Исцеление

С тех пор, как он себя помнил, перед глазами было одно и то же узкое оконце. В непогоду мать закрывала его обтянутой бычьим пузырем рамой, а в летние дни оставляла открытым. Из полутемной избы жадно смотрел Илья на Божий мир. У самого окна, словно наряженная невеста, раскинула тонкие зеленые косы береза. За покосившимся плетнем из густой травы лукаво глядели глаза полевых цветов. Похожее на море-океан разнотравье уходило к синеющему вдали лесу. А над ним, словно курчавые барашки, плыли вечные странники — облака.

Как же хотелось примкнуть к их вольному братству! Полететь по синему небу, над дремучими лесами, глубокими реками, над вольной степью. Хоть одним глазком увидеть города, о которых рассказывал отец. Церкви с золотыми куполами, резные терема, где у высоких окошек томятся, в ожидании жениха, красные девицы.

Но у каждого своя судьба! Пока Илья был еще маленьким, отец выносил его на свежий воздух, посидеть на лавочке, посмотреть, как играют сверстники. Но с каждым годом все тяжелее было ему поднимать сына. Словно в насмешку, тело росло, наливалось мышцами, которые не подчинялись его воле. К двадцати годам выглядел Илья, как настоящий богатырь, но с великим трудом мог доковылять от лавки до окна и поднести ложку ко рту. А отец с матерью на глазах менялись. Все ниже пригибала их к земле тяжкая доля, январский снег навсегда обелил волосы, и от невыплаканных слез по лицу расползались морщины. У Ильи сердце обивалось кровью от того, что не мог он стать опорой в их старости. И вот однажды отец не вернулся с поля. Рыдающую мать соседи привели под руки, а на третий день в избу набилось много чужих людей. Ели, бражничали, громко говорили о том, каким был отец. Вспоминали, как по молодости ходил он еще с прежним князем в ратный поход на хазарскую землю.

После этого дня мать еще сильнее осунулась, ни разу больше Илья не слышал в доме ее смеха, а к следующему лету и ее не стало. Опять в избу пришли чужие люди. Хозяйничала на поминках теперь соседка. Она же стала потом ходить за Ильей. Правда появлялась не каждый день, и потихоньку перетаскивала к себе приглянувшуюся утварь.

Уже думал Илья, что должен отказаться от пищи. Другого способа распрощаться с этим миром Господь не оставил. Даже петлю не могли связать непослушные пальцы. Но какая-то незримая сила заставляла поддерживать опостылевшую никому не нужную жизнь. Ничем не объяснимая надежда все еще теплилась в душе, и по ночам во сне видел он широкую вольную степь, города с золотыми куполами и себя на огромном богатырском коне.

Соседка появлялась все реже и реже, а потом и совсем исчезла. На третий день закончился оставленный на столе хлеб. На седьмой протухла и стала отдавать болотом вода в кадушке.

«Вот и все. Господь сам за меня решает!» — решил Илья. И от этих мыслей стало даже спокойнее. Будто Богородица с иконы незримым покрывалом укутала. Добравшись из последних сил до окошка, он прощался с березой, с цветами, с землей, по которой так и не успел походить. И все же в душе, как посаженная в клетку птаха, трепыхалась надежда. А когда постучали в дверь, заметалась птаха, забила крыльями, будто хотела из груди выпрыгнуть.

— Входите, люди добрые! — произнес Илья, не узнавая своего голоса. Дверь медленно отворилась. Свет хлынул в избу, и на пороге, словно сотворившись из его лучей, возникли три старца. Одеты были просто: — холщовые штаны, белые рубахи подпоясанные веревкой. Непокрытые головы белели как снег на святках, лица, будто кора старого дерева, коробились морщинами. Но глаза из-под лохматых бровей смотрели по-молодому весело. Один из старцев выступил вперед и, поклонившись хозяину, произнес:

- Здравствуй добрый молодец! Позволь странникам воды напиться!

- Простите, что не могу встать гостям воды поднести, — ответил Илья со вздохом. — И рад бы, да ноги плохо ходят и руки не слушаются. Берите ковш и зачерпните в кадушке. Только вода там уже зацвела, болотом отдает.

- Ну, это не беда! — улыбнулся старец. Зачерпнув полный ковш, кинул туда горсть порошка. Даже издали Илья увидел, как забурлила вода. Не успел он удивиться, как волнение утихло. Старец отпил глоток, причмокнул губами и передал ковш товарищам. Когда те напились, зачерпнул снова, бросил еще одну горсть и поднес бурлящий ковш прямо к губам Ильи.

— Пей! — грозно прикрикнул старец, и Илья, зажмурившись, сделал глоток. В следующий миг он уже держал ковш своими руками и жадно пил холодную, как лед, воду.

— А теперь встань! — прозвучало откуда-то сверху, словно не седой сгорбленный старик, а голос небесный говорил с ним. Подчиняясь приказу, Илья попытался подняться, опираясь на руку гостя. И вдруг тело распрямились, будто натянутый лук. Он вскочил, да так резво, что заскрипели и прогнулись под босыми пятками половицы.

— Что, Илюшенька, чувствуешь? — лукаво улыбаясь, спросил старец. Не успел Илья удивиться, что странники знают его имя, как по телу снизу вверх пробежала могучая волна. Стоило чуть сжать ладонь, и рассыпался в щепки деревянный ковш. Стоило притопнуть ногой, как задрожала, заходила ходуном изба.

— Чувствую такую силу, что весь свет бы одной рукой перевернул! — признался Илья.

— Ай, ай, негоже — огорчился старец и достал из сумы деревянную плошку. Снова зачерпнув из кадушки воды, высыпал туда из мешочка размельченной травы и протянул Илье. Осторожно, чтобы не сломать чужую утварь поднес тот плошку ко рту и одним глотком выпил.

— А теперь вроде той силы вполовину поубавилось! — огорчился Илья.

— Ну ничего, добрый молодец, и этой силы тебе с избытком хватит! — упокоил его старец. Сделав земной поклон, стал Илья благодарить своих благодетелей. А когда поднял голову, не было уже никого рядом. Только дверь, жалобно поскрипывая, качалась на старых петлях, да свет широким потоком лился в избу.

Шагнув за порог, в первый раз коснулся он ногами земли. Ласковым теплом встретила она Илью, словно мать возвратившегося из дальних странствий сына. Легкий ветерок качал траву, и гнал прямо на солнце черную тучку.

— Эх хорошо бы дождик! — думал Илья, радостно предвкушая, как хлынут на лицо веселые небесные струи. Подойдя к березе, он упал на колени и обнял ствол.

— Ну здравствуй, невестушка! Вот и пришел я к тебе, милая! Своими ногами добрался.

Затрепетала береза, закачала зелеными косами. И тут дождик брызнул. Вскочил Илья, задрал лицо, раскинул руки, будто хотел старого друга обнять. А потом снова выглянуло из-за тучки солнце, и засверкали на мокрой траве, как камни-самоцветы, тысячи росинок. Даже дух перехватило от восторга и счастья:

«Вот он божий мир! И весь он у меня на ладони!»

Повернулся Илья к отчему дому, поклонился в пояс. Потом выломал из плетня палку покрепче и зашагал, куда глаза глядят.

 

Ночная гостья

Весело, словно нитка в девичьих руках, бежала впереди дорога. Разнежившись от дневного солнышка, Мать Сыра Земля под босыми пятками казалась теплой и ласковой. С пригорка в ложбину, с низины на бугорок шел Илья — будто летел. Вокруг водили белые хороводы березки, зеленым ковром расстилались поля, и ветер гулял по ним, заставляя траву кланяться в пояс. Но иногда, словно стража старых богов, подходила к самой дороге темная чаща. Мрачно глядели на путника, проступавшие в разводах коры лица. Древними страхами, темной лесной жутью веяло от их морщин. Но Илье все было в новинку, все в радость. Богатырская сила бурлила в груди, веселила сердца. Казалось, любую рать, любую нечисть лесную готов на бой вызвать.

Долго, ли коротко шел, не заметил, как давно перевалило за полдень. Тени от деревьев стали длиннее и поползли на дорогу. А потом солнце, зацепившись огненным краем за гребень леса, быстро покатилось вниз. В теплых молочных сумерках поплыл над уснувшими полями молодой месяц. Настала пора устраиваться на ночлег. И тут, будто нарочно, впереди блеснул огонек. Свернув с дороги, Илья по колено окунулся в сырую траву и пошел прямо на него. Поднялся на холм, видит, костер горит. Подошел ближе, хотел поклониться добрым людям попросить дозволения у огня посидеть. Оглянулся, а просить и не у кого! Горит, полыхает костер. Трещат, сыплют искрами, сухие сучья. Рядом кто-то ветки аккуратно сложил в поленницу, а вокруг никого, словно все само собой сотворилось.

— Не прячься добрый человек, не причиню тебе зла! Дозволь только у огонька посидеть! — крикнул Илья. Но не было ему ответа, только почудилось, будто усмехнулся кто-то из ночной темноты. Хотел Илья снова позвать хозяина, и тут вдруг ветка из поленницы подпрыгнула вверх и, причитая и охая, словно убогая старуха, заковыляла к костру. Как стоял Илья с открытым ртом, так и остался, а ветка скрипнула жалобно, будто с жизнью прощалась, и прыгнула в огонь.

«Видать нечисть озорует! Пора ноги уносить, — подумал Илья, но тут же устыдился своего страха:- Хорош из тебя богатырь, если от того, кто сам на глаза показаться боится, бежать вздумал!»

Огляделся он еще раз по сторонам. Подошел к костру, достал самую толстую ветку из поленницы, растянулся во весь рост на земле, а ветку под голову подложил. Сначала лежал, любовался на звезды, а потом, провалился в глубокий сон.

Открыв глаза, увидел Илья, что опять он в отчем доме и лежит на своей лавке. Вокруг и не светло, и не темно. В окошко черная ночь заглядывает, но в избе все видно: — стол, стены, дыру — дымоход под крышей, а под ней печь, в которой угли догорают.

«Наверное, матушка затопила» — решил спросонья Илья. Хотел повернуться на другой бок, и тут же острой болью резануло:

«Нет ее больше на этом свете! Значит, кто-то другой огонь развел…»

Не успел он это подумать, как ночная мгла ворвалась сквозь дымоход и черными тенями закружилась над догорающими углями. Одна тень метнулась к нему и вцепилась острыми когтями в грудь. Увидел Илья птицу размером с крупного петуха. Только вместо перьев была у нее человечья кожа, и голова тоже человечья, но мертвая, похожая на обтянутый бычьим пузырем череп, с черными провалами вместо глаз. Хотел Илья скинуть незваную гостью, только опять перестали слушаться руки.

Вернулась проклятая немощь! Спеленала по рукам и ногам незримыми путами! Хотел Илья закричать от злого отчаяния, только крик в горле застрял, хрипом наружу вышел. Еще сильнее впились в грудь петушиные когти. Сатанинской злобой сверкнули угли в черных мертвых глазницах. И тут собрал Илья все, что в нем живого осталось, порвал незримые путы, схватил страшную птицу и свернул ей шею. Зашипела тварь, выплюнула из пасти сноп искр, и рассыпалась в пепел. И тут же исчезла куда-то изба. Увидел Илья звезды над головой, догорающий костер, а потом опять заснул, словно в темный омут с головой окунулся.

Разбудил его утренний холод. Костер давно потух, лишь в самой середине круга пробивался из-под серого пепла тоненький дымок. Первые лучи скользили по траве, весело отражались в росинках. Птичий хор дружно славил восходящее солнце. Словно и не было ночи с ее темными страхами.

«Надо же присниться такому!» — думал Илья, разминая затекшие после сна руки. И тут вдруг показалось ему, что будто что-то жжет под воротом рубашки. Сунул ладонь, чувствует, что на груди у самого горла кровь запеклась. Поглядел на землю, а там, на примятой траве черное пятно, похожее на распластанную птицу. Повернулся к кострищу, видит весь пепел в трехпалых следах, будто курицы по нему ночью бегали.

«Так значит, не привиделось!»

На какой-то миг опять накатила ночная жуть, но потом дунул ветерок, разметал пепел. Исчезли следы, словно и не было их. Расправил Илья плечи. Поглядел на восходящее солнце и зашагал туда, где вилась желтой лентой дорога.

 

Сивка

Улетела ночь с ее темными страхами. Снова над дорогой светило солнце, и тени от берез весело трепетали под ногами. Но все же, зацепился за краешек души ночной сумрак. Вчера, после чудесного исцеления, готов был весь мир обнять и расцеловать. Теперь, словно змеи в норе, шевелиться недобрые мысли:

«Как пришла твоя сила, так в одночасье и уйти может! Сумел ты одну из темных тварей уничтожить, а другой раз они тебя одолеют!»

А тут еще пробудился и накинулся лютым зверем голод. Вспомнил Илья, что уже почти неделю маковой росинки во рту не было. Зашагал быстрее, а голод не отстает, волком по пятам бежит, острые зубы скалит. Но тут как раз на бугорке показалась деревенька. У крайней избы в овражке старик собирал сено. Илья подошел, поклонился пожилому человеку, спросил, не нужен ли помощник. Старик с радостью протянул ему деревянные вилы, а сам сел в тень отдохнуть. Видно истомила его работа.

В один миг Илья нагрузил телегу так, что пришлось помогать хозяйской лошади тащить ее в гору. На лугу около дома, под руководством старика сложили они большой стог и сели в его тени отдыхать. Хозяин достал каравай хлеба, переломил на двое и одну половинку, что побольше, отдал Илье. В одни миг тот расправился с едой. Голод чуть хватку ослабил, но до конца не отпустил. А старик смотрит на Илью, улыбается и головой качает:

— Чем же мне накормить тебя богатырь?

Тут зашелестела трава под чьими-то резвыми ногами, и послышался веселый голос. Это соседская дочка сметаны принесла. Увидев Илью, засмущалась. Алым цветом брызнули девичьи щеки. Отдав кувшин, быстро убежала. Правда, не удержавшись, не бегу обернулась, узнать, не глядит ли вслед заезжий молодец. А Илья глядел, да еще как! Каждое движенье ловил взглядом. Глаз не мог оторвать от мелькающих под приподнятым подолом стройных белых лодыжек.

— Хороша невеста растет! — улыбнулся старик. Достал еще пол краюхи, обмакнул ее в сметану и отдал Илье. Пока тот ел, начал уговаривать остаться.

— Будет у тебя и еда, и крыша над головой! А как помру, все хозяйство тебе перейдет. Но до того, Бог даст, еще успеем за тебя соседскую Алену сосватать.

Понравился Илье хозяин. Сразу было видно, что человек добрый и бесхитростный. Чем-то отца в старости напомнил. Стройные девичий стан, и белые лодыжки опять перед глазами встали. Но вспомнил, как грезились ему златокуполные города, синие озера, закат над степью.

«Так неужели, ничего не повидав, к семье, да к земле прирастет?»

Поблагодарил он хозяина, пообещал, что если будет на то Божья воля, обязательно вернется, и вскоре уже снова шагал по дороге.

Солнце вошло в зенит. Теперь оно не ласкала землю, а нещадно палило. Мир, что с утра переливался яркими красками, поблек, выгорел, лег серой дорожной пылью под ногами. Пот заливал глаза и уши. В низинах, где к самой дороге подступал заросшие камышом и осокой болотца, было чуть прохладней, но там жадной оравой накидывалось комарье. Гул стоял в ушах, словно колокольный звон. Наверное, поэтому поздно услышал Илья за спиной конский топот. Не успел оглянуться, как просвистела над ухом плеть, и тут же что-то огромное и горячее столкнуло его с дороги. Оказавшись на обочине, увидел, как проноситься мимо отряд всадников. Открыв рот, смотрел, как пена летит от разгоряченных коней, как сверкают на солнце кольчуги. И, казалась, земля содрогается под копытами.

Опомнившись, почувствовал, что жгучей обидой горит на спине след от плетки дружинника. В запоздалом гневе, ухватил Илья стоявшую при дороге сухую липу. Переломив дерево пополам, раскрутил многопудовую колоду и хотел швырнуть вслед обидчикам. Но те уже успели за бугром скрыться, только облако пыли дрожало еще над дорогой. В сердцах швырнул Илья обломок в канаву и зашагал дальше. Острой стрелой засела в сердце злая мысль:

«Нельзя по этому миру просто так с босыми ногами да с открытым сердцем идти. Здесь либо тебя бояться, либо ты гоним и унижен!»

Правда, тут же вспомнил про старцев, что его исцелили. Но видимо много надо было пожить и многое понять, чтобы вот так пойти по миру с нищенской сумой, ничего не боясь, ничего не желая. У него же пока впереди труды, испытания, а если повезет, богатство и слава. А там, кто его знает, может, бросит все и вернется в деревню, что осталась позади добрым воспоминанием.

«Только вот дождутся ли старик и подрастающая красавица невеста?»

Долго ли, коротко ли шел Илья, но, как коснулось солнце синеющего вдали леса, увидел впереди что-то непонятное.

«То ли город, то ли деревня, то ли стан ратный?»

Подойдя ближе, разглядел пестрые шатры, шесты увешанные товаром, и множество людей, что суетились вокруг, словно муравьи на весенней березе. Вспомнил Илья, что рассказывал ему отец про знаменитое в этих местах торговище. Тут же позабыл он про все сомнения, что по дороге глодали. Идет между шатров дивиться на товары с разных концов света. Вот сапоги из Волжской Булгарии. Синевой отливает на закатном солнце мягкая кожа. Так и хочется обуть в них натруженные босые ноги. А черноволосый продавец, знай, зазывает:

— Подходи, одевай, износу не будет!

Рядом восточный купец разложил тонкие ткани. Словно пчелы на мед, слетелись к нему молодые женщины и девицы. Смотрят, трогают, ахают, просят купца цену сбавить. А тот только в седую бороду посмеивается. Дальше горшки стоят, расписанные диковинными узорами, висят расшитые золотой ниткой кафтаны, на длинном шесте баранки в белой глазури, и со всех сторон зазывают посмотреть, примерить, попробовать. Народу вокруг тьма! Кто-то, засмотревшись по сторонам, налетит на Илью, отскочит, словно от каменной стены, и, глотая бранное слово, спешит дальше. Иногда мелькнет в толпе девичье лицо, одарит улыбкой, и тут исчезнет в людском водовороте.

Прошел Илья всю торговую улицу и увидел в самом конце высокий загон, а в нем богатырского коня. Привязали его к семи кольям семью цепями, да еще семь дюжих парней в кожаных кафтанах рядом стояли, стерегли. Перед загоном толкались зеваки, а какой-то человек ходил вокруг и зазывал.

— Кто сможет коня объездить, возьмет его себе и сбрую в придачу!

«Вот она удача, меня дожидается!» — подумал Илья, и пошел к зазывале. Тот был низкорослым, кряжистым, в плечах косая сажень, в поясе три обхвата. Бритая голоса, величиной с хазарский казан, а на макушке похожий на конский хвост чуб. Услышав, что выискался охотник, зазывала недобро усмехнулся:

— Ну что же, попытай удачу! Только уговор такой. Объездишь коня, получаешь и его, и сбрую. А не объездишь, станешь моим рабом по гроб жизни!

Посмотрел Илья еще раз на коня. Оценил его могучую звериную силу. Глянул в узкие, как щелочки, глаза чубатого зазывалы. Увидел, как тлеют в них красными угольками коварство и жадность. Краем глаза заметил, что висят на тыне седло и прочая сбруя, а рядом два человека привязаны за ошейник к кольям. Одежда на обоих изорвана, вся в пыли и крови. Видно тоже коня укротить пытались. И тут навалился на Илью страх. Посмотрел он, как садиться за пестрые шатры красное солнце. Как теплый летний вечер спускается на землю. Захотелось бежать, прочь от людского вертепа обратно к старику в деревню. Однако, засела в голове упрямая мысль:

«Если сейчас отступлюсь, так и буду всю жизнь пятиться. Страх еще большую силу надо мной возьмет. Не заметишь, как по рукам и ногам свяжет.»

А тут еще чубатый подначивает:

— Ну что, добрый молодец, будешь коня объезжать? Или заранее струсил?

Встряхнулся Илья:

«Не для того Бог мне силу богатырскую дал, чтобы под копытами погиб или в рабстве сгинул.»

Ударили по рукам. Взял Илья у чубатого уздечку и вошел в загон. Тут же холопы семь замков отворили и только назад успели отскочить. Почуяв свободу, конь заржал, забил копытами так, что земля задрожала. Снова налетел хищной птицею страх, но отступать уже было некуда. Кинулся Илья к коню, вцепился в сивую гриву. Тот от ярости захрапел, встал на дыбы, казалось, в небо сейчас взмоет. Но удержался богатырь. Заметался конь по загону, Илья на нем висит, не отпускает. В толпу за изгородью, словно бесы вселились: кричат, шапками машут, об заклад бьются, кто на Илью, кто на коня ставит. Но не слышит ничего богатырь, будто во всем мире только он и конь остались. И постепенно слабеть стала звериная сила. А Илья держит гриву и на ухо коню нашептывает:

— Покоришься, будешь мне верным слугой и товарищем! Вместе весь свет объездим. Вольную степь увидим, синие море, города златокупольные.

И вот встал конь, опустил голову, а Илья накинул уздечку и говорит чубатому:

— Моя взяла! Выполняй уговор!

У того от злости даже лицо почернело. Уже барыши от продажи рабов подсчитывал, а тут сам в убытке! Крикнул он что-то по иноземному. Холопы достали ножи, похватали палки и обступили Илью. А тот вскочил на коня, ударил коленями по бокам:

— Вперед, Сивка!

В один миг, перемахнули они через тын и были уже в чистом поле. Сидит Илья на коне, будто всю жизнь этому учился. Возвращает Мать Природа сторицей все, чем раньше обделила. Ветер в ушах свистит, звезды над головой пляшут. Несутся они по лугам и полям, через ручьи и овраги перепрыгивают, леса и холмы за спиной оставляют. И кажется, что весь огромный мир у него на ладони, а впереди жизнь вечная!

 

Соловей разбойник

Всю ночь проскакал Илья. Чувствовал, что ни сон, ни усталость больше не имеют над ним власти. Лишь дурманили голову запахи луговых трав, да пел в ушах вольную песню ветер. Казалось, чуть посильнее оттолкнется конь от земли, взовьются они в ночное небо, и распахнутся навстречу врата в небесные чертоги, где ждут жениха красавицы звезды, и сзывает гостей на пир весельчак месяц.

Но вот наступило утро. Уставший конь перешел на шаг. Опустив голову, осторожно вступал он на укутанную густым туманом землю. А навстречу, словно многорукие великаны, выплывали из белой пелены кряжистые старые дубы и сухие березы. А когда поднявшийся ветер разорвал белое покрывало, увидел Илья, что завела его дорога в места мрачные, безлюдные, гиблые. Не щекотал больше ноздри дымок из печной трубы. Не было вокруг ни дубрав, ни березовых рощ, ни заливных лугов. Редкие почерневшие деревья, словно гнилые зубы старухи, торчали между болотных кочек. Чья-то злая сила погнула их, обломала верхушки. Только кое-где поднимался надо мхом чахлый кустик, и тот испуганно жался вниз, не веря, что станет когда-нибудь деревом.

Небо, что казалось так близко ночью, скрылось за серую дымку облаков. Кем-то и когда-то проложенная дорога, словно заяц, петляла между почерневших пней и упавших стволов. Она еще не успела до конца зарасти травой. И кое-где чернели по обочинам следы старого кострища.

«Может куда и выведет. Не назад же поворачивать!» — думал Илья. Вдруг конь заржал, вскинул голову, и встал, будто копытами к земле прирос. Огляделся Илья. Вокруг все та же заболоченная земля с гнилыми деревьями да черными пнями. Но тут почувствовал он еле различимый запах дыма. Будто потянуло из-за поворота костром и похлебкой.

«Чего заупрямился! Вперед, Сивка!» — прикрикнул Илья. Конь нехотя двинулся вперед. Как повернула дорога за мертвую березовую рощу, увидел Илья, что стоит впереди огромный в десять обхватов дуб, на котором кто-то клетки для птиц развесил. Перед дубом полыхает костер. Словно змеи из дупла, вырываются из-под черной коряги, языки пламени. Подует ветерок, к земле стелются, стихнет, вверх ползут, прокопченное днище котла лижут. Внутри булькает, пышет паром зеленое варево. Как со дна гнилого болота, всплывают, лопаются огромные пузыри, а поверх грязной пены плавают кругляши, похожие на шляпки грибов. Поодаль костра сидит на пеньке маленькое уродливое чудище. Аршин в вышину, два аршина в обхвате. Не различишь где голова, где тело. На широком зеленом лбу три глаза красными угольями горят.

Снова захрапел, попятился конь. Удержал его Илья и обратился, к тому, что у костра сидел:

— Здравствуй! Прости, что не знаю, как тебя звать величать. Будь добр, подскажи проезжему человеку, как из этих мест к людскому жилью выбраться.

— Ишь, чего захотел! — усмехнулся карлик, — Сюда, дорога, одна. А обратно ее и вовсе нет. Коли заехал сдуру, назад уже не вернешься.

Нахмурился Илья, руки сами в кулики сжались:

— Это еще почему?! Чего зря пугаешь, чудище болотное!

Захохотало в ответ чудище, так что все три глаза на зеленом лбу запрыгали:

— Да зачем мне пугать тебя, горе-богатырь! Хозяина здешних мест — Соловья Разбойника увидишь, душа сама в пятки уйдет и дальше в сырую землю провалится. Никто еще перед его силой не устоял. Те, кто поумнее, сразу покорились, и приняли за то смерть легкую. А кто противиться вздумал, не раз прокляли день и час, когда на свет появились! Не веришь, на дуб посмотри!

Пригляделся Илья и видит, что в клетках, которые за птичьи принял, белеют человеческие кости. А тут еще налетел ветер, потянуло от костра смрадом. Повернулся Илья и видит, что не грибы, а мертвые глаза в котле плавают. Не помня себя от гнева, ударил он коня коленями по бокам. Заржал Сивка, налетел на костер, разметал угли. Из опрокинутого котла, шипя, полилось на траву зеленое колдовское варево. А Илья выдернул из земли первую осину, до которой рука дотянулась. Обломав у корня, сунул острие в угли. Хотел мерзкого колдуна на это копье поддеть, но того уж и след простыл. Не успел он по сторонам оглядеться, как задрожала земля, затрясся могучий дуб, и поднялась над ним огромная черная тень.

— Ну что, видишь меня! — загрохотал откуда-то сверху страшный голос. — Слезай с коня, ползи на брюхе ноги мне целовать. Может, тогда и помилую!

— Видали твои милости! Путь тебе кто-нибудь другой ноги целует! — крикнул Илья. А голове промелькнуло:

«Больно уж испугать старается. Никак сам боится!»

Вынул он из углей осиновую палку, и поскакал с ней, как с копьем, на великана. Но тут раздался оглушительный свист, дохнуло в лицо смрадом, полетели навстречу вырванные с корнем пни и деревья. Остановился Сивка, попятился назад. Заколыхалась черная тень, затряслась от смеха:

— Ну что, богатырь плетью обуха не перешибешь! Проси пощады, пока не поздно!

И тут показалось Илье, что голос не сверху, а из дупла, что на стволе дуба, исходит, да и ветер оттуда же дует. Размахнувшись, швырнул свое осиновое копье. Вошло оно в дупло острием и воткнулось, будто во что-то мягкое. Прокатился над землей страшный вопль, а потом тихо стало, и тень куда-то исчезла.

Подъехал Илья, достал копье из дупла, и видит на нем, словно проколотая гусеница, шевелит короткими ручками и ножками, то самое трехглазое чудище.

— Так вот ты какой, грозный великан!

Помилуй, богатырь! — шипит чудище, а вокруг древка ядовитая зеленая кровь пузырится.

— Помилую, как ты других миловал! — усмехнулся Илья. Снял он с ближайшего сучка пустую клетку. Стряхнул туда Соловья Разбойник. Замкнул клеть на замок, обратно на сук повесил, а ключ в болото выкинул. Хотел уехать быстрее, чтобы воплей и криков о пощаде не слышать, но заметил меж коней дуба окованную железом дверь. Отворил ее и видит, что земляные ступени вниз идут, а там впереди огонь из темноты мерцает. Спустился он и попал в комнату со сводчатым потолком. Посреди украшенный самоцветами сундук. На нем свеча полыхает, а по стенам, оружие, богатырские доспехи и конская сбруя развешены. Взял Илья копье, меч, лук, колчан со стелами. Выбрал седло со стременами, кольчугу и шлем, что пришлись впору. Уходя, не удержался и заглянул в сундук. Красными бликами заиграли перед ним золотые ромейские монеты. Набрал Илья полную пригоршню, но тут же обратно высыпал.

«Кровью это золото нажито!»

Выйдя из подвала, завалил он дверь деревьями. Потом проявил последнюю милость. Пустив стрелу, не дал Соловью разбойнику умереть в клетке от голода и жажды. Уехал, не оборачиваясь. И вскоре вместо гнилых болот и мертвого леса стали попадаться на пути березовые рощи, луга с колокольчиками и ромашками. Снова ласково грело солнце, весело дул в лицо свежий ветер. Казалось, выздоравливает земля, пробуждается от тяжелого бреда. Улетает с последними клочьями тумана, прячется в сырые змеиные норы зло, нет которому места под солнцем.

 

Лесная ведьма

Березовые леса вскоре сменила еловая чаща. Плотно обступили дорогу мохнатые великаны. Сумрачно и прохладно было под их пологом, зато в вышине, словно под сводами храма, играли на вековых стволах солнечные лучи. Над лесом, раскачивая деревья, гулял ветер. Солнечные пятна зайчиками прыгали по разводам коры, то тут, то там пробивались сквозь скрещение еловых веток. И от этой веселой солнечной чехарды радостно было на сердце. Быстро пролетали минуты. Словно бусинки на нитке складывались в часы, а там уже и невидимое за вершинами елей солнце перевалило зенит и покатилось вниз по небосклону.

Прошло еще время и совсем сумрачно стало под лесным пологом. Понял Илья, что пора место выбирать для ночлега. Присмотрел он уже ложбинку в земле между раскидистыми корнями. И тут вдруг наметился впереди просвет, да еще и дымком от печной трубы потянуло.

— Вперед Сивка! — крикнул Илья. Почуяв впереди жилье, тот и сам должен был пойти быстрее. Но почему-то не спешил конь. Даже шаг замедлил и, повернув голову, заржал, словно хотел сказать что-то.

— Вперед! Вперед! — погонял Илья. И вскоре оказались они на лесной поляне. Посреди нее грелась на закатном солнце избушка, похожая на старый замшелый пень. Не было в той избе ни дверей, ни окон. Только сквозь дыру в обтянутой шкурами крыше выглядывала печная труба. Из нее серой змеей дым выползал и над травой растекался.

Словно увидав заезжего человека, изба встрепенулась, затрясла темными бревенчатыми боками, и вдруг подскочила, обнаружив под собой две огромные куриные ноги. Слышал уже Илья о таком в сказках, что матушка зимними вечерами рассказывала. Но увидев воочию обомлел и вместе с конем застыл, как вкопанный. И тут изба со скрипом поворотилась. Показалась на другой стороне открытая дверь, а на пороге, свесив босые ноги, сидит сгорбленная старуха.

Сразу понял Илья, что не первую сотню лет старая ведьма землю топчет. Тело, как мешок с костями, серой дерюгой прикрыто. Седые клочья на голове, будто осенний бурьян в разные стороны торчат. Нос крючком провис, лицо, будто гриб сушеный. Только вот глаза из-под мохнатых бровей смотрели не со старческой усталостью и равнодушием. И даже показалось Илье, что вспыхивают в них злые красные огоньки. Осмотрела старуха с ног до головы незваного гостя, и говорит скрипучим голосом:

— Никак человечьим духом запахло! Кого черти лесные на ночь принесли?

— Здравствуй добрая ведунья! Прости, ежели побеспокоил. Не сам сюда пришел, дорога вывела — поклонившись, сказал Илья.

— Добрая ведунья! Давненько меня так не величали! — захохотала старуха — Ну, слезай с коня. Поешь, отдохнешь с дороги. Развлечешь старую бабку рассказами.

Не по себе стало Илье от ведьминого гостеприимства. Но как-то неловко было отказываться. Да и потянуло тут вместе с дымком грибной похлебкой, а следом накинулся лютым зверем голод. Слез Илья с коня, воткнул копье в землю. Ослабил седло, снял уздечку. Хотел было стреножить, но, передумав, отпустил Сивку вольно пастись по поляне.

Тут же изба опустилась бревенчатым брюхом на землю. Осенив себя крестным знаменем, согнулся Илья в три погибели и шагнул в темную дверь. Оказавшись внутри, попробовал встать в полный рост, но уперся головой в сколоченный из деревянных жердей потолок. Хорошо, что еще шлем при входе снял, а то, неровен час, пробил бы дыру острым навершием.

— Ох, и велик ты богатырь! — усмехнулась старая ведьма — Садись вон на лавку. Да смотри не сломай! А то осерчаю, мигом в мышь полевую обращу.

Поверить Илья, не поверил, но мурашки по коже побежали. С великой осторожностью сел он на лавку. Огляделся по сторонам. Солнечные лучи в избу почти не проникали. Разгоняли сумрак развешанные под потолком связки диковинных грибов. Словно болотные гнилушки, светились они мертвящим призрачным светом. Так что видно было затянутые паутиной углы, развешанные по стенам печные прихваты, черные от копоти горшки на полках, огромный кованый железом сундук и кабаний череп, скаливший над дверным проемом желтые кривые клыки. Почти половину избы занимала сложенная из камней печь. Внутри пылал огонь, булькало в котле варево, от которого и шел аппетитный грибной дух.

Достав из сундука завернутый в чистую тряпицу румяный каравай, ведьма протянула его Илье:

— На вот поешь, сама испекла. Муку из соседних деревень приносят. Не за так конечно. Кому хворь вылечу. Кому в старости силу мужскую верну. Но больше всего бабы идут. Той приворот сделать. Той соперницу извести.

Взяв хлеб, Илья жадно вонзил зубы в запеченную корочку. И уже уплетая его за обе щеки, поинтересовался:

— Это как же это извести? Неужто, до смерти?

— Да по всякому бывает! — усмехнулась ведьма — Можно и не до смерти. Наслать хворь, чтобы ноги распухли, пальцы скрючило, зубы выпадали, лицо красоту потеряло. Кому такая соперница помешает. Пусть живет!

Совсем у Ильи стало на душе нехорошо. Как-то не приходилось слышать раньше о людском коварстве. Отец с матерью светлые люди были, открытые. Жили душа в душу. А других он и знать не знал. Про зло только в материных сказках слышал. Но там добро всегда побеждало.

Отложив каравай на лавку, подумал Илья:

«Может, хвастает своей колдовской силой старуха? Важность на себя нагоняет?»

— Да ты ешь, соколик, не стесняйся. Не слушай, что бабка старая врет. — словно прочитав его мысли, проскрипела ведьма. — Расскажи лучше, кто такой, откуда и куда путь держишь.

Поведал ей Илья свою историю. Всю без утайки. Про старцев рассказал, что его от немощи исцеляли, про то, как коня себе добыл, как землю от Соловья разбойника избавил.

— Ну а теперь-то куда собрался? — поинтересовалась хозяйка.

Стал ей Илья рассказывать, что хочет мир поглядеть. Послужить в дружине киевского князя, как отец когда-то служил. А главное, там, куда руки дотянутся, людей от зла избавить.

— Людей от зла избавить! Да как же ты их от самих себя избавишь?! — затряслась в хохоте ведьма. Показалось Илье, что развалиться сейчас старуха на куски от безудержного смеха. Но ничего успокоилась, утерла глаза рваным платком и уже со злобой смертельной прошипела:

— То же мне, заступничек, выискался!

Насторожился Илья, хотел было сказать спасибо за хлеб соль и уйти восвояси. Но тут старухин голос стал вкрадчивым и масляным, будто кто-то скрипучий ворот в ее горле бараньим салом смазал:

— Добр ты Илья, наивен. Все потому, что людей плохо знаешь. Ну ничего, это быстро пройдет.

Сняла ведьма со стены черпак, налила варево из котла в широкий деревянный ковш и протянула его гостю:

— На вот, отведай, из сушеных лесных грибов сварено. Корнями да душистыми травами приправлено.

Поблагодарив хозяйку, Илья взял ковш в одну руку, а пока раздумывал, чем есть будет, резная деревянная ложка в другой руке сама оказалась. Зачерпнул он густую ароматную похлебку, сделал первый глоток и почувствовал, что никогда раньше ни ел ничего более вкусного. Даже у матери такого не получалось. Видя, как накинулся гость на угощение, ведьма, усмехнулась:

— Оно, как оголодал! Словно сто лет не кормили!

Стыдно стало Илье за свою жадность. Но ведьма успокоила:

— Ты ешь, ешь, добрый молодец. А заодно историю послушай, про людей, которых от зла спасти собрался.

Снова села старуха на сундук, глаза прикрыла, и начала нараспев читать какой-то древний сказ. О том, что когда-то давным-давно, так давно, что нет уж на белом свете и тех, кто об этом времени от дедов своих слышал, жила в городище охотников и землепашцев девица Мара. С детства не хотела она играть со сверстниками, зато просилась с матерью в лес собирать целебные травы. А когда подросла, научилась исцелять хвори. Несмотря на юность, многих спасла, многим силы вернула. За труды свои ничего требовала. Поблагодарят, слово доброе скажут и на том спасибо. Да соплеменники на добрые слова и не скупились. И, казалось, ей, что все ее вокруг любят. А ученик волхва даже сватов не раз посылал, но она замуж не спешила. Боялась, что силу свою тогда потеряет, не сможет больше людей лечить.

Но вот однажды пришли на земли племени великий мор и голод. Разгневались за что-то на людей боги, развязали кожаный мешок, в котором злые беды хранили. Вырвались они на волю, с гиканьем свистом полетали над лесами и лугами. Разогнали из лесов зверье, повывели в реках и озерах рыбу. Пустыми вытягивали теперь рыбаки свои сети. На сто верст вокруг нельзя стало встретить ни лося, ни медведя, даже белки с зайцами исчезли. Разразился среди домашнего скота падеж, а потом и люди болеть начали. Как могла, старалась Мара помочь соплеменникам. Да только ничего теперь не получалось. Видимо тот, кто беды наслал, намного сильнее был. И вот люди, что еще недавно нахвалиться на нее не могли, стали в спину бранные слова шептать. Поползли слухи, что это она богов чем-то прогневала и несчастья на племя навлекла. А распускал их старик волхв, который давно завидовал ее врачебному умению.

И вот, накануне Перунова дня собрал старый жрец на площади посреди городища всех, кто еще ноги передвигать мог. Объявил, что знает причину напастей и кого надо завтра на жертвенном костре сжечь. Догадывалась Мара на кого укажет, но в душе надеялась, что заступятся люди. Вспомнят прежнее добро. Но нет! Все, как один закричали:

— На костер ведьму!

Даже ученик волхва, что еще недавно в любви клялся, сватов засылал, голоса своего в защиту не подал. Правда, не кричал вместе со всеми, а только взгляд в землю прятал.

И вот оказалась Мара со скрученными руками в сыром темном погребе. Ожидала следующим утром лютую смерть на жертвенном костре. Но сильнее страха мучила жгучая обида на людей, на их черную неблагодарность. Холодно было в погребе. Пахло сырой землей и гнилым деревом. Тьма стояла вокруг такая, что, сколько ни смотри, руки своей не увидишь. И открыла она тогда тьме глаза, впустила ее в свою душу. И через это вошла в нее колдовская сила. На зверином языке кликнула Мара мышей. Перегрызли они веревки на руках. Крысы по ее приказу проделали зубами окно в гнилых бревнах. Потом созвала со всей округи кротов, что прорыли лаз, по которому, как настала ночь, выбралась она из погреба. Никем не замеченная дошла Мара до ворот городища. Отвела страже глаза и убежала в лес. Назад не оглядывалась. Знала, что еще вернется и отомстит.

Семь дней и ночей плутала она по лесной чаще. Наконец, набрела на пещеру в скале, где жила старая ведьма. Следи окрестных племен ходили слухи, что старуха в своем котле варит зелье, в котором словно в бронзовом зеркале видит прошлое и будущее. Что обладает она страшной колдовской силой и может на целый народ наслать мор и порчу. А от одного ее взгляда человек превращается в соляную глыбу. Потому желающих смотреть ведьме в глаза не находилась. Скалу, что высоко торчала над лесной чащей, даже самые смелые охотники стороной за десять верст обходили.

С замирающим сердцем вступила беглянка на порог пещеры. Думала:

«Будь что будет!»

И вдруг видит, сидит перед ней на камне маленькая сморщенная, как сухой гриб, старушка. Сидит ножками болтает, улыбается. Глаза только прячет, будто правда заколдовать гостью боится. Поклонилась Мара ей в пояс, попросила взять в ученицы и прислужницы.

— Заходи, давно тебя жду! — ответила старушка. — Нужна, мне помощница. Да не просто девка на побегушках, а та, кому дар свой колдовской передать смогу. Потому я тебя, Мара, и выбрала, и судьбу твою легонько подтолкнула.

В тот же миг поняла Мара, откуда беды на ее землю пришли. И что она, сама того не ведая, причиной их стала. Понять поняла, но виду не подала, а еще раз в пояс старухе поклонилась.

С тех пор стала служить она ведьме. Семь лет всю черновую работу делала, доила старухиных коз, сеяла на маленьком поле за скалой хлеб, воду таскала, дрова колола, а заодно присматривалась и колдовской премудрости обучалась. А седьмом году услужения зовет ее старуха ослабевшим голосом. Вошла Мара в пещеру и видит, лежит старая ведьма на большом плоском камне, головы поднять не может, только перст к прислужнице своей тянет. Взялась она за него и тут, словно молния между ними проскочила. В тот же миг ощутила Мара в себе могучую колдовскую силу. Такую, что от страха в глазах даже темно стало. А когда пришла в себя, видит, лежит старуха неподвижно и уже бездыханно.

Не стала ее хоронить Мара. Оставила тело ведьмы зверям и птицам. Выпустила из загона старухиных коз. Собрала в мешок только сушившиеся под потолком пещеры травы и ушла, куда глаза глядят…

— А дальше то, что было?! — спросил потрясенный рассказом Илья. Слушая, не заметил, как кончилась похлебка, и что он давно уже скребет по дну ковша ложкой.

— А потом было, то, что должно было быть! — усмехнулась хозяйка — Снова посыпались на бывших соплеменников Мары беды. На этот раз начали умирать молодые здоровые мужчины. Не прошло и трех лет, как ослабел род. Стал легкой добычей. Напали на городище степняки, которых Мара провела тайными тропами. Оставшихся мужчин перебили, женщин и детей увели в рабство. Один только ученик волхва спасся. Не увидела его Мара ни среди пленных, ни среди мертвых. Но говорят, до сих пор ждет она случая с ним поквитаться.

— Да разве можно столько лет зло помнить! — возмутился Илья. — Не хотел бы я этой Маре дорогу перейти!

— Да ты взаправду сказке поверил! — рассмеялась старуха, и тут же голос ее снова стал масленым — Вижу, понравилось тебе мое угощение. Отведай еще, уважь хозяйку.

Зачерпнув в котле, снова налила она до краев ковш. Словно завороженный, отхлебнул Илья две ложки. Почувствовал, будто вкус стал другим. Вроде как горчинки прибавилось. А потом вдруг поплыло все вокруг. Стены сдвинулись, потолок на пол наехал. И из тумана, что глаза окутал, услышал Илья голос ведьмы:

— Хотел ты Илья или не хотел, а пути наши пересеклись. Старик, что тебя от немощи избавил, был тот самый ученик волхва. А Соловей разбойник, внуком мне приходился.

Понял Илья, что отравила его старуха. Что сгинет он ни славы, ни следа доброго на этом свете не оставив. В тот же миг показалось, будто видит всех, кто уже от черных ведьминых козней смерть принял. Тянут они к нему из могил руки. Толи к себе зовут, толи отомстить заклинают. Собрав последние силы, вскочил Илья на ноги. Вокруг все опять ходуном заходило. Не поймешь где потолок, где пол, где стена. Но тут увидел белый кабаний череп впереди и вспомнил:

«Там выход!»

Не подвела мертвая свиная голова! Рванулся он к ней, почувствовал, что свежим ветерком дохнуло, а через миг уже лежал на сырой земле. От прохладного воздуха сразу стало легче. Повернулся Илья на спину, увидел, как зажигаются на вечернем небе звезды. Но вдруг, словно черная птица, сверху метнулась. Это ведьма на грудь прыгнула, хотела булатным ножом горло перерезать. Перехватил Илья руку, отвел острие, и тут, откуда-то ни возьмись, Сивка налетел. Ударил ведьму копытами, разметал на клочки по поляне, втоптал кости в сырую землю.

Когда понял Илья, что нет больше ведьмы, сунул персты в рот, изрыгнул, все, чем она его потчевала, и тут же провалился в темное забытье. А как очнулся, увидел: Солнце над лесом всходит. Над ним конь его верный стоит, гривой машет, в дорогу зовет.

Поднялся Илья. Глова кругом идет, ноги подкашиваются. Но, слав Богу, вроде живой! Обнял он коня за шею:

— Спасибо тебе, товарищ верный! Спас!

С великим трудом залез Илья в седло, оглядел поляну. Увидел, только глубокие следы от копыт, да кое-где клочья дерюги из земли торчат. А на месте избы стоит одна только печка, бревна за ночь истлели и в прах рассыпались.

«Не стало старой ведьмы! Да вот только поубавилось ли зла в этом мире?»

Не смог Илья на такой вопрос ответить, но и думать про это больше не стал. Тронул поводья, и снова они с верным товарищем в дороге. Впереди чащи и луга друг друга сменяют. Березки с холмов ветками машут. А по левую руку рассветное солнце красной лисой над дальним лесом бежит. Дорогу к граду Киеву показывает.

 

Веселая корчма

Скакал Илья по лесам и лугам. Версты вместе с пылью дорожной назад летели. Солнце впереди бежало, дорогу показывало. Ночевал на голой земле. На еду себе бил из лука уток да лебедей на озерах. Так один день прошел, другой сгинул, и уже третий к закату начал клониться. Заметил Илья, что редеть стал лес, отступать от дороги, прятаться по оврагам и ложбинам.

«Значит, скоро степь вольная. А там и уже и до Киева рукой подать!»

Тряхнул он поводьями, поторопил Сивку. И вдруг видит, стоит под холмом у дороги корчма. Двери окна настежь открыты, голоса да смех на версту вокруг слышно. Видать хорошо гуляют!

Хотел Илья мимо проехать, но вышла на крыльцо хозяйка. Сарафан золотыми узорами расшит, русая коса до пят вьется, губы алой вишней горят, а сама словно лебедь белая. Сбежала она по высоким ступеням, пошла навстречу, зовет отдохнуть, хмельной браги да яств сладких отведать. Засомневался Илья, а хозяйка уже и коня за узду берет, к корчме тянет. И словно кто-то на ухо шепчет:

«Может зайти посидеть, посмотреть, как люди веселятся? А поутру с рассветом опять в дорогу. С половины дня от тебя не убудет…»

Расседлал Илья Сивку, отпустил пастись. Уздечку и седло на плетень повесил, копье рядом воткнул. Пошел следом за хозяйкой в корчму. А там дым коромыслом стоит! Гусли гудят, рожки свистят, полы скрипят, добры молодцы вприсядку пляшут. Но, как увидели чужака, пляс прекратили. Смотрят недобро. Кто таков, да откуда? А хозяйка тут как тут, плечиком прижалась, под руку взяла. Встречайте гостя дорогого!

И тут, опрокинув дубовый стол, поднялся детина, косая сажень в плечах. Рукава засучил, кулаки сжал и пошел прямо на Илью. Толи приревновал, толи хмель в голову ударил. Крикнула хозяйка, чтобы уняли его. Но какой там! Все стоят, смотрят. Чья возьмет?

Подскочил детина, ударил с размаху. Илья руку перехватил, противника вокруг себя перевернул, взял за шиворот рубахи и на пол бросил. Попытался тот встать, но не смог. Видать выпитое да съеденное вниз перетянуло.

Засмеялись вокруг, схватили горе-бойца за руки за ноги и вынесли во двор. А Илью на почетное место во главе стола посадили. Тут же прислужницы подбежали. Несут гостю полный кувшин медовой браги, румяный каравай и порося запеченного. А тот словно живой среди пареной репы лежит и с расписного блюда свиным рылом ухмыляется. Хозяйка же рядышком села, налила полную кружку:

— Пей до дна, богатырь!

Осушил Илья кружку одним молодецким глотком. Вонзил зубы в сочное запеченное мясо и закрутилось все вокруг в хмельном угаре. Полетели дни, словно камни с крутого пригорка. От зари до заката Илья в корчме бражничает. Похваляется силой богатырской. Рассказывает всем, как коня себе добыл, как белый свет от Соловья разбойника избавил. Ночи же с хозяйкой на белых простынях и мягких перинах проводит.

Век бы так жить, горя не знать! Да вот только начинало временами сосать под ложечкой. Будто забыл чего, а вспомнить не может. И вот однажды поднял Илья от стола хмельную голову, видит хозяйки рядом нет. Только что по левую руку сидела, а сейчас и след простыл. Екнуло в сердце. Начал он вокруг смотреть, глазами ее искать. Нет нигде, словно лиса из норы ускользнула! И тут раскрылась дверь, и появился на пороге новый гость. Красавец писаный, богатырь — косая сажень в плечах. Смотрит вокруг с усмешкой, глаза наглые. А хозяйка уже вокруг него ласковой куницей вьется.

Приревновал Илья. Встал из-за стола пошел на заезжего молодца. Размахнулся и сходу ударил. Но тот ловок оказался, увернуться успел. Зарычал Илья, будто поднятый из берлоги медведь. Кинулся на противника, ударил, так чтобы в пол до сырой земли вколотить. Но снова просвистел мимо кулак. Илья же на ногах не удержался и рухнул на порог лицом вниз. Хотел было встать, да хмель не дал. Поплыло, закружилось все вокруг. Слышит только, как теперь уже над ним смеются. А потом сверху заезжий молодец налетел, не побрезговал, ударил лежачего. Вспыхнуло сначала в глазах, а потом ночной мглой окутало и в черный колодец затянуло.

Долго лежал Илья без чувств. А когда стала темнота отступать, увидел он над собой женское лицо. Сначала думал хозяйка корчмы, но как пригляделся, понял, что не она это, а девчонка, что им со стариком на покосе сметану приносила. Смотрит с печалью, а из глаз слезы прямо на лоб Илье капают. Потянул он к ней руку, хотел по щеке погладить, слезу утереть. Но тут же исчезло лицо. Увидел Илья над собой серые облака и падающие оттуда снежинки. Поднялся, огляделся вокруг. Все небо тяжелыми тучами затянуло. Роща за плетнем листья сбросила. А на крыше корчмы уже первый снежок лежит.

«Никак осень пришла! А ведь еще вчера, казалось, лето красное было! Сколько же я кутил — пировал? Сколько дней в хмельном угаре, будто воды в темный омут утекло!»

Почувствовал Илья себя обворованным. Только обвинять в том воровстве было некого. И вдруг его словно молнией от затылка до пят пронзило:

— Сивка! Где ты, друг мой верный?!

Позвал Илья раз. Нет ответа. Позвал другой. Улетел крик в окрестные поля, даже эхом назад не вернулся. Слышно только как ветер сухой травой под ногами шевелит, да гости в корчме веселятся. Набрал Илья воздуха полную грудь. Крикнул так, что хлопнула в корчме дверь, стая воронья над рощей взметнулась, белой метелью снег вокруг закружился. И показалось, будто раздалось в ответ где-то далеко за рощей конское ржание. Схватил Илья с плетня уздечку, кинулся туда, а навстречу Сивка несется. Грива всклокочена, бока ввалились, шкура в репейных колючках. Обнял Илья коня за шею.

— Прости меня, товарищ верный!

Расплел он коню гриву, протер пучком травы шкуру, накинул уздечку и повел к корчме. Седло на плетне, там же где оставил, висело. Мхом только успело порасти. А из древка копья, словно из старого пня, шляпки грибов торчали. Стряхнул Илья всю лесную поросль. Оседлал Сивку, и помчались они по дороге, туда, где солнце из-за серых туч выглядывало.

Весь вечер и ночь проскакал Илья. Земля под копытами гудела. Звезды над головой плясали. Месяц из-за туч выглядывал, дорогу освещал. Ветер в лицо бил, всю хмельную дурь к утру выдул. А как стало солнце всходить, видит Илья, вокруг, куда ни кинь взгляд, только ковыль степной. Ветер по нему, как по морю, волны гонит. Рассветное солнце, будто волчица, красным языком дальние холмы лижет. А с кургана сморит на него мертвыми глазищами каменный истукан.

«Значит, добрался, наконец. Вот она степь вольная!»

 

Киев

Веселее побежал конь, тоже почувствовал — конец пути скоро. Обогнули они курган, объехали другой и оказались на высоком берегу. От простора, что впереди открылся, даже дух захватило: Степь желтым покрывалом за дальние горизонты уходит, внизу могучая река свои воды к синему морю несет. Ветер по ней мелкую волну гонит, чайки над водой с криком летают, добычу себе ищут.

Слышал Илья об этой реке от отца, знал, что Киев на другом берегу стоит. Стал он гадать, как на ту сторону перебраться и видит, внизу по течению прибило к отмели плот. Уткнулись острые бревна в речной песок, волна через них перекатывается и дальше бежит, а рядом шест длинный воткнут. Завел Илья коня на плот, сам зашел и шестом от отмели оттолкнулся. Понесла их река, а Илья шестом к другому берегу плот направляет. Но как добрались до середины, не стало внизу дна, а течение крутит, дальше несет. Думает Илья:

«Этак нас до самого синего моря дотащит!»

Стал он Бога о помощи молить. Но видать не слышит Господь, все быстрее несет их река. Но тут Сивка заржал, встал на дыбы и в воду. Илья за ним, схватился за гриву, так до другого берега и доплыли. Выбрались они на твердь земную и поскакали дальше. Пока ехали, солнце в зенит вошло, и даже пригревать стало. Торопит Илья коня, хочет быстрей путь завершить, до града Киева добраться. И, наконец, с южным ветром долетел до него далекий колокольный звон. Поначалу еле слышно было. Но с каждой верстой все громче и громче. Звонят колокола так, что гул над землей плывет, ковыль-траву вниз пригибает. И тут понял Илья, что не к обедне это зовут, а в набат бьют.

«Видать пришла беда в Киев!»

Тряхнул он поводьями. Ударил Сивку коленями по бокам. Понесся конь быстрее стрелы. Взлетел на холм. И видит Илья, впереди на другом холме град Киев. За земляным валом золоченные купола на солнце горят, терема торчат с алыми маковками и резными петухами на крышах. И показалось ему сначала, будто по холму черные муравьи ползут, а над валом осиный рой кружится. Только приглядевшись, увидел, что не муравьи это, а вражеская рать на холм карабкается, осадные лестницы тащит. И не осы, а стрелы острые над валом свистят. Видать степняки на город напали!

«Вот и настал мой час! — думает Илья — Не просто же так Господь меня от немощи избавил и силу богатырскую дал!»

Выхватил Илья меч. Понесся на врагов. Ударил в самую гущу. Налево и направо крушит, будто не один человек, а целая рать напала. Испугались степняки. Думали, пришла Киеву сильная подмога. А тут еще и конная дружина из города на них налетела. Дрогнули враги побежали. Гнали их до самого вечера. Кого убили, кого в плен взяли. Лишь малая часть, в ночной тьме скрылась и в степь ушла, надолго позабыв дорогу к граду Киеву.

Поутру вернулся Илья вместе с дружиной в город. Подъехал к высокому княжескому терему. Слез с коня перед высоким резным крыльцом и тут оробел:

«Как князю пройти? Может и на порог не пустят!»

И вдруг выбежали из терема холопы. Сивку на конюшню забрали, а Илью, ведут в княжьи хоромы. Поднялись на крыльцо с крутыми ступенями. После первой двери оказались в сенях, за ними подклеть, а там в углу печь отделанная голубыми изразцами, а по стенам конская сбруя висит. Вошли во вторую дверь, попали в широкую гридню. Посреди стол дубовый, сто человек усядутся, локтем друг друга не заденут. Сводчатые потолки райскими птицами, да цветами диковинными расписаны. На стенах блюда серебряные да медные. А за гридней палаты еще богаче и шире. Над одной стене кольчуги варяжские, шлемы ромейские золотом серебром украшенные, железные шиты с львиными и драконьими головами, булатные мечи с дорогими камнями в рукояти. По другую сторону палаты окна в стене прорезаны. Сквозь тонкую слюду свет снопами пробивается, и видно, как пылинки в нем кружатся. А в дальнем конце на резном троне сидит сам Владимир Красное Солнышко. В годах уже князь, но статен еще и лицом красив. Борода с проседью, волосы, как снег белы. На голове корона золотая, на груди царьградский крест с дорогими каменьями.

Поклонился Илья в пояс. А князь встал и сам ему навстречу пошел:

— Это ты богатырь один на печенегов напал? Победу дружине моей принес. Если так, проси, что хочешь. Не поскуплюсь, награжу по-княжески.

Поклонился еще раз Илья. Рассказал, кто он и откуда прибыл. И что просит одного: дозволить ему в дружине служить, землю родную защищать.

Улыбнулся князь, обрадовался:

— Видать не перевелись еще богатыри в земле нашей! Будешь Илья Муромец в дружине моей служить. Как отец твой моему отцу служил.

Позвал он холопов, велел истопить для Илью баню. Смыл Илья дорожную пыль и грязь, оделся в новое платье. Повели его в гридню, а там уже пир горой идет. За широким столом сидят дружинники. Кубками серебреными по столу стучат, брагу медовую пьют, подвигами ратными похваляются. Вдоль стола прислужники в малиновых кафтанах словно зайцы резвые носятся, яства гостям разносят. У кого поросенок на блюде лежит, у кого гусь запеченный в яблоках, а где и вовсе кабанья нога целиком на вертеле зажаренная. Во главе стола сам князь Владимир кубок полуведерный за славную победу, и за храбрую дружину свою поднимает. Рядом по правую руку княгиня Анна, тонкими перстами чашу серебряную держит, заморское вино к алым губам подносит.

Вошел Илья в гридню, растерялся. Смотрит, с какого краю лучше присесть. Но тут князь его увидел, подозвал и усадил по левую руку от себя. А Добрыне, который прежде там сидел, подвинуться велел. Смолчал на это старый богатырь, выполнил княжью волю, только промелькнуло в глазах недоброе, будто жалом змеиным ужалило. Сел Илью на почетное место, видит, глядят на него со всех сторон, кто с любопытством, а кто и с завистью.

«Так бы под лавку и провалился!»

А князь уже кубок поднимает за богатыря, что в самый тяжелый час на помощь Киеву пришел, в одиночку на орду печенежскую напал. Гаркнула дружина боевой кличь, осушила кубки, за нового товарища. Но вскоре забыли про него. Снова пьют, едят, да подвигами своими хвастают. Приободрился Илья, выпил браги медовой, накинулся на княжеское угощение. Думает:

«Сбылась, мечта! До града Киева добрался, в дружину попал, еще и у князя Владимира в чести оказался. Мог ли раньше о таком даже помыслить!»

И вдруг среди хмельного угара и веселья, налетела грусть. Словно сквозняком холодным из открытых дверей потянуло. Вспомнил Илья родной дом, березу под окнами. Вспомнил старика, которому сено помогал убирать. Девчонку соседскую, что, сметану им приносил, а уходя, взгляд быстрый через плечо бросила.

«Доведется ли еще раз их всех увидеть!»

Но встряхнул он головой, расплавил плечи.

«Нет назад пути! Дружинник ты теперь, на службе княжеской!»

 

Змей Горыныч

Началась для Ильи служба в княжеской дружине. Полетели дни, побежали друг за дружкою месяцы. Затянула осень дождями небо над Киевом, а за ней уж и зима спешит. Разгулялась, развьюжилась, замела все пути-дороги, укрыла поля и овраги глубоким снегом. Но недолго и ей гулять. Пришла пора, и весна-красна в ворота городские стучится. Заиграли, заблестели под яркими лучами купола и маковки теремов, почернели сугробы, зарыдали последними слезами сосульки на крышах. А как сошел снег в полях, по первой весенней траве, словно изголодавшиеся волки, снова пошли в набег печенеги. Прокрадутся тайными степными тропами. Налетят там, где их не ждали. Кого побьют, кого в полон уведут. Дымом от пожаров заволакивает небо. Воронье над опустевшими деревнями кружится. Стон и плач стоят по всей приграничной земле.

Что ни день, посылает князь своих дружинников на дальние заставы. Илья один из первых. Когда с отрядом, а когда и в одиночку без жалости бьет степных хищников, вызволяет из плена тех, кто уже не чаял землю свою снова увидеть. И пошла о нем слава не только среди своих, но и среди врагов. Еще издали, завидев богатыря, бросают печенеги добычу, бегут без оглядки в степь. В далеких кочевьях пугают матери детей страшным Илязом. Великаном о семи руках и трех головах, на огнедышащем коне со степной курган ростом. А Илья несет службу не для славы, не для награды, а как сердце велит. Все кажется ему, что в долгу он перед Господом и за чудесное исцеление, и за богатырскую силу.

Так один год прошел в трудах ратных. Второй миновал, и уж третья весна наступила, когда выпала ему служба потруднее и опасней всего, что раньше случалось. Вернулся как-то Илья из дальнего похода. Не успел еще дорожную пыль грязь отмыть, как зовут его к князю. Пришел он в покои княжеские и видит, сидит Владимир на своем резном троне чернее тучи. А перед ним на коленях три человека в дорожных одеждах. Просят чего-то, плачут, руки заламывают. Заметив Илью, подзывает его князь и говорит:

— Пришла беда на дальнюю окраину земли нашей. Объявился в окрестностях Берендева городища страшный змей Горыныч о трех головах. Грозится весь город огнем спалить. Каждый день велит, себе на обед стадо коров пригонять. Но это еще полбеды. Любит змей и человечинкой полакомиться. И на рассвете после каждого полнолунья приводят к его пещере девицу. Уже с десяток юных дев погубил. Плачь и стон стоит по всему городищу. Рыдают и те, кто дочерей лишился, и кому скоро срок придет чадо свое на растерзание зверю отдать. Так что поезжай Илья. Бери с собою ратных людей, сколько пожелаешь. Но вся надежда на тебя, богатырь!

Поклонился Илья князю, пообещал, что либо приказ выполнит, либо голову свою положит. И стал собираться в дорогу. Взял с собой только двух дружинников из тех, что половчее. Решил, что если змей о трех головах, так и нас пусть трое будет! Не хотели дружинники с Ильей на змея идти, но с княжеским приказом не поспоришь. Как утро наступило, выехали они за ворота и направили коней на восход к Берендеву городищу.

Ехал Илья с товарищами три дня и ночи. Одни день по зеленой степи, другой по редколесью. На третий день обступила дорогу дремучая чаша с буреломами и темными лесными оврагами. А как миновали засеку, увидели впереди на невысоком холме обнесенное тыном городище. Уже стали подъезжать, как вдруг померкло солнце, словно небо тучей затянуло, и холодом могильным на землю повеяло. Поднял Илья голову, видит, летит над землей трехглавое чудовище. Сам змей размером с княжеский терем. Крылья величиной с парус корабельный. Шеи, как колокольни. Пролетая над людьми, главной головой вниз посмотрел. Глазища величиной котел, кровью налились, в раскрытой пасти три ряда острых зубов сверкнули. Кажется, раскроет ее чуть шире, и проглотить всех вместе с конями.

У товарищей Ильи душа в пятки от страха ушла. Попрыгали из седел, коней бросили, сами в рытвинах придорожных спрятались. Один Илья укрываться не стал, но внутри от страха все похолодело. А змей голову поднял, взмахнул посильнее крыльями и скрылся за лесом.

Смотрит Илья ему в след и думает:

«Да разве такую силищу одолеешь! Ежели не проглотит, так огнем спалит. А огнем не спалит, так хвостом в землю втопчет.»

А тут еще товарищи заголосили:

— Нечего нам на верную гибель идти! А от княжеского гнева и спрятаться можно. Земля большая! У чуди в северных чащобах приют найдем, в землях закатных у короля польского. Да и басилевс ромейский, киевских богатырей в свою охрану с радостью берет.

Стал Илья корить товарищей за то, что измену задумали. А у самого в голове мысли испуганными зайцами мечутся:

«А ведь правы они! И людей не спасем, и себя погубим.»

Но тут открылись ворота Берендева городища. Выбежали все и стар и млад, упали на колени перед княжескими посланниками. Рыдают, просят землю их от беды избавить. Вздохнул Илья:

«Делать нечего! Придется завтра на бой со змеем идти.»

Как раз, в ту ночь полнолуние наступило. Не спалось Илье. Думы одна тяжелей другой словно мельничные жернова крутились. Да тут еще луна с темного неба желтым рысьим газом глядит, и слышно, как за тыном волколаки воют. Полная луна, их время! Всесильно зло на этой земле!

Но вот настал рассвет, и первым лучом зародилась в душе надежда. Выехали они из ворот пока еще туман на полях лежал. Впереди Илья, за ним два его товарища. А позади них на белой кобылице Мстислава — дочь старосты. В этот раз на нее жребий выпал. Решили соплеменники, что если богатыри погибнут, достанется девица змею, и не погубит он тогда городище.

Протоптанной оказалась дорога к змеиному логову. Едет Илья и думает:

«Сколько ж слез было на этом пути пролито!»

Тем временем рассеялся туман, а вместе с ним отступил, зарылся в змеиные норы лютый страх, что ночью мучил. Думает Илья:

«Ничего, еще повоюем! Нет на земле такой силы, что преодолеть невозможно!»

Безлюдна дорога впереди. Кто же по доброй воле будет у змеиного логова прохаживаться! Но вдруг видит Илья, стоит на пути у них человек. Одет в холщовые штаны и рубаху, ростом не высок, да еще и старость к земле пригнула. Глова и борода седые, но глаза из-под лохматых бровей смотрят по-молодому весело. Пригляделся Илья и узнал того самого волхва, что его от немощи когда-то избавил. Слез с коня поклонился старцу в пояс. А тот в ответ говорит:

— Вижу, богатырь, не даром сила тебе была дана! Едешь людей от змея поганого избавить. Боишься небось?!

— Боюсь отче! Больше всего огня боюсь! — признался Илья- Мы перед битвой по семь ведер воды на себя выльем. Но, а вдруг не поможет!

А вот этого, как раз не бойся! — засмеялся старик. — Горыныч, огненную силу свою давно уже по старости утратил. К тому же подслеповат стал, еще и разжирел на дармовых харчах! Но одолеть его все равно не просто будет!

С этими словами протянул старец Илье маленький ковшик:

— На вот испей! Здесь та половина силы, что я тогда в избе у тебя обратно взял. Нынче она тебе пригодится!

Выпил Илья прохладное зелье. Поблагодарил старца. А когда опять на коня вскочил, Сивка под ним даже прогнулся. А Илья тряхнул поводьями, крикнул товарищам:

— Вперед братья! Держи голову выше, еще не успеет солнце в зенит войти, как победим мы змея!

Домчались они до скалы, что над лесом торчала. И тут кончилась дорога, оборвалась на поляне перед скалой. И увидели они пещеру, из которой на всю округу смрад шел, и слышно было, как змей во сне дышит. Слезли богатыри с коней, укрылись рядом со входом за камнями, а Мстиславе велели поодаль встать. Уговор такой был, что когда учует змей добычу, выползет из своей норы, накинутся на него с трех сторон разом.

Вот подошла девица на сотню саженей к пещере. Стоит ни жива, не мертва. А как подуло ветром с ее стороны, заворочался змей в своем логове. Зарычал так, что земля дрогнула. Воронье со скалы взметнулось, закружилось над поляной. Мстислава где стояла, там на траву и рухнула. И тут посыпались над входом камни, и показались из пещеры три змеиные головы. Стали они глазами подслеповатыми добычу выискивать, когда выскочил Илья из-за укрытия и кинулся к главной голове. Змей, увидев его, пасти раскрыл, дунул, да вместо пламени только смрадом обдал. А Илья со всего размаху копье в змеиную шею всадил. Так, что и вершка в руке не осталось. Взметнулась змеиная голова, брызнула во все стороны черной кровью, а потом рухнула на землю и затихла. Вот тут бы товарищам Ильи и напасть с двух сторон. Но нет их! Попрятались от страха, головы из-за камня поднять боятся. А вторая змеиная голова уже норовит Илью проглотить. Подставил он перед пастью шит. Вцепился в него змей, смял так, будто не из досок дубовых и скреп железных, а из соломы был шит сделан. Но успел Илья меч свой из ножен достать. Схватил двумя руками и с размаху отсек вторую голову. Заревел змей смертным воем, глаза кровью налились, из пасти дым пошел. А Илья уже забежал сзади, снова ударил с размаху. Брызнула из шеи черная кровь, и покатилась последняя голова по траве.

Вот и не стало змея! Не так уж и силен оказался! Смотрит Илья вокруг:

«Где же товарищи мои верные, помощники надежные?»

А они уж тут, как тут. Одни вылез из-за камня, смотрит на мертвого змея, поверить не может. А второй, что помоложе, к Мстиславе подбежал, поливает ее водой из шлема, в чувство приводит. Открыла девица глаза, увидела мертвого змея и стала благодарить «спасителя». Усмехнулся на это Илья, но сказать ничего не сказал. Велел только парню отвести девицу назад, сообщить ее соплеменникам, что нет больше змея, а потом догнать их на дороге. Не захотел он сам в городище возвращаться. Будто злая судьба в обратный путь гнала.

 

Опала

До вечера ехали вдвоем. А как стало красное солнышко за гребень лесной опускаться, нагнал их третий. Рассказывать ничего не стал, только глаза в землю спрятал. Проехали они еще немного. Стало темнеть вокруг, пополз по полям и оврагом вечерний туман, и начали товарищи просить Илью на ночлег остановиться. Не хотел он это делать, но поддался на уговоры. Расседлали они коней, отпустили пастись на лесной поляне. Илья седло под голову положил и уснул, словно в темный омут провалился. А спутники его не спят, шепчутся:

— А что если расскажет, как мы струсили? Да еще вспомнит, как уговаривали в земли чужие податься?

Пошептались они и сговорились, убить Илью, пока не проснулся, а потом оклеветать перед князем Владимиром.

— Кто живым вернулся, тому и поверят!

А Илья тем временем видит сон. Будто опять стал ребенком и бежит по лугу. Вокруг ромашки цветут, солнце на утренней росе играет. На душе радостно так, как никогда раньше наяву не было. И вдруг откуда-то с неба бьет его прямо в грудь молния. Потемнело перед глазам, тени страшные над головой промчались, будто Вий чудишь своих из преисподней выпустил. А потом снова свет зажегся, и услышал Илья откуда-то сверху голоса. Кажется, будто мать с отцом зовут. Посмотрел он в небо и видит, спускается оттуда семицветная радуга. Вступил на нее и пошел вверх, словно по раскрашенному мостику. Почти до самого неба дошел. Увидел, как на облаке мать с отцом обнявшись стоят, его дожидаются. И тут вдруг оборвалась радуга, а с земли знакомый голос позвал:

— Рано тебе туда еще, богатырь!

Исчезли в тот же миг и облака, и луг внизу. И обнаружил Илья, что лежит он на деревянной лавке. Над ним бревенчатый потолок, внизу пол земляной, на стенах вокруг коренья и травы душистые сушатся, а в узкое оконце посреди избы лучик света заглядывает. Пошевелился Илья, попробовал встать, но тут боль, острая как нож, грудь пронзила. Рухнул он со стоном на лавку, и слышит опять рядом знакомый голос:

— Лежи, лежи! Нельзя тебе вставать, пока рана не зажила.

Повернул Илья голову и видит рядом тот самый волхв, что уже не раз выручал. Стоит старик улыбается, бороду седую поглаживает. Стал Илья его расспрашивать и узнал, что пока он спал, спутники пробили ему грудь копьем. От сердца острие на вершок прошло и к сырой земле пригвоздило. Предвидел старик, что такое может случиться. Потому и отправился следом за Ильей, а утром нашел его бездыханного на поляне. Выдернул копье, смочил рану мертвой водой, влил в рот живой воды, а когда смерть отступила, перевез раненного к себе в землянку.

— Как же ты поднял меня отче? — спросил Илья слабым голосом. Улыбнулся старик и показал на угол землянки:

— Да это вот он — помощник мой сподобился!

Присмотрелся Илья, и видит, лежит в углу медведь, голову лапой прикрыл и спит, посапывает, словно у себя в берлоге.

— А где же конь мой Сивка? — забеспокоился Илья.

— Не волнуйся! — успокоил старик — Здесь, он на поляне пасется. Потапычь его не тронет. Возле меня звери дружно живут!

Подивился тому Илья, позавидовал старику:

«Вот так бы с миром в душе, и с миром вокруг жить!»

Но тут же вспомнил, что надо ему в быстрее в Киев ехать, убийц и предателей перед князем обличить. Снова хотел с лавки подняться, но старик удержал. Сказал, что еще три недели пройдет пока рана затянется и силы вернутся.

Как сказал, так и вышло. Только через неделю смог Илья крепко на ногах стоять, а еще, через в две в седло садиться. Когда прощались, отговаривал старик в Киев возвращаться. Но тут Илья своего спасителя не послушал. Всю дорогу коня подгонял. Быстрей хотел праведного суда добиться. Но вот подъехал он к княжескими хоромам, велел доложить о себе. Час ждет, другой ждет, не торопится увидеть его князь Владимир. Нехорошо стало на сердце:

«Может прав был старик? Не стоило возвращаться!»

Наконец, зовут его в палаты. Встретил князь не ласково. Смотрит так, будто не лучший дружинник, защитник земли приграничной, а враг перед ним. А рядом с троном Добрыня стоит, усмехается:

— Ну, рассказывай, Илья! Как от змея сбежал. Как уговаривал товарищей своих в южные земли к басилевсу ромейскому податься.

Опешил от таких слов Илья. Начал доказывать, что клевета и оговор это. А Добрыня хлопнул в ладоши, и вошли в залу два бывших спутника Ильи. И тот, что помоложе, держал за руку дочь старосты Мстиславу. Видать пока Илья от раны излечивался, успели уже свадьбу сыграть. И понял он тогда:

«Даже если перед Богом прав, перед людьми правду еще доказать надо!»

Некому было свидетельствовать, что он городище от змея спас! Только старый волхв мог правоту его подтвердить, но когда сказал Илья об этом князю, то только хуже себе сделал. Еще больше помрачнел Владимир. Невзлюбил он волхвов с тех самых пор, когда крещение принял. Велел князь Добрыне позвать дружинников, что тот с радостью и исполнил. Окружили они Илью, но близко подойти бояться. Хорошо знают его силу богатырскую. Но Илья на своих руку поднимать не стал. Отдал булатный меч и позволил отвести себя в темницу.

Так вместо награды и почета за верную службу, оказался он в сыром темном погребе. И потянулись недели дни, ползли месяцы. Сначала считать их пытался, а потом и со счета сбился. Повисло время, словно жернов мельничный на шее. День стал ночью, а ночь в кромешный мрак обратилась. Думал Илья, что уж лучше было в немощи у себя на лавке сидеть. Там он хоть березу за окном и траву на дворе видел!

«Может в том оно и есть счастье, чтобы на небо и красное солнышко своими глазами глядеть, да звезды и луну по ночам видеть?»

Хотел было Илья отказаться от пиши и воды, что ему дважды в день в погреб через узкую дыру спускали. Но снова зародилась в душе надежда. Зашевелилась, заворочалась, как старый больной медведь в берлоге, зашептала тихим голосом:

«Рано тебе этот свет покидать! Может, увидишь еще облака и красное солнышко. Степь вольную, дубравы тенистые. Только впредь умнее будь! Не променяй все это на почести людские и службу княжескую!»

И вот прошел год, а может и два. Откатил кто-то камень стопудовый пудовый, отодвинул засовы, снял крышку с погреба. Поднялся наверх Илья и в первый миг чуть не ослеп от яркого дневного света. А когда пришел в себя, увидел, что холопы княжеские в пояс ему кланяются.

Повели его сначала в баню. Когда грязь и плесень погребную смыл, одели в чистое платье, подстригли волосы и бороду, усадили за стол, принесли яства со стола княжеского. А как наелся, напился, повели в палаты. Князь Владимир, словно в былые времена, сам навстречу вышел:

— Прости, Илья! Не храни зла, сослужи еще раз службу. Не мне, всей земле нашей!

— Видать, велика беда случилась! — усмехнулся Илья. А князь в ответ:

— Сходи на стену. Сам все увидишь!

Поднялся Илья на городской вал, заглянул за тын и видит: Черно поле от вражеский кибиток. Дым от костров небо застилает. Опять пришли печенеги с великой силой!

Вернулся Илья в княжеские палаты, говорит Владимиру:

— Вели дружину собирать! Поведу их бой.

Обрадовался князь. Велел лучший доспех и оружие богатырю выдать. А к крыльцу уже Сивку ведут. Увидел он Илью, заржал радостно. А Илья гриву погладил:

— Здравствуй товарищ мой верный! Видишь, опять довелось повидаться.

Как открылись городские ворота, решили печенеги, что послы с дарами богатыми идут. Но вдруг вылетает на всем скаку дружина, а впереди тот самый страшный богатырь, про которого забывать уже стали. И охватил степняков великий страх. Побежали они из-под стен Киева. Напрасно хан на воинов своих кричал, плетью семихвостной бил. Словно сокол на ворона, налетел на него Илья, с коня сбил, в полон взял. А когда возвращались с победой, князь вместе горожанами навстречу из ворот вышел. Обнял Илью, позвал главным воеводой и первым княжеским советником. Только Илья, помня зарок, что себе в темнице дал, от всех почестей отказался. И не успело еще солнце за дальний край степи опуститься, оказались они с Сивкой за городскими воротами.

Обернулся Илья назад, посмотрел, как закатное солнце на куполах и маковках теремов играет. Попрощался с Киевом, попрощался со службой княжеской. Подстегнул коня и уж больше не оборачивался. Грустно на душе было, и в то же время весело:

«Домой едем!»

 

Эпилог

Два дня ехали по чистому полю. На третий окуталась степь деревцами. А впереди уже и знакомая дорога! И видит Илья, стоит у обочины горелый сруб, а рядом сидит нищенка. Сама в лохмотьях, волосы спутаны, глаза от голода ввалились. Огляделся Илья, стал место припоминать:

«Это же корчма, где столько дней впустую убил!»

В нищенке же той признал хозяйку. Видать сильно ее жизнь побила. Из белой лебедки в ворону битую превратилась! Кинул Илья ей серебряный рубль в суму, и поспешил дальше.

Снова сомкнулся кругом лес. Снова петляла дорога среди чащобы. Но с каждым днем все веселее было на сердце. И, наконец, пошли родные места. Поля, перелески, рощи березовые на холмах. А вот уже на склоне оврага знакомый дом, где они со стариком полдничали. Свернул Илья с дороги, хотел с хозяином повидаться. Но как заехал на холм, видит: окна заколочены, а под самые окна бурьян вырос. Вздохнул он, перекрестился. Слез с коня и зашел в соседний двор, узнать, где старик похоронен. Постучался в дверь, и открыла ему девица. Как увидела, даже кувшин выронила. С трудом узнал Илья девчонку, что им со стариком сметану приносила. Выросла, похорошела. Но, оказалось, помнила и ждала его эти годы.

И не напрасно ждала! Сыграли через несколько дней свадьбу, и вернулся Илья в свою деревню с молодой женой. Начал землю пахать, хлеб сеять.

Так прошло еще несколько лет. Родились у них два мальчики близнеца, и дочка на мать похожая. Жили они с женой счастливо дружно. Княжескую службу Илья почти не вспоминал. Когда односельчан расспрашивали, все больше отмалчивался. Только вот по ночам снилось иногда, как ветер зеленую волну по морю ковыльному гонит, как закат кровавым языком степные холмы лижет. И вот однажды пахал он по весне землю. Тянул постаревший Сивка плуг десятипудовый. Илья сзади шел, борозду вел. И друг видит с пригорка едут к нему всадники. Впереди добрый молодец, шапку на голове лихо заломал, смотрит веселым взглядом:

— Скажи добрый человек, где тут живет богатырь Илья Муромец?

— А зачем он тебе? И как тебя звать величать? — спрашивает Илья. Отвечает ему добрый молодец:

— Зовут Алешей. По отцу кличут Поповичем. Держим мы с товарищами путь в город Киев. Служить хотим в дружине у нового князя. Вот и Илью Муромца решили с собой в проводники и товарищи позвать.

Улыбнулся Илья:

— Бог вам в помощь! Только не поедет с вами Илья. Сыт он уже по горло службой княжеской.

Не смутился Алеша:

— Что ж, доберемся и без проводника!

Показал Илья им дорогу. Долго смотрел вслед, пока всадники за поворотом не скрылись. Вздохнул и снова встал на борозду.