25

Элизабет, милая!

Карен.

Ты наверняка слышала новости. Мы с Артуром то плачем, то смеемся. Вдруг это прекрасный сон и мы вот-вот откроем глаза? Наш вождь стал канцлером!

На прошлой неделе мы ездили в Берлин. Герр Гитлер принес присягу, и у «Кайзерхофа» собралась огромная толпа. Тысячи людей увидели рядом со старым, обессилевшим президентом молодого красивого мужчину — от этой сцены в каждом сердце затеплилась надежда.

Последние несколько лет мы с Артуром тесно общались с нашим вождем, когда он приезжал в Мюнхен, но в толпе об этом никто не знал, и мы радовались вместе с простыми людьми, кричали приветствия, а потом пронесли горящие факелы мимо рейхсканцелярии. Шум стоял невообразимый: от радости кричали и мужчины, и женщины, и дети. Мальчишки из гитлер-югенда облепили все деревья на Вильгельмплац.

Вечер был морозный, маленькому Штефану пришлось надеть тулупчик и шапочку. Он сидел на плечах у Артура и, я уверена, понимал, в чью честь этот праздник. Штефан не отрываясь смотрел на герра Гитлера. Все говорят, что дети и животные тянутся к нашему вождю, к его доброте и великодушию, ведь самые невинные инстинктивно чувствуют честных и сильных духом.

Я была в темно-зеленом французском пальто. Ты всегда говорила, что натуральный мех мне к лицу.

Мы ждем новостей о новой должности Артура. Нас заверили, что он займет достойное место в партии. Возможно, придется переехать, но наш вождь теперь проводит больше времени в Берлине, так что неважно, куда именно мы отправимся.

Гюнтер и Анна-Мария за нас не рады. Мы почти не видимся, а когда встречаемся, родители не отдают должное успехам Артура. Думаю, это признак невежества. По-моему, Анна-Мария втайне гордится Артуром, но они с Гюнтером не понимают, зачем Германии коренные перемены. Они настоящие ретрограды и либеральничают самым постыдным образом. Они до сих пор дружат с евреями — нужно ли еще что-то говорить?

Но они видят, что я стала Артуру хорошей женой, — наверное, лучше, чем они ожидали. Брак держится не только на любви, но и на долге. Еще важно, чтобы каждый из супругов как можно лучше выполнял свои обязанности. Нужно показывать, чем полезен ты сам и в чем ошибаешься, а не прикрываться совместной ответственностью. Не знаю, конечно, как у вас с Джорджем… Благодаря мудрости герра Гитлера я столько узнала! Мама нас ничему полезному не учила.

Сегодня вечером в честь дня рождения Артура я пеку торт — точнее, надзираю за кухаркой. На кухне от меня по-прежнему толку чуть. Штефан хотел помочь, но Артуру не нравится, когда мальчик занимается девчачьими делами. Штефан такой добрый и серьезный, ты бы его видела. Уже неплохо считает и говорит по-английски. Артур очень им гордится.

Мне сделали перманент. С домашними хлопотами это сущее благо, а еще очень красиво. Спроси Джорджа, вдруг он тебе тоже разрешит? Приходится спать в сетке, но красота требует жертв.

Как всегда,

Склонившись над раковиной, Карен почувствовала запах мочалки, вонь водосточной трубы и металлическую горечь латунных кранов. Рот заливала слюна, по лбу градом катился пот. Карен обхватила руками раковину. Перед глазами было черным-черно, потому что все мысли занимал судорожно сжимающийся желудок.

Карен взглянула в зеркало. Кожа слегка пожелтела. От слишком долгого сна веки набрякли, а щеки ввалились. На переносице прорезались две морщинки.

Надо показаться доктору: ее ведь предупреждали, что с таким слабым сердцем шутки плохи. Возможно, Артур уже в курсе и считает, что мертвая жена удобнее, чем живая и проблемная.

Рвотные позывы на время стихли. Карен умылась, села на табуретку возле ванны и прижалась щекой к кафельной стене. Еда внушала отвращение, но пустой желудок судорожно сжимался. Карен знала, что передышка будет недолгой. Так оно и оказалось: в горло снова поднялась кислятина.

Едва поезд отъехал от Зальцбурга, Карен представила, как в Мюнхене пересядет на другой, парижский, из Парижа доберется до побережья, а оттуда паромом в Англию. Одиночество, ухмылки Хеде, молчание Артура и напыщенные тирады фюрера останутся в Германии.

Немецкий поезд сверкал хромом, пах свининой и капустой. Свастики кровавыми капельками алели в уголках салфеток, на посуде вагона-ресторана и запонках проводников.

Во французских поездах всюду полированное дерево и истертый синий бархат. Паром через Английский канал коричневый, в каютах оливковая обивка из кретона и раскачиваются десятиваттные лампочки. А дальше дом.

От Англии ее отделяют только мили. Она поселится в Ромни-Марш в уютном доме Элизабет. Там прямо из окна видно, как пасутся овцы, а в небе мелькают скворцы. Один шаг, другой — и она на свободе.

Но если сбежать, она больше никогда не увидит Штефана, поэтому нужно остаться, а доктор Хартог ей поможет. При последней встрече он вложил ей в ладонь визитку.

— Карен, милая, если понадоблюсь, вы знаете, где меня искать, — сказал тогда Рубен Хартог.

Как странно снова оказаться в Мюнхене, да еще одной! С вокзала Карен на такси приехала к дому доктора Хартога. Дом стоял на зеленой улице среди особняков со ставнями на окнах и чугунными воротами. Дверь открыла молодая женщина, белокурая и стройная, как Карен. Вероятно, в другом месте и в другое время они стали бы подругами.

— Могу я видеть доктора? — спросила Карен.

Тошнота почти не чувствовалась, Карен подумала бы, что паникует напрасно, если бы не знала, что позывы приходят внезапно, нужно поторапливаться. Карен протянула визитку, но молодая женщина даже не взглянула.

— Его нет, — покачала головой она, и улыбка померкла.

У Карен аж челюсть свело, точно она ела соль. Нельзя, ни в коем случае нельзя, чтобы ее вырвало на крыльце доктора Хартога!

— Если не возражаете, я бы хотела его подождать. — Карен стиснула зубы и сосредоточилась на лице женщины.

— Вы его подруга? — спросила хозяйка.

— Нет, вовсе нет, я не знакома с ним лично. — Казалось, сам воздух новой Германии призывает: «Не раскрывай карты! Не говори правду!» — Он друг моего двоюродного брата, который живет в Лондоне, он тоже врач. Видите ли, я англичанка, хотя живу здесь, в Мюнхене. Дело не очень важное: меня просили доставить письмо, точнее, визитку.

Слишком много слов, слишком много ненужных подробностей. Ложь должна быть лаконичной и изящной. Карен подарила хозяйке самую обаятельную из улыбок, имевшихся у нее в арсенале.

— Между нами говоря, я пришла по обязанности и не очень расстроюсь, если ничего не получится.

— Доктор Хартог здесь больше не живет. — после паузы ответила блондинка и шмыгнула носом. — Его жена и дочь перебрались на восток, насколько я понимаю, вместе с внуками. Доктор с ними не поехал, но где он, я не знаю. — Ее зрачки превратились в щелки — будто у кошки, и следующий вопрос прозвучал как бы между прочим, как бы по доброте: — Может быть, у вас другое дело к доктору?

— Нет, нет, только письмо. — Карен почувствовала, что бледнеет: тошнота уже близко. Эту женщину не проведешь. — Ничего страшного, простите, что побеспокоила.

— Хотите оставить письмо? Правда, не могу обещать, что доктор его получит.

— Спасибо, но нет. Я обещала доставить его лично. Глупости, конечно, но меня так попросили.

— Понимаю. — На лице женщины одновременно читались облегчение и гадливость, будто она проткнула гнойник. — Очень жаль, но помочь ничем не могу. — Она отступила, чтобы закрыть дверь. — Heil Hitler!

— Heil Hitler! — ответила Карен.