Кроме этого, он создал для этого короля и по всему королевству множество других произведений, о которых я ничего говорить не буду, упомянув об этих двух, как о самых значительных.

Впоследствии, оказавшись в Риме, он вместе с Рафаэлем Урбинским и с Джулиано да Сангалло был поставлен во главе строительства храма св. Петра с обязательством продолжить это строительство, начатое в свое время Браманте. А так как вследствие спешки, с которой производились работы, а также по причинам, указанным в другом месте, постройка эта во многих местах грозила обрушиться, большая часть ее фундамента была заменена новым по совету фра Джокондо, Рафаэля и Джулиано. По словам некоторых ныне еще здравствующих и присутствовавших при этом людей, работы эти производились следующим способом. Под старыми фундаментами было вырыто на точном расстоянии друг от друга много больших ям наподобие колодцев, но прямоугольной формы, которые вручную были заложены кладкой, а затем между каждыми двумя такими столбами или, вернее, заполненными ямами, были на уровне земли переброшены прочнейшие арки, так что можно было возводить всю постройку на новых фундаментах, не боясь ее разрушения и не опасаясь более того, что она даст какие-либо трещины.

Однако мне кажется, что наивысшей заслугой фра Джокондо была одна работа, за которую не только венецианцы, но вместе с ними и весь мир должны быть навеки ему обязаны. А именно, приняв во внимание, что вечность венецианской республики в значительной степени зависит от сохранения неприступности ее местоположения на лагунах, на которых, подобно некоему чуду, построен этот город, а также что в случае, если лагуны эти обмелеют или воздух сделается заразным или чумным, жизнь в городе вследствие этого станет невозможной или, по меньшей мере, подверженной всем тем опасностям, которые угрожают городам, построенным на суше, он начал обдумывать, каким способом можно было бы содействовать сохранению лагун и того состояния, при котором изначально был выстроен этот город. И, найдя этот способ, фра Джокондо заявил синьорам, что следует принять срочное решение, чтобы предотвратить большое бедствие, ибо, судя по тому, что на глазах у всех отчасти уже произошло, они если и заметят свою ошибку, то уже не смогут ее исправить. Предупреждение это заставило синьоров опомниться, и, после того как были заслушаны убедительные доводы фра Джокондо и создано совещание самых выдающихся инженеров и архитекторов, какие только были в Италии, было высказано множество всяких соображений и представлено множество разных проектов. Однако проект фра Джокондо был признан самым лучшим и был приведен в исполнение. И вот, вычерпывая огромное количество земли, начали отводить две трети или, во всяком случае, половину всей воды, которая образует течение реки Бренты, более длинным кружным путем в лагуны Кьоджи. И таким образом, поскольку эта река больше уже не имела доступа в лагуны самой Венеции, она не наносила туда ила, который мог бы их заполнить так же, как он заполнил лагуну Кьоджи, закрепив и осушив ее настолько, что там, где была вода, возникло множество владений и поместий с великой пользой для города Венеции. Недаром многие, в особенности же венецианский дворянин великолепный мессер Луиджи Корнаро, человек, умудренный долгим опытом и наукой, утверждают, что, не будь предупреждения, сделанного фра Джокондо, все обмеление, происшедшее в названных лагунах Кьоджи, произошло бы и, быть может, в еще большей степени в лагунах Венеции, что повлекло бы за собой невероятные убытки и чуть ли не гибель этого города. Тот же Луиджи Корнаро, который был ближайшим другом фра Джокондо и всех даровитых людей, утверждает также, что за это его родина Венеция всегда хранила вечную благодарность памяти фра Джокондо, который в этом отношении по справедливости мог бы именоваться вторым основателем Венеции и, можно сказать, заслуживает еще большей хвалы за то, что он этими мерами сохранил величие и достоинство столь чудесного и могущественного города, чем те, кто попервоначалу построил его слабым и невзрачным. Ибо это благодеяние и навеки будет служить на пользу Венеции, сохраняя ее преимущество перед другими городами поистине невероятное.

Немного лет спустя после того, как фра Джокондо совершил это святое дело, в Венеции, на великую беду венецианцев, сгорел Риальто, где сосредоточены самые ценные товары, образуя как бы сокровищницу этого города. А так как это случилось как раз в то время, когда это государство, после долгих и непрерывных войн и после потери большей части, вернее почти всех владений на материке, было доведено до самого жалкого состояния, синьоры, управляющие государством, сомневались и колебались, не зная, что предпринять. Между тем, поскольку восстановление этой части города было делом величайшей важности, было решено восстановить ее во что бы то ни стало, и при этом наидостойнейшим образом, отвечавшим могуществу и великолепию этой республики. Уже испытав талант фра Джокондо и зная, на что он способен как архитектор, они распорядились, чтобы он сделал проект этого строительства, каковой и был им нарисован в следующем виде.

Он предполагал отвести под него все пространство, заключенное между бойнями на канале Риальто и речкой, где находится Мучная биржа, заняв между двумя речками площадь, образующую в точности квадрат, а именно так, чтобы длина каждого фасада всего сооружения равнялась нынешнему расстоянию между устьями упомянутых двух речек, впадающих в Большой канал. Далее, согласно его рисунку, обе речки должны были с противоположной стороны впадать в общий для них канал, соединяющий их устья так, чтобы эта постройка была со всех сторон окружена водой, а именно, чтобы по одной стороне ее проходил Большой канал, по двум другим – обе речки, а по четвертой – предполагавшаяся новая речка. Кроме того, он хотел, чтобы кругом всего квадрата между водой и постройкой была сооружена или, вернее, оставалась незастроенной достаточно широкая набережная или насыпь в виде улицы, на которой в заранее определенных местах продавались бы овощи, фрукты, рыба и другие продукты, отовсюду привозимые в город. Предполагалось также, что вокруг всего сооружения, снаружи его, будут построены лавки, выходящие на упомянутую улицу и отведенные только для продажи всякой снеди.

На рисунке фра Джокондо все четыре фасада имели четыре портала, по одному на середине каждого фасада и на той же оси, что и портал на противолежащем фасаде. Однако при входе на центральную площадь, на которую можно было войти со всех четырех сторон, справа и слева были выходы на улицу, опоясывающую весь квадрат и имевшую по обе стороны ряды лавок в великолепнейших помещениях со складами, их обслуживавшими, причем лавки эти отводятся под ткани как тонкие шерстяные, так и шелковые, соответственно двум главным цехам этого города, словом, здесь помещаются все лавки, которые называются «тосканскими» и «шелковыми». Из этих улиц с двойным рядом лавок можно было выйти на середину всего сооружения, то есть на огромнейшую площадь, окруженную красивыми и большими аркадами, устроенными для удобства торговцев и для обслуживания несметного количества людей, которые для своих торговых сделок съезжаются в этот город-таможню Италии, вернее – всей Европы. Под этими аркадами вокруг всей площади размещаются лавки банкиров, золотых дел мастеров и ювелиров, а посередине ее, в великолепнейшем храме, посвященном св. Матфею, дворяне могут по утрам присутствовать при божественной службе.

Тем не менее некоторые утверждают, что в отношении этого храма фра Джокондо изменил свое намерение и хотел построить два храма под аркадами, чтобы они не загромождали площадь. Помимо всего это величественнейшее сооружение должно было иметь столько других удобств, красот и особых украшений, что всякий, кто ныне посмотрит на прекраснейший рисунок, сделанный для него фра Джокондо, будет утверждать, что даже самое счастливое дарование или самый выдающийся художник никогда не сможет ни вообразить, ни изобразить ничего более прекрасного, более великолепного и более стройного, чем это произведение. По мнению автора, оно к тому же должно было быть завершено постройкой каменного моста через Риальто, покрытого лавками и обещавшего быть чудесным сооружением.

Однако, если из всего этого ничего не получилось, на то были две причины: во-первых, республика была в денежном отношении обескровлена тягчайшими расходами, которые она понесла в последней войне, во-вторых, некий дворянин, как говорят, из дома

Валерезо, человек в то время могущественный и пользовавшийся большим авторитетом, начал, плохо разбираясь в этом деле, быть может, из каких-либо соображений личного порядка, покровительствовать некоему мастеру Дзанфраньино, который, как мне сообщили, до сих пор еще жив и который состоял у него на службе по строительству собственных его домов. Вот этот-то Дзанфраньино (имя, подходящее и достойное столь выдающегося мастера) и составил проект того ублюдка, который впоследствии был построен и который и поныне стоит у всех на глазах. Об этом глупом выборе все еще безмерно жалеют многие, которые до сих пор здравствуют и прекрасно об этом помнят. Убедившись, насколько для синьоров и сильных мира сего лицеприятие нередко имеет большую силу, чем заслуги, и видя, что его прекраснейшему проекту предпочли до такой степени беспомощный, фра Джокондо пришел в такое негодование, что уехал из Венеции и, сколько его ни просили, так и не захотел туда вернуться.

Этот проект вместе с другими его рисунками остался в доме Брагадини, что насупротив Санта Марина, и находится у члена этого семейства, доминиканского монаха брата Анджело, который впоследствии, за многочисленные свои заслуги, стал епископом города Виченцы.

Фра Джокондо был человеком многосторонним и помимо всего упомянутого выше занимался лекарственными растениями и сельским хозяйством. В связи с чем флорентинец мессер Донато Джаннотти, который много лет тому назад был его близким другом во Франции, рассказывает, что однажды, когда он жил во Франции, фра Джокондо вырастил в глиняном горшке персиковое дерево и на этом крошечном деревце было столько плодов, что просто диво. Как-то раз, по совету своих друзей, он поставил его в том месте, где должен был проследовать король, так что тот не мог его не видеть. Некоторые придворные прошли мимо первыми и, как это обычно для господ подобного рода, к великому огорчению фра Джокондо, оборвали все плоды с деревца, но не съели их, а, потешаясь, таскали их повсюду с собой. Услыхав об этом, король отнесся снисходительно к шутке своих придворных, а монаха поблагодарил за доставленное ему удовольствие, наградив после этого таким подарком, что тот утешился.

Фра Джокондо был человеком святой и добродетельнейшей жизни, горячо любимый всеми крупными литераторами своего времени, в особенности такими, как Домицио Кальдерино, Маттео Боссо и Паоло Эмилио, написавший Историю Франции, все трое – его соотечественники. Равным образом ближайшими его друзьями были Саннадзаро, Будео, Альд Мануций, да и вся Римская академия. Учеником его был Юлий Цезарь Скалигер, начитаннейший человек нашего времени. В конце концов он скончался в глубокой старости, но в точности неизвестно, когда и где, а следовательно, неизвестно и место его погребения.

Если правда, что город Верона по своему местоположению, по своим обычаям и во всех других отношениях очень похож на Флоренцию, то правда и то, что и в том и в другом городе всегда расцветали прекраснейшие таланты во всех наиболее редких и похвальных профессиях. Не говоря о литераторах, ибо это дело не мое, и продолжая говорить о людях нашего искусства, во все времена находивших себе в этом знатнейшем городе достойное пристанище, я скажу, что Либерале, веронец, ученик своего соотечественника Винченцио ди Стефано (о котором уже говорилось в другом месте и который в 1483 году написал в Мантуе в церкви Оньисанти бенедиктинских монахов Мадонну, для того времени весьма похвальную), подражал манере Якопо Беллини, так как в ранней своей юности, когда Беллини работал в Вероне в капелле Св. Николая, он, находясь у него под началом, тем самым начал упражняться в рисунке и, забыв о том, чему он научился у Винченцио ди Стефано, усвоил себе манеру Беллини, которой он впредь всегда придерживался.

Первые живописные произведения Либерале были созданы им в его родном городе в капелле дель Монте делла Пьета в церкви Сан Бернардино, где он на картине главного алтаря представил Снятие со креста в окружении ангелов; некоторые из них держат в руках так называемые «таинства» страстей и все их лица изображают плач и горе о смерти Спасителя. В этих лицах и в самом деле много жизни, как, впрочем, и в других произведениях этого мастера, который часто старался показать, что он умеет заставить свои фигуры заплакать, как это можно видеть в той же Вероне в доминиканской церкви Санта Настазиа, где на фронтоне капеллы семейства Буонавери он написал мертвого Христа, оплакиваемого Мариями. В той же живописной манере, как и другое вышеназванное произведение, он написал много картин, рассеянных по всей Вероне в домах тамошних дворян. В той же только что упомянутой капелле он изобразил Бога Отца, окруженного сонмом играющих и поющих ангелов, а по бокам он написал по три фигуры с каждой стороны, а именно, с одной стороны – св. Петра, св. Доминика и св. Фому Аквинского, а с другой – св. Лючию, св. Агнессу и какую-то другую святую, однако первые три фигуры лучше написаны и более рельефны. На стене означенной капеллы он изобразил Богоматерь и младенца Христа, обручающегося со св. Екатериной, девой и великомученицей, и тут же поместил портрет хозяина капеллы, мессера Пьеро Буонавери, а кругом написал разных ангелов, которые подносят цветы и отдельные лица которых изображены смеющимися и радующимися, с большой грацией, чем он показал свое умение передавать смех не хуже, чем передавал плач в других своих фигурах. На алтарном образе этой капеллы он изобразил св. Магдалину, парящую в небесах и поддерживаемую ангелами, а внизу – св. Екатерину, и вещь эта была признана хорошей.

На алтаре Мадонны в сервитской церкви Санта Мариа делла Скала на двух створках, закрывающих изображение этой Мадонны, которая пользовалась в этом городе величайшим почитанием, он написал историю волхвов. Однако створки эти долго не простояли на своем месте, так как пострадали от свечной копоти и потому были сняты и перенесены в ризницу, где привлекали к себе внимание веронских живописцев, высоко их ценивших. В трансепте церкви Сан Бернардино, над капеллой братства Магдалины, он написал фреску с Обрезанием, на которой очень хвалят фигуры Симеона и младенца Христа, который очень выразительно целует этого старца, держащего его на руках. Очень хорош также стоящий рядом священник, который со взором, обращенным ввысь, и с распростертыми руками как бы благодарит Бога за спасение мира. Рядом с этой капеллой рукой того же Либерале написана на дереве история волхвов, а на фронтоне этого образа – Успение Богоматери с маленькими весьма хвалеными фигурами.

Да и в самом деле, он очень охотно писал мелкие вещи и делал это всегда настолько тщательно, что они производят впечатление миниатюр, а не живописи, как это можно видеть в соборе этого города, где находится его картина с историей волхвов и с бесчисленным множеством человеческих фигур, лошадей, собак и всяких других зверей, и тут же группа херувимов красного цвета, поддерживающих Богоматерь. В этом произведении лица выписаны старательно, да и вообще все выполнено настолько тщательно, что, как я уже говорил, кажется миниатюрой. Написал он также в соборе для капеллы вышеупомянутой Мадонны, на небольшой пределле, столь же миниатюрные истории из жизни Богородицы. Однако впоследствии веронский епископ, монсиньор мессер Джован Маттео Джиберти, убрал оттуда эту пределлу и перенес ее в капеллу епископского дворца, в котором находится резиденция епископов и где они каждое утро слушают обедню. В этой капелле пределлу поместили рядом с великолепнейшим резным распятием работы веронского скульптора Джован Баттисты, ныне проживающего в Мантуе.

Либерале написал также на дереве алтарный образ для капеллы семьи Аллегри в церкви Сан Витале, на котором изображен св. Метроний, исповедник и уроженец Вероны, человек великой святости, а по обе стороны от него св. Франциск и св. Доминик. В Виттории, церкви и обители некиих монахов-отшельников, а именно в капелле св. Иеронима, он для семейства Скальтрительи написал алтарный образ, на котором изображен св. Иероним в кардинальском облачении, а также св. Франциск и св. Павел, фигуры, удостоившиеся всяческих похвал. В трансепте же церкви Сан Джованни ин Монте он написал Распятие и другие вещи, не так давно уничтоженные потому, что они якобы умаляли красоту этой церкви.

Когда же после всего этого Либерале был приглашен в Сиену генералом монашеского ордена Монте Оливето, он для этого ордена украсил много книг миниатюрами, которые настолько хорошо ему удались, что по этой причине ему было поручено сделать миниатюры в некоторых еще не законченных, а только написанных книгах библиотеки Пикколомини. Также и для собора этого города были изготовлены им миниатюры в некоторых сборниках церковных песнопений. Он и дольше там оставался бы и закончил бы много вещей, которые были у него в руках, если бы не зависть и преследования, заставившие его уехать из Сиены и вернуться в Верону с восемьюстами скудо, которые он заработал и которые он позднее одолжил монахам Санта Мариа ин Органо в Монте Оливето с тем, чтобы получить с них кое-какие деньги на повседневные расходы.

Итак, вернувшись в Верону, он весь остаток жизни своей посвятил преимущественно миниатюре. В Бардолино же, местечке на озере Гарда, он написал алтарный образ, находящийся в местной приходской церкви, а также и другой алтарный образ в тамошней церкви св. апостола Фомы и еще один в капелле св. Бернарда в церкви Сан Фермо при францисканском монастыре. Этот святой изображен на самом образе, а на пределле он написал несколько историй из его жития. В этом же месте, а также в других он расписал много сундуков для невест, один из них находится в Вероне в доме мессера Винченцио деи Медичи и изображает Богоматерь с младенцем на руках, обручающимся со св. Екатериной. В Вероне же на углу, где дом семьи Картаи, по дороге к Новому мосту у церкви Санта Мариа дель Органо, он написал фреску с изображением Богоматери и св. Иосифа, удостоившуюся больших похвал. Либерале охотно взялся бы расписать в церкви Санта Эуфемиа капеллу семейства Риви, построенную в память Джованни Риви, начальника наемных войск в сражении при Таро, но не получил этого заказа, который был отдан каким-то иногородним мастерам, ему же было сказано, что у него по старости лет якобы ослабело зрение, на что, после открытия капеллы, роспись которой была полна бесчисленных ошибок, Либерале ответил, что у тех, кто ее заказывал, зрение было еще хуже, чем у него.

В конце концов, достигнув восьмидесятичетырехлетнего возраста или около того, Либерале перешел на иждивение родственников и, в частности, одной из своих замужних дочерей, которая, как и другие, обращалась с ним прескверно. И вот осердился он на нее и на всю свою родню, а так как в это время он опекал некоего Франческо Торбидо, по прозванию иль Моро, человека молодого и горячо им любимого, он завещал ему дом и сад, которыми владел в приходе Сан Джованни ин Вилла, самой приятной части города, и с ним и поселился, заявив, что предпочитает, чтобы добром его пользовался тот, кто признает добродетель, а не те, кто ненавидит ближнего. Однако не прошло много времени, как он преставился в день св. Клары в 1556 году и был похоронен в церкви Сан Джованни ин Балле на восемьдесят шестом году своей жизни. Учениками его были Джован Франческо и Джованни Карото, Франческо Торбидо и Паоло Каваццуола, о каждом из которых, так как они действительно великолепные мастера, будет упомянуто в своем месте.

Джован Франческо Карото родился в Вероне в 1470 году. Овладев первоначальными основами словесности, но имея склонность к живописи, он бросил грамматику и начал обучаться живописи под руководством Либерале, веронца, которому он обещал быть помощником в его трудах. Таким образом, будучи еще совсем юнцом, он предался изучению рисунка с такой любовью и с таким рвением, что в течение первых нескольких лет своего обучения он немало помог Либерале как в рисунке, так и в колорите. Однако спустя немного лет, приобретя с годами большую зрелость суждения, он увидел в Вероне творения Андреа Мантеньи и, так как ему показалось – а так оно и было в действительности, – что они написаны в другой манере и лучше, чем произведения его учителя, он добился у своего отца разрешения перейти к Мантенье с благословения Либерале. И вот, переехав в Мантую и устроившись у Мантеньи, он за некоторое время преуспел настолько, что Андреа стал выпускать его вещи под своим именем. Словом, не прошло много лет, как он оказался мастером своего дела.

Первые произведения, которые он создал, выйдя из-под начала Мантеньи, были написаны им в Вероне в церкви госпиталя Сан Козимо для алтаря Трех Волхвов, а именно створки этого алтаря, на которых он изобразил Обрезание Христа и его бегство в Египет со всякими другими фигурами. В церкви братьев во Христе, именуемой Сан Джироламо, он по двум углам одной из капелл написал с одной стороны Мадонну, а с другой – ангела, приносящего ей благую весть. Для настоятеля монастыря Сан Джорджо он на небольшой доске написал Рождество Христово, по которому видно, что манера его значительно улучшилась, ибо головы пастухов и всех других фигур имеют настолько прекрасное и нежное выражение лица, что эту вещь много и заслуженно хвалили, и если бы плохо замешенный гипсовый грунт ее не начал лупиться и она от этого постепенно не разрушилась, одной этой картины было бы достаточно, чтобы Карото навеки сохранился живым в памяти своих сограждан. Когда же после этого лица, руководившие сообществом архангела Рафаила, поручили ему роспись своей капеллы в церкви Санта Эуфемиа, он внутри этой капеллы написал фреску с двумя историями об архангеле Рафаиле, а на алтарном образе, написанном маслом по дереву, он изобразил трех больших ангелов – посередине Рафаила, а по бокам Гавриила и Михаила, и все они отлично нарисованы и хороши по-своему колориту. Тем не менее ему ставилось на вид, что ноги этих ангелов слишком тонкие и недостаточно мягкие, на что он с непосредственностью очаровательной отвечал, что, поскольку ангелы изображаются крылатыми и с телами вроде как небесными и воздушными, наподобие птиц, вполне допустимо изображать их с тонкими и сухими ногами, чтобы им удобнее было летать и подниматься ввысь.

В церкви Сан Джорджо на алтаре, где изображен Христос, несущий свой крест, он написал св. Роха и св. Себастьяна, а на пределле – несколько мелкофигурных и прекраснейших историй. Для сообщества Мадонны в церкви Сан Бернардино он на пределле алтаря этого сообщества написал Рождение Богоматери и Избиение младенцев, отличающееся разнообразием поз в фигурах убийц и в живых группах детей, защищаемых их матерями. Это произведение пользуется почетом и занавешено для лучшей его сохранности. Оно послужило причиной тому, что члены сообщества св. Стефана заказали ему написать для их алтаря в древнем Веронском соборе, на трех подобных фигурных картинах небольшие истории из жития Богородицы, а именно ее обручение, Рождество Христово и историю волхвов.

После чего, полагая, что он уже приобрел в Вероне достаточную известность, Джован Франческо собрался было уехать в поисках другого места, но родственники и друзья его так на него насели, что заставили его в конце концов жениться на молодой и знатной девице, дочери мессера Браллиасарти Грандони, которая, обвенчавшись в 1503 году и вскоре прижив с ним сына, умерла от родов. Оказавшись, таким образом, свободным, Джован Франческо покинул Верону и отправился в Милан, где синьор Антонио Мариа Висконти взял его к себе в дом и занял его многочисленными работами для украшения своих домов.

Между тем некий фламандец привез в собой в Милан написанный маслом головной портрет юноши, которым в этом городе любовался каждый. Увидев его, Джован Франческо рассмеялся и сказал: «Я не побоюсь сделать еще лучший». За это и фламандец поднял его на смех, но все же после долгих препирательств сошлись на том, что Джован Франческо попробует свои силы и что если он проиграет, то проиграет написанную им картину и двадцать пять скудо в придачу, а если победит, то заработает портрет фламандца и те же двадцать пять скудо. И вот, взявшись за работу со всем присущим ему знанием дела, Джован Франческо изобразил старого бритого дворянина с соколом на руке, и хотя он у него получился очень похожим, тем не менее голова, написанная фламандцем, была признана лучшей. Дело в том, что Джован Франческо выбрал для своего портрета не такую модель, которая могла бы его прославить: в самом деле, если бы он взял красивого юношу и изобразил его так же хорошо, как он изобразил старика, то, даже не превзойдя своего соперника, он по крайней мере с ним сравнялся бы. Однако это не помешало тому, что все похвалили портрет Джован Франческо, которому фламандец оказал любезность: удовольствовался головой бритого старика и, как человек благородный и вежливый, наотрез отказался от двадцати пяти скудо. Картина эта со временем попала в руки госпожи Изабеллы д'Эсте, мантуанской маркизы, которая очень хорошо за нее заплатила фламандцу и как редкостную вещь поместила в свой кабинет, где ею хранится бесчисленное множество великолепнейших мраморов, монет, картин и бронз.

Побывав на службе у Висконти, Джован Франческо был приглашен Гульельмо, маркизом Монферрато, к которому он охотно перешел на службу, тем более что сам Висконти его очень об этом просил. И вот, как только он туда прибыл, ему было назначено отличнейшее содержание и он, принявшись за работу, написал в Казале для одной капеллы, где этот синьор слушал мессу, ровно столько картин, сколько требовалось, чтобы целиком ее заполнить и со всех сторон украсить историями из Ветхого и Нового Завета, которые и были им исполнены с крайней тщательностью, не говоря об образе, написанном им на дереве для главного алтаря.

После этого он написал также и для покоев тамошнего замка много вещей, доставивших ему величайшую славу, а в церкви Сан Доменико он, по приказу названного маркиза, всю главную капеллу украсил росписью в качестве обрамления для гробницы, которую предстояло в ней соорудить. В этом произведении Джован Франческо проявил себя так, что удостоился от щедрости названного маркиза признания в виде почетных наград, а именно маркиз даровал ему привилегию, возведя его в звание камергера, как это подтверждается документом, хранящимся в Вероне у его наследников. Он написал, кроме того, портрет этого синьора и его супруги и много картин, посланных ими во Францию, а также портрет их первенца Гульельмо – младшего в детском возрасте и портреты его дочерей и всех придворных дам, находившихся на службе у маркизы.

После смерти маркиза Гульельмо Джован Франческо покинул Казале, предварительно распродав имущество, приобретенное им в этих краях, и отправился в Верону, где он так устроил свои дела и дела своего сына, которого он женил, что в короткое время оказался обладателем более чем четырех тысяч дукатов. Однако из-за этого он не бросил живопись, мало того, стал заниматься ею так, как никогда, и притом со спокойной душой, поскольку ему уже не приходилось больше ломать голову над тем, как бы заработать себе на хлеб. Правда, то ли из зависти, то ли по какой другой причине, но о нем стали говорить как о живописце, который ничего, кроме маленьких фигур, делать не умеет. Вот почему, расписывая доску алтарного образа для капеллы Мадонны в церкви Сан Фермо францисканского монастыря, он, чтобы доказать, что на него клевещут, сделал фигуры больше натуры и настолько хорошо, что они оказались лучше всех, когда-либо им написанных. В воздухе парит Богоматерь на коленях у св. Анны в окружении ангелов, опирающихся на облака, внизу – св. Петр, св. Иоанн Креститель, св. Рох и св. Себастьян, а неподалеку, на фоне прекраснейшего пейзажа, св. Франциск, приемлющий стигматы. И по заслугам произведение это считается отличным.

В церкви Сан Бернардино в обители монахов-цокколантов, а именно в капелле св. Креста, он изобразил Христа, который, став на одно колено, прощается со своей матерью. Этим произведением он вступил в соревнование со многими знаменитыми картинами, находившимися в этом месте и написанными другими мастерами, и постарался всех их превзойти, с чем он, безусловно, отличнейшим образом и справился, и за это его и хвалил каждый, кто это видел, за исключением настоятеля этого монастыря, который, как невежда и напыщенный дурак, стал в самых обидных выражениях осуждать Джован Франческо, говоря, что он изобразил Христа, непочтительно склонившего только одно колено перед своей матерью. В ответ на это Джован Франческо сказал ему: «Отче, вы, прежде чем говорить, сделайте одолжение – станьте на колени и поднимитесь, а тогда я скажу, почему я так написал Христа». Настоятель, который после долгих уговоров наконец решил встать на колени, сначала опустил правое колено, а за ним левое, а вставая, сначала поднял левое, а за ним правое. Когда он все это проделал, Джован Франческо сказал: «Разве вы теперь не видели, отец настоятель, что вы опускались не сразу на оба колена, а также и вставали? Так вот я и говорю вам, что с моим Христом все в порядке, так как, глядя на него, можно сразу сказать, либо что он опускается на колени перед своей матерью, либо что он, простояв некоторое время на коленях, уже поднял одно колено, чтобы встать». На этом настоятель вроде как успокоился, но, уходя, все еще продолжал бормотать себе что-то под нос.

Да и вообще Джован Франческо за ответом в карман не лазил. Недаром про него еще рассказывают, что, когда какой-то священник сказал ему как-то, будто его алтарные фигуры чересчур любострастны, он ему ответил: «Плохи ваши дела, если даже картины вас возбуждают. Посудите же сами, как же можно будет на вас положиться, когда вы будете иметь дело с живыми, которых можно пощупать?»

В Изоле, местечке на Гардском озере, он написал на дереве два образа в церкви монахов-цокколантов, а в Мальсессино, городе на том же озере, он над дверью одной из местных церквей написал превосходнейшую Богоматерь, в самой же церкви – несколько святых по настоянию знаменитейшего поэта Фракасторо, который был его ближайшим другом. Для графа Джован Франческо Джусти он написал, следуя замыслу этого синьора, юношу, совершенно обнаженного, за исключением срамных мест, который полулежа не то собирался подняться, не то нет, и рядом с которым очень красивая молодая женщина в облике Минервы одной рукой указывает ему на фигуру Славы, изображенную вверху, а другой приглашает его следовать за собой, в то время как две фигуры, олицетворяющие Безделие и Лень и стоящие за спиной юноши, стараются удержать его. Внизу же – мужская фигура с тем собачьим выражением лица, какое бывает скорее у людей подневольных и из простонародья, чем у благородных; к локтям ее присосались две огромные улитки, а сидит она на реке и рядом с ней еще фигура с руками, полными маков. Эта выдумка, в которой есть и другие прекраснейшие фантазии и особенности и которая была выполнена рукой Джован Франческо с предельной любовью и старательностью, написана на спинке ложа этого синьора и находится в его очаровательнейшем поместье в окрестностях Вероны, по прозванию Санта Мариа ин Стелла.

Для графа Раймондо делла Торре он же целиком расписал его маленькую спальню разными мелкофигурными историями. А так как он любил лепить из глины и не только нужные ему для работы модели, на которые он примерял одежды, но также и другие вещи собственной выдумки, кое-какие его скульптуры можно видеть в доме его наследников, в частности полурельефную историю, которую иначе как толковой не назовешь. Делал он и портретные медали, из которых некоторые и до сих пор можно видеть, как, например, портрет Гульельмо, маркиза Монферрато с Геркулесом, убивающим… (Пропуск в печатном издании.) на обороте и нижеследующим девизом: Monstra domat. Его же работы – живописные портреты графа Раймондо делла Торре, мессера Джулио, его брата, и мессера Джироламо Фракасторо.

Когда Джован Франческо состарился, он стал сдавать в своем искусстве, как это видно по дверцам органа в церкви Санта Мариа делла Скала и по алтарному образу, написанному им на дереве для семейства деи Мови с изображением Снятия со креста, а также по святой Анастасии в капелле св. Мартина. Джован Франческо был всегда о себе высокого мнения и потому ни за что на свете никогда не хотел использовать в своих вещах что-либо, что кем-нибудь было уже когда-то изображено. Вот почему, когда однажды епископ Джован Маттео Джиберти хотел поручить ему расписать главную капеллу в соборе несколькими историями из жития Богородицы, но рисунки к этой росписи заказал своему большому другу Джулио Романо, в бытность свою в Риме в должности датария при папе Клименте VII, Джован Франческо по возвращении епископа в Верону так и не пожелал воспользоваться этими рисунками, а разгневанный епископ передал их к исполнению живописцу Франческо по прозванию иль Моро. Джован Франческо считал, и в этом он был не далек от истины, что живопись на дереве портится от лака и преждевременно от него стареет, и поэтому он в своей работе применял лак только в тенях и пользовался определенными очищенными маслами, и таким образом он оказался первым, кто в Вероне хорошо писал пейзажи, превосходнейшие образцы которых, написанные его рукой, и можно видеть в этом городе. В конце концов в возрасте семидесяти шести лет Джован Франческо умер как добрый христианин, оставив отличное состояние своим племянникам и своему брату Джованни Карото, который после некоторого времени, проведенного им в Венеции, где начал заниматься искусством под руководством брата, вернулся в Верону как раз тогда, когда Джован Франческо отошел в жизнь иную. Вступив вместе с племянниками во владение завещанных им предметов искусства, они в числе их обнаружили портрет старика в воинских доспехах, великолепный по исполнению и по колориту, лучшую вещь из всех когда-либо написанных Джованни Франческо, а также небольшую картину с изображением Снятия со креста, которая была подарена синьору Спитек, человеку, пользовавшемуся большим доверием польского короля и приехавшему в то время в эти края для лечения ваннами на водах в Веронской области.

Джован Франческо был похоронен в церкви Мадонна дель Органо в собственной капелле, посвященной св. Николаю и украшенной им своей живописью.

Джованни Карото, брат только что названного Джован Франческо, хотя и придерживался манеры брата, все же занимался живописью с меньшим успехом. Он написал на дереве образ в вышеназванной капелле св. Николая, на котором изобразил Мадонну на облаках, а внизу собственный портрет с натуры и портрет своей жены Плачиды. В церкви Сан Бартоломео на алтаре капеллы семьи Скьоппи его же руки – небольшие фигуры святых жен, а также портрет госпожи Лауры делли Скьоппи, заказчицы этой капеллы, весьма прославленной тогдашними писателями за свои добродетели не меньше, чем за свои красоты. В церкви Сан Джованни ин Фонте, что около собора, Джованни написал на небольшой дощечке св. Мартина, а также юношеский портрет мессера Маркантонио делла Торре, из которого впоследствии вышел литератор, читавший публичные лекции в Падуе и Павии, а также портрет мессера Джулио делла Торре; обе головы находятся ныне в Вероне у их наследников. Для приора церкви Сан Джорджо Джованни написал на холсте Богоматерь, которая, как картина отличного качества, всегда находилась и сейчас находится в комнате приоров. На другом холсте он изобразил превращение Актеона в оленя для органиста Брунетто, который затем подарил эту картину некоему Джироламо Чиконья, отменному краснобаю и выдумщику при епископе Гиберти; ныне же ею владеет мессер Винченцио Чиконья, сын Джироламо.

Джованни нарисовал планы всех древностей города Вероны, триумфальных арок и амфитеатра, проверенные затем веронским архитектором Фальконетто и предназначавшиеся для украшения книги веронских древностей, описанных и снятых с натуры мессером Торелло Сараина, который и напечатал эту книгу, присланную мне Джованни Карото в Болонью, где я в то время работал над трапезной монастыря Сан Микеле ин Боско, вместе с портретом досточтимого отца дона Чиприано из Вероны, дважды состоявшего генералом монашеского ордена Монте Оливето. Книга эта была послана мне для того, чтобы я, как это, впрочем, и сделал, воспользовался ею для одной из картин на дереве, которые я написал для вышеназванной трапезной. Портрет же, который мне прислал Джованни, находится ныне в моем доме во Флоренции с другими картинами разных мастеров.

В конце концов Джованни в возрасте около шестидесяти лет умер, прожив жизнь бездетно, не честолюбиво и зажиточно и испытав великую радость при виде некоторых своих учеников, находившихся на хорошем счету, таких, как Ансельмо Каннери и Паоло Веронезе, который в настоящее время работает в Венеции и почитается хорошим мастером. Антонио много писал маслом и фреской, в частности, в Соранцо, что на Тессино, и в Кастельфранко во дворце семьи Соранцо, а также во многих других местах, но больше всего в Виченце. Однако, возвращаясь к Джованни, скажу, что похоронили его в церкви Санта Мариа дель Органо, где его рукой была расписана капелла.

Франческо Торбидо, по прозванию иль Моро, – веронский живописец, смолоду обучался началам своего искусства у Джорджоне из Кастельфранко, которому он потом всегда и подражал как в колорите, так и в мягкости письма. Однако Морю, как раз в то время, когда он только что начинал входить в силу, с кем-то, уж не знаю с кем, повздорил и так его разукрасил, что ему пришлось покинуть Венецию и вернуться в Верону, где он забросил живопись, а так как он имел некоторую склонность к рукоприкладству и водился с дворянской молодежью, то он, как человек, принадлежавший к самому лучшему обществу, некоторое время не занимался ровно ничем. И вот, продолжая в том же духе, он настолько стал своим человеком в числе прочих и у графов Санбонифаци, и у графов Джусти, именитых веронских семейств, что не только живал в их домах, как в родных, но и не прошло много времени, как граф Дзеновелло Джусти выдал за него одну из своих побочных дочерей, предоставив ему в собственных своих домах целые апартаменты, удобные для него, для его жены и для будущих их детей. Говорят, что Франческо в бытность свою на службе у этих синьоров всегда носил с собой в мешочке карандаш и всюду, где только ни бывал, и всякий раз, как это ему удавалось, рисовал на стенах какую-нибудь голову или что-нибудь еще. Поэтому названный граф Дзеновелло, видя, насколько он увлечен живописью, освободил его от других обязанностей и как великодушный синьор дал ему возможность целиком посвятить себя искусству. А так как Франческо за это время почти что все уже забыл, он при поддержке этого синьора устроился к знаменитому тогда живописцу и миниатюристу Либерале и отныне уже не прерывал своих занятий у этого мастера, изо дня в день делая такие успехи, что не только в нем снова проснулись давно забытые им навыки, но он в краткий срок приобрел столько новых, сколько ему было нужно, чтобы сделаться мастером своего дела. Правда, хотя он с тех пор всегда и придерживался манеры Либерале, он тем не менее подражал и своему первому учителю Джорджоне как в мягкости письма, так и в дымчатости колорита, так как ему казалось, что вещи Либерале, как бы хороши они ни были в других отношениях, все же не лишены некоторой сухости.

Между тем Либерале, убедившись в ясности ума Франческо, настолько к нему привязался, что, чувствуя приближение смерти, завещал ему все свое состояние и всегда любил его как своего родного сына. И вот после смерти Либерале Франческо, направленный им по правильному пути, написал много вещей, которые находятся в разных частных домах; однако из всех его произведений, находящихся в Вероне, особого одобрения заслуживает в первую очередь главная капелла в соборе, написанная им фреской и на своде которой изображены на четырех больших картинах Рождество Богородицы, Введение во храм и на средней, которая кажется углубленной, три парящих ангела, сокращающихся снизу вверх и держащих звездный венец, которым они венчают Мадонну. Она же изображена в нише в окружении сонма ангелов и апостолов, взирающих на нее снизу, каждый по-своему и в разных положениях, причем апостолы эти вдвое больше натуральной величины. Все эти росписи были исполнены Моро по рисункам Джулио Романо, как этого пожелал епископ Джован Маттео Джиберти, который и был его заказчиком и, как уже говорилось, ближайшим другом названного Джулио. После этого Моро расписал фасад дома семьи Мануэлли, что у Понте Нуово, а также фасад дома доктора Торелло Сараина, составителя вышеназванной книги веронских древностей.

Равным образом и во Фриули расписал он фреской главную капеллу аббатства в Розаццо для епископа Джован Маттео, который был попечителем этого аббатства и который, будучи благонамеренным и по-настоящему набожным синьором, его восстановил, так как оно было безбожно заброшено, как это случилось и с большинством тех обителей, которые пришли в запустение при попечительстве его предшественников, стремившихся только к тому, чтобы получать с них доход, не тратя ни гроша на служение Богу и церкви. Кроме этого, Моро многое написал маслом в Вероне и в Венеции. Так, в церкви Санта Мариа ин Органо на первой же стене он написал фреской все фигуры, которые там изображены, за исключением архангелов Михаила и Рафаила, написанных рукою Паоло Каваццуолы, маслом же он написал на дереве алтарный образ названной выше капеллы, где он в облике св. Якова изобразил заказчика мессера Якопо Фонтани, не говоря о Богоматери и других великолепнейших фигурах. А над этим образом в полукруге, равном по величине всему проекту капеллы, он написал Преображение со стоящими внизу апостолами, которые почитались лучшими фигурами, когда-либо им написанными.

В церкви Санта Эуфемиа в капелле Бомбардьери он на алтарном образе изобразил парящую в воздухе св. Варвару, а посередине внизу св. Антония, касающегося рукой до своей бороды, – прекраснейшую голову, а с другой стороны св. Роха, почитающегося также отличной фигурой; и по заслугам признается, что вся эта вещь исполнена с предельной тщательностью и что она обладает большой цельностью в отношении цвета. В церкви Мадонна делла Скала для алтаря Освящения он написал картину с изображением св. Себастьяна, соревнуясь с Паоло Каваццуолой, который на другой картине написал св. Роха, а после этого на дереве – алтарный образ, перенесенный в Баголино, местечко в Брешианских горах. Морю написал много портретов, и его портретные головы в самом деле удивительно хороши и очень похожи на свои модели. В Вероне он изобразил графа Франческо Санбонифацио, которого из-за его большого роста называли Длинным графом, а также одного из членов семейства Франки – голову поразительнейшую. Написал он также портрет мессера Джироламо Верита; однако, так как Моро был в своих работах весьма медлительным, портрет этот остался незаконченным, но даже незаконченный он все же хранится у сыновей этого доброго синьора. Помимо многих других он изобразил и синьора деи Мартини, венецианца и РОДОССКОГО рыцаря, ему же он продал удивительную по красоте и качеству исполнения голову, которую он за много лет до того написал с одного венецианского дворянина, сына тогдашнего веронского военачальника. Голова эта, за которую тот по скупости своей так и не заплатил, оставалась на руках у Моро, пока он не пристроил ее к названному синьору Мартини, заставившему его переделать венецианскую одежду на пастушескую. Эта вещь, которая по своей исключительности может соперничать с любой, созданной другими художниками, находится ныне в доме названного монсиньора, где она пользуется заслуженным почетом. В Венеции он написал портреты мессера Алессандро Контарини, прокуратора св. Марка и проведитора флота, и мессера Микеле Санмикели, для одного из ближайших своих друзей, который увез портрет в Орвието. Говорят, что он написал и другой портрет этого же мессера Микеле, архитектора, находящийся в настоящее время у мессера Паоло Рамузио, сына мессера Джованбаттисты. Он написал портрет знаменитейшего поэта Фракасторо по настоянию монсиньора Джиберти, пославшего его Джовио, который поместил его в свой музей.

Написал Моро много и других вещей, которых не стоит называть, хотя все они в высшей степени достойны упоминания, поскольку он был колористом не менее отменным, чем любой из его современников, и поскольку он вложил в свои произведения много времени и много труда, мало того, в нем была такая старательность, какую редко встретишь в других, но для него она стала скорее предосудительной, так как он соглашался на все работы и с каждого заказчика брал задаток, а затем дай Бог когда-нибудь их заканчивал, и если он так поступал в молодости, легко представить себе, что он должен был делать в последние годы, когда его природная медлительность усугублялась тем, что приносит с собой старость. Вот почему этот способ работы нередко доставлял ему множество затруднений и неприятностей и в гораздо большей степени, чем он на это рассчитывал. И вот, сжалившись над ним, мессер Микеле Санмикели взял его к себе в свой венецианский дом, где обходился с ним как с другом и большим мастером.

Наконец, снова вызванный в Верону графами Джусти, его старыми покровителями, он у них и умер в их великолепнейшем дворце, что в Санта Мариа ин Стелла, и был похоронен в этом же поместье, провожаемый к месту погребения этими преданнейшими ему синьорами, более того, собственноручно опущенный ими в могилу с той безграничной любовью, которую они, родившиеся и выросшие за те годы, что он проживал у них в доме, питали к нему, как к родному отцу. В молодости Моро был человеком ловким и сильным и великолепнейшим образом владел всеми видами оружия. Он был в высшей степени предан своим друзьям и своим покровителям и был очень решительным во всех своих поступках. Особенно дружил он с архитектором мессером Микеле Санмикели, с отличнейшим скульптором Данезе из Каррары и почтеннейшим и ученейшим монахом Марко деи Медичи, который после занятий часто заходил к Моро, чтобы посмотреть, как он работает, дружески с ним побеседовать и отвести душу после утомительных занятий.

Учеником и зятем Моро (он имел двух дочерей) был Баттиста д'Аньоло, которого впоследствии прозвали Баттиста дель Моро и которому пришлось немало повозиться с наследством, оставленным ему Моро в состоянии весьма запутанном. Тем не менее он создал много произведений, по меньшей мере, толковых. В Вероне он написал Иоанна Крестителя в монастыре Сан Джузеппе, а в церкви Санта Эуфемиа, на алтарной преграде над алтарем св. Павла, он написал фреской историю этого святого, когда он, обращенный Христом, является перед Ананией; вещь эта, хотя и написанная им в юности, весьма одобряется. Для синьоров Каносса он расписал две комнаты, а в одной из зал написал два красивых и хваленых фриза с изображением всяких сражений. В Венеции им расписан фасад одного дома неподалеку от монастыря Кармине, сравнительно небольшой, но очень расхваленный, на котором он изобразил Венецию, венчанную и восседающую на льве, эмблеме этой республики. Для Камилло, тревизанца, он расписал фасад его дома в Мурано, а вместе со своим сыном Марко – весь внутренний двор этого дома, изобразив в нем светотенью великолепнейшие истории. В соревновании же с Паоло Веронезе он расписал в том же доме большую спальню, которая получилась настолько красивая, что заслужила ему много чести и выгоды.

Он же создавал много миниатюр, и так он напоследок на великолепнейшем листке изобразил св. Евстахия, поклоняющегося Христу, который явился ему между оленьими рогами, и тут же как нельзя лучше двух собак, не говоря о пейзаже, полном деревьев, постепенно удаляющихся и уменьшающихся, – вещь совершенно исключительную.

Этот лист превозносило до небес бесчисленное множество людей, его видевших, и в особенности Данезе из Каррары, который его видел, когда находился в Вероне, работая над капеллой синьоров Фрегози, которая – редчайший образец капеллы из всех существующих ныне в Италии. Итак, Данезе, увидев этот лист, был поражен его красотой и убедил вышеназванного фра Марко деи Медичи, своего старого и отменного друга, ни за что на свете не выпускать его из рук, дабы включить его в число тех редких вещей, которыми он владеет и в которых представлены все искусства. Когда же Баттиста узнал, что монах этот имеет желание его получить, он, опять-таки ради той дружбы, которую, как ему было известно, тот поддерживал с его тестем, отдал ему своего Евстахия и, в присутствии Данезе, вроде как заставил его принять от него этот подарок; однако и добрый монах не уступил ему в любезности и не остался перед ним в долгу. Но, поскольку названный Баттиста и сын его Марко благополучно здравствуют и продолжают работать, о них пока ничего больше сказано мною не будет.

Был у Моро еще один ученик, по имени Орландо Фьякко, из которого получился хороший мастер и опытный портретист, как это видно по многим прекраснейшим и очень похожим написанным им портретам. Он изобразил кардинала Караффа, когда тот вернулся из Германии, поглядев его при свете факелов, когда он ужинал в веронском епископстве, и портрет получился настолько похожим, что лучше сделать невозможно. Очень живо изобразил он также кардинала Лотарингского, когда тот возвращался с Тридентского собора, был проездом в Вероне по дороге в Рим, и равным образом двух веронских епископов: Луиджи Липпомани, дядю, и Агостино Липпомани, племянника; оба портрета ныне хранит у себя в кабинете граф Джован Баттиста делла Торре. Написал он, кроме того, портреты мессера Адамо Фумани, каноника и ученейшего веронского дворянина, мессера Винченцио деи Медичи, веронца, и его супруги госпожи Изотты в образе св. Елены, а также их племянника мессера Никколо. Равным образом изобразил он графа Антонио делла Торре, графа Джироламо Каносса и его братьев – графа Лодовико и графа Паоло, и, наконец, синьора Асторре Бальони, главнокомандующего всей венецианской легкой кавалерии, в великолепнейших белых доспехах, а также его супругу, госпожу Джиневру Сальвиати. Его же портрет редкостнейшего архитектора Палладио, не говоря о многих других. Словом, он находится на пути к тому, чтобы действительно сделаться некиим Роландом живописного искусства, уподобляясь в нем первому великому Палладину Франции.

Так как после смерти фра Джокондо в Вероне всегда уделялось исключительное внимание искусству рисунка, в этом городе неизменно процветали выдающиеся представители живописи и архитектуры, как мы это уже видели и сейчас увидим в нижеследующих жизнеописаниях Франческо Бонсиньори, Доменико Морони и сына его Франческо, Паоло Каваццуолы, архитектора Фальконетто и, наконец, миниатюристов Франческо и Джованни.

Итак, Франческо Бонсиньори, сын Альберто, родился в Вероне в 1455 году. Как только он подрос, его отец, большой любитель живописи, посоветовал ему заняться рисунком. Посему, отправившись в Мантую к Мантенье, который в те времена работал в этом городе, Франческо, воодушевляемый славой своего учителя, проявил такое усердие, что не прошло много времени, как уже мантуанский герцог Франческо II, безмерно увлекавшийся живописью, привлек его к своей особе, подарил ему в 1487 году в Мантуе дом для жилья и назначил ему достаточное содержание. За все эти благодеяния Франческо не оставался у этого синьора в долгу и всегда служил ему верой и правдой, зато он и пользовался неизменной любовью и милостями маркиза, который даже не был способен выехать из города, не имея при себе Франческо, и как-то раз будто бы сказал, что Франческо ему дорог не меньше, чем его собственное государство.

Для этого синьора Франческо много написал во дворце Сан Себастьяно в Мантуе, а за ее пределами в замке Гонзага и в роскошнейшем дворце Мармироло, где после бесчисленного количества других живописных произведений он в 1499 году написал несколько триумфов и много портретов придворных особ, и маркиз подарил ему в канун Рождества, в тот самый день, когда Франческо закончил эту работу, имение с сотней угодьев, расположенное в Мантуанской области, в месте, именуемом Мардзотта, включавшем господский дом, сад, луга и прочие отменнейшие удобства. А так как он превосходнейшим образом умел писать с натуры, маркиз заказал ему множество портретов: самого себя, своих детей и многих других синьоров из дома Гонзага, которые были отправлены во Францию и в Германию в подарок многим государям. Многие из этих портретов остались в Мантуе, как то: портреты императора Фридриха Барбароссы, венецианского дожа Барбариго, миланского герцога Франческо Сфорцы, Максимилиана, тоже миланского герцога, умершего во Франции, императора Максимилиана, будущего кардинала герцога Эрколе Гонзага, его брата Федериго юношей, синьора Джованфранческо Гонзага, живописца мессера Андреа Мантенья и многие другие, копии которых, выполненные светотенью на бумаге, Франческо оставлял у себя, и ныне они находятся в Мантуе у его наследников.

В этом городе в церкви Сан Франческо ордена цокколантов Франческо написал на кафедре св. Людовика и св. Бернардина, держащих большой круг, в котором начертано имя Иисуса, а в трапезной названных братьев на холсте размером во всю торцовую стену он написал Спасителя в окружении двенадцати апостолов, изображенных в перспективах; они очень хороши и написаны с большой наблюдательностью, а среди них находится Иуда-предатель в необычной позе и с лицом совершенно отличным от остальных, жадно внимающих Иисусу, который к ним обращается со словами, предрекающими его близкую крестную муку. Справа от этой картины находится великолепная фигура св. Франциска, который изображен в натуральную величину и в лике которого выражена сама святость, свойственная этому святейшему мужу. Этот святой представляет Иисусу маркиза Франческо, который, изображенный с натуры, склонил колена у его ног и одет в длинный плащ, весь, по обычаю того времени, в мелких сборках и с белыми вышивками на нем крестами, потому, должно быть, что он как раз в это время состоял военачальником у венецианцев. Перед названным маркизом изображен, также с натуры, с молитвенно сложенными руками его первенец, будущий герцог Федериго, который был в то время очень красивым мальчиком. С другой стороны написаны св. Бернардин, по качеству ничем не уступающий фигуре св. Франческо и равным образом представляющий коленопреклоненного кардинала Сиджизмондо Гонзага, брата названного маркиза, точно так же написанного с натуры и одетого в кардинальскую одежду с белой накидкой. А перед великолепнейшей фигурой этого кардинала изображена с натуры синьора Леонора, дочь названного маркиза и будущая герцогиня Урбинская, в то время еще молоденькая девочка. Все самые выдающиеся живописцы считают эту вещь чудесным произведением.

Он же написал на дереве св. Себастьяна, которого впоследствии поставили в церковь Мадонны делле Грацие в окрестностях Мантуи и к которому он приложил необыкновенные старания, многое изобразив в нем с натуры. Говорят, что маркиз, зайдя к нему, чтобы посмотреть, как он работает над этой вещью (как он это часто делал), сказал ему: «Франческо, необходимо для изображения этого святого взять в качестве модели красивое тело». На это Франческо ответил: «Я и пишу все время с одного грузчика, который очень хорошо сложен и которого я привязываю, как мне кажется, лучше, чтобы вещь получилась натуральнее». Маркиз добавил: «Члены у твоего святого не похожи на настоящие, так как не видно, чтобы они были насильно перевязаны, да и в нем самом не видно страха, который нужно представить себе у человека, связанного и обстреливаемого стрелами. Но, если хочешь, я не побоюсь показать тебе, что ты должен сделать, чтобы завершить эту фигуру». «Не только хочу, но и прошу Вас об этом, синьор», – сказал Франческо. А тот: «Как только ты привяжешь своего грузчика, позови меня, и я тебе покажу, что надо делать». И вот, когда на следующий день Франческо привязал грузчика так, как ему хотелось, он потихоньку вызвал маркиза, не подозревая, однако, того, что тот задумал сделать. Тогда маркиз выскочил из соседней комнаты с заряженным арбалетом в руках и будто объятый гневом бросился на грузчика, закричав истошным голосом: «Предатель, несдобровать тебе! Вот я и накрыл тебя на этом самом месте!» – и тому подобные слова, услыхав которые несчастный грузчик, решивший, что ему пришел конец, стараясь разорвать веревки, которыми он был связан, налегал на них изо всех сил и сам не свой от страха явил собою образ как раз того человека, которого вот-вот расстреляют и который с лицом, искаженным от ужаса перед смертью, пытается избежать опасности, напрягаясь и изворачиваясь всеми частями своего тела. Проделав это, маркиз, обращаясь к Франческо, сказал: «Вот теперь он таков, каким он должен быть. Остальное ты сделаешь сам». Обдумав все это, наш живописец придал своей фигуре все то совершенство, какое только можно себе представить.

Помимо многих других вещей Франческо написал во дворце Гонзага посвящение первых синьоров Мантуи и ристалища, устроенные по этому поводу на площади Сан Пьеро, которую он изобразил в перспективе. А когда Великий Турка через своего посланца преподнес маркизу великолепнейшего пса, лук и колчан, маркиз приказал изобразить в названном дворце Гонзага этого пса, турку, его привезшего, и многое другое. А когда это было сделано и когда захотели посмотреть, действительно ли написанный пес похож на настоящего, маркиз распорядился привести одного из своих придворных псов, который жестоко ненавидел турецкого пса, туда, где написанный пес стоял на написанной же каменной приступке. И вот, когда живой пес там появился, едва он увидел написанного, не иначе как живого и того самого, которого он смертельно ненавидел, он, вырвавшись у того, кто его держал, с такой силой бросился на написанного, чтобы в него вцепиться, что, ударившись об стену, размозжил себе голову насмерть.

Некоторые люди, бывшие свидетелями этого, рассказывают, что у племянника Франческо Бенедетто Барюни была маленькая картина, написанная его дядей, в которой было лишь немного больше двух пядей и на которой была написана маслом поясная фигура Богоматери, почти что в натуру, а в нижнем углу – младенец по плечи, с поднятой рукой, которой он ласкает свою мать. Рассказывают, что, когда император захватил Верону и в городе находились дон Алонзо кастильский и Аларкон, знаменитейший военачальник его величества, сражавшийся на стороне католического короля, синьоры эти, находясь в доме веронского графа Лодовико да Сессо, выразили горячее желание посмотреть на эту картину. Поэтому за ней и послали; и вот однажды вечером они все разглядывали ее при хорошем освещении и любовались ее мастерством. В это время синьора Катерина, супруга графа, вошла туда, где были эти синьоры, вместе с одним из своих сыновей, и тот держал на руке одну из тех зеленых птичек, которых в Вероне называют «земляными», так как они гнездятся в земле, и которых, как сокола, можно приучить к тому, чтобы они садились на кулак. И вот случилось так, что в то время как она вместе с остальными разглядывала картину, птичка, увидев кулак и протянутую руку написанного младенца, вспорхнула, стараясь на него вскочить, не смогла уцепиться за расписанную доску и, упав на землю, дважды возвращалась, пытаясь усесться на кулачок написанного младенца, принимая его за одного из тех живых ребят, которые всегда носили ее на кулачке. Пораженные этим случаем, синьоры решили заплатить Бенедетто огромную сумму за его картину, только бы он им ее уступил, однако им никакими силами не удалось вырвать ее у него из рук. А некоторое время спустя они решили украсть у него эту картину в день св. Власия на празднике в церкви Сан Надзаро; однако замысел их не удался, так как хозяин ее был об этом предупрежден.

В веронской церкви Сан Поло Франческо написал гуашью очень красивый алтарный образ, другой же, исключительно красивый, – для капеллы семейства Банди в церкви Сан Бернардино. Находясь в Мантуе, он написал для Вероны алтарный образ на дереве, который находится в капелле, где погребен св. Власий, в церкви Сан Надзаро, принадлежащей черным монахам; на нем изображены две великолепные обнаженные фигуры, а также парящая в воздухе Мадонна с младенцем на руках и несколько фигур ангелов, удивительно хорошо написанных.

Был Франческо человеком святой жизни и ненавистником всякого порока настолько, что никогда не соглашался писать любострастных вещей, не говоря о худшем, хотя маркиз не раз просил его об этом. Столь же добронравными были и его братья, как об этом будет сказано в своем месте. В конце концов, состарившись и страдая от мочи, он, с разрешения маркиза и по совету врачей, отправился вместе с женой и слугами на воды в Кальдерю Веронской области и там, в один прекрасный день, его после ванны одолел сон и он некоторое время проспал, что жена его из жалости ему разрешила, хотя сон имеет губительное действие на всякого, кто подвергался этому водолечению; и вот, охваченный сильным ознобом, он и завершил свой жизненный путь второго июля 1319 года. Как только об этом сообщили маркизу, он через нарочного тотчас же приказал перенести тело Франческо в Мантую. Так и было сделано, хотя и вроде как против воли веронцев. В Мантуе его с величайшими почестями похоронили в церкви Сан Франческо в усыпальнице «тайного сообщества». Франческо прожил шестьдесят четыре года, портрет же, находящийся у мессера Фермо, был написан с него, когда ему было пятьдесят лет. В честь его было написано много хвалебных сочинений, и каждый, кто его знал, оплакивал в нем человека добродетельного и святого, каковым он и был при жизни. Женат он был на веронке, госпоже Франческе Джоаккини, но детей у них не было.

Старшего из трех его братьев звали Монсиньоре, а так как он был человеком образованным в области изящной словесности, маркиз из-за любви к Франческо давал ему весьма доходные служебные поручения. Прожил он восемьдесят лет и оставил после себя сыновей, продолжателей рода Монсиньоре в Мантуе. Другой брат Франческо именовался в миру Джироламо, а среди францисканских монахов-цокколантов – братом Керубино. Он был прекраснейшим писателем и миниатюристом. Третий брат, который был доминиканским монахом-обсервантом и именовался братом Джироламо, из смирения пожелал оставаться в миру и был не только человеком святой и добродетельной жизни, но и толковым живописцем, как это можно видеть в Мантуе в обители св. Доминика, где помимо других вещей он написал в трапезной отличнейшую Тайную вечерю и Страсти Господни, оставшиеся после его смерти незаконченными. Им же написана великолепнейшая Тайная вечеря в трапезной бенедиктинских монахов в богатейшем аббатстве, которым они владеют в Мантуанской области. В церкви Сан Доменико он расписал алтарь Четок и в Вероне в монастыре Санта Настазиа написал фреской во втором дворе Мадонну, св. епископа Ремигия и св. Анастасию, а над второй дверью звонницы в небольшой арке Мадонну, св. Доминика и св. Фому Аквинского, и все это – со знанием дела.

Фра Джироламо был человеком совсем простым и не от мира сего. Во избежание всякого шума и суеты он жил в деревне в монастырском имении и те деньги, которые он выручал за свои работы и тратил на покупку красок и других вещей, он держал в коробке без крышки, подвешенной к потолку посередине его кельи так, что каждый желавший мог ими пользоваться, а чтобы каждый день не заботиться о своем пропитании, он по понедельникам варил себе на целую неделю котел фасоли. Когда же в Мантуе вспыхнула чума и больные, как это и бывает в таких случаях, оказались всеми заброшенными, фра Джироламо, побуждаемый исключительно безграничной своей любовью к ближним, ни на шаг не отходил от несчастных больных монахов, более того, собственными руками неизменно их обслуживал. Так, не щадя своей жизни ради любви к Богу, он заразился этой болезнью и умер шестидесяти лет от роду, к великому огорчению всех, кто его знавал.

Возвращаясь, однако, к Франческо Монсиньори, я добавлю, так как я забыл сказать об этом выше, что он написал портрет веронского графа Эрколе Джусти в натуральную величину, в золотой мантии, которую тот любил носить. Портрет этот, который можно видеть в доме его сына, графа Джусто, очень хорош.

Доменико Морони, родившийся в Вероне около 1430 года, научился искусству живописи у некоторых из учеников Стефано и по произведениям названного Стефано, Якопо Беллини, Пизано и других, которые он видел и копировал. Умалчивая о многих картинах, которые он написал в манере того времени и которые находятся в монастырях и в частных домах, я скажу только, что он расписал зеленой землей и светотенью фасад одного из домов веронской Коммуны, расположенного на площади Синьории, на котором можно видеть много всяких узоров в античном духе с отлично подобранными фигурами и старинными одеждами. Но лучшее, что можно видеть написанным его рукой, это Несение креста с великим множеством людей и коней, находящееся в церкви Сан Бернардино на стене над капеллой Монте делла Пьета, как раз там, где Либерале написал алтарный образ Снятие со креста с плачущими ангелами.

Кавалер мессер Никколо деи Медичи, считавшийся в те времена первым богачом Вероны, поручил ему же расписать снаружи и внутри соседнюю капеллу с богатым применением позолоты и за большие деньги, да и вообще он тратил огромные средства и на другие богоугодные дела, питая к этому природную склонность. Этот дворянин, построив много монастырей и церквей и не оставив в этом городе почти что ни единого сооружения, в которое он не вложил бы внушительные суммы во славу Божию, выбрал себе вышеназванную капеллу для своей усыпальницы, воспользовавшись для ее украшения услугами Доменико, самого знаменитого в то время живописца Вероны, поскольку Либерале находился в Сиене. И вот Доменико написал внутри этой капеллы Чудеса св. Антония Падуанского, которому она посвящена, и изобразил там означенного кавалера в виде бритого старика, седого, с обнаженной головой и в длинном золотом кафтане, который в то время обычно носили кавалеры. Как фреска, вещь эта отлично нарисована и исполнена. На наружной стороне свода, которая вся позолочена, он написал в отдельных тондо четырех евангелистов, а на столбах, изнутри и снаружи, он поместил фигуры разных святых, и в том числе св. Елизавету из францисканского ордена терциариев, св. Елену и св. Екатерину, фигуры очень красивые и получившие высокую оценку за их рисунок, привлекательность и колорит. Все это произведение может, таким образом, служить свидетельством мастерства Доменико и щедрости названного кавалера.

Умер Доменико в глубокой старости и был похоронен в церкви Сан Бернардино, где находятся упомянутые его произведения. Он оставил после себя сына Франческо Мороне, унаследовавшего от отца и имущество его, и его талант и обучившегося у него первым началам искусства. Франческо проявил в нем такое усердие, что в короткое время из него получился гораздо лучший мастер, чем был его отец, как это ясно видно по тем произведениям, которые он создал, с ним соревнуясь. Так, непосредственно под живописью последнего на алтаре дель Монте в названной церкви Сан Бернардино он расписал маслом створки алтарного образа работы Либерале, а именно, с внутренней стороны он на одной из них изобразил Богоматерь, а на другой св. евангелиста Иоанна в натуральную величину, в которых великолепны и плачущие лица, и одежды, и все прочее. В той же капелле на нижней части стены, упирающейся в алтарную преграду, он изобразил чудо, совершенное Господом с пятью хлебами и двумя рыбами, насытившими толпу, где много прекрасных фигур и портретов, написанных с натуры, но больше всего хвалят фигуру св. Иоанна Крестителя, очень стройную и частично обращенную спиной к народу. После этого в той же капелле в пролетах стены, к которой она прислонена, он написал по обе стороны от алтарного образа св. Людовика, епископа и францисканского монаха, а также другую фигуру, а на своде в углубленном тондо – несколько голов, изображенных в ракурсе. Веронские живописцы очень хвалят все эти вещи. В той же церкви, между этой капеллой и капеллой семейства Медичи, на алтаре Креста, где множество других картин, он написал еще одну, очень красивую, посередине над всеми остальными, с изображением Распятия, Мадонны и св. Иоанна, а слева от названного алтаря на другой картине, которая находится над той, что написал Карото, написал Христа, омывающего ноги апостолам, изображенным в самых разных положениях; говорят, что он в ней изобразил самого себя под видом слуги, помогающего Христу разносить воду. В городском соборе, в капелле семейства Эмили, Франческо написал св. Якова и св. Иоанна, стоящих по обе стороны Христа, который несет крест, и обе фигуры так красивы и так хороши, что лучшего и пожелать невозможно.

Многое написал он и в Лонико, в одном из аббатств монахов ордена Монте Оливето, куда стекается множество народа для поклонения чудотворному изображению Мадонны. А так как Франческо был большим другом и вроде как братом живописца и миниатюриста Джироламо деи Либри, они совместно расписали створки органа в церкви Санта Мариа ин Органо монахов Монте Оливето, на наружной стороне одной из которых Франческо написал св. Бенедикта в белой рясе и св. евангелиста Иоанна, а на внутренней – пророков Даниила и Исайю с двумя порхающими в воздухе ангелочками и на фоне прекраснейшего пейзажа. После чего он написал икону алтаря делла Мулетта, изобразив на ней св. Петра и св. Иоанна вышиной немного больше локтя, но исполненных так хорошо и так тщательно, что они кажутся миниатюрами. Резьбу же на этой вещи сделал фра Джованни из Вероны, мастер интарсии и резьбы по дереву. Там, на стене хора, Франческо написал фреску с историей о том, как Господь въезжает на осляти в Иерусалим, и о том, как он молится в саду, где в стороне видна вооруженная толпа, которая под предводительством Иуды собирается схватить его. Однако прекраснее всего сводчатая ризница, целиком расписанная им, за исключением св. Антония, истязаемого демонами, который, как говорят, написан рукой его отца Доменико. Итак, в этой ризнице помимо Христа, изображенного на своде вместе с несколькими ангелочками в ракурсе снизу вверх, он написал в люнетах разных пап, по два в каждой нише, в первосвященническом облачении, а именно тех, которые приняли сан первосвященника, состоя в ордене св. Бенедикта. А вокруг всей ризницы под названными люнетами свода проведен фриз шириной в четыре фута и разделенный на несколько прямоугольников, в которых изображены в монашеских одеяниях разные императоры, короли, герцоги и иные государи, отказавшиеся от своих государств и владений и принявшие монашество. В этих фигурах Франческо изобразил с натуры многих из тех монахов, которые во время его работы состояли или останавливались проездом в этом монастыре. В числе их изображены также многие послушники и разного рода монахи, и все это – великолепнейшие головы, старательным образом им написанные. И действительно, благодаря этим украшениям эта ризница была в то время самой красивой во всей Италии, ибо помимо красивой кропильницы, обладавшей отличной соразмерностью и подходящей величиной, там по низу стен проходил ряд сидений, так хорошо обработанных резьбой и интарсией с красивыми перспективами, что чего-либо и сколько-нибудь лучшего в то время, да и, пожалуй, в наше, увидеть нельзя. Да это и не удивительно, так как фра Джованни из Вероны, создавший это произведение, был превосходнейшим мастером этого искусства, как было уже раз сказано в жизнеописании Рафаэля Урбинского и как это доказывают, помимо многих вещей, написанных им для обителей своего ордена, также и те, что находятся в Риме в папском дворце, в Монте Оливето ди Кьюзури в Сиенской области и в других местах. Однако лучшее из всего, что сделал фра Джованни, это работы в этой ризнице, и можно утверждать, что если в других своих произведениях он победил своих соперников, то в этом он превзошел самого себя. Для этого же монастыря фра Джованни в числе других вещей вырезал из орехового дерева с невероятным усердием подсвечник высотой более четырнадцати футов для пасхальной свечи, лучше которого в этом роде, пожалуй, и не увидишь.

Вернемся, однако, к Франческо, который в этой церкви написал на дереве алтарный образ, находящийся в капелле графов Джусти и изображающий Мадонну, св. Августина и св. Мартина в первосвященнических облачениях. А в монастырском дворе он написал Снятие со креста с Мариями и другими святыми, которые как фрески очень ценятся в Вероне. В церкви делла Витториа он расписал капеллу семейства Фуманелли, что под алтарной преградой, поддерживающей хор, выстроенный по распоряжению кавалера Никколо деи Медичи, после чего он написал с натуры портрет мессера Антонио Фуманелли, врача, получившего величайшую известность за книги, написанные им о своей профессии. А на одном доме, который, когда опускается корабельный мост, виден слева по дороге в церковь Сан Поло, он написал фреской Мадонну со многими святыми, почитающуюся очень красивой по рисунку и колориту. И другую, подобную ей, он написал в Бра, на доме семейства Спарвьери, против сада монахов Сан Фермо.

Франческо написал еще много вещей, которые можно не перечислять, поскольку лучшие нами уже упомянуты. Достаточно сказать, что он не хуже всякого другого умел придавать своим живописным произведениям привлекательность, строгость рисунка, цельность, а также красивый и яркий колорит. Прожил он пятьдесят пять лет и умер 16 мая 1524 года. Похоронили его в церкви Сан Доменико рядом с его отцом, и он захотел быть опущенным в могилу в облачении францисканского монаха. Человеком он был настолько благонравным, набожным и честным, что из уст его никогда нельзя было услышать слова хотя бы сколько-нибудь непристойного.

Учеником Франческо, знавшим гораздо больше своего учителя, был веронец Паоло Каваццуола, который очень многое написал в Вероне; я говорю в Вероне, ибо неизвестно, работал ли он когда-нибудь в другом месте. В церкви Сан Надзаро веронского монастыря черных монахов он написал много фресок рядом с фресками своего учителя Франческо и все благодаря благочестивым щедротам дона Мауро Лоники, знатного веронца и аббата этой обители. Также фреской написал он на старом доме семейства Фуманелли, что на улице дель Парадизо, Сивиллу, показывающую Августу Господа нашего Иисуса Христа, парящего в воздухе в объятиях своей матери; вещь эта, как одна из первых, написанных Паоло, очень хороша. На наружной стороне капеллы семейства Фонтани в церкви Санта Мариа ин Органо он написал еще одну фреску с изображением двух архангелов, а именно св. Михаила и св. Рафаила. В церкви Санта Эуфемиа на уличном ее фасаде против того места, где находится капелла архангела Михаила, он написал над окном, освещающим закоулок лестницы в этой капелле, этого самого архангела, а рядом с ним и Товита, которым он руководит в его странствии, – прелестную вещицу. В церкви Сан Бернардино над дверью звонницы он написал фреской в тондо изображение св. Бернардина, а на той же стене, но пониже, над входом в одну из исповедален, тоже в тондо – великолепного св. Франциска, написанного не хуже, чем св. Бернардин. И это все, что мы знаем из фресок, написанных Паоло.

Маслом же на холсте он написал на алтаре Освящений в церкви Мадонна делла Скала св. Роха, соревнуясь с Моро, который там же насупротив написал св. Себастьяна; его св. Рох – великолепнейшая фигура. Однако лучшие фигуры, когда-либо написанные этим живописцем, находятся в церкви Сан Бернардино, где его рукой написаны все большие картины, расположенные вокруг главного образа на алтаре Креста, кроме той, на которой изображены Распятие, Мадонна и св. Иоанн и которая висит над всеми остальными и написана рукой его учителя Франческо. Рядом с ней Паоло написал наверху две большие картины, на одной из которых изображено Бичевание Христа у столпа, а на другой – его Венчание, причем и на той, и на другой фигуры несколько больше натуры. Ниже, в первом ряду, а именно на главной картине, он изобразил Снятие со креста, Мадонну, Магдалину, св. Иоанна, Никодима и Иосифа, а в фигуре юноши, стоящего около древа креста, с рыжей бородой и в шапочке, какие носили в то время, самого себя. На картине справа он написал Христа в саду и рядом с ним трех апостолов, а слева – его же, ведомого на Голгофу, с крестом на плечах. Благодаря высокому качеству этих картин, даже слишком выделяющихся по сравнению с теми, которые в том же самом месте написаны рукой его учителя, Паоло на все времена займет место в числе художников самых лучших. Внизу же он поместил поясные изображения нескольких святых, которые все написаны им с натуры. Первая фигура, в облачении францисканца и изображающая какого-то блаженного, – портрет брата Джироламо Рекальки, в миру знатного веронца, рядом, в образе св. Бонавентуры, – портрет брата Бонавентуры Рекальки, родного брата названного брата Джироламо, а голова св. Иосифа – это просто портрет доверенного лица маркизов Малеспини, которому в то время сообщество Креста поручило заказать это произведение. И все эти головы написаны великолепно. В той же церкви Паоло написал алтарный образ в капелле Сан Франческо, в котором напоследок превзошел самого себя. В нем шесть фигур больше натуральной величины: св. Елизавета из францисканского ордена терциариев, великолепнейшая фигура со смеющимся выражением и прелестными чертами лица и с подолом, полным роз, и, кажется, что она ликует при виде Божья чуда, превратившего в розы те хлеба, которые она, знатная госпожа, сама относила беднякам, чуда, совершившегося в ознаменование того, насколько ее смиренные благодеяния, которые она собственноручно оказывала убогим, были угодны Господу; фигура эта – портрет знатной вдовы из семейства Сакки. Следующие фигуры – кардинал св. Бонавентура и епископ св. Людовик, и тот и другой францисканцы, а рядом с ними – св. Людовик, король Франции, св. Элиазар в темном и св. Ив в священническом облачении. А затем – Мадонна в облаке над ними вместе со св. Франциском в окружении других фигур, которые, как говорят, написаны не самим Паоло, а кем-то из его друзей, помогавших ему в работе над этим образом, и действительно, видно, что эти фигуры по качеству уступают нижним. На этом алтарном образе изображена с натуры и заказчица, госпожа Катерина деи Сакки.

И вот Паоло, который собирался стать великим и знаменитым и потому подвергал себя непосильным трудам, захворал и умер молодым, тридцати одного года от роду, как раз тогда, когда он только начинал давать образцы того, на что можно было от него надеяться в лучшие его годы. И, конечно, если бы судьба не пресекла талантливой деятельности Паоло, он, без сомнения, достиг бы той вершины признания, выше и лучше которой в живописи пожелать едва ли возможно. Поэтому утрата его огорчила не только его друзей, но и всех мастеров и каждого, кто его знавал, тем более что он был юношей благонравнейшим и не запятнанным ни единым пороком. Погребен он был в церкви Сан Поло, оставаясь бессмертным в тех великолепнейших произведениях, которые он после себя оставил.

У Стефано, веронца, как уже говорилось, редкостнейшего живописца своего времени, был родной брат по имени Джованантонио, который хотя и обучался живописанию у названного Стефано, но живописец вышел из него, пожалуй, даже ниже среднего, как видно по его работам, о которых и упоминать не стоит. От него родился сын, живописец столь же заурядный, по имени Якопо, а от Якопо родился Джованмария, по прозванию Фальконетто, жизнь коего мы сейчас опишем, а также Джованантонио.

Этот последний, занявшись живописью, многое написал в Роверето, очень видном городке в Трентино, и много картин в Вероне, рассеянных по частным домам. Писал он также в долине реки Адидже, выше Вероны, много вещей, а в Сакко, против Роверето, написал на дереве св. Николая, окруженного множеством всяких зверей, и еще многое. В конце концов он умер в Роверето, куда переселился на постоянное житье. Особенно хороши у него звери и плоды, многие и очень красивые листы, миниатюрные изображения с которых были вывезены во Францию веронцем Монделлой, а многие были подарены его сыном Аньоло мессеру Джироламо Лиони, венецианскому дворянину.

Переходя, наконец, к его брату Джованмарии, скажем, что началам живописи он научился у своего отца, но сильно расширил и углубил их, хотя и не был живописцем из видных, как это подтверждается капеллой семейств Маффеи и Эмили в Веронском соборе, верхней частью купола в церкви Сан Надзаро и работами в других местах.

И вот, убедившись в недостаточном совершенстве своей работы в области живописи и увлекаясь превыше всякой меры архитектурой, он с величайшей тщательностью стал наблюдать и зарисовывать все древности своего родного города Вероны. Решив, наконец, что ему необходимо повидать Рим и научиться архитектуре от его удивительных развалин, которые и являются истинными наставниками в этой области, он отправился туда и провел там целых двенадцать лет, проводя большую часть этого времени в рассмотрении и срисовывании тамошних удивительных древностей, всюду разрывая землю настолько, чтобы он мог разглядеть планы и определить все их размеры, и он не оставил в Риме ни одной постройки и ни одного облома, будь то карнизы, колонны или капители любого ордера, которые он не зарисовал бы собственноручно со всеми их размерами. Зарисовал он и все скульптуры, какие были открыты в те времена, так что по прошествии этих двенадцати лет он вернулся на родину, бесконечно обогащенный всеми этими сокровищами искусства. И, не довольствуясь самим городом Римом, он зарисовал и все, что было красивого и стоящего в окрестностях Рима, вплоть до Неаполитанского королевства, герцогства Сполето и других мест. А так как по бедности своей Джованмария не очень-то имел возможность прокормиться и прожить в Риме, он, как говорят, два или три дня в неделю кому-нибудь помогал в живописных работах и на этот заработок мог, поскольку в те времена мастера хорошо оплачивались и хорошо жили, проводить остальные дни за своими архитектурными занятиями. И вот он изобразил все эти названные древности так, как если бы они были целы, и представил их в рисунках, восстанавливая на основании отдельных частей и обломов истинное и неповрежденное состояние всего остального состава постройки, пользуясь при этом такими мерами и соразмерностями, что не мог ошибиться ни в чем,

Итак, вернувшись в Верону, Джованмария, не имея случая применить себя в архитектуре, так как родной город его пребывал в смутах из-за перемены правления, он на время занялся живописью и создал много произведений. Так, на доме семьи делла Торре он написал большой герб, увенчанный всякими трофеями, а для некиих немецких синьоров, советников императора Максимилиана, он на одном из фасадов маленькой церкви Сан Джорджо изобразил кое-что из Священного Писания, включив туда портреты двух из этих немецких синьоров, изображенных коленопреклоненными, один с одной, а другой – с другой стороны. Он много поработал и в Мантуе для синьора Луиджи Гонзага, а также в Озимо в Анконской марке. А пока город Верона находился под властью императора, он на всех общественных зданиях написал имперский герб и получил за это от императора хорошее вознаграждение и привилегию. Уже из этого одного явствует, что император ему всячески благоволил и оказывал ему всякие поблажки и не только за его хорошую службу в области искусства, но и потому, что он был человеком очень смелым, отважным и с оружием в руках опасным, так, что в этой области можно было ожидать от него ревностной и верной службы, в особенности же еще и потому, что он благодаря доверию, которым он пользовался у своих соседей, способен был увлечь за собой всю толпу народа, проживающего в Сан Дзено, особенно густо населенном квартале этого города, квартале, в котором он родился и взял себе жену из семейства деи Провали. А так как по этим причинам он держал в повиновении всех жителей своего околотка, его в городе иначе не называли, как Рыжий из Сан Дзено.

Зато, когда в городе изменилось правление и он вернулся под начало своих старых венецианских синьоров, Джованмария, примыкавший к имперской партии, был вынужден покинуть город, чтобы спасти свою жизнь, но, в конце концов, когда все улеглось, он перебрался в Падую, где с ним сначала познакомился, а потом взял его под свое покровительство досточтимейший монсиньор Бембо, который вскоре, в свою очередь, познакомил его с великолепным мессером Луиджи Корнаро, венецианским дворянином, обладавшим духом возвышенным и душою поистине царственной, как о том свидетельствуют многочисленные и достойнейшие его начинания. И вот, так как он помимо прочих благороднейших своих занятий увлекался архитектурой, знание которой достойно любого великого государя, и потому был знаком с творениями Витрувия, Леон-Баттисты Альберти ч других, писавших в этой области, ему и захотелось применить на деле то, чему он научился. А когда он увидел рисунки Фальконетто и убедился, насколько основательно тот рассуждал об этих вещах и разъяснял все трудности, могущие возникнуть в связи с применением разнообразных архитектурных ордеров, он так в него влюбился, что взял его к себе в дом, где с почетом содержал его в течение двадцати одного года, то есть ровно столько, сколько Джованмарии оставалось еще жить на этом свете. Последний же за этот срок создал много вещей вместе с названным мессером Луиджи, который, желая увидеть древности Рима в действительности, так же как он их видел в рисунках Джованмарии, взяв его с собой, отправился в Рим, где, имея его постоянно при себе, он старался все осмотреть подробнейшим образом. А затем, когда они вернулись в Падую, они приступили, по проекту и модели Фальконетто, к строительству великолепнейшей и достойнейшей лоджии в доме Корнаро, что около собора, с тем чтобы после этого приняться за самый дворец по модели, сделанной самим мессером Луиджи. В этой лоджии на одном из столбов высечено имя Джованмарии. Он же построил очень большой и величественный дорический портал во дворце капитана этого города. Этот портал пользуется всеобщей похвалой за его строгость. Сделал он также двое прекраснейших городских ворот: одни, так называемые ворота Сан Джованни, по дороге на Виченцу, очень хороши и удобны для солдат, их охраняющих, а другие – ворота Савонаролы были отлично задуманы. Равным образом сделал он проект и модель церкви Санта Мариа делле Грацие братьев св. Доминика и начал ее строить. Как видно по модели, это произведение настолько хорошо сделано и настолько прекрасно, что вплоть до сегодняшнего дня, пожалуй, еще нигде не было видно подобной церкви таких же размеров.

Им же была сделана для синьора Джироламо Саворньяно модель роскошнейшего дворца в его неприступнейшем замке в Узопо Фриульской области. Фундаменты этого дворца были тогда же целиком заложены и стены выведены над уровнем земли, однако из-за смерти этого синьора на этом остановились и дальше не пошли, но, будь оно закончено, сооружение это было бы чудесным.

В это же время Фальконетто ездил в Полу, в Истрию только ради того, чтобы зарисовать и осмотреть театр, амфитеатр и арку, находящиеся в этом древнейшем городе, и он был первым, кто зарисовывал театры и амфитеатры и снимал их планы, и те обмеры их, которые мы видим, восходят к его рисункам, с которых другие люди их и напечатали. Джованмария обладал величием духа, свойственным человеку, который никогда ничего другого не делал, как рисовал величественные древности, и никогда ни о чем другом не мечтал, как о том, чтобы ему представился случай создать нечто подобное им по величию, и потому он то и дело рисовал планы и проекты таких сооружений с тем же усердием, какое к этому прилагал бы, если бы ему приходилось тут же приступать к их осуществлению, и он настолько, если можно так выразиться, был этим одержим, что даже не нисходил до того, чтобы проектировать для дворян частные дома, загородные или городские, сколько его об этом ни просили.

Джованмария бывал в Риме не раз, кроме упомянутых случаев, и поэтому путешествие это сделалось для него настолько привычным, что он, когда был молод и здоров, пускался в него при малейшей возможности, и некоторые еще поныне здравствующие очевидцы рассказывают о том, как он, поспоривши однажды с одним чужестранным архитектором, случайно оказавшимся в Вероне, о размерах уже не помню какого античного римского карниза, после долгих разговоров в конце концов заявил: «Я сейчас это выясню» – и тут же, зайдя только домой, отправился в Рим.

Создал он два великолепнейших проекта гробниц для дома Корнарю, которые должны были быть сооружены в Венеции в церкви Сан Сальваторе и одна из которых была предназначена для королевы Кипра из этого же дома Корнаро, а другая – для кардинала Марко Корнаро, первого, кто в этом семействе удостоился такого сана. Для осуществления этих проектов большое количество мрамора было заготовлено в Карраре и перевезено в Венецию, где неотесанные куски до сих пор еще находятся в домах названных Корнаро. Джованмария был первым, кто ввел правильный способ строительства и хорошую архитектуру в Вероне, в Венеции и во всех этих краях, ибо до него там никого не было, кто умел бы сделать карниз или капитель и кто разбирался бы в мерах и соразмерностях колонны или вообще какого-либо ордера, в чем можно убедиться при виде сооружений, которые были там построены до него. Такого рода познания, получившие немалую помощь от жившего в это же время фра Джокондо, были до конца восполнены мессером Микеле Санмикели так, что эти края должны быть за это навеки обязаны веронцам, на чьей родине увидели свет и в одно время жили эти три превосходнейших архитектора, наследником же их впоследствии был Сансовино, принесший туда помимо архитектуры, которую он застал уже созданной и прочно обоснованной тремя вышеназванными мастерами, также и скульптуру, с тем чтобы постройки получили все приличествующие им украшения, и всем этим мы обязаны, если только будет дозволено так выразиться, разгрому Рима, ибо, поскольку мастера оказались повсеместно рассеянными, красоты этих искусств сделались достоянием всей Европы.

Джованмария руководил кое-какими лепными работами в Венеции и научился обращаться со стуком. Некоторые же утверждают, что он еще в молодости руководил Тицианом из Падуи и многими другими, украшавшими лепниной свод капеллы в Падуанском соборе, а также лепными работами в доме Корнаро, которые очень красивы. Он обучил этому двух своих сыновей, а именно Оттавиано, который также был и живописцем, и Проволо. Алессандро же, его третий сын, смолоду был оружейником, а потом, поступив на службу в наемные войска, он трижды был победителем в боевых состязаниях на огороженной площади и, наконец, в чине капитана пехоты он в сражении под Турином в Пьемонте пал смертью храбрых, раненный выстрелом из пищали.

Равным образом и Джованмария, искалеченный подагрой, закончил свой жизненный путь в Падуе в доме названного мессера Луиджи Корнаро, который всегда любил его как родного брата, вернее, как самого себя, а дабы тела их, которые на этом свете были связаны с их душами узами дружбы и добродетели, не были разобщены после их смерти, мессер Луиджи распорядился, чтобы в заказанной им для себя гробнице вместе в ним покоились Джованмария и почтеннейший поэт Рудзанте, который был самым близким ему человеком и жил, и умер в его доме, но было ли осуществлено это намерение великолепного синьора Корнаро, я не знаю.

Джованмария был очень красноречивым и острым на язык собеседником, а в обращении человеком приветливым и приятным, настолько, что Корнаро уверял, что из острот Джованмария можно было бы составить целую книгу. А так как он жил беззаботно, невзирая на то, что был покалечен подагрой, дожил он до семидесяти шести лет и умер в 1534 году. Было у него шесть дочерей, пятерых из которых он сам повыдавал замуж, шестая же после его смерти была выдана братьями за веронца Бартоломео Ридольфи, который вместе с ними выполнил много лепных работ и был гораздо лучшим мастером, чем они, как это можно видеть во многих местах, в частности в Вероне, в доме Фьорио делла Сета, что у Нового моста, где им обработано несколько великолепнейших комнат и еще несколько других, поразительных, в доме синьоров графов Каносса. Таковы же помещения, отделанные им для синьора Джованбаттисты делла Торре в доме деи Мурати, рядом с церковью Сан Надзаро, для веронского банкира Козимо Монета и многих других в разных местах, все до одной очень красивые. Редчайший архитектор Андреа Палладио утверждает, что он не знает никого, кто обладал бы лучшей выдумкой и кто лучше умел бы украшать комнаты великолепнейшей лепниной, чем это делал Бартоломео Ридольфи, которого не так много лет тому назад Спитек Иордан, знатнейший вельможа при особе польского короля, привез на почетных для него условиях к названному королю Польши, где он выполнил и продолжает выполнять много лепных работ, больших портретов, медалей, а также много проектов дворцов и других построек, имея при себе помощником одного из своих сыновей, нисколько не уступавшего отцу.

Франческо – старший, деи Либри, веронец, хотя год его рождения в точности неизвестен, жил несколько раньше, чем Либерале, и был прозван книжником, «деи Либри», так как он владел искусством украшать книги миниатюрами и жил в то время, когда сначала еще не было изобретено книгопечатание и когда потом оно как раз начало входить в употребление. И вот, поскольку к нему со всех концов стекались книги, чтобы он расписал их миниатюрами, его иначе не называли, как «деи Либри», ибо он был выдающимся мастером этого дела и расписал множество книг. Ведь всякий, истратив сумму денег, и немалую, на переписку, требовал, чтобы в книге было как можно больше миниатюр. Итак, он расписал множество книг с церковными песнопениями, хранящихся в Вероне в церквах Сан Джорджо, Санта Мариа ин Органо и Сан Надзаро, и все они очень хороши, но лучше всех одна книжица, вернее две четвертушки, связываемые вместе наподобие книжки, на которых с одной стороны изображен св. Иероним мельчайшей работы и написанный с большим старанием, а с другой – св. Иоанн, представленный на острове Патмосе, собирающийся приступить к написанию своей книги об Апокалипсисе. Вещь эта была унаследована графом Агостино Джусти от отца и находится ныне в церкви Сан Лионардо регулярных каноников при монастыре, к которому причастен преподобный отец Тимотео Джусти, сын названного графа. В конце концов, после того как Франческо создал множество произведений, он скончался удовлетворенным и счастливым, ибо помимо того душевного спокойствия, которое ему даровало его мастерство, он оставил после себя сына по имени Джироламо, который был так велик в этом искусстве, что Франческо перед смертью убедился, что он намного его превосходит.

Джироламо же этот родился в Вероне в 1472 году и в возрасте шестнадцати лет написал в церкви Санта Мариа ин Органо алтарный образ капеллы семейства Лиски, который, после того как он был открыт и установлен на свое место, вызвал у всех такое изумление, что сбежался весь город, чтобы расцеловать его отца Франческо и вместе с ним порадоваться. На этом образе изображено Снятие со креста со многими фигурами, и среди многих прекрасных горюющих лиц лучше всех Богоматерь и св. Бенедикт, весьма одобряемые всеми художниками.

На нем же он написал пейзаж и часть города Вероны, очень хорошо изображенные с натуры. Воодушевленный похвалами, которые ему приходилось слушать, Джироламо после этого мастерски расписал в церкви Сан Поло алтарь Богоматери, а в церкви делла Скала написал картину с изображением Мадонны и св. Анны, помещенную между св. Себастьяном и св. Рохом работы Моро и Каваццуолы. В церкви делла Витториа Джироламо написал образ главного алтаря по заказу семейства Дзокколи, а поблизости от нее на дереве образ св. Онуфрия для семейства Чиполли, почитающийся лучшим его произведением по рисунку и по колориту.

Написал он также в церкви Сан Лионардо дель Монте, в окрестностях Вероны, образ главного алтаря для семейства Картьери, большую вещь со многими фигурами, высоко ценимую всеми, в особенности за великолепнейший пейзаж. Однако одно обстоятельство, не раз повторявшееся и в наше время, заставило считать это произведение чудесным, а именно на этой доске Джироламо изобразил дерево с прислоненным к нему большим креслом, на котором восседает Мадонна, а так как это дерево, видимо, лавровое, сильно возвышается над креслом, за ним, между не очень густыми его ветвями, видно небо, настолько светлое и прекрасное, что дерево кажется живым, стройным и в высшей степени натуральным, почему не раз наблюдалось, что птицы, теми или иными путями проникавшие в церковь, слетались к этому дереву, чтобы на него присесть, и в особенности ласточки, гнездившиеся на балках кровли, а также и их птенцы, и это утверждали люди, в высшей степени заслуживающие доверия, в том числе преподобный отец дон Джузеппе Манджуоли, веронец, дважды состоявший генералом этого ордена, и человек святой жизни, который ни за что на свете не утверждал бы ничего, что не было бы в высшей степени достоверно, а также преподобный отец Джироламо Вольпини, тоже веронец, да и многие другие.

Также и в церкви Санта Мариа ин Органо, где он сделал первое свое произведение, Джироламо написал на одной из створок органа (другая была расписана его товарищем Франческо Мороне) снаружи двух святых жен, изнутри же – Вертеп, а потом написал на дереве алтарный образ, который находится насупротив его первого образа и изображает Рождество Христово с великолепно написанными пастухами, пейзажами и деревьями, но особенно живы и натуральны два кролика, так тщательно выписанные, что на них, кроме всего прочего, видна каждая шерстинка. Далее, на алтаре Св. Даров он на раме работы фра Джованни из Вероны написал три маленькие картинки миниатюрного письма. На средней изображено Снятие со креста с двумя ангелочками, а на боковых – шесть мучеников, по три на каждую картинку, коленопреклоненных перед Св. Дарами. Мощи этих святых покоятся в этом самом алтаре. Из них первые три – Канций, Канциан и Канцианел, племянники императора Диоклетиана, а другие три – Прот, Грисогон и Анастасий, замученные ad aquas около Аквилейи. Все эти фигуры, написанные как миниатюры, очень хороши, так как Джироламо владел этой техникой лучше, чем все другие его современники в Ломбардии и в государстве венецианском.

Джироламо украсил миниатюрами много книг для монахов Монтескальозо в Неаполитанском королевстве, несколько книг для церкви Санта Джустина в Падуе, много других для аббатства Прайа в Падуанской области и еще несколько для Кандианы, очень богатого монастыря регулярных каноников Сан Сальваторе. В эту обитель он самолично ездил на работу, на что он никогда не соглашался в других местах, и, находясь там, он научил первым началам искусства миниатюры преподобного Джулио Кловио, который был иноком этого монастыря и сделался потом величайшим из всех мастеров этого искусства, живущих в наше время в Италии. В Кандиане же Джироламо расписал миниатюрами лист с Kirye eleison Kirye eleison – Господи помилуй (греч.)- произведение редчайшее, и для этой же обители – первую страницу Псалтыри для хора и многое другое в Вероне для церкви Санта Мариа ин Органо и для монахов Сан Джорджо. Несколько других великолепных миниатюр он написал в той же Вероне для черных монахов Сан Надзаро. Но превыше всех других божественных его творений был лист с миниатюрой, изображавшей земной рай с Адамом и Евой, изгоняемыми из него ангелом, который преследует их с мечом в руках. Невозможно передать все неисчерпаемое и несравненное разнообразие деревьев, плодов, цветов, зверей, птиц и всего прочего, что изображено на этом поразительном произведении, заказанном преподобным Джорджо Каччамале из Бергамо, тогдашним настоятелем церкви Сан Джорджо в Вероне, который помимо многих других любезностей, оказанных им Джироламо, подарил ему шестьдесят золотых скудо. Впоследствии названный отец подарил эту вещь одному римскому кардиналу, состоявшему в то время покровителем этого ордена и показавшему ее в Риме многим синьорам, которые признали ее лучшей миниатюрой из всех когда-либо виденных.

Джироламо изображал цветы с такой тщательностью, и они получались у него настолько живыми, прекрасными и натуральными, что казались зрителю настоящими, а всякие маленькие камеи и другие резные камни он передавал так, что ничего более похожего и более подробного представить себе невозможно. В числе же его фигурок есть такие, как, например, на тех же камеях, которые не больше крохотной мурашки, но на которых тем не менее все члены их тела и все их мускулы так хорошо видны, что поверить этому может только очевидец. Глубоким стариком Джироламо не раз говорил, что он сейчас больше, чем когда-либо раньше, понимает в этом искусстве и знает, куда положить мазки, но что стоит ему взяться за кисть, как все идет кувырком, так как ни глаз, ни рука его больше не слушаются. Умер Джироламо в 1555 году второго июля восьмидесяти трех лет от роду и был погребен в церкви Сан Надзаро в усыпальнице сообщества св. Власия. А был он человеком в высшей степени порядочным, никогда ни с кем не пререкался и не ссорился и прожил свою жизнь, ни в чем не провинившись.

В числе прочих своих детей имел он сына по имени Франческо, который научился искусству у него и смолоду совершал чудеса как миниатюрист так, что даже Джироламо утверждал, что он в этом возрасте столько не знал, сколько знает его сын. Однако один из братьев его матери, человек очень богатый и бездетный, сбил его с этого пути, взяв его к себе и приставив к стеклодувной печи, которой он промышлял в Виченце. Потратив на это лучшие свои годы, Франческо после смерти тетки оставил всякую надежду и понял, что упустил драгоценное время, так как дядя его женился на другой и прижил с ней детей, и, таким образом, Франческо лишился наследства, на которое он рассчитывал.

И вот, вернувшись к искусству после шестилетнего перерыва, он, кое-чему подучившись, принялся за работу. Между прочим, он сделал большой деревянный шар диаметром в четыре фута, полый изнутри, а снаружи покрытый клеем из бычьих жил, замешенным так, что он достигал величайшей прочности и исключал всякую возможность поломки или каких-либо иных повреждений. После чего этот шар, который должен был изображать земную сферу, был тончайшим образом разграфлен и размерен под руководством и в присутствии Фракасторо и Берольди, редкостнейших физиков, космографов и астрологов, и должен был быть расписан рукой Франческо для мессера Андреа Наваджеро, венецианского дворянина и ученейшего поэта и оратора, намеревавшегося подарить его французскому королю Франциску, к которому он должен был отправиться в качестве посла своей республики. Однако Наваджеро, едва успев добраться до Франции на почтовых, скончался, и произведение это так и осталось незаконченным, а было бы оно вещью редчайшей, будучи выполненной рукой Франческо и по совету, и под наблюдением таких великих мужей. И так оно и осталось незаконченным, но, хуже того, то, что было уже сделано, получило в отсутствие

Франческо какие-то повреждения, какие точно не знаю. Тем не менее в этом поврежденном состоянии его купил мессер Бартоломео Лоники, который никогда не соглашался его кому-нибудь уступить, сколько бы его об этом ни просили и какую бы цену за это ни предлагали.

До этого шара Франческо сделал два других, меньших размеров, один из которых находится в руках Маццанти, архипастыря Веронского собора, а другой заполучил граф Раймондо делла Торре, ныне же им владеет его сын, граф Джованбаттиста, который им очень дорожит, так как и этот шар был изготовлен по размерам и при содействии Фракасторо, который был близким другом графа Раймондо.

В конце концов Франческо, тяготясь непомерной кропотливостью, требуемой миниатюрой, занялся живописью и архитектурой, в которых он приобрел величайший опыт и создал много произведений в Венеции и в Падуе. В то время знатнейший и богатейший епископ фламандского города Турнэ посетил Италию для изучения словесности, для знакомства с этими краями и для того, чтобы приобщиться здешнему воспитанию и образу жизни. И вот, находясь в Падуе и обладая большой склонностью к строительству, он увлекся итальянскими строительными приемами и задумал перенести в свои края отличительные особенности наших построек, а чтобы легче этого достигнуть, узнав о достоинствах Франческо, привлек его к себе приличным вознаграждением, чтобы увезти его с собой во Фландрию, где он собирался возвести много достойных сооружений. Однако когда настало время отъезда и он уже заказал рисунки с самых значительных, лучших и наиболее знаменитых здешних построек, бедняга Франческо помер во цвете лет и полный наилучших надежд, оставив своего хозяина глубоко опечаленным его смертью. Франческо оставил после себя единственного брата, в лице которого, поскольку он был священником, пресекся род деи Либри, имевшего трех своих представителей, живших один непосредственно после другого и отличавшихся в этой профессии. Других учеников, которые поддержали бы жизнь этого искусства, они не имели, за исключением вышеназванного преподобного Джулио Кловио, обучившегося ему, как мы уже говорили, у Джироламо, когда тот работал в Кандиане, в бытность свою иноком в этой обители, и возвысившегося впоследствии до той высшей ступени, которой достигали лишь очень немногие и выше которой никто никогда не поднимался.

Хотя мне кое-что и было известно о вышеназванных превосходных и отменных веронских художниках, однако я никогда во всех подробностях не знал бы всего того, что я о них рассказал, если бы не великая доброта и расторопность почтенного и ученейшего брата Марко деи Медичи, уроженца Вероны и человека весьма сведущего во всех самых благородных искусствах и науках, а также если бы превосходнейший скульптор Данезе Каттанео из Каррары и ближайшие мои друзья не дали мне тот полный и исчерпывающий обзор, который я, как сумел, только что изложил на пользу и для удобства будущих читателей настоящих моих жизнеописаний, при составлении коих великую помощь мне всегда оказывали и продолжают оказывать любезности многих друзей, утруждавших себя розысками этих сведений ради меня и на всеобщую пользу.

И пусть на этом закончатся жизнеописания перечисленных веронцев, портреты каждого из которых я достать не смог, так как эта исчерпывающая сводка попала в мои руки лишь тогда, когда я без малого уже подошел к завершению своего труда.