Раз уже греки столь божественно владели резьбой по восточным камням и в совершенстве обрабатывали камеи, я, конечно, считал бы, что совершаю немалую ошибку, если бы умолчал о тех, кто в наше время подражал этим дивным талантам. Правда, говорят, что в нынешнюю счастливую эпоху никто из покойных наших современников не превзошел упомянутых древних по тонкости и по рисунку, кроме тех, о ком мы расскажем ниже. Однако, прежде чем начать, я должен вкратце поговорить об этом искусстве резьбы по твердым и драгоценным камням, которое после падения Греции и Рима так же было позабыто, как и другие искусства рисунка. Образцы этой выпуклой и углубленной резьбы ежедневно попадались мне на глаза в Риме, где среди развалин часто находят камеи, корналины, сердолики и другие превосходнейшие резные камни. И много-много лет искусство это было потеряно, и не находилось никого, кто бы им занялся, а если это и делалось, то не стоило внимания, и, насколько известно, хорошо работать и создавать хорошее начали лишь во времена пап Мартина V и Павла II, шаг за шагом совершенствуясь, пока Великолепный Лоренцо деи Медичи, очень любивший древние резные камеи, вместе с сыном Пьеро не собрали большое их количество, и главным образом халцедоны, корналины и другие виды редкостнейших камней с разнообразной причудливой резьбой на них, и по этой причине, дабы ввести это. искусство в свой город, они стали приглашать из разных стран мастеров, которые не только приводили им эти камни в порядок, но в то же время сами делали для них редкостные вещи.
У них-то через Лоренцо Великолепного этому мастерству глубокой резьбы и обучился молодой флорентинец, прозванный Джованни дель Корниоле и получивший прозвище это потому, что отличнейшим образом резал по корналинам, о чем свидетельствует бесчисленное множество таковых, как крупных, так и мелких, в особенности же один крупный, на котором он вырезал изображение фра Джироламо Савонаролы, возносимого в свое время во Флоренции до небес за его проповеди, и резьба эта была редкостнейшей.
Его соперником был миланец Доменико деи Каммеи, вырезавший углубленной резьбой при жизни герцога Лодовико Моро его портрет на рубине размером в золотую монету чеканки папы Юлия II, вещь редкостную и одну из лучших резных работ, какие только видывали у современных мастеров.
Искусство это достигло наивысшего совершенства в понтификат папы Льва X талантом и работами Пьермарии из Пешии, замечательно подражавшего древностям, а с ним соревновался Микелино, не уступавший ему ни в больших, ни в малых работах и почитавшийся мастером изящным. Они-то и открыли путь этому искусству, столь трудному потому, что при резьбе вглубь работаешь, собственно говоря, вслепую, так как лишь при помощи воска вместо очков ты можешь шаг за шагом следить за тем, что ты делаешь, – и в конце концов довели его до того, что и Джованни из Кастель Болоньезе, и Валерио вичентинец, и Маттео из Нассаро, и другие стали делать столько прекрасных вещей, о которых мы упомянем.
Сначала я скажу о том, как Джованни Бернарди из Кастель Болоньезе, состоявший в юности при герцоге Альфонсе Феррарском, сделал ему за три года верной службы много мелких вещей, перечислять которые не стоит, из крупных же вещей он прежде всего прекраснейшим образом вырезал вглубь на куске хрусталя все сражение при Бастии, а затем на стали портрет герцога для медалей, на оборотной же стороне – Иисуса Христа, схваченного толпой. После этого он отправился в Рим и, ободряемый Джовио, получил через кардинала Ипполито деи Медичи и кардинала Джованни Сальвиати возможность сделать портрет Климента VII, с которого он вырезал великолепнейший штамп для медалей, а на обороте Иосифа, открывающегося своим братьям, за что он его святейшеством был вознагражден жезлом, то есть должностью, за которую он затем, во времена Павла III, перепродав ее, выручил двести скудо.
Тому же Клименту он вырезал на четырех хрустальных тондо четырех евангелистов, получивших большое одобрение и стяжавших ему милость и дружбу многих высоких духовных особ, но в особенности кардинала Сальвиати и названного кардинала Ипполито деи Медичи, который был единственным в своем роде прибежищем талантов, портрет которого он вырезал на стали для медалей и для которого он вырезал на хрустале, как Александру Великому представляют дочь Дария. Когда же Карл V прибыл в Болонью на коронацию, он сделал и его портрет из стали и, вычеканив золотую медаль, тут же поднес ее императору, который подарил ему сто золотых дублонов и предложил поехать с ним в Испанию, от чего Джованни отказался, заявив, что не может уйти со службы от Климента и кардинала Ипполито, для которых начал работу, не доведенную им до конца.
Вернувшись в Рим, Джованни сделал для названного кардинала деи Медичи Похищение сабинянок, вещь прекраснейшую. За эти вещи кардинал, чувствуя себя перед ним в огромнейшем долгу, осыпал его бесчисленными милостями и дарами, однако из всех этих даров самым ценным было то, что, когда кардинал уезжал во Францию в сопровождении многочисленных синьоров и дворян, он обратился к Джованни, находившемуся среди прочих, и, сняв с шеи небольшую цепь, на которой висела камея, стоившая свыше шестисот скудо, он передал ее ему с просьбой сохранить ее до его возвращения и с намерением вознаградить его после этого в той мере, какой, по его мнению, заслуживал талант Джованни. После кончины этого кардинала камея эта попала в руки кардинала Фарнезе, для которого Джованни сделал затем много работ на хрустале и, в частности, на хрустальном кресте Распятие с Богом Отцом наверху, Богоматерью и св. Иоанном по сторонам и Магдалиной у ног, а в треугольнике, у основания креста, он изобразил три истории Страстей Христовых, то есть по одной в каждом углу. Для двух же серебряных подсвечников он вырезал шесть хрустальных тондо: на первом, как сотник умоляет Христа исцелить его дочь, на втором – Пробатику Писцину, на третьем – Преображение на горе Фавор, на четвертом – Чудо с пятью хлебами и двумя рыбами, на пятом – Изгнание торгующих из храма и на последнем – Воскрешение Лазаря; и все они были на редкость хороши.
Тот же кардинал Фарнезе, пожелав, чтобы ему сделали богатейшую серебряную шкатулку, заказал эту работу флорентийскому ювелиру Манно, о котором речь пойдет в другом месте, поручив Джованни все хрустальные стенки, которые он покрыл историями, и все мраморные вставки, которые он выполнил полурельефом; круглые же фигуры и орнаменты он сделал из серебра с такой тщательностью, что большего и подобного совершенства ни одно произведение никогда еще не достигало. В теле этой шкатулки рукою Джованни с дивным искусством врезаны в овалы следующие истории: Охота Мелеагра на калидонского вепря, Вакханки и Морская битва, а также Битва Геркулеса с амазонками и другие отменнейшие выдумки по законченным рисункам, заказанным им Перино дель Ваге и другим мастерам. Тогда же он вырезал на хрустале Победоносное взятие Голетты, а на другом куске Тунисскую войну. Тому же кардиналу он вырезал опять-таки на хрустале Рождество Христа, Его моление о чаше, как его хватают иудеи, как ведут его к Анне, Ироду и Пилату, как Его бичуют, а затем венчают тернием, как Он несет крест, как Его распинают и поднимают на кресте, а в заключение святейшее и славное Его Воскресение. Все эти произведения были не только прекрасны, но и выполнены с такой быстротой, что все этому дивились. Когда же названному кардиналу деи Медичи Микеланджело сделал рисунок (я забыл упомянуть об этом выше), где коршун выклевывает некоему человеку сердце, Джованни отличнейшим образом вырезал его на хрустале, как и другой рисунок того же Буонарроти, где Фаэтон, не справившись с солнечной колесницей, падает в По и где плачущие сестры превращаются в деревья.
Соревнуясь с Валерио вичентинцем, Джованни сделал портрет мадамы Маргариты Австрийской, дочери императора Карла Пятого, которая вышла замуж за герцога Алессандро деи Медичи, а в то время была придворной дамой герцога Оттавио Фарнезе. За работы, выполненные им для кардинала Фарнезе, он был включен в свиту этого синьора, что приносило ему порядочные деньги, а кроме того, названный синьор полюбил его так, что осыпал его бесчисленными другими милостями, и всякий раз, когда кардинал бывал в Фаэнце, где Джованни построил себе весьма удобный дом, он останавливался у него.
Итак, остановив свой выбор на Фаэнце, дабы обрести успокоение после того, как он много потрудился на этом свете, Джованни остался там навсегда. Когда же у него умерла первая жена, от которой у него не было детей, он взял себе другую, родившую ему двух мальчиков и девочку, и, владея имуществом и другими доходами, приносившими ему больше четырех сотен скудо, он прожил с ними в довольстве до шестидесяти лет, дожив же до этого возраста, он отдал душу Богу в Троицын день 1555 года.
Маттео даль Нассаро, родившийся в Вероне от сапожника Якопо даль Нассаро, занимался смолоду не только рисунком, но и музыкой, в которой сделал выдающиеся успехи, так как его учителями были веронцы Марко Карра и Тромбончино, состоявшие в то время при мантуанском маркизе. В разных работах большую пользу принесли ему два веронца из знатных семейств, с которыми он постоянно общался. Один из них был Никколо Аванци, обрабатывавший в Риме частным образом камеи, корналины и другие камни, которые доставлялись разным государям. Из тех, которые я видел, запомнилось его многофигурное Рождество Христово на ляпис-лазури шириной в три дюйма, проданное герцогине Урбинской как вещь единственная в своем роде. Вторым был Галеаццо Монделла, который не только резал по драгоценным камням, но и отлично рисовал.
И вот, когда от них обоих Маттео уже научился всему тому, что они знали, и когда ему попал в руки отличный кусок зеленой яшмы с красными крапинками, какие бывают на хорошей яшме, он вырезал на ней Снятие со креста с такой тщательностью, что даже приноровил язвы к тем частям яшмы, где были кровавые пятнышки, и это придало работе исключительную ценность и доставило ему большую известность. Яшму эту Маттео продал маркизе Изабелле д'Эсте.
После этого, отправившись во Францию и захватив с собой много своих работ, которые должны были ему пригодиться при дворе короля Франциска I, он был представлен этому государю, который всегда считался с талантами любого рода. Названный король, приобретя многие из его резных камней, приняв его к себе на службу и назначив ему хорошее содержание, полюбил его не только за его искусство резать камни, но и за то, что он отлично играл на лютне и был превосходным музыкантом. И поистине, ни при каких обстоятельствах в душах людей не разгорается с такой силой стремление к достижениям, как при виде того, что достижения эти и ценятся и вознаграждаются синьорами и государями, подобно тому, как всегда поступал сиятельнейший дом Медичи и прежде и ныне больше, чем когда-либо, и как поступал названный поистине великодушный король Франциск.
И вот Маттео, состоя на службе у этого короля, сделал много редкостных вещей не только для его величества, но и почти для всех благороднейших синьоров и баронов этого двора. Не было почти что никого из них, кто не обладал бы его произведениями: тогда очень было принято носить камеи и тому подобные драгоценности на шее или на шляпах. Для названного короля он сделал алтарный образ капеллы его величества, который брали с собой в путешествия и который был весь полон золотых фигур, частью круглых, частью же полурельефных с многочисленными разными драгоценными камнями, рассыпанными по частям тела названных фигур. Равным образом резал он много и по хрусталю; образцы этих работ из серы и гипса можно видеть в разных местах, но в особенности в Вероне, где имеются все планеты, прекраснейшие работы, а также Венера с повернувшимся к ней спиной Купидоном, красивее какого не бывает. На великолепнейшем халцедоне, найденном в реке, Маттео божественно вырезал почти круглую голову Деяниры с львиной шкурой на голове и цвета львиной шерсти, а красную прожилку, которая была на этом камне, Маттео поместил у края львиной головы так ловко, что она казалась изнанкой шкуры, только что содранной. К другому пятну на камне он приноровил волосы, а к белым его частям – лицо и грудь, и все это с чудесным мастерством. Эту голову вместе с другими вещами приобрел названный король Франциск, а оттиск ее принадлежит ученику Маттео ювелиру Дзоппо.
Был Маттео человеком весьма щедрым и широкой души, настолько, что охотнее подарил бы свои работы, чем согласился продать их по слишком низкой цене: так, он сделал однажды одному барону ценную камею, и когда тот собирался уплатить за нее какую-то жалкую сумму, Маттео начал убедительно просить благосклонно принять от него эту камею, а тот, отказываясь от подарка, продолжал предлагать ничтожную сумму. Маттео же разгневался и в его присутствии разрубил камею молотком. Для того же короля он выполнил много картонов с рисунками для ковров, и с этими картонами он по повелению короля должен был ехать во Фландрию и оставаться там, пока ковры ткались из шелка и золота; когда же они были закончены и привезены во Францию, их там признали отменно красивыми. В конце концов Маттео поступил так, как делают почти все, то есть возвратился на родину и привез с собой из тех краев много редкостных вещей, в частности несколько полотен с пейзажами, которые были написаны во Фландрии маслом и гуашью лучшими мастерами и которыми теперь еще в Вероне очень дорожат в память о нем синьоры Луиджи и Джироламо Стоппи. Когда Маттео вернулся в Верону, он устроил себе жилье в гроте, вырытом под скалой, на которой расположен сад братьев во Иисусе; помимо того что в этом месте очень тепло зимой и очень прохладно летом, оттуда открывается великолепнейший вид. Однако Маттео не удалось насладиться так, как ему этого хотелось бы, жильем, которое он создал себе по своему вкусу, так как король Франциск, освобожденный из плена, тотчас же нарядил посланного, наказав ему привезти Маттео обратно во Францию и уплатить ему содержание даже и за то время, которое он провел в Вероне, и, когда тот приехал, он сделал его начальником чеканщиков на Монетном дворе. Поэтому Маттео, женившись во Франции, в этой стране и обосновался, как это угодно было королю, его господину, и тамошняя жена родила ему несколько человек детей, настолько, однако, на него не похожих, что большой радости он от этого не получил.
Маттео был так любезен и приветлив, что всякого, кто попадал во Францию не только из Вероны, с его родины, но и вообще всякого ломбардца, принимал с необыкновенным радушием. Его ближайшим другом в тех краях был веронец Паоло Эмилио, написавший на латинском языке историю Франции. У Маттео было много учеников, и среди них его земляк веронец, брат живописца Доменико Вруша Сорци, два его племянника, переселившиеся во Фландрию, и много других итальянцев и французов, называть которых нет надобности. В конце концов он умер вскоре после кончины короля французского Франциска.
Перейдем теперь к превосходным талантам Валерио вичентинца, о котором и пойдет речь. Он выполнил столько разных работ крупных и мелких, углубленных и рельефных, и с такой легкостью и чистотой, что трудно этому поверить. И если бы природа создала Валерио столь же отменным мастером в рисунке, сколь исключительно превосходным он был в резьбе и старательным и терпеливейшим в работе, почему и пробудил такую сноровку, он намного обогнал бы древних, с которыми он и так сравнялся, но при всем своем умении он пользовался всегда для своих работ либо рисунками других мастеров, либо резьбой древних. Для папы Климента VII Валерио изготовил шкатулку из хрусталя, проявив дивное мастерство, и получил от названного первосвященника за свою работу две тысячи скудо золотом. Валерио вырезал там на хрустале по рисункам других мастеров все страсти Иисуса Христа. Шкатулка эта была затем поднесена папой Климентом королю Франциску в Ницце, когда тот выдавал свою племянницу замуж за герцога Орлеанского, ставшего потом королем Генрихом.
Для того же папы Валерио сделал несколько прекраснейших образов для «поцелуя Мира» и божественное хрустальное распятие, а также штамп для чеканки медалей с портретом папы Климента и прекраснейшими оборотами. Вот почему в его время это искусство незадолго до взятия Рима обогатилось столькими мастерами, что из Милана и других краев их приехало такое количество, что только диву можно было даваться. Валерио сделал медали всех двенадцати императоров с оборотами по древним образцам, но красивее, а также большое число греческих медалей. А из хрусталя он вырезал столько вещей, что ими полны все ювелирные лавки, да и всюду можно видеть его произведения, отлитые в формах, которые изготовляются из гипса, серы и других сплавов, на которых он делал углубленные изображения историй, фигур и голов. Он обладал такой потрясающей сноровкой, что в его ремесле не было еще никого, кто создал бы большее количество произведений, чем он.
Для папы Климента он сделал также много хрустальных сосудов, часть которых он подарил разным государям, часть же их была помещена во Флоренции, в церкви Сан Лоренцо, вместе со многими сосудами, находившимися ранее в доме Медичи и принадлежавшими Великолепному Лоренцо старшему и другим членам этого сиятельнейшего рода. Там они служат для хранения мощей многих святых, пожертвованных названным первосвященником на память о себе названной церкви, и трудно представить большее разнообразие форм, чем в этих сосудах, которые частично были сделаны из сердоликов, агатов, аметистов и ляпис-лазури, частично же из литой массы, из гелиотропов и яшмы, из хрусталя и корналинов так, что по красоте и ценности лучшего и не пожелаешь.
Для папы Павла III он изготовил из хрусталя крест и два подсвечника, вырезав на них историю страстей Иисуса Христа в разных рамках, с бесконечным количеством крупных и мелких камней, перечислять которые было бы слишком долго. Много вещей Валерио находятся и у кардинала Фарнезе, не упускавшего также и вещей, изготовленных упоминавшимся выше Джованни. А к семидесяти восьми годам его глаза и руки все еще создавали поразительные чудеса, и он обучил искусству одну из своих дочерей, работавшую как нельзя лучше.
Валерио так увлекался добыванием древних мраморов и также древних и новых гипсовых отпечатков, а также рисунков и картин редкостных мастеров, что не жалел никаких расходов, и потому дом его в Виченце прямо поражаешься до чего переполнен многочисленными, украшающими его вещами. И по правде, приходится признать, что, когда человек любит свое мастерство, он до самой могилы не найдет себе покоя, что ставится ему в заслугу и за что его хвалят при жизни и за что после смерти он становится бессмертным.
Труды Валерио вознаграждались сторицей, ибо от государей, которым служил, он получил всякие должности и бенефиции, благодаря чему и его наследники могли сохранять почетное положение. Когда же тягости, несомые старостью, положили конец и занятиям искусством, и жизни его, он отдал душу Господу в 1546 году.
В прошедшие времена жил в Парме Мармита, который некоторое время занимался живописью, а затем обратился к резьбе по камню и стал величайшим подражателем древних. Можно видеть множество прекраснейших произведений его руки. Он обучил искусству одного из своих сыновей по имени Лодовико, находившегося продолжительное время в Риме при кардинале Джованни деи Сальвиати, и сделал для этого синьора четыре весьма отменных хрустальных овала с фигурной резьбой, которые были вставлены в прекраснейшую серебряную шкатулку, поднесенную позднее сиятельнейшей госпоже Леоноре Толедской, герцогине флорентийской. Между прочими многочисленными своими вещами он сделал очень красивую камею с головой Сократа и был большим мастером воспроизводить древние медали, что приносило ему немалую выгоду.
Во Флоренции по его стопам пошел Доменико ди Поло, флорентинец, превосходный мастер гемм, ученик Джованни делле Корниоле, о котором говорилось выше. В наши дни Доменико этот божественно нарисовал герцога Алессандро деи Медичи для стального штампа, которым он чеканил прекраснейшие медали с фигурой Флоренции на обороте. Он нарисовал также и герцога Козимо в первый год его избрания правителем Флоренции, на обороте же он поместил знак Козерога, а также выполнил много других мелких работ, о которых упоминать не приходится. Умер он шестидесяти пяти лет.
После смерти Доменико, Валерио, Мармиты и Джованни из Кастель Болоньезе остались многие, значительно их превзошедшие: таков в Венеции феррарец Луиджи Аникини, вещи которого настолько тонки по резьбе и настолько остры по отделке, что кажутся чудом. Но гораздо дальше опередил всех остальных изяществом, добротностью, совершенством и разносторонностью Алессандро Чезари, прозванный Греком, который в камеях и полированных камнях выполнял рельефную и углубленную резьбу в такой прекрасной манере, работая же резцом над углубленными стальными штампами, он с исключительной тщательностью добивался таких тонкостей искусства, что большего и вообразить невозможно. Кто же хочет подивиться его чудесам, пусть взглянет на медаль с портретом словно живого папы Павла III и с Александром Великим на обороте, павшим ниц перед иерусалимским великим жрецом, поразительными фигурами, лучше которых сделать невозможно. Сам Микеланджело Буонарроти, глядя на них в присутствии Джорджо Вазари, сказал, что для искусства настал смертный час, ибо ничего лучшего не увидишь.
Он же сделал очень красивую и редкостную медаль для папы Юлия III в святой 1550 год, с пленниками на обороте, освобождавшимися во времена древних по случаю их юбилеев, а также много других штампов и портретов для римского Монетного двора, где он работал в течение многих лет. Изобразил он Пьерлуиджи Фарнезе, герцога ди Кастро и его сына герцога Оттавио, а для кардинала Фарнезе он сделал его портрет на медали, редкостнейшую вещь, ибо голова там золотая на серебряном поле. Он же сделал углубленной резьбой на корналине для кардинала Фарнезе голову короля Генриха французского несколько крупнее, чем золотой чеканки Юлия, вещь, которая по рисунку, изяществу, добротности и тщательности была одной из лучших новых резных работ, когда-либо виденных. Из его резных работ сохранилось также много камей, среди которых высоким совершенством отличается нагая женщина, выполненная с большим искусством, а также другая камея со львом и еще одна с путтом и много мелких, о которых говорить не приходится. Превзошла же все остальное голова афинянина Фокиона, чудесная камея и лучшая, какую только можно увидеть.
В наше время камеями занимается также и превосходный мастер, миланец Джованантонио деи Росси, который помимо прекрасных рельефных и углубленных работ, выполненных им разной резьбой, сделал для светлейшего герцога Козимо деи Медичи огромнейшую камею, а именно в треть локтя высотой и такой же ширины, где он вырезал два поясных портрета его превосходительства и светлейшей герцогини Леоноры, его супруги, причем оба они держат в руках тондо, на котором фигура Флоренции, а рядом с ними он изобразил с натуры всех их детей: князя Франческо с кардиналом доном Джованни, доном Грациа, доном Арнандо и доном Пьетро вместе с доньей Изабеллой и доньей Лукрецией. Более поразительной и более крупной камеи увидеть невозможно, и, так как она превосходит все другие выполненные им камеи и мелкие работы, упоминать о них я не стану, поскольку их можно и увидеть.
Много работ, достойных этого ремесла, выполнил и Козимо из Треццо, который за редкие свои качества заслужил того, что состоял при великом католическом короле Филиппо Испанском, вознаграждавшем и почитавшем его таланты в углубленной и рельефной резьбе, несравненной в области портрета с натуры, в которой он, как и во всем прочем, имеет бесконечные заслуги.
О миланце Филиппо Негроло, который резцом гравировал на железном оружии листву и фигуры, распространяться не буду, так как его работы по меди, доставившие ему, как мы видим, величайшую славу, явно не имеют отношения к его основному делу.
Миланцами были также резчики Гаспаро и Джироламо Мизурони, прекраснейшие хрустальные вазы и блюдца которых нам приходилось видеть, и, в частности, две чудесные работы такого рода были ими сделаны для герцога Козимо, не говоря о вырезанной из куска гелиотропа вазе удивительных размеров с чудесной резьбой, а также о большой вазе из ляпис-лазури, заслужившей бесконечные похвалы. Тем же занимается в Милане и Якопо из Треццо, и все они поистине придали этому искусству большую красоту и легкость.
Я мог бы перечислить многих, сравнявшихся с древними и их превзошедших в искусстве углубленной резьбы для медалей, голов и оборотов. Так, например, Бенвенуто Челлини, занимаясь ювелирным искусством в Риме при папе Клименте, сделал две медали, где помимо головы папы Климента, так похожего, что он кажется живым, он изобразил на обороте фигуру Мира, связывающую Ярость и сжигающую оружие, а на другой – Моисея, высекающего воду из камня для жаждущего своего народа так, что большего в этом искусстве сделать невозможно; таковы же и монеты, и медали, сделанные им во Флоренции для герцога Алессандро. О кавалере Леоне аретинце, занимавшемся тем же, будет упомянуто в другом месте, а также о произведениях, которые он создал и продолжает создавать.
Римлянин Пьетро Паоло Галеотто также делал и делает при герцоге Козимо медали с его изображением, штампы монет и выполняет наборные работы, подражая приемам превосходнейшего мастера Сальвестро, создавшего в Риме в этой области дивные вещи.
Пасторино из Сиены занимался тем же, изображая головы с натуры, и, можно сказать, изобразил всех на свете: людей знаменитых и доблестных, а также и низких. Он придумал твердый стук для портретов, чтобы их можно было раскрашивать; естественными цветами передавал он тени бород, волос и тела, благодаря чему они казались у него живыми. Однако еще больших похвал заслужил он за работы на стали, из которой он делал превосходные штампы для медалей. Слишком долго было бы рассказывать о тех, кто делает портретные медали из воска, ибо каждый ювелир теперь этим занимается и взялись за это и многие дворяне, как, например, Джованбаттиста Соццини в Сиене, и Россо деи Джуньи во Флоренции, и бесчисленное множество других, о которых сейчас я больше говорить не стану, и, дабы покончить с этим, вернусь к резчикам по стали, каковы болонец Джироламо Фаджуоли, работающий резцом по меди, и во Флоренции Доменико Поджини, который изготовлял и изготовляет из мрамора статуи, подражая в этом, насколько может, самым редкостным и превосходным мастерам, когда-либо создавшим в этой области редкостные вещи.