Елку уже давно выбросили. Она валяется возле дома, вся обсыпавшаяся, с застрявшими в ветках пестрыми бумажками, и мальчишки катаются на ней верхом. Мне жаль бедную елочку. Я прогоняю мальчишек и ставлю ее в снег - пусть поживет еще немножко. Ветер треплет цветные обрывки бумаги, и кажется, будто елка и в самом деле развеселилась. В комнате без елки сначала было скучно и пусто, а теперь мы уже привыкли.

Тем более, что скучно у нас теперь не бывает. По вечерам всегда полон дом народу. Приходят и по делу, и так просто - посидеть.

Тетка Поля приносит свою прялку и усаживается с нею где-нибудь в уголке. Нас с Ленькой прялка уже не интересует, зато Лиля весь вечер сидит смирно и не сводит с нее глаз. Устенька прибегает с просьбой, чтобы мама скроила ей кофточку. У нее всегда находится время поиграть с нами. Мы с Ленькой никак не можем понять, взрослая она уже или нет.

Один раз Ленька прибежал домой, раскрасневшись, и прямо с порога закричал:

- Бабушка, мама, мы с Танькой сейчас на ферму ходили, и знаешь какого я там теленочка видел?! Нет, не теленочка, а коровку… Ну, и не коровку, а… в общем, как Устенька…

Все рассмеялись, а тетка Поля еще плотнее сжала губы. Я уже давно заметила, что она всегда почему-то недовольна, когда вспоминают про Устеньку.

Вера Петровна заходит почти каждый вечер, и они с мамой о чем-то шепчутся. Однажды она принесла какую-то тоненькую потрепанную книжонку.

- Вот, достала! - сказала она радостно.

Они с мамой ушли за перегородку, листали книжку и что-то горячо обсуждали. Меня отправили спать, и я так и не узнала, в чем дело. Выяснилось все неожиданно. Однажды я увидела возле правления объявление, что Восьмого марта в колхозе состоится вечер и будет показана пьеса «Хозяйка». Мама весь день хлопотала, собирая какие-то горшки, миски. Потом в правление зачем-то потащили Лилину люльку.

Я помчалась к Зинке, и мы явились на вечер задолго до начала. Клуба в колхозе не было, поэтому в правлении устроили зрительный зал. Часть комнаты отгородили занавесом, сшитым из простыней, а в другой половине расставили лавки и табуретки. Перед занавесом стоял стол, покрытый красной скатертью, а на нем графин с водой. Что было за занавесом, мы пока что не знали. Туда никого из посторонних не пускали.

Сначала наша учительница Серафима Ивановна прочитала доклад о Международном женском дне Восьмого марта, а потом папа говорил про колхоз, благодарил женщин за хорошую работу. Людей набилось битком. Счастливчики сидели на лавках, а кто пришел попозже, стояли вдоль стен.

Ребята облепили все окна. Когда кончился доклад и стол убрали, мы с Зинкой пролезли вперед и уселись прямо на полу перед занавесом. И сейчас же к нам, как горох, посыпалась вся детвора.

- Только не шуметь! - сказала Серафима Ивановна. - А то я вас всех домой отправлю.

Мы замерли, зная, что у нашей учительницы слова с делом не расходятся.

Наконец занавес открылся! На сцене была обыкновенная комната с печью, столом и такой знакомой Лилиной люлькой. За столом сидел мужчина.

- Смотри, - прошептала Зинка, - это же Коля!…

И в самом деле это был наш веселый гармонист. Мы его сразу узнали, хотя у него были приклеены черные усы. Он сердился, что у него много работы, а жена сидит себе дома, и делать ей нечего. Жену играла Вера Петровна. Она скрутила узлом свои косы, надела полушубок и заявила, что поедет вместо мужа в лес за дровами, а он пусть хозяйничает дома. «Сваришь обед, накормишь скотину, в доме уберешь и за ребенком присмотришь, - сказала она. - А если что неясно будет, у бабки спроси».

Бабка, повязанная платком, сидела на печке, старенькая-престаренькая. Мы ее даже сразу и не заметили. Жена ушла, а муж взялся хозяйничать. Тут-то все и началось! Он метался по сцене, не зная, за что взяться. «Первым делом печь затопи», - скрипела бабка. Но дрова, как назло, не разгорались. Пришлось полить их керосином. Деревянной качалкой он катал на столе белье и одновременно помешивал в печке. Потом вдруг замычал в сенях теленок, раскричался в люльке малыш. Хозяин сломя голову бегал между люлькой и сенями. «Тпрути, тпрути», - запутавшись окончательно, успокаивал он ребенка и тут же принимался напевать теленку: «Бай-бай!» Публика заходилась от смеха. А у старой бабки невозможно было ничего допытаться. Она то и дело приставляла к уху ладонь и спрашивала: «Ась?» Всем было ясно, что она ничего не слышит.

- Интересно, кто эту бабку играет? - сказала я.

- Наверно, старушка какая-нибудь, - прошептала Зинка. - Только я всех бабок в деревне знаю, а такой не видела…

Когда хозяйка вернулась из леса, дома был сплошной ералаш. Мычал теленок, надрывался ребенок. Щи в печке пахли керосином, а каша - дегтем. Свекла для коровы стояла нетронутая, зато в другом корыте было посечено намоченное в стирку белье. Усы у хозяина обвисли, и вид у него был далеко не геройский. Зато хозяйка пришла веселая и объявила, что выполнила за него полторы нормы…

Придя домой, я начала рассказывать спектакль бабушке. Я прыгала по кухне, изображая то хозяина, то хозяйку, то глухую бабку. Бабушка смеялась до слез.

- Ох ты, артистка моя, - сказала она ласково, - так все мне представила, будто я спектакль посмотрела…

На другой день пришла тетка Поля, и пришлось ей рассказывать все сначала. Потом однажды появился дед Сашка и, кашлянув в кулак, сказал:

- Говорят, тут у вас артистка появилась, представление дает, охота и мне посмотреть…

Я с удовольствием расставила в комнате стулья и сделала «сцену». Зрителей усадила на длинную лавку - и представление началось.

Я разрывалась, играя за троих, и, если публике было что-нибудь непонятно, то останавливалась и давала пояснения.

Пришла Зинка. Я обрадовалась.

- Давай вместе играть, - предложила я. - Ты кого хочешь: хозяина или хозяйку?

- Хозяина, - помявшись, сказала Зинка.

Мы начали сначала. Но уже через несколько минут выяснилось, что Зинке со своей ролью не справиться. Она двигалась «по сцене» неуверенно, смущалась и забывала, что нужно делать и говорить. Пришлось остановить пьесу и поменяться ролями. Я заправила платьишко в шаровары и для большей убедительности напялила на голову Ленькину шапку. Не хватало только усов, но и без них дело пошло на лад. Публика была довольна и вслух высказывала свои замечания. Дед Сашка был явно на стороне незадачливого хозяина. При каждой новой его неудаче он огорченно восклицал:

- Ох ты, мой хлопчик бедненький, как тебе лихо привелось…

Я разошлась вовсю. Теперь мне уже казалось, что передо мной не картонная коробка из-под игрушек, а настоящее корыто и не бабушкин сундук, а печь… Мешало лишь то, что нужно было говорить еще слова и за бабку, сидящую на печи.

- Бабушка, - взмолилась я, - помоги. Говори вместо бабки, ладно?

- А что говорить-то? - спросила бабушка.

- Ну, я же сколько раз тебе рассказывала, неужели не помнишь?

- Что-то не помню, - отмахнулась бабушка.

- Ну, говори что хочешь. Подсказывай в общем, что делать нужно…

- Ну ладно, - согласилась бабушка.

Я стала играть дальше. Бабушке трудно и за зрителя, и за актера. Она то совсем забудет про свою роль - сидит и хохочет, то вдруг спохватится и бухнет невпопад:

- За водой сходи, внученька…

- Бабушка, я же не внученька, а хозяин, и за водой мне не надо. Подсказывай, чтобы я теленка напоила, - расстроенная, говорю я.

Публика хохочет еще больше. И вдруг в самый разгар нашего спектакля я слышу скрипучий старческий голос:

- Ох ты господи, щи не забудь посолить…

Я даже не заметила, кто это начал мне помогать. Дело у меня снова пошло на лад, и я под бурные аплодисменты зрителей закончила свое выступление.

- Ну, молодец, - сказала мама, - здорово играла, и Зина тоже.

И тут я спохватилась.

- А кто же это так здорово за бабку говорил? - спросила я.

Взглянув на мамино лукавое лицо, я все поняла:

- Ой, мамка, да ведь это же ты! И на спектакле ты играла, а мы с Зинкой весь вечер гадали…

- Не узнали? - засмеялась мама.

- Ты как артистка настоящая! - сказала я.

- Вы с Зиной получше меня артистки - целую пьесу разыграли, - сказала мама.

Я взглянула на покрасневшую от смущения Зинку и самодовольно подумала: «Разыграла бы она без меня! Это ей не на лошади ездить…»