ездоровые эмоции у мужчин вызывает измена жены. Кроткий, как ягненок, муж, узнав, что он рогат, страшным волком становится, злым и мстительным, готовым «съесть» неверную и разные жестокие наказания жене придумывает. И совершенно прав был эротический писатель XVI века Брантом, который о таких мужьях так выразился: «Среди рогачей встречается великое множество видов, однако худшие из них, коих дамы боятся пуще всего на свете, и не без причины, — это те безумные, опасные, злобные, хитрые, жестокие и мрачные мужья, которые бьют, мучат и убивают жен».
Мы полностью согласны с таким определением Брантома и тоже знаем рогачей-садистов, безжалостных и жестоких. Малейшее даже подозрение в измене жены повергает их в бешеную ярость и они становятся ревнивцами типа Отелло. Но, хотя и редко, встречается и иной тип — добродушные рогоносцы, которые очень даже охотно подставляют своих жен под других мужчин. Носить рога для таких супругов — одно превеликое удовольствие. А если они узнавали, что соперником был король, их восторгу конца не было: вот ведь какая честь супруге оказана!
Добровольный рогоносец хороший человек! Мягкий, уступчивый, услужливый. Он, прежде чем свою жену на любовное свидание послать, бурнус ей ласково на плечики накинет, до кареты доведет, ручку поцелует и всего хорошего пожелает. А сам руки потирает: какое еще добро жена в дом принесет, поместье или драгоценность, или сыну должность хорошую, ибо такие мужья пускали своих жен в разврат исключительно в меркантильных целях. Тут прямо по Александру Сергеевичу Пушкину получается, когда он однажды встретил на дороге казака, возвращающегося после долгой службы домой. Пушкин спросил казака, что тот сделает, если узнает об измене жены. «Коли на зиму сена припасла, прощу, коли нет — побью», — ответил казак.
Ну и жены добровольных рогоносцев здорово для дома «сена припасали». Бывало, целые состояния от соперника получали. Если же соперником был король, а это очень даже часто в истории наблюдалось, то благодеяния снисходительному мужу сыпались как из рога изобилия. Чего тут только не было — и поместья, и драгоценности, и деньги золотом, и хорошие должности сыновьям. Одно только требовалось от добровольного рогоносца. Чтобы он свою счастливую физиономию не больно-то на королевский двор выставлял. Ну куда-нибудь подальше, послом там в другую страну или наместником в провинцию, это уж в зависимости от обстоятельств и личных достоинств супруга. А если оставался в своем поместье, то лучше, чтобы он из него носа не высовывал. Жена сама может во дворе блистать. А ты живи себе втихомолку, хозяйством занимайся, детишек воспитывай и радуйся милосердию и великодушию короля. А если бэби не твоего отцовства родится, принимай его, браток, как собственного ребенка и особой сенсации из сего явления не делай. Это входит в обязанности «покорного рогоносца». И мы вам, дорогой читатель, расскажем несколько небольших историй о таких покладистых, хороших «добровольных рогоносцах».
Как вы, наверное, знаете, у Людовика XIV, короля-солнце, было три официальные метрессы. С одной он имел четверых детей, со второй аж семерых, с третьей не имел, поскольку официальной фавориткой короля она стала уже в почтенном возрасте, и производить на свет детей король уже не мог. Но мало кто знает, что у Людовика XIV были и малозначительные фаворитки. То есть такие, которые в государственные дела не вмешивались, открыто в карете с законной королевой не сидели, а если и рожали королю ребенка, то отцом его не объявляли. Они, эти фаворитки второго сорта, были тихие, незаметные, в основном служащие королю, когда его основные любовницы беременными ходили и для любовных утех на какое-то время были непригодны. Вот тогда и выступали второсортные фаворитки. И вот для таких утех служила королю некая герцогиня Субиз, замужняя дама, весьма хорошо с мужем жившая. И этого мужа мы с полным правом причислим к «добровольным рогоносцам». Семейка была на редкость дружная. Обеды там совместные, пикники, прогулки по парку с детьми рядышком, регулярное посещение супругом супружеского алькова, все честь по чести, как в хороших мещанских семьях бывает. А в те дни, когда король желал эту герцогиню в своем алькове иметь, герцогиня Субиз говорила мужу: «Подай-ка, милый, изумрудные серьги, я во дворец сегодня еду». И муж смиренно спрашивал: «Что, душенька, король бриллиантовое кольцо на левый мизинец надел?» И сию словесную шараду открыл своей жене Марии Терезе сам король, объясняя это так: «Когда я хочу видеть в своем ложе герцогиню де Субиз, я надеваю на левый мизинец бриллиантовое кольцо, а если она согласна, она бежит к себе и быстро надевает изумрудные серьги». Видите, как все просто. Встречи короля с герцогиней де Субиз происходили у сводницы, супруги маршала Рошфора, которая для этой цели предоставляла свой собственный альков.
Муж, конечно, зная свое положение «добровольного рогоносца», во дворец «не ходок», свои рога на всеобщее обозрение не выставлял, носил их скромно и с достоинством, множа собственный капитал. Сколько его жена вытянула из короля за свое долгое пребывание во второстепенных фаворитках — мы не знаем, об этом история умалчивает. Известно лишь, что длилось это очень долго и продолжалось до того времени, когда Людовик XIV, женившись (тайно) на благочестивой воспитательнице его внебрачных детей Ментенон, сам стал благочестивым, с богом решил на старость примириться и перестал хаживать в альковы любовниц.
Муж герцогини де Субиз — замечательный друг и товарищ своей жене. Когда гости хвалили великолепие его дома и обстановки, он скромно опускал глаза и говорил: «Это все заслуга моей супруги». Гармония тут была полная. И, когда сын у него родился, как две капли воды похожий на Людовика XIV, он без малейшего неудовольствия воспитывал его как своего собственного. И вообще, дорогой читатель, намного было бы спокойнее в мире, если бы все мужья были подобны герцогу Субизу. Не великой ведь любовью с бессонными ночами король вашу супругу одаривает, а по принципу: «Кончил дело, слезай с тела». Он, король, может потом и не взглянет на вашу супругу или еле кивнет ей, а у вас уже новое поместье.
Еще более «добродушным рогоносцем», дорогой читатель, был герцог Карл Орлеанский, женившийся на Марии Киевской. Ну как ему не быть добродушным и снисходительным, если он и хил и немощен и вообще старше своей жены на целых сорок лет. Бывают же, по нашему мнению, такие вот бессовестные мужчины, которые женятся на молоденьких. Да еще уверяют своих подданных, что жена его особенным вниманием и любовью одаривает. Ну прямо по Зощенко выходит: помните, молоденькая интересная девушка вдруг выходит замуж за старика, у которого «ни кола ни двора». Впрочем, «двор» был, правда, не ахти какой — малюсенькая коммунальная комнатушка, а вот в отношении «кола» — сомневаемся. На недоуменные вопросы знакомых старичок отвечал, что никакими богатствами укрытыми он не располагает, его оценили и полюбили исключительно за его личные достоинства. Но не успел старичок оглянуться, как остался «с носом» — уже действительно «без кола и без двора».
Такие старые мужья, дорогой читатель, настолько бессовестные, что даже считают, что осчастливили женщину браком с ней. А каково молоденькой со стариком в постель идти? Радости, конечно, мало и на это русская картина «Неравный брак» однозначно ответила. Глазки у такой невесты заплаканные, а ручка дрожит, свечечку придерживая. Ну, наша Мария Клевская, подобно барышне кисейной, плакать не стала. Она стала попросту без всякого пардону и разбору любовников себе в королевский альков брать. Иногда без роду, звания и племени. Без роду и племени даже лучше, потому что все эти лакеи и пажи, дюже как пригожи и здоровы. Вы уж поверьте, дорогой читатель, вкусу французской королевы Екатерине Медичи, которая уговаривала свою невестку Луизу, жену ее сына Генриха III, взять и переспать с пажем. Почему? Да потому что королевству наследник нужен, а сын Екатерины Медичи гомосексуалист и с мальчиками плодить детей не научился.
Мария Клевская, в отличие от Луизы Лотарингской, жены Генриха III, против пажей не возражала: она воспитывалась в самом развратном дворе мира — в бургундском. Там королевские альковы даром не прозябали, там эротическая любовь на каждом шагу, или точнее, углу, процветала.
Словом, допрыгалась Мария Клевская до того, что вдруг с бухты-барахты в 1642 году рожает мужу сыночка. У того от удивления рот раскрылся и глаза на лоб полезли. «Что, дескать, за географические, пардон, биологические новости?» У него давным-давно это самое… инструмент детородный не работает, а тут на белый свет наследник появился. «Что за чудо?» — «Никакое это не чудо, а благословление господа бога», — убеждает его Мария и усиленно советует признать ребенка своим, иначе — афронт государству. Карл Орлеанский знал, что ребенок от его слуги Рабаджа, но «парад держит», сомнительность своего отцовства вслух не высказывает. Сына на ручки взял, подержал немного, а он его камзол, жемчугами расшитый, взял и описал. Вестимо, детское дело. Карл Орлеанский умилился этим совершенно естественным физиологическим актом своего отпрыска и уже совершенно безоговорочно признал его «своим». И будет это, дорогой читатель, будущий король Людовик XII.
Мария Клевская одним рождением ребенка не ограничилась. Она порхала по Версалю в своих немыслимо дорогих золоченых платьях и «допорхалась» до дочери тоже. И тоже король твердо знал — ребенок не его, но что делать — покорно признал своим. Мы такого снисходительного «рогоносца» одобряем, а также того слугу, который так действенно королевству французскому с рождением наследников помогал. Это был хороший, добрый поступок и, наверно, господь бог такое прелюбодеяние в королевском ложе не осудит.
Правда, в действиях Марии Клевской романтическая любовь вмешалась. Она так этого слугу полюбила, что, когда умер Карл Орлеанский, вышла за него замуж, нимало не смущаясь таким несоответствием: слуга и королева! Ну и что? Вторая жена Наполеона Бонапарта два раза (с двумя мужьями) так деградировала: предпочла великому императору ничтожненьких людей.
И вот вам опять новый «добровольный рогоносец» в Версале объявился. Это муж графини Тулузской, а рога ему наставил не кто-нибудь, а сам Людовик XV. Вот король так король, всех королей по разврату перещеголял! Сейчас у него в любовницах пожилая матрона графиня Тулузская ходит, которая в большой дружбе и согласии со своим мужем живет. А происходит она из великолепной знатной фамилии: у нее матерью была знаменитая Монтеспан, а отцом сам король-солнце Людовик XIV. Ну как тут Людовику XV не обратить внимание на родную дочь своего великого прадеда? Тем более что, когда ему девочки из «Оленьего парка» надоедали, душа и тело требовали услады в объятьях женщины, годившейся бы ему в матери. Знаете, дорогой читатель, как сладкий пирог приедается! Поневоле побежишь черный хлеб искать. Муж графини Тулузской исключительно воспитанный «добровольный рогоносец». Раз его величество иногда желает «Эдиповой любви», почему бы ему в этом деле не помочь? И граф Тулузский, зная, как даже королям трудно найти удобные секретные местечки для тайной любви, любезно предложил королю не только свою супругу, но и свой дворец Рамбуйе. Отдыхайте, ваше величество, в объятьях моей дражайшей супруги! Я тут дворец постерегу, чтобы никто из посторонних в альков не заглядывал, пока вы там! Некоторым кажется, что жалка роль таких «рогоносцев». Но учтите, жены таких мужей любили и они у них разные другие функции выполняли: камеристки, служанки, наперсника. А если не удостоились такой чести стать наперсником собственной жены, пеняйте на себя, сами виноваты! Не так правильно роль свою поняли. А она проста: кто «покорный рогоносец», тот говорить должен мало и алчность свою не очень-то проявлять. Король сам знает, какому мужу, что дать. Не следовал этим принципам муж известной фаворитки того же Людовика XV (вот неутомимый в эротических похождениях король!) — плохо на этом вышел. Впрочем, расскажем несколько поподробнее.
Дю Барри
Король в это время лишился своей могущественной фаворитки маркизы Помпадур. Умерла, бедная, от скоротечной чахотки, да еще врачи совсем ее кровопусканием доконали. В то время, сами знаете, это было самым действенным методом лечения. Если тебе плохо, пустим кровь. Еще хуже? Удвоим дозу.
Ничего-то скучающему и впадающему в черную меланхолию королю не мило. И «Олений парк» его уже не радует и особого наслаждения не дает. И государством он уже управляет вяло и с неохотой и сам на ложе смерти признается: «Я плохо правил страной и плохо распоряжался, что объясняется моей бесталанностью и плохими помощниками».
И то правда. Помощник, то есть господин Лебель, был занят едино тем, что голову ломает, какое бы ему еще новое развлечение для короля придумать. Такова уж была несчастная натура этого короля. Ему вечно было скучно. Объявил же один из римских императоров о большой награде тому, кто придумает новое наслаждение. Ну, раньше наслаждение королю маркиза Помпадур придумывала. С ее неистощимой фантазией и умом умела на какое-то время развлечь короля. Не стало ее, и жизнь в королевском дворе остановилась, как маятник с опущенной гирей на стенных часах. По Версалю злые дочери короля — девственницы, старые девы, — тоскливо расхаживают. Веселого мало, когда ни один даже захудалый монарх их замуж не берет. А та Мария, что монашенкой стала, приходит по праздникам во дворец к королю отнюдь не затем, чтобы отцу развлечения придумывать, а на путь истинный отца наставлять. Не нравится ей развратная жизнь отца. Это, видите ли, господу богу не угодно. То — то перед Пасхой Людовик XV вечно угрызениями совести мучился. Пасха пройдет, и опять сексуальный голод грызет короля, а все благочестивые порывы отходят на задний план. Словом, Лебель правильно решил: надо спасать короля от скуки. На земле существует только один способ от нее избавиться: влюбиться. Вы хоть раз встречали скучающего влюбленного? Даже, если любовь без взаимности. Все там есть: и душевные и телесные муки, и ревность, и обида — нет только скуки.
И знаете, дорогой читатель, чем некоторые особи имя себе заработали и в историю вошли? О, не подвигами ратными, не битвами знаменитыми, не полководческими и финансовыми талантами. Они попросту скромно и деловито поставляли королям наложниц. И, если вы услышите фамилию Лебеля при Людовике XV, Чэффинга при Карле II, Бассомпьера при Генрихе IV — знайте, их заслуга в истории одна: они выискивали королям любовниц. Не скажем, что это была простая должность и что они легко свой хлеб с маслом или бриллиантишко какой легко зарабатывали… О, нет! Это очень трудная и ответственная должность, ибо угодить развращенным нравам королей не так-то просто! Хотя, конечно, не спорим, дамулек вокруг всех красот, рангов и мастей хоть пруд пруди! Да и смазливеньких мальчиков для королей-гомосексуалистов сколько угодно. Но требования королей к партнершам или партнерам в ложе — сами знаете какие. Тут одной приятной наружностью не обойдешься! Талант, так сказать, в любовном мастерстве нужен. А разыскать истинный любовный талант не менее трудно, чем найти чистой воды многокаратный алмаз на алмазных приисках. К каким только способам и методам королевские сводники не обращались. Посещали все бордели, просматривали всех уличных проституток. Владелицам публичных домов было дано строгое предписание сообщать в королевский дворец о «яркой звезде — жемчужине» с любовными талантами. Они даже, эти сводницы, за это особую зарплату из королевской казны получали. Но «жемчужины» попадались редко. Не каждая красотка в ложе короля попадала, не каждая там и оставалась. Чаще «выпархивали» они из королевского ложа, как горошины из рогатки. Эти красотки-однодневки, как ночные бабочки, живущие всего одни сутки, потому навсегда исчезали. Одна слишком много душилась, третья была вульгарной, от четвертой чесноком несло. Да мало ли по какой причине не задерживались они в спальне короля? И ему все время было с ними скучно. Начисто излечила короля от скуки и до конца его жизни осталась с ним только одна фаворитка — Дю Барри.
Мадам Дю Барри. Незаконнорожденная дочь кухарки и распутного монаха сначала была проституткой, а потом ублажала короля Людовика XV.
Незаконнорожденная дочь кухарки и распутного монаха, рано вступила на любовное поприще, хотя официально в полицейских органах зарегистрирована не была. Она просто служила у сводницы мадам Гурдон. А той достаточно было опытным глазом взглянуть на юную, шестнадцатилетнюю красавицу, чтобы по достоинству оценить ее прелести. Впрочем, дадим слово самой мадам Гурдон:
«Я узнала от моих помощниц, что у господина Лебеля есть новенькая замечательная красотка. Я отправилась к нему в магазин под предлогом покупки кое-каких нарядов. И там я увидела такое божественное создание, какое редко можно встретить. Девушке на вид было лет шестнадцать. Дивного сложения, с точно выполненным овалом лица, большими открытыми глазами и кожей ослепительной белизны. У нее был красивый рот, маленькие изящные ножки, роскошные пышные волосы, которые я не могла обхватить своими руками. Я не хотела выпустить из рук такое сокровище. Я просто подошла к ней, всунула ей в руку карточку со своим адресом и монету и сказала тихо: „Зайдите ко мне, это для Вашего же добра, деточка!“»
«Деточка» не замедлила воспользоваться гостеприимством мадам Гурдон, и, когда одному прелату потребовалась «нетронутая» молодая девушка, — красотка Дю Барри вступила на путь разврата. В отличие от проституток обыкновенного борделя, салон мадам Гурдон был изыскан и допускал только самых «высоких» посетителей. Кроме того, мадемуазель Лансон — так тогда Дю Барри звали — могла любовью заниматься, не отрываясь, так сказать, от своего основного занятия — работы в магазине модного платья. Словом, эксплуатировали девушку на любовном поприще в меру, не очень изнуряя ее молодой организм. Луидоры начали обильным дождем сыпаться в шкатулку мадам Гурдон. Кое-что перепадало и мадемуазель Лансон. У нее появилось шикарное белье, роскошные, полупрозрачные пеньюары, к которым она пристрастится на всю жизнь и, отбросив корсет, в таком полуобнаженном виде будет появляться на королевских завтраках, шокируя всех вокруг, кроме короля, конечно.
Мадам Гурдон сумела создать в своем притоне любви истинно домашнюю, непринужденную обстановку и хвалится в своих воспоминаниях о сердечных отношениях со своей подопечной: «Она очень любила меня, называла милой мамочкой и хохотала до упаду, когда я предлагала ей разыграть роль невинной».
В то время, дорогой читатель, невинность очень высоко ценилась и спрос на девственниц был велик, особенно у истасканных, развращенных стариков. Почему бы мадемуазель Лансон за двойную или даже за тройную плату не разыграть роль невинной девушки, первый раз идущей с мужчиной в постель? Способов для этого сколько угодно, выбирай любой: химический — мази, капли, специальные настойки, физический — намазывание определенным составом, хирургический — садистический и примитивный: зашивание иголкой половой щели.
Ги Бретон рассказывает нам забавную историю, как при дворе Наполеона III один из его придворных, заплатив огромную сумму за девственницу и получив «лакомый кусочек», довольный и ублаженный, подошел к зеркалу, чтобы поправить себе прическу. Увидев на туалетном столике жирную мазь, он решил смазать ею свои спекшиеся губы. Каково же было его удивление, когда через несколько минут губы его сжались и слиплись до такой степени, что он не мог просунуть в рот даже своего мизинца.
Эротический писатель шестнадцатого века Брантом дает нам несколько рецептов «девственности»: «Существуют лекарства, благодаря которым можно представиться непорочной и девственницей, словно прямо из купели. Например, иные прибегают к пиявкам, которые ставят, чтобы они насосались крови прямо в причинном месте, а те, отвалившись, оставляют ранки с пузырьками, набухшими кровью; что до мужа, приступающего к осаде в первую брачную ночь, то он при штурме срывает пузырьки и видит кровь к вящей радости своей и жениной».
Невинные шалости мадемуазель Лансон имели успех. Старых развратников, добивающихся особого расположения у мадемуазель Лансон, становится все больше и больше. Пожелал ее ласк и некто Дюмусо, и госпожа Гурдон, не мешкая, предложила ему девушку. Но, когда она вышла к нему как всегда во всеоружии своей полуобнаженности, весь любовный пыл у господина Дюмусо мгновенно пропал, и обое остолбенели: в прибывшем за любовными утехами господине Лансон узнала своего крестного. Он с кулаками и ругательствами набросился на девушку, она слабо парировала: «Ну что в этом особенного, если я пребываю в том же месте, где и мой крестный?»
Но пришла пора задуматься мадемуазель Лансон о своем фактически бесправном положении и поискать себе богатого покровителя, оставив временные влюбленности. И вот забыт художник, живший на нижнем этаже ее дома, парикмахер Ламе и прочая мелочь. У мадемуазель Лансон появился могущественный опекун граф Дю Барри, давным-давно выступающий в роли опекуна-сводника молодых девиц. Отыскав какую-нибудь бедную мастерицу, изрядно утомленную трудом рук своих, дававший ничтожный заработок, он одевал ее, откармливал, как гусыню на убой, дарил ей скромные драгоценности, занимался ее воспитанием, возил по театрам. Приучал, словом, к светской жизни. Воспитанница очень дорого потом продавалась графом знатным вельможам, желающим иметь постоянную красивую и не очень дорогую любовницу, которые ценились наравне с арабскими скакунами и были престижны для их владельца. Дю Барри увидел мадемуазель Ланж (она теперь Ланж называлась) в игорном доме. Оглядев ее со всех сторон опытным взглядом знатока и поняв, какие огромные барыши сулит ему ее красота, он предложил девушке сделку. Он займется ее воспитанием, образованием и прочим, включая наряды и скромный особняк с прислугой и собственный выезд, а она… О, в отношении мадемуазель Ланж у господина Дю Барри были далеко идущие планы.
Во всех странах того времени, дорогой читатель, существовала профессия сводников и сводниц. Чтобы подготовить девушку к продаже, необходимо ею заняться: воспитанием, образованием и прочим. Существовали даже закамуфлированные «институты» по взращиванию и воспитанию дорогих наложниц. Массон в «Секретных записках о России» чуть ли не как откровение преподносит нам один такой дом в Петербурге у госпожи Поздняковой: «Недалеко от столицы у нее было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по ее приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие 10–12 лет. Они воспитывались у нее в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и вышиванью, и причесыванью, так, что ее дом, всегда наполненный дюжиной молодых девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В 15 лет она их продавала. Наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые к светским развратникам в качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей за штуку, то это давало ей определенный ежегодный доход».
Жан Жак Руссо в своей «Исповеди» информирует читателей, как он вместе со своим другом на пару (чтобы дешевле обошлось) «купили» у матери ее одиннадцатилетнюю дочь в целях воспитания в духе разврата, чтобы потом из нее прекрасную любовницу сделать, но настолько привязались к малютке, что кроме держания ее на коленях и невинных ласк, никакого разврата по отношению к ней себе не позволяли.
А вот герои Бальзака так щепетильны и нравственны не были. У него «крысы» — молоденькие, недоразвитые девчушки — вполне конкретным развратным прихотям кавалеров отвечали.
Такие притоны были почти в каждом большом городе Европы. Граф Дю Барри решил очень дорого продать свою подопечную, да не кому-нибудь, а самому королю, Людовику XV. Конечно, через его верного сводника — камердинера Лебеля. Дю Барри было приказано хорошо подготовиться к свиданию с королевским камердинером.
Как мы уже упоминали, Людовик XV находился в то время в весьма мрачном настроении. Умерла маркиза Помпадур, умерла его жена полька Мария Лещинская. Не особенно хорошо процветал «Олений парк», хотя резвились еще там «серны» типа Терселен, Морфиз, Фукэ, Генно, Робер, Давид, Смит, Жиамбони, Ленорман, Варниэ, Милеи. Перечисляем их, дорогой читатель, к сведению тех историков, которые с пеной у рта доказывают нам сейчас на страницах своих опусов, что больше одной любовницы Людовик XV в «Оленьем парке» не имел. Имел, во множестве и постоянно беременных. Как-то с грехом пополам с этим фактом справлялись, одних вовремя выдав замуж, других удалив, третьих быстро сделав любовницами других вельмож. Мадемуазель Жиамбони, Морфиз и Морфи, подаривших детей Людовику, выдали замуж за «покорных рогоносцев», обеспечив хорошим приданым. Варниэ сделалась дорогой любовницей женевского банкира, а Давид — князя де Роган. Каждая из отставленных любовниц получала по 200 000 ливров пожизненного дохода. На всех этих красоток из королевской казны выдавалась огромная сумма: десять миллионов ливров ежегодно. Но, хотя и так баснословно дорого стоил Людовику XV «Олений парк» и оборудован он был по последнему слову эротической техники, включая порнографические картинки на стенах и садистическую мебель, наслаждения королю он уже не давал. Его крайне извращенное чувствование нуждалось в чем-то неизведанно пикантном, а все эти эротические блюда, преподносимые выученными проститутками, утомляли только короля и усиливали его скуку, которая грозила черной меланхолиеи, стрессом, как сейчас говорят. Словом, перед Лебелем была непростая задача: найти королю новое, изысканное «вкусное» эротическое блюдо. Как-то раз, сидя за карточным столом у своего приятеля графа Дю Барри Лебель пожаловался: «Обшарил все уголки предместий и столицы, но ничего подходящего для короля не нашел. Не знаю, что и делать, ведь государственные дела от меланхолии короля страдают». Дю Барри загадочно усмехнулся: «У меня есть лакомый кусочек, достойный короля», — с уверенностью он сказал.
Вошла мадемуазель Ланж в спальню короля и больше из нее не вышла. Вышла, конечно, но уже могущественной красавицей графиней Дю Барри. Думаете, кто на ней женился? Граф Дю Барри? Конечно, он бы не против, но он, как говорится, «некоторым образом был замужем».
Господин граф Дю Барри женат, обременен детьми и законными и внебрачными, и любовницами, одна даже с его незаконнорожденной дочерью Аделаидой в одной комнате живет и неизвестно как они ложе делят, когда любовник и отец в одном лице их навещает. Господин Дю Барри предложил в мужья Жанне Ланж своего брата, который, правда, внешне выглядит, как бурдюк с вином и сам от вина не просыхает, но будет вполне лояльным добровольным рогоносцем и, дав супруге свое имя, ничего взамен существенного от нее требовать не будет. А за это он получит пять тысяч ливров и хорошую должность, дающую большие доходы. Брачный контракт про всем правилам был оформлен у нотариуса, молодых же обвенчали 1 сентября 1768 года в церкви святого Лаврентия. Газеты подали осторожную, но весьма недвузначную информацию: «В Компьене появилась некая графиня Дю Барри и произвела настоящую сенсацию своей наружностью. Говорят, что она пользуется большим успехом при дворе и что король принял ее очень благосклонно».
Более радикальные из газет не удержались от острот: «Графиня Дю Барри — лучший скороход Парижа, так как она одним прыжком попала с Нового моста в Трон». Новым мостом называли квартал в Париже, населенный проститутками, которых во Франции времен Людовика XV было видимо-невидимо и только в самом Париже зарегистрированных официально насчитывалось тридцать две тысячи.
Все во дворе знали истинное происхождение новоиспеченной графини. Светские дамы, несмотря на заинтересованность короля графиней, не оказывали ей ни малейшего почтения, и как зачумленную чурались ее. Она в дверь, они гурьбой в другую. На балах и во время карточной игры держались особой стайкой и к графине не подходили.
Графиня Дженлис, жившая при дворе Людовика XV, пишет в своих воспоминаниях: «Когда она вошла (Дю Барри. — Э. В.), рее женщины, которые стояли в дверях, бросились от нее в противоположную сторону, чтобы не сесть рядом с ней, так, что между нею и последующими женщинами оставалось четыре или пять свободных мест. Она сделала вид, что не заметила это явное к ней пренебрежение. Ничто не смутило эту нахальную особу. Когда под конец карточной игры показался король, она улыбнулась ему, а он сейчас же начал искать ее взглядом».
Король поместил ее в замке Фонтенбло, и вначале она свое скромное место знала. Ей нельзя было появляться с королем на прогулках, сидеть с ним за одним столом, бывать у королевских детей. В определенные дни, чаще, вечерком, король навещал ее в замке и никогда вместе с ней ни в карете, ни вообще на людях не показывался. Словом, положение Дю Барри было гораздо сложнее, чем у Помпадур, когда та очаровала королевский дворец. Низкое происхождение маркизы Помпадур было намного выше графини Дю Барри, образование вообще никакого сравнения не выдерживало. Уличная девка с рубашечными манерами, неправильным французским языком, в который все время вплетала просторечивые народные словечки, далека была от стереотипа светской дамы.
Но такова уж неистребимая сила сексуального чувства, если все препятствия смела Дю Барри на своем пути «легкой рученькой» и стала абсолютно необходима королю. Шестидесятитрехлетний развращенный король испытывал с ней ни с чем несравнимое физическое наслаждение и неоднократно свой восторг выражал перед придворными. Чем покорила его Дю Барри? Пусть нам на этот вопрос ответят сексопатологи. Какая такая дикая, необузданная сила заставляет могущественных королей, отринув все разумное и логическое, устремиться в вихрь безумия? Никто никогда по-настоящему еще не исследовал силу сексуального чувствования, хотя литература и история наполнены фактами, морозящими кровь в жилах. Для безумных в сексуальном чувстве — нет никаких ни пределов, ни преград. Они не подвластны нашему пониманию. Это какой-то неуправляемый вулкан, вылившийся потоком разгоряченной лавы, и потушить этот жар никто не в состоянии. Достаточно сказать, что ни одна из многочисленных любовниц короля, включая двадцатилетнюю связь с маркизой Помпадур, которая к концу своего владычества стала уж просто неприятна физически королю, не овладевала королем так полно, так самозабвенно. Все, абсолютно все импонировало и восхищало в Дю Барри короля, включая ее неправильный выговор, ее необразованность, ее вульгарно-рубашечные манеры, когда она могла запросто сказать великому королю, принесшему ей самолично сваренный кофе: «А ну валяй, Франция, отсюда со своим кофе». Дю Барри сочетала в себе, кажется, несовместимое: огромную развратную распущенность при почти явной невинности. Она не стесняясь присутствия аббата — духовника, могла совершенно голая встать с постели, подать ему для поцелуя ножку, сказав с невинным зевком: «Это я для Вас встала», на что подобно аббат парировал: «А ложитесь для другого?» Она ввела в обиход короля все недозволенные приемы любви, включая флагелляцию, и очень часто Людовик XV с наслаждением смотрел, как она или бичуется сама, или бичует свою даму.
Флагеллиция
слуга эта, дорогой читатель, называется флагелляцией. И мы вслед за господином Марэ, полицейским надзирателем города Парижа, стражником нравов, заглянем в такой дом. Его владелицей является Тереза Беркли.
Входит клиент в это роскошное заведение, полное странных, как во времена инквизиции, предметов, предназначенных для пыток. За «прилавком» симпатичная и приветливая хозяйка — Тереза Беркли. «„Чего желаете?“ — спрашивает она клиента. — Ассортимент у нас весьма обширный, да и цены умеренные. Итак — порка ремнем два луидора, тростью немного дороже, два с четвертью, она искусства особого от проститутки требует, плеткой или хлыстом совсем пустяки, всего полтора луидора. За специальную дополнительную плату вы можете получить изысканную порку „с узелками“. Посмотрите, как плеточка искусно сделана, а узелки на ней завязывал истинный мастер своего дела, скажу я вам, большой талант. На десерт мы можем вам предложить: прокалывание иглой, душение, трение жесткой щеткой или сечение пучком крапивы. Что вас больше устраивает?»
«Все это очень хорошо, — говорит клиент, — и вполне меня возбудило бы, но нельзя ли что-нибудь особенное, с перчиком, так сказать».
«Ах особенное, — говорит Тереза, — так бы сразу и говорили, — мы понимаем: традиционные методы немного клиентам приедаются. Нет ничего проще предложить вам особенное. Но и цена, вы сами понимаете». «Какие могут быть разговоры, — отвечает клиент, — лишь бы тело довольно было». И они направляются в особую комнатку, где происходит оздоровительная процедура под названием «лошадка». «Лошадкой» будет обнаженная девушка, скованная по рукам и ногам и расположенная с широко открывающимися гениталиями на стуле «либертина». Под «лошадку» ляжет клиент, стараясь своим «инструментом» точно попасть в открытое для наслаждения место девушки. Если клиент не сразу попадет в роскошное местечко, не беда, Тереза Беркли поможет. Клиента тоже сковывают по рукам и ногам, и теперь Тереза Беркли, облаченная в кожаный костюм с короткими штанишками будет изящной плеточкой лупить что есть сил по телам совокупляющихся девушки и клиента. Да что мы тут вам будем описывать, дорогой читатель, процедуру «лошадки», если почти ни один из фильмов западного телевидения не обходится без этой утонченной процедуры наслаждения, пионером которой была знаменитая хозяйка парижского борделя Тереза Беркли.
Мы на странице этой книги осмелимся высказать кощунственную мысль: пройдут десятилетия и учение де Сада, который не воображал себе физического удовольствия без нанесения боли, возвысится до ранга канона. Так, наш сегодняшний мир гигантскими темпами летит к… жестокости и жестоким наслаждениям. Мать, бичующая своего ребенка, то есть элементарно порющая его ремнем! Мать сегодняшнего дня. Не получает ли она своеобразного наслаждения и компенсации за все ее трудности и неудачи жизни? Адольфа Гитлера отец очень бил. Это было даже не битье, а какое-то дикое истязание ребенка. Методично, регулярно, как чистку зубов, независимо от степени его провинности и даже при полном таковой отсутствии Гитлера били. Били так, что кожа слезала с его спины. Били не в аффекте, чтобы утолить свою злость, но почти добродушно, почти с веселой улыбкой, ибо процедура битья была воспитанием, одним из действенных методов. Когда Адольф Гитлер убежал из дому, не выдержав жестокого битья, отец его поймал и избил так, что если бы не мать — то забил бы до смерти.
И те издевательства над человечеством в виде концентрационных лагерей, это ли не последствия жестокого обращения в детстве?
Людовик XIV — справедливый король-солнце — издал приказ о том, чтобы в школах ленивых детей наказывали розгой. С розгой ходили воспитательницы и Людовиков XV и XVI, и только одна единственная воспитательница в мире, фаворитка Людовика XIV Ментенон, не признавала розг. «Хорошо, что меня били в детстве, теперь я буду бить своих детей», — сказал некто Лоурс и, усовершенствуя метод битья, включил электрический шнур для своего трехлетнего сына.
Павел I пригласил в учителя к своим двум младшим сыновьям Николаю и Михаилу генерала Ламздерфа. И с чего тот начинает «учение»? С битья, конечно. Он сек детей розгами почти ежедневно и этот испытанный прием воздействия был разрешен, конечно же, самим отцом — императором Павлом. Каждое наказание заносилось для памяти в специальный журнал занятий с принцами. Не ограничиваясь розгами, он бил их линейками, шомполами и вообще всем, что попадалось под руку. А однажды, выйдя из себя, схватил Николая за шиворот, поднял его в воздух и так ударил о стену головой, что ребенок лишился сознания. И что? А палочный строй, через который проводили провинившегося солдата, вам знаком? Кто его ввел? — Николай I, так жестоко битый в детстве.
Во всех школах, костелах Западной Европы в девятнадцатом веке как элементарная форма воспитания вводилось наказание розгами. Забыли, что еще древний Катон говорил, что «кто бьет жену или ребенка, поднимает руку на святость». «Садизм видит в избиении ребенка источник полового возбуждения», — это сказал Молль, ученый-сексопатолог с большим опытом. «Розга детей уму учит, а крестьянина дубовая полка», — говорил Я. Тазбир.
Наблюдается, дорогой читатель, интересное явление, оказывается, что многочисленным целям, по мнению многих, служит бичевание! Во-первых — это воспитательный метод, во-вторых — это источник эротических наслаждений. Соединение этих двух методов рождает нам патологическую натуру — жестокую, эгоистичную, не считающуюся ни с какими моральными догмами — преступную личность.
Еще в Древнем Риме мужчин, которые не имели детей, приговаривали к общественному бичеванию, и один раз в год их можно было лупить что есть мочи кому угодно. Даже день для такой цели был специально в календаре выделен. Если мы все радуемся и отмечаем, например, День первого мая, День всех трудящихся, то в Древнем Риме днем для бичевания был Лупекарь.
Уже с тринадцатого века появилась религиозная секта бичующих — хлыстов. К ним принадлежал и наш Григорий Распутин. Под маркой очищения греховного тела, они удовлетворяли свои самые низменные потребности похоти, ибо собравшись все вместе, начав «радение» молитвенным пением и плясками, «докатывались» до того, что обезумев от похоти, накидывались друг на друга и совокуплялись с кем придется — старики с молоденькими и наоборот. Очистив греховное тело, переходим к прозаическим мирским делам и, стоя с требником в церкви и с устами молитвенными, никто бы не мог себе даже представить, какие оргии совершались ими ночью.
Недавно нам показывали по телевидению бразильский праздник маскарада. Маскарад длится несколько дней — это праздник радости, веселья, немыслимых костюмов. Но вот движется секта бичующих. Идут рядами. Каждый последующий бьет предыдущего, и у того вся спина исполосована кровавыми полосами. Скоро полезет кожа, обнажая кровавое мясо. В конце ряда идет маленький голенький мальчик лет эдак шести-семи и сзади женщина, она методически бьет его бичом и спина ребенка ничем не отличается от спин идущих впереди мужчин. Во имя чего все это делается? Религия, раз и навсегда заклеймившая наслаждения, выбрала для своей акцептации простую форму флагелляции, обвесив ее догмами о милосердии и очищении тела.
Флагелляция была, есть и будет до тех пор, пока человечество не исправит свою психику. Но поскольку психика человека так порочна, то ей нужна флагелляция! Свою лепту в это явление внесли и люди искусства. Великие художники начали писать картины о флагелляции. Джон Клеланд, французский художник, известен своей картиной под характерным названием: «Порка как элемент эротического стимула». Что она изображает? Зажатая между ногами мужчины женщина на скамейке подставляет свой зад розге! Великий Микеланджело нарисовал картину «Бичевание» — монахи бичуют другого монаха и его спина вся в крови. Дю Барри флагелляции подвергалась из-за своей слишком испорченной натуры. Научила все-таки этому и Людовика XV.
Конфетки, начиненные шпанскими мушками, стали чуть ли ни ежедневным лакомством короля.
Изысканные, наполненные музыкой, поэзией, танцами, философскими разговорами вечера эпохи маркизы Помпадур сейчас превратились в грубые оргии с их безудержным развратом. Одетая сегодня пастушкой, завтра Дианой или наложницей из турецкого гарема, Дю Барри наследовала в этом отношении маскарады Помпадур, но внесла в них всю пропитанную эротикой и далекую от изящества струю. Дю Барри не носила корсета. В полупрозрачных пеньюарах, с распущенными волосами, могла появиться вдруг за обеденным столом и, когда все с недоумением смотрели на такое беспрецедентное нарушение этикета, она только недовольно пожимала плечами. Из Версаля исчезла чопорность и скука. Когда Людовик XV, недовольный долгим ожиданием за столом, потребовал ее немедленного прихода, она явилась к нему в полунакинутом пеньюаре, с одной стороны законченной прической, с другой стороны головы даже не начатой, и сказала невинно королю: «Вы так хотели». Пренебрежение манерами, королем и обществом стало ее второй натурой. Она могла поставить на стол во время обеда свою маленькую собачку Бижу, стоящую перед гостями на задних лапках, и бесцеремонно толкнуть короля в бок, разговаривающего с министром: «Да смотрите же, как Бижу служит».
О слишком бурных ночах короля с Дю Барри знали все во дворце. Их уставшие лица носили отпечаток ночных утех. I а же графиня Дженлис пишет: «Встречали мы Дю Барри везде. Одевалась она прекрасно и с большим вкусом. Днем ее лицо выглядело постаревшим и веснушки, портившие ее, еще ярче выступали. Вела она себя ужасно нагло. Черты ее лица не были красивы, но у нее были светлые волосы хорошего цвета, хорошие зубы и, в общем, довольно приятная физиономия».
С удивительной быстротой удалось графине Дю Барри занять положение маркизы Помпадур. Она уже живет в ее бывших покоях, над королем, в спальню к которому вела узкая винтовая лестница, соединяющая оба этажа. Только из апартаментов Помпадур исчезли книги. Их место занял саксонский фарфор и статуэтки из черного дерева с глазами божков из жемчуга. Все приемы использовала Дю Барри, чтобы завоевать себе расположение придворных светских дам. Там где не действовали угрозы, действовал простой шантаж. Однажды она объявила королю, что устраивает у себя чаепитие и приглашает знатных дам. «Да кто же придет?» — усомнился король. «Придут, никуда не денутся, — уверенно заявила Дю Барри и к каждому пригласительному билетику приписала: „Его величество почтит меня своим присутствием“. Попробуйте, дамы, не придите к ней на чай, после такого анонса!»
Дофин, будущий король Людовик XVI, ненавидел выскочку Дю Барри, еще больше ненавидела ее его жена Мария-Антуанетта и писала своей матери австрийской императрице Марии-Терезе 9-7-1770 г.: «Слабость, которую испытывает король к мадам Дю Барри достойна жалости. Она — глупейшее и пренеприятнейшее создание, которое можно себе только представить».
А страсть и обожание короля своей любовницы у него усиливаются чуть ли не с каждым днем. Он открыто не стесняется выражать это. Однажды он уронил на пол свой футляр. Дю Барри, быстро опустившись на колени, подняла и подала королю. Он, бросившись к ее ногам в присутствии придворных дам, со слезами умиления воскликнул: «Графиня, не Вам, а мне надо стоять перед Вами всю жизнь на коленях». Состоялась, наконец, официальная презентация Дю Барри при дворе. Церемониал был выдержан во всех мелочах. К королю подвели слегка смущенную графиню и он поцеловал ей руку. Все! Отныне она уже может кушать вместе с королем, сопровождать на прогулках, сидеть рядом с ним в карете! Но займет ли она место Ментенон эпохи Людовика? Та была стара, образованна и умна. Обладала тактом и дипломатичностью. Эта молода, проста, недалека. Скоро министры почувствуют всю силу влияния Дю Барри и нередко ее советы окажутся полезными, а суждения правильными. Король находил, что его любовница хороша во всех отношениях, даже очень хороша. Дю Барри приобретает власть и силу. Сам Конде, отец великого Конде, жену которого, Шарлотту, стремился ценой войны в Европе отобрать Генрих IV (об этом речь впереди), не считает для себя зазорным принять графиню у себя в роскошном особняке и сделал абсолютно все, чтобы Дю Барри чувствовала себя там богиней. Огромные роскошные охоты устраивались у де Конде для короля и Дю Барри, когда забивалось до сотни оленей и жарилось на вертелах до полсотни быков.
Толпы народа приветствовали королевскую наложницу, как королеву. Беспрестанные балы, вечера, маскарады сменяли один другого. Замок Шантильи, где жил Конде, превратился в одно великолепное празднество. Газеты, захлебываясь, писали обо всех посещениях графиней Дю Барри выставок, оперы и прочее вместе с Шарлоттой, женой де Конде. Ни одна из газет уже бы не осмелилась подшучивать над девицей, ловко прыгнувшей в постель короля. Ее окружили почетом и уважением. Перед ней снимали шляпу представители могущественной прессы. Дю Барри стала неофициальной, но признанной королевой.
Мы, дорогой читатель, совершенно не справились бы с нашей задачей, если бы оставили в тени героя нашей главы — «рогоносца», покорного причем, мужа Дю Барри Гийома. Наконец-то и он, упрятанный в своем поместье с девятнадцатилетней любовницей Моделиной Лемон, с которой у него будет сын и на которой он женится после смерти Дю Барри, подает свой голос. Долго же он молчал! Все, хватит, решил он наконец, норовя из покорного «рогоносца» превратиться в очень даже непокорного, а даже беспокойного. Жадность голубчика одолела. Видя, как стремительно растет карьера его жены, а также ее богатство, Гийом решил, что пора и ему попросить прибавки. Подумать только, сколько теперь дворцов у его супруги! Тут и шесть-семь комнат в Версале, прекрасный Альюсенский замок — бонбоньерка со стенами из слоновой кости и черного дерева, декорированный бесценными индийскими шалями, персидскими коврами, зеркальными будуарами, неграми-лакеями и красочными сенегальскими попугайчиками; свои покои в Марли и Шуази и, наконец, роскошнейший замок Сен Врен. Биографы подсчитали, что маркиза Помпадур за двадцатилетнее свое пребывание фавориткой короля «съела» из казны девяносто миллионов ливров. Во сколько казне обошлись прелести Дю Барри, историки особенно не распространяются, нам думается, гораздо больше. Аппетиты у этой девки ненасытные. Ей все мало. Муж Гийом не мог равнодушно смотреть на все растущее богатство своей жены и теперь ему стало казаться, что отхватил он приданого совсем ничего и надо бы побольше. Не долго думая, он запрягает роскошную карету шестью лошадями редкой светлокожей масти с черными гривами и со своей любовницей прибывает из Тулузы в Париж с конкретной целью: умножить свое богатство. Урвать для себя еще немного из звания покорного рогоносца.
Рогатый супруг выбрал для своего посещения Парижа неудачное время. У Жанны Дю Барри появились небольшие проблемы с королем. Власть, дорогой читатель, портит человека. Это доказано и это неоспоримо. Всегда добродушная, добрая и веселая, Дю Барри начинает вести себя по принципу злой старухи из сказки «О золотой рыбке». И как бы ей не остаться «у разбитого корыта». Всегда покладистая, она вдруг становится манерной и капризной. Она даже позволяет себе дуться на короля и даже отказывать ему в сексуальных услугах. Раз он вышел от нее, сильно хлопнув дверью и в огромном гневе. Дю Барри почувствовала, что переборщила. Она кинулась вслед королю, бросилась перед ним на колени, заверяя в своей любви и преданности, король смягчился, мир был восстановлен, но… Кошка уже перебежала дорогу. Дю Барри оказалась тщеславной. Ей уже полученных материальных богатств мало. Достраивается новый для нее замок Люсьенн. Безумные суммы были затрачены на его строительство. И хотя это одноэтажное здание, но с такими затейливыми архитектурными сооружениями купола и итальянской террасой, что средства пошли на него не меньшие, чем на многоэтажный.
Для нее строят новый отель, в котором она будет принимать исключительно военных. У нее уже баснословная пожизненная рента в 100 000 ливров и уникальные драгоценности. Переведена в знатные дамы мать-кухарка, для которой выстроили личный особняк. И эта кухарка, с манерами плохой базарной торговки, разъезжает в роскошной карете. Но она ведь эта выскочка Дю Барри стремится к власти. Она потребовала от короля, чтобы все деловые разговоры с министрами велись в ее кабинете, где она принимала в них деятельное участие. Она занялась устройством судьбы и карьеры сыновьям своего давнего любовника графа Дю Барри. Одного из них она назначает придворным шталмейстером. Узнав об этом, дофин, будущий король Людовик XVI, с негодованием воскликнул: «Пусть он лучше ко мне не приближается, иначе я брошу в него мой сапог». Даже король, слепо влюбленный в нее, понял, что графиня явно переигрывает в роли маркизы Помпадур, не обладая ни ее умом, ни ее знаниями. Графине Дю Барри уже не остановиться в своих прихотях «злой старухи» из «Золотой рыбки». Но дни короля уже сочтены. А что такое куртизанка без своего покровителя? Это ненужная мебель, которую немедленно вынесут из Версаля. Но она еще на что-то надеется, прежде всего на то, что болезнь короля временна. А тут как раз надо налаживать «скользкий вопрос» со своим супругом, который нахально и твердо требует свой кусок пирога из королевской кухни. Ну, конечно, более кровожадная супруга послала бы мужа куда подальше, лучше всего в Бастилию, но графиня Дю Барри ни рук, ни совести своей марать не желает. Она пробует с супругом договориться. Было ему выплачено столько денег, сколько он захотел, но с горячей просьбой возвращения в Тулузу и не появления в Париже. Скрепя сердце Дю Барри уехал, но червь недовольства и обиды все время гложет этого человека, и он из Тулузы строит интриги против своей жены. В это время настала французская революция, Дю Барри арестовали, и почтенный супруг открыто заявляет о глубоком раскаянии в связи со своим таким неосторожным шагом, как женитьба на презренной гражданке мадемуазель Ланж, которая была много лет любовницей тирана. А чтобы смыть этот позор из своей биографии, господин Дю Барри требует немедленного развода с презренной шпионкой и врагом революции. Как крысы с тонущего корабля, многие отвернулись тогда от Дю Барри, многие друзья открыто стали врагами, писали на нее доносы, но так подло, низко и трусливо, как Дю Барри, кажется, не поступил никто. Все это будет несколько позднее. Но печальные события в королевском дворце начались намного раньше французской революции. В Версале господствует какой-то мор. Умирает сын Людовика XV, его жена, многие близкие друзья короля. Графиня Дю Барри, нежная дочь, регулярно навещающая свою мать, пишет ей такое вот письмо: «Я не могу, дорогая мама, исполнить свое обещание и приехать к Вам завтра. Состояние здоровья короля не позволяет мне оставить его. С тех пор, как умерли маркиз де Шовелин и маршал д’Арментьер, он впал в меланхолию, которая меня тревожит».
К психическим недомоганиям короля прибавилось физическое: он болен какой-то опасной болезнью, и врачи пока не знают, что это такое.
Известно только, что заразила его юная дочь столяра, с которой он накануне провел интимный вечер. Людовик XV, несмотря на его любовь к Дю Барри, не излечился от своего пагубного эротического желания время от времени иметь в постели девственницу. Девственницы с течением времени и по мере старения короля не так уж часто «гостили» в его ложе, то-то он не мог пропустить такую «оказию», повстречав дочь столяра. Девочка, оказалось, была больна скрытой формой оспы. Она-то и заразила короля этой опасной болезнью. Врачи сразу не смогли определить симптом болезни и, как обычно в таких случаях бывает, лечили общепринятой панацеей, невозможным: кровопусканием и клистиром. Когда определили, наконец, болезнь, время было упущено, болезнь развивалась вовсю. Дю Барри продолжает в это время посылать своей матери записки: «Дорогая мама, у короля, несомненно, оспа, я сделала все возможное, чтобы уговорить его остаться в Трианоне. Я не отхожу от его постели. Состояние его мне не кажется очень опасным. Но в его годы каждую минуту можно ожидать какого-нибудь осложнения. Хотели было соборовать короля. В моих интересах было помешать этому. Простите, дорогая мама, покидаю Вас, чтобы вернуться к королю. Графиня Дю Барри».
О, оспа! Бич эпохи, как в наше время СПИД или рак! Сколько жизней монархов она унесла, скольких навсегда сделала увечными, избороздив рябинками лицо. У одних до такой степени, что оно стало безобразным и изменило черты лица, как, например, у младшего сына Екатерины Медичи Франциска. Нос его напоминал после оспы раздвоенную картофелину. Других только слегка коснулась, лицо не портя. С легкими рябинками от оспы ходили и Людовик XIV, перенесший оспу в раннем возрасте, и его любовница Ла Вальер. Русская царица Анна Иоанновна имела от оспы рябое лицо, которое ее специально не портило, а вот ее подруженька Бенигда, жена фаворита Бирона, от оспы стала уродиной. Петр III, муж Екатерины Великой, ходил с рябым от оспы лицом на пару со своей любовницей Воронцовой. От оспы умерла сестра Петра II Наталья, а позднее он сам. Эта болезнь коснулась многих из многочисленной семьи австрийской императрицы Марии Терезы. Сначала умерла ее невестка, жена сына Иосифа II. А затем и две ее дочери. Русский писатель Валентин Пикуль довольно юмористически и со свойственным добродушно-просторечивым сарказмом описывает это события, которое мы позволяем себе несколько переиначить.
Хлопочет маменька Мария Тереза устроить счастье своих шестнадцати детей. Всех надо выдать замуж, женить, и не на простых смертных, а на принцах и принцессах королевских фамилий, что, согласитесь, не так-то и просто. Но вот радость пришла в австрийский дом Марии Терезы: руки ее старшей дочери просит Фердинанд IV, король Сицилии и Неаполя. Что за хорошая партия для Иоганны! Идут полным ходом приготовления к свадьбе. А она, ее не дождавшись, вдруг заболевает оспой и умирает. Горю Фердинанда IV конца нет. Он, приехав на увеселения в Вену, печально шагает в погребальной процессии. «О, не волнуйтесь так, ваше величество, — успокаивает его Мария Тереза. — У меня на выданье еще одна дочь есть: Юзефа». Воспрянул духом Фердинанд IV, на Юзефе жениться собирается, как вдруг она заболевает оспой и умирает. Бедный король Неаполя и Сицилии недовольство высказывает: «Это что за безобразие получается! Видит бог, как я терпелив, ваше величество, — к Марии Терезе обращается, — но ведь это ни в какие ворота не лезет. Звали меня на торжественные празднества в качестве жениха, а я уже второй раз тащусь за погребальными колесницами».
«Да погодите вы, не нойте, — говорит ему Мария Тереза. У меня еще одна дочь есть для вас: Каролина». На Каролине Фердинанд IV с опаской женился: вдруг и она заболеет оспой и ноги протянет. Но к счастью, обошлось.
Оспенный мор гложет семью Марии Терезы. От оспы в 1711 году скончался сын Марии Терезы, австрийский император Иосиф II. Подумать только, две его жены умерли от оспы и его самого она забрала в могилу.
Екатерина Великая писала Фридриху II: «С детства меня приучили к ужасу перед оспой и в каждой болезни я видела оспу». Выводы из своей боязни русская императрица сделала правильные: она одна из первых в Европе привила себе оспу и заставила ее привить своему сыну Павлу. Сыворотку для Павла брали от переболевшего оспой внебрачного сына Екатерины, в результате чего, не долго думая, ему дали фамилию Оспин. Оспин, правда, умер еще в детском возрасте, не от оспы, конечно.
Елизавета I, английская королева, себе оспу не привила и заболела ею. Но в отличие от французских врачей, у нее были замечательные английские доктора и один из них буквально спас королеву не только от смерти, но, главное, от возможности иметь рябое лицо. Он распорядился туго забинтовать всю голову и тело королевы, оставив лишь голыми руки, и заставил держать их поближе к огню. Теплый воздух камина равномерно нагревал руки и, как это ни странно, болезнь вышла через руки, абсолютно не задев лица и оставив только несколько неглубоких рябинок на руках. А ее придворная дама, ухаживающая за королевой, одна из светских красавиц, заразилась оспой, и болезнь так обезобразила ее лицо, что она вынуждена была оставить двор и уйти в монастырь, всю жизнь получая от Елизаветы огромную пенсию. Но на что монашке большие деньги?
Когда Вильгельм III заболел оспой, от которой умер его отец — Вильгельм Орлеанский, заметались врачи и, не зная чем и как лечить эту болезнь, прибегли к старому знахарскому методу, применяемому еще в 577 году, когда эпидемия оспы унесла жизни миллионов людей: положили ему в постель друга Бентина. Якобы здоровый человек «втягивает» оспу в себя, если согласится полежать с больным. Лучше, конечно, друга посвятить, чем жизнь короля риску подвергать.
Больных оспой клали на постели прокаженных: тоже оспу вытягивает. Вот какие шарлатанские методы применялись еще относительно недавно, а все потому, что не было закона, который бы официально вводил прививку от оспы. Только в 1768 году совет медицины Парижского университета официально рекомендовал такую прививку.
Муж Марии Стюарт заболел оспой и неизвестно, умер ли бы он от нее, если бы его не взорвали вместе с домиком, в котором он находился. Словом, положение Людовика XV в свыше шестидесятилетием возрасте заболевшим оспой, было крайне опасным, и Дю Барри, успокаивая себя, просто не отдавала себе в этом отчет, боясь даже подумать о своем бедственном положении после смерти короля. Поэтому она продолжает желаемое брать за действительное и не желает замечать, что в течение тринадцати дней (столько времени длилась болезнь Людовика XV) он стал совершенно неузнаваем. Как нам сообщает Альмера, «он был весь покрыт нарывами, язвами и сам мог видеть, как у него отваливались гниющие куски мяса».
Из дворца удалили всех близких короля, кроме его дочерей, которые продолжали ухаживать за отцом. Мария Антуанетта, которой раньше была сделана прививка от оспы и она могла не опасаться ею заразиться, не пожелала оставаться при ложе умирающего свекра, оставила дворец вместе со всеми. Надо отдать должное Дю Барри: она, не опасаясь за свое красивое лицо, смело ухаживала за королем, перенося невыносимый запах его гниющего тела. Но король сам настоял, чтобы ее удалили. Из своего поместья она пишет письмо матери: «Удар нанесен, дорогая мама. Король чувствует себя очень плохо, просил герцога д’Эгильон увести меня к себе. Мы уехали в Рюэль, оттуда я пишу Вам. Перед причащением король сказал через своего духовника, что он очень огорчен своим легким поведением и что отныне он будет жить только для веры, религии и своих подданных! Обещания умирающего не должны меня тревожить, все они одинаковы, пока он не вернется к жизни. Если король выздоровеет, я уверена, что мое положение не изменится. Прощайте, дорогая мама. Графиня Дю Барри».
Правильно, Жанна Дю Барри! Ты хорошо изучила характер короля. Ты прекрасно знаешь, сколько раз за свою жизнь давал Людовик XV клятвы об исправлении и вступлении на путь истинный, пока жизнь его находилась в опасности. Но как только опасность миновала, он неизменно возвращался к своей прежней распутной жизни. Перед маркизой Помпадур у него была постоянная любовница герцогиня Шатору. С этой Шатору Людовик XV никогда не расставался и даже забирал ее с собой в военные походы. Когда ему надо было ехать завоевывать какую-то там страну или провинцию, взять ее с собой попросила его супруга Мария Лещинская. Король строго ответил: «Место королевы во дворце», и на поле брани взял г-жу Шатору. Но в походе он сильно заболел, и жизнь его была в опасности. Народ, возмущенный присутствием наложницы у бока почти умирающего короля, потребовал ее удаления. Шатору была с позором изгнана, и народ бросал в ее карету камни. Король потребовал приезда своей жены, и Мария Лещинская как бы родилась для счастливой жизни с королем заново: он на коленях просил ее простить за его непутевую жизнь, обещал исправиться и никогда больше не иметь наложниц. Супруги, умиленные и примиренные, за много лет уснули наконец в совместной постели. Но, как только болезнь отступила и король возвратился в Париж, он потребовал Шатору к себе, просил у нее прощения за суровое с ней обращение, и она снова вернулась к королевским ласкам, с презрением усмехаясь при встрече с Марией Лещинской. Такова была уж натура этого короля — вечно грешить и вечно каяться!
Но слишком долго король играл в прятки с Господом Богом. Больше Всевышний не даст шанса королю ни грешить, ни каяться. Через несколько дней король (в 1774 г.) умирает. И вот последнее письмо Дю Барри своей матери: «Свершилось, дорогая мама! Короля не стало! Этот противный герцог де ла Врильер привез мне это известие вместе с приказом отправиться в монастырь. Я приняла его очень надменно. Этот дерзкий, еще вчера пресмыкался у моих ног, сегодня уже ликует от моего падения. Я возмущена ссылкой, к которой меня приговорили, а еще больше той жизнью, которая меня там ожидает. Мне позволили иметь только горничную. Мне запрещено видеться с кем бы то ни было. Все письма, которые я буду посылать или получать, будут прочитываться начальницей. Напишу Вам, если представиться возможность, как только приеду в эту тюрьму».
Таков был строгий приказ короля Людовика XVI, от всей души ненавидевшего королевскую куртизанку. Унизительна даже не эта тюрьма-монастырь, а ее репутация. Ведь сюда ссылали женщин плохого поведения, и она была позорной Бастилией. Графине Дю Барри всего тридцать лет и остаток жизни ей придется провести в этой тюрьме! Но как же живуч человек, как он гениален в своих способах обвести вокруг пальца закон и приказания короля. Монастырь — тюрьма со строгими порядками — вскоре для Дю Барри окажется вовсе не так уж и обременительной. Со своим необыкновенным умением обольщения людей, подкупом, покорностью и прочим арсеналом хорошего психолога Дю Барри вскоре сумела завоевать симпатию начальницы — и ее пребывание в монастыре значительно облегчено комфортом и развлечениями. Для начала ей разрешили гулять в монастырском саду, иметь своего повара и к одной горничной добавили еще девушку для одевания. Все это время Дю Барри неустанно пишет прошения королю о смягчении своей тяжелой участи и заверения его в своей верности. Кстати, она доказала это на деле, пытаясь спасти короля перед гильотиной и предназначив для этой цели все свои драгоценности. Мягкосердечный король Людовик XVI не остался безразличным к просьбам Дю Барри и вскоре смягчил ее участь: ей разрешили жить в ее замке Лувесьен. И тут начинается новый этап жизни тридцатидвухлетней Дю Барри, и будет эта жизнь полна романтики и драматизма, пока не закончится трагически. Она в свои тридцать с лишним лет продолжает оставаться непревзойденной красавицей: золотистые пышные волосы, большие голубые наивнолукавые глаза с темными бровями и длинными ресницами. Прелестная маленькая родинка над левым глазом типа мушки, которую маркиза Помпадур, вырезав кусочек тафты, искусственно приклеивала. И несколько располневшая, но пока еще не портящая фигуру талия — такова Дю Барри в этот период. Словом, она во всеоружии своей обольстительной красоты, умноженной на огромный опыт развратной девки с манерами светской дамы. Поклонники не замедлили явиться. Среди них сам австрийский император Иосиф II, гостящий в Париже инкогнито под фамилией графа Фалькенштейна. Граф Фалькенштейн — частый гость в замке Дю Барри. Мария-Антуанетта, жена Людовика XVI и сестра Иосифа II, увещевает своего братца, чтобы он перестал посещать особняк бессовестной развратницы с подмоченной репутацией. Иосиф только усмехается, особняк Дю Барри продолжает посещать, целует ей ручку и говорит обезоруживающе: «Красота, графиня, всегда остается царицей всех побед».
В Дю Барри безумно влюблен сам граф Анри Сеймур из знатной семьи тех Сеймуров во времена Генриха VIII и родственник Томасу Сеймуру, в которого в свое время была безумно влюблена Елизавета I. Наука обольщения (врожденная!) у Анри Сеймура так велика, что Дю Барри безумно в него влюбилась и шлет письма за письмами недвузначного содержания: «Я люблю Вас, я счастлива, я Ваша», — в одном письме. В другом: «О, нежный друг, с каким нетерпением я жду минуты встречи с Вами». Анри Сеймуру великая любовь Дю Барри не нужна. Ему нужна ее фортуна, а вернее, ее богатство. Но богатство несколько потускнело. Украдены у Дю Барри драгоценности, подаренные ей королем. Она, как ни силится в разных судебных процессах их получить, — не получит. А бедная неудачница графу Анри Сеймуру не нужна. И он поспешно ретируется, не забыв на прощанье написать своей бывшей возлюбленной душещипательное письмо: «Не стоит говорить Вам о моей любви, Вы ее знаете. Но Вам неизвестны мои муки. Ум мой здоров, но сердце поражено, я постараюсь его усмирить. Это не легко, но необходимо сделать. Прощайте».
Боже милостивый! Дю Барри уже за сорок! Ей непременно нужен постоянный, влиятельный любовник! Не станет же им негр Замора из лакеев, за определенные заслуги произведенный в ранг управителей замка Лувесьен. Близкая приятельница Дю Барри мадам Лебен описывает нам сорокалетнюю Дю Барри: «Она была высокого роста и дивного сложения. Груди ее были еще настолько упруги, что, казалось, совершенно не потеряли своей девственности, свежести и восхитительной формы. Ее лицо было еще по-прежнему необычайно красиво, все черты правильны и изящны. Волосы золотисто-пепельного цвета вились, как у ребенка. Только цвет ее лица начинал портиться».
Кто из господ-вельмож захочет сделать бывшую любовницу Людовика своей постоянной наложницей? Нашелся один. Господин де Бриссак его имя. Потасканный светский франт, с большими прежними любовными победами и без перспективы будущего. Ну что же, за то он искренне привязан к Дю Барри и чаще отдыхает после обеда на ее кушетке, чем в собственном особняке, напротив ее дома. Наконец-то мадам Дю Барри успокоится, перестанет вечно бороться за сердце мужчин, станет благовоспитанной мещанкой, наконец-то возьмет развод с призрачным супругом, давно имеющим свою собственную семью, выйдет замуж за Бриссака и доживет свой век почтенной матроной, каких множество во Франции. Не тут-то было! Революция перепутала все планы Дю Барри. Во-первых, арестован Бриссак, во-вторых, он гильотирован, в-третьих, ей грозит арест. В ее саду стражники революции нашли зарытые луидоры, бронзовый бюст тирана — Людовика XV. В ее особняках, которых было несколько в Париже, проживали английские эмигранты, враги революции.
Она участвовала в заговоре с целью освобождения Людовика XVI из тюрьмы. Словом, у революции французской было много претензий к любовнице короля. Ей бы все это время, пока длилась революция, сидеть тихо, укрыться где-нибудь в Англии, в конце концов изменить фамилию, но Дю Барри есть Дю Барри, отчаянная, безрассудная, одинаково страстная как в любви, так и в ненависти. Она совершенно забыла неприязнь к ней и Людовика XVI и Марии-Антуанетты и поглощена одним: любой ценой спасти короля. Ну и поплатилась за свое безрассудство. В 1739 году Дю Барри была арестована революционным правительством и, о ирония судьбы, помещена не только в ту самую тюрьму, где содержалась Мария-Антуанетта, но даже и в ту самую камеру. Могли ли они, ненавидящие друг друга, хоть когда-нибудь думать, что им уготована одна судьба — умереть под гильотиной и находиться в тюрьме в одной и той же камере? Только по отношению к Дю Барри жена начальника тюрьмы мадам Ришар относится с почтительным вниманием и все два месяца, какие Дю Барри пребывала в тюрьме, смягчала ее участь мелкими поблажками. При известии об аресте Дю Барри немногие друзья, которые еще у нее оставались, пришли в ужас, и то ли из боязни за свою участь, то ли действительно от любви к ней, но один из них, Лавальери, даже покончил с собой, прыгнув с моста Сены. Другие псевдодрузья сделали все возможное, спасая свою шкуру, чтобы предать ее, отягчить ее участь своими показаниями. Негр Замора родом из Бенгалии, привезенный французским капитаном во Францию и выкупленный Дю Барри еще в десятилетнем возрасте, возросший в течение двадцати лет от роли ее любовника до роли управляющего ее замком, сейчас всячески порочит свою хозяйку. «Я говорил ей, — объясняет он стражникам революции, — все свое добро отдать нации, но гражданка, обвиняемая гражданка Дю Барри, в своей алчности не пожелала этого сделать». «Она принимала у себя аристократов, а когда я сделал ей замечание, что это преступно, она выгнала меня из дома в течение трех дней. А я ведь дружу с Маратом, Блаше, Саланаве». — Замора, который так бы, вероятно, и остался грязным заморышем, если бы не Дю Барри, занявшаяся и его воспитанием и «приведением в люди», спасая свою шкуру, дополнил каплю посыпавшихся на Дю Барри обвинений. Заседание суда длилось один час и пятнадцать минут, после чего вице президент Дюма огласил вердикт: смертная казнь, произнеся красочную обвинительную речь: «Вы видите перед собой эту парижскую Мессалину, эту современную Лаис, прославившуюся своей развратной жизнью, видите женщину, которая только ради распутства разделила жизнь и судьбу деспота, пожертвовала богатством народа ради своих постыдных наслаждений». Все! Сорокадвухлетняя красочная жизнь Дю Барри закончена. Ее везут на казнь.
Историки и биографы не смогли удержаться от личных эмоций! Уж слишком некоторые из биографов ненавидели Дю Барри. Замечательный историк Кондратий Биркин клеймит, и очень яростно притом, недостойное поведение Дю Барри во время своего смертного часа. Как она трусливо цеплялась за руки палача, как визжала, пищала, вопила, прося пощады, как умоляла ну хоть минуточку еще подождать с отсечением ей головы. Трусливая развратница вела себя в последние минуты недостойно. Уважаемый историк хотел бы, чтобы Дю Барри достойно, подобно Марии Стюарт и Марии-Антуанетте, входила на эшафот. А может быть, он ожидал от нее иронического смеха Анны Болейн в последние минуты своей жизни? Ничего этого не было. Дю Барри проявила обыкновенное человеческое чувство слабости: жалко умоляя палача пощадить ее. Надо ли за это ее осуждать и так клеймить? Человеку свойственно желание жить. Насильственная смерть не может не вызывать неприятия. Дю Барри хотела жить. Безжалостная рука революции грубо, жестоко, немилосердно бросила ее под топор. Трудно, конечно, требовать милосердия от неумолимого закона революции — гильотинировать! Но даже здесь было предписано не унижать жертвы, а с достоинством производить исполнение приговора. Палач, который осмелился после казни Шарлотты Корде, убившей Марата, вынуть голову ее из корзины и дать пощечину, был уволен со своей должности. Наказывать — да, казнить — да, но не унижать человеческое достоинство, — так предписывала французская революция. Дю Барри была унижена своей смертью. И палачи сделали все, чтобы ее человеческую слабость превратить в грубое унизительное насилие.
В этом месте нам хочется прервать наше повествование о насильственной и совсем «негероической» смерти Дю Барри и занять ваше внимание, дорогой читатель, небольшим психологическим анализом поведения людей в разные эпохи гильотинированных, да и о самом этом явлении. Итак.
Свидание любовников.