Альфонсо, феррарец, работавший в ранней своей юности по стуку и воску, сделал бесчисленное количество портретов с натуры на маленьких медальках для многих синьоров и дворян у себя на родине. Некоторые из них, сохранившиеся до сих пор, сделанные из белого воска и стука, свидетельствуют о его большом даровании и вкусе; таковы медали, изображающие дожа Дориа, Альфонса, герцога Феррарского, Климента VII, императора Карла Пятого, кардинала Ипполита деи Медичи, Бембо, Ариосто и других подобных им лиц. Находясь в Болонье во время коронации Карла Пятого, где для празднования ее украсил портал собора Сан Петронио, он пользовался там большим вниманием, будучи первым, кто ввел хороший способ делать портреты с натуры в форме медалей, как об этом было сказано, так что не было ни одного большого человека при тамошних дворах, для которого он чего-нибудь не сделал бы к великой для себя чести и выгоде.

Не удовольствовавшись, однако, пользой и славой, которые ему приносили его работы из глины, воска и стука, он начал работать и в мраморе и добился некоторыми выполненными им незначительными вещами того, что в церкви Сан Микеле ин Боско за Болоньей ему была заказана гробница Рамаццотто, принесшая ему величайшую честь и славу. После этой работы он в том же городе сделал из мрамора несколько небольших барельефных историй на алтарной пределле у раки св. Доминика. Равным образом сделал он для портала собора Сан Петронио по левую руку от входа в нескольких небольших историях из мрамора очень красивое Воскресение Христово.

Но больше всего понравилось болонцам круглофигурное Успение Богоматери из очень крепкого стука и смеси, что в верхнем помещении больницы делла Вита. Там, между прочим, чудесно написан еврей, руки которого привязаны к смертному одру Богоматери. В ратуше того же города в верхней зале градоначальника он из такой же смеси сделал большого Геркулеса, попирающего мертвую гидру. Статуя эта была сделана в соревновании с Дзаккерией из Вольтерры, который намного был превзойден мастерством и превосходством Альфонсо. Для Мадонны дель Баракане он же сделал из стука барельефом двух ангелов, держащих балдахин, а в церкви Сан Джузеппе, в среднем нефе между двумя арками, он поставил от середины и выше нескольких тондо двенадцать глиняных бюстов апостолов. В том же городе в церкви Мадонна дель Пополо он поставил по углам свода четыре также глиняные фигуры в естественную величину, а именно св. Петрония, св. Прокла, св. Франциска и св. Доминика; фигуры эти очень хороши и выполнены в широкой манере.

Его же руки несколько вещей также из стука в Кастель Болоньезе и еще несколько в Чезене, в сообществе св. Иоанна. Не следует удивляться тому, что, как до сих пор говорилось, он почти исключительно работал в гипсе, воске и стуке и очень немного в мраморе, ибо, помимо того, что Альфонсо всегда имел склонность работать в этой манере, он, достигнув определенного возраста и будучи очень красивой наружности и моложавым на вид, занимался искусством больше ради удовольствия и скорее из тщеславия, чем из желания откалывать камни. Он имел обыкновение носить на руках и на шее, а также на одежде золотые украшения и другие безделушки, благодаря чему походил более на сластолюбивого и пустого придворного, чем на стремящегося к славе художника. И, сказать по правде, насколько сверкают украшения подобного рода на тех, кому они идут по их состоянию, положению и благородству крови, настолько достойны они порицания на художниках и других лицах, которым неприлично по тем или иным соображениям уподобляться очень богатым людям, так как, вместо того чтобы заслужить от них похвалу, они теряют уважение людей рассудительных, а частенько ими и высмеиваются. Так и самовлюбленный Альфонсо, допускавший выражения и непристойные выходки, которые не к лицу талантливому художнику, не раз поведением такого рода лишался уважения, заслуженного трудами. Вот, как-то вечером, находясь на свадьбе в доме одного болонского графа, где сильно ухаживал за одной весьма почтенной благородной дамой, он, между прочим, был приглашен ею на танец с факелом, во время которого, кружась с нею и умирая от любовного безумия, он произнес дрожащим голосом и с глубочайшим вздохом, взирая на свою даму очами, полными нежности:

Коль не любовь, то что ж я ощущаю?

Услышав это, благородная дама, которая была очень находчива и хотела дать ему понять, что он заблуждается, возразила ему: «А не вошь ли это?»

Ответ этот слышали многие, и потому шутка эта разнеслась по всей Болонье, и он навсегда остался посмешищем. И поистине, если бы Альфонсо предавался не мирской суете, а трудам в искусстве, он, несомненно, создал бы дивные творения, ибо если он отчасти это и делал и без особых усилий, то сколько мог бы он создать, не пожалев на это труда?

Когда упоминавшийся император Карл Пятый пребывал в Болонье и туда приехал превосходнейший Тициан из Кадора, чтобы написать портрет его величества, пришло желание и Альфонсо сделать портрет этого государя. И не имея другой возможности это сделать, он попросил Тициана, не открывая своего намерения, провести его в присутствие его величества вместо одного из тех, кто носил за ним краски. Тициан, который очень его любил, как человек учтивейший, каким он поистине всегда оставался, провел Альфонсо с собой в императорские покои. Альфонсо же, после того как Тициан сел за работу, устроился позади него так, чтобы тот, всецело поглощенный своей работой, не мог его видеть. И взявшись за свою коробочку, имевшую форму медали, он изобразил в стуке самого императора, закончив его как раз тогда, когда закончил свой портрет и Тициан. Когда же император встал, Альфонсо закрыл свою коробочку и собирался уже, чтобы Тициан ее не увидел, сунуть ее в рукав, однако на слова его величества: «Покажи-ка, что ты там сделал?» – ему пришлось покорно передать свой портрет в руки императора, который, рассмотрев работу и очень похвалив ее, спросил: «А хватит у тебя духа сделать это из мрамора?» «Да, ваше святейшее величество», – отвечал Альфонсо. «Так сделай же это, – добавил император, – и привези ко мне в Геную».

Какой неожиданностью было это для Тициана, может каждый представить себе по-своему. По моему же мнению, ему должно было показаться, что император тем самым умалил его как мастера. Но еще более странным должно было ему показаться то, что, когда от его величества Тициану была прислана тысяча скудо, ему было приказано отдать половину, то есть пятьсот, Альфонсо, оставив себе остальные пятьсот, чем, нужно думать, Тициан в глубине души очень огорчился. Альфонсо же, приступив к работе со всем наибольшим и возможным для него усердием, завершил мраморную голову с такой тщательностью, что она была признана редкостнейшей вещью. За это он и удостоился того, что, когда он отнес ее императору, его величеством было приказано пожаловать ему еще триста скудо.

А так как дары и похвалы цезаря прославили Альфонсо, кардинал Ипполито деи Медичи пригласил его в Рим, где при нем, помимо других бесчисленных талантов, состояли многочисленные скульпторы и живописцы, и заказал ему воспроизвести с одной весьма прославленной древней головы в мраморе императора Вителлия. Подтвердив этой работой то высокое мнение, которое составил себе о нем кардинал, да и весь Рим, он получил от того же кардинала заказ выполнить с натуры портрет папы Климента VII в виде мраморного бюста, а вскоре после этого и заказ на портрет Джулиано деи Медичи, отца названного кардинала, однако последний остался не вполне законченным. Со временем бюсты эти продавались в Риме и были куплены мною по распоряжению великолепного Оттавиано деи Медичи вместе с несколькими картинами, ныне же синьор герцог Козимо деи Медичи расставил их в новых помещениях своего дворца, в зале, где мною расписаны потолок и стены всеми историями папы Льва X, а именно, говорю я, расставил он их в названное зале над дверьми из красного мискьо, добываемого близ Флоренции, вместе с другими бюстами знаменитых мужей дома Медичи.

Возвратимся, однако, к Альфонсо. Он и позже делал много скульптурных работ названному кардиналу, но они были мелкие и потому пропали. А затем, когда приключилась смерть Климента и когда понадобилось делать гробницу для него и для Льва, работа эта кардиналом деи Медичи была поручена Альфонсо, и вот по нескольким наброскам Микеланджело Буонарроти он сделал модель с восковыми фигурами, признанную вещью прекраснейшей, и потому, запасшись деньгами, он отправился в Каррару за мрамором. Но вскоре после этого кардинал на пути из Рима в Африку скончался в Итри, и работа эта ушла из рук Альфонсо, так как была отвергнута комиссией, состоявшей из кардиналов Сальвиати, Ридольфи, Пуччи, Чибо и Гадди, и по милости мадонны Лукреции Сальвиати, дочери великого Лоренцо – старшего деи Медичи и сестры Льва, была передана флорентийскому скульптору Баччо Бандинелли, сделавшему модели еще при жизни Климента. По этой причине Альфонсо чуть не вышел из себя, но, смирив свою гордость, решил воротиться в Болонью. Когда же он приехал во Флоренцию, он подарил герцогу Алессандро прекраснейший мраморный бюст императора Карла Пятого, находящийся ныне в Карраре, куда он был отослан кардиналом Чибо, добывшим его после смерти герцога Алессандро из гардеробной этого синьора.

Когда Альфонсо прибыл во Флоренцию, названному герцогу захотелось, чтобы и с него сделали портрет, ибо, поскольку Доменико ди Поло, резчик по твердому камню, и Франческо ди Джироламо из Прато изобразили его на медалях, Бенвенуто Челлини на монете, а Джорджо Вазари, аретинец, и Якопо да Понтормо написали его маслом, то он пожелал, чтобы его изобразил и Альфонсо. И вот, сделав очень хороший рельефный портрет и гораздо более похожий на того, что сделал Данезе из Каррары, он получил возможность, так как он во что бы то ни стало хотел уехать в Болонью, сделать там мраморный бюст, подобный медали. И, получив много наград и милостей от герцога Алессандро, Альфонсо возвратился в Болонью, но там из-за смерти кардинала радостей было мало, огорчений же из-за упущенных гробниц было много, да еще одолела его заразная и неизлечимая парша, изнурявшая его с каждым днем все больше, пока, достигнув сорокадевятилетнего возраста, он не отошел к лучшей жизни, в беспрестанных жалобах на судьбу за то, что она отняла у него господина, от которого он надеялся получить все то добро, какое могло бы сделать его счастливым и в этой жизни, и за то, что она сомкнула очи сначала кардиналу Ипполито деи Медичи, а не ему, впавшему в такое ничтожество. Умер Альфонсо в 1336 году.

Микеланджело, сиенский скульптор, провел свои лучшие годы в Далмации с другими превосходными скульпторами и попал в Рим по такому случаю: после кончины папы Адриана кардинал Хинкфорт, который воспитывался в доме этого первосвященника и не забыл о благодеяниях, ему оказанных, возымел намерение соорудить ему мраморную гробницу и поручил заботы об этом сиенскому живописцу Бальдассаре Перуцци, который, сделав модель, пожелал, чтобы после него ею занялся его друг и земляк Микеланджело. И вот Микеланджело сделал на этой гробнице папу Адриана с натуры в естественную величину, лежащим на саркофаге, а ниже, в истории, также мраморной, изобразил приезд его в Рим, и как римский народ его встречает и ему поклоняется. А кругом в четырех нишах – четыре мраморные добродетели: Справедливость, Сила, Мир и Благоразумие. Все они выполнены с большой тщательностью рукой Микеланджело при советах Бальдассаре. Правда, кое-что там сделал флорентийский скульптор Триболо, который тогда был совсем молодым, и это-то там и было признано самым лучшим из всего остального. Но так как и Микеланджело в этой работе с величайшей тонкостью и тщательностью отделывал мелочи, то наибольшего одобрения заслуживают находящиеся там мелкие фигуры, а также, между прочим, и весьма чисто отделанные части из мискьо, которые пригнаны друг к другу столь отменно, что большего и пожелать невозможно. За такие труды названный кардинал пожаловал Микеланджело заслуженную им почетную награду и неизменно осыпал его милостями в продолжение всей его жизни. И поистине было это весьма разумно, ибо гробница эта и благодарность за нее создали одинаковую известность и кардиналу, и Микеланджело, а последнему и посмертную славу. Вскоре после окончания этой работы Микеланджело отошел к иной жизни, а лет ему было около пятидесяти.

Неаполитанец Джироламо Сантакроче был похищен смертью в расцвете своей жизни, когда на него возлагались самые большие надежды, тем не менее по его скульптурным работам, выполненным в Неаполе в течение немногих лет, можно судить о том, что мог бы он сделать, если бы прожил подольше. Ибо его скульптурные работы в Неаполе были выполнены и отделаны с такой любовью, что и еще большего можно было ожидать от юноши, стремившегося намного обогнать других, имевших до него долголетнее превосходство в том или другом благородном занятии. В церкви Сан Джованни Карбонаро в Неаполе он отделал капеллу маркиза Вико, представляющую собой круглый храм, расчлененный колоннами и нишами с разными гробницами, весьма тщательно отделанными резьбой. А так как в этой капелле мраморный образ с барельефными поклоняющимися Христу волхвами был выполнен рукой одного испанца, то Джироламо, соревнуясь с ним, сделал для одной из ниш круглую скульптуру св. Иоанна, такую прекрасную, что оказался не ниже испанца ни смелостью, ни вкусом. И этим он завоевал такую известность, что, хотя в Неаполе дивным и наилучшим скульптором почитался Джованни из Нолы, тем не менее Джироламо работал, пока был жив Джованни, с ним соревнуясь; Джованни, правда, был уже стар и выполнил тогда уже бесчисленное множество работ в этом городе, где было очень принято сооружать мраморные капеллы с мраморными же алтарными образами. Джироламо, соревнуясь с Джованни, взялся за капеллу в неаполитанском монастыре Монте Оливето, как войдешь в церковь по левую руку, а с другой стороны, насупротив ее, другую соорудил Джованни, расположив ее так же. Джироламо поставил в своей капелле Богоматерь в натуральную величину, и круглая фигура эта почитается превосходной, а так как он с величайшей тщательностью выполнил одежду и руки и, просверливая мрамор, выделил выступающие части, он и довел ее до такого совершенства, что, по общему мнению, превзошел всех, кто только в его время ни применял железные орудия для обработки мрамора. Мадонну эту он поставил между св. Иоанном и св. Петром, фигуры которых были хорошо задуманы и выполнены и отделаны в прекрасной манере, как и несколько детских фигур, расположенных выше. Помимо того, в церкви Капеллы, местопребывании монахов Монте Оливето, он сделал две великолепные большие круглые статуи. После этого он начал статую императора Карла Пятого, когда тот воротился из Туниса: он сколол ее и кое-где отделал набоем, но она так и осталась обработанной только зубилом, так как судьба и смерть, завидующие этому миру за то, что в нем столько хорошего, отняли его у нас, когда ему исполнилось тридцать пять лет. И конечно, если бы Джироламо прожил дольше, можно было бы предположить, что, подобно тому как в своем деле он всех обогнал у себя на родине, он неизбежно превзойдет и всех художников своего времени. Недаром неаполитанцы оплакивали его смерть бесконечно и тем более, что природа одарила его не только прекраснейшим талантом, но и такими скромностью, человечностью и любезностью, каких только можно пожелать в человеке, и потому не удивительно, что все, кто его знал, не могут удержаться от слез, как только о нем заговорят. Последние его скульптурные работы относятся к 1537 году, когда он был похоронен в Неаполе с великими почестями еще при жизни упоминавшегося Джованни из Нолы, скульптора, в то время уже престарелого и весьма опытного, о чем можно судить по многочисленным его работам, выполненным в Неаполе с большим опытом, но с недостаточным знанием рисунка. Дон Пьетро Толедский, маркиз Виллафранки, который тогда был вице-королем Неаполя, заказал ему мраморную гробницу для себя и для своей супруги. В работе этой Джованни изобразил в многочисленных историях победы, одержанные этим синьором над турками. Эту отдельно стоящую гробницу, весьма тщательно выполненную и украшенную многочисленными статуями, должны были отправить в Испанию, но не успели это сделать при жизни названного синьора. Джованни умер 70 лет и похоронен в Неаполе в 1558 году.

Почти в те же времена, когда небо одарило Феррару, да, пожалуй, и весь свет божественным Лодовико Ариосто, в том же городе родился живописец Доссо. Хотя он и не был столь редкостным среди живописцев, каким был Ариосто среди поэтов, тем не менее отличался своеобразной манерой в искусстве, и, помимо того что работы его весьма ценились в Ферраре, он заслужил, что ученый поэт, который был его близким Другом, оставил о нем почтенную память в знаменитейших своих сочинениях. Таким образом, имя Доссо было больше прославлено пером мессера Лодовико, чем всем кистями и красками, которые он сам извел за всю свою жизнь. И я со своей стороны признаюсь, что в величайшей степени везет тем, кого прославляют столь великие люди, ибо сила их пера заставляет неисчислимое множество людей верить восхвалению тех, кто, может быть, вполне этого и не заслуживает. Герцог Альфонсо Феррарский очень любил Доссо, во-первых, за его достоинство в искусстве живописи, а во-вторых, за то, что был он человеком очень угодливым и обходительным, а герцогу люди такого рода очень нравились. В Ломбардии Доссо прославился тем, что писал пейзажи лучше всех, этим занимавшихся, будь то на стене, маслом или же гуашью, в особенности после того, как стала известна и немецкая манера. В Ферраре в кафедральной церкви он написал маслом образ с фигурами, почитавшийся весьма отменным, а в герцогском дворце он расписал много покоев вместе со своим братом по имени Баттиста, с которым он постоянно враждовал, хотя они по воле герцога и работали совместно. Во дворе названного дворца они изобразили светотенью истории Геркулеса и бесчисленное множество обнаженных тел по всем стенам. Равным образом писали они много образов и фресок по всей Ферраре; есть образ их работы и в Моденском соборе, и многое написали они вместе с другими живописцами в кардинальском дворце в Тренто.

В это самое время Джироламо Дженга, живописец и архитектор, отделывал многочисленными украшениями палаццо Империале, что над Пезаро, для герцога Франческо Мариа Урбинского, о чем будет рассказано в своем месте, и в числе многих живописцев, принимавших участие в этих работах, по распоряжению названного синьора Франческо Мариа, были туда вызваны и феррарцы Доссо и Баттиста, главным образом для писания пейзажей, а еще гораздо раньше в этом дворце выполнили много живописных работ Франческо ди Мелоццо из Форли, Рафаэлло из Колле дель Борго а Сан Сеполькро и многие другие. И вот когда Доссо и Баттиста приехали в Империале, то, как полагается людям с таким характером, они стали хулить большую часть того, что увидели, и обещали этому синьору, что они-то все сделают гораздо лучше. И потому Дженга, который был человеком проницательным и видел, к чему дело клонится, дал им расписать самостоятельно один из покоев. И вот приступили они к работе и со всем старанием и рвением старались показать свое умение. Однако по той или иной причине они за всю свою жизнь никогда еще не делали менее достойного одобрения или, прямо сказать, худшего. И, по-видимому, часто бывает так, что у людей при крайней необходимости, когда от них ждут особенно многого, способность суждения затемняется и притупляется, и они работают хуже, чем когда-либо. А приключается это, может быть, от зловредности и дурной привычки всегда хулить чужие работы или же от излишнего стремления совершать насилие над своим талантом; и, по-видимому, лучше идти вперед не спеша, следуя самой природе, не пренебрегая, однако, ни старательностью и прилежанием, чем, насилуя свой талант, пытаться извлечь из него то, что в нем отсутствует. Отсюда следует, что и в других искусствах, и в особенности в литературе, уж очень легко всегда во всем распознать неискренность и, так сказать, излишнее старание.

Когда, наконец, была раскрыта работа обоих Доссо, она оказалась настолько смехотворной, что пришлось им с позором удалиться от названного синьора, которому пришлось уничтожить все ими сделанное и поручить переписать это другим по наброскам Дженги. Напоследок они написали в соборе Фаэнцы для мессера Джованбаттисты кавалера деи Буози очень хороший образ с Христом, проповедующим в храме, и победили в этой работе самих себя, применив новую манеру, в особенности в портретах названного кавалера и других лиц. Образ этот был установлен в соборе в 1536 году. В конце концов Доссо, состарившись, последние годы уже не работал и до конца жизни находился на иждивении герцога Альфонсо. Переживший же его Баттиста выполнил много работ самостоятельно, пребывая и по сию пору в добром здравии. Доссо же был похоронен у себя на родине в Ферраре в те же времена жил и миланец Бернаццано, отличавшийся в писании пейзажей, трав, зверей и прочих тварей земных, пернатых и водных. А так как он фигурами особенно не занимался, зная свое в этом несовершенство, он вступил в содружество с Чезаре да Сесто, который писал их очень хорошо и в прекрасной манере. Рассказывают, что Бернаццано написал в каком-то дворе фреской очень красивый пейзаж, подражая природе так хорошо, что при виде написанного там сада с земляникой зрелой, зеленой и еще цветущей павлины, обманутые ложной видимостью, так часто приходили ее клевать, что раскрошили всю известь штукатурки.