Георги Бенковски (21.09.1843 – 25.05.1876)

Ни души на взгорьях и в долинах ровных,

голые утесы, долы да терновник.

Тишиной могильной скован мир вокруг,

в синеве небесной затаен испуг.

Темный лес, дремучий, лес под небосклоном

тем черней, чем дальше. В поднебесье сонном

медленно кружится, плавает орел,

он почуял падаль, пищу он обрел.

В холодке расселин гады притаились,

молодой кустарник на каменья вылез;

оползни и плеши каменной гряды,

склоны без деревьев, реки без воды

отпугнули взоры, измотали душу.

Из долины горной, из долины влажной

свой отряд выводит богатырь отважный.

То герой Бенковски. Да, Бенковски сам!

Он провел дружину по крутым горам;

а в глазах героя мысль сверкает смело,

гордый луч отваги, свет большого дела.

Чуть сигнал юнака роковой раздался,

и народ болгарский на врага поднялся:

волею железной и железным словом,

слабых наделяет он порывом новым,

клич его раздался: «Что нам смерть сама,

восставайте, братья, сбросьте гнет ярма!»

Все затрепетали перед зовом мощным,

пред героем славным, демоном полнощным,

властно произнесшим страшные слова...

Отчего же долу никнет голова?

Потерпели други в битве пораженье,

нынче каждый сходен с собственною тенью,

семьдесят их было — четверо в живых.

Кто расстался с жизнью в схватках роковых,

кто в полоне жалком. Кто в дороге дальней

нынче, убоявшись участи печальной...

Шли с трудом повстанцы, затаив тоску,

шли по золотому мелкому песку;

ружья без патронов, горные дороги,

трудно шли повстанцы, волочили ноги:

славен был их подвиг, а судьба тяжка,

две недели бродят, хлеба ни куска!

В пекло, в непогоду по лесам скитаясь,

шли сквозь все невзгоды, шли, травой питаясь,

тягостные мысли в голове бегут,

Но светлеют души — ведь Бенковски тут.

Да, Бенковски с ними, молчаливый, страшный,

им в беде поддержка и пример всегдашний.

Бледный и усталый, молча он идет,

иногда лишь властно вымолвит: «Вперед!»

Он ведет отряд свой далеко-далёко,

а на лбу морщины пролегли глубоко,

в голове героя пестрых мыслей рой,

ясных планов проблеск, свет и мрак порой.

Нет, не меркнет память подвигов и пыток,

память всех несчастий и надежд разбитых, —

сколько жертв напрасных и погибших сил,

лютый натиск вражий все испепелил!

Бунт прошел, пронесся гневным вихрем странным,

промелькнул коротким сильным ураганом!

Так куда идти им?.. Вдруг — огонь и дым,

зарево взметнулось за холмом крутым.

Три отважных друга рухнули снопами,

кровь еще дымится, а песок, что пламя;

дым взлетел над дулом, сразу гром затих,

эхо повторилось в зарослях лесных.

Турки из засады выскочили смело,

отчего же храбрость ими овладела?

Жив один остался — все на одного,

двадцать черных ружей целятся в него.

Турки собирались дело кончить живо,

«Руки вверх!» — воскликнул их вожак визгливо.

Встали в рост аскеры, ярость в их глазах.

Вот он перед ними — одинокий враг!

Тлеет жажда мести в их глазах свирепых,

кажется, что круг их нерушим и крепок!

Стоя в окруженье, яростен и дик,

потеряв надежду, горд и огнелик,

ранен пятикратно, перед смертью ясной

пасть не пожелал он, точно раб безгласный:

револьвер он вынул, выстрелил в висок

и, непобедимый, рухнул на песок!

И хаджи Люзгяр-бей, турок предводитель,

увидал, как славно пал в бою воитель,

как из рук аскеров — горд, и чист, и смел,

с верою, с почетом вырваться сумел!

Он взглянул на бледный лоб окровавленный,

и в глаза, что стыли в ярости бессонной,

увидал, как пальцы сжали рукоять

револьвера, словно бой их ждал опять!

Как уста открылись, губы посинели,

«Смерть или свобода!» — произнесть хотели.

Трепет уваженья испытав и дрожь,

предводитель молвил: «Люди, это кто ж?»

Все кругом молчали. Но один сраженный,

на мгновенье чудом к жизни возвращенный,

прошептал: «Бенковски»,— руку протянул

в сторону героя и навек уснул.