковь. Таким образом, с 8 сентября – Храмового монастырского праздника, до 21 священник Георгиев беспрепятственно отправлял в церкви часы, а с 21 до выхода из столицы неприятеля – Божественную литургию.
г) Грузинская, на Воронцовском поле, церковь с великим трудом сохранена ото огня, а утварь от расхищения жившими тогда в церкви церковно-священнослужителями, за что священник Василий Гаврилов награжден наперсным золотым крестом.
е) В церкви Иоанна Предтечи, что в Казенной, Святыя иконы Смоленской Божьей Матери и Преподобного Сергия во время пожара остались невредимыми от огня, несмотря на то, что за киотом, в коем Смоленская Божья Матерь поставлена была, найдены головни.
з) Сороко-Святский у Новоспасского монастыря священник Петр Гаврилов, охранявший церковь и сокрытое в ней имущество, убит неприятелями близ самой церкви.
и) Спасский в Чигасах священник Михаил Георгиев, когда неприятели под острием обнаженных мечей понуждали его указать, где хранится церковное имущество, указал на свое собственное, невдалеке от церковного на церковных сводах хранимое, таким образом сохранил церковное.
й) В Николаевской церкви, складенное в один сундук церковное имущество все расхищено. Находившаяся же в сем сундуке икона Святого и Чудотворца Николая, обретена по выходе неприятеля из Москвы на своем месте… Священник сей церкви, а ныне протоиерей Петр Платонов, когда неприятель входил в Москву чрез Драгомиловскую заставу, а арьергард русский выходил по Таганской и Николаевской улице, вышед вместе с дьячком в облачении с иконой Святого Николая, напрестольным крестом и с зажженными свечами, окроплял Святою водою мимошедшее войско. Воины осеняли себя крестным знамением, жадно ловили капли Святой воды, громко повторяя: «Враг наш погиб, а не мы!» Ехавшие чиновники подъезжали к иконе и со слезами лобызали ее. При сем случае протоиереем раздаваем был изнуренным и ослабевшим раненым печеный хлеб».
Драматические события разворачивались и в Страстном монастыре, богатую ризницу которого не удалось вывезти. Спрятали ее под крышей монастырского собора. Туда и сложили всю утварь и богатые иконы, а также главную ценность – Страстную Икону Божьей Матери. Спрятали и серебряный крест времен основания обители, украшенный жемчугом и редкими каменьями, древние хоругви и покровы золотого шитья, серебряную чашу 1669 года, подаренную касимовским царевичем Василием Ярославовичем, два вызолоченных изнутри ковша времен Алексея Михайловича, еще один ковш с двуглавым орлом петровской эпохи, богатое Евангелие 17 века и многое другое… Вход в тайник загородили старым шкафом.
И если огонь пощадил обитель, то не прошла мимо монастырских ворот другая беда – разорение и вандализм, устроенные французскими солдатами во время их короткого, но знаменательного квартирования в Москве.
Как с цепи сорвавшиеся французы все искали ризницу: шарили по опустевшим кельям, тащили все, что хоть как-то блестело золотом и серебром. Сломав замок на кладовой, хранившей сундуки с вещами монашек, оккупанты унесли все до нитки. Но ризницу им не суждено было найти. Старый шкаф так и простоял под соборной крышей неподвижным, сохранив монастырские ценности нетронутыми.
А расстрелянных москвичей французы вешали на столбах у монастырских ворот. В нижнем соборном храме они устроили провиантский армейский склад, часть келий заняли солдаты.
Недели через две после французского вторжения новой оккупационной властью разрешено было проводить богослужения в монастыре, для чего одним из вражеских генералов было прислано парчовое одеяние, растащенное ранее солдатами, красное вино и мука. Службу совершал оставшийся в Москве монастырский священник Андрей Герасимов.
Натерпелись страху и оставшиеся в монастыре монахини. До смерти напуганные французами немолодые уже женщины, тайком пробирались холодными осенними ночами на монастырский огород, чтобы выкопать для пропитания мороженый картофель.
Незадолго до бегства из Москвы, французы задумали поджечь Страстной девичий монастырь. Они смешали кучи щепы и соломы с порохом, чтобы затем запалить его. Но видевшая это одна из монахинь залила порох водою. Чудом ей удалось спрятаться от разъяренных захватчиков на чердаке игуменского корпуса, где ее полуживую потом отыскали другие сестры.
Для москвичей церкви стали символом сопротивления оккупантам: «Во всей Москве в эти дни огненных ужасов и грабительства до 15-го сентября ни в одной церкви не было службы; с одной стороны, потому, что все они были осквернены и поруганы, а с другой, не было при церквах священников. Первое и единственное богослужение началось в Рождественском монастыре. Достойный уважения и вечной памяти этого монастыря младший священник, отец Алексей (другой, старший, о. Адриан, человек святой жизни, был и тогда уже дряхл) выхлопотал у французского экс-губернатора дозволение: освятить один престол и открыть службу. К освящению приготовлена теплая церковь на 15-е число, в воскресенье. Нельзя и выразить той радости, какую мы почувствовали, когда услышали в субботу первый монастырский благовест к вечерне. В воскресенье мы все были в церкви при освящении престола и за литургией. Молились мы и горько плакали, видя обнаженные от окладов св. иконы и самые сосуды: потир и дискос – хрустальные. Во время водосвятия вошли три гвардейца в медвежьих шапках и остановились сзади священника; потом, ради кощунства, начали подымать штыками кверху облачения на священнике. Отец Алексей побледнел, но не оглянулся на врагов и продолжал освящение воды. Далее Бог не попустил помешательства: освящение престола и литургия благополучно совершились».
Ужасной была участь Архангельского собора Кремля, являющегося усыпальницей русских царей. Как дикие животные бросались оккупанты на все, что блестело или сверкало, думая, что это серебро и золото. Бархатные покрова были немедля сорваны с надгробий, а часть из них и вовсе была осквернена. Французы, в частности, вскрыли раку с мощами царевича Дмитрия, выбросив его останки из могилы, и похитив серебряный оклад весом в 246 кг. Они ободрали и обобрали иконостас собора, добравшись до самых верхних ярусов, надеясь, что оклады находящихся там икон – серебряные. Нетрудно представить, каково было их разочарование, когда варвары обнаружили, что ризы икон сделаны из меди. Тогда они в приступе гнева разбросали иконы по собору, использовав их как дрова для приготовления блюд императорской кухни. Саму кухню устроили в алтаре собора, тут же был и винный склад. Не успев вывезти вино, перед своим бегством из Москвы, французы разбили бочки, из-за чего долгое время в соборе стоял винный запах.
Симонов монастырь, Москва, у октября 1812 г. Худ. Х.В. Фабер дю Фор
Агент Ростопчина доносил из оккупированной Москвы: «За алтарем Архангельского собора спит французская кухарка, возле окна готовит она и кушанье, она сшила себе платье из риз поповских, бархатных и других. Да и сами Французы, когда дождливое время, показываются на улицах в священнических облачениях, дабы сберегать свои мундиры. Наглости всякого рода и ругательства, чинимые в церквах, столь безбожны, что перо не смеет их описывать: они превышают всякое воображение. Поведение сие непонятно, ибо сим Французы более еще раздражают народ против себя».
Французы не брезговали и гробокопательством. Они разрывали свежие могилы на московских кладбищах, надеясь и там поживиться золотишком.
И куда только подевалась хваленая французская дисциплина!
Ни одна другая европейская столица, будь то Берлин, Вена или Варшава, не видела такого нравственного распада, который произошел с наполеоновской армией в Москве. Не только грабежи и мародерство, но и насилие над местным населением стали непременными чертами французской оккупации Москвы. Всего лишь за несколько дней культурная нация превратилась в пьяный сброд и сборище дикарей. Наполеоновские вояки замахнулись на святое – они осквернили православные храмы и монастыри. Пытавшихся пресечь грабеж русских священников убивали на пороге церквей, как случилось это, например, в Спасо-Андрониковом монастыре.
Оккупанты разорили собор и Спасо-Андроникова монастыря, а затем подожгли его. Были также осквернены иконостас и мощи прп. Андроника и Саввы, разграблена монастырская ризница. Убили и настоятеля храма Спаса в Рогожской слободе, пытавшегося увещевать французов.
А вот какой трагический эпизод описывает купеческий сын Егор Харузин:
«Нам сказывали тогда (только не приводилось мне проверить этого события), что в дни дозволенного грабежа жителей произошел следующий страшный случай: священник церкви Св. Софии, что на Лубянке, узнавши в один день, что французы сбираются ограбить его церковь, он поспешил туда, облачился, взял в руки крест, выйдя из церкви, запер ее и стал стражем на паперти. Действительно, вскоре явилась кучка польских мародеров и начала требовать от священника ключей церковных; он им сказал, что только через труп мой войдете в храм, а живой ключи не отдам. Поляки русскую, отказную речь священника поняли и, поспешая на святотатство, совершили злодейство: обороняющегося крестом подвижника убили и по следам святой крови ворвались в церковь. Две возрастные дочери этого священномученика, известившись о своем несчастии, прибежали в отчаянии к убитому родителю и обратили тут на себя преступные взоры убийц, которые, схватив их, поволокли было в церковь; но девицы не с человеческою силою вырвались из рук извергов и, как легкие серны, побежали к Охотному ряду; поляки погнались за ними, увидя близкую за собой погоню, они удвоили быстроту и, успев добежать до Каменного моста, бросились обе в реку».
Но не те же люди за двадцать лет до этого громили католические храмы у себя в Париже? Например, в 1793 году во время Великой французской революции любители свободы, равенства и братства ворвались в собор Парижской Богоматери и ободрали его как липку, обезглавив статуи библейских царей, приняв их за французских королей. Награбленную церковную утварь и колокола переплавили (то же самое солдаты Наполеона сотворили в Успенском соборе Кремля, переплавив в горнах 325 пудов церковного серебра и 18 пудов золота). А что они натворили в базилике Сен-Дени, главной королевской усыпальнице, где были захоронены почти все монархи Франции! Их останки выкинули в выгребную яму. Затем, правда, после отречения Наполеона кое-кого вернули обратно, но неприятный осадок остался. Нынче этот собор служит еще и выставочным залом средневековой надгробной скульптуры, венчающей пустые могилы.
В этой связи очень верно написал Петр Шаликов еще два века назад: «Все Наполеоновы обряды – от духовных до придворных – суть не иное что, как ложный, обманчивый призрак, уловляющий в паутинные сети свои жалкое легкомыслие. Сей Корсиканец, возвративший Французам религию и монархию, приходит к Христианским Государям лишать их Престолов и осквернять Алтари храмов; сей Наполеон, призвавший ныне в свою столицу Главу Католической церкви, дозволяет Греческие превращать в конюшни! Какие правила подает он своим подданным? Какие нравы образует в них? Сам Аттила умел иногда уважать достойное уважения; он прошел мимо Рима, для того единственно что Первосвященник, вышед к завоевателю на встречу во всем своем облачении, просил пощадить святую столицу. Здесь очень кстати сказать, что новый Атилла не пощадил ни сей святой столицы, ни Наместника Христова».
А вот весьма толковому и разумному генералу Коленкуру это было непонятно. Он, представьте себе, полагал, что причиной такого поведения французов служило отношение к ним русских: «Беспорядки и грабежи – неизбежное последствие нашего быстрого продвижения – были первым злом, и мы заставили крестьян чуждаться нас. Пожары, зажженные русскими с такой политической расчетливостью и приписываемые крестьянами французам, чуждый язык, крестовый поход, проповедуемый русским духовенством против нас, – все сочеталось воедино для того, чтобы изобразить нас в глазах этого суеверного народа в виде варваров, которые, как говорили русские, пришли низвергнуть их алтари, похитить их достояние и увести в рабство их жен и детей. И от нас бежали, как от диких зверей».
Что же получается – не Наполеон объявил России крестовый поход, о чем говорилось в первой главе этой книги, а наоборот, русский народ пошел против миролюбивых французов с открытым забралом. Коленкур ставит все с головы на ноги, оправдывая варварство своих офицеров и солдат. Чего же говорить о менее сообразительных французах?
Правда, свои храмы французы в Москве не грабили. «Неподалеку от нашей квартиры, в той же улице находилась церковь для католиков, и в ней служил священник из французских эмигрантов. Церковь была во имя св. Людовика», – пишет Бургонь. Настоятелем этой церкви с 1808 года был аббат Андриен Сюрюг, тот самый, что обратил в католическую веру супругу московского генерал-губернатора Ростопчина, Е.П. Протасову. Интересы Сюрюга в Москве выходили далеко за пределы его католического храма. Он развил бурную деятельность не только среди французов-эмигрантов, но и пытался влиять (причем, небезуспешно) и на православных москвичей. Сохранились любопытные письма аббата к его французским коллегам, написанные им в 1812 году под впечатлением от происходящих перед его глазами событий. Сюрюг не только наотрез отказался встречаться с Наполеоном, но и не стал возвращаться на родину вместе с отступающими французскими войсками, скончавшись в Москве в декабре 1812 года В настоящее время храм св. Людовика Французского, заново отстроенный в 1833–1835 годах, располагается по адресу: Малая Лубянка, дом 12а. А прилегающие переулки, как и прежде, оглашаются французской речью – в этом квартале находится лицей для детей проживающих в Москве французов.
Но свои храмы они не только не грабили, но и не ходили в них. Вот, например, что пишет савойский дипломат Ж. де Местр: «В Москве ни один француз не появился в церкви за все шесть недель французского правления, за исключением (которое очень примечательно) пяти или шести офицеров, принадлежащих к старинным дворянским фамилиям Франции. Остальные, похоже, не имели ни малейшего представления о религии; некоторые, как мне передавали, спрашивали: «Что такое Бог? Что вы хотите сказать?»
Грабежи продолжались, несмотря на приказы французских командиров. Один из них был отдан начальником штаба Великой армии маршалом Бертье и развешан по Москве, а чтобы его могли прочитать и москвичи – еще и переведен на русский язык:
«Не взирая на данные повеления чтоб прекратить грабеж, однако оный в некоторых частях города продолжается; почему и приказывается Господам Маршалам, Главным Командирам армейских корпусов, чтоб солдат держать в пределах частей их квартирования. Именно запрещается позволять какому бы ни было Офицеру или солдату приходить в город в отрядах или поодиночке, чтоб отыскивать муку, кожи и прочие вещи.
Император приказал Генеральной Администрации составить магазины изо всего, что может быть оставлено в городе жителями, которые бежали и бросили свое имение; Его намерение есть употребить, что найдено будет на регулярные раздачи для армии…
Господин Губернатор Маршал дюк де Тревиз прикажет караульным на заставах, разным постам и патрулям в городе арестовать тех, кто будут нести или переносить припасы, не происходящие от регулярных раздачей…
Господа Маршалы сделают все распоряжения, которые от них зависеть будут, чтоб защищать крестьян, которые будут вести припасы и фураж в Москву…
Солдаты, которые будут взяты под караул и которым будет доказано, что продолжали грабеж, будут преданы, считая от завтрашнего дни, то есть, от 18/30 сентября, воинским комиссиям, и будут суждены по строгости законов».
Те же, кто не участвовал в грабежах, проводили время в экскурсиях: «Я воспользовался случаем, чтобы подробно осмотреть достопримечательности Кремля, пока несколько полков были заняты на смотру, я посетил собор св. архангела Михаила, усыпальницу русских царей. В эту самую церковь, в первые дни по прибытии нашем в Москву, забрались солдаты гвардии 1-го егерского полка, поставленные пикетом в Кремле, думая найти там несметные сокровища, но, обойдя обширные склепы, никак сокровищ не нашли, а видели только каменные гробы, накрытые бархатными покровами с надписями на серебряных дощечках. Там они застали также несколько городских жителей, приютившихся под покровительство мертвецов, надеясь найти здесь безопасность. Между ними находилась молодая красивая девушка, принадлежавшая к одной из самых знатных семей Москвы; она имела безумие привязаться к одному высшему офицеру армии и еще большее безумие последовать за ним в это убежище. Как и многие другие, она погибла от холода, голода и нужды», – сообщал Бургонь.