«Ориентал» захлестнула предновогодняя суматоха. Все старались выписаться на праздники – долечиться можно и потом. Остались только тяжелобольные – те, кто был не в состоянии покинуть палаты.

Есидзо Исикуре Новый год предстояло встречать в клинике. По подсчетам Наоэ, ему оставалось жить дней десять, максимум двадцать. Он уже не мог умываться, ходить в туалет, с трудом приподнимался на кровати. Старик страшно похудел: это был скелет, обтянутый пергаментной, землистого цвета кожей; из-под одеяла выступал огромный, непомерно раздутый живот.

Придя на осмотр, Наоэ постучал пальцами по вспухшему животу Исикуры, прислушался. При простукивании явственно улавливается легкий металлический оттенок: в животе скопилась жидкость. Наоэ достал фонендоскоп, склонился над Исикурой. Последние дни старик почти ничего не ел, но было слышно, как в желудке колеблется жидкость. Наоэ показалось, что он слышит крадущиеся шаги смерти.

Закончив слушать, Наоэ снял фонендоскоп с шеи, согнул резиновые трубки и положил в карман. Норико поправила Исикуре повязку и начала застегивать пуговицы на пижаме.

– До свидания, – попрощался Наоэ.

Исикура ответил ему легким кивком, даже не спросил: «Ну как, доктор, скоро ли поправлюсь?» Как и Наоэ, он знал, что смерть уже у порога. Но, так же как и Наоэ, молчал. Он понимал, что стоит только спросить: почему? как? – и навалится липкий страх, оборвется последняя ниточка надежды.

«А вдруг?..» В этом смутном «а вдруг» больной находит смысл последних дней теплящейся жизни, а врач – единственное спасительное лекарство.

Однажды Наоэ на работу не вышел. Днем позвонил в «Ориентал» и сказался больным.

– Перебрал вчера.

– Да нет, скорее всего, просто проспал и поленился идти на работу.

Разговоров в тот день было много. В клинике привыкли к тому, что Наоэ все время опаздывает, но совсем не прийти – такое случилось впервые.

На сердце у Норико было неспокойно. Она уже не раз снимала трубку, чтобы позвонить Наоэ, но каждый раз почему-то не могла решиться.

Последнее время Наоэ почти не разговаривал с Норико, хотя они работали бок о бок. Кто-нибудь непременно крутился рядом, мешая поговорить. Но даже в те редкие минуты, когда они оставались вдвоем, Наоэ отмалчивался, словно воды в рот набрал.

Норико терпеливо дожидалась, когда он пригласит ее к себе, но он лишь иногда спрашивал в конце рабочего дня: «Что ты сегодня делаешь?» – и, стоило ей услышать это, она бросала все и бежала к нему.

Однажды Норико попыталась поговорить с ним: почему бы не приглашать ее заранее? – но он только нахмурился, и все осталось, как было: Норико, негодуя, откладывала дела и спешила в Икэдзири.

Раньше они встречались дважды в неделю, а теперь только раз в десять дней. И Норико ждала, не решаясь заговорить первой. Когда надежды сбывались, она безмерно радовалась. Порой предчувствие обманывало ее, но она научилась не слишком огорчаться. Ей казалось, что они вместе, даже когда Наоэ был далеко.

Несколько раз, не в силах удержаться, она все же спрашивала: «Вы сейчас прямо домой?» Наоэ угрюмо кивал в ответ и молча уходил. Норико грустно вздыхала: что с ним? что творится в его душе? Но ее любовь ничего не могло погасить, она отдавала ему все – и тело, и душу.

Нередко пациенты, выписавшись из больницы, и молодые врачи приглашали Норико в кафе, ресторан, но она всем отказывала. Ей даже в голову не приходило встретиться с кем-нибудь, кроме Наоэ. Все остальные мужчины были ей безразличны – уж лучше провести вечер с подругой, считала она.

А Наоэ? Интуитивно Норико чувствовала, что он изменяет ей. Иногда женский голос просил его к телефону, в постели Норико находила дамские шпильки, явно не мужской рукой была прибрана кухня… Но Норико ни разу не позволила себе упреков в его адрес.

Она была всего лишь любовницей и служанкой, о женитьбе он не заговаривал, даже не предлагал жить у него – только разрешал любить себя. Да Норико и не ставила никаких условий. Более того, она бы удивилась, узнай, что женщины равнодушны к Наоэ. О них она старалась не думать. Она сама любила, и этого ей было достаточно.

Наоэ не появлялся в клинике уже второй день. С утра он позвонил и сказал, что еще побудет дома.

Рицуко, которая в предновогодние дни бывала в клинике каждый день, спросила у Сэкигути:

– Как дела у доктора Наоэ? Может быть, надо бы послать к нему кого-нибудь проведать?

– Да-да, конечно… – Старшая сестра с готовностью кивнула, но ничего, однако, не предложила.

Рицуко, а вслед за ней и все остальные обернулись к Норико.

– Симура-сан, может быть, вы проведаете сэнсэя? Вопрос застал Норико врасплох, и она едва не выронила шприц.

– Я…

– Сходите к нему. Ну хотя бы сегодня после обеда. Скажете, что это я вас послала, хорошо? Вы не возражаете? – обернулась Рицуко теперь уже к старшей сестре.

– Нет. После обеда операций нет. Пусть Симура-сан сходит навестит доктора.

– Мы вас очень просим, – мягко приказала Рицуко.

Безусловно, и Рицуко и Сэкигути преследовали благую цель, и все же Норико ощущала какую-то фальшь. Да все равно, съездить к Наоэ – об этом же можно только мечтать! Раз уж сама Рицуко приказала, можно идти с чистой совестью.

У Кобаси в эти дни не было ни одной свободной минуты. Особенно тяжело приходилось с амбулаторными больными. И после двенадцати дня у кабинета ожидало вызова человек десять. К счастью, пациентов перед праздником было меньше обычного, но все равно Кобаси приходилось работать за двоих. Куда как проще было помогать Наоэ, чем самому ставить диагноз, назначать лечение…

В двенадцать часов Норико вместе с Каору и Акико Такаги пошли обедать. Кобаси остался один.

Зная, что Наоэ, выйдя на работу, будет особенно придирчив к тому, что и как делалось в его отсутствие, Кобаси работал с еще большим усердием.

Сейчас он осматривал старика, страдающего ревматизмом. Откачал из коленного сустава жидкость и начал вводить преднин. Неожиданно послышались торопливые шаги: кто-то бежал по лестнице со второго этажа.

Подняв голову, Кобаси увидел в дверях запыхавшуюся Томоко Каваай.

– Сэнсэй!..

– В чем дело?

– Исикура… – У Томоко прерывалось дыхание. – У него что-то в горле…

– Давление?

– Не знаю…

Кобаси опрометью выскочил из кабинета и помчался на второй этаж. Норико бежала за ним. Пациент так и остался лежать на кушетке.

Когда Кобаси с Норико ворвались в палату, Исикура лежал без движения, голова запрокинута; казалось, он уже не дышит, только мелко дрожало горло.

– Аспиратор!

Норико бросилась за аспиратором.

– Дедушка! Дедушка! – повторял Кобаси, делая Исикуре искусственное дыхание.

В горле скопилась мокрота и мешала дыханию. Здоровый человек без труда бы откашлял ее, но изможденному старику это оказалось не под силу.

Кобаси вставил трубку аспиратора Исикуре в ноздрю и повернул выключатель.

– А! А-а-а!.. – дико закричал Исикура, и по трубке поплыл комок слизи.

– Держите его крепче! – приказал Кобаси. Медсестры схватили старика за руки.

Невестка Исикуры, испуганно выглядывая из-за их спин, следила за происходящим.

– Отхаркайтесь! Соберите все силы! – повторял Кобаси, двигая трубкой.

Исикура, задыхаясь, корчился в мучительных судорогах. Через несколько минут дыхание восстановилось, и он несколько успокоился.

– Фу-у… Еще немного – и опоздали бы. – Кобаси стер со лба пот.

Невестка молчала – только чуть опустила голову.

– Аспиратор пусть постоянно будет в палате. Исикура часто дышал, лицо было мокрым от слез и слюны.

– На сей раз все кончилось благополучно, но никто не может гарантировать, что это не повторится. Надо внимательно следить за больным.

Старик высунул из-под простыни руку и пошевелил ею, стараясь привлечь внимание.

– Что, дедушка?

– У-у…

– Ничего-ничего. Попробуйте сказать медленнее.

– У-у…бей…те с. ко…рее…

– Что?! – Кобаси склонился над стариком, почти касаясь его лица. – Разве можно так падать духом? Надо крепиться!

– Тя…тяжело… так тяжело… – И Исикура отвернулся к стене.

– Нельзя, нельзя так. Понятно? Ну-ка, смотреть веселей! – Кобаси похлопал по иссохшей руке старика.

– Наоэ… Наоэ-сэн…сэй…

– Его сегодня нет, – объяснила Норико, вытирая больному лицо. – Но он скоро придет.

– Убей…те… про…шу…

– Вам же сказали, дедушка, не надо об этом думать. Доктор спас вас, а вы… Разве так можно?

– Все… Не могу больше… не хочу… – И Исикура беззвучно заплакал, уткнувшись лицом в подушку.

Когда Норико подошла к дому Наоэ, шел уже второй час.

В коридоре было пусто, дверь заперта. Норико испытывала странное волнение. Казалось бы, не впервые, но…

Последний раз она была здесь дней десять назад. А может, и больше. Но сегодня она была незваной гостьей.

«А вдруг он не один? – подумала Норико, отдергивая руку от звонка. – Надо было позвонить…»

Она уже раскаивалась, что согласилась пойти к нему. Но ведь не по своей воле… Зато удастся увидеть Наоэ. Норико почти убедила себя, что он дома и ждет ее.

Чуть поколебавшись, Норико нажала на кнопку звонка. К двери никто не подошел. Норико позвонила еще раз и еще – никакого результата. Подождав немного, она опять позвонила и приложила ухо к двери. Звонок пронзительно звенел. Если хозяин даже и спит, должен услышать.

«Все-таки у него кто-то есть». У Норико защемило сердце. Раз не открывает, значит, там женщина. «Сэнсэй и какая-то женщина…»

Норико представила себе знакомую картину: они сидят, тесно прижавшись друг к другу, и, затаив дыхание, прислушиваются к звонкам. Женщина прильнула к его груди, Наоэ обнимает ее и смотрит в сторону… Вот они на цыпочках, крадучись, подходят к двери, заглядывают в глазок… Норико сама бывала в подобной ситуации. Снаружи глазок совсем крохотный, почти незаметен, но изнутри обзор хороший.

А вдруг они сейчас смотрят на нее? Норико поспешно отошла в сторону.

За дверью по-прежнему стояла мертвая тишина.

Раздался щелчок, и из соседней квартиры вышла женщина в кимоно, прошла мимо. По тому, как она уверенно закрывала дверь, Норико догадалась: женщина живет здесь. Норико еще немного постояла, вздохнула и тоже направилась к лифту.

Спускаясь вниз, Норико задумалась: что же ответить Рицуко и старшей сестре? Сказать все, как было? Не застала дома. Но тогда она подведет Наоэ. Ведь он же сказал, что болен. Нет, этого делать нельзя. И так слишком много толков.

Только что Норико сердилась на Наоэ, теперь лихорадочно соображала, как его выгородить.

Лифт остановился. Норико вышла и сквозь стеклянную дверь вестибюля снова увидела женщину с пятого этажа: та шла по улице, придерживая полы кимоно, распахивавшиеся от порывов ветра. Норико медленно побрела за ней.

Половина третьего. Обеденный перерыв кончился, до вечера еще довольно далеко, и улочка обезлюдела. По полого спускавшейся вниз дороге Норико вышла к широкой улице. Здесь была совсем другая жизнь: с толчеей, многоголосым шумом и гулом.

Дома через два Норико заметила маленькое кафе, а вернее, стоявший в нем телефон-автомат. Она вошла, села за столик у двери и попросила чашку кофе.

Выпив в ожидании кофе воды со льдом, Норико подошла к телефону. Набрала номер. После небольшой паузы в трубке послышались гудки. Телефон у Наоэ, вспомнила Норико, жужжит как-то простуженно. Она явственно слышала сейчас его звонки. Трубку не снимали. Норико набрала номер еще раз – гудки. Сжимая в ладони десятииеновую монетку, Норико вернулась к столику, где уже стоял кофе. Она вдохнула пряный аромат.

«Может быть, вышел в магазин? Во всяком случае, к телефону бы он подошел, если бы был дома, – рассуждала Норико. – Не хочет меня видеть – можно было так и сказать. По телефону это проще».

Она отхлебнула кофе и немного успокоилась.

Было почти три часа. Уже двадцать минут, как она ушла от его дверей.

Норико подошла к телефону и снова набрала номер.

У стойки, на которой стоял таксофон, кассирша рассчитывалась с клиентом, официантка о чем-то оживленно болтала с буфетчиком.

«Все, если не дозвонюсь – возвращаюсь обратно», – решила Норико, прислушиваясь к гудкам. Третий, четвертый…

– Да, – ответил вдруг незнакомый мужской голос. Норико на какое-то мгновение даже растерялась.

– Это квартира Наоэ? Трубка молчала.

– Сэнсэй, это вы?

– Да… я… – Наоэ говорил как-то странно, точно с набитым ртом. Норико удивилась: у Наоэ была хорошая дикция.

– Сэнсэй, это я, Норико. Вы слышите меня?

– Да…

– Как плохо слышно… Вас не было дома?

– Нет…

– Я звонила, но никто не брал трубку…

– Я спал, – помолчав, сказал Наоэ.

Норико недоумевала: неужели не слышал? Или лжет?

– Вы один?

– Да.

– Я звоню из кафе, совсем рядом. Можно зайти к вам на минутку? Мадам Гёда и старшая сестра беспокоятся, послали проведать вас. Наоэ молчал.

– Так я зайду?

– Заходи.

– Вам что-нибудь нужно? Сакэ? Сигареты?

– Не надо. Все есть.

– Я скоро!

Норико взяла со столика счет и направилась к кассе.

Наоэ лежал в постели. Он был в пижаме – выходит, не лгал, из дома действительно не отлучался.

Норико внимательно огляделась: на котацу, как и обычно, стакан с сакэ, повсюду разбросаны какие-то бумаги, копии статей. Но второго стакана не видно. На столе груда журналов и книг. На кухне в раковине гора немытой посуды – прибирали квартиру давно.

– Как здоровье? – Норико сняла пальто и присела на краешек кровати.

– Простыл немного. – Голос у Наоэ был странный – вялый и невыразительный.

– А как температура?

– Нет термометра…

– Ох, горе вы мое!

Норико нестерпимо захотелось приласкать Наоэ, такого беспомощного и больного.

– Как же так… – пробормотала она, с трудом сдерживая себя. Протяни он руку, скажи только слово – и она сама бросилась бы в его объятия.

Норико склонилась над ним и обомлела: глаза его как-то странно светились – не холодным и острым металлическим блеском, как обычно, а тусклым отсветом заходящего солнца. Лицо было фарфорово-белым, щеки ввалились.

– Что с вами?

Наоэ безуспешно пытался задержать взгляд на Норико. В огромных зрачках отражалось ее лицо.

– Вам надо поспать. – Норико заботливо прикрыла Наоэ одеялом. Он устало опустил веки, будто только и ждал этого.

Норико принялась за уборку.

Через десять минут она подошла к Наоэ. Он спал очень тихо, даже дыхания не было слышно.

– Как похудел… – Она долго смотрела, точно не узнавала его. Потом тихонько вышла на кухню. Она сняла жакет и, оставшись в тоненьком свитере, вымыла посуду. Тихонько, стараясь не шуметь, подмела кухню, вернулась в комнату.

Наоэ все еще спал, отвернувшись к стене.

Чем бы заняться?

Норико собрала с котацу бумага, аккуратной стопкой сложила их на столе, поставила на место пепельницу. Толстый ковер в комнате был весь в пыли, но Норико не хотелось включать пылесос: она боялась разбудить Наоэ. Она подняла с пола газеты, расправила скомканное белье. Потом нагнулась, пошарила рукой под кроватью: может быть, что-нибудь закатилось? Рука коснулась чего-то холодного и твердого. Стерилизатор. Наоэ делал себе укол? Привычным движением Норико сняла крышку, заглянула внутрь. В коробке лежали шприцы и две пустые ампулы. Норико осторожно взяла одну. «Опий».

Опий?! Сильнейший наркотик… Даже после операций его редко прописывают больным. Только при невыносимых болях…

Норико внимательно посмотрела на Наоэ и снова увидела его мутный, блуждающий взгляд. Ей не раз приходилось вводить больным опий, и она хорошо помнила их глаза. Но зачем ему это? При обычной простуде? Да еще в таких дозах? Неужели?.. Норико словно огнем обожгло.

Положив стерилизатор на пол, она снова склонилась над Наоэ. Восковые, покрытые щетиной щеки… Заострившийся нос.

Норико поспешно задвинула стерилизатор на прежнее место, словно надеясь, что это избавит ее от мучительных мыслей. Лучше бы ей не видеть, не знать ничего. И зачем она только открыла крышку? Непонятное чувство вины овладело ею.

Она медленно поднялась с колен и неожиданно наступила на что-то твердое. Какой-то твердый предмет.

Норико посмотрела под ноги: на ковре что-то белело. Норико протянула руку. Серьга в платиновой оправе. Она лежала застежкой кверху. Кто-то все-таки здесь был…

Норико устало присела на край кровати. Сидела долго и неподвижно, сосредоточенно глядя на блестевшую на ладони серьгу.

Проснулся Наоэ через час. Открыв глаза, с удивлением оглядел Норико и, поняв, что это не сон, медленно приподнялся.

– Проснулись?

– Да. – Теперь голос звучал как обычно – отчетливо-ровно.

– Ничего не болит?

– Нет.

– Вы помните, как я пришла?

Наоэ задумался, потом утвердительно кивнул.

– Меня послали госпожа Гёда и старшая медсестра. Что сказать им?

– Скажи, что все в порядке.

Наоэ огляделся, ища сигареты. Норико придвинула ему пачку и пепельницу.

– Значит, у вас простуда?

– Простуда, – повторил Наоэ, поднося к сигарете спичку.

– И только? Зачем же тогда наркотики?

Лицо Наоэ на мгновение исказилось. Норико знала в нем каждую черточку – она всматривалась в него каждый день, ловила малейшие перемены, – но сейчас, после недолгой разлуки, она не узнавала его: это лицо показалось ей бесконечно чужим, далеким и неприязненным.

– Вы похудели, – грустно заметила Норико, не отрывая глаз от Наоэ.

– Не стоит волноваться.

Наоэ мрачно смотрел в окно. Про сигарету он явно забыл: пепел вот-вот упадет на ковер. Норико подставила пепельницу.

– Я вам принесла лекарство. Действительно от простуды. Взяла в клинике у терапевта. – Норико протянула пакетик со штампом «Ориентал».

– Не надо.

– Может… у вас не простуда? Скажите честно. Пожалуйста. Вы же врач, вы должны понимать, что…

Наоэ молчал.

– Что с вами?

– Ничего.

– Неправда.

Наоэ потушил сигарету и взял Норико за локоть.

– Пустите. Вы больны, вам нужен покой. – Норико попыталась высвободиться, но Наоэ не отпускал ее. – Не надо. Я ведь ненадолго, меня послали…

– Ну и что.

– Мне пора… А то подумают бог знает что.

– Пусть.

– Нет, не «пусть». И потом… сегодня нельзя. Правда.

Наоэ крепко держал ее в своих объятиях.

…Когда он отпустил ее, Норико коротко вздохнула и открыла глаза. Наоэ лежал на боку. Норико окончательно очнулась.

– Я боюсь… – сказала она. – А если… Если будет ребенок? – Голос ее звучал удивительно мягко. – Вы слушаете меня?

– Слушаю.

– Что тогда? – Норико прижалась к нему. Спина у него была ледяная. Неужели это тот человек, который минуту назад так жадно обнимал ее? – Я… Я воспитаю его. Что бы ни случилось.

Наоэ медленно повернулся и заглянул ей в глаза.

– Это правда? То, что ты говоришь?

– Да.

Он долго смотрел на Норико, потом сон снова сморил его.

– Я пойду, – сказала Норико.

Она вскочила с кровати, схватила одежду и побежала в ванную.

– Ох, уже половина пятого!

Быстро одевшись, Норико подошла к Наоэ.

– Выздоравливайте. – Она наклонилась над ним, и прядь вьющихся волос упала ему на лицо. – Завтра будете в клинике?

– Буду.

– Так и передать госпоже Гёде?

– Да.

– Вам надо поесть.

– Я не хочу.

– Может, мне что-нибудь приготовить?

– Не надо. Проголодаюсь – позвоню в ресторан. Оттуда принесут.

– Потому и болеете… – Норико нежно отерла пот со лба Наоэ. – Может, хоть кофе попьете?

– Нет. Я же сказал – ничего не надо.

– Да, – вспомнила Норико. – Сегодня у нас Исикура едва не умер.

– Что?! – Наоэ приподнялся.

– Начал задыхаться, в общем, еле спасли. Доктор Кобаси сделал искусственное дыхание, откачал мокроту. А Исикура, как в себя пришел, вас звать стал… Он вас так любит.

– Как он лежит? Голова приподнята?

– Нет… У него же обычная койка.

– Обязательно приподнимите его, иначе это опять повторится.

– Я не могу давать советы врачам.

– Передай Кобаси от моего имени.

– Но…

– Никаких «но». Передай ему, что я так велел. Норико, с пальто в руках, снова села на кровать.

– Вы ведь сами завтра придете. Тогда и скажете ему.

– Это надо сделать сегодня.

– Но может быть, я уже не застану его.

– Передашь любому дежурному врачу. Норико кивнула, застегнула пуговицы пальто. Сквозь шторы пробивались лучи закатного солнца.

Без десяти пять. Надо торопиться.

– Ну, я пошла.

…Дул холодный, пронизывающий ветер. Не замечая его, Норико медленно шла к электричке. По тихой улице гулко разносился стук ее каблучков. Она приостановилась, оглянулась на дом, где остался Наоэ, и ускорила шаг.

Смутные предчувствия, неясные мечты кружили голову, воображение уносило ее все дальше и дальше. «Если бы родился ребенок!.. Он непременно будет похож на Наоэ – высокий, красивый, такой же молчаливый, мужественный, решительный. А потом…»

Но на этом мечты обрывались. Представить Наоэ в роли мужа Норико не могла.

На другой день Наоэ, как и обещал, пришел на работу. Правда, после одиннадцати, почти к обеду.

Его не было только три дня, но все с удивлением отметили, что он сильно похудел.

Кобаси уже вел прием, но, узнав, что пришел Наоэ, объявил перерыв. Наоэ, однако, в амбулаторию не спешил, сначала отправился в палаты.

Он осматривал Исикуру, когда с первого этажа прибежала сестра.

– Сэнсэй, вас там ждут пациенты.

– Разве Кобаси не принимает?

– Да. Но… раз вы пришли, то…

– Пусть пока продолжает работать. Сестра ушла.

Наоэ взял иссохшую руку Исикуры и стал считать пульс.

– Я слышал, вам вчера было плохо, – сказал он.

– Одной ногой в могиле стоял… – Исикура говорил с трудом, тяжело выговаривая каждое слово.

– В другой раз, как станет трудно дышать, сразу зовите врача.

– Это… все так… внезапно…

– Ну а сегодня? Все хорошо?

Исикура едва заметно кивнул и медленно произнес:

– Доктор, не уходите надолго… Прошу вас…

– Хорошо, хорошо.

Исикура давно не ел, и язык у него покрылся белым налетом. Роговица глаз была мутной, реакция на свет плохая. Старик действительно стоял одной ногой в могиле.

– Вам надо лечь поудобнее.

Исикура ничего не ответил. Он закрыл глаза и сложил руки ладонями вместе, как для молитвы.

Наоэ, бросив на него внимательный взгляд, вышел. В коридоре он недовольно спросил Норико:

– В чем дело? Я же велел переложить его на другую кровать.

– Я хотела сказать… Но дежурил как раз доктор Кобаси и…

– Тем более.

– Но… Он знает о нас. Акико ему рассказала.

– Ну и что? Наши отношения – одно, а работа – совсем другое.

– Доктор Кобаси, кстати, говорил: если больной так слаб, что не может прочистить горло, значит, он уже не жилец; можно спасти раз, другой, но, в общем, все усилия бесполезны.

– Правильно говорит Кобаси. Но нельзя допускать, чтобы старик умер таким образом.

– Не все ли равно как…

– Нет, совсем не все равно. Если он захлебнется мокротой, родственникам такая смерть покажется нелепой, чудовищной. Они будут корить и нас, и себя.

– Об этом я не подумала.

– Ты в сёги играешь?

– Нет… – удивилась Норико.

– Когда в сёги заканчивают партию, проигрыш виден игроку за много ходов вперед. Но с первого взгляда на доску создается впечатление, что проигрывающий всего чуть-чуть, на один ход, отстает от побеждающего. Примерно такое же впечатление должно быть и в этом случае.

– Вы имеете в виду Исикуру?

– Да. Все должны верить: мы сделали максимум возможного, но – увы!.. Дело даже не в том, когда умрет Исикура – неделей раньше или неделей позже, – а в том, чтобы смерть его была убедительной и достойной.

– Мы должны убедить в ней больного?

– Нет, его родственников.

– А как сам больной?

– Для него никакая смерть не может быть убедительной.

Наоэ приостановился, задумчиво глядя вперед. Мимо на тележке везли больного – видимо, в амбулаторию на анализы.

– Никто никогда не скажет: «Мне пора умереть», – тихо продолжил Наоэ.

– А помните бабушку Ёсидзаки? Как она убивалась?.. Кричала, что лучше бы ей умереть вместо внука.

– И ты этому веришь? Она так говорила, потому что отлично знала: она никогда не умрет вместо кого-нибудь.

Норико стало не по себе от этих слов.

– Страшно все это…

– Да, страшно.

– И вам, доктор?

– Что?

– Да нет… Ничего…

От странной мысли у Норико замерло сердце; ей померещилось вдруг, что Наоэ – из другого мира.

– Пусть Исикуру немедленно переложат. – Наоэ круто повернулся и пошел вниз, в амбулаторию.

В тот же день в клинику позвонил импресарио Дзюнко Ханадзё. Извинившись за долгое молчание, он спросил:

– Можно ей заехать к вам сегодня?

– Я ведь, кажется, ясно сказал, когда она должна явиться. Сколько дней прошло?

– Извините. Мы были заняты… Столько дел…

– Как она себя чувствует?

– В общем, думаю, неплохо.

– Я должен увидеть больную.

– Да-да, понимаю. Сейчас она в студии…

– Когда она сможет прийти?

– К шести вечера кончится видеозапись.

– Я не дежурю сегодня. Вечером меня здесь не будет.

– Но Ханадзё очень хотела увидеться с вами, И непременно сегодня. Может, вы все-таки окажете нам услугу? Дождетесь ее?

– А завтра? Что она делает завтра?

– Завтра мы уезжаем на гастроли по Кансаю. Так что извините, но…

– Хорошо, подожду. Но только до шести.

– Спасибо! Мы постараемся успеть. Самое позднее – половина седьмого.

Импресарио еще раз извинился и повесил трубку.

Работа закончилась, и врачи разошлись по домам. Наоэ прилег на диване в ординаторской. Но не успел он раскрыть книгу, как появилась Рицуко.

Одета она была изысканно: шоколадный, в мелкую клеточку твидовый костюм, под ним неяркая розовая блузка.

– Вы еще здесь, сэнсэй?

– Да, жду пациентку. – Наоэ отложил книгу и сел.

– Вам и поболеть-то спокойно некогда. Сразу на работу… – посочувствовала Рицуко.

– А где главврач?

– У него заседание в муниципалитете, в Комиссии по образованию.

Рицуко подняла валявшиеся на полу газеты и неожиданно предложила:

– Может, пойдем в канцелярию?

– В канцелярию?..

– Да. А когда должна прийти ваша больная?

– В шесть.

– Так еще целых полчаса. Ну пожалуйста.

Наоэ неохотно поднялся и пошел за Рицуко. В канцелярии не было ни души.

– Здесь гораздо уютней. – Рицуко принесла из соседней комнаты сыр, пиво. Решительно открыла две банки, разлила по бокалам. Один подала Наоэ. Приподняла свой, кивнула Наоэ и отпила несколько глотков.

Она всегда пользовалась косметикой, но сегодня накрасилась больше обычного – видно, в расчете на электрическое освещение.

– Сейчас многие болеют. Надо беречься. – Рицуко пристально посмотрела на Наоэ. – А вы и впрямь осунулись.

– Да? – Наоэ провел рукой по небритым щекам.

– Я тоже что-то себя неважно чувствую. Поясница побаливает. Я вам уже говорила… Боюсь, не туберкулез ли? Может, сделать рентген?

– Вряд ли туберкулез.

– Но вы ведь даже не осмотрели меня!

– В вашем возрасте туберкулеза не может быть.

– Почему вы с таким удовольствием говорите мне гадости? – Рицуко бросила на Наоэ сердитый взгляд. – Я вас серьезно прошу, осмотрите меня.

– Приходите завтра ко мне на прием.

– Ой, только не это! Там же медсестры… Нет, мне неловко.

– Что же, мне здесь вас осматривать?

– Здесь?! – Рицуко опешила. – Нет, здесь неудобно…

– Тогда спустимся в амбулаторию.

– Нет-нет, ни за что!

– Не понимаю. Чего вы тогда хотите?

– Ну хорошо. Здесь так здесь. Но если кто-то войдет, вы ему сами все объясните. Так мне раздеваться?

Наоэ кивнул.

Рицуко прижала ладони к вспыхнувшим щекам. Потом быстро подошла к окну и задернула шторы.

– Не смотрите.

– Хорошо.

Наоэ послушно закрыл глаза.

– Не открывать, пока я не скажу. Посматривая на Наоэ, Рицуко начала раздеваться.

Сбросила жакет, аккуратно свернула его и положила на диван. Потом, стараясь не испортить прическу, сняла блузку. Вздохнув, спустила бретельки – одну, потом другую.

– Все снимать?

– Да, – не открывая глаз, ответил Наоэ. Руки Рицуко потянулись к застежкам на спине.

– Бр-р… холодно! – Рицуко вздрогнула, хотя батареи работали исправно и в комнате было жарко.

– Ну что? Можно открыть глаза?

– Только, пожалуйста, побыстрее…

Наоэ повернулся. Рицуко стояла, сжав плечи и старательно прикрывая руками грудь.

Подойдя ближе, Наоэ заметил, что ее руки, придерживавшие лифчик, дрожат.

– Нагнитесь.

Рицуко опустила голову и слегка наклонилась. Наоэ ощупал позвоночник.

– А теперь медленно разогнитесь. Еще раз наклонитесь.

Рицуко стояла, зажмурившись и ощущая спиной тонкие нервные пальцы Наоэ. Их легкие прикосновения словно электрическим током пронизывали ее.

– Нагнитесь назад.

– Так?

– Больше. А теперь вправо. Влево. Рицуко покорно выполняла команды Наоэ.

– Так не больно?

– Нет, – чуть слышно прошептала Рицуко.

– Ну что ж. – Наоэ отнял руку. – Тут все нормально. Повернитесь теперь сюда.

Прижимая руки к груди, Рицуко медленно обернулась.

– Так? – неуверенно переспросила она. Наоэ подошел ближе.

– Что вы делаете?! Пустите!.. Пустите меня… – и не пытаясь сдвинуться с места, беззвучно повторяла Рицуко. Она томно запрокинула голову и приоткрыла рот.

Наоэ холодно изучал мелкие морщинки, расходившиеся из уголков зажмуренных глаз. Рицуко протянула руки. Бюстгальтер, который она только что держала в руках, лежал на полу, руки ласкали плечи, спину Наоэ.

Надрывно зазвонил телефон. После третьего звонка Наоэ снял трубку.

– Простите, у вас нет доктора Наоэ? – говорила дежурная медсестра. – К нему пришла пациентка.

– Понял. Сейчас иду.

Рицуко стояла, одной рукой прикрывая грудь, другой – лицо.

– Мне надо идти.

Сквозь пальцы Рицуко было видно, как Наоэ вытер салфеткой губы, поправил галстук и вышел из комнаты.

– Добрый вечер! Простите, что долго не появлялась, – пропела Дзюнко, снимая темные очки, ее лицо, несколько округлившееся во время пребывания в клинике, снова осунулось, глаза потускнели.

– Как самочувствие?

– Хорошо. Давно собиралась зайти к вам, да все времени не было… Уж вы меня не ругайте.

– Как всегда, работы по горло?

– К счастью, да.

– К счастью?

– Конечно. Для артистов это счастье.

– Ну, – Наоэ надел халат и принялся мыть руки, – посмотрим. Корзина для одежды в углу.

Дзюнко закрыла дверь и расстегнула толстое, из верблюжьей шерсти, пальто. В кабинете, кроме них, никого не было: дежурная сестра не успела прийти.

– Болей не было?

– Раза два-три кольнуло, но быстро прошло. Закончив осмотр, Наоэ сложил инструменты в стерилизатор и начал писать заключение.

– Доктор, – одеваясь за ширмой, позвала Дзюнко. – Вы свободны сегодня вечером?

– Да.

– Может, составите мне компанию? Я же обещала угостить вас. Ну, что вы молчите? Согласны?

– Согласен.

– Ну и чудесно! – обрадовалась Дзюнко.

Она вышла из-за ширмы уже в пальто. Обрамленное большим отстроченным воротником, ее лицо казалось еще тоньше.

– Хорошо. Только зайду в ординаторскую, оденусь.

– Жду вас в машине.

В коридоре Наоэ столкнулся с Томоко Каваай.

– Извините. – Томоко перевела дыхание. – Я задержалась в палате.

– Ничего, я справился сам.

Томоко с подозрением покосилась на Дзюнко. У ординаторской караулила Рицуко.

– Бессовестный, – негодующе прошипела она.

– Что такое?

– Бросил меня…

– Пришла пациентка.

– Ну и что! Нельзя же так… – Единственный поцелуй придал Рицуко смелости. – Вы ее уже осмотрели?

– Да. Но я должен идти.

– Какой вы, право… бессердечный!..

– Я? Бессердечный?

– Да, жестокий человек. – Рицуко вошла в ординаторскую. – Куда же вы собрались?

– Домой.

– Неужели? А может быть, на свидание? Не глядя на Рицуко, Наоэ застегивал пальто.

– Смотрите, проверю! – пригрозила она. – Когда мы увидимся?

– Не знаю.

– Скажите определенно.

– На следующей неделе.

– Когда?

– Ну… Позвоните мне как-нибудь.

– Позвоню в понедельник, договорились?

– Ладно.

– Только попробуйте обмануть!

– А что тогда будет? – рассмеялся Наоэ.

– Что будет? – Рицуко прищурилась. – Тогда я всем расскажу, что вы ко мне приставали.

Наоэ бросил на Рицуко насмешливый взгляд и вышел из ординаторской.

Ресторанчик, в который Дзюнко пригласила Наоэ, находился в оживленном месте между Роппонги и Ногидзаки и славился бифштексами. Дзюнко решила, что здесь Наоэ понравится. Она любила ходить сюда потому, что в больших ресторанах на нее обычно глазели, а здесь никому не было до нее дела.

– Что изволите заказать?

– Сакэ.

Официант растерянно уставился на Наоэ.

– Да, вы же говорили, что больше всего любите рисовую водку, – пришла на выручку Дзюнко. – У вас есть сакэ? – обратилась она к официанту.

– Наверное…

– Принесите, пожалуйста. Можно неподогретое. Официант все еще медлил.

– Сакэ?.. К бифштексу?

– Да какая разница! – пожал плечами Наоэ.

– Пожалуй, и мне сакэ, – поддержала Дзюнко. Когда официант отошел, она расхохоталась.

– Здесь, наверное, еще никто сакэ не заказывал.

– Да?.. А я и не знал.

– В этом ресторане отличные аваби и креветки. Может, креветок?

– Лучше аваби.

Дзюнко заказала два бифштекса и аваби. Прямо у столика стояла плита. Подошел повар и начал готовить еду.

– Или вам больше хотелось пойти в ресторан с японской кухней?

– Да нет, все равно. Было бы сакэ. Дзюнко снова улыбнулась.

После ужина она повела Наоэ в маленький бар в полуподвале. Зал был разгорожен на пять кабинетов. Пол покрыт роскошным ковром, интерьер выдержан в дворцовом стиле XVII века.

Дзюнко, похоже, частенько бывала здесь: бармен сразу заметил ее и пригласил к стойке. Для бара час был ранний, и посетителей собралось пока совсем мало.

– Пожалуйста, нам сакэ, – попросила Дзюнко.

– Это что-то новенькое. – Бармен с подчеркнутым интересом оглядел Дзюнко и ее спутника.

Дзюнко могла выпить довольно много. А сегодня настроение у нее было приподнятое – сакэ первоклассное, весь вечер свободный, и Дзюнко пила рюмку за рюмкой. Через час она заметно опьянела.

– Доктор, ну-ка посмотрите на меня. Щеки красные?

– Не очень.

– Да ну вас! – Дзюнко захохотала. – Опять вы смотрите на меня как врач на пациента.

Легкий румянец проступил у нее на скулах, оживив бледное личико. Дзюнко была обворожительна. Все заметнее становилась скрытая в ней порочность.

– А вы, доктор, никогда не пьянеете?

– Почему? – удивился Наоэ. – Как все.

– А сейчас совсем трезвый… Может, вас хмель не берет? – Дзюнко поставила на стойку пустую чашечку.

– Не берет… – усмехнулся Наоэ, глядя на ее холеные, изящные руки.

– Неужто ваша Симура так хороша? – неожиданно спросила Дзюнко.

– Какая Симура?

– Не притворяйтесь, я ведь все знаю. Сиделка мне многое рассказала. Мы с ней решили, что доктор у нас чересчур целомудренный… А что? – Дзюнко вызывающе выпрямилась. – Ведь и я недурна, а?

Наоэ с интересом взглянул на нее. В личике Дзюнко не было и тени невинности.

– Что вы смотрите на меня ледяными глазами? – Дзюнко в упор уставилась на Наоэ. Потом, не выдержав, отвела взгляд. – Как подумаю, что вы обо мне знаете все, просто не по себе становится. Я вам, наверное, безразлична.

Наоэ приблизил губы к уху Дзюнко: – Скажи… ты ведь колешь себе наркотики? Или я не прав?

Черные глаза Дзюнко изумленно расширились.

– Почему вы… так решили?

– Потому что я врач. И понимаю лучше других. Дзюнко опустила голову.

– Да… Но не часто. Иногда, когда очень устаю.

– Не бойся, я не буду читать тебе мораль. Просто… Если хочешь, то у меня есть.

– Прямо сейчас?

– Да.

– У вас с собой?!

– Нет, разумеется, дома.

– Но… Почему вы решили, что я хочу?

– А разве нет?

– Да… Вы, доктор, тоже не ангел. – И Дзюнко взяла Наоэ под руку.