Галина Яцкина: «О Боге я услышала в Сирии»

О жизни актрисы Галины Яцкиной можно снять кино. Детство, проведенное на больничной койке, потом учеба вдали от дома, бремя ранней славы, тяжелые расставания с близкими, и снова страшная болезнь после рождения сына. Она попадала под бомбежку в Афганистане, ей угрожала мафия, да чего только не было в судьбе знаменитой актрисы! Однако главный эпизод ее жизни – это приход к вере. И он тоже сопровождался таким драматизмом, что позавидовал бы любой режиссер. О своем невероятном пути к Богу Галина Яцкина рассказала нашему сайту.

– Галина Ивановна, я знаю, что Вы приняли Крещение уже в зрелом возрасте. А какое место в Вашей жизни до этого занимала религия, Православие? Вы же из простой советской семьи, учились в обычной советской школе …

– Да, у нас семья была не религиозная, хотя папа рассказывал, что когда был мальчиком, бегал в местную церковь и видел, как там пели на клиросе. Но это были лишь воспоминания детства. Потом все это стало жестоко преследоваться. Наша семья тоже с этим столкнулась. Мой дядя, закончив военную академию, решил жениться, но родители невесты поставили условие – венчаться. А мы жили тогда уже в Саратове, и понятно, что для него это было сложно и опасно. Но они все-таки обвенчались, правда, не в самом городе, а в каком-то отдаленном районном центре. Оказалось, что священник, который венчал их, работал на КГБ. Во всяком случае, дядю там сфотографировали, чего он не заметил, и вскоре его разжаловали, с него даже сняли погоны. После этого он перешел на гражданскую службу. Человек был очень талантливый, но его лишили всего. Мои родители были настолько напуганы этой историей, что побоялись даже крестить нас с сестрой.

– Когда читаешь о Вашем детстве в СМИ, то сердце замирает… Прикованная к кровати девочка-инвалид с диагнозом «туберкулёз правого голеностопного сустава». Надежды на выздоровление практически не было… Но Вы победили болезнь, мало того, стали актрисой. Откуда взялись силы и почему Вы выбрали именно актерское призвание?

– Драматическое дарование у меня появилось в детстве. Я думаю, что получилось так из-за того, что я страдала, из-за того, что мне пришлось многое пережить, еще будучи ребенком. Я тогда очень много думала, мечтала, придумывала разные истории. Потому что в замкнутом пространстве больницы нужен был выход. Ведь я практически жила там в изоляции, это почти как тюрьма, в тюрьмах у некоторых людей тоже развивается воображение, а у ребенка тем более… Тогда я и захотела быть актрисой.

После больницы я, конечно, понимала, что у меня одна нога тоньше другой, так что актрисой мне, видимо, никогда не стать. И даже в драмкружок я долго не решалась прийти. Но я настолько хотела быть здоровой! Окрепнуть, не чувствовать себя калекой. И я решила пойти в спортивную школу. Там сердобольная тренер разрешила мне тренироваться, и я даже получила спортивный разряд. Вот уже после этого я и решила записаться в драмкружок.

– После школы Вы приехали в Москву поступать в театральное училище имени Щукина. Как же в приемной комиссии не заметили, что у Вас одна нога тоньше другой?

– А я все время вставала в 3-ю позицию, прятала эту ногу. Как они не заметили – я до сих пор не понимаю. Но, видимо, я так читала, я помню – у меня тогда слезы градом текли. Поступила я с первого раза, на курсе со мной учились Михалков, Вертинская…

– Галина Ивановна, Вы начали сниматься в кино уже на 1-ом курсе, а на последнем сыграли Алю Ягодкину в культовом фильме «Женщины». Этот фильм сразу сделал Вас знаменитой. В Вашей героине многие женщины до сих пор узнают себя. А Вы были похожи на Алю?

– И да, и нет. Но я помню, как режиссер Паша Любимов мне тогда сказал: «Галя, послушай, не мудри, никаких образов мне не надо, мне нужно, чтобы ты сыграла саму себя, ту девочку, которая приехала из провинции поступать в Москву». Так что я ничего специально не играла. И поэтому, когда мне говорят: «Ой, Вы так Альку сыграли!» – я отвечаю, что это не моя заслуга, это заслуга моих родителей, они меня так воспитали, и, может быть, вот это строгое провинциальное воспитание и помогло мне. Я об этом обычно не говорю, но у меня ведь тогда не было любовников, и парня не было, я вообще не знала, что это такое. И вот эти чистота и непосредственность, которые всем так полюбились в фильме, были отражением моей жизни. Ведь не только за судьбу полюбили Алю зрители.

– Кстати, о судьбе Али. В одном из телевизионных интервью Вы сказали, что повторили все-таки судьбу своей героини…

– К сожалению, или не к сожалению – да. Мы разошлись с мужем, когда моему сыну (сын Василий Яцкин – режиссер, православный миссионер. – Прим. ред.) было всего 4 года. Отец Васи – режиссер Леонид Головня – был одаренным человеком, но вот как-то не сложилось. Хотя я, что называется, служила ему. Я считаю, что Господь прав, говоря, что жена должна служить мужу. Я тогда и «у мартена» – так я газовую плиту называю – стояла, и готовила, и принимала нужных людей, и ездила с ним на важные встречи, но брака все равно у нас не получилось. И я воспитывала Васю одна. И мне, как Ягодкиной, пришлось одной работать, – не у станка, конечно, – но иногда было очень нелегко. Я снималась, ездила с творческими встречами по городам и весям, в зной и мороз. Даже у лесорубов в неотапливаемых клубах концерты давали. Плюс я еще преподавала в театральном училище. Защитила кандидатскую…

– Я знаю, что еще Вы ездили учить студентов на «Афганфильм», причем как раз в это время там шли бои. Как Вы решились на это?

– Не скрою, тоже из-за денег ездила. Там платили чеками, я это называла «плата за страх». Эти чеки потом я меняла на рубли. Всего я 5 раз была в Афганистане. Я была первой советской гражданской женщиной, которая прилетела в эту страну во время войны. И, знаете, я нисколько не жалею, что ездила туда. Зато, когда я возвращалась в Москву и слышала за окном что-то такое, например, про собачку, я думала – мне бы ваши проблемы!

– Это правда, что Вы чуть не погибли там?

– Да, судьба не раз предупреждала меня, что пора остановиться. Как-то я вела занятие на «Афганфильме». Это был хороший, уютный зальчик, студенты сидели и слушали меня. Вдруг раздался мощный взрыв. Это взлетело на воздух соседнее здание Министерства транспорта, по-моему. Я сидела близко к стене – так меня со стулом взрывной волной на студентов выкинуло, хорошо, что стена не рухнула. А последний случай был в аэропорту: я шла из одной части аэропорта в другую на таможенный досмотр, немного оставалось дойти… Слышу – взрыв! И та часть аэропорта, куда я шла, просто была сметена. А я осталась опять жива. Я поняла, что мне, видимо, судьба сигналит, мол, пора остановиться, о сыне подумай!

– Судьба сигналила?

– Тогда я это так воспринимала, тогда я еще не задумывалась о Боге, я о Боге впервые услышала несколько лет спустя в Сирии.

– ?

– Да, в Сирии. И это не совсем обычный случай. Это не просто так было. Я не мистик, я человек реальный, но… В общем, мы приехали в Сирию с делегацией по приглашению посольства, привезли свои картины. И вот один сотрудник посольства пригласил нас поехать в те места, где в селениях старики еще говорят на древнем арамейском языке, на котором проповедовал Христос. В тот день была страшная жара, градусов 40, кондиционеров не было, из транспорта – только старенькая «Волга» с маленьким вентилятором, который не спасал. И все отказались ехать, а я сказала – поеду. И мы поехали. Это было от Дамаска где-то около 40-ка километров. По пустыне. По жаре. Но когда мы приехали, и я вышла из машины, я увидела пейзаж, как на картине Крамского «Христос в пустыне». Я ахнула, говорю: «Неужели Крамской бывал в этих местах?» Сопровождающий ответил: «Нет, но, видимо, ему это было дано свыше». Художник увидел все очень точно. И у меня было такое чувство, что вот прямо сейчас из пригорка выйдет Христос. Это было поразительно. Но это еще не все.

Потом меня повели в храм, очень-очень древний, намного древнее, чем наш Покрова-на-Нерли. Он был маленький, беленький. Не могу сказать, что там были старинные иконы, единственное, что запомнилось – под бронированным стеклом лежала черная-черная икона. Это была икона Божией Матери, тоже очень древняя. Стены там были настолько толстые, что туда не проникала жара. Я попросила сотрудника посольства оставить меня одну на несколько минут. Он ушел, сказал, что будет ждать в тени у машины. И вот я прислонилась к одной из стен, стою, никого нет… И вдруг я четко слышу голос (говорят, что это бывает): «В такие места тебя привел Господь, а стоишь некрещеная!» Я оглянулась – никого нет. Я подумала: Боже ты мой, ведь я в трезвом уме, в здравой памяти, что же это? И тогда я поняла, что это просто прозвучал голос свыше, потому что кто еще мне мог это сказать?

– А какой это был голос, он говорил по-русски?

– Да, на русском языке. Голос мужской, нормального тембра, но этого голоса я никогда раньше не слышала. И сказана была только вот эта фраза: «В такие места тебя привел Господь, а ты стоишь некрещеная!»

– Невероятно! А что было потом? Вы сразу решили креститься?

– Я приехала в Москву через неделю и сразу стала искать людей, которые ходят в храм, но их было очень мало и не все говорили об этом. Мне удалось найти одну женщину, которая дала мне Библию, дала Евангелие, я их первый раз держала в руках. И потом я решила креститься. Это оказалось нелегко – сильное искушение было, правда, тогда я этого не понимала.

Я договорилась с одним батюшкой, это было в храме за ВГИКом, взяла с собой сына, он сам сказал: «Мама, я хочу креститься вместе с тобой». Ему тогда 14 лет было… Мы сели в машину и поехали. Но храм мы так и не смогли найти, хотя до этого я туда дважды ездила на разговор с батюшкой, дорогу хорошо запомнила, а тут – найти не смогла. Это поразительно. Метель. Пурга. Дороги не видно. Тогда я решила – раз не могу найти этот храм, то поеду в любой другой. Как увижу купол и крест, так и остановлюсь. В районе Медведково нашла храм. Захожу, ко мне выходит батюшка и говорит: «Ну что? Что вас привело?» Я объясняю, что мы с сыном хотели покреститься. А он мне: «Ваш паспорт». Очень хорошо помню, что я побледнела. Я тогда еще была секретарем парторганизации Щукинского училища, а в это время как раз должна была защищать диссертацию. Я поняла, что у меня могут просто отнять все, работу-то в первую очередь. И я стою перед батюшкой, остолбенела, а он на меня смотрит, ехидно улыбается и говорит: «Ну что, и покреститься решила, и чтобы пупок не развязался?» Вот так резко. Я выскочила оттуда как ошпаренная, села в машину, облокотилась на руль. Какое-то время я не решалась завести машину, у меня дрожали ноги, руки – я же была не воцерковленная, не понимала, что за Христа можно и нужно пострадать, этих слов для меня еще не существовало. Это сейчас я все понимаю. А тогда я чуть было не отчаялась…

– Но Вы же все-таки приняли Крещение, когда и как это случилось?

– Да в тот же день и случилось! Я немного пришла в себя и поехала искать другой храм. Еду по этой пурге, по этому морозу… Приезжаю в другой храм. Это был храм на Рижской, как я туда попала – не понимаю, видимо, совсем заплутала уже. Я вхожу, там никого нет, пустой храм, и только справа стоит крышка от гроба. Я говорю сыну Васе: «Поедем отсюда, здесь покойник», – и вдруг слышу сзади голос: «Вы покойников не бойтесь, вы бойтесь живых». Я оборачиваюсь, а за моей спиной стоит батюшка: «Что вас привело?» Я говорю ему, что хотела бы покреститься, но знаю, что он будет у меня просить паспорт, а я паспорт не дам! Он выслушал меня и сказал: «А мне не нужен ваш паспорт, я крещу вас и так». И тут же женщине, стоявшей в сторонке, сказал: «Матушка, согрей водички». И так ласково это произнес, мне так сразу тепло и спокойно стало! Мы быстро с сыном переоделись, вышли к купели в рубашках белых, в руках – крестики, стоим счастливые! И батюшка нас покрестил. Мне было тогда уже около 40-ка.

– Не буду Вас спрашивать, изменилась ли Ваша жизнь после этого. Потому что после такого случая духовная жизнь не может оставаться прежней. Я задам другой вопрос: что-то изменилось бы в Вашей жизни, если бы вера пришла к Вам раньше?

– Наверное, я бы не допустила очень многих ошибок в жизни, ведь порой я растрачивала жизнь на ненужные дела, на ненужных людей, порой мне не хватало терпения. Я была очень горячая, характер был независимый, я считала, что в этой жизни все смогу сделать сама. Я тогда не знала, что опираться надо на Господа, без Его воли и волосинка не упадет с головы. И надо было просить и молить Господа со смирением, а я надеялась только на себя. Не надо было так.

– Сегодня Вы чувствуете себя счастливой?

– А что такое счастье? Счастье это, наверное, – покой. Думаю, что вера помогает мне обрести этот внутренний покой, равновесие, дает возможность научиться прощению, терпению, а главное – любви. К тому же, разве я могу назвать себя несчастливой, прожив такую жизнь? Хотя судьба у меня нелегкая, но все равно счастливая.

P.S. Сегодня Галина Яцкина режиссирует документальные фильмы, в основном, православной тематики и помогает сыну Василию в миссионерской работе. Их знаменитый кинолекторий «Под солнцем» успели оценить даже на Афоне. А еще у Галины Ивановны есть мечта – написать книгу о своей судьбе. Этой пережившей и повидавшей многое русской актрисе действительно есть, о чем рассказать миру…

12 февраля 2014 года, сайт Православие.Ru

 

«Слово его было растворено любовью»

Митрополита Питирима (Нечаева) вспоминает священник Николай Попов

Хотя за последние годы о митрополите Питириме (Нечаеве), этом выдающемся иерархе Церкви, председателе Издательского отдела Московской Патриархии, митрополите Волоколамском и Юрьевском, сказано немало, для многих он до сих пор остается загадкой: духовник, богослов, чиновник, депутат… – как в нем соединялись все эти ипостаси? Об удивительных и неизвестных деталях жизни митрополита мы говорим с одним из ближайших его сподвижников – отцом Николаем (Поповым).

– Отец Николай, расскажите, как вы познакомились с владыкой Питиримом? Какую роль он сыграл в вашей судьбе?

– Владыка был инспектором семинарии, принимал меня, когда я поступал туда в 1961 году. Помню, сидит комиссия, во главе – Питирим (у него борода такая большая была), спрашивает меня: «В армии служил?» Я отвечаю: «Нет» – а тогда допризывников в семинарию не брали. И кто-то из членов комиссии говорит: так как записывать будем? Питирим погладил бороду и отвечает: «Как есть, так и записывайте». Записали допризывником. Я, правда, только со второго раза поступил… А с владыкой потом трудился в Издательском отделе, и по его же ходатайству меня позже направили служить в Волоколамскую епархию. Там мы вместе 30 лет протрудились. Когда его не стало, что-то такое ушло из жизни моей. Потому что вся жизнь моя прошла с ним.

– О его служении в Волоколамском крае и хотелось бы вас расспросить. Владыка Питирим стал епископом Волоколамским в 1960-х годах, когда для Церкви «оттепель» уже закончилась. Что собой представляли приходы епархии?

– Храмы в епархии, конечно, в плачевном состоянии находились: сломанные кресты, осыпающиеся своды, стены. Но всё ему удавалось восстановить. Приводил в порядок, реставрировал, строил. Есть такое село Пески, там от храма почти ничего не осталось. Но владыка провел грандиозное строительство и реставрацию. Сторожку построил. Это место владыка очень любил посещать. Он никогда не ездил на курорты, на отдых. Отдыхать ездил в Пески, выбирал несколько дней – и туда. До деревни 3 километра по бездорожью, никого нет, спокойно. Он здесь мог всегда заниматься богомыслием, писать, думать.

Он вообще любил объезжать дальние приходы. Я его сопровождал всегда. У него «Победа» была, мы на ней и в дождь, и в снег, по грязи, по бездорожью. Если машина встала – идем пешком в резиновых сапогах. Особенно часто ездил, когда реставрация шла, – приедет, всё лично проверит.

– А как ему вообще разрешали строить? Он же, насколько я знаю, не только храмы восстанавливал, но и дома священникам строил, например. Как он добивался разрешения власти?

– Был такой период, когда на грани надо было быть священнослужителю, ходить по острию ножа. Не все так умели – владыка Питирим умел так. И я знаю, что когда к нему приезжали люди, а он подозревал или знал, что его могут прослушивать, он удалялся в другое помещение, где можно было спокойно поговорить. Он очень всё понимал и не шел поперек, не шел на конфликт с органами и властью. И у него с властью очень добрые отношения были.

– Его только за неконфликтность советские чиновники уважали?

– Его уважали за его личность, авторитетность. К тому же он мог так разговор построить, что человек власти становился его единомышленником. И многие шли ему навстречу. Не секрет, что он часто ездил на разные мероприятия вместе с представителями из Комитета по делам религии – им просто было интересно с ним общаться, хотя они коммунисты, у них вместо Бога партия. Владыке некоторые из них даже признавались: мол, мы все неверующие, пока в ЦК не вызовут.

– И за всё время никаких конфликтов с властью? Ведь он же имел огромное влияние на местное население. Это должно было не нравиться…

– Он был очень осторожен. Расскажу такой эпизод. В одном из колхозов был председатель, который любил всех напоить, а владыка не пил, и вот председатель один раз наливает – владыка как бы выпивает; потом опять наливает – владыка опять пьет. Я думаю: что такое? А потом гляжу: владыке один из его помощников чай постоянно меняет: якобы он остывает быстро. Оказалось, что водку владыка в чай выплескивал, а помощник периодически из чашки ее выливал и пустую снова приносил. Владыка делал вид, что запивает, а сам туда… (Смеется.) Или вот еще история. Владыка очень любил День победы. Устраивал праздники, службы у мемориалов погибшим. И хотя никого мы не приглашали, люди толпами шли на эти праздничные встречи. И вот нам в одном селе удалось соорудить мемориал небольшой, ангела поставили на этом памятнике и написали: «Воинам, погибшим от зла и тирании». Владыка Питирим, когда подходил, то клал на слова «от зла и тирании» цветок. Я его спрашиваю: «Владыка, а что ж вы цветком-то прикрываете?» – «А потому что тирания была от семнадцатого года». (Смеется.) До власти так и не дошло, о каком зле и тирании идет речь!

– Отец Николай, расскажите, а чем удивительно было его общение с прихожанами. Если верить воспоминаниям разных людей, то не только на праздники, но и на службы владыки собиралось много народу.

– Да, люди любили его и многие приходили. Хотя он считал, что не в количестве прихожан дело, а в «качестве». Очень доброжелательно относился к старшему поколению. Всегда остановится, поговорит. Богослов, а находил язык и с бабушкой. Он делал так, чтобы каждый человек, если это церковный человек, не оставался без внимания. Он старался его не упустить. Видел в нем отображение образа Божия. Вокруг него всегда собирались люди осознанного духовного состояния.

– К нему в епархию даже из Москвы приезжали. И очень знаменитые люди.

– У нас на Возмище мы дом построили, так там столовая в 50 метров была. Всегда приезжало много гостей. Бывали и Козловский, и Карпов, и Зыкина… Поскольку владыка был председатель Издательского отдела, то знал многих. Владыка пользовался очень большой популярностью у москвичей, представителей искусства как человек огромной духовной культуры, который всегда найдет нужное слово. Они все к нему хотели попасть – просто поговорить. Все рвались к нему. Я и о себе самом помню: когда поговоришь с ним о чем-нибудь наедине, на душе такие приятные ощущения остаются. Видно, слово его было растворено любовью, заботой.

– И ведь как раз представители культурной Москвы просили владыку стать народным депутатом СССР, чтобы он представлял их интересы. Эта общественная нагрузка не во вред шла его служению, не мешала заботе о митрополии?

– Это как раз помогало многое сделать для Волоколамска. В тот период наши храмы пришли в вид благообразный, все были покрашены, кресты воссияли. Ну и как депутат он многое делал. Это отдельная история.

– А как владыка Питирим относился к своим подчиненным, к настоятелям приходов? Был ли строг? Почему его многие считают своим учителем?

– Он продолжает нас учить и сейчас – отношению и к Церкви, и к ближним. Человек он был выдержанный, но случалось, что и срывался, случалось… Когда видел не совсем ревностное отношение к Церкви, недобросовестность, халатность в работе. Но дело в том, что требовать-то все требуют, а он требовал и сам исполнял всё это. Вот что самое главное. Он всегда был выше всех остальных. И, конечно, не только словом на нас влиял, а своим поведением, образом мышления, жизнью. У него же интересная жизнь.

Кстати, у него никогда не было кухарок, послушников. Его сестры ему помогали, за ним ухаживали. Он и к восстановлению храмов родных привлекал.

– Если говорить о жизни владыки Питирима, то он же был еще невероятно многогранен в творческом плане. И кино снимал, и фотографировал…

– (Улыбается.) У него была огромная коллекция фотоаппаратов и коллекция фотокарточек, пленок в Издательском отделе. Помню, Святейший Алексий I гостил часто у него. И просил показать ему летние фильмы, шутил: мол, холодно на улице, покажи лето хоть на экране! (Смеется.)

– Отец Николай, вы как-то сказали, что владыка Питирим стал для многих ориентиром и в том, чем должна заниматься Церковь помимо богослужения.

– Да, и некоторые эти направления сейчас даже закреплены. Если раньше, например, мы не имели права заниматься благотворительностью, то сейчас обязывают к этому. А владыка уже тогда этим занимался. Молодежное движение, социальное движение, воскресная школа… Владыка шел впереди времени. Был первопроходцем. А когда его освободили от должности председателя Издательского отдела, был создан Фонд владыки Питирима. Фонд организовывал разные мероприятия, и владыка всегда эти мероприятия поддерживал.

– Отец Николай, вы были рядом с владыкой, расскажите, как он переживал свой «уход» из издательства, критику патриарха.

– Было это, было. Ему, конечно, трудно было расстаться с издательством. Он для него невероятно много сделал. Вот хотя бы здание – это строение громадное! Никто такого не строил. А ведь надо было не только построить, но и выхлопотать такое административное здание в центре Москвы. А сколько выпущено Библий и молитвословов! Я помню времена, когда их от руки переписывали ночами. Но главное – это люди, которые при нем выросли, которых он воспитал… Я знаю, что владыка очень переживал, но сам он вида не подавал. Он учил всегда чести и достоинству, и поэтому, наверное, ему удалось пережить «уход» без всяких инсультов и прочего.

– Не было ли у владыки в последние годы натянутых отношений с покойным патриархом Алексием II? Что владыка сам говорил об этом?

– Они оба были Поместным Собором, избиравшим патриарха, выдвинуты кандидатами, оба – и Алексий, и Питирим – баллотировались. Может, и было что-то негативное, какая-то неприязнь между ними. Тем более что Патриарх действительно критиковал работу владыки в издательстве. Сам владыка никогда не говорил об отношениях с Патриархом. Но вот он служит на Пасху в 2003 году в храме Христа Спасителя (из-за болезни Патриарх Алексий II не смог служить), а через несколько месяцев попадает в больницу, где, как говорится, завершился его земной путь, – а перед этим патриарх ему позвонил: «Владыка, разрешите вас навестить?» И владыка говорил мне, что для него это было большим счастьем. Они встретились, помирились, попрощались – трогательное событие было.

– Отец Николай, а о чем мечтал владыка?

– (Без паузы) О Царстве Божием!

– А он верил, что Православная Русь возродится?

– (Задумывается) Верил. У него была такая уверенность!

4 ноября 2013 года, сайт Православие.Ru

 

Захар Прилепин: «Либералы знали, что в час икс мы обратимся к православию»

Захара Прилепина называют модным писателем, и это весьма необычно, потому что «модными» у нас считаются либерально мыслящие люди. Прилепин же один из главных противников российских либералов, да к тому же патриот и – что совсем шокирует прогрессивную общественность – православный. Как относится писатель к нападкам на Русскую Церковь, какое место отводит Православию в современной истории, почему катиться в тартарары для нашего человека – благо, и зачем надо было писать роман о Соловках, – об этом Захар Прилепин рассказал сайту «Православие.Ру».

– Захар, вас, по-моему, редко спрашивают о религии.

– Да, не очень часто. Но я недавно давал интервью по поводу старообрядцев.

– Я слышал, некоторые вас к ним причисляют.

– Нет, я к старообрядцам никакого отношения не имею (смеется).

– Захар, вы наверняка видите, что общество разделилось на два лагеря. Православных и либералов. Одни говорят, что на Православие идут гонения и объявлена информационная война, другие говорят…

– …что православные начинают их давить, да-да…

– Именно. Что вы думаете по этому поводу?

– Я в этой теме не специалист, но как человек верующий могу сказать вот что. Безусловно, для квазилиберального, «прогрессивного» в кавычках мышления Православие является одним из опасных факторов, находящихся в числе русского патернализма, доверия к государству, любви, условно говоря, к Достоевскому и Есенину, к почвеннической литературе. В числе российского национального патриотизма (равно – милитаризма), то есть того самого пресловутого «патриотического угара», который их всё время раздражает и пугает. В числе российского соборного чувства, которое они всячески высмеивают. И вот, Православие – оно как купол над всем этим, оно всё это объединяет, за всем этим смотрит и всё это охраняет. И серьезной части российских либералов всё это кажется враждебным на физиологическом уровне, потому что это противоречит их символу веры, их проповеди индивидуализма, их европейским ценностям, их пониманию гуманизма, их пониманию человечности и толерантности.

– Причем кажется враждебным не только нашим либералам, но и тем, которые в Европе…

– Потому что Русская Православная Церковь – последний форпост, который стоит на пути всех этих новейших гендерных тенденций, когда выясняется, что людей одного пола можно венчать, когда выясняется, что можно жить семьей из семи человек, где все мужчины и у них один маленький ребенок, которого они все одинаково и страстно любят. Православие – это то, что они не могут преодолеть, для них это вражеская территория. А для нас это оплот и пространство силы. Я вот только что был в Донецке, там едешь по блок-постам и везде слышишь те слова, которые здесь не произносят: «Ребята, с Богом!», «Храни вас Христос». Там всё стало насыщенно православным чувством. Конечно же, наша либеральная публика это чувствовала на уровне физиологии: мы даже не понимали, за что они так взъелись на Церковь, а они-то знали, что когда настанет час икс, Православие – это то, к чему мы обратимся первым делом. И многие бывшие анархисты наши, атеисты, кто угодно, вдруг сказали на этой войне: «Господи, благослови! Мы сейчас будем решать свои самые главные задачи, главные проблемы». Когда встал вопрос жизни и смерти, все сразу поняли: я русский – значит, я православный.

Вот я ехал к границе с ополченцами, которых вызволили из плена. Все советские мужики, такие старые советские работяги, как из советских фильмов. И мы с ними должны были сесть в автобус и поехать вдоль линии фронта, а они только что из этих ужасных пыточных подвалов вышли, и они перед тем, как сесть в машину, – все перекрестились. Я думаю, что до войны многие из них вообще не помнили про Бога, и вдруг у них включилось православное чувство, они по сути оказались православные русские люди.

– Захар, вы поддерживаете идею, что России без Православия никуда?

– Безусловно, Православие – суть ее. Мы последний оплот Православия в мире. Помните, как начинается «Слово о погибели земли Русской»? «О, светло светлая и украсно украшена земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, зверьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными, и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами – всего еси испольнена земля Руская, о прававерьная вера християньская!» Это же важнейшее произведение, начало нашей литературы, XIII век – и описание Русской земли венчает вера христианская. Обрамляет!

– Как вы думаете, стоит строить на православных идеях государственную идеологию?

– Ну, конечно. Это должна быть одна из центральных составляющих.

– Ваш образ идеального государства?

– Для меня это православная империя, «левого» толка – то есть обращенная к народу. Образ моего государства заключается в этих понятиях. Социально ориентированная, традиционалистская страна, являющаяся купелью для многих народов, веротерпимая, с центрообразующей православной верой.

– Захар, недавно вы написали роман «Обитель» – о Соловках в 20-е годы прошлого века, то есть о тех временах, когда там была тюрьма. Из предисловия читателю понятно, что эта тема вам близка с детства, потому что ваш любимый дед сидел на Соловках. Отсюда многие уверены, что главный герой книги Артем Горяинов списан вами с деда. Так ли это? Или Артем – собирательный герой?

– Давайте не будем так персонально рассматривать эту историю. С дедом там сложнее история. Воспринимать роман как документ не стоит, это, безусловно, художественная литература. Там перемешано реальное, бывшее и не бывавшее в очень сложных консистенциях. Если это распиливать – толку не будет, это сложнейшая физиология. Но книжка – она сама по себе реальность. То, как это описано, так это, в конечном итоге, и было. Поэтому дед в качестве персонажа мне не нужен для того, чтобы рассказать историю русского характера. Сверхзадача этой книги – попытка описать трех братьев Карамазовых плюс Смердяков в одном персонаже, а дед мой для этого совершенно не подходит, равно как и прадед, и прапрадед.

– Как раз с Достоевским многие уже сравнивают «Обитель». В том числе потому, что у вас получился довольно большой роман. Такие толстые книги мало кто пишет уже. Роман изначально таким большим задумывался? И почему вы своего навеянного Достоевским персонажа именно на Соловки отправили?

– Понимаете, можно четырех Карамазовых описать и в одном маленьком рассказе, миниатюре, как угодно. Он просто разросся сам по себе, этот роман. Он начинал расползаться, как вот чернильницу уронил, и пятно начинает разрастаться. Я начал писать, и эти персонажи, половина из которых действительно имела место быть или были документами, фразами в каких-то отчетах, они вдруг начинают требовать жизни и требовать того, чтобы у них какой-то голос появился. Это всё звучит напыщенно, но это всё чистая правда. Люди – они же были, они же никуда не делись, у них была своя история, своя трагедия. Они умерли, их убили, они были правы или неправы. Те, кого мы сегодня воспринимаем как палачей, – они тоже жертвы, у них была своя правда. Они совершали свои героические поступки. Среди людей, которые туда попадали в качестве чекистов, охранников, были персонажи с необычайной героической насыщенностью биографии. А мы всех воспринимаем: это вот прекрасные, хорошие, которые в тюрьме сидели, а это плохие, злые, жестокие. А на самом деле адвокаты, которые могут замолвить словечко за каждого, нужны для всех. Я пытался в качестве такого человека выступить.

– Что вы испытываете, когда приезжаете на Соловки?

– Ну, никаких противоречивых чувств нет. Приезжаю туда со смиренным чувством и не пытаюсь каким-то образом переосмыслить это чувство. Хотя я читал, например, письма Флоренского, он очень жестко оценивал Соловки, говорил, что оттуда ушел Святой Дух, это не место живой мысли. Может, на него тюрьма так влияла, может, еще что-то. Я прочитал Флоренского, но ничего этого там не почувствовал. Наоборот, чувствовал ощущение благости. Здесь моя история, история моей страны, она 500 лет здесь проистекала. Хотя то, о чем пишет Флоренский, это, конечно, тоже понятно. Одно дело – Соловки эпохи митрополита Филиппа, того самого, времен Ивана Грозного; Соловки времен раскола, когда они восстали против реформ Патриарха Никона, это десятилетнее стояние монастыря – героическая история. А потом он как будто ушел под воду, как храм на озере Светлояр. Туда люди ехали, но открытий духа религиозного там не было. Они все произошли уже тогда, начиная с монахов, его основавших, и до XVII века, когда стрельцы забили восставших монахов камнями и даже не стали их хоронить: они там лежали во дворе монастыря, мертвые… Но всё это не отменяет гения этого места. Просто надо знать: так было.

– А вас не раздражает, что на территории монастыря музей концлагеря?

– Это нормально. Мы ездили в монастырь с режиссером Александром Велединским, у него отец был юнгой, из тех, которые там учились в школе юнг; они оттуда прямо пошли на Великую Отечественную войну, молодые пацаны 14–15 лет… Мы ходили-ходили, увидели фотографию, и он вдруг говорит: «Мой отец!» И слезу смахнул. Он увидел своего отца в сорок втором году, отец стоит среди новобранцев. Это есть история России. Монастырь, никонианство, лагеря, юнги, Отечественная война. И нельзя ножницами выпиливать – вот тут у нас хорошее, вот тут плохое, вот здесь проклятые большевики, а здесь вот большевики сделали школу юнг и воспитали героев. Этого не разделишь уже, история – она цельная, это цельный организм. Рубить топором и говорить: буду только с этой ногой жить и с этой печенью, а вот это я выкину в мусорную яму, – но это невозможно же совершенно.

– Захар, вас знают как безупречного семьянина, у вас четверо детей. Как нужно воспитывать настоящего русского человека?

– В поле религии и в поле литературы. Вот эти два ландшафта, в которых детей стоит держать. Это не должно быть спорадическим, это не так что: «Дети, сегодня мы в церковь пошли, а завтра мы читаем Пушкина». Это должно быть построено на непрестанном семейном примере. Обращением к религиозности и литературе, равно как к истории, должна быть вся жизнь пронизана, вся она должна быть этим насыщена. Только таким образом, через пример родителей дети могут это воспринять. Вот папа с мамой зашли в церковь, вот у них полочка религиозной литературы, дети все читают молитву, папа всё время с книгой, библиотека в каждой комнате. Мы при детях за столом всё время ведем разговоры о том, что происходит… Только вот это. А не по методу: «Вот, сын, тебе исполнилось 14 лет. Иди ко мне, я тебе сейчас всё расскажу за 15 минут: будь мужиком, Христос – наш Бог и трам-пам-пам». Вот это всё ерунда. Ничего не подействует. Только ежесекундная жизнь родителей является лучшим образцом и единственной возможностью для воспитания детей. Единственной, другой нет никакой.

– На каких книгах вы воспитываете детей?

– В русской классике есть ответы на все вопросы. В «Капитанской дочке», «Тарасе Бульбе», «Войне и мире». Стихи Есенина, стихи Гумилева. Там всё, что только возможно придумать, – всё есть. Вот мы думаем сейчас, как к Украине относиться: может быть, там 14 правд разных, а может быть, 36 этих правд? Но представьте на секунду Пушкина, или Лермонтова, или Гоголя в этой ситуации. Да они бы ужаснулись даже от того, что мы усомнились даже на секунду, где есть правда. Они бы сказали: «Это абсурд! Вы с ума сошли?» Даже Лев Николаевич Толстой, он, конечно, сказал бы: «Ребята, нужен мир везде, давайте остановим войну». И наши либералы бы сказали: «Спасибо, Лев Николаевич, тебе, ты такой хороший!» А он бы еще сказал: «Но украинцы тоже должны остановить войну. Давайте мы все отведем войска, а украинцы сами пусть решат, где они хотят жить». Толстой жаждал бы идеального мира, которого нет. А Гумилев, Пушкин и Лермонтов оседлали бы коня и поехали разбираться: что, мол, малоросский брат наш чего-то немножко не понимает, что происходит вообще? Константин Леонтьев, Василий Розанов, Ильин – вы можете представить их рефлексии по этому поводу?

– И последний вопрос, он, наверное, вберет в себя и про гонения на Церковь, и на русских и всю нашу историю. Как вы думаете, куда мы все движемся? Многие говорят, что всё катится в тартарары…

– Нормальное состояние русского человека и русской истории – катиться в тартарары. Мы всегда ровно катимся в тартарары. Древняя Русь, феодальная раздробленность, Смута, восемнадцатый век, девятнадцатый век, революция, Брежнев, Хрущев… Мы катимся, и катимся, и катимся. Это состояние для нас идеальное. Когда русский человек не катится в тартарары, тогда ему точно приходит конец. Когда он начинает аморфно растекаться в своем бытии – значит всё уже, нет русского человека. А как только он покатился, ну слава тебе, Господи, все мы на своей тарантайке поскакали. Я в этом никаких проблем не вижу. Я думаю, что как раз любые вызовы, которые направлены на наше население, они как раз характерны для нашего нормального жизнеобеспечения.

14 октября 2014 года, сайт Православие.Ru

 

Настоятель осени

Разговор с большеболдинским батюшкой

Большое Болдино – столица осени. Здесь самое красивое перерождение природы. Неслучайно именно болдинской осенью расцвел гений Пушкина. А еще в этом благословенном месте есть храм. Тоже красивый и вдохновляющий. Как и местная осень. Этот храм, который многие называют «пушкинским», построен в честь Успения Божьей Матери. О том, как связан он с поэтом и какова сегодняшняя жизнь прихода, корреспондент портала Православие. Ru беседует с настоятелем храма иереем Евгением Качкиным.

– Отец Евгений, как давно вы служите в Болдине?

– Для меня будущий год юбилейный. На Рождество Христово исполняется десять лет моего служения в этом храме. Я приехал сюда из города Балахна Нижегородской области. Дело в том, что местного священника перевели на служение в Нижний Новгород, а сюда отправляли служить командировочных священников. В числе прочих направили и меня. Так что в первый раз я приехал сюда в командировку. А когда отслужил месяц, поступило ходатайство жителей о том, чтобы меня здесь оставили.

– Вы согласились сразу, без колебаний?

– Конечно, сразу согласился. Место тут такое тихое, благодатное.

– Да, это сильно чувствуется. Как вы думаете, что создает здесь эту благодать?

– Вы знаете, здесь, в Болдино, невольно вспоминаются те строки Священного Писания, в которых говорится, что Господь являет Себя не в бурных проявлениях природы, а в тихом, спокойном дыхании ветра. Это место само по себе отличается тихостью, размеренностью, и это (по крайней мере, для меня) создает то благодатное настроение, благодаря которому хочется здесь пребывать как можно дольше.

– Батюшка, расскажите об Успенском храме и его связи с Пушкиным.

– Храм был построен на средства Льва Александровича Пушкина, деда поэта. Он радел о скорейшем возведении каменного храма в Болдино, поскольку бывшая здесь до этого деревянная Успенская церковь сгорела в 1787 году. Однако сам Лев Александрович не дожил до завершения строительства, достраивала храм бабушка Пушкина. Самое интересное то, что здесь, казалось бы, в такой глубокой провинции, храм строился по проекту столичного архитектора, сюда везли на подводах белый камень, стройматериалы. В храме не смогли освятить сразу центральный придел, поскольку после смерти деда средств было не так много, и строительство шло медленнее. Сначала был освящен лишь Архангельский придел храма, а спустя восемь лет (как раз в год рождения Александра Сергеевича) освятили и главный придел в честь Успения Царицы Небесной. Документы и воспоминания говорят нам о процветании храма. В советское время этот храм, как и многие святыни в нашей стране, был разорен. Полностью была разрушена колокольная и трапезная. Верх Успенского храма был разобран, оставался лишь алтарь центрального придела и нижняя часть храма. В разные годы здесь находились столовая, электрическая подстанция, библиотека. И только в конце 90-х, к празднованию двухсотлетия со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина, храм был восстановлен. Что самое интересное, тогда точно также не успели восстановить центральный придел Успения Божией Матери, и службы проходили в Архангельском приделе. То есть спустя 200 лет история повторяется.

– Получается, что дед Пушкина построил этот храм, а благодаря самому поэту он был восстановлен?

– Конечно. Любой болдинец с чувством благодарности скажет о том, что если бы не Пушкин, то этот храм долго бы ждал своей реставрации, своего восстановления. Потому что подобных глухих деревень немало. Хотя здесь и районный центр, но восстановить храм в том величии и состоянии, в котором он сейчас находится, не удалось бы. Если бы не Александр Сергеевич.

– Удалось ли создать приход? Ведь в музей-усадьбу Пушкина приезжает много туристов, а местных жителей не так много…

– Если десять лет назад на службах было около двадцати человек, то сейчас в воскресные и праздничные дни порядка восьмидесяти и более человек приходят на богослужение. И что самое главное, если десять лет назад дети здесь вообще не причащались, то сейчас мы причащаем по тридцать, сорок, а то и по восемьдесят ребятишек за одну Божественную литургию. Все они местные. Многие приезжают к нам из соседних деревень. И крестим. Не знаю почему, но многим нравится крестить детей в нашем храме. И крестятся, и венчаются здесь (улыбается).

– Это неудивительно. Атмосфера в Болдино и в храме действительно необыкновенная, благодатная. И все это чувствуют, думаю.

– Значит, не зря Александр Сергеевич Пушкин в письме к своему другу говорит: «Я в Болдино писал, как давно уже не писал».

– Хотя, наверняка, есть люди, которые скажут: причем тут храм? В храме человек рождается, приобретает мудрость, совершает свое общение с Богом

– Как причем? Храм для любого православного верующего – это сердце населенного пункта. Потому что именно в храме рождается человек, в храме человек приобретает какую-то житейскую мудрость, совершает свое общение с Богом. И именно из храма человека провожают в последний путь. Поэтому любой храм – это сердце того места, той земли, на которой он стоит. Но вокруг этого сердца есть артерии, по которым тоже течет жизнь. И Болдино, с его храмом, с его миролюбием, человеколюбием и размеренностью, как раз и рождает ту атмосферу, благодаря которой Александр Сергеевич мог создавать свои великие произведения.

– Осень 1830 года Пушкин был вынужден провести в Болдино из-за холерного карантина в Петербурге. Позже этот период творчества поэта получил название «болдинская осень». Известно ли что-нибудь о том, как часто в это время Пушкин посещал болдинский храм?

Болдинский храм единственный, имеющий такое непосредственное отношение к поэту, не считая, конечно, Святогорского монастыря.

– Об этом мы можем судить по письмам Пушкина. Пушкин пишет: «По приезде моем пожелали отслужить благодарственный молебен Господу Богу и панихиду по моим почившим сородичам». Но, конечно, не только осенью 1830-го года Пушкин бывал в храме. Приходил поэт в храм во все свои приезды в Болдино. Нельзя не отметить, что здесь, как и в любом храме, молились и молятся о создателях храма, в том числе и об Александре Сергеевиче Пушкине. Потому что болдинский храм единственный, имеющий такое непосредственное отношение к поэту, не считая, конечно, Святогорского монастыря. Еще известно, что Пушкин говорил проповедь здесь, в нашем Успенском храме.

– Проповедь?

– Да. Он сам назвал свою речь «проповедью». Он говорил: «Холера вам, братцы, ниспослана Господом Богом за ваше пьянство и нерадение, а если вы не будите платить оброк, то я прикажу всех вас выпороть!» (Отец Евгений смеется). Вот такая шутливая, казалось бы, проповедь, но в ней Пушкин своими словами напоминает местным жителям, что все-таки надо придерживаться правильных жизненных устоев, чтобы не постигали нас различного рода болезни и наказания от Господа Бога. Самое интересное, что местные жители помнят эту «проповедь» до сих пор. Несмотря на то, что наши районы в XX веке считались красными, коммунистическими, атеистически направленными, тем не менее вера здесь сохранилась, жива.

– Батюшка, а как сейчас живет приход?

– Слава Богу, грех жаловаться. Может, и похвалиться особо нечем, но и жаловаться не стоит. Есть у нас благодарные прихожане, они очень радеют и переживают за свой храм. Безусловно, храм нуждается в поддержке, в помощи. Хочется выполнить ремонтные работы, потому что на сегодняшний день фасад храма не радует своим внешним видом. Архитектура красивая, но внешний вид нужно поддерживать. На такие глобальные вещи не хватает материальных средств. Требуются храму и административные помещения, чтобы было, где разместить и воскресную школу (она уже десять лет существует), и библиотеку, и лекторий. Сейчас все это приходится проводить стенах храма.

– Я слышал, что в Болдино есть почитаемая икона Божией Матери. И от нее происходят чудеса и исцеления. Расскажите об этом.

– Говоря о благодатной помощи Божьей, нельзя не отметить икону, почитаемую здесь как чудотворную. Это икона Божией Матери «Нечаянная радость». Мы каждую неделю служим молебен с акафистом перед этой иконой. Что касается чудес, расскажу то, что запомнилось. Одна наша прихожанка рассказала такой случай. Ее невестке поставили диагноз «рак груди» и должны были оперировать ее. В день, когда должна была быть совершена ампутация, врач, придя непосредственно в операционную, буквально снял ее с операционного стола. Он сказал, что последние анализы показали, что опухоль не является злокачественной, ее можно вылечить без оперативного вмешательства. Все это совершилось после того, как близкие родственники стали усердно молиться Матери Божией, заказывали молебны, приходили на службу. Видимо, их молитва и вера помогли обойтись, что называется, без ножа. Это не единственный случай. Такие случаи бывали еще, люди излечивались. Чаще всего получают облегчение и исцеление при опухоли груди. Такова наша болдинская Святыня.

– Здесь, в Болдино, где были написаны «Евгений Онегин», «Маленькие трагедии», «Медный всадник», с особым чувством задумываешься о том, что несет миру художественное слово. Как вы считаете, изменилось ли в современном светском мире отношение к слову?

Главное, чтобы в будущем амбициозность и эгоизм людей не задавили отношение к родному слову.

– Знаете, я бы сказал, что изменилось не отношение к слову, а отношения между людьми. Мир, в котором мы живем – очень лукавый мир, очень неспокойный, и все это создает сам человек. Посмотрите на отношения между людьми – это же всеобщее озлобление, безразличие, эгоизм. И если дальше человек будет продолжать жить по законам эгоизма и самолюбия, то ничего хорошего не будет. А что касается слова, мне кажется, люди подспудно понимают, что необходимо сохранить именно ту чистоту и красоту русского языка, на котором творил поэт. Главное, чтобы в будущем амбициозность и эгоизм людей не задавили отношение к родному слову. Надо беречь и сохранять свой язык. Хотя я говорю, конечно, в первую очередь о церковнославянском языке. Нужно особенно подчеркивать и сохранять красоту богослужебного языка, потому что это та чистота и тот язык, который придает особую силу молитве. И если на современном русском языке мы ругаемся и все прочее, то славянский язык наполнен чистотой. И исполненные этой чистоты, именно на этом языке, люди разговаривают с Господом. Потому что, по определению святителя Филарета, молитва и есть разговор души с Богом.

– Батюшка, благодарим вас за беседу и ту благодатную атмосферу, которая царит в храме и за его оградой.

– Спаси Бог. Это работа всего нашего прихода. Меня как настоятеля радует наш сплоченный коллектив. Мы стараемся друг друга поддержать, если кто-то не успевает выполнить свое послушание, мы опять же поддерживаем друг дружку, помогаем. Вот такое мирное настроение, дружелюбность, которая в Болдино всем присуща, наверное, и создает то тяготение людей к храму и к Слову Божиему, которое мы здесь видим.

28 октября 2014 года, сайт Православие.Ru

 

Алексей Петренко: «Я верю – и всё! Верю!»

Монолог у черноплодной рябины

Алексей Петренко – один из немногих наших актеров, чье имя народная молва давно и крепко связывает с Православием. Все знают: Петренко не просто ходит в церковь, а живет как христианин. Воцерковлен, трудолюбив, по-настоящему – что сегодня редкость – глубок, одинаково любим коллегами и зрителями, при этом в желтых скандалах не замечен, в СМИ появляется редко. От интервью актер действительно часто отказывается – и времени нет, и искренне не считает себя достойным широкого внимания.

Нас Алексей Васильевич принимает в подмосковном селе Никольское на небольшой, но уютной веранде в стороне от скромного двухэтажного домика. Перед нашим приездом Петренко собирал черноплодную рябину – наполненный с горкой таз с ягодами стоит тут же, на покрытом клеенкой столе. Хозяин предлагает угощаться и разливает по кружкам горячий зеленый чай. Рябина с чаем – его любимый десерт. За ягодным чаепитием мы и слушаем рассказы актера о его встречах с Православием, о том, какого было ходить в церковь при советской власти, о смысле церковнославянского языка и многом другом интересном и сокровенном.

Как по слову отца Иоанна (Крестьянкина) не ушел в монастырь

Был у меня такой период, когда я решил актерскую профессию оставить. Но потом у меня не хватило наглости овладевать еще какой-нибудь профессией – все-таки возраст. А выручил меня в этом случае Валерий Ивченко – замечательный, талантливый, прекраснейший актер, который работает в БДТ. Он тоже решил покончить с актерством и уйти в монастырь. А я тоже подумывал об этом. И вот он поехал в Псково-Печерский монастырь и попал к отцу Иоанну (Крестьянкину).

Батюшка его спрашивает: «Так, вам сколько лет?» Он говорит: «Мне скоро будет 60». «А что вы умеете? Вы в электрике что-нибудь соображаете?» – «Нет, не больно-то». – «Та-а-ак… А слесарное дело?» – «Нет», – отвечает Валера. – «Ну а ухаживать за скотиной, за коровами например, умеете? Когда-нибудь ухаживали?» – «Нет». – «Петь умеете, ноты знаете?» – «Петь умею, – говорит, – но нот не знаю. На слух». И батюшка ему говорит: «Вот скажите, пожалуйста, вы уже пожилой человек, и что же, вы придете иждивенцем к нам? У нас и так пожилых монахов много, а молодых мало. Кто будет трудиться? Кто всё будет делать? Что же вы, сядете им на шею? Занимайтесь своим делом! Только не делайте ничего скабрезного, противного Господу Богу. И это будет ваш настоящий вклад в эту жизнь».

Когда Валерий рассказал мне это, я стал перебирать в уме: что я умею? В электрике не понимаю. Слесарем работал давно. Копать умею, но не могу уже, тяжело. Дальше стал перебирать: это не могу, то не могу. Так кому я нужен в монастыре?!

Как мама отговорила идти в священники

Во времена моего детства было принято, что священники по большим праздникам объезжали на лошадях деревню и освящали дома. И им за это что-то давали. Они складывали это в воз и отправлялись дальше… Так получалось, что в такие дни я оставался дома один. Но мама перед уходом на работу мне говорила: «Алеша, придет батюшка, ты открой ему, прими его в доме, перекрестись, вместе с ним послушай молитву. Вот корзинка с продуктами – отблагодари его за то, что он приехал и освятил наш дом». Я это всё проделывал.

И вот однажды батюшка зашел, прочитал молитву, освятил дом. Потом начал со мной разговаривать, спрашивал, в каком я классе, как зовут. Я ответил. Он: «Хорошо, я буду молиться за тебя. А кем ты хочешь быть?» – «Я еще не знаю, хотел быть врачом, но сначала – военным». А он мне вдруг: «А ты не хочешь стать священником?» – «А как можно стать?» – спрашиваю. «Ну, нужно в школе выучиться, ходить в церковь, прислуживать, потом в семинарию поступишь, затем в академию, если захочешь. Вот как я». А он мне так понравился! Он такой красивый был: борода красивая, одежда красивая, говорил на церковнославянском, когда читал молитвы. В меня это всё вошло как-то так: я вдруг начал что-то понимать и чувствовать другое. И он уехал…

Ну, и я, когда заканчиваю 10-й класс, маме говорю: мол, так и так было когда-то, и я хочу в семинарию. И мама моя руками разводит: «Да ты что?!» А это же было советское время, все священники были не в чести, Церковь не в чести – всё это гонимо было. И она стала упрашивать: мол, ты же не знаешь ничего; а я-то, говорит, помню, как в 1933 году гоняли этих священников несчастных, а им есть нечего, их судили, убивали! Нет, нет, нет! И так она меня убедила. Я сдался и не стал поступать в семинарию. Пошел в артисты.

Об актерском деле и ролях, от которых пришлось отказаться

Когда-то в Древнем Риме, в Колизее, устраивались сражения. И там были аристократы римские. Они воспитывали своих молодых наследников таким образом: собирали их и собирали рабов. Напаивали рабов до свинского состояния и запускали в грязную жижу, и они, рабы, в этой жиже дрались, боролись, ползали… то есть в самом непотребном виде находились. И аристократы говорили молодым наследникам: «Смотрите, вы будете выглядеть так же, если будете злоупотреблять спиртными напитками». Так вот, актерское дело – это примерно то же самое, как эти рабы, которые напивались, валялись и были в непотребном виде. Мы, в общем, показываем всё через своих персонажей: как надо жить, каким должен быть человек, когда играем праведных и мудрых людей. Или – как не должен жить человек, как непотребно жить, когда играем отрицательные роли. Мы как рабы, такова профессия. Нельзя играть только положительные роли, это и неинтересно, потому что в самом тебе есть столько отрицательного, что ты можешь это использовать, чтобы сыграть и такие роли.

Мы являемся такой вот бумажкой лакмусовой для зрителя, поэтому приходится играть! Но не всегда. Вот у меня, например, не всегда хватает сил на это. Режиссер Элем Климов в фильме «Иди и смотри» приглашал меня сыграть полицая белорусского. А я помню, что на Украине, где я жил, это было самым позорным словом – «полицай». Это предатель. И я не согласился. Не хватило у меня духа.

А один раз болгарский спектакль у нас, в «Ленсовете», ставили. И мне предложили играть роль зоотехника, который в целях экономии должен отстрелять собак, стороживших стадо овец. И он приехал отстреливать этих собак, чтобы сэкономить. И я вот не смог этого зоотехника сыграть – отказался. Я говорю: не могу! Собак невинных, которые сторожат стадо от волков, выученные, такие прирученные, умелые, – их убивать ни за что ни про что?! Не буду! Так что бывают и такие случаи.

О том, где прятался от «стукачей»

Я же продукт советский, нас же запугали всех, поэтому и в Ленинграде, где долго жил, я в храм редко ходил. Там знали меня. Ведь все докладывали, доносили: мол, ходит в церковь. Поэтому в церковь я ходил на гастролях. В других городах меня не знали, поэтому я спокойно ходил. А когда в другие города с театром приезжал, всегда ставил иконку и свечку на стол. И вот один зашел, посмотрел; второй зашел, увидел; третий… И меня вызывает парторг: «Как, вы у себя в номере держите иконы?! Как так?!» И такое бывало. Поэтому, к слову, к своему духовнику я пришел уже в возрасте.

О самом красивом храме

Мой духовник, отец Евгений, батюшка замечательный. В нашем сельском храме служит. Церковь наша двухъярусная, красивая. Она никогда не закрывалась, ни на один день. Пришли ее закрывать в свое время, а чтобы ее закрыть, нужно сначала открыть, всё описать. Староста был очень умный и толковый мужик. Он подошел к дверям, по карманам постучал, говорит: «А где же ключи, батюшки, а где же ключи?» И начали они искать ключи. Он их водил-водил, и в сараях, и в доме искали – нет ключей. Они полдня проходили. И тем, которые приехали церковь-то закрывать, видимо, надоело, они ушли и сказали, что в следующий раз приедут. Больше не приезжали.

Поэтому церковь очень намоленная, раз не закрывали, и там, конечно, атмосфера потрясающая. Когда-то в эту церковь ходило много людей, так как в округе церквей не было больше. А сейчас построили. Поэтому прихожане распались на другие приходы, и церковь немного оскудела. Но всё равно этот храм пользуется большим уважением прихожан. Воскресная школа здесь хорошая.

Мой храм мне больше всего нравится, потому что он родной. А вообще, как говорил Подколесин – помните? – когда разговаривал с Агафьей: «В это воскресенье я был в таком-то храме, а в прошлое – в другом, а еще раньше я ездил в тот-то храм, а, впрочем, молиться всё равно где, в какой бы то ни было церкви».

Дело в том, что храмы – это вещь загадочная. Самый красивый тот храм, на который ты сейчас смотришь.

О том, почему надо учить церковнославянский

Я уже в зрелом возрасте стал изучать церковнославянский, по молитвам, по Святому Евангелию. И вспомнил, как он подействовал на меня, когда я в детстве-то захотел священником стать. Такой красивый язык! Его надо пропагандировать.

Я вот сейчас пример скажу. У меня дедушка и бабушка – родители моей мамы – жили в Лохвице Полтавской области. И когда стала свобода на Украине, после революции… кстати, свободу Украине дала именно революция, советская власть дала свободу Украине… и когда на Украине появился «Союз освобождения Украины», то появились церкви, в которых службы велись на украинском языке. Но в большинстве церквей служба велась на церковнославянском. Бабушка моя ходила в церковь, где служба велась на церковнославянском языке, а дедушка – где на украинском. Они дома очень сильно ругались между собой. Бабушка доказывала, что это всё бесовское, что так нельзя! А дед говорил: «Да ты же ничего не понимаешь, что говорят, а я стою и всё понимаю». И они – до драки. И наконец бабушка нашла аргумент. Говорит: «Хорошо, на каком языке мы с тобой ругаемся?» Он отвечает: «На украинском». – «А скажи, разве можно говорить с Богом на том языке, на котором ты ругаешься?» С Богом нужно разговаривать на языке, где нет ругательств, а в церковнославянском языке нет ни одного ругательного слова.

Я читаю на церковнославянском, иногда, правда, какие-то слова не понимаю – проскакиваю. Ну, думаю, Бог управит, пойму когда-нибудь. Потом заглядываю в словари, в переводы. Есть Евангелие у меня, где на одной половине листа написано на церковнославянском, на другой половине – на русском. Я таким образом сравниваю и чего-то понимаю.

О своей вере и духовных книгах

Я верю в то, что написано в классических и не испорченных книгах. Я никогда не задумываюсь, не пытаюсь анализировать. Я верю – и всё! Верю! Отчего это происходит, почему, я не пытаюсь осмысливать. Есть люди, которые могут это делать и должны это делать, – они это делают, а я это читаю. В частности, мне нравится читать Паисия Святогорца. Можно сказать, настольные книги. Художественную литературу читаю очень редко. Пушкина люблю, Лермонтова, Юрия Казакова, Валентина Распутина, Евгения Носова. Хоть это и мирское, но есть у них что-то глубинное, духовное, благородное.

К концу разговора черноплодной рябины в тазу заметно поубавилось. А мы и не заметили, когда успели столько съесть. «Вот и хорошо, здоровее будете», – обещает Алексей Васильевич и говорит, что после нашего ухода займется хозяйством: «А то за поездками совсем всё забросил, перед соседями стыдно». И при нас намечает фронт работ: засохшее дерево спилить, дрова в баню нарубить, вымести листья с дорожек… «А что сделать с ягодами? – вдруг озабоченно спрашивает сам себя Петренко. – А из ягод мы с дочкой компот вечером сварим!»

На том и попрощались.

19 октября 2015 года, сайт Православие.Ru

 

Журналист «КП» Александр Коц: «Парадокс этой войны в том, что люди, которые молятся одному Богу, стреляют друг в друга»

Александр Коц – журналист «Комсомольской правды», специальный корреспондент отдела политики, отвечает за освещение военных конфликтов, природных стихий и других катаклизмов. Освещал события в Косово (2000, 2008 и 2011 годы), Афганистане (2006 год), республиках Северного Кавказа (более 30 командировок с 2000 по 2012 год), Египте (январь-февраль 2011), Ливии (несколько командировок в течение 2011 года), в Сирии (несколько командировок в 2012 году) и на Украине (2014). В 2008 году был ранен в Цхинвале (Южная Осетия). За эту командировку был награждён медалью «За отвагу». Коц – один из немногих журналистов России, кто уделяет внимание тому, как страдают религиозные объекты и верующие люди в зонах военных конфликтов.

От автора: На самом деле об Украине я хотел задать всего пару вопросов, меня больше интересовало отношение моего собеседника к православной вере (да и текст готовился для ресурса о религии). Я заранее знал, что у военного корреспондента Александра Коца на эту тему много чудесных историй. Но разговор всё равно скатывался к Юго-Востоку, откуда Саша вернулся совсем недавно… И ещё, наверное, стоит добавить – с Коцем я познакомился в октябре 2010 года, он приезжал в Нижний Тагил писать для «Комсомолки» про дело Егора Бычкова. С тех пор я знаю его как честного и принципиального журналиста.

В коридорах газеты «Комсомольская правда» Александра Коца встречают с искренним удивлением. Ещё бы – в родной редакции он бывает крайне редко. Его место работы – война. Там, где взрывается мир. В отважной географии Коца – Чечня, Косово, Афганистан, Южная Осетия, Ливия… В этих «горячих точках» военкор ловил пулю, попадал в засады и в плен. Но всегда возвращался. В этом интервью – о личных отношениях журналиста с Богом, об опасных командировках в Сирию и на Украину, а ещё о том, что угрожает сегодня России.

«На войне без Бога нельзя»

– Александр, хочу тебя спросить про работу журналистов в зоне боевых действий. Российские СМИ периодически обвиняют в пропаганде, что они, якобы, намерено искажают информацию о ситуации на Юго-Востоке. А вот, мол, украинские СМИ отражают действительность. Что ты можешь сказать по этому поводу?

– Здесь всё довольно просто, сейчас на Юго-Востоке фактически нет украинских журналистов. На основе чего они составляют свою новостную повестку, мне не очень ясно. Их там нет в силу объективных причин. Им там небезопасно. Потому что, как только ты появляешься на публике с камерой, к тебе тут же подходят и спрашивают, из какого ты СМИ – российского или украинского. Российский паспорт это как вездеход, а если ты с Украины, то, в лучшем случае, тебе запретят снимать, в худшем… ну, могут побить. Точно так же – украинские военные не пускают на свою сторону нас, не дают аккредитацию в штабе антитеррористической операции и всячески препятствуют работе, объявляют не въездными. Мне, например, на пять лет запретили въезжать, но я все равно въехал, тогда они внесли меня в списки террористов, там из 87 фамилий я на 75 месте.

– Что это за списки?

– Это список Службы Безопасности Украины, он разослан по всей стране, по всем постам ГАИ, там говорится, что меня надо задержать и доставить в ближайшее управление Службы безопасности Украины.

– Что, СБУ так боится информации?

– Они просто пытаются зачищать информационное поле от неугодных журналистов, там помимо меня ещё были журналисты с телеканала «Россия 24», с телеканала «Life-news», которые там очень активно работают. И СБУ, наверное, своим основным соперником считает как раз «Life-news», а не шпионов из России. Когда ты не можешь поймать ни одного шпиона ФСБ, когда ты не можешь поймать ни одного диверсанта ГРУ, когда ты не можешь задержать ни одну колонну военной техники, которую поставляет Россия, то надо свой гнев на кого-то направить, вот они направляют его на журналистов. А не могут они никого задержать, потому что там просто нет ни наших спецслужб, ни нашей техники. Не могут они задержать и журналистов, несмотря на списки. Мы так же выехали и так же наши сменщики заехали, которые продолжают сейчас там работать.

– Твоей работе не позавидуешь. Я знаю, что ты много раз попадал в разные переделки, когда твоя жизнь была на волоске. За это время у тебя изменилось мировосприятие, твоё отношение к Богу? Насколько я знаю ты же крещенный…

– Да, я крещенный, православный. Меня крестили в 10 лет в Петербурге, в Морском соборе, я тогда жил во Владивостоке, а в Петербурге был на каникулах. Я не скажу, что я воцерковленный, но я стараюсь соблюдать христианские заповеди, при этом, знаешь, у меня какие-то свои отношения с Богом. Они у меня сложились в 2008-ом году, когда я с колонной 58-ой армии, входя в город Цхинвал, попал в грузинскую засаду, и раненный под огнем полтора часа лежал, истекал кровью. Вот, в тот момент я понял, что я верую в Бога, в тот момент только эта вера помогла держаться, помогла выехать оттуда. Я тогда много чего обещал, лежа под этим забором. Конечно, я большинство этих обещаний не выполнил(улыбается), но тогда я понял, что я верю в Бога, и эта вера мне помогает в других командировках.

– Расскажи про командировку в Сирию. Ты один из немногих, кто освещал практически все нападения на христианские храмы. И что ты там увидел, что там почувствовал?

– В Сирии у нас была пара тяжелых материалов, это об исходе христианского населения из Хомса. Мы были как раз в христианском квартале Хомса, который был полностью разрушен и разграблен исламистами, на стенах мы встречали такие надписи как «Христиане – в Бейрут, алавиты – в гроб». Были мы в городе Маалюля, это древнейшая христианская святыня, в этом городе до сих пор есть жители, говорящие на арамейском языке, на этом языке проповедовал Христос. С Маалюлей связана чудесная история (улыбается). Когда мы ехали туда, мы ехали уверенные в том, что город сейчас освобождают правительственные войска, ведь так заявили по местному телевидению, но когда мы приехали, то поняли, что это далеко не так. Сначала мы попали под минометный обстрел, нам пришлось въезжать в город, мы въехали и попали как раз под отступление армии. Мы оказались между двух огней: армия отступила, а в городе – исламисты… Мы тут же, естественно, вспомнили Бога, и не без Божьей помощи оттуда выбрались. Я в очередной раз тогда убедился, что без Бога на войне нельзя. Кстати, с тех пор в нашей компании военных журналистов появилась такая единица измерения риска – одна Маалюля!

– А были случаи, когда тебя, повидавшего многое, что-то по-настоящему удивило, поразило?

– Это опять же связано с христианскими святынями. Мы ездили по сербским анклавам, делали расследование по книге Карла дель Понте о черной трансплантологии. И заехали в монастырь Печь Патриаршая, в котором нам настоятель тут же поставил на стол бутылку ракии и пепельницу. Мы сказали: «Ну, это же Храм Божий, как же так?». На что настоятель рассказал, как на этот Храм Божий американцы во время бомбардировок скинули кассетный боеприпас, он упал прямо посреди двора и не разорвался. Его зацепили плугом и вытащили в поле. На следующий день прилетел этот же самолет, перебомбил всё, кассетный боеприпас упал у ворот, но опять не взорвался. Нам сказали, что Бог любит это место, поэтому «вы, ребята, здесь можете выпить, покурить».

«Когда брат сдает сестру – это конец времен»

– Александр, ты много времени провёл на юго-востоке Украины. Ты всё видел изнутри. Расскажи прежде всего о том, какая ситуация там с православием? Есть ли какие-то попытки давления на православных?

– Если говорить о юго-восточной Украине, то я бы не сказал, что сейчас там идет какое-то ущемление по религиозному признаку. Никаких гонений православных нет. Но при этом в зоне боевых действий страдают православные храмы. Мы два месяца провели в Славянске и трижды выезжали на обстрелы православных храмов. Это храм святого Серафима Саровского в Черевковке. Его дважды обстреливали. Разрушена часовня и трапезная, осколками посечен фасад самого храма. И выезжали в Славкурорт – там погиб сторож. Он вышел в шесть утра открывать ворота храма, и прилетели три мины. Одной из мин он был убит. Я не думаю, что это был намеренный обстрел православных храмов, я думаю, что храмы для военных это такая хорошая доминанта – их отовсюду видно – и они по ним ведут пристрелку минометных орудий.

– Это именно пристрелка?

– Я думаю да, именно пристрелка, потому что, например, рядом с Храмом в Черевковке были довольно сильные укрепленные позиции ополчения, которые позже были разбиты артиллерией. Сам храм устоял.

– Ты говоришь, что нет никаких гонений на Юго-востоке, а на Западе другое отношение к православным?

– На Западе другое отношение, я бы сказал – и в Киеве другое отношение. Мы все знаем – на Украине общество в религиозном плане расколото на несколько частей. Там есть Украинская Православная Церковь Московского Патриархата, но есть и неканоническая филаретовская церковь Киевского Патриархата, и есть униаты, есть автокефальщики. Такой винегрет конфессий, которые зачастую не очень дружат между собой. Идеалы и идеологии, которые там исповедуются, они далеки от православия, от нашего мировоззрения. В российских храмах я с трудом могу представить отпевание погибшего десятки лет назад бойца СС с салютом, с маршами в форме СС, со «шмайсерами» в руках. Там это в порядке вещей. Там священники греко-католические в своих проповедях рассказывают своей пастве о москалях, кацапах и тому подобных «ватниках». Там нет терпимости, которая есть в Православном мире. Там нет христианского всепрощения. Ну, и в последнее время в Киеве участились информационные атаки на Русскую Православную Церковь Московского Патриархата, были попытки захватить несколько храмов, в том числе Киево-Печерскую Лавру, но пока люди там держатся.

– Как ты думаешь, велика роль всех этих религиозных деятелей в том, что произошло и сейчас происходит на Украине?

– Есть, конечно, специализированные отряды там, как отряды того же Дмитрия Яроша, которые действуют сейчас, насколько я знаю, в Луганщине, или отряды «Азов», «Донбас», где собраны люди с западной Украины, и там много греко-католиков, но я бы не сказал, что религия это основная движущая сила конфликта на Украине. Это одна из важных составляющих, но не главная. Если мы посмотрим кадры с той стороны воюющих на Юго-Востоке, то это всё-таки те же православные люди, то есть парадокс этой войны в том, что люди, которые молятся одному Богу, которые исповедуют одни и те же ценности – стреляют друг в друга. Вот в это сложно поверить, находясь там, это сюрреализм полный.

– Но от этого еще страшнее. Получается сторонники одной веры, может даже прихожане одного храма, становятся по разные стороны баррикад…

– Да, гражданская война всегда поднимает самые низменные чувства, но здесь она доходит до того, что не только прихожане одного храма, здесь семьи распадаются из-за приверженности к различным идеологиям. Из примеров последних дней… Когда были оставлены Славянск и Краматорск, тут же расцвело доносительство. Жители оказались в очень сложной психологической обстановке, потому что они только что выжили в ежедневных бомбежках со стороны украинских войск, потом эти войска вошли в города, и началась «охота на ведьм». И каждый житель боится, что его назовут пособником террориста. И поэтому многие пытаются выслужиться перед новой властью – обличить своих соседей, друзей, одноклассников… Так вот, в Краматорске один из случаев, когда родной брат сдал свою младшую сестру, которая всего-навсего в горисполкоме готовила для ополченцев, вот вся её вина. То есть, когда брат сдает сестру это всё, конец времен.

– И, похоже, в этом апокалипсисе кто-то очень хочет видеть Россию…

– Естественно нас пытаются втянуть в эту войну, пытаются втянуть по, прежде всего, экономическим причинам, потому что Украина долго не может тянуть эту войну. Это дорогостоящее удовольствие. Тянут они ее исключительно на подачках с Запада, потому что своих финансовых возможностей у Украины нет, это страна-банкрот. До тех пор, пока будут подпитывать финансово эту войну, война, конечно, будет идти. Но и не только финансово, мы знаем, что США передает военное оборудование Украине. Америка, например, не скрывает, что они сейчас собираются передать четыре вертолета Апач украинской стороне. Украинская армия на начало всех этих волнений оказалась в совершенно ужасающем состоянии. Мы видели их ещё в марте под Мариуполем, там они лагеря свои разбивали, это было что-то похожее на наших пацанов-срочников в первую чеченскую войну. Грязные, чумазые, голодные, на сломанной технике. Сейчас потихонечку они уже научились воевать, сейчас их вооружили, им поставили обмундирование, сейчас у них есть огромное психологическое воодушевление, так как у них Славянск, хотя они его и не брали с боем, они взять его так и не смогли, но, тем не менее, для поднятия боевого духа это знаковая вещь.

– Куда это приведёт в итоге? Что говорит твой огромный опыт освещения подобных конфликтов? Как скоро всё это может закончиться?

– Чтобы прогнозировать, надо понимать, как поведёт себя Россия в дальнейшем. А как она себя поведёт, я представить не могу. При этом я думаю, сейчас всё-таки пойдет очередной приток ополчения из местных, потому что стало понятно, причем я об этом говорил еще месяц назад, что отсидеться в стороне в этих регионах не удастся никому. В Славянске было очень много молодых людей, которые сидели по домам и никуда не ходили: «Мы воевать не будем, мимо нас все это пройдет». Но на днях был обнародован документ бывшего министра обороны Коваля, который он подавал на имя Порошенко, о том, что на этих в кавычках освобожденных территориях все мужское население от 18 до 50 лет подлежит мобилизации. И их будут заставлять воевать против ополчения. Я думаю, что поняв это, в Донецке очень многие пойдут в армию Стрелкова. Мне кажется, нас ждет сценарий долгой затяжной гражданской войны. Было бы тактично сравнить это с Хорватией и Республикой Сербская Краина, которая после многолетней войны всё-таки осталась в составе Хорватии, но сербов в Сербской Краине теперь нет.

«Многомиллионная армия радикалов уже здесь»

– Александр, ты пишешь о радикальных исламистах не только на Ближнем Востоке, но и внутри России. Об этом в прессе говорят редко, но тема очень острая. Расскажи, действительно ли в России есть угроза радикалов?

– Да, этой темой мы с моим товарищем Дмитрием Стешиным (журналист «Комсомольской Правды», прим. ред.) занимаемся много лет, я могу подтвердить – угроза эта есть. Буквально перед Новым годом у нас была большая командировка в Татарстан, где мы объездили десяток деревень, в которых жгли православные храмы. И мы встречались с местными людьми и просто удивлялись – насколько эта зараза салафизма и ваххабизма живучая и насколько способная к регенерации и распространению…

– А за счет чего это происходит?

– За счет идеологии, схожей с сектантской. Ячейки радикальных исламистов уже есть везде. Даже в Якутии, на Чукотке, и даже в закрытых городах на севере. В Пакистане взрывается на блокпосту шахидка, уроженка Якутска. Это большая опасность на самом деле, учитывая количество завезенных к нам представителей инородной культуры из стран Средней Азии, а именно через них это хорошо распространяется. Далеко не Северный Кавказ доминирует с этой идеей, а идея исходит из Средней Азии. При этом довольно большие группы людей получают огромный боевой опыт в той же Сирийской арабской республике. Мы делали большой материал «Джихад на экспорт», прошли вот этой тропой – начиная от Махачкалы и заканчивая границей с Сирией, куда потоком просто идут добровольцы как с Северного Кавказа, так и из Средней Азии. Там есть и казахские батальоны, там есть свои таджикские батальоны, там есть свои узбекские батальоны, а ведь они все возвращаются сюда, зараженные этими идеями и получившие боевой опыт. Но я часто слышу жалобы от сотрудников спецслужб, что у них нет рычагов влияния на это явление, потому что ваххабизм у нас не запрещен, у нас это считается религиозным течением, а не запретной идеологией. Да и запрещать его уже поздно. Очевидно, сейчас делается ставка на то, что лучше они будут под контролем и на виду. Но не знаю насколько это оправдано, потому что они же плодятся.

– Что же стоит ждать от них?

– Ничего хорошего от них ждать не приходится. Мы видим это по примеру той же Сирии, когда локальный конфликт выливается за пределы одного государства и растекается по региону. Вот это вот Исламское Государство Ирака и Ливана, которое сейчас провозгласило халифат, это сейчас довольно серьезная сила. К своей идее всемирного халифата они будут идти любыми средствами. Кстати, среди товарищей, которые в нашей стране окопались, довольно много представителей известных экстремистских организаций – «Хизб ут-Тахрира», «Аль-Каиды». Все это есть, хорошо, что в последнее время мы этого не скрываем. Но рано или поздно… (задумывается). Вот, я боюсь, знаешь, какого сценария? Какого-то подобия украинского сценария, попытки Майдана, попытки некого народного выступления с вполне, наверное, приемлемыми требованиями и лозунгами, но такие выступления всё равно перехватываются более серьезной, более организованной силой…

– Как в Киеве и произошло…

– Да, как в Киеве, только там не исламисты перехватили, а фашисты, а у нас фашисты это не перехватят, у нас скорее перехватят исламисты, и это будет очень тяжело, потому что у нас уже армия из десяти миллионов среднеазиатов сюда завезенная, я говорю про гастарбайтеров. А это же надо понимать, что за люди. Я в Сирии разговаривал с пленным боевиком, который совершенно спокойно рассказывает, как они там насиловали, грабили, убивали, я говорю: «Слушай, разве Коран разрешает насиловать женщину?» Он отвечает: «А мне Имам разрешил». Вот эти десять миллионов – это такой вот уровень. Имам разрешил и понеслось. Вот это очень опасный сценарий конечно.

– Чтобы не на такой печальной ноте заканчивать нашу беседу, есть у тебя какое-то позитивное пожелание к русским, православным?

– Позитивное – есть! Главное – это получше бревна у себя в глазу искать, потому что мы любим критиковать то, что происходит вокруг нас, но при этом мы очень мало внимания обращаем на себя. Но всё же начинается с тебя, государство начинается с тебя, вера начинается с тебя. Больше занимайся собой, будь честен, по крайней мере, сам с собой…

Интервью записано 14 июля 2014 года.

Опубликовано агентством новостей «Между строк».

 

О русском мужике

Он любил жену, растил детей, пил водку, верил в Бога, писал, работал, учился, смеялся, грустил, спорил, мечтал… Всё закончилось, когда ему было 50. Остановилось сердце. Так просто. В России не стало ещё одного настоящего мужика.

Мужика звали Георгий Лемдянов. Мы – его одногруппники, студенты журфака – никогда не обращались к нему по отчеству, хотя он нам в отцы годился. Как раз в отцы и годился. Но стал другом. Мы звали его «наш патриарх», на что Георгий сердился, но был не против. Патриарх – потому что в сравнении с нашим жизненным и журналистским опытом, его опыт был огромным, вселенским. Взять хотя бы такую перипетию Георгиевской судьбы как университеты…

Его университеты

Будучи уроженцем Свердловска, молодой умный Георгий Лемдянов не смог отказать себе в удовольствии поступить в вуз. В Горный. В университете, будучи опять же молодым, не смог отказаться от студенческой жизни. Со всеми вытекающими. Напитки покрепче, девушки полегкомысленнее, поступки посмелее. В финале – отчисление. В советское время к гулякам относились строже. Но Георгий сказал себе тогда, что обязательно будет ещё учиться в университете. Мужик сказал – мужик сделал. В сорок шесть (!) лет Георгий пришёл поступать на факультет журналистики Уральского государственного университета. К тому времени он работал в Богдановиче, в газете «Народное слово». Пришёл на факультет из-за женщины. Одна из его коллег всё время твердила, что, мол, вот в высших учебных заведениях люди делаются, мол, Георгий, ты должен туда поступить обязательно, это твоё. Поначалу, на подготовительных курсах, абитуриенты путали его с преподавателем: всегда, когда он входил в аудиторию, замолкали. Спустя некоторое время Георгия встречали с визгами и криками, а кто просто с улыбками, но все радостно, открыто, как дальнего родственника, которого обожали, но давно не видели. И только на зимней сессии 2011 года, это был пятый курс, он так и не вошёл в аудиторию…

В УрГУ «патриарха» – этого статного студента с проседью, с мудрым взглядом, с выдающимся волевым подбородком, с обаятельными морщинами… – любили и боялись многие преподаватели. С первых пар он заработал себе славу спорщика и скандалиста. Спустя ещё какое-то время, Георгий уже умудрялся доказывать, что «жи» и «ши» пишется через «е», что Ленин – неудачник, и все произошли от Бога. Я, будучи слабым на орфографию и верующим, его поддерживал. Вот только ему ставили «отлично» и вручали «золотые чупа-чупсы» за лучшие рефераты. Я же обходился отметкой «хорошо» и серебром.

Может всё дело в том, что перед тем как зайти на экзамен он читал молитвы, а я конспекты?

В зачётке Георгия Лемдянова не было ни одной четвёртки. Он целенаправленно шёл на красный диплом. И когда всё успевал? Ежедневно на сессии мотался из Екатеринбурга в Богданович, а это два часа туда, два – обратно. Плюс частенько после пар мы сидели с ним в местных кафе или в парках. Выпивали, закусывали, общались. Он рассказывал нам, молодым и несмышленым, как это здорово иметь большую семью и любимую жену! «Загоняет чувак!» – думали мы тогда. Он говорил, что на его зарплату в девять тысяч рублей ему хоть и тяжело живётся, но все же он не жалуется.

– Ну это вообще невероятно, Гош!

– Да что вы, ребят, подрастете – поймёте, что жизнь – это не деньги, любовь – это не секс, а журналистика не скандалы, интриги, расследования.

И мы подрастали на его глазах, на его словах, на его советах. А когда выросли (выросли ли?), его не стало.

Помню, я Георгию раза два говорил, что хотел бы, чтобы он был моим отцом…

Его профессии

После похорон мы с приятелем, он тоже был сокурсником Георгия, ездили в Богданович. Встречались с его друзьями и родными. До этих поездок мы думали, что знаем о друге многое, но оказалось – мы многого не знали. Взять, к примеру, профессии Георгия – это же уму непостижимо. Оказалось, наш патриарх начинал взрослую жизнь как бизнесмен.

Подчеркну, он начинал как бизнесмен в девяностые… Держал на одном из екатеринбургских рынков торговую палатку, был «челночником». Тогда же впервые женился. Стал отцом. И всё бы хорошо, если б не русский характер – принципиальный, честный, со всей душой к людям (эти качества Георгий сохранил до конца своих дней) … короче не пошёл у него бизнес в столице Среднего Урала. Решил перебраться в Богданович – может, здесь повезёт. Здесь повезло, но не с бизнесом. Встретил прекрасную женщину. Елену. Женился во второй раз. С предпринимательством завязал, завёл собаку – боксёра – и устроился охранять местный парк культуры имени Горького. Мужик здоровый, с собакой, местная шпана даже не показывалась ему на глаза. Тем более все знали, что Георгий блестяще владеет русским рукопашным боем. Он работал тренером в детской спортивной школе.

Как ему пришла в голову идея пойти работать в газету богдановического района «Народное слово», никто нам рассказать не смог. Может, сказалось его увлечение фотографией (первое время в газете Георгий работал фотокором), а может, так случайно получилось – редакция газеты была как раз напротив его дома на улице Гагарина. Сюда он пришёл в 2003 году. Ему уже было за сорок.

Просто делать фотографии Георгию скоро наскучило, да и в районных газетах часто кого-то не хватает – то один запьёт, то другой уволится… И года не прошло как Георгий стал корреспондентом. Его темы – спорт, религия, криминал. Иногда ЖКХ.

– Это был настоящий журналист, – рассказывает друг и коллега Георгия Александр Колосов. – Дотошный, всё по двести раз перепроверит, никому никогда в помощи не отказывал, никогда не льстил, а ведь от этого трудно удержаться, работая в районной газете.

Александр рассказал: редакторы неоднократно втаптывали в грязь очерки Лемдянова о людях, написанные так, как давно никто уже не писал. Материалы кромсали, вырезали, переделывали, подгоняли под себя, под посредственность, под многих местных журналистов. Чтобы не выделялся. Но даже в «отредактированных» текстах читается его душа, его талант.

Куда редакторы не лезли, так это на тематическую страницу Георгия Лемдянова под заголовком «Дорога к храму». Здесь он писал про Россию, про церковь, про христианство, ратовал за восстановление церквей, размещал религиозную поэзию, выдержки из Библии. Отец Александр из храма Святой Троицы в селе Троицкое вспоминает о своем прихожанине и интервьюере: «Это был удивительный человек и журналист, каждую строчку он зачитывал и перечитывал по телефону, чтобы не ошибиться, чтоб ненароком не обмануть читателя. Многим журналистам не хватает подобной ответственности».

Его казачество

Как он пришёл к Богу? – и на этот вопрос нам никто не ответил. Ясно одно: этому поспособствовало казачество. Важная деталь в биографии Георгия: он был сотником Оренбургского казачьего войска. А что значит быть казаком? Это значит верить в Бога, иметь большую семью, быть открытым, быть воином, воспитывать подрастающее поколение, быть настоящим мужиком. Это минимум. Георгий обладал максимумом. Человеческим максимумом. Чего стоят только его занятия с трудными подростками, которых учил играть в хоккей. Детская хоккейная школа в Богдановиче развивалась во многом благодаря Георгию Лемдянову. С детьми же посещал храмы, много рассказывал им об истории. Он любил историю. И любил детей. У него только своих было четверо, трое от второго брака. Володя уже закончил школу, самый младший, Ваня, – ему один год, и ещё дочка Поля, приёмная, но не менее родная. Это ради них Георгий вкалывал по 25 часов в сутки, крутился как мог, и, в конце концов, даже отошёл от казачьих дел: не потянуть было ему такой груды забот, человек не двужильный. До конца не реализованной осталась газета. Его газета. Про казачество, про таких же, как он, по выражению Шукшина, мужАков.

Но и без казачьих сходов было чем заняться – работа, учёба, семья, а в последнее время ещё и частые запои. «Бесы стремятся к тому, кто к святости стремится» – оправдывает совместные попойки Александр Колосов. Георгий к святости стремился. И поэтому «улетел на небко», как сказала нам при встрече его младшая дочь Полина.

Его уход

В мае 2010 года Георгий отпраздновал пятидесятилетний юбилей. Летом мы встретились на очередной сессии – заканчивался четвёртый курс – все его, помню, поздравляли, целовали. Он цвёл и был как мы – молод, красив, уверен в себе, и мы были как он – сильны, умны, добродушны, потому что, находясь рядом с ним, по-другому не получалось.

…Осенью до нас дошла весть, что Георгия больше нет. Мы долго не верили. Его телефон был выключен. Но, всякое бывает, может номер сменил – успокаивали мы друг друга. Наконец, не выдержали, набрались духу, нашли контакты коллег, родных. По телефону нам рассказали: – Остановка сердца. Георгия больше нет.

– Он уходил тяжело, – вспоминает жена Елена, красивая и молодая женщина.

Всё случилось в ночь на 22 ноября 2010 года. Георгий долго не мог уснуть, бродил по квартире, заглядывал в комнаты к детям, подходил к каждому их них, целовал. Прощался. Как настоящий русский человек, знающий Бога, он понимал, что скоро уйдёт. Под утро попросил жену вызвать «скорую». Неотложка поехала на вызов только после третьего звонка. Ее ждали минут двадцать. Всё это время Георгий мучился, но не кричал: детей смертью будить нельзя. «Скорая» не успела… Сердце не выдержало постоянного напряжения, человеческого максимума.

Похоронили Георгия как настоящего русского мужика. В поле, на открытом кладбище, на пригорке. Поставили крест, повязанный георгиевской ленточкой. Мы уже были здесь, приезжали – и по двое и группой студентов. И, Бог даст, ещё приедем не раз. Он будет рад нас видеть.

Газета «Пятница провинциальная», 7 апреля 2011 года.

 

Как сельская учительница храм восстанавливала

Чтобы не спились ее ученики, она решила восстановить сельский храм. В итоге спасла и учеников, и храм, и все село. А главное – сама обрела веру. С учительницей Верой Васильевной Реутовой я познакомился в селе Арамашево Свердловской области. Несмотря на множество забот, Вера Васильевна согласилась со мной поговорить.

– Мы находимся в храме, которому 385 лет, он наречен в честь Казанской иконы Божией Матери, – начинает рассказывать Вера Васильевна, когда мы входим в трапезную.

Из придела доносится красивое пение, в дверную щель виден богатый иконостас, образа вдоль всех стен, человек 40 прихожан, из окна открывается вид на бескрайние заснеженные просторы и намертво покрытую льдом реку, змейкой уходящую к горизонту.

– Храм стоит на высокой скале, ее высота 43 метра. Я сама туристка с 47-летним стажем, поэтому я все уже тут измерила, исследовала.

Вера Васильевна рассказывает об истории церкви интонациями экскурсовода. Ей так привычно, к тому же заметно волнуется: журналисты к ним в село за 130 километров от Екатеринбурга приезжают редко.

– Построили наш храм кочевники. Они кочевали с места на место до поры до времени, но когда они вышли на этот высокий берег, увидели красоту необыкновенную, то сразу решили здесь остановиться насовсем. Первое, что они возвели, не жилища себе, а деревянную церковку. А Казанской почему нарекли? День, когда они прибыли сюда в 1631 году, это день Казанской, 8 июля по старому стилю, и они посчитали, что Сама Богоматерь привела их на это место. К тому же в одной из подвод оказалась Ее икона.

– А когда возвели каменную церковь?

– Белокаменный-то храм – в 1800 году. К тому времени поселение уже разрослось. В Пермской летописи даже написано: «И возвели на высоком берегу реки Реж белокаменную красавицу церковь». Церковь удивительна по своему местоположению: она до сих пор видна со всех четырех сторон, откуда бы ни подъезжали к Арамашево.

– Но грянула революция. Я прочитал в интернете, что храм закрыли только в 1929 году, то есть он долго при большевиках еще держался. Впрочем, это для многих храмов на Урале характерно. Большевики будто все эти годы после Гражданской войны копили злобу в себе, чтобы потом как можно жестче расправиться с церквями. Какова была судьба вашего храма?

– Как раз с ним обошлись очень жестко. Действительно, в 1929 году потомки тех, кто строил этот храм, пришли сюда как разрушители. Их, конечно, было немного – два десятка человек, но они такое здесь сотворили! А перед этим согнали к храму всех жителей, развели костры, кидали в костры иконы, книги. Потом подогнали сюда ломовых лошадей. А каждая ломовая лошадь приравнивалась к маленькому трактору. Двенадцать лошадей запрягли – это рассказывала мне наша долгожительница Анна Яковлевна Телегина, видевшая все это шестилетним ребенком. Она навзрыд плакала, когда вспоминала: поднялись большевики на колокольню, набросили на нее канатные веревки, подвязали к лошадям и начали их бить кнутами. Лошади рванули разом и сдернули колокольню. И вместе с ее верхушкой упал на землю большой вестовой колокол. Он упал почти с 80-метровой высоты. Все думали: разбился. Но колокол оказался целым, даже трещинку не смогли найти. В тот момент все жители встали на колени перед разрушителями и заплакали. И, представьте себе, они не растопили их сердца. Дальше произошло страшное. Варвары подвязали колокол к лошадям, подвели лошадей на самый край скалы и колокол столкнули в реку. Этот колокол до сих пор не найден.

– Но это же не море, разве здесь трудно найти вестовой колокол?

– Да вы что! Даже дайверы сюда ездили два года подряд. Говорят, что ил очень глубокий тут. Я думаю, колокол ушел бесследно от людей, которые так жестоко с ним расправились.

После разгрома восемь десятков лет наша церковь разрушалась. Она сначала была домом культуры. В алтаре сцену устроили. Потом сгорело здание. А после этого она уже никому не нужна стала.

– Я помню, как в середине 2000-х проезжал мимо этого храма. Он очень разрушен был, хоть и смотрелся величественно. Но я даже подумать не мог, что его восстановят, это казалось чудом. А вы всегда хотели его восстановить? Что вас подтолкнуло к этому?

– Дело в том, что я учительница русского языка и литературы, 30 лет проработала в местной школе. И завучем была по воспитательной работе, и туризмом занималась, и краеведением. Поэтому все ребятишки сельские на моих глазах росли. Я каждого помню. И так получилось, что в 1990-е годы все мои ученики, мои мальчики – они на самом деле уж дяденьки были и отцы семейств, многие седые – все остались без работы. Лихие годы. У нас тогда все базовое хозяйство разрушили – лучший семеноводческий совхоз в области. И вот, чтобы мои ребята не спились, а тогда многие пошли по этой дорожке, я решила их отвлечь тем, что мы начали храм восстанавливать.

– Почему именно храм выбрали, чтобы сельчан отвлечь? Много же было еще разрушенных зданий в селе.

– Здесь был большой фронт работы. Непочатый край. И причем ее можно было делать, так сказать, во славу Божию. Кирпичи выпавшие складывать, прокосить вокруг – все стояло в сорняках, в крапиве. Очень много работы было такой: бери, неси, подай.

– Сельчане согласились сразу? Это из уважения к вам? Или жажда веры?

– Уж этого не знаю, но, когда я их пригласила – а я просто написала объявление, пришло 63 человека. Причем третья часть пришли с детками. И я помню, мы рассортировали кирпичи – плохие вывезли, а хорошие оставили на будущее, – сели тогда на эти кирпичи и уже поняли, что отсюда не уйдем. Я даже не знаю почему, это не объяснимо, это только Господь может сказать, как Он нас вел.

– Мы еще вернемся к этому. А сами вы были воцерковленной на тот момент? Как сами к Богу пришли?

– У меня была верующая бабушка. И она мне привила если не глубокую веру, но, по крайней мере, то, что непозволительное мы никогда не делали, мы знали: над нами есть Судия. Но воцерковленной я никогда не была, нет.

– А когда наступил тот момент, после которого вы уже осознанно пришли к вере?

– А в этом храме и наступил. Когда восстанавливать-то начали, мы за всю церковь сразу не взялись. У нас денег не было. Батюшки не было. Мы же сами инициативу проявили – снизу. Поэтому мы решили только один придел отреставрировать. Как только мы это сделали, я пригласила отца Моисея с братией из монастыря Новомучеников Российских на Межной. И когда они в этом маленьком алтаре запели – через 80 с лишним лет зазвучала снова молитва здесь (Плачет.), а это было Рождество Христово, 7 января 2006 года, – вы знаете, мы обнялись все и плакали от счастья. В нашем селе восемь лет всё разрушалось, а тут мы сами частичку духовности вернули. Именно с того момента я поняла, что больше из этого храма не уйду. Что бы ни говорили про меня. А меня некоторые осуждали, говорили, что с ума сошла, потому что всех зовет храм восстанавливать. А в то время денег ни у кого не было, и они всё недоумевали: как так, в лучшие годы церковь не восстановили, а тут…

– Да, и правда, чудесное Рождество вы пережили тогда. А как потом события разворачивались? Деньги же на восстановление с неба не упали.

– А потом к нам начали приходить иконы. Да непростые, а из этого храма, спасенные в 1929 году смелыми людьми. Одна из икон – ростовая икона Иоанна Богослова. Спас ее диакон. Дом диакона сохранился, его екатеринбуржцы, муж с женой, купили под дачу. Стали они прибираться на чердаке, и вдруг из мусора на них выглядывает святой лик. Дома где ее поставишь? Принесли в храм. Муж у меня учитель труда. Самый главный помощник. Без него я ничего бы не могла тут сделать. Он смастерил подставочку, и мы поставили эту икону. И не знали, что это за икона.

Но тут случилось невероятное. К нам заехал владыка Викентий – в те годы архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский. Он ехал из Алапаевска, а там ему батюшки все уши пропели про наш храм. Мы, говорят, удивляемся: армашевцам восемь лет зарплаты не платят, батюшки своего нет, а они пошли восстанавливать храм! Владыка, видимо, решил сам на такие чудеса посмотреть. И когда он в эти двери вошел, а за ним свита большая, я, знаете, как вздрогнула! Я ведь не представляла, как с ним обращаться-то. И со страху начала ему рассказывать: вот, к нам икону на днях принесли… Он вдруг снял головной убор, встал на колени и на коленях молился минут десять, потом и говорит: «Это самый судьбоносный знак, если в храм приходит икона из этого же храма. Она будет творить чудеса в благодарность за то, что она возвратилась в свой храм».

Ну вот, разве это не чудо?! Мы с чего начали? С руин! И посмотрите теперь на наш храм!

– Это епархия помогла вам восстановить храм?

– Нет, тут другое чудо. Я поехала в Екатеринбург, в епархию, конечно, заехала. Но там говорят: «Доброе дело затеяли вы. Как отреставрируете, мы вас припишем». И всё. Я, огорченная, после этого еду на трамвае мимо Архитектурной академии. А у меня с собой фотографии храма были. И зашла я в эту академию – не поверите, по Промышлению Божию, как будто бы Он стопы мои направил туда…

– Вы не собирались туда изначально?

– Конечно, нет! Но прочитала вывеску: «Архитектурная академия». Подумала: они мне хоть расскажут, чего дальше-то делать. Я ж простота душевная! Меня, конечно, охранник не пускает. А я вижу: номера телефонов написаны, и телефон ректора академии Александра Александровича Старикова. Отвернулась от охранника, набрала этот номер… и он поднял трубку. Главное, сам поднял! Не было в ту минуту секретарши, она бы меня точно не допустила к нему. Я кричу от волнения в телефон: «Я из села Арамашево, мне нужна ваша помощь!» Стариков говорит: «Заходите». Оказалось – он мне потом уже рассказывал, – ректор отдыхал когда-то в наших краях и часто ходил к храму этому пешком. Говорит: «У меня душа болела, что храм разрушается в таком красивом месте». Он ко мне тут же послал студентов шестого курса. Мы с ними поработали хорошо. Потом он послал своих преподавателей. Они сделали проект восстановления храма. И вот так Промыслом Божиим работа шла.

Вскоре у нас появился благотворитель из Екатеринбурга, человек не бедный, еще и воцерковленный, построивший дом у нас в селе. Он нам помог сильно. Поначалу только его средства шли на восстановление, потом другие подтянулись, в том числе руководители предприятий из Екатеринбурга. Все они очень большую работу сделали. Нам бы никогда пол теплый не настелить, никогда бы не заштукатурить высоту такую огромную.

– А сколько лет понадобилось, чтоб восстановить от и до?

– Одиннадцатый уже год пошел.

– Мне еще рассказали, что вы в селе открыли музей, отреставрировали святой источник и стали проводить экскурсии, а вырученные деньги вкладывали в восстановление… Вы понимаете, что вы героиня? Что вы пример для страны?

– Я не думаю, что я молодец. Я думаю, каждого из нас ведет Господь, мы идем не по своей воле, нас поставили на тропу, как несмышленых ребятишек, и сказали: «Иди туда». Я ведь к тому времени уже на пенсию вышла, сидела в тепле в школьном музее, могла бы, наверное, там и оставаться. Но вы уже слышали, что я по другому пути пошла.

– А ваши ученики, помогавшие вам, ходят в церковь?

– Надо сказать честно: они не завсегдатаи храма. Но это люди, которые ничего плохого никогда в этой жизни не сделают, я это гарантирую, потому что они прониклись… я не скажу, что верой прониклись, но добром, духовностью. Тем не менее, на службах их иногда можно увидеть. Многие с внуками уже приходят.

– А последний мой вопрос будет о том, что сейчас происходит в мире. Вы ведь знаете, какие угрозы над Россией нависли. Вот вы, живущие в русской глубинке, можно сказать – в сердцевине страны, как оцениваете все происходящее? Есть ли надежда?

– Именно надеждой и живет русский человек, я думаю. Верой, надеждой и любовью к окружающим. Это три ипостаси, на которых всегда держалась наша Россия. Почему мы сейчас должны их предать и продать? Нет! Я не люблю громких фраз, но вот смотрите еще что. Мы в селе живем, мы все друг друга знаем, отказать мы друг другу не можем. И за счет этого, в том числе, мы храм восстановили. Ведь не только мои ученики приходили потом, но и бабушки с дедушками 90-летние – они помнили еще храм действующим. Когда мы начали его восстанавливать, они поверили, что еще при своей жизни увидят его снова. И чем могли, помогали. Это наше единение храм спасло. Соборность. Вот это, мне кажется, спасет и всех нас.

23 марта 2016 г., сайт Православие.Ru

 

Дмитрий Дюжев: «Невозможно победить верующего человека»

С актером Дмитрием Дюжевым мы встретились в театре, чтобы поговорить о кино. Но разговор наш в основном шел о Церкви. Так бывает, когда у собеседников одинаковые взгляды на жизнь. К тому же настоящий русский актер не может быть без Бога, а Дюжев настоящий… Предлагаю вашему вниманию небольшие монологи известного артиста о его поездках по монастырям, о «прививках» веры и о том, как он стал очевидцем беснования.

О поездке на Афон

Я недавно первый раз в жизни был на Афоне. Попал на Праздник Рождества Богородицы. И своими глазами увидел вокруг горы опоясывающее облако. Как на иконах! Это было потрясающе! Гениально!

Когда ты такое видишь, то присутствие Ее Пояса на этой земле, присутствие Богородицы становится для тебя естественным и правдоподобным! Такое же чувство испытываешь в Храме Гроба Господня в Иерусалиме: вот место, где стоял крест, вот с холма спустились, а вот здесь Он лежал, то есть сам факт исторической достоверности евангельских событий становится явным. И с этим поспорить невозможно. И еще больше начинаешь внутренне радоваться, что все, о чем ты когда-то и где-то читал, видел, слушал – правда!

На Афоне я спрашиваю монаха: «А как часто чудо у вас происходит? Может быть, за последнее время свидетельства какие-то есть?». А он говорит: «Вы знаете, Дмитрий, чудо ведь дается человеку слабо верующему, это Господь в награду дает, чтобы, так сказать, поощрить человека, чтоб веру его в большую обратить, а глубоко верующий человек чуда не ждет, ему не надо искушать Господа, он не станет говорить: Господи, сделай мне чудо! Он даже так постыдится подумать». Вот как!

Еще обратил внимание, как на Афоне культивируется Слово Божье. Там кругом слышно: «А можно то сделать? А можно это?..» И монахи как-то так реагируют: «Да отойди в сторонку, главное, чтоб Слово Божье звучало!» И там во всем, действительно, присутствует Слово.

О прививке веры

Я еще в детстве получил счастливую прививку веры. Однажды было плохо, и я забрел в храм, где меня встретил священник. Он совершил елеопомазание, а потом сказал: «Пойдешь с этим крестом на улицу и почувствуешь справа от себя Ангела Хранителя, он всегда с тобой был и всегда с тобой будет, просто ты его не слышал и не умел слышать. А ты сейчас пойдешь и поймешь, что ты не одинок. И этот ангел, если будешь его просить, прислушиваться к нему, всегда приведет тебя к добру, к святости».

Впоследствии духовные отцы объяснили мне, что смысл жизни человека и его предназначение – это путь к святости.

Я думаю, бывает так, что люди к святости приходят через страдания за свою веру, новомучеников много таких, как Евгений Родионов, обезглавленный в плену за исповедание веры Христовой во время чеченской войны. Но вообще, чтобы тянуться к святости, необходимо воцерковление, нужно исповедаться, причащаться, стремиться жить по заповедям.

Родители мои как-то мало верили, родственники тоже, и я сам взращивал эту веру как маленькое семя. Трудно было, времена были отрицающие веру, к верующим относились примерно так: «Ты, чо, бабка какая-то, что ли?». Такие были понятия: «Вот бабки они верят, а ты же молодой, ты чего?». Но все это пройдено было. И уже дальше, так получилось, что я остался без родителей и семьи. И стал уже сам искать вот этот путь к святости. И тогда стал ездить по монастырям, искать себя, искать то место, где я мог бы уединиться к служению Божьему.

О разных монахах

Когда приезжаешь пожить в монастыре, остаться трудником, то ты должен пройти некую беседу с монахом, после которой он благословляет остаться или не благословляет. У меня были потрясающие встречи с монахами. А монахи – они же все благообразные, пока молчат, они даже чем-то в такие моменты друг на друга похожи, но когда монах начинает разговаривать, сразу понятна его предыдущая жизнь. Жизнь, с которой он пришел в монастырь. В одном случае это был военнослужащий, и разговаривал соответственно: «Есть! Так точно! И что? И куда? С какой целью? А если я тебя не пущу? А если ты устанешь? А если не сможешь? Так, отвечай!» И этот самый монах с военным прошлым, шагая по монастырю, просто отдавал команды: «Не сидеть! Не спать! Продолжаем! Собрались!» (смеется) Чуть ли не – равнение на середину! Вот так было. А в другом монастыре я встретил монаха, бывшего милиционера, он такими испытующими вопросами запомнился: «А с какой целью ты приехал? Это ты что хочешь от этого получить? А что тебе тут надо? Может, тебя тут что-то другое интересует?» И я понимал, что я будто на допросе нахожусь, и я-то ни в чем не виноват, но ощущение виноватости у меня есть, когда со мной так разговаривают! (смеется)

О беснующейся женщине

Но как только ты попадаешь в монастырь, все! Как говорят: на одного человека один чертик дается, на монаха – сорок. Как только попадаешь в монастырь, миллион начинается историй, искушений, встреч. Это гениальнейше описывает отец Тихон в своей книге «Несвятые святые».

В Оптиной пустыни я вообще видел беснующуюся женщину в очереди к мощам святого Амвросия, она передо мной за несколько человек стояла. Еще продолжалась литургия, и она вдруг начала рычать и бросаться на толпу. Помоему, это произошло, когда женщина подошла к мощам прикоснуться. Она буквально рычала и хватала воздух, металась назад, вперед, а толпа тесная, поэтому ей некуда и упасть было. Но молниеносно, как спецназовцы, монахи из алтаря выбежали, подхватили под руки, принесли стул, усадили ее у стеночки, вышел священник со святой водой и давай читать молитву и ее окроплять. А она от них вырывалась, как мужик, и голос такой низкий, прокуренный. Страшно было ужасно. Хотя, конечно, этически неправильно на такое смотреть, у человека несчастье, но я актерской профессии, меня этому учили – жить в наблюдении жизни, будь то святость или грех. И я не мог не смотреть, конечно… Но вот я подходил к мощам святого Амвросия, который говорил: «А ты закутайся в смирение; тогда, если и небо к земле прильнет, не страшно будет». И я думаю: небо, прильни к земле, прильни, мне не страшно, мне не страшно! Думаю: а вдруг! Мало ли, мы же не знаем никогда, что сейчас со мной может произойти, мало ли я каких грехов не вспомнил, или за мной еще что-то есть, и вдруг я вот тоже как эта женщина… Но все прошло спокойно. И когда я уже оглянулся, она сидела вся мокрая, руки и голова обмякли, и вдруг в один момент она будто проснулась и стала на людей смотреть такими чистыми глазами, не понимающими, что же происходит.

«Остров» как чудо

Потом все эти наблюдения за монахами и беснующимися мне пригодились на съемках фильма «Остров». Сам фильм стал для меня свидетельством настоящего чуда… Нечасто в кино встретишь ситуацию, когда люди искренне и честно пытаются делать свое дело. Когда стараются, так скажем, призвать Божественное благословение на то, чтобы все получилось, на то, чтобы режиссер и актеры были поняты в своем поиске зрителями. Все-таки задача искусства не отвечать на вопросы, а задавать их. А режиссер Павел Лунгин этой картиной как раз хотел задать вопросы о вере, о чуде – о том, как вы это понимаете, во что вы верите и в чем вы видите настоящее чудо? И не только для зрителей, но и для актеров, прежде всего, этот фильм стал духовным путешествием, духовным опытом. И мы в этом путешествии были, скажу снова, искренни. Может быть, поэтому и случилось чудо с самим фильмом, что без всякой надежды на популярность, без всякой надежды найти понимание вдруг после премьеры пошел такой резонанс, все стали об этом говорить, спрашивать…

И я до сих пор не перестаю благодарить Павла Лунгина за то, что он мне предоставил возможность сыграть такого человека, монаха Иова. Подарил возможность через призму православной темы еще раз посмотреть на главные вопросы в жизни. И через эту же тему дал мне шанс раскрыть себя как актера. На тот момент все привыкли видеть во мне только Космоса. А в «Острове» я был совершенно другим, до неузнаваемости, люди так и говорили: «Мы даже не сразу поняли, что монаха играет тот самый парень из «Бригады».

Что слушает Петр Мамонов

После выхода «Острова» на экраны мы стали с режиссером картины, с актерами ездить на творческие встречи по городам страны. И я заметил, что Петр Мамонов во время перелетов все время – в наушниках. Я думаю, какую музыку Петр слушает в свободное время? И вот он как-то говорит: «Хочешь послушать?» Я: «Да, интересно, что же вы слушаете!?» Втыкаю наушник, а там проповедь Иоанна Крестьянкина! «Ааааа, – говорю, – Петр!» Он: «Да, это для меня как Святым Духом питаться, вот этим Словом». Иоанн Крестьянкин был талантливым, интересным очень проповедником. Я тоже его часто слушаю, особенно когда нет возможности поехать в монастырь…

О силе веры

Невозможно победить верующего человека. Как Тургенев говорит: «Будь только человек добр, его никто отразить не в состоянии». Вот доброго и верующего человека невозможно победить, можно бить, оскорблять, уничтожать, он будет улыбаться, он будет счастлив. Почему вот такие люди бесстрашные, сильные? Они не боятся ничего потерять.

Уже как правило держишь: вот если тебя оскорбляют за то, в чем ты не виновен, то это искушение перед каким-то большим событием. Вот так считается. И ты достойно это должен пройти. То есть Господь тебе сейчас что-то приготовил большое, но перед этим дарит тебе возможность доказать твою преданность: Я-то тебя люблю, но ты дай Мне тоже почувствовать твою большую любовь. Поэтому на эти мелкие искушения нельзя раздраженно отвечать. Тогда губишь себя. Ты не достоин тогда. Не готов к большому испытанию. Значит, ты в плотском мире живешь, а не в духовном.

О главном чуде

Самое главное чудо в том, что мы живем. Это самое главное чудо. Перво-наперво. Это все монахи говорят: «С утра проснулся – уже чудо, благодари Бога, беги благодарить Бога!» Ох, как трудно этому научить сына! Когда пройден путь жизненный, ты понимаешь, что такое лечь и не проснуться, сплошь и рядом это происходит со знакомыми. Мы знаем, какое счастье, действительно, проснуться и благодарить Бога за то, что он тебе подарил еще один день, с надеждой на один день, и этот день провести как последний. В этот день все решить. Не оставлять на завтра, все – на сейчас. И ложиться с мыслью: если Ты считаешь, что для меня всё, то возьми, конечно, меня скорее к Себе…

27 мая 2016 г., сайт Православие.Ru

 

Самый счастливый день!

Как крестились легендарные артистки

Говорят, в профессии светского журналиста нет ничего святого. Может быть, зачастую оно и так, но лично мне везет. Работа дарит встречи с людьми, для которых вера, святость, Православие – не дежурные слова. Для кого «Слава Богу» – это не вводное предложение, а производная жизни. Вот и недавно за один месяц я познакомился сразу с несколькими воцерковленными артистками, которые поделились со мной историями своего крещения. Но обо всем по порядку.

Крещенная в 1937-м, или Старорежимная Любовь

График съемок в Петербурге был беспощадным, пришлось уговаривать известную балерину Аллу Осипенко принять нас поздним вечером.

– Хорошо, я засыпаю к ночи. В 22 часа для меня удобно, – сказал красивый интеллигентный – как из советского кино – голос в трубке.

Но к десяти мы только въехали в город. Пока плутали по переулкам Васильевского, пока бегали по закрытым дворам в поисках нужной парадной, уже перевалило за полночь. Добрые люди в такое время не звонят, но мы – журналисты. Набираю номер, жду резкий отказ.

– Да-да, ребята, поднимайтесь. Мы же договаривались, – спокойно отвечает Алла Евгеньевна.

Ладно, идем.

Миновав несколько лестничных пролетов, оказываемся у массивной двери. За ней – небольшого роста пожилая женщина. Седые короткие волосы, широкие очки, за стеклами – глубокий взгляд все повидавшего и все пережившего человека. Женщина широко улыбается.

– Заходите, заходите, ребята. Вы уж простите, я не стала наряжаться.

Она еще извиняется!

Осипенко действительно встречает нас не как страдающая звездностью артистка. Ни тебе шляпки, ни помады, ни роскошного платья. Вместо этого скромная кофточка, платочек на плечах и домашние спортивны штаны.

Простота царит и в обстановке маленькой квартиры. В гостиной бросаются в глаза старинное трюмо с креслом и увешанные фотографиями стены. На них история двух знаменитых русских фамилий – Боровиковских и Сафроницких. Поэты, художники, пианисты… А вот их потомок Алла Осипенко с великими партнерами: Джон Марковский, Барышников, Лиепа. (Если вам эти фамилии ни о чем не говорят, то просто поверьте: в балете они как поэты «золотого века».)

– Да, Алла Евгеньевна, богатая у вас жизнь, – восхищаюсь, разглядывая снимки разных лет.

– Бог дал мне способности, Бог дал мне семью, Бог дал мне моих замечательных партнеров…

– Вы так часто говорите «Бог дал», Алла Евгеньевна. Вы верующая? – мой взгляд падает на несколько образов в углу комнаты и на трюмо.

– Конечно! Я верю в Бога! – слышу ответ.

И дальше звучит фраза, после которой оговоренную заранее тему интервью (кино и балет) пришлось срочно менять.

– Меня крестили в 1937 году…

– Да-да, это был 1937-й год, – ловит шок в моих глазах балерина. – Год, когда расстреляли моего дядю, когда – ой (Осипенко проводит ладошкой с плеча до локтя, как бы прогоняя мурашек), – когда каждое утро мама вставала и включала репродуктор, а там передавали, что такого-то и такого-то «приговорили к расстрелу, сегодня приговор был приведен в исполнение». А это были знакомые, а иногда и очень близкие знакомые. Это, конечно, тяжелый период, да что говорить!.. Отца моего посадили в тот лагерь, где он был замначальника, и он просидел достаточно долго.

– И как же вас решились крестить? Такой известной семье, в случае чего, не простили бы это…

– Долго не решались. Меня крестили уже большой девочкой. В 5 лет.

– Значит, вы помните свое крещение?

– Очень хорошо помню. Дело в том, что у дедушки моего был друг – священник, Евгений Григорьевич Курковский, он жил в местечке Лисий Нос. Туда меня и повезли, никому ничего не сообщая и не говоря. И в его доме, в небольшой избенке рядом с церковью, крестили. Помню, посадил меня, огромную уже девчонку, в купель, а когда нужно было мне волосы остричь, то ножниц у батюшки не оказалось. И я, взрослая девица, сидя голой в купели, говорю: «А я знаю, где ножницы лежат, я вам сейчас принесу». Все рассмеялись! Так что мое крещение было, можно сказать, с чувством юмора. Теперь дача у меня в тех местах, я каждый раз свою крестильню проезжаю, вспоминаю тот день.

– Только по-настоящему любящие родители могли решиться рискнуть всем ради крещения ребенка. Сегодняшним семьям, боюсь, благополучие и безопасность ближе духовности…

– Тогда другие семьи были, понимаете, и не только про степень религиозности говорю, с этим-то всё ясно. Но тогда по-другому воспитывали даже. И меня по тем старорежимным традициям воспитали.

– А что это за традиции?

– Это удивительная требовательность каждого человека к себе. Других детей, возможно, и не воспитывали так, а мне всегда говорили: «Ты должна уметь ответить за все свои поступки, ты не должна быть ленивой». Бог подарил мне маму, которая была очень строга со мной, так сказать, спуску не давала, приучала меня к труду.

А отношения какие были в старых семьях! Когда идешь вечером в гости к родне, просто посидеть, выпить чаю, поговорить… Тогда все общались семьями. К нам приезжали мамины двоюродные братья, сестры, приезжали, чтобы просто с бабушкой поздороваться. Навестить ее. Это были совсем другие общения, чем сейчас.

– Что же стало с русской семьей?

– Это невозможно точно объяснить, одним словом, – тогда была другая культура. Сейчас у меня таких традиций тоже нет, поэтому я смело говорю об этом. Я не осуждаю других, я себя осуждаю. Не умеем, разучились, не знаем, каким образом создать семью такой интеллигентности, как раньше.

В тот вечер я еще долго пытал Аллу Евгеньевну о старых русских семьях. И теперь могу написать о них целую книгу. Но, чтобы всё понять, достаточно привести один эпизод.

Это происходило во время войны в Перми. Сюда была эвакуирована балетная школа, в которую Аллу зачислили 22 июня 1941 года.

– Там и недоедали мы, и трудности жизненные переживали. Но мне повезло: ко мне приехали мама и бабушка. И вот, – Алла Евгеньевна снова прогоняет марашек с рук, – бабушка находила на помойке продукты – местные выбрасывали какое-то мясо и все, что им казалось неладным уже. Бабушка это подбирала, сама съедала, а потом говорила мне: «Ляляша, когда мама вернется, вы меня разбудите, и если вы не сможете меня разбудить, то вы не ешьте. А если я проснусь, то вот вам очень хороший ужин». Так я и делала, говорила: «Мама, подожди, надо разбудить бабушку». Бабушка сквозь сон ворчала: «Да что вы мне спать не даете!» Это означало: у нас сегодня замечательный ужин!

Как-то с этим жили?! Сейчас вспоминаешь – мурашки по телу, а тогда это казалось нормой: подобрали, сварили, сытые. Слава Богу!

Слушая Осипенко, уже не в первый раз поймал себя на мысли, что, вероятно, только испытания делают людей по-настоящему великими. Причем им дано уже в детстве принимать всё новые трудности с благодарностью и радостью. Удивительная способность. Сегодня это тоже трудно понять. Но еще есть те, у кого этому можно научиться.

– В жизни бывает счастье, – говорит известная балерина, угощая нас черным чаем на крохотной кухне, – но в жизни бывают и несчастья, которые невосполнимы ничем другим. Я потеряла сына. Поэтому я не могу быть счастливой. Но довольна ли я тем, как сложилась моя судьба? Да. Во всяком случае я максимально реализовала способности, данные Богом. На меня ставили балетмейстеры, это очень важно, потому что одно – когда тебя вводят в спектакль, и совсем другое – когда на тебя ставят. И кто ставит! Не буду перечислять, но возьмем Ю. Григоровича – он действительно ставил свои спектакли на меня. Почему? Вероятно, Бог, мама и папа создали хорошую фигуру, всех интересовал во мне, может быть, не мой талант, просто фигура подходила к балету. Спасибо и за это.

…От Осипенко мы выходили глубокой ночью. Напоследок артистка посетовала на время года. Под временем года она понимала наш век. «Время года какое-то темное, в мире творится что-то темное, не знаю, какая-то напряженка существует». И, прощаясь, добавила: «Идите на свет». Заботливая хозяйка этой фразой пыталась объяснить поздним гостям, как, не блуждая, выйти на главную дорогу, но после всего услышанного показалось, что нам дают не только топографический ориентир.

Как воцерковилась Люба из «Офицеров»

И снова съемки. На этот раз Москва. У здания Министерства обороны на Фрунзенской набережной. Точнее сказать – у памятника героям фильма «Офицеры». Мы приехали сюда с Алиной Покровской, актрисой, сыгравшей в этой знаменитой картине главную роль. Ту самую Любу.

В те несколько часов, что мы провели вместе с Покровской, актриса тоже вела себя как жена офицера. Стойко переносила все. Огромные пробки в прокуренной машине. Интервью под проливным дождем. Глупые вопросы. Ни разу за все время актриса не выразила своего недовольства чем-либо. А та легкость, с которой она общалась, напоминала отношения дачных соседей. Дача, кстати, у Алины Станиславовны находится в шести часах езды от Москвы, и до нее любимая всеми актриса добирается на электричке, потом на автобусе, потом пешком… Всё как у всех.

Узнают ли ее люди? Редко. У нас привыкли, что если актриса, то она должна быть разодета и разукрашена. Покровская же одевается скромно. Свитер, плащ. Простая сумочка. И даже той шляпки, в которой ее Люба запомнилась миллионам и которая после премьеры «Офицеров» вошла в моду, у актрисы нет. Шляпка, как оказалось, принадлежала маме художницы по костюмам.

Вот и влюбленная пара, делающая селфи на фоне скульптуры, не узнала подошедшую живую Любу. Да еще и попросили отойти, чтобы кадр не портила. Актриса покорно послушалась. Пришлось сказать молодым, кто перед ними. Девушка тут же изменилась в лице, со слезами счастья кинулась целовать и обнимать Покровскую. Большая артистка на благодарный порыв ответила искренним смехом. Так родные мамы встречают дочерей после долгой разлуки.

Итак, Покровская не гонится за модой, за славой, за признанием. Родная и своя в доску. «Так разве бывает со знаменитостями? – подумал я тогда. – Или кокетничает, или православная. Под финал телевизионного интервью, когда любопытство победило мою скромность, я спросил об этом напрямую.

И получил проникновенную историю воцерковления еще одной артистки.

– Это был 1994 год, – начала рассказывать Покровская, – я ухаживала за отчимом, который меня воспитывал с ранних лет, ему было уже около девяноста. Он болел и лежал в Первой градской. Он был верующим человеком. Я не могу сказать, что воцерковленным, в церковь он заходил время от времени, а тут, когда заболел, попросил: «Я себя плохо чувствую, я бы хотел исповедоваться, причаститься. Позовите ко мне сюда священника». А это были тяжелые годы. Мы с сестрой, его дочерью, крутились как могли. Я вечером, когда у меня не было спектаклей, приходила к нему, она утром дежурила у него, пока я репетировала. Складывали деньги какие-то свои мизерные ему на сиделку на ночь, потому что его оперировали и ему одному трудно было… В общем, мы на его просьбу позвать священника сказали: «Да брось ты, папа, что ты! Ты еще будешь жить и жить! Ну, видишь, мы такие замотанные»… А он возьми да и умри через три дня. Без исповеди, а он так хотел причаститься и исповедаться! И на мне вот этот грех висел.

– А у вас самой к тому времени, какие отношения с Богом сложились?

– Хоть я была верующим человеком – меня бабушка еще в детстве крестила, – но я в церковь не ходила. Правда, сына своего крестила, это еще было в 1974 году. Вот и все мои отношения с Церковью. Больше в храмы не заходила, посты не соблюдала, так – перекрестишься, «Отче наш» прочтешь, и на этом всё кончалось.

А тут я мучилась, мучилась, ходила, ходила и в конце концов пошла исповедаться в этом грехе своем и в грехах на подворье Троице-Сергиевой Лавры. На Самотеке такая красненькая церковь стоит. Старая такая церковь. И как-то все с ней было связано. За церковью там есть Митрополичьи палаты, где, кстати говоря, сидел арестованный Патриарх Тихон, а после революции там был сделан милицейский садик, в который ходил мой сын. А отчим мой был дирижером в областной филармонии, и они репетировали в помещении этой церкви.

Там тогда служил замечательный батюшка – отец Лонгин. Он сейчас митрополит Саратовский и Вольский. И я пошла к нему.

– Наверняка помните тот день в деталях?

– Еще бы! Очередь огромная, а я стою и уступаю всем место: и боюсь, и не могу, и вздыхаю. Мне уже какой-то человек говорит: «Вы так вздыхаете… Пойдите освободитесь скорее, и всё!» И я стала батюшке исповедоваться, про отца рассказывала и все свои грехи вспоминала. И я так плакала, что отец Лонгин – а там уже шло Причастие – просто остановил очередь, взял меня за руку и подвел к Чаше, чтобы я в первый раз причастилась…

Здесь я заметил, что над нами резко выглянуло солнце. Оператору даже пришлось менять настройки камеры. А ведь до этого шел сильный ливень. Теперь же свет заливал Фрунзенскую и все лицо актрисы. Впрочем, если говорить про взгляд Покровской, то дело тут было не только в солнце. Давнишнее наблюдение: люди всегда сияют, когда рассказывают о первом Причастии. А после этого быстро замолкают. И правда, что еще говорить, когда ты уже рассказал о главном событии в жизни?

– Ваше воцерковление стало для вас, если можно так выразиться, вторым крещением?

– Да, я стала ходить в церковь. Стараюсь, так сказать… Когда время есть свободное, всегда хожу, да если и нет времени, все равно хожу. Теперь это мой храм. Я исповедуюсь и причащаюсь, пощусь.

– А сын ваш воцерковленный? Кстати, он чем занимается?

– Он историк. И сын, и сноха верующие, воцерковленные, они венчаны. Внук крещенный. Ему 9 лет. Я иногда с ним хожу на службы.

– С вашим мужем (супруг актрисы – актер Герман Юшко) вы тоже, я читал, венчались.

– Мы венчались поздно. Вроде бы мы были давно женаты, и уже сын у нас рос, а мы все не венчаны. И священники нам стали говорить: «Надо, надо, как же вы не венчаны-то?» И мы венчались в университетской Татьянинской церкви на Моховой.

Я спросил у Покровской еще про мужа. Но она наотрез отказалась говорить о личной жизни. «Была замужем, и мое сердце принадлежало мужу», – сказала актриса. Не так уж и мало сказала, если вдуматься.

Уже после интервью, когда мы подвозили Покровскую к ее родному Театру Российской армии, Алина Станиславовна, поддерживая беседу, вспомнила, как однажды в 1980-х годах чудо спасло их с супругом жизни. Они только купили машину, поехали на дачу, по дороге в них влетел лось. Раздался сильный удар. Все вокруг потемнело. Оказалось, брюхо животного провисло через переднее стекло, само стекло острой крошкой высыпалось на водителя и пассажирку. Невероятно, но Покровская и Юшко в том ДТП не пострадали. Не пострадал и лось. Немного опомнившись, он слез с машины и убежал в лес. Повезло, что обошлось без ранений, обычно такие аварии заканчиваются трагедиями. «Бог уберег» – сегодня актриса уже знает объяснение этому чуду.

– А чем знаменитая артистка живет сегодня? Счастлива ли она? – спросил я напоследок уже на ступенях Театра армии.

– Счастливый человек, наверное, – немного подумав, отвечала Покровская. – У меня любимая работа, у меня сын, у меня внук, у меня была любовь в жизни! Возраст только беспокоит. Хочется еще играть и играть, а ролей возрастных не так много. Хотя мне работы хватает.

– Но в кино вы не снимаетесь…

– С кино у меня роман не вышел, причем это не почему-то, я сама так решила. Я в кино не чувствую себя, несмотря на то, что за моими плечами фильм «Офицеры», любимый всеми до сих пор. Мне кино в тягость. А только для заработка мне не надо. Я не могу сказать, что мы богатые люди, но мне и детям моим хватает. Слава Богу! Поэтому, когда я молюсь, то прошу Бога: «Помоги мне в творчестве, но не для богатства, а чтобы было удовлетворение и достаток». А так мне ничего больше не надо.

Из личного дела радистки Кэт

Кто не знает исполнительницу роли радистки Кэт Екатерину Градову! Но мало кто знает, что эта знаменитая актриса человек воцерковленный. И что во многом именно телефильм Татьяны Лиозновой привел актрису к главной весне ее жизни…

Оговоримся, что Екатерина Георгиевна обычно отмахивается от журналистов. Она на телевидении-то появилась только недавно впервые за десятилетия, да и то пожалела об этом. Поэтому сам факт моей беседы с актрисой уже можно воспринимать как журналистское чудо. Да и не собирались мы говорить о вере, мы вообще о другом кино снимали.

Снимали в одном из ресторанов столицы. Среди роскошных интерьеров помудревшая радистка – забранная в косичку седина, непрестанно думающий взгляд – чувствовала себя некомфортно. Первые 15 минут, пока операторы настраивали свет, все время приговаривала, что не понимает, кто она такая, что она не заслуживает столько внимания… Заказала воду и кофе. «Вкусное, я знаю, есть какое-то… забыла название… латте, кажется». Следующие 15 минут прошли в жарких спорах на тему, кому же заплатить за кофе. Я настаивал, что мы угощаем (мы всегда так делаем), Градова приводила свои аргументы: «Это же безумные деньги! Зачем вам тратиться?» (Это первая актриса на моей памяти, которая искренне так и не поняла, почему ей не дали заплатить.)

А свет тем временем все еще устанавливали, и надо было как-то поддерживать разговор. На мой очередной дежурный вопрос: «Хорошо ли идут ее дела?», она вдруг обрубила: «Все хорошо только у идиотов». Но быстро поняла, что своим ответом поставила меня в неловкое положение, и поспешила что-то добавить, но тут раздалась команда: «Снимаем!» Я выдохнул и больше глупых вопросов не задавал.

…А вопрос о вере, как и в предыдущих историях, сам слетел с языка после рассказа Градовой о своем первом муже – Андрее Миронове: оказывается, актер всячески ограждал молодую жену от работы в кино.

– Он говорил: «Такая чистота, и в этой грязи будешь булькаться?!» Он действительно не хотел этого пути для меня, и я ему признательна по сей день, потому что это так: я не должна была этим заниматься.

– Не должны были заниматься по духовным причинам?

– Понимаете, профессия эта, конечно, очень сложная и очень многих разрушающая. Вот Иннокентий Михайлович Смоктуновский ушел без этого разрушения, он был глубокой веры человек, любви к Отечеству, к Богу, к жене и своим детям, а есть люди, которых это разрушает. Я понимала, что мне актерство противопоказано. Я совершенно не осуждаю никого, потому что артисты – это дети, трогательные дети. Они чаще всего приходят к вере.

– Часто приходят, но по-разному…

На что я намекаю, Екатерина Георгиевна поняла сходу.

– Я – из-за трагедии. Основная масса людей приходит к Богу не как у нас принято говорить: «ударяются в религию», ударяются в антирелигию, – а к Богу просто возвращаются. Когда? Когда какая-то драма или какая-то болезнь. А есть избранные, такие особые, которые от радости начинают тянуться к Богу. Так вот я от болезни к Нему пришла, я вхожу в общее число людей. Я тяжело заболела, смертельно, скажем попросту, и в результате восемь лет я пролежала. А после прихода к вере я стала восстанавливаться духовно и телесно.

А потом случился самый счастливый день в моей жизни – день моего крещения! Я в 33 года крестилась – в день рождения моей дочери и в третий день рождения моего прекрасного внука, который для меня просто свет, так же как Марусенька. И когда он родился, я через несколько буквально недель или даже дней подала заявление об уходе из театра, потому что я поняла: меня больше не будет нигде, только с семьей, с Богом. И так это есть по сию минуту.

– Вы ушли из кино, из театра, но слава-то никуда от вас не ушла. Как, будучи уже воцерковленной, вы стали относиться к своей популярности? Насколько она вредна для верующего человека?

– Популярность была бешеная. Встанешь в очередь в поликлинике – начинают все первой пихать к врачу; пытаюсь купить что-нибудь в магазине – начинают мне показывать, мол, иди первая на кассу. Это был ужас! С одной стороны. А с другой – к этому привыкаешь. Еще же сама тема роли в «Семнадцати мгновениях» напрашивалась на то, чтобы мою героиню пожалеть. Поэтому мне на улице и деньги предлагали сердобольные зрители, и всегда старались чем-то угостить, грибы везли, всё везли. И по сей день так – я сама удивляюсь. Но это не моя заслуга. Это сделала Татьяна Михайловна Лиознова.

– Вы скромничаете, Екатерина Георгиевна.

– Ну кто я такая?! Ну что я?! Я считаю, что я была очень средней артисткой в театре, а вот эти два фильма, по которым меня все знают… – ну, и чего теперь?

Я как-то спросила у своего духовного отца: «Зачем мне дана была Богом эта слава необыкновенная, если потом была воля Божия мне это оставить?» Он мне сказал: «Помогать людям. Ты будешь входить в те кабинеты, в которые простой человек не попадет». Так и получается все время: либо я кого-то кладу в больницу, либо куда-то пробираемся, что-то просим. Сейчас уж я прибаливать стала, поэтому меньше такой энергии, но я понимала прекрасно потом, для чего мне слава была дана.

Также я пишу какие-то интервью, статьи духовные. Как говорил мой батюшка: «Слова о Боге от известного человека, не замаранного ролями ведьмы или девушки легкого поведения, воспринимаются людьми лучше». То есть это… ну, вы-то понимаете… через какой-то особый коридор входит в сердце людей. И так происходило очень часто. Происходило и происходит. И я знаю, что через Катю Васильеву, удивительную совершенно личность, обретшую духовность, которая так открыто по-русски кается… я знаю, что через нее тоже очень много народу идет к Истине. Это, конечно, самое главное. И Татьяна Михайловна Лиознова, режиссер фильма о Штирлице, созидала для меня этот путь – вот этого я никогда не забываю.

Получив историю крещения еще одной большой актрисы, я хотел уже порадоваться за свою удачу и успокоиться на этом. Но что-то дернуло меня спросить об отношениях с Богом потрясающего режиссера Татьяны Лиозновой. Градова ответить не смогла, но поручилась, что создательница Штирлица была настоящая русская, к тому же необыкновенная патриотка. А далее последовал пример, это доказывающий. И не пример вовсе, а настоящая сенсация. Неслучайно радистка Кэт обеспокоилась: «А это не вырежут?»

– Лиознова мне рассказывала, как однажды ее позвал в ресторан господин Сорос. И он ей предложил какой-то сценарий антисоветский и огромное количество денег за его экранизацию, два или три миллиона долларов по тем временам. Она встала из-за стола – я очень хорошо помню, как она говорила, – и сказала: «Русские режиссеры не продаются. Спасибо за ужин, всего доброго». И ушла. Вот такая была «маленькая женщина».

На этом съемка закончилась. Воспользовавшись паузой, я пошел за очередным кофе, по дороге вспоминая антисоветские фильмы и режиссеров этих фильмов. Ведь кто-то от миллионов не отказался!

А когда вернулся на съемочную площадку, то увидел, что Градова времени даром не теряла: она активно наставляла молодого оператора в вопросах истинной любви.

– Ты верующий, женат и не венчан?

– Нет еще. Как-то не собрались.

– И не соберетесь так никогда. Надо идти и венчаться. Смотри, – Екатерина Георгиевна начертила на столе два воображаемых круга, – один круг – это Бог, другой – диавол. Пока вы живете гражданским браком, вы вот в этом круге, с диаволом. Он будет всегда рядом, жизни спокойной не даст. Но как только вы обвенчаетесь – всё! Вы уже с Богом. Вот здесь! – волевым жестом Градова указала на круг, в который она поместила Бога.

И даже если наша съемка так и не увидит свет, подумал я, то с Градовой мы точно встретились не зря: после такого убедительного урока вряд ли у членов съемочной группы останется желание идти в круг ада.

Только – к Богу.

По пути великих актрис.

25 августа 2016 г., сайт Православие.Ru