Мое состояние было похоже на похмелье, хотя не помню, чтобы я выпила хотя бы каплю. Дворник проводил меня в медицинский пункт на первом этаже. Юная сестра в белом халате, погасив сигарету, выбрила мне часть волос и аккуратно наложила швы. Если надеть соломенную шляпу, никаких следов драки видно не будет. Принимая душ, нужно надевать на голову не меньше трех пластиковых пакетов.

Оказалось, что дворник в состоянии произнести несколько слов по-английски. Там, в этом темном гараже, я бы не колеблясь назвала его языковым гением и хорошим человеком. Ему явно было меня жалко, он показал на дверцу машины и на мою голову. Сейчас мне было трудно говорить с ним о Фриде. Кроме того, она вполне могла подослать его, чтобы спасти меня, ведь она видела, что натворила. Может быть, сидит сейчас в ближайшей гостинице и наблюдает оттуда за происходящим? Она меня знает. Знает, что я чувствую. Что думаю. После случившегося она, несмотря ни на что, могла спросить:

— Ты не ждешь телефонного звонка или электронного послания из издательства? Они с тобой свяжутся, вот увидишь.

Она обращалась со мной, как с каким-то персонажем романа, подумала я. Придумывала меня, словно я была частью ее мыслей, ее замысла. Месяц за месяцем она пыталась лепить мой характер и по своему желанию вставлять меня в рукопись. Разве не она постоянно внушала мне мысль, что я пишу бестселлер? Даже смерть Франка она использовала в своих целях! Что она делала в последние дни, после того как мы узнали, что Франка нет больше в живых? Может, она вычеркивала и вносила в рукопись изменения без моего ведома — и теперь роман стал совершенно другим?

Самым ужасным было то, что в настоящее время, по словам Фриды, рукопись была уже отправлена, и я совершенно не помнила, как собиралась ее закончить. Фрида отослала все в издательство без моего ведома. Может, она изобразила меня беспомощной жертвой, подававшей ей кофе, пока она вела машину? Не исключено даже, что она сделала себя главным действующим лицом. Или позволила ликвидировать и расчленить меня только ради того, чтобы сделать историю более занятной? Или с холодным расчетом отправила меня в Дрёбакский пролив, чтобы разузнать, о чем Франк думал в последние минуты?

Так или иначе мне требовалось мужество. Я надела темные очки, соломенную шляпу и вышла из дома. Нельзя сказать, чтобы союзники Фриды совсем оставили меня в покое. Я вдруг подумала о преследователях Франка. Где они сейчас? Хотелось надеяться, что спешащие во всех направлениях люди выступят в качестве моих личных телохранителей. В случае нападения мне больше не на кого было надеяться. Однако по виду прохожих нельзя было сказать, что хоть один из них кинется меня защищать. Правда, иногда в людях просыпается чувство ответственности. Я читала о таких случаях.

На лужайке парка стоял настороженный черный дрозд. Он как будто сосредоточенно прислушивался к чему-то по другую сторону земного шара. Воспитательницы в приюте всегда говорили нам, что покойник обычно возвращается в облике птицы, которую мы увидели первой. В то время мне страстно хотелось знать хотя бы одного покойника, чтобы он мог явиться мне в облике красивой птицы с блестящими глазами. Но после того грузовика у меня уже не было такого желания.

Однако сейчас, идя через площадь, я смотрела на черную птицу с желтым клювом и думала: Франк! Птица освободилась от земных пут. Она поднимала и опускала хвост, вытягивала шею и прислушивалась, словно ждала телефонного звонка. И, наверное, ей позвонили. Потому что через мгновение она исчезла.

Разве Фрида не приписывала Франку дурные качества, которых у него не было? И разве я не впитывала жадно все, что она говорила, дабы найти извинение своему поступку? Но Франк был всего лишь добрый и неприкаянный фантазер. Неуверенный жизнелюб, придумавший собственный мир и неспособный причинить зло своим близким. С моей стороны было подло настаивать, чтобы он ушел от Аннунген. Это был настоящий террор. Франк никого не мог оставить. Мне следовало это понять.

Я зашла в ресторан на углу и заказала пиццу и дешевого, но хорошего белого вина. Потом сняла шляпу и стала разглядывать себя в матовом темном окне. Незнакомая женщина с забинтованной головой.

— За тебя, Санне! За тебя, Франк! Любовь — скользкая змея, которая прячется в траве. Когда ей угрожают, она набрасывается и кусает. Только самые сильные способны победить ее яд. Природа жестока, Франк, ты сам знаешь. Выживают только сильнейшие. Ты не выжил. По неизвестной причине ты закончил свою жизнь в Дрёбакском проливе. А Фрида действовала у меня за спиной. Сейчас в Осло кто-нибудь зевает над моей рукописью и пытается понять, о чем, собственно, эта книга. Издательские работники на свой лад часто бывают вежливы.

— Санне, ты пустой ноутбук, — сказала я вслух и подняла бокал, не обращая внимания на то, что кто-нибудь может подумать, будто я не в своем уме.

Господи, как мне не хватало твердого диска с моим файлом! Не хватало рукописи. Не хватало Берлина. Не хватало Фриды, какой она была, пока у нее не началось помешательство. Не хватало Аннунген. И, главное, мне не хватало Франка. В то же время, к моему удивлению, мне не хватало Осло. Оказывается, тайна в том, что надо уметь быть безответственной. Надо избегать любых привязанностей и огорчений. Избегать людей. Потому что нельзя ждать, что они останутся с тобой навсегда.

Молодая женщина временно преподает начальный курс английского языка. Других преподавателей у директора школы просто нет. Но она справляется, хотя учила английский только в коммерческом училище. В тот день они спрягают глагол «to be». Потом спряжение будет ею надолго забыто. Она бежит за носилками по бесконечным коридорам больницы. Перед собой, как маску, она держит лицо девочки. Через несколько часов она теми же коридорами возвращается обратно. Маска по-прежнему с ней. Ей сделали укол, чтобы скелет удерживал ее в вертикальном положении. Она нормально переставляет ноги. Равновесие могло быть и лучше, но она хотя бы держится на ногах. Ей не сделали инъекции против маски, и она понимает, что теперь маска останется с нею навсегда. Человек, у которого нет лица, не знает и горя, это просто скрытый дефект.

Муж, его мать и коллега с работы приходят на похороны. У себя дома она сажает их за журнальный столик. Она готовит кофе и угощает их магазинным миндальным тортом, у торта привкус красителя. Но никто этого не замечает. Все очень внимательны к ней, немного плачут. Он тоже. Женщина ходит вокруг стола, что-то делает, движется. Она отвечает, если к ней обращаются. И все время спрягает про себя глагол «to be». Грамматические правила, как река, снова текут сквозь ее голову. Не произнося ни слова, она слышит собственный голос. Это единственный способ доказать, что она существует: «I am, you are, he/she/it is, we/you, they/are».

Когда я открыла дверь квартиры, на кухонном столе звонил телефон. Значит, телефон Фрида не взяла. Я схватила его обеими руками и выдохнула: «Да-а».

— Это фрёкен Свеннсен? — спросил женский голос.

— Да…

— У вас найдется для меня несколько минут? Я мать Франка.

На полке над столом на самом краю стояла банка с кофе. Но я даже рукой не пошевелила, чтобы подвинуть ее на место. Я стояла и смотрела на нее, чтобы, если успею, предотвратить падение.

— Вы меня слышите, фрёкен Свеннсен?

— Да, конечно, — сказала я, с трудом переводя дыхание. Банка немного нервировала меня, но я не могла выпустить из рук телефон, чтобы наконец отодвинуть ее от края.

— Как вы понимаете, это были не совсем обычные дни. Пережить их было непросто.

— Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.

— Пожалуйста, не произносите эти дурацкие слова. Я не люблю показного сочувствия. Ведь вы меня совсем не знаете.

— Прошу прощения!

— Это я должна просить у вас прощения. Намерения у вас были добрые. Я звоню вам потому, что Аннемур рассказала мне про вас. Про то, что вы были доброй подругой Франка и ее, и как заботились о ней в Испании.

— Мне было приятно…

— Ну, приятно или неприятно… Когда пастор звонит и рассказывает такие страсти, это не совсем приятно.

— Да, это было страшно.

— Но ближе к делу. Аннемур просила передать вам привет. Она сама тоже вам позвонит, но сейчас все ее время отдано полицейским, которые без конца приходят и уходят. Я хотела рассказать им, как все случилось, но им некогда слушать какую-то старуху. Что ж, это их дело!

— Что случилось? — удалось мне вставить в поток ее слов.

— К сожалению, он поступил точно, как его отец. Должна сказать, что такие вещи передаются по наследству. Правда, Франк был слишком любящим и умным мальчиком, чтобы подвергнуть своих близких испытанию, — он не мог позволить им найти себя, висящим на крюке под потолком. Франк всегда заботился о своих близких и делал для них все, что мог. Поэтому для него остался только океан. Я упрекаю себя за то, что уделяла ему слишком мало душевного внимания, когда его отец покончил с собой. В то время было не очень принято оказывать такое внимание. Кроме того, я была не совсем здорова. И не понимала, что такие вещи могут передаваться по наследству. Это я потом вычитала в одной книге. К детям, родители которых повесились под потолком, надо относиться особенно бережно. У них в психике может образоваться трещина. Неизвестно, что в таких случаях надо делать, бить или плакать. Что касается меня, я не делала ни того, ни другого, я просто поставила свою кровать под тот крюк. Но я понимаю, что на все нужно время. Теперь я передвинула кровать обратно в спальню. То страшное, что случилось с Франком, заставило меня взглянуть на все с другой стороны. Обычно он говорил, что я выбрала для покойного страшное наказание. Мне давно следовало прислушаться к его словам. И, если быть последовательной, я теперь должна была бы утопиться в Дрёбакском проливе, дабы напомнить своему сыну, что его поступок оправдать невозможно. Ни при каких обстоятельствах! — закончила она хриплым голосом.

— Да, конечно… — пробормотала я, мне по-прежнему было трудно дышать. Зажав трубку между ухом и ключицей, я хотела осторожно поставить банку с кофе на место. Мне хватило бы одного легкого движения, и банка была бы спасена. Но сил у меня не было…

— Вы знаете, как это случилось? — осторожно спросила я.

— Я-то знаю. Но ведь решаю не я, решает полиция. Он в ее распоряжении. Однако вернемся к делу… Я не должна плакать, вы меня понимаете? Это странно, потому что я часто плачу, когда смотрю «Новости» по телевизору. Я против всех этих драк и убийств. Франк никогда не дрался. Он был мирный мальчик. Но в наши дни молодым людям нечем себя занять. И они начинают драться из-за любой ерунды, просто, чтобы размять мышцы. Это грустно. Но к делу… Понимаете, Аннемур сказала, что вам будет негде жить, когда вы вернетесь в Норвегию. Это верно?

— В общем, да. — Я пыталась сообразить, что она хочет сказать. Но нельзя было одновременно тянуться к полке, чтобы толкнуть на место банку с кофе, и вместе с тем прижимать ухом к ключице телефон размером с почтовую марку. Телефон с жалобным звуком упал на пол. Я тут же его подняла, но связь уже прервалась.

Я потрясла телефон. Осторожно нажала на все кнопки. Однако он решительно не желал работать. Я попробовала забыть о нем, чтобы через некоторое время застать его врасплох. Может, он смилостивится и позволит мне договорить с матерью Франка? Но этого не произошло, тогда я стукнула телефоном по микроволновой печи и как ни в чем не бывало поднесла его к уху. Телефон ожил! Мне удалось соединиться с последним номером.

— Ради Бога, простите меня, я споткнулась и выронила телефон, — сказала я без всяких уверток.

— Вы ушиблись?

— Нет, нисколько. Я вас расстроила?

— Нет-нет! Так на чем мы остановились? Ах да, понимаете… у меня так много места. Мне бы хотелось, чтобы вы пожили у меня в столовой, пока не найдете то, что вас больше устроит. С тех пор как я переставила кровать обратно в спальню, я чувствую себя немного не в своей тарелке. Я понимаю, для этого есть все основания, одна смерть Франка… Но… Только не думайте, что я заставлю вас мыть пол или расчищать засыпанные снегом дорожки, как в былые дни предлагали людям, приехавшим из Северной Норвегии. У нас есть дворник, а белье стирает прачка. Однако, чем больше умирает наших близких, тем важнее, чтобы остальные жили как можно дольше. Мы должны помогать друг другу. Вы согласны со мной?

— И сколько вы будете брать с меня за квартиру? Я не уверена, что смогу оправдать ваши ожидания. Дело в том, что я больше не распоряжаюсь своим солидным счетом.

— Не думайте об этом! Моя квартира давным-давно целиком оплачена. И у меня есть все необходимое. От комнат не убудет, живет в них кто-нибудь или нет. Я не возьму с вас никаких денег. Но, конечно, вам самой придется готовить себе бутерброды. И вы не должны хлопать дверьми. Да, и вот еще: я могу наговорить неприятных вещей, если увижу крошки на доске для хлеба или на кухонном столе. Вы понимаете?

— Я сама такая, — сказала я.

— Значит, вы необычная молодая дама. Аннемур, которая умеет так красиво накрывать стол, не способна поддерживать должную чистоту на кухне.

— Я не такая уж молодая.

— Это внушает доверие. Надеюсь, все-таки вам еще рано отправляться в дом для престарелых? Вот этого я не вынесу.

— До этого мне еще далеко, — успокоила я ее и поправила повязку на голове.

— Когда вы приедете посмотреть комнату? Конечно, вы должны посмотреть ее прежде, чем дадите мне ответ.

— Я отправлюсь в путь уже сегодня. Можно я позвоню вам с дороги?

— Мне будет очень приятно. Франк тоже обычно звонил мне, когда уезжал из Осло. Он всегда звонил. Мой Франк… И еще одна просьба, если позволите.

— Я вас слушаю.

— Будет удобнее, если мы перейдем на «ты». Я имею в виду, когда вы будете звонить мне…

— Конечно. Как мне вас называть?

— Марта. Просто Марта.

— Прекрасно, Марта! Жди звонка. До свидания. И спасибо, что ты подумала обо мне!

— Пока, милая Санне. Будь осторожна за рулем!