Мы остановились в отеле на берегу озера Нойшатель. Не вставая из-за столика, мы видели пристань. Она была заполнена большими парусниками, белыми лебедями, дамами в туалетах пастельных тонов и волосатыми мужскими ногами в бермудских шортах.

Сделав несколько движений, Фрида извлекла из кармана куртки мобильный телефон и положила его на стол. И я тут же стала ждать, что он зазвонит. Я боялась его звонка. Не понимала, почему он молчит. Подозревала, что Фрида скрыла от меня, что звонок уже был. Однако молчала. Телефон не звонил, и я злилась, что его молчание не волнует ее, как меня. Получалось, что звонила только она сама. Значит, она положила его на стол, потому что собиралась звонить. Несмотря ни на что, меня успокаивала мысль, что никто, кроме жены Франка, не знает ее номера. Правда, я не очень-то этому доверяла. Хуже того, я уже привыкла к этому. Привыкла не доверять ей.

— Во время поездки даже однообразие бывает совершенно другим, не таким, как у людей, живущих на одном месте, — сказала я, пытаясь не смотреть на телефон.

— О каком однообразии ты говоришь?

— Просыпаться каждый раз в другом месте, собирать и разбирать вещи, стараться ничего не забыть, следить за тем, чтобы дать не слишком большие, но и не слишком маленькие чаевые. Новые краски, формы, запахи и трудности. Постепенно к такой бомбардировке привыкаешь. Тело остается прежним, но мысль все время меняется. Никогда не знаешь, что на нее подействует в следующую минуту. И к этому привыкаешь! Меня удивляет, что люди, которых мы встречаем, играют еще меньшую роль, чем второстепенные персонажи какого-нибудь романа. Мы не даем себе труда даже узнать, какие они на самом деле. Если такова действительность, то она слишком расплывчата, — сказала я.

И тут зазвонил телефон.

— Да, слушаю! — тихо сказала Фрида, все-таки мы сидели в ресторане хорошего отеля. Помолчав какое-то время, она сказала:

— Нет, я в пути. Я встречу тебя в аэропорту… Да, не думай об этом. Дата подходит. Я рада встрече!.. Конечно! Не думай об этом, я же сказала… Пусть как хочет… Разумеется… Придерживайся того расписания, которое я тебе написала. Да. Счастливой поездки! Пока!

Она дала отбой и положила телефон на стол.

— Ты не можешь положить эту штуковину куда-нибудь подальше? — спросила я.

Фрида сунула телефон в карман.

— Ты поняла, кто звонил?

— Да, — устало ответила я.

— Завтра утром придется продолжить поездку, иначе мы опоздаем и не сможем встретить Аннемур в аэропорту.

Наконец нам принесли наш заказ. Зажаренную на гриле местную рыбу, название которой я забыла, как только она оказалась на столе. На краю тарелки лежали две полоски моркови, выложенные как два скрещенных меча рядом с горкой сероватого пюре. Почему-то это напомнило мне однажды виденный мною рентгеновский снимок легкого. Наверное, тогда проводилась компания против курения. Стемнело. На море тревожно мигал какой-то огонь. За окном вразнобой двигались мачты. Но вообще-то все было, как раньше.

— Вот теперь мы его сломим! Мы не только забрали у него деньги, мы забрали у него и жену! — тихо сказала Фрида.

— У меня никогда и в мыслях не было, что Франка надо сломить.

— Все отверженные женщины мечтают сломить такого, как Франк.

— Я не отверженная женщина.

— Вот как? А кто же ты? И почему тогда ты сидишь здесь?

Что можно ответить на такой глупый вопрос? Я молчала и продолжала есть. Но постепенно мне стало невыносимо одиноко.

— Как думаешь, что он предпримет, когда обнаружит, что она тоже исчезла?

— В начале он будет так занят своей новой пассией, что не заметит исчезновения жены, — безразлично сказала Фрида.

— Но потом ему придется договориться с нею, чтобы встретиться с детьми, и…

— И он натолкнется на стену! Когда-то ведь должен наступить конец, хватит ей мириться с его фокусами, он слишком легко отделывается всякий раз, — прервала меня Фрида.

— Не так уж и легко, — возразила я.

— По твоему голосу я слышу, что тебе его уже жалко. Ты скрываешь правду!

У меня мелькнула мысль: может стоит предупредить Франка? Не обязательно говорить ему, что Аннемур собирается путешествовать со мной. У него хватит времени помешать ее поездке, а я буду избавлена от ее присутствия. Этого он не забудет. Он будет мне обязан. Я стану его единственной союзницей. Но деньги? Деньги, вот самое главное.

На другой вечер мы въехали в самое сердце Авиньона, миновав старый городской мост и крепостную стену. Ехать по этим улицам было так же удобно, как по вымощенным коровьим тропам, а каменные стены грозили поцарапать «хонду».

Я решила, что последнюю часть пути до отеля «Миранда» разумнее пройти пешком. Войдя в приемную, я почувствовала, что оскорбляю это место, явившись сюда без кринолина. Современный рыцарь вынырнул из-за стойки, которая была антикварной уже триста лет назад. Он отдал приказ служащему более низкого ранга, в чьи обязанности входило поднимать и опускать на улице шлагбаум. Теперь «хонда» могла подъехать к отелю. Там, нежный как бархат, лакей помог нам с чемоданами и перегнал машину в надежное место. Меня обдало жаром стыда при мысли, что он обыщет машину и найдет спрятанные в ней евро. Мы находились в la Cite des Papes — Папском городе, и папа действительно имел здесь свою резиденцию до 1417 года, правда, потом тут уже не ступала нога ни одного папы.

Мы прогулялись, не выходя за городские стены. В одной нише недалеко от входа в отель стоял молодой нищий, похожий на Иоанна Крестителя. Он просто стоял и почти не просил. Словно знал, что мы что-то скрываем. Я подкупила его, потому что была неизвестной кузиной кардинала, совершавшей незаконное путешествие. Папа по-прежнему отсутствовал, но в саду Клементия V мы увидели старого пса, который весьма оптимистично пытался спариться с не протестовавшим терьером. Несколько молодых туристов, проходивших мимо, истерически смеялись над этим зрелищем. Один из них настолько вдохновился, что рыча стал тереться о бедро девицы из своей компании.

— Мало того, что нам встретилось столько странных экземпляров homo sapiens. Но я не думала, что нам попадется столько странных собак, — насмешливо сказала Фрида. — Мы наблюдаем их в течение уже многих месяцев. Похоже, люди держат собак лишь затем, чтобы дразнить тебя. Неужели они знают, что ты не переносишь шерсти?

— К чему ты это говоришь?

— К тому, что ты привлекаешь к себе всех собак, и тебе это не нравится.

— Я не в восторге от всех собак, но я ничего не имею против них, — буркнула я.

— Еще бы, ты так их боишься, что обходишь стороной, — засмеялась Фрида.

Я оставила последнее слово за ней и сосредоточилась на осмотре того, что меня окружало. В одном месте мы прошли мимо дома с кованой оградкой перед французскими окнами и трактиром с баром в первом этаже. Сперва я подумала, что пожилая пара, стоявшая там, опершись на оградку, вышла, чтобы подышать свежим воздухом. Мужчина был совершенно лысый, и, казалось, он хочет что-то нам крикнуть. Взгляд женщины был устремлен куда-то за площадь. Подойдя поближе, я увидела, что это всего лишь скульптуры. В доме на соседней улице тоже были такие скульптуры. Изображения людей в натуральную величину почти целиком заполняли окна. В каждом окне стояли женщина и мужчина, повернувшись друг к другу, они были частью действительности, но мы ничего не знали об их жизни.

Неожиданно меня охватило бессилие перед всеми этими человеческими отношениями, о которых я никогда ничего не узнаю. Жизнь этих людей, их судьбы, мгновенные встречи с искусством и красотой. Я уеду отсюда. Или это окажется где-то в недоступном для меня месте, а доступное мне, незаметно ускользнет от меня, потому что мой мозг не все способен постичь. Или мой интерес переключится на что-то другое. Может, все образы, все документы, все мечты о том, что когда-то было, — это лишь подмена действительности, удержать которую я не способна. Может, человеческий мозг слишком жаден до неизвестного? Так уж он устроен. Может, поэтому и любовь так трудна? Потому что она принадлежит к минутным переживаниям? Совсем как счастье? В состоянии ли наш мозг хранить такие мелочи? Является ли действительность лишь тенью мгновения? Когда все уже позади? И остались только дома, площади, кулисы, пережившие нас? Не потому ли человек и создает искусство?

Я попыталась поделиться своими мыслями с Фридой, но не уверена, что она меня поняла.

— Нам надо снова приковать тебя к письменному столу, у тебя слишком поднялось внутреннее давление.

На Площади Часов мы зашли в кафе, бывшее одновременно и киоском. Я села у окна, обращенного на площадь. Фрида ушла в уборную. Старомодная карусель с зажженными фонарями венчала площадь, залитую ярким солнечным светом. Неожиданно она закружилась, хотя на ней не было ни одного человека. Медленно.

В это время зазвонил Фридин телефон. Я выждала какое-то время, но слушать его звонки было мучительно и я протянула руку к ее куртке, висевшей на стуле.

— Да? — неуверенно проговорила я.

— Это ты? — спросил звонкий женский голос, очевидно, это была она.

— Да-да, говори.

— Ты уверена, что я не потревожу тебя своим приездом? Что ты пригласила меня не потому, что хочешь выглядеть доброй? Первый раз, когда ты позвонила нам домой и сказала, что Франк однажды помог тебе избавиться от старого шкафа и ты получила за него такие хорошие деньги… И мы разговорились, как будто сто лет знали друг друга… И я рассказала тебе, как мне тяжело… Скажи, ты пригласила меня в это путешествие только из жалости? Ведь это было для меня таким утешением! Но может, на самом деле ты вовсе не хочешь, чтобы я приезжала?

Я сидела с Фридиным телефоном в руках. Я говорила с нею. У меня была последняя возможность избавиться от нее.

— Как у тебя дела? — спросила я, чтобы выиграть время.

— Они грозят, что если я не отдам им деньги, то пожалею об этом.

— А что говорит… Франк?

— Он запретил мне обращаться в полицию. Говорит, что это пустые угрозы и что он на следующей неделе вернет им деньги. Но, по-моему, у них серьезные намерения. Я почти не выхожу из дому. Мне страшно. Я всегда была… немного истерична. Я могу не приезжать… если это слишком хлопотно. Я хочу сказать, что обойдусь, надо только взять себя в руки… Ведь Франка здесь нет… Он живет у нее.

— Я очень хочу, чтобы ты приехала. Жду встречи! — твердо сказала я.

Проснулась я от того, что ветер хлопал старыми ставнями. Красивые кованые крючки на рамах не выдержали, и оконные рамы грохотали от порывов ветра. Я встала, чтобы закрыть их. За окном все было серым. Комната находилась высоко, из нее открывался вид на красные крыши и серые каменные здания, вьющиеся растения и деревья в кадках. Но от дождя и ветра все преобразилось. Как будто обнажилась изнанка вещей. Я неожиданно испытала удовлетворение. Ветер вел себя, как сильный норвежский ветер. Но шум его был более отдаленный, я как будто могла управлять им. Я снова забралась в постель и лежала, слушая голоса его порывов. То высокие, то низкие. Они то отдалялись, то приближались. Где-то по соседству ветер подхватил что-то из жести. Эта железка и грохотала и пищала. Похоже на чайку вскрикнула птица. Здесь? Так или иначе это успокаивало и защищало. Да, правильно, это чайка. Вот она снова кричит.

Перед моими закрытыми глазами возникло tableau:

Сильный ветер дует в лицо девочке лет двенадцати-тринадцати. Она стоит высоко на галерее, окружающей белую башню. Это маяк. Девочка чувствует, как ее волосы взлетают вверх, рвутся с головы. Тонкие эластичные брюки и ветровка прилипли к телу. Даже коричневые резиновые сапоги поддаются ветру. Резиновые голенища ищут опоры у ног. Какая-то сила хочет подхватить девочку. У нее в голове проносится мысль: не противься, пусть ветер унесет тебя. Надо взлететь. Руки и тело ритмично двигаются в такт порывам ветра, и девочка думает: вот, сейчас! Но продолжает стоять на зеленом железном настиле. Разгневанный горизонт пытается наказать кучку бегущих облаков. Побелевшее море беспрерывно окатывает водой ближайшие скалы, но море уже сдается и плюется зеленью. Высокий мужчина появляется в дверях и останавливается на пороге. Неожиданно он подхватывает девочку и высоко поднимает ее. Воздух под ней становится плотным, его можно раздвигать руками, как воду. Мужчина подкидывает девочку и какое-то мгновение она висит над перилами, а потом он снова ловит ее. Но она уже попала в туннель, из которого только один выход. Она миновала темноту и знает, куда двигаться дальше. В этой головокружительной воронке между темнотой и светом страх исчезает. Она слышит, как волна откатывается назад. И глубокий струнный звук. Словно кто-то вдруг остановил патефонную пластинку. Девочка приходит в себя на внутренней винтовой лестнице маяка. Железные ступеньки впиваются ей в ребра, голова расколота на части. Несколько человек что-то сердито говорят мужчине. Тяжело ступая, он спускается по лестнице, и на звук его шагов откликается глухое эхо. Ее тело дрожит в такт с этим звуком и движением. Все оказалось возможным, как она и думала, стоя там наверху. Можно полететь над серыми скалами. Высоко над бушующим морем. Соленый запах застрял у нее в носу, чайки кричат. Она может летать. Теперь она это знает. Надо только помнить об этом. Она может снова полететь. Когда захочет.