Генрих IV
это еще что за постороннее лицо затесалось в юбки Марии Медичи, второй жены французского короля Генриха IV во время его брачной ночи? А, это зловредная карлица, молочная сестра Марии Медичи, Леонора Галигаи свои права, более существенные, на королеву предъявляет и выйти из супружеской спальни во время брачной ночи королей отнюдь не собирается. Так нам во всяком случае хороший писатель, но несколько фантазер Генрих Манн передает.
Другие источники нас информируют, что на особую приятность во время брачной ночи Генриха IV с Марией Медичи он и не рассчитывал: «Генрих, омытый ароматными эссенциями, в шелковом халате и мягких туфлях направляется к брачному ложу. Впереди несли канделябры. Кавалеры, которые сопровождали его по всему дому, с такими же официальными лицами, светили молодому королю: забыли, что он отправляется для плотского сожительства. Генрих вздыхает. Он шагает впереди и думает: „Многого мне от этой брачной ночи ждать не приходится… Но наследника нужно нам зачать: моего наследника из племени Медичи“.
Наследника, конечно, во как надо, поскольку с первой женой, королевой Марго брак бесплодным распался, а многочисленных своих бастардов, хотя и узаконенными, увы, в дофины не выведешь. Словом, идя на свою первую брачную ночь только для деторождения, а не для любовных утех, Генрих IV мог ожидать все-таки хоть какую-то подготовленность супруги к этому акту. А тут все на больницу смахивает, не на альков: „Королева лежала замертво на постели, ее растирали нагретыми салфетками. От прикосновения его (Генриха IV. — Э. В.) рук, она замигала, но потом опять закрыла глаза и уже лежала замертво. Королева лежала в оцепенении, но на ощупь рука теперь была теплая, она едва заметно шевельнула головой в сторону прохода между кроватью и стеной“. Интуитивно, что ли, королева чувствовала, что из ее брачной ночи пока ничего хорошего не получится, ибо король, измотанный беспорядочными половыми связями, пока недетороден. О нет, он не импотент, но у него нарыв на половом органе, какая-то шишка образовалась, очень даже заметная в узких панталонах, вводящая в смущение дам, и пока ему все это вырежут и в порядок детородные органы короля приведут, немного времени все же утечет!
Эпиграфом к этой главе, дорогой читатель, мы бы взяли такие вот слова Р. Амбелена: „Если бы Генрих IV умел обуздывать свои страсти, каким он мог бы стать великим королем!“
„Эх, испортил песню, дурак!“ — это Барон из „На дне“ Горького при известии о смерти Актера. Какую несмолкаемую песню истории, а даже триумфальные гимны славе и победе испортил Генрих IV, великий французский король, своими любовными связями! Песня-гимн осталась недопета! Погиб во цвете лет, славы и могущества замечательнейший из королей от шального ножа фанатика, безумца. Погиб глупо, едучи со своим внебрачным сыном на излечение его от импотенции и увлечения мужским полом к известной куртизанке, которую сам неоднократно „испробовал“. Эта известная певица Поляна любовные арии своего сопрано перемежала с любовными мелодиями своего тела, равного которому по красоте в мире не было. Но такие гимны красоте женщины Генрих IV пел всегда и почти всем женщинам. Это был галантный кавалер и с самого раннего возраста. С того самого времени, когда, вырвавшись из-под строгих нравоучений своей матушки Жанны — Наваррской королевы, попал в пятнадцатилетием возрасте в объятья скромной девочки — дочери садовника Флоретты. Историки потом, совсем замороченные беспорядочными любовными связями короля, начнут по-бухгалтерски „нумеровать“ любовниц Генриха IV. Так вот, они считают, что простая девочка Флоретта была первой его любовницей, начавшего половую жизнь очень рано.
Всю жизнь придворные будут иронизировать по поводу сатириаза Генриха, а придворный Сигонь такую вот эпиграмму на него написал:
Великий Генрих, наш герой,
Испанцев гордых бил не глядя,
Но что нам делать, коль порой
Он был рабом своей же бляди!
А великий Александр Дюма так писал о Генрихе IV: „Генрих Беарнский был самец. Больше чем самец, сатир. Взгляните на его профиль. Ему недостает только заостренных ушей. И если ноги у него не козлиные, то по крайней мере, козлиный аромат“.
Ну что же, дед его воспитывал в истинно крестьянском духе, не до ароматов тут. „Питание и гардероб ребенка регламентировались его дедом. Питание сводилось к пеклеванному хлебу, говядине, сыру и чесноку, а одежда состояла из камзола и крестьянской обувки. Большую часть времени он бегал по скалам босоногий и без шапки. Превратился в неутомимого ходока. Сохранил привычку разговаривать с людьми любого сорта“. Чувствуете, дорогой читатель, какой это демократичный король! Где уж ему хорошо пахнуть, если уже с самого дня его рождения дед смазал его губы чесноком и на всю жизнь наградил невыносимым запахом пота. Генрих IV был грязнуля.
От него, извините, перло, как от измученной лошади. Он сам этот запах воспринимал, как мужской. Ни Мария Медичи, ни первая его супруга королева Марго не могли выдержать этот запах и, идя с ним в постель, обильно поливали себя духами. Любовницы затыкали носы в надушенные платочки. Зато… Зато это был пламенный любовник, горячий, порывистый, неистовый и… покорный. „Всю жизнь он шел на поводу у своих любовниц, которым достаточно было не впустить его в постель, чтобы добиться от него всего, чего они желали“.
А они желали, дорогой читатель, ни больше ни меньше, только стать французскими королевами. Законными. Отсюда всегдашняя, ставшая уже надоедливым стереотипом, манера Генриха IV обещать им это. Иногда устно, иногда письменно. Обещание давалось, чтобы никогда не быть исполненным. Страсть приходила и уходила, слова забывались, но бумага оставалась, пятном ложась на характеристику Генриха IV как короля, не сдерживающего своего слова.
Горячий, порывистый, всегда в движении, успевал все, от анализа мельчайших деталей реформ своего государства до альковных дел.
Австрийская королева Мария-Тереза. Рожала детей и толстела, толстела…
„Никогда его не видели сидящим. Никогда не выглядел уставшим. Только стоя он выслушивал послов, только стоя председательствовал в советах, а потом, распустив совет, вскакивал на коня и становился яростным охотником. „Дьявол о четырех ногах“ — называл его народ“.
Но надо всеми его делами, привязанностями, увлечениями господствовала ЛЮБОВЬ. Любовь с большой буквы, любовь всегда или почти всегда страстная, неистовая, и мы с недоумением читаем такие вот отзывы о любовных возможностях короля его придворного Таллемана де Рио: „У Генриха было великое множество любовниц, но в постели он бывал не слишком расторопен, а поэтому всегда носил рога“, — резюмирует хроникер, наблюдавший четверть века за жизнью короля.
„Вот тебе бабушка и Юрьев день“, — хочется нам воскликнуть! Это про Великого любовника, неистового сатира, который для любовных утех любое государственное дело отложит? В чем дело? А может, придворный личную антипатию к королю чувствовал, что такую нелестную характеристику о сексуальных возможностях короля выдал? Ведь в действительности было как раз все наоборот. Мы не сексопатологи, чтобы разгрызать сию проблему. Но наш „крестьянский разум“ нам подсказывает, почему некоторые, даже почти все любовницы действительно имели любовников, без конца „наставляли ему рога“, а некая острая на язычок Генриетта де Антраг даже его называла: „Господин хочет, да не может“, то есть обвиняла в импотенции. В двух словах о неистовой страсти Генриха не расскажешь. Перевернуты сотни документов, прочитаны десятки монографий уважаемых биографов. Вывод один напрашивается: с потенцией было у Генриха IV ох как все в порядке, но испорченным, сексуально развращенным барышням непривычен был ядреный и безвкусный „черный хлеб“, им подавай пикантное нежное блюдо долгого обольщения, любовных игр, изысканность интимных ласк, на которые рубашечный, слишком темпераментный, слишком „цельный“ Генрих был просто не способен. Отбрасывая нудную хронологию, анатомический анализ, попросту заглянем в альков этого „великого рогоносца“, величие чувства которого намного превышало ничтожество чувства его многочисленных любовниц.
Любовниц у Генриха IV было великое множество. И, как всегда бывает, сплетни, взрастившие этот слух, увеличили их до немыслимого количества: чуть ли не до двух тысяч. Скрупулезный историк Кондратий Биркин, любящий во всем точность, уселся за их арифметические подсчеты… и насчитал, фи, всего пятьдесят шесть штук. Оказалось, не так уж и много, как на великого развратника пристало. Но это не считая разных „проходных“ любовниц, которые мелькали в ложе короля с быстротой секундной стрелки, особого следа ни в жизни короля, ни в истории не оставляя, — успокаивает читателей Кондратий Биркин, обескураженный таким ничтожным у короля количеством любовниц. Да, разврат короля на проверку оказался ничтожнее его величия. Всех этих горничных, маркиз, монашенок и простых сельских девушек мы тоже во внимание принимать не будем. Их действительно было много. Король был темпераментен и любил секс. Отношение Генриха к этим любовницам было разное. Одним он обеспечивал будущее, замуж выдавал, приданое давал, других оставлял, нимало о их будущем не беспокоясь, и девушки вели жалкое нищенское существование и чуть ли не умирали с голоду. Одних рожденных от таких любовниц детей король любил, признавал своими, других нет. И не потому, что был жестоким и бессердечным, а из-за своего легкомыслия. И если Генрих IV, остыв к предмету своей страсти, загорался новым чувством, прошлая связь его уже совершенно не интересовала. Он часто любил сиюминутно, но горячо, истово, но как соломенный, огонь быстро гас и зажечь наново его мог только новый объект.
Многие любовницы Генриха IV были фрейлинами его жен — королевы Марго и Марии Медичи. Тут прямо по присказке: „Зачем далеко искать, когда можно взять, что под рукой лежит?“ И направляясь в спальни своих жен, он часто задерживался по дороге в спальнях их фрейлин. Особого внимания этим временным и краткосрочным любовницам историки и исследователи не уделяли, если не считать тех, о которых королева Марго сочла нужным упомянуть в своих воспоминаниях. Писатель Брантом, влюбленный, как говорится, „по уши“ в королеву Марго, ее воспоминания очень хвалил, отмечая их высокую литературность. Нам же они представляются скучным бесцветным изложением своей тяжкой жизни под боком деспотичной матушки Екатерины Медичи и варвара братца Генриха III, в которых и намека нет на правду и искренность. Обелить себя, смазать с лица земли свою порочность — такова цель воспоминаний Марго. И пусть она в памяти потомков представится не развратной королевой, вечно организующей интриги, преследующей любовниц своего мужа, и даже его намеревавшейся убить, но героиней на меру Жанны д’Арк, в своем ложе спасающей протестантов от резни Варфоломеевской ночи, всегда протягивающую дружественную ладонь Генриху IV и с огромной симпатией относящейся к его любовницам. Все это не так и очень далеко от правды.
И когда постаревшая, толстая, лысая, обрюзгшая Марго, с щечками-мешочками, уселась писать свои воспоминания, она ненавидела вокруг всех и все и даже своих молодых любовников-блондинов, у которых резала их волосы для своих белокурых париков. То и дело, несмотря на старание скрыть это, в воспоминаниях промелькнет эта зашифрованная ненависть, особенно к любовницам мужа-короля, которого никогда не любила и которому всегда изменяла, но, как каждая женщина, страдала от его измен ревностью простой смертной. Особенно возненавидела Марго двух любовниц своего мужа — Ребур и Фоссэз. Обе были ее фрейлинами.
С какой радостью оставляла Марго свою фрейлину, вынужденную остаться в По из-за своей болезни. Всеми оставленная, без средств для дальнейшее существования, умирала эта фрейлина в великих мучениях. А когда уже лежала на смертном одре, к ней приехала Марго и сказала ей следующие „утешительные“ слова: „Ты, конечно, много страдала. Но и зла натворила немало“. Успокоила, словом, умирающую надгробным словом, что, возможно, Господь Бог не простит такую злодейку и гнить ей в адовом огне. Сложные отношения были у Марго и с другой любовницей мужа, госпожой Фоссэз. Это была очень красивая девушка и в нее придворные поголовно влюблялись. Обратил на нее внимание и Генрих IV, и вскоре она стала его любовницей и отнюдь не кратковременной. Их роман длился целых пять лет, что для ветреного Генриха, конечно же, долго. Конечно, не каждой жене понравится, что супруг тут же во дворце в Нераке свил над ее головой, в спальне Фоссэз, уютное любовное гнездышко и регулярно навещает ее фрейлину. Марго, думающая сделать из Фоссэз свою шпионку, вскипает к ней жуткой ненавистью, когда ей это не удалось. И эту ненависть не прикрывает сердобольный акт, оказанный беременной фрейлине, — Марго принимала у нее роды. В своих воспоминаниях она пишет:
„Генрих сказал, что его девушка (так он называл Фоссэз) нуждается в лечебных водах из-за болей в желудке, которые ее мучают. Каждый день я получала сообщения от Ребур, которую мой муж любил раньше и которая была испорченной и двурушной девушкой, желавшей выставить вон Фоссэз и занять ее место при моем муже, о том, что Фоссэз говорила обо мне всякие гадости, будучи уверенной в том, что если у нее родится сын и она сможет избавиться от меня, то она выйдет замуж за моего мужа. Я пролила столько слез, сколько они (с Генрихом IV, который тоже поехал на воды — Э. В.) выпили лечебной воды. Через несколько недель они вернулись. Ее прихватило утром, на рассвете, в комнате девушек. Она попросила послать за врачом. Когда врач объявил Генриху эту новость, он страшно смутился, не зная, что делать, боясь, с одной стороны, ее скомпрометировать, но с другой — лишить ее помощи. Он ее очень любил. Наконец, он решился признаться мне во всем, прекрасно зная, что бы ни случилось, я всегда готова буду служить ему. Он приоткрыл занавес моей кровати и сказал: „Моя крошка, я скрыл от вас один пустячок, но нужно, чтобы я признался. Прошу вас меня извинить, но сделайте мне одолжение, пойдите помочь Фоссэз, ей очень плохо. Вы знаете, как я ее люблю“.
Марго помогла Фоссэз родить мертвую девочку и на этом все матримониальные планы фаворитки женить на себе короля закончились. Больше она интереса для короля не представляет. Марго не удалила ее со службы, но забрала с собой в Париж, а Генрих постарался быстро выдать ее замуж за некоего господина де Брока, которому пришлось отстегнуть из своего кошелька — не девственницу в жены брал, но весьма „подпорченную“ девицу.
Королева Жозефина так кокетлива, так мила, так невероятно обольстительна“, — писали о ней современники.
Мария-Антуанетта. Людовик XVI, законный муж, ходил в спальню супруги как на каторгу.
Вот так, тесным мирком, готовились к свадьбе: наряжались, интриговали, сплетничали.
Великосветские куртизанки любили, когда их изображали в неглиже за туалетом.
Любовь может все. Наполеон собственноручно коронует свою жену Жозефину в соборе Нотр-Дам.
Утренний туалет. В будуаре после бурной ночи.
Королева Евгения с придворными дамами. Мило воркует о своем, о девичьем…
Невероятные деньги тратились кокотками на туалеты.
Император Иосиф II музицирует с сестрами Анной и Елизаветой. Он был преданным любовником и любящим братом.
Отношения королевы Марго с Генрихом нас вообще удивляют, дорогой читатель! Потому что ни в какие рамки отношений между мужем и женой не вмещаются. Вроде не любят друг друга, вроде бы женились по политическим соображениям, по настоянию Екатерины Медичи, и Марго на вопрос, зачем она выходила замуж за короля Наваррского, ответила: „Ну тогда они бы меня отравили“. Вроде всем ясно, что их супружество — это брак протестантства с католицизмом, примиренческий брак, вроде оба имеют связи на стороне уже с первого дня своей брачной ночи, вроде у них дружеские отношения и они вполне лояльны друг к другу, но время от времени или Марго или Генрих IV закипают вдруг ревностью и начинаются попытки лишения жизни мужа со стороны жены, или умерщвление любовника жены со стороны мужа. Да, сложные, надо сказать, отношения!
Ничего непонятно! Без психолога тут не разберешься! Но бывало, конечно, когда Генрих даже помогал Марго укрывать любовников от бдительного ока мадам Екатерины, которая, имея огромную связку ключей от всех покоев Лувра, вечно ими гремела, как ключница какая-нибудь, и в самую неподходящую минуту, чаще ночью, появлялась как огромное грозное привидение в самых неожиданных местах, даже в спальне Генриха IV. Генрих так и сказал ей: „Мадам, я не мешаю вам спать по ночам, почему же вы лишаете меня сна?“
А он, бедный, лишился сна не только от грозного вида мадам Екатерины, но и от ее попыток отравить его. И ее нелогичные действия нас тоже удивляют. Так стремилась и даже настаивала на браке своей дочери с королем Наварры, а теперь, когда они уже муж и жена, делает все, чтобы этот брак расстроить, даже к яду прибегает. Об этом факте, нимало не щадя мать, нам королева Марго сама в своих воспоминаниях рассказывает, как, присутствуя при одевании матери, та спросила ее: „Король, твой муж, мужчина или нет, и если нет, то можно бы аннулировать твое супружество“. Я ей говорю, чтобы поверила, что у меня нет сведений в этой области, но поскольку она меня за него выдала замуж, я хочу остаться его женой. Я догадалась, что нас хотят разлучить, чтобы его убить».
Эту внешнюю нелогичность Екатерины Медичи, которая во всем была изумительно логична, мы объясняем так: вначале она хотела примирить католиков с протестантами, ибо на почве религиозных распрей всегда государство, а прежде всего народ страдает. Во все времена и народы! Но потом, когда протестанты стали достаточно сильными и слишком уж распрямили плечи от такого либерального шага, и католическое могущество начало быть под угрозой, Екатерина со своим сыночком Карлом IX устроили Варфоломеевскую ночь — резню гугенотов: двадцать тысяч человек их было зверски убито, Генрих IV спасся, будучи охраняем Карлом IX, вопреки желанию Екатерины Медичи видеть своего зятя мертвым. Для Марго была приготовлена новая партия на роль мужа. Действия Екатерины Медичи были целенаправленны и продуманны. Тут было все по принципу: «Мавр сделал свое, мавр может уйти». Привлечь громадное количество гугенотов в свой дворец на свадьбу Марго с Генрихом IV, а потом жестоко их уничтожить — это ли не варварство времен Тиберия и Нерона? И нас изумляет, дорогой читатель, как многие сегодняшние авторы нашли оправдание для Екатерины Медичи, представляя ее чуть ли не целомудренной королевой, полной благородных порывов и целей. И никого-то она не травила, резни не устраивала, отравителя Рене в своем дворце под видом парфюмера не держала, по отношению к Генриху двойную игру не вела, и дочь свою «политическим товаром» не выставляла. Стремление историков переиначить и обелить историю наблюдается повсеместно на сегодняшний день. Они даже додумались до того, что явного преступника и злодея Ричарда III, горбатого, зловещего, холодного убийцу, превратили в прекрасного рыцаря типа Зорро. И даже горб его в свою угоду выправили. Ричард III у них не только не горбат, но вообще строен, как крымский кипарис, и красавец писаный. Пусть все это будет на совести этих историков, имена которых мы даже упоминать не будем, достаточно порыться в современных изданиях западных авторов о Генрихе IV и Ричарде III. Словом, роль мавра Екатерина Медичи предназначила Генриху IV. Но он оказался хитрым «мавром». И самую лучшую, вполне правдивую ему характеристику дал, по нашему мнению, никакой не историк, а величайший новеллист Ги де Мопассан: «Коварный, бессовестный, лукавый, хитрый, как лис, лицемер, шут, каких мало, развратник, пьяница, не верящий ни в бога, ни в черта, сумел своими шутками стяжать славу рыцарски благородного, великодушного, доброго, честного и неподкупного короля».
Но стяжать славу такого идеального короля, только притворяясь невозможно, не правда ли? Надо же ее хоть немного подкрепить действиями, и мы вас уверяем, что очень часто действия Генриха не расходились со словами. Обещанных куриц, правда, его крестьяне не ели каждое воскресенье («Я хочу, чтобы в моем королевстве не нашлось такого бедного крестьянина, у которого не варилась бы курятина к воскресному обеду»), зато любовью народа он пользовался, как ни один король, ну может исключая Елизавету I английскую, которую народ обожал. У Генриха при его слабостях и пороках было одно неоспоримое достоинство: он был прост и великодушен. Народ не прощает королям высокомерия. Делайте много милосердных для народа дел, но отнеситесь к нему высокомерно, и он вас возненавидит. Генрих мог запросто усесться за крестьянский стол, расспросить крестьянина о семье, угостить табачком — это был «свой король». Но до правления над Францией Генриху IV еще далеко.
Еще перед ним два короля На французском троне сидят и третий претендент объявился, и эту сильную троицу во главе умной, хитрой, твердой их матушки Екатерины Медичи победить трудно. И Генрих IV не думает «побеждать». Ему надо элементарно выжить — среди сложных интриг двора Екатерины. Это великое умение и лучше всего притвориться простачком-дурачком, что и делает Генрих IV. Насильно приняв католичество — «Париж стоит обедни» — он всецело предается любовным утехам, со снисходительностью «послушного рогоносца» наблюдая за многочисленными любовными связями своей супруги.
Марго родилась в 1552 году. Когда ей было семь лет, на турнире был убит ее отец — Генрих II. Воспитывала строгая мать — Екатерина Медичи. Все вокруг восхваляли необыкновенную красоту королевы Марго. Но менее пристрастные и более требовательные наблюдатели обнаруживают ее раннюю склонность к полноте (полностью оправдалось в зрелом возрасте), так что родной брат Карл IX не называл ее иначе, как «толстуха». Ее длинное лицо с висящими даже в молодости (наследие Екатерины Медичи) щеками, общую неопрятность при очень изысканных, роскошных платьях с голубыми горностаевыми плащами. А главное, всем открывалась необыкновенная порочность Марго. Историк Биркин, не щадящий королев, резко выразился о Марго: «Достойная дочь Екатерины Медичи, она родилась развратной, всосала с молоком матери неутолимое сладострастие, выросла в атмосфере, пропитанной пороком». Александр Дюма будет описывать, как даже в свой свадебный вечер с Генрихом IV Марго обменивалась записочками, любовными конечно, с Генрихом де Гизом, своим любовником. Записки туда и обратно носил маленький карлик. В Генриха де Гиза, действительно, Марго была безумно влюблена. Этот красавец, которого позднее Генрих III, брат Марго, убьет, боясь того могущества, в сущности никак не мог «отделаться» от любви Марго. Ему больше отвечала прекрасная дама де Сов, но Марго зорко стояла «на страже».
Кстати, мать Генриха де Гиза — родная внучка известной Лукреции Борджиа. Когда Екатерина Медичи приставила шпионов к дочери, она, чтобы закамуфлировать свою связь с Гизом, «разрешает» ему жениться, что он не замедлил с радостью исполнить, и его супругой становится герцогиня Лотарингская, Екатерина Клевская. Упрекая королеву Марго в излишней чувственности и даже порочности, необходимо принять во внимание — при каком дворе она воспитывалась: при дворе Екатерины Медичи, которая, напялив на себя на всю жизнь траурные одежды по умершему супругу, устраивала отнюдь не поминки по нем, и ее ужасные оргии вошли в историю вместе с ее «летучим эскадроном». Пятьдесят (по другой версии — сто пятьдесят) развратных красавиц, полуголых и на конях развлекали двор немыслимыми оргиями под бдительным оком Екатерины Медичи. Роскошные пиры, в которых голые дамы обслуживали голых мужчин за закрытой дверью, скоро стали тайной полишинеля. Некрасивая, толстая, одутловатая Екатерина Медичи, какою были даже во времена своей молодости, тем не менее любила красивых женщин. Часть из них были ее шпионками, часть развратницами высокого пошиба. Словом, Марго с раннего детства насмотрелась много «вольных» сцен во дворце своей матери. Ну и переняла этот изысканный разврат, внеся в него свою лепту чувственности. Достоверно известно, что Марго любила обнажать своим девушкам-служанкам лона, заставлять их сосать свою грудь, а когда мерзла, то обнаженная грудь девушки, на которой она грела свои ноги, была самым теплым для нее местечком.
В одиннадцать лет она потеряла свою девственность с мальчиком, немного старше ее возрастом, потом «переспала» со всеми тремя братьями — Карлом IX, Генрихом III и герцогом Алансонским. Ее рано развитая чувственность очень пугала мать, но напрасно она поила свою дочь и настоем из барбариса, и кормила щавелевыми супами, ограничивающими похоть, — не помогло. Угрозы матери тут не помогли, хотя, по утверждению самой Марго, она панически мать боялась:
«Воспитана я была в таком страхе перед королевой-матерью, что не только не осмелилась обратиться к ней, но когда она на меня смотрела, то я вся ежилась от страха».
С первыми двумя братьями связь быстро кончилась, а Генрих III впоследствии даже стал ее заклятым врагом, а вот с прыщавым, неказистым, некрасивым младшим братом герцогом Алансонским связь (половая) продолжалась довольно долго. Марго его полюбила и сестриной и плотской любовью одновременно, что, по мнению некоторых сексопатологов, изучающих различные патологии в половой жизни, создает конгломерат особенно сильного чувства. Достаточно вспомнить хотя бы Калигулу, римского императора, который любил свою сестру как женщину, и дня, кажется, без нее прожить не мог, а когда она умерла, заставил оплакивать весь Рим, соорудил для нее мавзолей и объявил божеством.
Генрих III, став королем, заставил младшего брата Париж покинуть, выслав его на какую-то там борьбу. (Короли вечно воевали, прямо за ними не уследишь.) Но Марго так переживала разлуку с братом, что мать за ее рассудок стала опасаться. И просит своего царствующего сына отпустить Марго по добру по здорову к своему братцу. И когда они встретились друг с другом, то кинулись друг другу в объятья и, обнявшись, в спальню удалились, ни на кого не обращая никакого внимания. Три дня и три ночи войско оставалось сиротой: их военачальник предавался любви с собственной сестрой. И если во всех этих фактах и есть некоторое преувеличение биографов, любящих «пикантное», то нет дыма без огня и сама Марго в своих воспоминаниях отнюдь не скрывает факта преступной связи с братьями.
Королева Марго. Эта горячая дама не пропускала мимо своей постели никого, даже своих братьев.
Но как все это терпел муж Марго? «И как ты все это терпишь?» — подобно спросил его Генрих III, и подвез к тому дому, где Марго занималась любовью с очередным любовником. Генрих IV только плечами пожал и врываться в преступный особняк не пожелал. Он был удивительным человеком и его скрытность характера при внешнем добродушии и легкомысленности и помогли ему добиться французской короны. Он прекрасно «раскусил» свою Марго с самого начала и понял, что этот характер никакой преданной дружбы и любви не предвещал, а тем более понятие супружеской верности. Так не лучше ли жить каждому своей жизнью и пытаться не стать врагами? Не способна королева Марго на глубокие чувства, хотя и носила на поясе в жестяной коробочке засушенные сердечка своих погибших любовников. Хотя и прокрадывалась ночью на кладбище за отрубленной головой своего любовника, чтобы потом его в своей юбке прятать, горячо оплакивая. Характер горячий, страстный, темпераментный, неуправляемый. На ровное, долгое, горячее чувство совершенно неспособный! В этом алькове, дорогой читатель, как в детской игре: холодно, жарко, горячо. Все температуры он испытал от зимней стужи до жаркого лета, кроме долгого, ровного, осеннего бабьего лета. Думаем, нет надобности нам перечислять всех многочисленных любовников королевы Марго. Их очень много. Почти все ничтожненькие по духу, но молодые и красивые внешне. Из наиболее значительных был де Моль, из-за которого-то сыр-бор разгорелся во Французском королевстве и началась «охота за ведьмами».
Интеллектуальные любовники не были нужны королеве Марго. Только молодые и красивые. Ей достаточно было своего образования. Матушка постаралась воспитать ее образованной девицей, знакомой и с философией, и с арифметикой. А по латыни читала стихи, как на своем родном языке. Любовники служили не для разговоров на высокие темы, а для удовлетворения чувственности Марго. Де Моль был придворным красивым повесой, хорошо танцевал, имел изящные манеры светского человека и умел любить женщин. Когда-то он в качестве посла ездил к Елизавете I Английской и так очаровал ее, что ее любовник Лейчестер серьезно ревновал его к королеве. У этого повесы была удивительная привычка: после каждого «греха» он, подобно мусульманам, которые после каждого полового сношения омываются водой, шел в церковь и простаивал на коленях. Карл IX смеялся: «кто хочет узнать, сколько раз де Моль проспал с женщиной, пусть подсчитает количество его обедней».
Иногда де Моль простаивал на коленях перед алтарем и три раза в день. Особой трудности влюбить его в себя для Марго не представляло. Голубчик живо оставил мадам де Сов, которая «спала» абсолютно со всеми — и королями и придворными, начиная с Генриха IV и кончая конюшим.
Марго, как всегда у нее бывало, тоже влюбилась в де Моля и совершенно неизвестно, почему это он обратился за помощью к магам, если у него в кабинете нашли куколку восковую с короной на голове и в голубой мантии с проколотым иголкой сердцем. Происхождение этой куколки де Моль объяснял так: я-де хотел получить взаимность в любви королевы Марго и обратился к чернокнижнику. И эта куколка с короной на голове представляла якобы не короля Генриха III, а его сестру. Никто в такую чепуху не поверил, Марго без всяких там куколок никому в любовных ласках не отказывала, а тут отказать такому обольстительному придворному? Словом, следственные органы посчитали, что фигурка изображала короля и расценила это как государственную измену с попыткой лишить французского Генриха III жизни. Де Моля бросили в тюрьму и приговорили к смертной казни через огрубление головы. «Охота на ведьм» — то есть охота на преступников, мастеривших восковые фигурки и прокалывающих их иголкой в области сердца, — началась уже в эпоху Филиппа Красивого. При его сыне, Людовике X, начались массовые казни из-за колдовства, ибо фигуркам действительно приписывали смертоносную мощь. Как они делались? Из воска лепили куколку, похожую на того человека, которого хотели лишить жизни или послать «порчу». Фигурку по всем правилам церковного ритуала крестили и называли именем того человека, которого хотели уничтожить, потом одевали в одежду, похожую на ту, которую данный человек носит, и с колдовскими заклинаниями прокалывали область сердца. Все. Дело сделано. Человека спасти невозможно, на него послана порча. Екатерина Медичи была уверена, что от такой «порчи» умер ее сын Карл IX, если вскрытие показало, что никакой болезни у короля не было, но внутренности были исколоты ранами. Следственная комиссия незадолго до ареста де Моля нашла у одного из придворных восковую фигурку Генриха III, которую прокалывали целых 14 дней. Вспомнили давнюю историю: как епископ Гишар околдовал жену Филиппа Красивого, смастерив восковую фигурку, которую яростно колол даже не иглами, а гвоздями, бедняжка умерла, конечно. Епископа заживо сожгли на костре. Словом, дорогой читатель, довод государственной измены неоспоримый и де Молю грозит не только смертная казнь, но и жесточайшие пытки с целью добиться признания. Ни один человек пыток не выдерживал, вот почему «ведьмы» так легко признавались во всем, в чем бы их ни обвиняли. Напрасно Марго льет перед матерью слезы, умоляя помиловать ее любовника, напрасно младший сын герцог Аласонский на коленях умоляет мать простить его лучшего друга. Ничего не поможет. Участь де Моля решена и, пока его мучают в застенках Тауэра, мы вам, дорогой читатель, расскажем кое-что о пытках. Предупреждаем, эта часть главы не для слабонервных. И те, у кого слабые нервы или сердце, пусть несколько страниц пропустят, дабы не отвечать нам за обвинение пустить «порчу» на ни в чем невиновного читателя! Итак, пытки! И кто вас выдумал? Почему так один человек жестоко поступает по отношению к другому? Почему приговоренного к смерти нельзя просто убить? Почему его надо унижать нечеловеческими муками, при которых смерть представляется наигуманнейшим актом милосердия? Помните рассказ Джека Лондона, когда кровожадное племя мучило белых людей невыносимыми пытками, и один, чтобы избежать этой участи, объявил, что придумал мазь, которая, если ею смазать шею, не поддается никакому мечу, белый человек согласился доказать это на своей шее. И, когда сваренной мазью намазал себе шею, приказал дикарю рубить ее что есть силы, все равно меч от шеи отскочет, ее не нарушив. Дикарь постарался, конечно. И только когда голова белого человека отлетела от туловища, дикари поняли, что их обдурили.
И вот на Гревской площади де Молю отрубили голову, а тело растерзали. Голову надели на кол и поставили на публичное обозрение. Марго ночью крадет эту голову, бальзамирует и положив в оловянный гроб, по-христиански хоронит на кладбище Монмартри. Вместе с де Молем погибли и его товарищи. Во время Французской революции гробы раскопали и монашенки приняли усопшие тела за тела мучеников. Мученики — конечно, но не во имя Христа, а во имя любви.
У Маргариты очень много любовников и отношение к ним в основном сентиментально-романтическое. Почему-то все они скоро погибали. Такой уж роковой женщиной была королева Марго. Сама своих любовников в отличие от шведской Кристины не убивала, ну разве одного-двух да и то на это ее толкали соответствующие обстоятельства. Вот едет Марго со своим любовником-пажем в Булонский лес, вдруг на подножку ее кареты вскакивает прежний любовник и в ревностной горячке закалывает второго любовника кинжалом. Марго не растерялась, подвязку с ноги сорвала и, обращаясь к страже, воскликнула: «Вздерните его». Стража не захотела на дамской подвязке ревнивца вешать, французское королевство — законное государство и закон соблюдает: ревнивца повесили по всем правилам палачных дел мастера. Убитых любовников у Марго было так много, что, по словам одного придворного, написавшего потом интересные воспоминания, она носила на поясе их засушенные сердца. Таллеман де Рео об этом пишет так: «Она (Марго. — Э. В.) носила большие фижмы со множеством карманчиков, в каждом из коих находилась коробочка с сердцем усопшего любовника. Ибо когда кто-то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Фижмы эти она каждый вечер вешала на крюк за спинкой кровати и запирала на замок».
Шутки со своими любовниками, теми, не особенно ею любимыми, она устраивала коварные, на садизм похожие. Один гасконский дворянин Салиньяк в ту пору, когда королева Марго была молода и красива, влюбился в нее безумно, но она не отвечала на его чувства. Доведенный до крайности в своей любви к Марго, он начинает укорять ее в черствости. Тогда Марго спросила его: «А чем бы вы могли доказать вашу любовь?» — «Нет ничего такого, чего бы я не сделал для вашего величества», — отвечает кавалер. «Даже приняли бы яд?» — интересуется Марго. «Да, — лишь бы вы позволили умереть мне у ваших ног». «Я согласна», — воскликнула Марго радостно, ибо любила своих мертвых любовников. Еще одно высушенное сердечко прибавится в ее коллекции у ее пояса. Они назначили день, и Марго дала клятвенное обещание, что в тот момент, когда влюбленный кавалер примет яд, она позволит взять себя физически и смерть его будет «красна», не только у ее ног, но и в ее ложе. И вот эта коварная Марго приказывает в вино кавалеру насыпать большую порцию сильно действующего слабительного. Потом его замыкают в уединенной комнате, с кушеткой, да, но без туалета и Марго готовится придти в его объятья, пока кавалер умирать будет, успев, конечно, перед смертью насладиться неземной любовью с Марго. И его оставляют ровно на двадцать два часа в роскошно обставленном апартаменте, но даже без намека на присутствие в ней ночного горшка. Хроникер комментирует лаконично: «Когда открыли дверь, вонь была невыносимая». Надо же, какую дикую прозу жизни Марго в романтическую любовь кавалера внесла!
Да, экзальтированная особа! И пример такой экзальтации, наверное, от матушки переняла. Екатерина Медичи носила на шее засохшую кожу младенца, охраняющую ее якобы от «порчи». Мы вот заметили, дорогой читатель, что каждый экзальтированный монарх что-то такое имел от порчи. Какие-то странные амулеты. Так, Нерон носил всегда с собой платок, сшитый из кожи саламандры, Наполеон Бонапарт какой-то рубиновый перстень, выгнутый из ока египетского божка. Перстень приносил императору удачу и берег от сглаза. И, когда он подарил перстень одной австрийской даме, удача моментально «ушла» от Наполеона и он начал терпеть одно поражение за другим. Матери дикарских племен вешают на шею ребенка искусственные фаллосы, сделанные в зависимости от материального положения родителей из самого разного материала: от слоновой кости до глины. Римский папа Александр VI носил на шее ладанку, подаренную ему одной цыганкой, которая сказала ему, что, пока он ее носит на шее, убийство ему не грозит. Раз римский папа забыл надеть ладанку и принялся травить кардиналов без своего спасительного антидотум, но и по ошибке выпил «свою» отраву, предназначенную для других. Уже отравленный, он закричал: «Ладанку, скорее ладанку», — но было поздно. Ладанка, расставшись с шеей папы, уже мощи не имела. Римскому папе пришлось умереть отравленному. Иван Грозный за «ладанку» имел посох единорога, спасавшего его от болезни. Но злодеяния русского царя были так велики, что посох утратил свою мощь и Иван Грозный заживо гнил. Луи Орлеанский, брат французского сумасшедшего короля Карла VI, носил на пальце кольцо, побывавшее во рту у повешенного. Но талисман его от насильственной смерти не спас, потому что заколдован был на успех у женщин, а не на охрану от смерти.
Многие короли носили на груди магический индийский камень безуй, обладающий способностью охранять от «порчи».
Кроме того, что королева Марго была экзальтированной особой, она была еще и авантюрной особой. Нам нет тут резона исписывать страницы всех ее интриг и по отношению к своей матери, которая даже одно время пыталась физически ее уничтожить, и по отношению к брату Генриху III, и к мужу Генриху IV. За нанесенную ей обиду Марго отвечала злом. Она была очень мстительной и нанесенных оскорблений не прощала. Не всегда ей удавалось отомстить и она сама несла кару: просидела в своем замке целых восемнадцать лет после развода с Генрихом IV. Но потом решила наверстать опущенное, приехала в Париж и принялась писать воспоминания.
Марго к пятидесяти годам очень постарела и потолстела. Ее внешний вид ей самой внушает такое отвращение, что она перестала смотреть в зеркало. А когда однажды увидела в нем себя, то спросила: «Кто эта женщина?». До самой старости, то есть до шестидесятидвухлетенего возраста (в таком-то возрасте она умрет), Марго будет иметь маленьких мальчиков любовниками.
Ее сладострастие не угасает с возрастом. В довольно хороших отношениях она будет со второй женой Генриха IV Марией Медичи. И толстой лысой старухой, с огромным париком на голове, сделанным из белокурых волос ее любовников (только таких и держала), ковыляет Марго во дворец Марии Медичи, чтобы немного понянчиться с ее детьми. Ибо несмотря на некоторые сенсационные сообщения некоторых историков, утверждающих, что у Марго было двое внебрачных детей, по нашему мнению, она бесплодна и никогда детей не рожала. «Бодливой корове бог рогов не дает». Наградив королеву Марго необыкновенной чувственностью, у нее навсегда была отнята радость материнства. Генриха IV она пережила на пять лет.
Не испытав никакой радости супружества с женой королевой Марго, Генрих ищет такую «радость» на стороне.
«Генрих IV, будучи весьма склонен к любовным забавам, соблюдал неизменную почтительность к милым созданиям, умел хранить тайну, а потому всегда был радушно принимаем и взлелеян, хотя, я знаю, часто менял свои привязанности, благо всегда находился другой альков, где его уже ожидали. А являлся он всегда без охраны — даже когда приходилось отправляться в самые гнилые, гиблые и опасные места Сен Жерменского поместья, блуждая там по темным проулкам и лестницам. Его сопровождал только доверенный лакей Гриффон, шедший впереди со своим небольшим охотничьем копьецом и факелом. За ним шагал сам повелитель, укрывшись плащом по самые глаза, или прямо в ночном халате со шпагой подмышкой. А возлегши с дамой, клал копье и шпагу у изголовья, меж тем как верный Гриффон у крепко запертой двери сторожил и чуть подремывал». Гриффону очень часто приходилось «подремывать» у разных дверей, ибо Генрих IV, как хорошая гончая, что-то искал и нечто большее в своих эскападах, чем насыщение тела. Для души оставалось слишком мало, а вернее ничего, а королю непременно надо было испытать большое и лучше всего взаимное чувство, какое он нашел в «Прекрасной Коризанде», вдове графа Граммоиа. Ей двадцать четыре года и она белокура, словно мадонна Рафаэля. Но отнюдь не прекрасна, а даже некрасива, и эпитетом «Прекрасная» наделил ее Генрих исключительно из великодушия. Знакомство с Коризандой началось с того, что Наваррского короля ошеломил ее выезд. Представьте себе, дорогой читатель, роскошный кортеж из нескольких карет, в которых расселось самое экзотическое общество: и громадина мавр, и маленький карлик, и обезьянки в ливреях, львы и тигры под присмотром индусов в чалмах и полуголых арабов. Потом Генриху IV понравилось ее романтическое имя — Коризанда. Потом ее бескорыстие. Это была единственная любовница Генриха IV, которая не только не требовала от него денег, но на свои средства экипировала его войска. «Офицеры доложили, что ее полк прибыл. Король поцеловал руку графини Граммон. Он приказал знаменосцу выйти вперед, а к ней обратился с просьбой освятить знамя. Она сделала это и прижала тяжелый затканный шелк к своему лицу».
С таким же почтением Генрих IV будет привозить ей знамена неприятелей, чтобы кощунственно прикрывать ими их любовное ложе: «Они барахтались на простынях, сделанных из знамен неприятеля».
Коризанда умело подогревала страсть Генриха IV обыкновенной лестью. Какие прекрасные письма, полные восторга его полководческим способностям, его таланту и восхищения им как любовником, пишет ему Коризанда. Уже издание самой этой переписки в течение очень долгого промежутка времени могло бы составить интересную литературу. Генрих отвечает ей весьма пылко. Любовь, подогреваемая лестью и денежными средствами со стороны Коризанды, продолжается. Генрих готов даже жениться на ней и спрашивает совета у своего друга — министра де Сюлли. Он советует подождать ему два года. Через два года соломенный огонь Генриха IV погас, и он уже все реже и реже посылает письма своей любовнице и гораздо реже приезжает сам в ее поместье. Коризанда, любовь и тщеславие которой перемешались в одно неистребимое желание стать королевой, мучится, не спит по ночам и наконец посылает своего кузена узнать в чем дело. С обезоруживающей прямотой Генрих заявляет, что дело в том, что он… влюблен. В другую, конечно. Пришлось Коризанде проглотить этот комок, спрятать подальше документ, обещающей на ней жениться через два года, и по примеру мудрой маркизы Помпадур довольствоваться ролью приятельницы, в письмах к которой можно говорить обо всем: от домашних неурядиц с женой до чувств к новым любовницам. Сейчас этой новой любовницей стала Шарлотта Дезэссар. От нее у Генриха родилось две девочки. Связь быстро надоела Генриху и он выдает мать своих двух детей замуж за некоего графа Романтена. Графиня Романтен на всю жизнь сохранила приятные воспоминания о короле. Потеряв от Генриха рожденного в 1592 году ребенка — сына — графиня Грамон заболевает нервной болезнью и на этой почве, как часто бывает, сильно растолстела. Ничего уже нет от прежней прекрасной Коризанды. Остались, как говорится, «рожки да ножки», в голубых поблеклых глазах этой толстой, краснорожей (пардон за грубое слово, не мы его придумали) матроны навсегда застыла печаль.
Примерно в это же время у Генриха IV появляется новая любовница Эстер Имбер. Она оказалась нудной и король быстро ее оставил, не удосужившись не только обеспечить ей будущее, но даже принять ее в своем дворце, когда она приходила к королю просить помощь. И она умерла в огромной нищете, проклиная и Генриха IV и рожденного от него ребенка.
Потом будут еще любовницы — «мелкие рыбешки», озлобляя сердце короля, пока он не влюбится горячо, серьезно и со всем пылом своей необузданной натуры. Предметом его необыкновенной любви будет Габриэль д’Эстре, женщина, сумевшая напялить на Генриха IV «рога» и звание вечного «рогоносца».
Брантом о многочисленных связях женщин сказал так: «Доброму судну надобен не один, а несколько, два либо три якоря, чтобы прочно удержаться на месте». Отобрать любовника у этой женщины, самому безумно в нее влюбиться, чтобы потом все время мучиться муками ревности и своего бессилия, — таковы в нескольких словах отношения Генриха IV и Габриэль.
Загадочна личность человека и разгрызть ее под стать только, наверное, богу иди дьяволу. Тут, кажется, в этом в чувстве короля одно с другим смешалось: то как сам Господь Бог любит, то как сам дьявол ревнует. У господина жениха Бельгарда все по принципу: «Язык мой — враг мой». Ну зачем ему надо было хвастаться, что его невеста самая красивая девушка во всей Франции? Похвастался наш Меншиков своей наложницей — прачкой Мартой Скавронской и как это плачевно для русской истории вышло?
Царь Петр I ее русской царицей Екатериной I сделал. А сидел бы Меншиков тихо, не была бы в России такая легкомысленная, вечно пьяная русская царица. Так что если хотите, господа любовники, только в свое личное пользование любовницу иметь, попридержите свои язычки.
В это время у короля Генриха IV на альковном поле довольно пусто было. — Его жена, королева Марго, с которой он и в лучшие времена не часто ложе делил, где-то там в провинции обитает, своих фрейлин, с которыми у короля любовные связи были, из двора не отпускает, король по походам мается, походные проститутки его венерическими болезнями одаривают и даже скромная монашенка Вердун туда же со своим сифилисом лезет. Словом, король страдает без ласки женщины и маркотный ходит. И вспомнил король, как Бельгард нахваливал свою невесту и решает от нечего делать съездить к ней в поместье и самолично ее красоту оценить. Но реальность превзошла самые смелые ожидания короля. Он как увидел эту бледнолицую красавицу — блондинку с личиком падшего ангела, моментально не только ей прозвище дал «прекрасный ангел», но и вскипел к ней неземной любовью. Так мгновенно, с первого взгляда влюбился и, оказывается, прочно. Историки и хроникеры потом удивляться начнут и свое недоумение в эпистолах выражать: как мог такой ветреный, такой непостоянный в любви король вдруг загореться таким глубоким чувством? И на целых восемь лет, до самой смерти Габриэль!
Гастон Орлеанский, брат Людовика XIII, дает такой вот портрет Габриэль:
«Она обладала одной из самых восхитительных головок в мире, с золотыми густыми волосами, голубыми глазами, ослепительно сверкающими, и лицом цвета лилий и роз».
С места в карьер король решает переговорить с родителями Габриэль по поводу своего окончательного решения сделать ее своей постоянной метрессой. Во-первых, конечно, долой господина жениха. Ну это просто! Раз дунуть и любовь Бельгарда в прах рассыпалась. Он свое жениховство под мышку и давай других дам обхаживать! Вот еще — с королем связываться! Труднее было родителей удобрить. Матери вообще след простыл. Она, нарожав что-то около дюжины детей, вдруг загорелась страстью к одному маркизу и убежала, как подросток, а не как многодетная мать, со своим любовником и теперь где-то по Европе таскается. Но недолго таскалась. Однажды народ, узнав кто такой в их корчме обитает, какая великая прелюбодейка, вскочил в комнату и прирезал влюбленную многодетную парочку. Габриэль осталась на воспитании отца и тетушки. Отец Габриэль свои железные или там позолоченные очки напялил, в бумагу углубился, расчеты производя, какие такие особые корысти будет иметь его дочь от любовной связи с королем. Ибо так, на первый взгляд, таких корыстей раз два и обчелся. Король на девять лет старше жениха дочери, на внешний вид уродлив: длинный и с длинным носом, одевается, хуже некуда, потом от него вечно воняет, ему видите ли свой «дух» дороже — духами опрыскиваться не желает. Дочь нос от него воротит и прямо в лицо королю говорит: «О боже, ну какой же вы уродливый!» А жених? Жених был самим экс-любовником Генриха III и имеет большие богатства. И быть женой графа Бельгарда гораздо престижнее, чем любовницей короля «без кола и двора», то есть — «король без короны и муж без жены».
Перспективы слабые. Габриэль от короля нос воротит, король все больше и больше влюбляется и свои «корысти» отцу Габриэль под пенсне подсовывает: а поместья, а должности, а бриллианты, а иные драгоценности, которые влюбленный король готов сыпнуть щедрой ручкой, хотя, как все гасконцы, немного скуповатым был. «Для Габриэль — ничего не пожалею», — воскликнул король и этим сломил все сопротивления дочери и отца. И вот она уже баронесса, а потом и маркизой станет, и вот уже для нее замок куплен, вот уже походная карета с удобным ложем на пикники ее с королем возит. А народ-то, народ, как глянет на эту карету, злость его пробирает — ишь, барыней разлеглась — вся в шелках да бриллиантах, и даже в лошадиные гривы какие-то драгоценные камни вплетены. Это при том всем, что у народа не только курицы к воскресному обеду нет, но даже хлеба с луком на каждый день не хватает. Народ рассержен. Народ во все времена и народы не любил куртизанок королей. Одну только Нель Гвин любил народ, мы вам об этом рассказывали, дорогой читатель. И народу казалось, что все их беды — вина куртизанок. Ни одна королевская шлюха, пока царствовала, не принесла народу в подарок свое богатство. Вот когда король ее выгонял из дворца, тогда другое дело. Тогда они, эти королевские шлюхи, монашенками становились и все несли народу. Знаете, по принципу: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». И очень ценил народ французского короля Людовика XI, который на любовниц не больно-то раскошеливался и даже задрипанным перстеньком с нечистой воды алмазом не всегда их одаривал. Народ это ценил. И когда учил своих попугаев нецензурными словами фавориток королей награждать, по отношению к Людовику XI великую уступку делал. Попугаи народа Людовика XI не выкрикивали там, «ах ты мать…», а невинное: «Ах Пептита, ах Пептита» (имя королевской любовницы), сквернословием ее не унижая.
А тут все для Габриэль? А еще некоторые историки считают, что это и впрямь — не женщина — ангел? И добра, и умна, и на короля хорошо влияет: он от нее по девкам перестал бегать и больше начал о государстве печься, чем о любовных интрижках!
Мы лично в эту добродетель Габриэль не очень верим: уж слишком она исподтишка, но стремительно, как Ментенон в эпоху Людовика XIV, к трону пробиралась и про свои любовные утехи с другим не забывала.
Бельгард, светский повеса, бывший ранее любовником Генриха III, чья блестящая карьера при этом короле росла со скоростью минутной стрелки и над которым придворные смеялись: «Ему о продвижении и думать не надо, его достаточно подталкивают сзади», снова «перекинулся» на Габриэль. Кокетка могла, конечно, ему отказать в любовных того порывах, но Габриэль льстило внимание столь изящного кавалера. Она продолжает оставаться его любовницей. Генрих IV мог сотни раз избавиться навсегда от Бельгарда, как это обычно делали короли — заточив в тюрьму и убив его там. Но королю претила такая месть. Кроме того, он не забывал, что сам отбил Габриэль у него. И король мучится неземными муками ревности и старается застать Габриэль на месте преступления. Переодевается крестьянином и сторожит свою любовницу в кустах у ее дворца. Однажды королю прямо сказали, что в маленьком кабинете Габриэль принимает Бельгарда и достаточно толкануть дверь… Король, возвратясь со свидания с Габриэль, тут же, в тот момент когда она меньше всего его ожидала, начал ломиться в дверь, за которой находился Бельгард.
Испуганная Габриэль что-то лепечет за закрытой дверью о своей мигрени и чтобы король оставил ее в покое.
Он ее в покое не оставляет и взбешенный, ломает дверь и врывается внутрь. Но глазам его предстала только заплаканная Габриэль, любовник успел выскочить через окно второго этажа, даже специально не ушибившись. Габриэль, плача, с огромными претензиями к королю: как, ей не верить? Он, наверное, хочет, чтобы их связь кончилась, и если это так, то она готова, ибо не потерпит, чтобы ее унижали подозрениями. Обескураженный король провинившимся школьником на коленях перед Габриэль стоит и в тысячный раз просит прощения. Ну, его простили. И в следующий раз, когда один из придворных пришел к Генриху и сообщил, что в данную минуту у Габриэль находится ее любовник и король может сам убедиться в этом, Генрих не пошел: «А то она еще обидится».
Даже кратковременная разлука с Габриэль — мука для Генриха IV. Тогда он садится писать ей письма:
«23-8-1597 г. Мое очарование! Через два часа после этого гонца вы увидите кавалера, который любит вас страстно, которого называют королем Франции и Наварры. Титул, безусловно, достойный, но утомительный. Звание вашего смиренного подданного мне гораздо более соблазнительно. Мне очень приятно, что вам полюбилась моя сестра (Катерина. — Э. В.). Это одно из самых верных свидетельств вашего доброго ко мне отношения, которое я ценю больше моей жизни, хотя и очень люблю ее. Приветствую тебя, моя вселённая! Целую ваши глаза миллион раз».
«Этим вечером я вернулся рано. Надежда видеть вас завтра удерживает мою руку от более длинных фраз. До свидания, сердце мое. Приезжайте завтра пораньше. Мне кажется, что я уже год не видел вас. Миллион раз целую ваши милые руки, мой ангел, и ваши губы, моя любовь».
С Бельгардом связь у Габриэль длилась долго, до рождения ею сына Цезаря. Король безумно рад, а министр де Сюлли шепчет ему на ушко, что ребенок может быть и не его, а Бельгарда: «Цезарь рожден Габриэль во время ее связи с Бельгардом, это не подлежит сомнению. Дитя, которое вы теперь ожидаете, будет во всяком случае рождено вне брака. Подумайте, в какие отношения к этим детям будут поставлены те, которые будут у вас после законного брака?» Генрих IV ничего слышать не желает и осыпает и роженицу и ее сына своими милостями. Сыну устроили такие богатые крестины, что крестьяне подумали — не законный ли дофин у короля родился? Своей любовнице тут же дает звание маркизы де Монсо. Однако связь Габриэли с Бельгардом все еще продолжается. Король играет во всем этом жалкую роль «рогоносца». Стоит за портьерой и злыми глазами наблюдает, как Габриэль танцует с Бельгардом, чтобы потом сквозь зубы выцедить: «А все-таки они любовники». Но страсть короля от этого не только не уменьшается, но даже увеличивается. Только теперь он решает несколько оградить себя от «надоедливых рогов», выдав Габриэль замуж. Она выходит замуж за некоего господина Лианкуре, который не совсем ясно понял свою роль «покорного рогоносца». Он, как каждый муж, привез свою молодую жену в замок Шоли, чтобы насладиться брачной ночью, как вдруг карета короля остановила их, король схватил Габриэль в объятья и унес в свою карету, которая тут же умчалась в неизвестном направлении, оставив мужа с разинутым от удивления ртом. Потом, конечно, ему его роль разъяснили, он получил довольно хорошую компенсацию и сенсаций из своего «рогачества» не делал. Очень скоро, когда к Габриэль после рождения ею второго сына Александра пришла в голову мысль стать французской королевой, она отделяется от мужа, получает сепарацию и старается взять с ним развод.
И вот у Габриэль с королем уже трое детей — два сына и дочь. От родов и кормления детей, а также от чрезмерного аппетита, Габриэль растолстела и в свои двадцать шесть лет превратилась в толстую матрону. Бич всех куртизанок — полнота после рождения детей! Генрих ни в чем не мог отказать своему «прекрасному ангелу» и самолично привозил ей жирных беарнских гусей. Упитанных детишек очень любил и называл: «мои жирненькие поросятки».
Теперь Габриэль потребовала от короля твердо: хоть одного ребенка признать своим. И король признает старшего Цезаря, имея такое громкое имя, он, конечно, Юлием Цезарем не станет, но как граф Вандомский вполне при другом монархе отличится. А Габриэль дальше свои тщеславные планы в жизнь воплощает. Король должен получить с королевой Марго развод. А римский папа все оттягивает. Он, видите ли, причину развода не может найти. Может, объявить их брак «не испробованным»? Нимфоманка Марго и эротоман Генрих IV ни разу не проспались друг с другом? Смешно. И никто, конечно, в эту ересь не поверит. Может, они в близком родстве друг с другом состоят? Да вроде нет. И вспомнил наконец римский папа с румянцем стыда от такого «бледного довода, что отец королевы Марго был крестным отцом Генриха IV. Стало быть, можно брак объявить недействительным, поскольку некоторое родство тут наблюдалось. И вот в 1595 году папа дает наконец Генриху долгожданный с королевой Марго развод. Габриэль свои плечи распрямила и уже точно собирается стать французской королевой. Но нельзя в таком важном плане лишаться доверия министров короля. А Габриэль имела неосторожность из самого могущественного из них де Сюлли сделать своего врага. Просчиталась в своих силах. Генрих как ни любил Габриэль, лишаться своего друга — министра не собирается и однажды после ее особенно бурной сцены с де Сюлли, король принял сторону министра и сказал Габриэль: клянусь богом, если вы будете продолжать таким образом, так очень и очень отдалитесь от исполнения ваших желаний, потому что я не намерен из-за глупых фантазий терять лучшего и честнейшего из моих слуг. Я любил вас за кротость и любезность, а не за упрямство и сварливость». И король хотел удалиться, Габриэль поняла, что проиграла или переиграла. Бросилась перед королем на колени и просила простить ее. С этого момента король окончательно решил взять себе в жены какую-нибудь принцессу. В кармане держал документ, полученный от римского папы Климента VIII, дающей ему развод с Марго.
Габриэль меняет свою политику. Убедившись, как падок король на вид покорной овцы или падшего ангела — становится ими. Она уже сама кротость и покорность, на короля поднимает свои голубые лучистые глаза, полные обожания, золотые волосы по плечам рассыплет и подобно Барбаре Пальмер кающейся мадонной с детьми на руках короля принимает. Обожание своей Габриэли разгорается у Генриха с прежней силой. Их ночи становятся бурными, и вот уже у Габриэль четвертый ребенок намечается. Уверенная в своих силах, она шьет себе широкое, скрывающее беременность платье французской королевы. Король Генрих IV четвертому будущему ребенку радуется, перспективе же наложения французской короны на лобик своего «прекрасного ангела» не очень. В Европе подоспели хорошие, богатые и знатные невесты, которые могли бы значительно пополнить королевскую казну и парочку провинций к ее территории добавить. Ну, например, полусирота (без матери), зато с пребогатым отцом, Мария Медичи Тосканская. Чем не невеста! А те сколько-то там тысяч ливров (много!) ее приданого здорово бюджет страны бы подправили. И Генрих не то, чтобы ретировался, но не очень охотно выслушивает от своей возлюбленной Габриэли какой это рай у них на земле будет, когда он король, она — королева, а сын Цезарь законный наследник.
И вдруг король в своем замке Фонтенбло отсылает Габриэль в Париж, якобы для того, чтобы во время христианского поста накануне рождества Христова не смущать его мужского естества. Наша Екатерина Великая, очень на любовные утехи падкая, всегда уходила от своих фаворитов во время этого поста в другой дворец. Это большой грех, дорогой читатель, с мужиком или с женщиной проспаться, когда по закону божьему надо тело и дух голодом морить. Елизавета Петровна, которая без любовных утех и дня, кажется, прожить не могла, и наверное и в посты не могла удержаться, потом на долгие богомолья ходила пешком, грех свой замаливать.
Словом, причина вполне уважительная, почему Генрих выслал свою любовницу в Париж. Она там в саду своей тетушки съела апельсинчик и вдруг у нее началась рвота и преждевременные роды. Она быстро нарочного к Генриху шлет, приказывает министра и писца прислать и печать королевскую приготовить, сейчас ведь начнется предсмертное ее коронование на французскую королеву и тогда ее дети станут законными наследниками. Вот только любимый Генрих успел бы приехать.
А он почему-то не спешит к умирающей возлюбленной. Он почему-то оттягивает свой визит. Конечно, он плачет, он скорбит, но вот сесть на коня и примчаться быстро к Габриэль не может. Всем ясно, что Габриэль отравлена. Всем ясно почему. Парламент не хотел огромной компрометации Франции, чтобы королевой стала королевская шлюха. Габриэль умерла, когда король был только на полпути от Фонтенбло к Парижу. Узнав от курьера печальное известие о смерти Габриэль, король не пожелал ехать дальше — не воскреснет ведь! И правильно сделал, ибо от его «прекрасного ангела» мало чего хорошего осталось. Она так подурнела (яд какой-то злостный был) и искривилась, что народ явно тут «руку дьявола» увидел. И было Габриэль во время ее смерти всего двадцать шесть лет. И знал бы этот «прекрасный ангел», как любовь короля воздушным шариком лопнула, когда корона в нее вмешалась, сидела бы тихо в своем гнездышке, детей бы воспитывала, мужа, «покорного рогоносца» бы почитала. Никогда ни одного разу он ей в любовных утехах не помешал.
Сестра Габриэль, которая на короткое время стала любовницей Генриха, искренне возмущалась, как быстро король забыл своего «прекрасного ангела». Всего только три месяца носил по ней траур. Потом сделал два решительных шага — женился и любовницу себе взял. Исключительную. Генриетта де Антраг ее имя. Любовницу даже раньше жены. Король разглядывается еще за невестами и на вопрос де Сюлли, какая супруга ему надобна, так отвечал: «В жене мне нужно найти красоту тела, целомудренность в жизни, услужливость в характере, проворство ума, плодовитость в браке, высокость в происхождении и большие площади в имении. Но думаю, что такая женщина еще не родилась. Сюлли ответил: „Что же, поищем более реальное“».
Реальность оказалась далеко не романтической: крупная, дебелая тридцатилетняя флорентийка со сворой в семь тысяч итальянцев прибыла в качестве жены в Парижский двор. Ее внешний вид отталкивающий, и историки не поскупились на очень нелестные отзывы о ее внешнем виде. Внутренний мир — не лучше. Воспитываясь на флорентийском дворе при боку старушек — сплетниц-тетушек — и полном безразличии отца, всецело занятого своей второй женой, Мария Медичи усвоила этот мещанский мир — духовной нищеты и ничтожных желаний. Карты, сплетни, сплетни, карты и какое-то там мало-мальское воспитание. «У нее вкус к интригам. Жирная, здоровая баба, дебелая и с красивыми руками и роскошной грудью. Вульгарна».
«На нас смотрит белотелая, почти тучная женщина с круглыми невыразительными глазами, в которых легко читалась сварливость, леность мысли, взбалмошность, надменное упрямство. Придворных коробили ее грубые жесты, вульгарность».
«С юных лет Мария Медичи полюбила собеседниц — болтушек, наушниц, охотниц подсматривать и подслушивать. Это низкий мир сводниц и сплетниц».
«Как мало они были похожи. Стремительный беарнец и ленивая флорентийка. Он — весь исполненный остроумия, живости, она — холодного высокомерия, упрямая с тяжеловесным телом и духом.
Да, не очень подходящую для себя партию выбрал Генрих IV. И единственно, за что история может благодарить Марию Медичи, так это за то, что рожала она будущих королев и королей. Сын — Людовик XIII, одна дочь Генриэтта — королева английская, жена Карла I, вторая Елизавета, королева испанская — жена Фердинанда IV. К своим детям любви не чувствует, они отвечают ей тем же. И, когда на старость лет сын Людовик XIII выгнал ее с французского двора, ни один из детей не посмел и не захотел взять мать к себе. Она гуляла, гуляла по иностранным дворам и умерла в полной нищете и одиночестве где-то на квартире Рубенса, которому в свое время заказывала расписать себя на стенах дворца двадцатью девятью фресками.
Романисты и хроникеры, исторические писатели с большей или меньшей дозой таланта пытаются изобразить брачную ночь Генриха IV и Марии Медичи. И в этом фарсе, в этих саркастических описаниях таится не юмор — угроза. Вот у Генриха Манна в юбках Марии Медичи прячется зловещая карлица, ее молочная сестра, реально существовавшая, только с той разницей, что карлицей не была, по юбкам не пряталась, а взяла неограниченную власть умной женщины над глупой Марией Медичи.
„Ему (Генриху IV. — Э. В.) предстоит иметь дело с весьма объемными формами. В те времена, когда он был жаден до всякой новизны, такое изобилие плоти не отвратило бы его. (Ему 46 лет. — Э. В.) Теперь в нем этой жадности нет. Перед ним, между темными занавесями в постели лежала женщина, в опытности которой сомнений быть не могло, левая рука ее обхватила одну из увесистых грудей, мощная волна плоти перекатывалась через руку. Другая, раскрытая, свисала с крайне широкой и необычайно плоской ляжки: новизна для наблюдателя. Ни единой линии тела без складок и отеков. Раскрытая рука выражает вожделение, неуклюжее голое вожделение, живот содрогается, вся его громада отклонена в бок. Голова закинута назад, что прежде всего изображает жертвенную покорность. Вся громада ее тела обрушилась на Генриха, ничем не обделив его“.
Нет, это не Рио де Жанейро, пардон, не Даная нагая, хотя, по нашему дилетантскому мнению, Даная со своим огромным животом, коротенькими ножками и крючковатым носом больше на беременную купчиху похожа, чем на символ сексопиля.
Но мы свое частное мнение оставляем и обратимся к другим историческим источникам, более симпатично к Марии Медичи относящимся. Но и они не могут не подчеркнуть полное несоответствие этой пары: рубашечность и грубость Генриха IV и сексуальную опытность Марии Медичи. Один только Александр Дюма несколько более снисходителен к этой паре. У него Генрих IV — само воплощение галантности, а Мария Медичи покорности. Не будем винить в этой позитивной гиперболизации великого французского романиста, хотя исторические документы, увековеченные в дневниках придворных, распространяются о двухдневном безутешном плаче Марии Медичи по поводу своей брачной ночи, которую восприняла как жестокое надругательство над своим телом.
Король воскликнул:;„Вот и я мадам! Я явился верхом и не захватил постели, а потому, учитывая жуткий холод, умоляю уделить мне половину вашей“. Мария присела в глубоком поклоне, хотела встать на колени, чтобы поцеловать руку короля, но Генрих этого не снес: поднял ее и поцеловал ее в лицо с той очаровательной воспитанностью, которой умел так хорошо сопровождать свои комплименты».
Впрочем не важно, был ли галантен Генрих IV с Марией Медичи в первую брачную ночь. Скоро у них начнутся дикие скандалы, с воплями, слезами, рукоприкладством, мало чем отличающиеся от скандалов в несчастливых мещанских семьях. Две вещи выводили Марию Медичи из себя: внебрачные дети мужа и его многочисленные любовницы. А он еще удобства ради помещал их в том же дворце, в котором жила его жена.
Его сын Людовик XIII в детстве и юности проявлял признаки садизма. Он любил мучить животных. И когда Генрих IV однажды увидел, как его сын разбивает о каменные стены головы воробушкам, он самолично жестоко его выпорол. Мария Медичи возмутилась: «С вашими ублюдками вы бы так не поступили». «Что до моих ублюдков, — ответил Генрих IV, — мой сын всегда сможет их высечь, ежели они станут валять дурака, а вот его-то уж никто не выпорет».
Семья Генриха IV. «Ах, злая жена есть опасный зверь», писал Генрих IV о своей супруге Марии Медичи.
Ссоры между Генрихом и его женой Марией Медичи приобрели такие формы, что он начинает ненавидеть свою супругу и в письме Коризанде так ее характеризует: «Ах, злая жена — есть опасный зверь». «Опасный зверь», не вынеся новых и значительных любовниц мужа и боясь за свою корону, сейчас же после коронации строит планы об убийстве короля. И до сих пор история ее не очистила от этих обвинений. Все многочисленные внебрачные дети и свои законные воспитывались и росли в одном дворце — вместе. Те же самые учителя, ходившие по саду с розгами в руках и бившие детей по малейшему поводу, даже за плохо выученный стишок по латыни. Таков был приказ короля. Воспитывать детей сурово. Сам он всех их очень любил и нередко, оставив все дела, играл с ними в детские игры, и даже возил на своей спине, встав на четвереньки и изображая лошадь. Когда его в таком несолидном виде застал один из иностранных послов, Генрих IV поднял на него глаза и поинтересовался: «Господин посол, у вас есть дети?» Получив утвердительный ответ, комментировал: «О, тогда вы поймете меня».
Ранние склонности Людовика XIII к лицам своего пола некоторые объясняют «плохим» воспитанием короля своего сына. Он, дескать, клал его к себе в постель, трогал его орган и долго разглагольствовал с сыном на сексуальные темы. Не знаем, мы так далеко в альковы королей не заглядываем, знаем только, что Людовик безумно любил отца, в отличие от матери, что конечно не мешало ему говорить своим сводным братьям и сестрам: «А вы не настоящие. Вы не из животика моей мамочки». Мамочка будет еще долго бить по щекам уже женатого (на Анне Австрийский) короля, навсегда уничтожив у него любовь к матери, разрешит ему наслаждаться любовными утехами со слугой-итальянцем и будет долго стараться удержать регентство в своих руках и в руках своего любовника Кончини и молочной сестры Галигаи. Но Людовик XIII подрастет, возьмет себе в правители могущественного кардинала Ришелье, который сметет Марию Медичи, уж если не с лица земли, то из французского королевства. «На вязанку хвороста у нее даже денег не было», — так жалостливо комментирует один из историков плачевное положение Марии Медичи, вынужденной на старости лет вернуться в свою Италию и умереть в нищете. Ну что же, эту грязноватую ограниченную флорентийку, вечно лежащую от жары в грязноватом неглиже на пуховой перине и каменном полу своей опочивальни и имеющей любовника — мужа своей закадычной подруги, мы особенно жалеть не будем. Не заслужила.
У Генриха новая, самая значительная, самая умная, самая красивая, самая хитрая из всех его любовниц — новая ЛЮБОВНИЦА! Любовница с большой буквы, по таланту обольщения и коварства!
Если бы нам было позволительно ругаться на страницах книги, мы бы выразились так: «Язва — не женщина»! Вот так нам хочется сказать об этой хитрой, лживой, тщеславной, корыстной, истеричной, подлой интриганке, согнувшей в бараний рог великого короля, загнавшей его в угол жизненного тупика, беспардонно спекулируя на его страсти. Это не леди Макбет. Специально она никого не убивала. Это нечто похуже. Это ангельское личико, эти элегантные манеры, эта образованность впихнуты в душу холодного дьявола, расчетливого, хитрого и безжалостного! Сколько бессонных ночей Генрих промучился, сколько невидимых миру слез он вылил из-за этой… «Да, красивая стерва, но шлюха», — сказала о ней одна придворная дама.
Что за нелепая привычка была у Генриха давать своим любовницам обещание жениться на них. Обещание заведомо нереальное, ибо ни один министр, ни один парламент мира не позволит королю жениться не на принцессе. А вот Генрих давал своим любовницам такое обещание всеместно. Будто он не король, будто он первый парень на деревне, что шепчет девке на ушко слова любви, поспешно ей корсет расстегивая. Скольким только своим любовницам не наобещал Генрих IV жениться на них, сделать французскими королевами; ну и у кумушек ушки на макушке, глазки разгорались и они то и дело торопили короля с решением этого вопроса, но ни Коризанде, ни Габриэли это не удалось осуществить, что почти удалось осуществить только одной женщине — Генриэтте д'Антраг. И откуда она взялась, эта архиавантюрная особа, из каких глубин истории выползла.
Конечно же, из лона своей законной матери Марии Туше, тоже законной метрессы французского короля Карла IX, которому родила сына, а потом, когда король умер, благополучно вышла замуж за некоего господина д’Антраг и родила ему двоих дочерей. И вот одной из них и была наша Генриэтта. Король дал ей слово, что женится на ней. Да не просто дал, он и документик по всей форме оформил, заведомо зная, что этому не бывать, вроде королевское слово должно быть законным, а тут получается, что королевское слово — пустое место. «Нехорошо, король», — так стыдит короля взыскательный историк К. Биркин и мы с ним полностью согласны.
Да, Великому по меньшей мере это странно, а также странно жульничать в карточной игре, заменяя пистоны на полупистоны, передергивать, прятать карты в рукав, серьезные вещи обращать в шутку, паясничать, напяливать крестьянскую одежду, взваливая на плечи мешки, покрывать вражескими знаменами любовное ложе и корчить из себя, будучи умным, дурачка-простачка. Но такова уж натура Генриха, сотканная из противоречий, безумств и трезвостей, бесшабашности и сосредоточенности, паясничанья и глубокомыслия, ребячества, — аналитика с философской хваткой. Без этого всего, без этих несовместимых в одном человеке черт не было бы Генриха IV. Но со всеми своими гениальными качествами Генриху не побороть ни лицемерия, ни фальши, ни подлости мисс Антраг, или мисс Бальзак — все равно. Она намного хитрее, злее и предприимчивее умершей Габриэли. И по коварству, беспощадности и корыстолюбию давно превзошла плеяду шекспировских злодеек.
Просто о Генриэтте д’Антраг мало кто знает, она для историков специального интереса не представляла. Некогда было историкам углубляться в ее психологические глубины, если специально она людей не травила и жизней не лишала. Студиум подлости и коварства без кровопролития как-то не укладывается у историков в достойный объект изучения. Мы решили осветить вам, дорогой читатель, немного эту неординарною личность. Но начнем по порядку. Вот, значит, Габриэль умерла и на какое-то короткое время в спальне короля ее заменяют второстепенные любовницы.
Но их связь с королем непродолжительна, несерьезна и особых струн души и сердца короля они не за девали. Ни ла Гланде, ни девица д’Аранкр, ни девица де Сенат. Насытив королевскую плоть, разве смогут эти пустышки напоить жаждущую душу Генриха IV? Душа и сердце Генриха IV нуждаются в настоящей любви. Не так-то просто «по щучьему велению» заставить сердце короля забиться тревожнее. Сердце не выносит приказов. Оно требует внезапного толчка, озарения, что ли? Когда вы где-то в толпе, случайно, поднимете взор и вздрогнете от внутреннего голоса души: «это он», «это она» — единственная, единственный во всем мире! И все остальное — дела, сон, еда, станут ненужной суетой сует. Все отходит прочь перед этой неистовой силой — жаждой обладания именно этим человеком, какое примерно случилось с Генрихом, когда он увидел Генриэтту. При королевском дворе Екатерины Медичи Генриэтта — редкая жемчужина. И все поют дифирамбы ее красоте, уму, обольстительности и недоступности. А. Кастело: «Искрящаяся, остроумная, язвительная, пылкая, коварная и порочная. Стройная, темноволосая Диана скрывала жестокую душу под беспечной веселостью и шутками, постоянно сыпавшимися с ее насмешливых уст. Ее тело приводило Генриха в неописуемое неистовство».
Потом Генрих будет называть ее: «моя маленькая оса», но сейчас он влюблен, как робкий гимназист. Он шлет ей письма. Она принимает их с холодной любезностью, но не спешит отвечать, все ограничивается загадочной улыбкой и робким рукопожатием. О, она знала себе цену и дешево себя не продаст. Ну, может, за королевскую корону. Можно сколько угодно возмущаться лицемерием и коварством такого поведения, как это делает историк К. Биркин, но от этого поведение Генриэтты не изменится. Нельзя, однако же, не почувствовать, если не негодования, то презрения к красавице, гордящейся своей испорченностью, колющей глаза всем и каждому строгостью своих правил, а одновременно ищущей выгодного себе покупщика, хотя и в лице законного супруга, но без малейшего участия сердца.
Подобным красавицам жизнь легка именно потому, что они не умеют чувствовать. А не чувствуют они ничего потому, что в их белоснежной груди кусок белоснежного мрамора вместо сердца.
Авторитетный историк не отнимает у Генриэтты прав на бытие солидной проституткой — заплачено — получи товар. Но ведь Генриэтта именно несолидная, нечестная проститутка, если, получив от Генриха огромное количество денег, она все же не отдается ему физически. А это уже, по мнению тех же проституток, просто непорядочно.
Семейка д'Антраг уселась вечерком за столом. Папашка пенсне напялил, счеты взял, костяшками щелкает, высчитывает за какую сумму продать девичество своей дочери, Вышло — никак не меньше, чем за сто тысяч экю.
Король за голову схватился от такого беспрецедентно бешеного гонорара, Сюлли, министр, вообще на голове волосы рвет: казна пуста, а тут… Но страсть Генриха берет верх над меркантильными соображениями. Он требует от Сюлли выплаты денег господину д’Антраг. Возмущенный Сюлли разменивает экю на мелкие монетки и, упрятав их в многочисленные мешочки, приносит в особняк господина д’Антраг. Когда высыпал эту груду золота перед семейкой и Генрихом, который тоже лично в этом торге участие принимал, король, посмотрев на груду золота, почесал затылок: «Дороговато, однако, господин д’Антраг, мне девственность вашей дочери обходится», — съязвил. Но Генриэтта не собирается даже за такую баснословную сумму скоро своей девственности лишаться. Ей нужна еще бумажка, что король женится на ней. И чтобы по всем правилам и закону, королевской печатью и подписью скрепленная. Она оттягивает момент сближения и пишет королю такое вот письмо: «Мой великий король! За мной наблюдают так пристально, что мне совершенно невозможно принести вам все доказательства благодарности и любви, в которых я не могу отказать самому великому королю и самому очаровательному из мужчин». Ловко дамулька дельце повернула: она бы не прочь, да уши болят и мамка не велит.
Уж на что добродушный и великодушный Генрих по натуре, но тут возмутился и не очень вежливый ответ своей еще никак не любовнице пишет: «Сентябрь 1599 года. Дорогая любовь моя, вы требуете, если я люблю вас, чтобы я преодолел все препятствия к совершенному нашему удовольствию. Силу любви моей я уже достаточно доказал вашему семейству, со стороны которого после моих предложений не должно уже быть никаких препятствий. Я исполню все, о чем говорил, но сверх сказанного ничего более. С удовольствием повидаюсь с господином д’Антраг и до тех пор не дам ему покоя, покуда дело наше не будет решено. Мне донесли, что недели через две готовятся в Париже какие-то смуты с вашим отцом, матерью и братом, которые могут расстроить все наше дело. Завтра мне скажут, чем и как все уладить. Добрый вечер, сердце мое, целую вас миллион раз».
Никаких угроз относительно того, что отец макал пальцы в каких-то смутах, Генриэтта не испугалась. Она решительно сказала королю — нет. «Без документа я, сир, к вам в постель не ходок». Король мрачный приехал из особняка д’Антраг. В своем Фонтенбло, так же мрачный, заперся. А через два часа робко входит к министру Сюлли и сует ему приготовленный документ. Сюлли читает и глазам своим не верит. Потом молча разрывает документ на мелкие клочки. Вот что было в нем.
«Мы, Генрих милостью божьей король Франции и Наварры, обещаем и клянемся перед богом честно и словом короля мессиру Франсуа де Бальзак, что беря в спутницы девицу Генриэтту Картрин де Бальзак, его дочь, в случае ее беременности через шесть месяцев, начиная с сегодняшнего дня и разрешения ее бремени сыном, мы немедленно возьмем ее в жены и сделаем своей законной женой, супругой официально, заключим с ней брак перед лицом святой церкви и с соблюдением предусмотренных в таких в таких случаях обрядов».
Генрих от такого самовольного шага своего министра опешил, потом зашагал обратно, потом переписал документ наново, скрепил его своей подписью и печатью и уже, не советуясь с Сюлли, сел на коня и вручил папаше д’Антраг документ.
Отец Генриэтты, конечно, письмецо это огромного государственного значения надежно припрятал, а сам руки пухлые в восторге потирает: дочь его сможет стать королевой Франции! Это надо же, до чего любовная страсть короля одолела! Молодец, дочка! Теперь не оплошай! Не вздумай девчонку родить! Тогда пиши пропало французская корона. Не видать тебе ее как своих ушей и напрасны были твои старания в любовном искусстве.
Генрих, как всегда у него бывает, насытив первую страсть и малость поостыв, начинает испытывать угрызения совести и горько сожалеть о содеянном. Ведь надо же, письменно за своей подписью король простую девицу в королевы возвести намерен. Генрих IV хочет любой ценой получать документ обратно. Не тут-то было! Папаша документик надежно припрятал и отдавать не собирается, а со всевозрастающим восторгом поглядывает на тоже возрастающий животик своей дочери. Одна молитва теперь у господина д’Антраг: «Господи, пошли моей дочери сына! Сына, даешь сына!» Как же часто семьи королей молились, чтобы господь бог послал им сына. Помните, как Генрих VIII, английский король, дико возмущался и кричал своей жене, ослабевшей роженице Анне Болейн: «Что? Дочь? Да как ты смела? (это была английская королева Елизавета Великая). Слепого, горбатого калеку, но сына!» Или же как третья его жена Джейн Сеймур перед родами упала в обморок и разрыдалась в дикой истерике — она боялась родить дочь.
Или как наша Екатерина Великая горько сетовала, что у Павла рождаются дочери: «Одни девки, трудно будет всех замуж выдать» и «Откровенно говоря, я предпочитаю мальчиков». Ну, чтобы не гневить матушку, Павел поднапрягся и сплодил трех сыновей: Александра, Константина и Николая. Двое из них русскими царями будут. Или наша последняя русская царица Александра Федоровна после рождения четырех дочерей и в своем фанатичном желании иметь сына впала в так далеко идущую истерию, что все девять месяцев ходила беременной, со всерастущим животом, фактически не будучи в этом состоянии ни минуты.
Словом, дорогой читатель, вывод сам напрашивается: королям нужны сыновья. А Генрих IV не только устно это желал, но и письменно. И жениться на любовнице обещал, если она ему сына родит. А теперь вдруг опомнился и как говорится «от ворот поворот».
Измотался, извелся бедный Генрих IV, обдумывая, каких бы шпионов или детективов типа Шерлока Холмса или Эркюля Пуарро ему нанять, чтобы злосчастный документ выкрали. Но де Бальзак, хитрая бестия, видно, документ не дома держал, если ни пожара своего поместья не испугался, ни угрозы Бастилии. Подобно тому критику, который сказал Леониду Андрееву: «Вы нас пугаете, а мы не боимся». А король, конечно, стал его пугать страшными последствиями, если тот документ добровольно не отдаст.
«Не боюсь я короля», — примерно так мы расцениваем действия господина д’Антраг.
А если в Бастилию, дорогой король, меня бросите и пытать начнете, Вам же хуже будет! Того и гляди сей документ может появиться в какой-нибудь вражеской державе, в Испании, или в России, например. А тогда что? А тогда весь цивилизованный мир узнает, какой безответственный и несправедливый французский король и низким делом занят: пытает отца дочери, которой дал письменное слово жениться. Дочь его Генриэтта прямо любовнику-королю сказала: «Документ я вам не отдам. Не дождетесь». Ну и положеньице Генриха, нечего сказать! Тут ему приспичило второй раз жениться, на испанской принцессе Марии Медичи, а эта негодная семейка д’Антрагов все королю матримониальные планы путает, вы представляете, дорогой читатель, какой мировой скандал мог бы произойти, если бы вдруг во время брачной церемонии, кто-нибудь, даже мальчишка, закричал бы: «А король-то голый!» Ой, пардон, «А король обещал жениться на другой, и вот письменный документ его подписью и печатью скрепленный!» И что тогда? Простых чиновников за нарушение брачного слова в кутузку бросали. Помните, как бедный Пиквик в тюрьму попал, ибо якобы отступил от намерения жениться.
А с королями что делать? Рубить им головы? Правда, был такой один пример в мировой истории, когда римский император, нарушив слово, приказал отрубить себе голову, правда мраморную, в своем парке. А другой заставил себя пороть, и его публично, в костеле два монаха прутиком до крови стегали, офицерская унтер-вдова тоже ведь сама себя вытекла, почему бы и королям простых смертных не наследовать? Но Генрих IV пороть себя еще пока не собирается, он вновь начинаем пугать д’Антрага (авось испугается) и такое вот письмо любовнице строчит с явным желанием передачи его папаше: «Сударыня! Любовь, почести и милости, которыми я наградил вас, могли бы привязать ко мне самое легкомысленное существо, если бы оно не было одарено таким дурным характером, как ваш. Более язвить не стану, хотя, как вы сами знаете, должен бы язвить и мог бы. Прошу вас возвратить мне известное вам обещание, чтобы не заставить меня добывать его иным путем. Пришлите также и перстень, данный мною вам на днях. Ответ сегодня к ночи». Но ответа нет ни к ночи, ни на следующий день. Господин д’Антраг, наверное, знай себе посмеивается в бороду: «Король нас пугает, а мы не боимся, перстенек тоже не вернули». Тогда Генрих IV садится строчить следующее письмо, уже несколько в более мягком тоне. Он ну просто уж умоляет господина д’Антрага письмо вернуть, ну Христа ради, ну пожалуйста, отдайте. Не отдают и не боятся.
Одна теперь надежда Генриха IV на Господа Бога. Авось родит Генриэтта девчонку и документ будет неактуален. И в противовес всем известным нам королям, желающим только сына, Генрих истово молится: «Господи, пошли девчонку!». И это, дорогой читатель, было беспрецедентное и единственное явление в мировой истории, когда король захотел дочь. И вот Господь Бог сжалился над страданиями короля и послал свое спасение в образе… природной стихии, то есть дикой грозы, которая обрушилась на особняк господина д’Антраг. С громом и молнией, которая залетела в комнату беременной Генриэтты, но ее самое не тронула, не убила, но зеркало разбила и малость мебель порушила. Но Генриэтта так испугалась, что от испуга раньше времени ребеночком разродилась. Гроз и молний, дорогой читатель, многие, даже монархи, боятся. Каракалла залезал под кровать и затыкал уши во время грозы. Коммод бледнел как полотно и в шкаф забирался, Клавдий Тиберий вообще, извините, от страха грома штаны, то есть тунику, портил. Что поделаешь, даже смелые воины боялись грозы. Так что нечего вам, господин д’Антраг, так распекать свою дочь, что у нее выкидыш и представьте себе, дорогой читатель, мужского пола. Почти умирающая, больная Генриэтта в постели лежит, а Генрих IV, как узнал радостную новость, живо примчался к возлюбленной, за ручку ее нежно держит, в лобик целует, как какой другой монарх при известии о рождении наследника, и радостный блеск своих глаз скрыть не может. Генриэтта потом долго будет упрекать своего любовника за такой беспримерный эгоизм, но восторгу короля конца нет и вот на радостях делает Генриэтту герцогиней де Вернейль, и еще дает ей звание маркизы. Какие еще звания есть во Франции? Давайте их все сюда, на радостях король оптом одарит ими Генриэтту. Уф! Король вздохнул облегченно и срочно приступил к доведению до финала свой брак с Марией Медичи.
Но не так-то легко сбить с тропы Генриэтту. Маркиза де Вернейль распрямила плечи — король по-прежнему от нее без ума — и новые планы обдумывает. Теперь ей нужно еще раз срочно забеременеть, родить сына, дату там на старом документике актуализировать и… Хитро? И она продолжает с еще большей соблазнительной силой завлекать короля. Теперь она не оставляет его ни на минуту. «Красивая стерва, но шлюха» — превращается в очень хорошую шлюху со всем арсеналом улещивания. Любовное искусство обольщения! Никто в нем не может сравниться с Генриэттой! Она скачет теперь рядом с королем на коне не только на его знаменитых охотах, но и на бранном поле. А лагерная обстановка ей даже нравится! Так романтично! Перчик романтики в секс вносится, под голыми звездами и под сенью дубов и в красивом шатре! Генрих IV в диком восторге от своей возлюбленной, но министр Сюлли торопит: королю жениться пора. Ну женился он на итальянке Медичи и семейная жизнь его не устраивает. Отметим для ясности и коротко: обильные телеса и огромная дебелая грудь ограниченной и на очень низком интеллектуальном уровне королевы Марии Медичи скоро надоели Генриху IV, и он опять обратил свой взор на неотразимую Генриэтту. И чтобы за занятостью государственных дел не очень утомлять себя разъездами в поместье возлюбленной, помещает ее в своем дворце, в Лувре, чуть ли не над апартаментами Мария Медичи. Историки и биографы потом возмущаться будут цинизмом Генриха IV, а наш неутомимый Кондратий Биркин прямо скажет: «Ишь, гарем развел под боком королевы!» Да, с королевою Генрих IV не больно-то считался. Но он очень считался со своей похотью и не его вина, что похотливые дикие желания в нем возбуждала только Генриэтта и своим интеллектом и своим острым язычком и ни с чем несравнимым искусством обольщения мужчины. И знаем, в каких лучших борделях мира она этому искусству научилась.
Собственно, никогда Генриэтта в бордели не хаживала. Это вам не Мессалина или Барбара Пальмер. В искусстве обольщения она руководствовалась скорее инстинктом и интуицией. Как же прав был великий сексопатолог Крафт Обинг, когда писал: «В эпохи физических и нравственных расслаблений процветает чувственность и обществу грозит опасность попасть под режим метресс, могущих иметь гибельные последствия для государства».
Но господство метресс скорее относится к эпохе Людовика XV, не Генриха IV. Тем не менее метрессы, а прежде всего Генриэтта д’Антраг, имели колоссальное значение в его жизни. Зная все недостатки Генриэтты, прекрасно отдавая себе отчет в ее подлости, Генрих IV не мог от нее отказаться. Что-то необъяснимое и очень нужное Генриху имела Генриэтта: как магнитом сексуально притягивала короля. Он никогда не знал с ней пресыщения. Думаете, дорогой читатель, почему распадаются браки? Во всяком случае, почему раньше распадались? Из-за неумения супруги быть постоянно привлекательной и желанной для супруга. Ученый X. Эллис сказал об этом однозначно: «В большинстве браков счастье или несчастье супругов зависит от того, насколько они сведущи в искусстве любви».
Героиня Э. Золя Нана из одноименного романа советует женам и мужьям в интимных практиках прибегать к приемам проституток. Она говорит: «Если бы вы, мужчины, не были так глупы, вы должны были бы Вести с вашими женами, как с нами, а если бы ваши жены не были такими тщеславными, они бы старались приковать вас к себе, как стараемся мы привлечь вас». «Не говорите так о порядочных женщинах», — с возмущением возражает ее партнер. Вот именно! Порядочная женщина! То, что разрешается интимно делать проститутке, ни в коем случае не разрешается честной женщине. По канонам того времени Генриэтта, будучи образованной светской дамой, внесла в секс с королем долю низменного разврата, возведенного в культ прекрасного. Это была греческая гетера с ее знаниями языков, музыки, литературы и с обольстительностью низменной куртизанки. Только это единение может удовлетворять интеллектуальных королей (а Генрих IV к таким относился).
Луизу Керуаль в ложе Карла II, помните, дорогой читатель? Так вот, по умению шпионить, по хитрости и вероломству Генриэтта превзошла Луизу. И вот теперь у Генриха IV любовница горячо его целует, жаркими ночками дарит, любовное искусство своего апогея достигло, а потихоньку шлет врагам все сведения о французском дворе. Да еще и денежки за это получает с двух сторон. Испанский и французский короли, не зная об этом, прямо перещеголяли друг друга в «гонорарах» для Генриэтты.
Министр Сюлли в своих позднейших воспоминаниях, хотя и очень короля любил, не может удержаться от ноток негодования, сколько денег пошло из казны на Генриэтту. А тут еще из-за постоянной вражды между фавориткой и королевой двор разделился на два лагеря: одни на стороне королевы, другие на стороне маркизы. А аппетит на власть и богатство у Генриэтты разгорелся пуще, чем у той жадной старухи из «Золотой рыбки». Она, получив титулы, поместья, драгоценности, почетные титулы детям, съедаемая тщеславием и совершенно не имея никаких чувств к Генриху IV, уже чуть ли не вслух мечтает короля в Бастилию заточить, а своего от него рожденного сына на трон поставить. И сообщниками ее являются ее отец, братец (тот от Карла IX) и маршал Бирон. Заговор вполне серьезный и в случае его раскрытия всем участникам, не исключая Генриэтты, грозит, конечно, смертная казнь. Но пока этот заговор зреет, на королевском дворе пышным цветком расцветают интриги, и душою их становится родная сестра умершей Габриэль Жюльетта д’Этре, герцогиня де Виллар. Она заимела преступное желание соблазнить короля. Ну правда, занять место первой фаворитки, какой была ее сестра, она и не стремилась — силенок маловато! Но почему немного не поразвлечь короля в ложе и, хоть на короткое время став его любовницей, не попытаться свергнуть Генриэтту и хоть как-то отомстить за свою сестру, память о которой у короля так коротко длилась? Сказано — сделано. Король никогда дамам не отказывал в столь малом пустячке, как проспаться со своей особой. Ну, словом, король на время оставил Генриэтту и перенесся в ложе герцогини де Виллар. Время с ней приятно проводит и даже находит некоторое сходство с умершей Габриэль, ну и тихо, спокойно кончился бы и этот роман короля, как кончились десятки других, но бес Жюльетту попутал, если вздумала тягаться с Генриэттой. Она идет на такую вот интригу: «Сблизившись за плечами короля с придворным Жуанвилем, который был тайным любовником Генриэтты, крадет у этого любовничка письма, присланные ему Генриэттой, и передает их королю. Генрих IV, всегда отдавая себе отчет в строптивом характере любовницы, почему-то полагал, что „рогами“ она никак его не одарит. И вот — Генрих IV очередной „рогоносец“». В дикой ярости король разразился таким гневом, что от ярости дара речи лишился и никак не может объяснить призванному посланцу, в чем того миссия. В конце концов посланец понял, что от него требуется пойти к Генриэтте и от имени короля разразиться бранью по поводу ее вероломства, а потом ехидно так спросить: «Ну и что вы на это скажете?» Генриэтта «на это» ничего не сказала. Она попросту вытолкала посланца, а им не какой-нибудь там отрок был, а уважаемый граф де Люд, за дверь, и уже в замкнутую дверь гордо произнесла: «Невинность не нуждается в оправдании». Когда Генрих IV узнал, как гордо его любовница поступила, маленько его сомнения взяли и он назначает тщательное следствие. И оказалось, что почерк в письмах не Генриэтты, а ее секретаря, который назло госпоже, почему-то на нее рассерженный, так ее «под монастырь» подвел. Малого пытать начали, он во всем сознался, иначе голова с плеч, а так только Бастилия. Потом окажется, что все это было устроено Генриэттой, и малому обещали большую мзду и быстрое освобождение, если он примет вину на себя. Генрих IV наказывает виновных: герцогиня де Виллар из постели короля отправилась прямехонькой дорогой прямо в ссылку, Жуанвиля услали в Венгрию, а король перед Генриэттой на коленях стоит и в своих новеньких рогах прощение у нее вымаливает. А та только смеется, за свою обиду получив драгоценностями и еще там чем-то, за плечами короля иронизирует: «Этот господин хочет, да не может». Но вот приходят министры и сообщают Генриху нечто секретное: против него зреет заговор и во главе его стоит Генриэтта, и вся ее семейка вместе с маршалом Бироном ее поддерживает в решении свергнуть и даже убить Генриха.
Не успело одно следствие кончиться, назначай король другое! Улики относительно заговора абсолютно неопровержимые. Уже перехвачены письма в Испанию и обратно, из которых явно следует, что подготавливается почва, чтобы Гастона, сына Генриэтты, сделать французским королем. Ну против таких улик, как говорится, не попрешь! Пришлось Генриху IV скрепя сердце всю честную компанию заточить в Бастилию. Ну и что же вы думаете, дорогой читатель, делает Генриэтта в темнице? Плачет, страдает, раскаивается? Ничуть. Она иронически смеется, как Анна Болейн при восхождении на эшафот каким-то полусатанинским, полудемонским смехом. О, она-то знает силу своей власти над королем! Он просто бессилен против этой страсти и напрасно старается через разных там парламентариев уговорить Генриэтту ну хоть немножечко раскаяться, хоть немножечко покориться. Ну признаться в своей ошибке, обещать исправиться. Король имел бы тогда повод с радостью ее простить и опять в свое ложе взять, ибо без нее он уже жить не может. А она, негодная, этих явных намеков не понимает, а если и понимает, то все равно покоряться не желает, гордыня съедает Генриэтту.
Как же король страдал из-за ее гордыни и бесцеремонного с ним обращения! Мы вам, дорогой читатель, в подтверждение нашего тезиса приведем такой вот разговор Генриха IV со своим министром Сюлли: «Вчера я расстался с госпожой де Вернейль крайне рассерженный по трем причинам. Во-первых, теперь она вздумала хитрить, лукавить, жеманиться со мной, будто бы по чувству набожности, но я думаю, вследствие новых интрижек с людьми, которые мне совсем не нравятся. Второе: в ответ на мое замечание о ее сношениях с братом и другими злоумышленниками на меня и безопасность государства, она очень надменно отвечала, что все неправда, что я старею, оттого и становлюсь подозрителен и недоверчив. Что жить далее со мной нет никакой возможности, что я сделал бы ей величайшую милость, если бы перестал посещать ее наедине, так как пользы от этого мало, а одни только неприятности, особенно от королевы. При этом она королеву, жену мою, обозвала таким именем, что я едва удержался, чтобы не дать ей пощечину».
Унижаться перед королем, который вечно в ее ногах валялся? Вот уж нет, лучше она свою голову на плахе сложит. О боже! Ну как Генрих IV может срубить такую прелестную головку? Это вам не кровожадный Генрих VIII, который без пардону срубил головки двум своим женам; И потом без головки Генриэтта никакой ценности для Генриха не представляет. Мучится, страдает Генрих IV, словно он не великий король, а простой мещанин, не могущий заставить свою жену подчиниться воле мужа. Ну с какой бы он радостью простил Генриэтту! Но ведь толчок к этому должна дать она сама, а она унижаться не желает. Тогда подговорили Марию Туше, мать Генриэтты, ну, ту самую любовницу Карла IX, про которую при дворе говорили: «Репка — не баба». Она бросается королю в ноги и умоляет его простить свою дочь, мужа и сына — непутевых! Господин д'Антраг из-за опасения за свою жизнь решает выдать наконец злосчастный документ королю. Тот, брачный. И рассказал про тайник, где он был спрятан.
Ни за что ни Шерлок Холмс, ни Эркюль Пуарро документ бы не нашли: он был заключен в бутылку, которая была замурована в одной из стен замка господина д’Антраг. Вообразим себе, дорогой читатель, с какой неописуемой радостью сжигал Генрих IV этот документ, но копию его Сюлли сохранил для потомков. О ней и мы узнали и вам поведали. Помилование себе купить таким манером д’Антрагу не удалось. Парламент вынужден был его судить и суд в 1604 году приговорил и его и его сына за измену к смертной казни. Сообщницу Генриэтту д’Антраг суд рекомендовал заключить в темницу, или в монастырь со строгим режимом, что на одно выходит, на всю ее оставшуюся жизнь. Но разве покорится Генрих IV, съедаемый какой-то прямо необъяснимой, патологической страстью к Генриэтте, решению суда? И, пользуясь своим правом королевского помилования, он заменил казнь отца Генриэтты и ее брата пожизненным заключением, а Генриэтту приказал полностью освободить. Через некоторое время Господина д’Антрага вообще выпускают из тюрьмы, позволяют жить в своем поместье, на юге Франции, а вот его пасынка Карла, как более для государства опасного, оставили в Бастилии, правда, создали ему там довольно комфортные условия. И пребывал он там ровно двенадцать лет, и был освобожден только после смерти Генриха IV Марией Медичи.
Больше мы ничего не знаем об этом внебрачном сыне Карла IX. Правда, в воспоминаниях Сен-Симона, жившего в эпоху Людовика XIV, нам попалась малая заметка, что граф Оверенский присутствовал почетным гостем при бракосочетании дофина. И еще Сен-Симон упоминает, что умер Карл Оверенский в возрасте 78 лет и своей смертью.
А Генриэтта? Оставила свои козни? Ничуть не бывало, не в натуре этой мадам жить без интриг. Она вновь начинает нормировать свою партию, всех недовольных правлением абсолютизма привлекает на свою сторону. Образ гордой красавицы не дает покоя королю, и, хотя у него в это время были многочисленные романы, он возвращался к Генриэтте. Правда, детей он у нее отобрал. Они воспитывались вместе с его законными детьми.
Но на почве разных там волнений у Генриэтты развивается бешеный аппетит, и она устрашающе толстеет.
О, эта извечная болячка королев и фавориток! — если вы, дорогой читатель, обратили внимание в этой и предыдущей наших книжках, то почти все они после родов безбожно толстели, отпугивая королей от желания посещать их ложе. Диеты, что ли, не соблюдали? Сегодняшняя женщина не позволяет себе так растягивать свой желудок и поддаваться увеличению веса своего тела. Тут вам и массажи, и купание в джакузи, и диета — салатики с половинкой яблочка. Понимают наши дамы, что в эпоху усиливающейся деградации мужчин, их, женщин, неаппетитный вид только импотенцию мужчин усиливает. И наша современная пятидесятилетняя красавица, несмотря на все превратности судьбы и неизменную толкотню по утрам в городском транспорте, где ей едва почки не отшибут, умудряется элементарно — не толстеть и вечно молодеть. Наши старушки стали молодыми, не говоря уже о том, что очень даже образованными. Вы обратили на это внимание, дорогой читатель? А посмотрите на королевских жен и фавориток! Родит так с пяток детей королю и становится, мягко говоря, «бочечкой». Тут вам и маркиза Монтеспан, и Луиза Керуаль, и Мария Лещинская, жена Людовика XV, и Мария Тереза, жена Людовика XIV, и другая Мария Тереза, австрийская императрица. Даже не рожая ни одного ребенка, королевы умудрялись толстеть. И в этом отношении примечательна королева Марго, первая жена Генриха IV. Ни разу не рожала, а толстой лысой и неповоротливой стала очень быстро, правда, у нее к полноте была генетическая склонность, от матери Екатерины Медичи.
Много, очень много в истории королев и фавориток толстых и неуклюжих. Нам не резон их тут всех перечислять. Стройных, остающихся такими до глубокой старости — раз два и обчелся. К ним Диана Пуатье относится, старая любовница Генриха II французского. Она к своим шестидесяти четырем годам выглядела на тридцатилетнюю стройную красавицу. Так ведь у нее всю жизнь железная диета и дисциплина. Это она вставала в пять часов утра и скакала тридцать километров на коне, умывалась только ключевой водой, не признавая белил и румян, и глотала растворенные в уксусе жемчужины. Эротический писатель шестнадцатого века Брантом, близко знавший Диану, навосторгаться ею не может. Впрочем, это довольно снисходительный к старости и полноте писатель. У него чем старее женщина, тем лучше. То-то на страницах его книги семидесятилетние красавицы остаются «юными девочками». Мы в такую вечную молодость не очень верим, известный писатель, наверное попросту к старости немного ослеп, если все видит в розовой оболочке. Но отнять себе пару десятков годков, конечно, любой женщине под силу и наши дамы это на практике доказали. Словом, возвращаясь к нашему рассказу, Генриэтта, охваченная неимоверным аппетитом и не расстающаяся с ним даже ночью, начинает как на хороших дрожжах толстеть и влечение к ней Генриха IV значительно уменьшается. А то, стыд сказать дорогой читатель! Изничтожила, парализовала волю великого короля и сделала его посмешищем на всю Европу! Сколько бессонных ночей провел великий король, разгрызая извечный и далеко не русский вопрос: «Что делать?»
Что делать, чтобы избавиться от этого наваждения, от этой дьявольской страсти, от этого каскада красоты и язвительности, от этой деструктивной силы, разрушающей и уничтожающей личность! Сир слаб и немощен духом перед неиссякаемой силой Генриэтты д’Антраг! «Красота — это страшная сила»! — согласны. Но вопреки утверждению великого классика, она не спасет мир. Наоборот, она разрушает мир. А личность прежде всего. Влюбленным подростком, робким косноязычным Ромео стоит Генрих на коленях перед своей возлюбленной, прощая ей и измены и язвительность. Выпрашивая, как милостыню, любовную ласку, которая лукавая соблазнительница и не думает давать бесплатно.
Такова Генриэтта! Но кончается ее владычество вместе с уходом ее красоты. Ее последняя интрига — это уже предсмертная агония конца.
Сестра Генриэтты Мария собирается выйти замуж за герцога де Гиза. Но Генриэтта отбила жениха у своей сестры, не потому что сама почувствовала к нему влечение, а только из-за желания интриг. Брачный контракт с Генриэттой уже подписан и королевские дворы Европы поставлены в известность. Тогда Генрих IV, уязвленный ревностью, вдруг воспылал к Генриэтте прежним чувством и заставляет де Гиза расторгнуть брак.
Правда, сначала хорохорится и как будто безразлично на весть о браке Генриэтты с де Гизом реагирует, даже иронизирует: «Надо же оставить им хоть хлеба краюху да добрую шлюху. И без того у них много что отняли». А потом вдруг прежняя ревность короля одолела, видите ли. Но это, собственно, уже конец его сложного романа с Генриэттой, одной из неординарных его любовниц. Другая, четырнадцатилетняя девочка Лолитой займет место в сердце короля. А Генриэтта, о ирония судьбы! Госпожа ирония, вы безжалостны, но справедливы! Как же воздались сторицей все злодеяния Генриэтты! Уже ничего не осталось от прежней язвительной красавицы! «Маленькая оса» превратилась в жирную, навозную муху! Одинокой старухой умирает!
Боже, как быстро летит время! Генриху IV уже 57 лет! А ей, новому предмету безумной страсти короля всего четырнадцать лет! И опять страстная любовь короля к девице, годившейся ему во внучки. Что там! Старость не для неумного, любвеобильного короля, нигде пословица «седина в бороду, бес в ребро» не оправдывала себя так, как с Генрихом IV по отношению к Шарлотте де Монморанси. Но, к сожалению, Шарлотта уже занята. Она невеста господина Франсуа де Бассомпьера. Но это, конечно, в любовных делах для Генриха IV не помеха. План его прост: помолвку расстроить, жениха куда подальше услать, а юную Шарлотту выдать замуж за своего кандидата, у которого были бы ненатуральные склонности к мужскому полу и из которого бы очень легко можно было сделать «покорного рогоносца». И выбор короля выпал, по одной неофициальной версии, на своего внебрачного сына, по другой, официальной, на своего племянника Анри де Конде.
Но давайте, однако, по порядку.
В феврале 1609 года Мария Медичи устроила балет и к его участию привлекла самых красивых дам двора, среди которых оказалась юная, четырнадцатилетняя Шарлотта де Монморанси. В таком юном возрасте, дорогой читатель, красота еще в полную силу не вошла, конечно, но признаки ее уже сейчас беспокоили придворных. Шарлотта была красивее всех.
Придворные наперебой охали и ахали, красоту ее восхваляя, а особенно старался жених ее Бассомпьер. Он прямо захлебывается от восторга, гимны похвал красоте своей невесте возлагает, да только уж больно энигматично, общими фразами. По-видимому, красота Шарлотты была выше пера Бассомпьера, если в своих воспоминаниях он дает нам вот такой контурный ее образ: «Никогда еще под небесами не являлось ничего прекраснее мадемуазель де Монморанси. Не было ничего изящнее, ничего совершеннее».
Из этих общих фраз насмерть влюбленного жениха трудно, конечно, понять, чем же так Шарлотта пленяла окружающих, но, по-видимому, так и было, если, увидев ее, Генрих тоже как гимназист влюбился. Он прямо остолбенел и, по его собственным словам, чуть в обморок не упал. И когда, исполняя балетную фигурку, Шарлотта в полупрозрачной тунике, очутившись напротив короля, подняла свой дротик, будто пронзить им Генриха IV хотела, он и в самом деле почувствовал укол в сердце. Все! Стрела амура, то бишь дротик, пронзил сердце короля и он, как восемнадцатилетний юноша, в последний раз своей жизни влюбился, пламенно, горячо и безнадежно. И решил во чтобы то ни стало сделать Шарлотту своей любовницей. Повторим еще раз: «седина в бороду, бес в ребро». Но бес Генриха IV какой-то неспокойный и готов на любые безумства. Первым безумием было удалить от Шарлотты ее жениха. А вторым — выдать ее замуж за своего кандидата. Все продумано, все вымерено и выверено Генрихом IV в бессонных ночах! Удалить жениха Бассомпьера, который эдаким гоголем по Лувру расхаживает и всем желающим и не желающим его слушать доверительно сообщает, какая это у него неземная взаимная любовь с Шарлоттой и когда день свадьбы назначен, оказалось проще пареной репы. Генрих IV не стал там мудрить с разными сложными придворными интригами, он попросту вызвал Бассомпьера к себе и сказал ему следующее: «Послушал, братец! Ты любишь Шарлотту, так ведь и я от нее без ума. И если ты на ней женишься, то навеки потеряешь мою привязанность и станешь моим врагом». И грозно так на счастливого жениха посмотрел.
(Бр, бр, избавь нас, боже, от гнева королей!) «А по сему давай сделаем так, чтобы ни тебе, ни мне она не досталась. Словом, я ее выдам замуж за своего племянника, принца де Конде». Жалко, конечно, Бассомпьеру с красивой и знатной невестой, к тому же неимоверно богатой, расставаться, да что поделаешь!
Как сказала фрейлина Анна Вырубова — «Против воли монархов не попрешь!»
Навлекать на себя гнев короля своим упорством Бассомпьер не стал.
Еще чего! Так можно не только невесту, но и голову-то свою потерять! И скрепя сердце Бассомпьер согласился расторгнуть обручение.
Этот придворный был настолько красив, что его имя стало нарицательным: всех красавцев при дворе стали называть «бассомпьерами». Он женится потом на принцессе Конти, а перед этим будет иметь долголетнюю любовницу, сестру нашей знаменитой Генриэтты д'Антраг, Марию. Но жениться на ней не собирается, и Мария, родив от него ребенка, подает на него в суд: дескать, любовью со мной занимался, жениться обещал, сыночек у нас растет, а отца у него законного нет. Словом, поматросил и бросил, райский суд к делу подошел серьезно. «Документик у вас, мадам есть? — спрашивает судья. „Какой документ такой?“ — не понимает Мария. „Ну, письменное обещание, что кавалер обещал на вас жениться“. Бассомпьер — не Генрих IV, он таких документов дамам никогда не выдает. Позвали свидетелей. И все они показали, что дама сама к кавалеру льнула, так что он даже от нее бегством спасался, из окна собственного особняка. Словом, Бассомпьера оправдали, и Мария несолоно хлебавши из Руана приехала в Париж. Потом показывает ребенка такому вот придворному с чувством юмора Ботрю и говорит: „Не правда ли, он очень мил!“ „Да, конечно, — отвечал Ботрю, — но только после вашего неудачного приезда из Руана ему бы надо называться не барчонком, а бастардчонком“. Бассомпьер уже теперь назойливой любовницы не опасается и с гордым видом приказывает через своих слуг передать ей, чтобы она больше себя не называла его званием — „маршальшей“. Ему доносят, что Мария перестала себя величать маршальшей.
„Еще бы, — сказал Бассомпьер, — ведь я уже давненько не вручал ей жезл“.
Генрих IV рад.
Уф! Половина дела сделана! Он перевел дух и начинает „обтяпывать“ дельце с замужеством своего племянника де Конде и Шарлотты де Монморанси. Некоторые историки поверили ходившим тогда по двору сплетням и нам по секрету сообщили, что Конде вовсе не племянник, а незаконнорожденный сын короля. Все, конечно возможно, судя по неистребимой тенденции короля плодить великое множестве внебрачных детей, но особенно на правдивости этих фактов мы не настаиваем: сын, племянник, какая разница, лишь бы послушный воле короля был и больше бы занимался охотой, чем слежкой за женой. Генрих IV не случайно этого своего племянника в жены Шарлотте выбрал. Он ведь внешне ну прямо карикатура на принца: маленький, тщедушный, злобный, молчаливый и на всех исподлобья поглядывающий. Прямо удивляемся мы, как это он умудрился стать отцом Великого Конде и представьте себе, дорогой читатель, от Шарлотты. Но это позднее будет. Сейчас же Генрих IV полон радужных надежд на будущее с Шарлоттой, ибо его племянник, кроме невзрачной внешности, имел в глазах Генриха одно неоспоримое достоинство: он смертельно ненавидел женщин. Для него что дама, что потолочная балка — одно и то же. Как это о таких мужчинах сексопатологи говорят? Ага, вот Крафт Эбинг пишет: „Отсутствие полового влечения у мужчин называется анестезией. В этом случае все органические импульсы со стороны органов размножения не вызывают решительно никакого полового возбуждения“.
Вот-вот, в самое „яблочко“ знаменитый ученый попал! Королю как раз нужно было, чтобы супруг Шарлотты этой самой „анестезией“ был объят.
А он объят и дальше некуда. Он на невесту даже не смотрят, его другое интересует: какие блага для себя он урвет, женившись на Шарлотте?
„Моего племянника больше интересует охота, чем женский пол“, — говорил Генрих IV и с удовольствием покручивал свой ус.
Малохольные какие-то, совсем не в родича, все эти внебрачные дети короля. Того при виде женской юбки нервная дрожь пробирала и глаза нездорово, лихорадочно блестели, а сыночки, словно вареные кочаны капусты. Внебрачного сына от своей любовницы Габриэль Генриху IV пришлось возить к известной проститутке, чтобы она его излечила от склонности к мужскому полу. Конечно, перед этим Генрих IV, прежде чем ей большие деньги за эти сеансы платить, сам испробовал ее искусство.
Заметьте, дорогой читатель, полная индифферентность к женскому полу, хотя и редко, но встречалась в альковах королей. Вспомним, как никак не мог дефлорировать свою супругу немощный Артурчик, сын Генриха VII. Или как шаркал с трудом в спальню Людовик XVI к своей Марии Антуанетте, семь лет оставляя ее девственницей. Или Анна Австрийская, четыре года была девственницей и пятнадцать лет одиноко в ложе лежала, поскольку Людовик XIII (кстати — это родной сын нашего Генриха IV) чувствовал к ней отвращение. И не чувствовал его по отношению к своим фаворитам.
И вот Генрих IV, убежденный, что безразличный к женщинам орган размножения его племянника никогда не „восстанет“, начинает покупать его. Не орган, конечно. И предлагает ему следующее: в качестве приданого десять тысяч ливров. Кроме этого ежемесячно Анри де Конде будет получать немалую пенсию. Но Конде, циничный малый, он вида не подает, что доволен, наоборот, он морщится. Ну тогда Генрих IV подбросил еще ему деньжат и на 18 тысяч ливров драгоценностей. Конде все равно морщится. „Да чего тебе еще надо?“ — злился король. Оказывается, Конде еще надо, чтобы заплатили его карточные долги. Вздохнул король, в затылке почесал: „Да, дороговато обходятся прелести Шарлотты“, да делать нечего. Согласился. Но, естественно, молчаливо, но весьма красноречиво намекнул племяннику, что Анри к Шарлотте не прикоснется и спать супруги будут отдельно. И вот наконец состоялась свадьба Шарлотты де Монморанси с Анри де Конде.
Молодой муж, как ему и полагается, целыми днями на охоте пропадает, а Генрих IV Шарлотту обхаживает. А остальное время за туалетом просиживает. Генрих IV вообще-то грязноватый и, извините, смердящий потом, который свою „немытость“ возводил в ранг мужских достоинств и который анимозии в кровати не разводил, а подобно Джону Черчилю брал дам в башмаках, вдруг совершенно изменился. Он вдруг часами просиживает в деревянной лохани, обливает себя ароматическими веществами, аккуратно подстригает свою бородку и усы и наряжается в немыслимые по роскоши одежды. Его аксамитные (бархатные) костюмы все в жемчугах и драгоценных камнях и с золотым шитьем. О боже! Он даже, чтобы истребить вообще-то неистребимый запах своего пота, начинает носить в воротничках своего костюма зашитые вовнутрь благовонные вещества. Да, все говорит о том, что король влюбился глубоко и сильно.
Он умоляет Рубенса написать портрет Шарлотты. И хватает его, еще не высохший от краски, мокрый, покрытый свежим маслом, чтобы краска не стерлась, и вешает на стену своего кабинета.
А де Конде, что за злобная натура! Шесть недель поохотившись в лесах, убивший немыслимое количество оленей, вдруг является во дворец и… Забирает Шарлотту в свой особняк. Он не желает, чтобы она была любовницей короля, он теперь желает ее как жену. И вот Шарлотта в Мюре, близ Суассона живет как законная жена де Конде. Что прикажете делать влюбленному королю? Конечно, замаскироваться снова крестьянином, у него опыт в этом деле достаточный. Он приклеивает фальшивую лохматую бороду и едет в тот лес, где Шарлотта охотиться будет. Но Конде, узнав об этом, на охоту жену не пустил. Тогда Генрих IV подговаривает одного дворянина, соседа де Конде, чтобы тот пригласил молодую чету на обед. И все время обеда бедный, изнеможденный любовью и Превратностью судьбы, Генрих IV будет в дырочку наблюдать за Шарлоттой. Вот ведь до какой степени унижения любовь короля довела. Шарлотте, конечно, льстит такое внимание короля, а вероломный Конде решил раз и навсегда избавиться от надоедливости короля. Он сажает жену в карету и увозит ее за границу! Трагедия Шекспира разыгрывается на королевском дворе!
А даже античная трагедия: Троя и Елена. Из-за нее ведь Троянская война произошла. А Генрих IV именно решает пойти войной на те страны, которые приют де Конде и Шарлотте дали: Фландрию и Испанию.
Однако по порядку. Король играл в шахматы, когда ему сообщили ужасную новость: Конде бежал. Сначала король опешил и не мог вымолвить ни слова, потом он разразился диким гневом и спросил де Сюлли, что делать. „Ничего“, — хладнокровно ответил Сюлли. — Ждать». Но ждать Генрих IV не умел и не хотел. Его ярость и страсть к Шарлотте достигли такой степени, что он решает идти войной на Испанию и Фландрию. Но сначала решает попытаться выкрасть Шарлотту. Для этой цели он привлекает брата покойной Генриэтты. Похищение было назначено на 13 февраля 1610 года. Шарлотта была, конечно, обо всем предупреждена. Она особенно не возражает, и ей где-то там в закоулках своего сознания уже мерещится ее огромная роль в история Франции: она не прочь стать королевой. Король, конечно, возьмет развод с Марией Медичи, а она родит королю наследника — сына. Эта легкомысленная девица (здравомыслящей она станет в глубоко зрелом возрасте, к сожалению) ведет двойную, даже тройную игру. Днем мужу улыбается, будто соглашается быть ему хорошей женой, вечерами письма Генриху IV строчит, а ночью занимается любовью с кавалером Амброзио. Как вы знаете, дорогой читатель, испанскими Нидерландами правил Альбрехт Австрийский вместе со своей супругой Изабеллой. Изабелла играла роль «сладкой тюремщицы» Шарлотты. Улещивает ее, любезностями обменивается, та ей в своей наивности ответные письма Генриха IV вслух читает, а Изабелла зорко следит, чтобы Шарлотту случайно не выкрали. Непременно выкрадут, Генрих IV уже собирает пятидесятитысячное войско, чтобы военным походом на Австрию идти. Узнав об этом, де Конде целует жену в лобик, советует ей вести себя разумно, садится на коня и мчится в Милан. Генрих рвет и мечет.
Все усилия выкрасть Шарлотту провалились. И макала в этом пальцы собственная жена Мария Медичи. Она, боясь влияния Шарлотты и своего развода с королем, о его планах сообщает Изабелле. Та все приготовила к достойной встрече заговорщиков. В назначенную ночь, когда Шарлотта с заднего крыльца должна была выскочить и умчаться на приготовленных лошадях, брата Габриэль встретили пули и он еле ноги унес. Скажем тут словами Генриха Манна: «Сладострастный старец» потерял голову.
Бассомпьер выскажется о Генрихе IV более изысканно, но не менее драматично: «Никогда прежде мне не приходилось видеть человека, столь захваченного своим чувством и до такой степени погруженного в отчаяние».
Не знаем, дорогой читатель, как бы дальше разыгрались эти драматические события на почве любовной страсти Генриха IV к Шарлотте, если бы не наступил трагичный финал: короля убивают.
После смерти короля де Конде с Шарлоттой возвратились в Париж. Он был там встречен вполне благосклонно Марией Медичи, ставшей сейчас регентшей при юном, девятилетием наследнике Людовике XIII. Но де Конде, этот хиленький принц, не был бы сам собой, если бы не начал новые козни, новые интриги, приведшие Францию к кровавым событиям. Он, так притесняемый Генрихом IV при его жизни, после смерти вдруг воспылал к нему, ну не то чтобы любовью, но желанием справедливой мести. Конде желает, чтобы произошло официальное расследование причин убийства короля. А в нем макала пальцы сама Мария Медичи, и открыто намекает на ее участие в политическом заговоре с целью убийства короля. Наделав много шума, собрав своих сторонников, он открыто выступает против кардинала Ришелье, а за это грозит по меньшей мере Бастилия. И принца де Конде не замедлили туда посадить. Он обращается к своей жене Шарлотте, чтобы она, наследуя будущим русским женам декабристов, последовала за ним в Бастилию добровольной узницей, так сказать. Что делать бедной несчастливой женщине, призрак звания королевы, который ускользнул от нее, горячий платонический любовник — король — трагически погиб, а своего мужа, угрюмого, жадного и ничтожного де Конде она ни капельки не любит? Конечно, гордо от такой лестной возможности, как проведение остатка жизни в тюрьме Бастилии, отказаться. Но вы не знаете Шарлотты, дорогой читатель! Это она только вначале была невинным голубком. Сейчас она превращается в грозную львицу! Она демонстративно бросается перед королем на колени и умоляет его разрешить ей разделить с супругом его тяжкую участь в Бастилия. Король согласился. И вот наша Шарлотта находится в Бастилии на добровольных началах узницы, которой тоже, как и мужу, ее стены покидать нельзя. И, наверное, по причине такого мини-пространства, как тюремная камера, а может оттого, что кроме женского лица и тела своей жены де Конде был лишен возможности лицезреть лица и тела другого пола, но только вдруг неестественные склонности де Конде отступают и он влюбляется в жену и делает ее матерью и много раз, дорогой читатель. Пятеро детей родит Шарлотта своему мужу в Бастилии. Первые два близнеца умерли, поскольку Шарлотта угорела. А потом пошли знаменитые в истории дети: великий де Конде, его брат Конти и знаменитая Анна де Лонгвиль. И эта троица, а особенно старшая сестра и на два года моложе ее брат, прочно в мировую историю вошли.
Первый как знаменитый полководец времен Фронды, вторая как знаменитая воительница не хуже Жанны д’Арк. Мы вам вкратце расскажем о дальнейшей судьбе этой семейки, поскольку историки и биографы почему-то мало им места уделили, а если даже и упоминали, то только то, что касалось их политической деятельности и военной, но отнюдь не человеческой. А они ведь «тоже люди, тоже человеки».
Шарлотта де Конде станет гордой дамой, дружившей с самой Анной Австрийской и являвшейся примером грации, такта и неукоснительных светских манер. Это не помешало ей во всем своих детей поддерживать, оказывать им помощь и в то же время вести элегантный салон музыки, литературы и искусства. Умрет она в почтенном свыше шестидесятилетием возрасте, вполне с мужем примиренная и может даже забывшая неистовую, демонскую какую-то страсть к ней одного их величайших монархов мира. Анна де Лонгвиль, став одной из очаровательнейших дам Версаля, всю свою жизнь будет против короля бороться вместе со своими любовниками и мужем. А любовников было у нее предостаточно, начиная с собственного брата и кончая известным литератором Ларошфуко, написавшим бессмертные «Максимы».
Несмотря на то что Анна переболела оспой, значительно убавившей ее красоту, у нее много любовников, и чем старше она становится, тем они пригожее и моложе. К одному из них приревновал Анну Ларошфуко, сам женатый человек и имеющий пятерых детей, и с этих пор его великая любовь переродилась в не менее великую ненависть. Вот до каких диаметрально противоположных чувств ревность человека доводит. О деяниях Анны де Лонгвиль можно бы целую книжку написать, насколько это интересная и даже гениальная личность. Но поскольку не наша это задача, перейдем к другой главе.
Спальня королевы Жозефины. Уютное гнездышко для любовных утех.