Опять нам пришлось проезжать селение Прасковьевское, которое после пребывания у баптистов, среди их небольших построек, аккуратности, чистоты и хозяйственности, произвело неприятное впечатление неустройства, грязи и скученности. И что за хаты, что за огорожи?!.. покосившиеся, с дырявой крышей, разбитыми стеклами окон, с оторванными ветром ставнями. Да, здесь Русью пахнет православной. На дворе разбитая бочка, исковерканная повозка, посредине навалена куча ее то навоза, не то сора, – что-то коричневое, вонючее…
– А богатые люди прасковьевцы! Сколько у них земель!.. Сколько виноградников!..
В самом деле, эти православные – собственники, а те – вечные странники! Отчего же первые дики и невежественны при благоприятных условиях, а вторые культурны при постоянно критических обстоятельствах?!..
Широкой балкой лежал наш путь к ногайцам. Сначала было жарко, и солнце палило по степному, но когда оно стало подвигаться к западу и на хлебные поля стали падать легкия тени, тогда хорошо было ехать вперед и вперед по мягкому, черноземному полю прасковьевских крестьян. В балке, которая тянется почти на сорок верст, чудный урожай и пшеницы, и ячменя, и льна… Под вечер дышалось особенно легко. Ароматный воздух так и врывался в легкия, которые навстречу ему ширились, захватывая сколько можно благодатной степной струи. Вперед и вперед!.. Ни, жилья, ни хаты!.. Потемнела плотная зелень хлебов, на темно-синем небе заблистали, замигали звезды.
Проехали верст тридцать – и ни души. Правда, при самом выезде из Прасковьевку два или три человека косили траву под горкой, а теперь мы едем по роскошной пустыне.
Наконец, кто-то едет навстречу, послышался шум, показались будто всадники.
Проехала арба, три ногайца верхами. Остановились, мы спросили их дорогу и опять двинулись той же ровной рысью. Свежий воздух навевал дремоту, но спать не хотелось, а хорошо бы, если б кто под тихую качку экипажа рассказывал бы о степях, о кочевых народах.
– Что это так пахнет хлебом? – спросил я.
– Когда ячмень созревает, от него всегда хлебный запах.
– А что эти трухмены, ногайцы, сеют что-нибудь и вообще занимаются хозяйством?
– Теперь стали заниматься, но все больше скотоводством…
– Хорошие они люди?..
– Ничего. Ногайцы лучше трухмен, – во-первых, они посмышленее, а, во-вторых, не такие отчаянные трусы, как трухмены. Но в общем и те, и другие, народ вырождающийся.
– Не знаете, какие причины?
– Главным образом, раннее замужество. Я говорю относительно девушек, которые двенадцати лет уже выходят замуж за возмужалых и богатых мужчин. Какие же они жены и матери!.. Не могут вынести, болеют после родов и рано умирают. Вообще у них женского населения меньше, нежели мужского… Да и народ далеко не крепкий – вот сами увидите. Скоро граница, и на их земле будем.
– А ночевать где?
– Часа через два аул будет. Забыл только как он называется…
– Где мы остановимся?
– Во всяком случае, «армяшка» есть… постоялый двор содержит, торгует…
Действительно, ресторан армянина был освещен, но почему, не знаю, мы завернули к старшине.
Небольшой двор, в котором едва можно повернуться; две крохотные хаты, из которых одну занимал старшина, еще молодой человек в халате, с пришпиленным к нему знаком. Мы вошли в его маленькую комнату, оклеенную обоями. Стол, на котором стоял небольшой самовар, зеркало на стене, уродливая деревянная кровать, хотя оба супруга спали на полу – вот и вся обстановка жилища представителя администрации.
Добродушный старшина и молодая скуластая с черными глазами жена предложили поставить самовар. Мы отказались.
Старшина, с гордостью посмотрев на обстановку своей квартиры, проговорил: «надо жить чисто, чище жить лучше».
Но, Боже, какая вонь в этой спальне-комнате. Мы поспешили удалиться, и я предпочел спать на дворе.
Аул Биаш состоит из ста дворов (хотя и кибиток); оседлый аул, имеет три мечети и одного «армяшку». В прошлом году аулу нарезаны наделы по три поля на двор, сенокос и выгон. Земель много. Мне понравился старшина. Его искренний тон, добродушные глаза возбуждали к нему симпатию. Он спросил, кто я и зачем приехал?.. «Ты брат наш?»
Меня это удивило и стало любопытно. Кого собственно считают караногайцы-магометане братьями? Я понял так, что тех из христиан, которые их не обманывают и не обижают.
– Вот они, – указывал татарин на баптистов, – братья… Он брат!
– А православные, – спросил я, – те, прасковьевские?
Старшина замялся.
– Нет, не брат, обижал нас, всегда обижал… Баптист такой, как наш… Наш в дороге коран поет, баптист от Христа поет, а православный… красна парня, красна девка! – быстро проговорил последнюю фразу караногаец.
Действительно, в дороге далекой, однообразной и степной петь надо, а то скучно, в особенности одному ехать!..
Чуть начало светать, на другой день мы уже тронулись в путь. Аул еще спал, и только одни женщины и доили, и выгоняли на пастьбу скот. Невеселое впечатление произвело это дикое, полукочевое население.
– А колодцы у них есть?
– Колодцы неглубокие – сажени две, но вода плохая. Во время холеры сколько их перемерло!..
Степь ранним утром хороша. Свежо, тихо и бодро себя чувствует человек, и легко, непринужденно бегут отдохнувшие лошади. Я не успел хорошенько разобраться в своих впечатлениях, как мы миновали уже двадцать верст, и вдали показались деревья и основательные постройки.
– Ставка Ачикулак!..
Скоро мы были на месте, остановились у «армяшки», человека достаточно веселого, у которого нашелся и чай, и баранина, и кочлярское вино.
Мне хотелось повидаться с приставом кочевых народов и поговорить с ним о характере и жизни караногайцев. Но это оказалось не так легко: скорей снизойдет до беседы с русским журналистом президент Соединенных Американских Штатов, нежели этот чиновник из писарей волостного правления! Мое свидание с этим господином так любопытно и назидательно, что я остановлюсь на нем подробнее.
В самом деле, пришлось проехать по степям сотни верст, попасть к диким народам и получить от представителя русской администрации прием, который не позволит себе сделать ни один татарин!
Было рано, часов семь, и армянин сказал, что пристав еще спит, но письмоводитель уже встал. Пойдем пока к письмоводителю, который, может быть, что-нибудь расскажет.
Скоро нашли его квартиру и слугу-ногайца. «Он еще не вставал, но я его разбужу, – самовар готов», – сказал последний.
Я дал ему визитную карточку и мы сели на бревнышко у ворот. Вышел толстый человек, прошел мимо нас через двор и снова вернулся в дом. Ждем. Но вот бежит камердинер, несет назад мою карточку и говорит: «идите к приставу!»
Что такое? Может быть, он принимает нас за просителей? Я написал на карточке, не может ли он уделить несколько минут для беседы? Опять слуга и опять обратно карточка, значит – принять не желает. Отправляемся не спеша к приставу. Проходим мимо калмыцкой кибитки, – один калмык чинит какую-то часть костюма, другой что-то варит.
Внутри кибитки стоит комод, на нем посуда, коробка с сахаром, а в другом углу кошмы, сундук и подушка. Ничего, довольно чистая и просторная комната. Эти калмыки смотрят и пасут племенной заводский скот, приобретенный на ногайские деньги для улучшения местной ногайской породы. Местные лошади действительно слабосильны и тощи.
Отправились дальше.
В широко раскинувшейся ставке каменные, казенные здания канцелярии, квартиры пристава, и т. д. Сад по речке Горькой с соленой водой представляет довольно печальную картину: жалкия яблони, худосочный ясень и клен плохо растут на солонцеватой почве.
Походили, погуляли – интересного мало. – Было около девяти часов, когда мы решили побеспокоить особу пристава кочевых народов. Подходя к его квартире, мы услыхали зычный голос человека, власть имеющего и кого-то распекающего. Что-ж? Это в порядке вещей: где гнев – там и милость! Подошли. Пристав и его семейство на террасе кушали чай. Я отрекомендовался русским журналистом, подав ему свою карточку.
– Что же вам угодно? – спросил меня довольно строго пристав кочевых народов.
– Хотел бы побеседовать с вами, получить кое-какие сведения…
– А вы «бумагу» имеете?
– Какую «бумагу»?! У меня есть редакционные удостоверения, по которым вы изволите увидеть, что я имею честь принадлежать к сословию русских журналистов.
Я показал ему это удостоверение.
– Это для меня ничего не значит, – продолжал пристав, просматривая карточки… Даже на немецком языке, – прибавил он, усмехаясь…
– Извините, на французском, – поправил я чиновника.
– Казенного удостоверения нет?..
У меня мелькнула мысль.
– Я вам могу показать бумагу бывшего министра земледелия А. Е. Ермолова на производство расследования крестьянского хозяйства черноморской губернии в прошлом году…
– Это не подойдет… покажите мне от настоящего министра и на нынешний год – тогда я с вами буду разговаривать.
Что тут делать? Мы стояли друг перед другом. Вежливый пристав не предложил даже мне сесть. Впрочем, может быть, у кочевых народов это не принято… Но нет, и я вспомнил добродушную, милую фигуру «брата», старшины аула Биаш.
– Позвольте, – настаивал я, – никакими канцелярскими тайнами я не интересуюсь, мне бы хотелось знать ваше мнение о способности к культуре кочевых народов, о их современном экономическом положении, характере народа. Русское общество вообще интересуется своей родиной, а у вас, вероятно, не было ни одного литератора…
– В первый раз действительно вижу.
Оставалось только уйти, что я и сделал немедленно и быстро.
– Поедем сейчас отсюда! – сказал я баптисту, который от злости и недоумения даже не мог говорить. Действительно, он был свидетелем, как предупредительно и вежливо меня принимала ставропольская администрация, исправники и проч., а тут, изволите видеть!.. и говорить не хочет…
– Да, ведь, он дикий, – утешил я спутника, и мы порешили выехать из Ачикулака.
Потом пришлось прибегнуть к памятной книге Ставропольской губернии за 1904 г. Скудна, очень скудна сведениями (всякими) эта книга, торжественно заявляющая, что ставропольская губерния не исследована и не изучена. Печальная книга!.. Немой, но определенный упрек администрации в полной её неосведомленности, что делается под носом, и чем собственно она управляет и чем хозяйствует!..
Площадь губернии содержит 47 716 квадратных верст или 4 970 426 десятин, причем оседлое русское население занимает 3 678 624, т. е. 74 % пространства и 1 291 802 десят., или 26 % всей площади приходится на инородческое население. Это инородческое население состоит из Большедербетовского улуса калмыков, занимающих территорию пограничную с землей войска донских казаков. Всего калмыков 8 571, других народностей (каких? не объяснено) 3 185, итого 11 574 человек. Оседлых трухмен, живущих в аулах, 11 360, а кочующих и пришлого (какого?) населения 6 546, а всего, что значится под графой трухменских народов, 17 886. Земли кочующих караногайцев протянулись к Каспийскому морю и занимают самую большую площадь среди кочевых народов. Оседлого в аулах населения 6 840, а кочующего и постороннего населения 10 243.
Таким образом, по памятной книге ставропольской губернии мы не можем утвердительно сказать: сколько именно кочевого инородческого населения в данное время находится в губернии, и что такое за элемент, значащийся вместе с кочевниками под именем: а) других народностей, b) пришлого населения и с) постороннего? Одним словом, горе-статистика!
Теперь будем продолжать путь и в то время, когда мы уже знойной степью двигаемся к Накус-аулу, я расскажу маленький эпизод.
Живу я на черноморском побережье, где рыбной ловлей занимаются до сих пор малоазиатские турки, приходящие на побережье на фелюгах и со своими рыболовными принадлежностями. Эти турки – настоящие моряки, превосходные рыбаки и очень хорошие прямые и честные люди. Среди них у меня есть знакомые, которые посещают меня, как гости. Я люблю беседовать с этими простыми мужественными рыболовами. Между нами часто речь заходила о вопросах религиозных, и я говорил: «у нас Бог один, но пророки разные. Неужели Бог создал нас, русских и турок для горя и страдания, для войны и разных бедствий?! Разве мы, христиане и мусульмане, не можем, мирно работая, трудами помогать друг другу?!» Такие и другие рассуждения, мы вели с турками, и те не возражали, а, как мне казалось, молча соглашались со мной.
В самый день моего отъезда в ставропольскую губернию пришел ко мне один из них более развитой и авторитетный.
– Куда едешь? – спросил он.
Я ответил.
– Зачем?
– Посмотреть, как живут там люди, русские, сектанты, магометане…
– А разве наши там есть?
– Да, трухмены, караногайцы.
Мой турок полез в карман и, вынув небольшую в довольно изящном переплете брошюру на турецком языке, подал ее мне со словами: «отдай тем, куда едешь – большой почет будет!» Я спросил, что в книжке напечатано?
– Все то, что ты говорил, все в книжке есть, и Христос, и Магомет!
Наш путь теперь был в колонию немцев-менонитов, но дороги мы хорошо не знали, да, впрочем, её и не было, – мы надеялись на указания. Когда подъезжали к Нокус-аулу, я решил отдать книгу, полученную от турка.
Остановились среди селения и попросили позвать муллу, который охотно и спешно подошел к экипажу. Поздоровались. Подали ему книгу; я спросил, что за книга? Мулла стал читать вслух, человек десять ногайцев внимательно следили за чтением.
– Твоя книжка, – сказал мулла, – Христос там…
– Ну, давай обратно, если моя…
– Постой, постой! – и он стал опять читать. Оживление среди слушавших увеличивалось, подходили еще поселяне.
– Наша книга, – продолжал чтец, – Магомет, пророк наш… Где взял такая книга?..
– Приятели турки дали.
– Где ты живешь?.. Отдай нам книга… Тебе зачем?.. Это наша книга… Иди, иди, отдыхай!.. наш гость будешь…
Я, конечно, подарил мулле книгу, и он попросил записать свою фамилию и адрес, говоря, что они приедут ко мне в гости. Любезности и угощения не было пределов: добродушные караногайцы ничем не напоминали своего пристава, про которого я от них узнал не мало интересного; между прочим, они жаловались, что бедным не дают для случки казенных бугаев и жеребцов.
На что бедному?.. – может и на плохих лошадях ездить и держать слабую скотину. Но мы спешили и, прощаясь, просили указать дорогу. Наши новые знакомцы были так приветливы, что дали нам проводника, который проводил нас до «двух борозд». Так называется степная тропа. Мы ехали хлебными полями; было жарко, знойно, хотелось пить, но до колодцев было далеко.
Томительно однообразная дорога, ни жилища, ни постройки, ни деревца – степь да степь, куда ни взглянешь – один горизонт!..
Я думал: пройдут года, исчезнут трухменские и караногайские народы, и когда-то вольные, кочевые степи, станут культурными, если… если займут их сектанты. Вырождение, как я узнал после, идет довольно быстрыми шагами и в бо́льшей прогрессии среди трухмен, нежели караногайцев.
Утомились лошади, но все-таки бегут рысью. Какая дивная порода черкесская!..
Скучно и томительно!
Но вот что-то показалось близ самой дороги, – шалаш не шалаш, хата не хата. Когда подъехали ближе, то увидали с верхом большую повозку, около которой паслись кони, а в тени её сидели загорелые, сильные люди и что-то хлебали из деревянной чашки.
– Здравствуйте! Что кушаете? – спросил я.
– Кирпичный чай, – отвечали крестьяне, – милости просим.
Я с наслаждением пил посредством деревянной ложки горячий, оригинальный напиток и понял его степное значение, в особенности там, где воду au naturel пить невозможно.
– Когда же ты нам свою землю отдашь? – спросили меня хозяева чая.
– Какая же у меня земля, – всего 800 квадратов.
– Ну, этого мало. А кто же ты будешь и зачем сюда заехал? Купец, что-ли?
– Я писатель… книги сочиняю, понимаете?..
– И об нас пишешь?
– Пишу.
– Ты сам откуда же?
– Из Петербурга.
– Вон откуда!.. Ну, брат, похлопочи об нас, о мужиках там, замолви слово большим чиновникам. Пусть помогут нашему брату. Тогда в Петербурге самый лучший и дешевый хлеб будет!..
Я усмехнулся на такую наивную просьбу.
– Да ты не смейся, правду говорим. Трудно стадо!.. Драли две шкуры, а теперь третью дерут… мужику и то не вынести! Похлопочи, брат, а то сами придем в Петербург!..
– Откуда же вы едете?
– К Каспию сено косить ездили, а сено-то все погорело… вот назад и тянем…
– А сами ставропольские?..
– Тутошние, давно живем и земли ждем…
В этот день это была последняя встреча в пути. Проехали еще верст тридцать и уже вечером были в колониях немцев – Ольгине и Романовке.