1

«Милая Ирена! Не могу выразить, как меня обрадовало ваше письмо, хотя в нем всего несколько строчек. Маленькая керосинка, о которой вы спрашиваете, стоит в шкафу на верхней полке. В последнее время я уже не варила на ней, потому что это слишком хлопотно. Не стоит тратить так много труда из-за пяти минут еды. Вы спрашиваете, как мне живется. У меня не хватает духу рассказать вам всю правду. Я веду ужасное существование. Единственное милое существо, которое у меня есть, это моя собака. Я разговариваю с ней, и она понимает меня! Будь что будет, но оставаться здесь я не могу. Я имею привычку не запирать на ночь свою комнату. Позавчера просыпаюсь — была лунная ночь — перед моей кроватью стоит господин Замасса и лепечет какой-то жалкий вздор. Я чуть не умерла от страха и от злости; к тому же прежде всего я должна была успокоить собаку, которая хотя и не лаяла (как она умна!), но приняла очень угрожающий вид. Жена его глупа и вульгарна; она всячески старается заставить меня уйти, но прямо отказать не решается из уважения к той особе, которая меня рекомендовала. Мне кажется, им больше всего не нравится то, что я молчалива; им хотелось бы иметь веселую компаньонку. Девушки, к которым меня взяли, испорченные создания и вдобавок ненавидят меня. Я продала немногие из остававшихся у меня драгоценных вещей и берегу эти деньги на черный день; но что будет, когда кончатся и они, я не могу себе представить. Ни одна порядочная девушка не вынесла бы долго того, что выношу я. Здесь нет ни одного человека, которому можно было бы подать руку и не пожалеть об этом. Милая Ирена, вы, конечно, слышали, что люди болтают обо мне и Гудш-тикере, поэтому и письмо ваше так холодно. Но это клевета. Мы были только друзьями, и ничего больше. Я говорю это вовсе не для того, чтобы вы меня защищали, мне только хочется, чтобы вы знали правду и верили мне. Я забыла у вас в мастерской свои желтые летние башмаки, пришлите мне их, пожалуйста.

Преданная вам Рената».

«Уважаемая фрейлейн Фукс!

Я получила ваше письмо и очень сожалею, что вам не посчастливилось с местом. Керосинку я нашла, башмаки отправила сегодня по вашему адресу. Что касается последнего пункта вашего письма, то, извините, я не могу этому поверить. Мне странно, что вы отрицаете то, что очевидно. Доказательства слишком красноречивы, даже если бы Гудштикер не проводил у вас половину ночей. Простите, что я говорю так откровенно, но вы сами этого хотели. Вы должны крепко взять себя в руки, иначе с вами будет плохо. Все говорят о вас дурно. Так жить нельзя. Желаю вам всего лучшего.

Ирена Пунчу».

Прочитав письмо, Рената долго еще держала его в руках. Незаметно подкравшаяся Фанни-Элиза насмешливо спросила:

— Вы получили объяснение в любви?

Губы Ренаты судорожно передернулись, как будто она ощутила горечь во рту. Она выдернула из-за пояса сорванную утром розу и бросила ее на землю, а проходя назад по дорожке, растоптала ее.

— Гроза приближается! — крикнула из окна виллы Гретхен.

Служанка побежала снимать висевшее на заборе белье. Над лесом сверкнула фиолетовая молния, листья зашумели; мимо ворот сада проехал тяжело нагруженный сеном воз, наверху которого сидела крестьянка.

Следя глазами за уезжавшим возом, Рената вдруг увидела за углом изгороди Петера Граумана, который с изысканной вежливостью махал широкополой шляпой. Она испугалась, потому что явившееся тогда в отверстии купальни лицо начала уже считать плодом своей фантазии. Но сейчас Грауман действительно стоял здесь, со своей козлиной бородкой и серьезным лицом. Почти помимо своей воли Рената подошла ближе.

— Я бесконечно счастлив приветствовать вас здесь. — И Грауман протянул ей через забор руку.

— Как вы сюда попали? — почти беззвучно произнесла Рената.

— У меня есть брат, который морфием, абсентом и любовью довел себя до ужасного состояния, и я привез его сюда к доктору Будгеру, своему приятелю. Смотрите, отсюда видна крыша его заведения и несколько окон с решетками. Как вы поживаете, фрейлейн?

— Очень скверно.

— Вот как! Это только доказывает, что вы не умеете пользоваться капиталом, находящимся в вашем распоряжении.

— Что вы хотите этим сказать? — недоверчиво спросила Рената.

— Если вы мне позволите быть откровенным…

— Вы сами должны знать, что можно говорить и чего нельзя.

— Я узнал несколько дней тому назад, что вы здесь, и узнал также, на что вы тратите свою молодость. — Грауман подошел вплотную к решетке и продолжал хриплым голосом: — Я вам сейчас скажу, что я подразумеваю под капиталом. Я подразумеваю ваше великолепное тело, которым вы пренебрегаете. Как вы думаете, каково ваше назначение в мире? Впрочем, откуда вы можете это знать, вы, до краев перегруженная отжившими добродетелями! Будь они прокляты, все эти поэты и прозаики, мелющие вздор о достоинстве женщины, чтобы не потерять своих читателей, которым делается дурно, когда попадается слово «гетера», за исключением случаев, когда того требует рифма. Тысячами языков следовало бы предать их анафеме, но у меня только один, и к тому же сейчас будет гроза. Помните же: не слушайте ни ханжей, ни свободных мыслителей, ни романтических мечтателей и не думайте, что вы несчастны. Вы — счастливейшая из всех, если только, конечно, у вас хватит мужества стать хозяйкой своего счастья. Если вы захотите, высший свет будет принадлежать вам, будет лежать у ваших ног. Такая женщина, как вы, — это Наполеон, Александр Македонский, вы — властительница мира. Поверьте мне, я ваш истинный друг, и то, что я говорю, я говорю от чистого сердца. Станьте знаменитой куртизанкой, отбросьте жалкие предрассудки, приковывающие вас к этому тесному кругу. Однако начинается дождь. Мы еще поговорим с вами. Прощайте!

И Петер Грауман мелкими шажками побежал по улице и растаял как видение в белой пыли, поднятой налетевшим вихрем.

Рената опомнилась, только когда крупные капли дождя стали падать ей на голову.

 

2

Когда господин Замасса возвратился с семичасовым поездом из города, гроза была еще в полном разгаре. Он привез с собой двух молодых людей, асессора и архитектора, племянников своего будущего зятя. Они очень мало говорили и все время не сводили глаз с Ренаты, с робким восхищением прислушиваясь к каждому ее слову. Фрау Замасса заметила это и едва сдерживала свою злость. Но скудные знаки внимания молодых людей напомнили Ренате прошлое, и лицо ее прояснилось. Фрау Замасса резким тоном приказала ей идти на кухню и распорядиться относительно ужина. Рената встала и вышла из комнаты. Проходя по узкому коридору, она услышала, что кто-то шепотом зовет ее. В дверях стоял господин Замасса и делал ей таинственные знаки. Вид у него был торжественный, и, когда Рената вошла в комнату, он неслышно запер дверь на замок, вытащил из кармана небольшую бархатную коробочку и, хихикая, открыл ее. Он громко фыркнул от удовольствия, видя, с каким восхищением Рената смотрит на великолепную бриллиантовую брошку. Рената страстно любила бриллианты, и теперь она невольно закрыла глаза и с улыбкой спросила, не понимая всей этой таинственности:

— Это, наверное, для фрейлейн Фанни-Элизы?

Господин Замасса продолжал хихикать, потом, приблизив губы к уху Ренаты, прошептал:

— Нет, это для вас, моя красавица.

— Для меня?

— Да, конечно, для вас, если вы захотите быть доброй. Фанни-Элиза тоже получит подарок, но только завтра.

— Не принести ли вам стакан воды? — холодно спросила Рената.

— Ну, моя цыпочка, не делай вид, как будто ты никогда не имела близости с мужчиной!

У Ренаты зашумело в ушах, голова ее горела.

— Негодяй! — сказала она. — Ваше счастье, что у меня нет под рукой ножа.

И она обвела комнату таким диким взглядом, что господин Замасса поспешно захлопнул свою коробочку и опасливо отклонил голову, как бы боясь, что Рената бросит в него камнем.

Тяжело дыша, вышла Рената из комнаты, и, когда возвратилась к остальным, он почти одновременно вошел в другую дверь.

— Вот, дочь моя, свадебный подарок твоего отца, — с пафосом произнес он, бросая ядовитый и угрожающий взгляд на Ренату.

Фанни-Элиза театрально упала к нему в объятия. Явилась из своего убежища и Гретхен, так как гроза уже прошла, и позеленела, увидев прелестную брошку. От зависти и досады на глазах ее выступили слезы, и дрожащими губами она проговорила:

— Если бы я получила что-нибудь подобное, то целый день, не переставая, целовала бы папу и маму.

Это всех рассмешило. Фанни-Элиза положила коробочку на подзеркальник, и так как молодые люди настоятельно просили ее сыграть что-нибудь, то она с усталым видом села за рояль и заиграла Шопена. Игра Фанни-Элизы была ученическая, да и то не вполне безупречная. Когда она закончила, со всех сторон послышались одобрительные восклицания, в ответ на что она только скромно вздохнула. Потом все ушли на веранду, и Рената осталась одна. Внимательные взгляды молодого архитектора немного подняли ей настроение. Но все же в душе царили печаль и сомнения. Она подошла к роялю, машинально коснулась клавишей и почти бессознательно начала играть ту же балладу, которую только что исполнила Фанни-Элиза. Музыка удивительно подходила к ее настроению; ей казалось, что в ее душе пронеслась буря, а теперь все было спокойно и полно ожидания. В комнату вошли на цыпочках архитектор и асессор, за ними остальные. Лицо Гретхен сияло торжеством, как будто она одержала победу над сестрой, фрау Замасса задыхалась от злости; у мужа ее был такой вид, словно он выпил бутылку уксуса. Фанни-Элиза, бледная как смерть, стояла около портьеры и дергала за шнурок. С этой минуты не было на свете существа, которое бы она ненавидела пламеннее, чем Ренату.

Когда Рената закончила, асессор не мог удержаться от восторженных рукоплесканий. Архитектор был так очарован, что даже раскрыл рот, что придало ему комический вид. Вошла горничная накрывать стол, и все общество снова удалилось на веранду. Семейство Замасса вело себя так, как будто вместо Ренаты было пустое место.

Ей не хотелось есть, не хотелось оставаться среди этих людей; она незаметно ушла в свою комнату, позвала Ангелуса, который в последнее время начал выказывать явные признаки меланхолии, и отправилась гулять.

Небо снова было ясным, луга сверкали яркою зеленью, и дождевые капли ритмично падали с листьев. Ангелус катался по траве, с оглушительным лаем гонялся за мухами и вихрем носился взад и вперед по дороге. На лавочке у сельского трактира сидел за кружкой пива Грауман. Увидев его, Рената пожалела, что выбрала из всех дорог именно эту.

— Как хорошо, что мы опять встретились, фрейлейн, — сказал Грауман, подходя к ней.

— Это чистая случайность, — вспыхнув, заметила Рената.

— Я очень благодарен этой случайности. А, эта бестия Ангелус все еще у вас! Вы мне позволите пройтись вместе с вами? Продолжим наш разговор. Итак, предположим, что я ценой вашей ложной добродетели предложил бы вам богатство, власть, славу, одним словом, все, чего вы только могли бы пожелать, — стали ли бы вы хоть одну минуту размышлять о том, что вам делать?

— Слушайте, — поспешно прервала его Рената, — для меня совершенно непонятно, чего вы хотите, и я даже не хочу этого понимать. То, что вы мне говорите сейчас и говорили раньше, кажется мне смешным и высокопарным, а я ненавижу все высокопарное. Вы меня совсем не знаете. Вы хотите меня заманить в какую-то ловушку. Почему вы не скажете просто, чего вы хотите? Однако нам неудобно дальше идти вместе.

— Мне нужно перед вами оправдаться. Пожалуйста, зайдемте со мною на четверть часа вот в эту беседку около трактира.

Рената согласилась, лишь бы отложить возвращение домой. Через минуту они сидели друг перед другом в тенистой беседке. Рената слушала Граумана и машинально ласкала собаку, положившую голову ей на колени.

— Вы ошибаетесь, говоря, что я вас не знаю. Во-первых, из самых достоверных источников мне известно ваше прошлое. Во-вторых, я думаю, что имею правильное представление о вашем характере. Не станете же вы отрицать, что все, что до сих пор делали, было лишь средством, ведущим к одной цели, которая неизвестна вам самой, но к которой вы невольно несетесь, как доска, плывущая по течению. Вы думаете, что я хочу вас заманить в ловушку. Нет, я хочу быть вашим штурманом среди бесчисленных жизненных мелей. Сказать о вашем лице, что оно красиво, — этого мало. Вы понимаете, что в такую минуту я не способен говорить вам комплименты, мы ведь с вами не кадриль танцуем. Ваше лицо для меня — воплощение идеала. Вы королева, прирожденная королева, — да, смейтесь, смейтесь! Это почувствовал, вероятно, и тот герцог. Но, чтобы вы не считали меня пустым болтуном, я должен подробнее изложить вам свои воззрения на этот предмет. Я разделяю женщин на четыре класса: королевы, гувернантки, кухарки и девки. Королевы призваны властвовать; мужчины — их подданные. Они непобедимы, их царственная природа сказывается во всем, что они говорят и что делают, и даже в самом их молчании. Гувернантка — это воспитательница, женщина-мать, страдалица, живущая только для детей. Кухарка — это грубая натура, хозяйка, главная прислуга, ключница, вообще представительница примитивной внешней жизни. Что представляет собой девка, мне нечего объяснять. Конечно, это подразделение является совершенно внеклассовым. Девки могут восседать на троне, а королевы работать на фабриках, бывают кухарки с княжеским титулом и гувернантки среди уличных женщин. Чего я хочу — это чтобы вы, по крайней мере, не противодействовали своему призванию. В этом призвании я был твердо убежден с первой минуты, когда увидел вас, и продолжаю быть уверенным и до сегодняшнего дня. Надеюсь, вы понимаете теперь, что я хотел сказать?

— Нет, нет, я ничего не понимаю, все спуталось в моей голове от ваших слов, — прошептала Рената.

Спускались сумерки; издали доносилось пение девушек, к которому Рената прислушивалась с необъяснимой, все увеличивавшейся тревогой.

— Представьте себе такой случай, — продолжал Грауман, и его фанатичный голос зазвучал еще жестче и глуше. — Какой-нибудь человек покидает в разгаре вечера веселое общество. Ему необходимо уехать далеко, и он уезжает. Проходят месяцы, годы. Он снова возвращается в тот же дом. Во всех комнатах темно и тихо, но все двери открыты. Наконец он приходит в зал, который внезапно покинул давным-давно; только один этот зал освещен, и все, кого он здесь оставил, по-прежнему сидят еще за столом, как будто он вышел отсюда минуту назад. Выражения лиц сидящих за столом разнообразны: одни веселы, другие лицемерны, третьи смешливы. Но, приглядевшись, человек видит, что эти лица окаменели, и выражение их не меняется, сколько он ни глядит на них… Но что с вами?

Рената невольно поежилась от ужаса, но Петер Грауман продолжал с непоколебимой серьезностью:

— Тот человек, о котором я говорю, это вы сами — Рената Фукс. Вы знаете то общество, которое вы покинули. То же самое испытали бы и вы, если б вернулись. Вы не нашли бы ничего, кроме застывших гримас, и вам не о чем сожалеть. Но зачем вы живете здесь, в деревне? Вы хотите насильно задушить в себе все, что делает вас способною властвовать?

— Но что же, что же мне делать! — горестно воскликнула Рената.

— Поедемте со мною!

Рената презрительно усмехнулась.

— Ах, это я знаю! Нет, лучше уж быть прислугою.

— Ответ, которого я ожидал. Но, смею вас уверить, я не Анзельм Вандерер и не Стефан Гудштикер. О, я все знаю! Я буду только вашим импресарио, вашим режиссером и кассиром. Брат оставил мне несколько сотен франков, и на эти деньги я собираюсь открыть в одной из столиц, вероятнее всего в Вене, варьете для людей с тонким вкусом. Входная плата будет очень высока, публики не больше ста человек, а вы будете звездой этого заведения.

Рената вскочила с места, дрожа как в лихорадке. Она не могла выговорить ни слова.

— Не думайте, что я фантазирую, — снова заговорил Грауман, — от вас не потребуется ничего такого, чему вы не могли бы научиться за три дня. Главная моя задача — простота. Мой друг, клоун Зонненфельд из Парижа, тоже увлечен моей идеей. Я ничего не обещаю вам, а только предлагаю вам ключ, который отопрет все двери к счастью. Но, я вижу, это вас не заинтересовало…

— Нет, я и слышать об этом не хочу, — все еще дрожа, ответила Рената.

Петер Грауман вздохнул, как бы сожалея о напрасно потраченном времени.

— Я пробуду здесь еще до послезавтра, — сказал он, провожая Ренату на улицу.

 

3

Уже совсем стемнело. Воздух в долине был влажный и душный. Ренате трудно было идти по сырой дороге в мелких туфельках, в которые сыпались камешки. У дороги стояла статуя Богоматери, окруженная розовыми кустами. Рената остановилась здесь и вытрясла туфли. Ангелус заворчал.

— Что с тобой, глупый пес? — спросила Рената. Вдруг она увидела фигуру, неподвижно стоявшую на коленях у ног статуи. Рената сначала испугалась, потом сообразила, что, должно быть, это какая-нибудь набожная деревенская девушка, и подошла ближе. Услышав шаги позади себя, девушка обернулась, и Рената с удивлением узнала в ней горничную Кету.

— Что вы здесь делаете, Кета?

Кета пробормотала, что она ожидает своего жениха. Действительно, на темном небе вырисовывалась фигура приближавшегося мужчины.

Когда Рената подошла к веранде, сидевшие на ней гости опустили глаза и сделали вид, что не замечают ее. Рената поспешила в свою комнату, так как вспомнила, что из сада видела в ней свет. На лестнице стояла Фанни-Элиза, и, когда Рената хотела пройти мимо, она грубо сказала:

— Стойте! Вам нельзя идти в вашу комнату.

— Почему это?

— Это вы скоро узнаете, — величественно ответила Фанни-Элиза, скрестив на груди руки и принимая позу королевы.

— Потрудитесь говорить со мною другим тоном, — прошептала Рената, чувствуя, что голос перестает ей повиноваться.

— Я думаю, нам вообще не много придется говорить, — язвительно ответила Фанни-Элиза.

— Но скажите, ради бога, что же случилось? — почти с мольбою вырвалось у Ренаты.

— В вашей комнате делают обыск. Мы посылали за комиссаром. Пропала бриллиантовая брошка, и все улики против вас. Будет лучше, если вы сами признаетесь.

Госпожа Замасса вышла на лестницу со свечой в одной руке и с кожаной сумкой Ренаты в другой.

— Где вы шляетесь? — сердито крикнула она.

Лицо Ренаты помертвело, глаза широко раскрылись. В сознании мелькнула мысль: «Все это скоро кончится, сейчас я умру». Потом все мысли ее смешались. Она вошла в комнату, где перед взломанным шкафом стоял на коленях какой-то человек. Не сознавая, что делает, она схватила револьвер, с которым никогда не расставалась, вышла на лестницу и прицелилась в сгрудившихся в кучу Замасса. Курок щелкнул, и хотя вышла осечка, женщины подняли невообразимый крик. Рената упала без чувств, стукнувшись головой о перила. На крик прибежали архитектор и асессор. Фрау Замасса заламывала руки, беспомощно глядя на распростертую Ренату. Фанни-Элиза с восхищением устремила глаза на звезды и думала: «Совсем как в „Тайне леди Дарком“». Молодые люди хлопотали около Ренаты, внесли ее в комнату и положили на кровать.

Ночью к ней вернулось сознание. Гретхен, в сущности незлая девушка, сидела около нее. Она была очень смущена и только утром, запинаясь, сообщила Ренате, что Кета покаялась комиссару в том, что украла брошку и отдала ее своему жениху, который скрылся в горах. Рената выслушала это безучастно.

— Я хочу встать, — сказала она, — оставьте меня одну.

Гретхен ушла.

Рената едва могла держаться на ногах; она умыла лицо и шею холодной водой, и это немного освежило ее. Потом торопливо причесалась, оделась, сложила вещи в сундук и саквояжи, заперла все, позвала Ангелуса и спустилась вниз. У входной двери стояла Гретхен и с огорчением спросила, куда она идет. Остальные трое Замасса, слышавшие шаги на лестнице и лай Ангелуса, стояли за другой дверью и смотрели в щель, точно школьники, боявшиеся встретиться с учителем.

— Я ухожу, — сказала Рената так, как будто бы дело шло о простой прогулке. — Вещи мои все уложены. Через час придет носильщик и отнесет их на вокзал. Прощайте.

Рената машинально направилась к трактиру. Если бы кто-нибудь схватил ее за руку и спросил: «Куда ты идешь?» — она не смогла бы ответить.

В саду около трактира сидел Грауман, с самого утра тянувший пиво. Рената подошла к столу и поспешно выпалила:

— Вот я и пришла. Я еду с вами. Делайте что хотите.

Лицо Граумана приняло выражение глупого изумления. Сигара выпала у него изо рта и, шипя, упала в стакан с пивом. Рената с глубоким вздохом села на скамью, подозвала Ангелуса и стала машинально поправлять ремешок на его ошейнике.

 

4

События последующих дней Рената переживала в каком-то странном полусне. Часы мелькали один за другим как тени. Где-то рядом находился Петер Грау-ман с его назойливыми речами. Где-то тут же был Ангелус, постоянно голодный, постоянно завидовавший другим собакам, которым лучше жилось. По отношению к Грауману Рената находилась в состоянии полного безволия, исключавшем всякую самостоятельность.

Три дня они пробыли в Мюнхене, но Рената ни разу не выходила из комнаты отеля. У нее были книги, и она целыми часами не отрывалась от них, но, когда переставала читать, в ее голове не оставалось ничего, кроме нескольких не имевших особого смысла выражений, случайно запавших в сознание. Рената стояла у окна и смотрела на улицу, но какая это была улица и какой дом, ей было безразлично. Снаружи сновали люди, иногда светило солнце, иногда шел дождь, лаяли собаки, кричали кучера, и было странно, что она все это видит и слышит. Затем последовал долгий переезд по железной дороге. Мелькали леса и озера, реки и луга; на горизонте вырастали горы. Потом вдруг показалось Боденское озеро. Во время переезда на пароходе Рената много смеялась и болтала с какими-то туристами; очевидно, они ехали откуда-то издалека, потому что преувеличенно удивлялись всему, что видели. Рената стояла на палубе и смотрела на запад; там лежал Констанц, город, опасный для юных мечтательниц. Грауман, прислонившись к мачте, закурил сигару. Вспыхнувшая спичка ярко осветила его лицо — как тогда… Рената отвернулась и судорожно закусила губу. Потом опять вагон железной дороги. Они одни ехали в купе. Рената легла на узкий диванчик и устремила неподвижный взор в потолок. Грауман склонился к ней и пожирал ее глазами.

— Богиня! — прошептал он.

Взглянув в лицо Граумана, Рената испугалась его выражения.

— Когда же, наконец, мы приедем? — с тоскою сказала она. — Моей бедной собаке совсем плохо.

— В одиннадцать часов мы будем в Цюрихе. Вы знаете этот город?

— Нет.

— Завтра мы начнем работать. Мне надо устроить свои дела. Возможно, что на вокзале нас встретит Гертруда Веркмейстер. Будьте с нею полюбезнее.

— Кто она такая?

— Студентка. Это довольно поблекшая особа лет тридцати, изучает политическую экономию. Ее отец был архитектором-шарлатаном и долго сидел в тюрьме. Мать была известной проституткой. Поэтому у дочери мрачный характер. Она страдает болезненной честностью и исканьем Бога. Вы увидите такие экземпляры людей, каких еще не встречали. Держите себя с ними холодно, оставайтесь для них загадочной, не выказывайте ни к кому участия. С нынешнего дня вас будут звать Ренэ Лузиньян. С новым именем все прошлое идет насмарку, а это именно то, что вам нужно.

Рената, закрыв глаза, слушала его. Собака начала визжать, как будто разговор был ей неприятен. Грауман приказал Ангелусу замолчать, но пес не послушался.

— Чего надо этой бестии? — спросил он Ренату, старавшуюся ласками успокоить любимца.

— Путешествие измучило его, — с виноватой улыбкой ответила Рената.

Грауман с силой толкнул собаку ногой; пес в ужасе подпрыгнул и громко завыл, заглушая шум колес, завыл так, как будто его охватила мировая скорбь или предчувствие несчастья. Тогда Грауман схватил палку и изо всех сил начал бить животное. Рената с мольбою протянула руку, потом начала дрожать всем телом, беспомощно глядя на Граумана. Побитый Ангелус стал поразительно спокоен. Рената испытывала печаль, которую геройски старалась подавить.

— Какая это порода? — спокойно, как ни в чем не бывало спросил Грауман.

Рената сначала не ответила, но почувствовала на себе его взгляд, вынудивший ее поднять глаза, и кротко, как ученица, ответила:

— Ирландский сеттер. Он поразительно умен и понимает каждое слово.