Доктор Йозеф Кайльбэр лежал на кушетке в своем домашнем кабинете. Ноги он укутал пледом. Левая рука висела па перевязи — пуля задела только мягкие ткани. Врач, живший по соседству и кое-чем обязанный Кайльбэру, обработал и перевязал рану, не задавая вопросов.

Итак, адвокат лежал на кушетке, принимал таблетки против астмы и ждал прихода полиции. Он подумывал о бегстве, искал отговорки и варианты алиби, но потом все отверг. Отговорки были нужны не для полиции, а для семьи. Профессионалов в его случае не проведешь. Хладнокровно взвешивал он в уме преимущества и недостатки различных вариантов. Вывод был один: ждать и, если это произойдет, признаться. Ложь заводила в тупик.

Адвокат подвел итоги — счет вины был не слишком высоким. Он посредничал в сделках с Герике, двумя французами и неизвестной дамой. В сделках, которые, надо признаться, не всегда соответствовали принятым правовым нормам. Но если он признает свою вину и изобразит раскаяние… Кто нынче без греха! Единственное, что его сейчас серьезно волновало: следовало ли ему явиться в полицию с повинной? Все же при последней сделке произошла перестрелка. Он, правда, не знал — с кем? Не знал и о судьбе Лёкеля. Стрелял не он, Кайльбэр, а братья Конданссо, которые уже давно были в Париже. Однако, несмотря на…

У входной двери зазвонил колокольчик, и доктор Кайльбэр вздрогнул. «Вот и всё!» — подумал он.

— Какой-то господин Лупинус хочет поговорить с тобой, — доложила фрау Кайльбэр.

Вошел неизвестный адвокату человек.

— Я сын доктора Лупинуса. Эрика Гроллер — моя мачеха!

Кайльбэр кивнул и указал здоровой рукой на кресло. Затем взглянул на темный костюм и траурную повязку на рукаве у молодого человека.

— Позвольте выразить вам мои искренние соболезнования, господин Лупинус. Прошу извинить меня за то, что я не встаю. Моя рука… Доктор прописал строгий постельный режим.

— Сочувствую. Надеюсь, ничего серьезного? Я пришел по поводу медальона. Хочу его выкупить!

Йозеф Кайльбэр болезненно скривил лицо и со стоном поправил раненую руку.

— Извините, — пробормотал он.

— Сколько вы хотите за него получить?

— Вас, должно быть, ввели в заблуждение. Я не торговец ювелирными изделиями, а юрист.

— Вы приобрели медальон моей… медальон Эрики Гроллер или только договорились о его приобретении?

«Смотри какой прыткий! — подумал Кайльбэр. — Похоже, этот молодой человек кое-что знает, но что?» Адвокат вновь пустил в ход тактику молчания и стонов. Фолькер потерял терпение.

— Отец рассказал мне о ваших переговорах с фрау Гроллер, — выпалил он. — Поскольку моя мачеха так неожиданно умерла, то мы не знаем, чем завершилась ваша сделка. Если фрау Гроллер не успела передать вам украшение, то мы просим вас отказаться от него. Но если этот медальон уже находится у вас, то я хотел бы его выкупить.

На самом деле Фолькер думал о другом. Он хотел выяснить судьбу обоих медальонов. Встреча с главным комиссаром разочаровала его — Фолькер считал, что дело попало в ненадежные руки. Теперь он больше полагался на себя, потому и пришел к адвокату.

Кайльбэр улегся поудобнее. «Тут бояться нечего, — отметил он про себя. — Надо все спокойно обдумать! Итак, ему ничего не известно о сделке с «дамой-невидимкой». Это ясно. Однако мальчишка знал, что он, Кайльбэр, придавал большое значение медальону Гроллер. Откуда ему это известно? От его отца. Следовательно, Лупинус-старший также ничего не знал о шестидесятитысячной сделке. Или?..»

— Я не понимаю вас. — Адвокат приветливо улыбнулся. — Вы говорите как-то неопределенно. Вам все же должно быть известно, находится ли медальон у фрау Гроллер. Вы ее наследники!

— Полиция ведет расследование убийства, поэтому еще не снят запрет на пользование имуществом фрау Гроллер.

О! Кайльбэр прикрыл глаза. В деле появился совершенно новый аспект, который следовало учесть. В данных обстоятельствах разумнее всего выдвинуть вначале встречное предложение.

— Могу вас успокоить. Я еще не получил медальон. И соглашение отнюдь не исключает возможности отказа от предмета сделки. Естественно, после этого трагического происшествия вы хотели бы сохранить память о покойной, я понимаю вас, господин Лупинус.

Фолькер был ошарашен. Он не рассчитывал на быстрое согласие. Любезность адвоката сбила его с толку. Он приготовился к упорной борьбе, и елейный тон Кайльбэра насторожил его.

— Однако я не хотел бы ставить вас в неудобное положение, господин доктор.

— Неудобное положение? Помилуйте! Я, правда, собираю необычные предметы искусства, это мое хобби, но не фанатичное…

— Вы находите этот медальон необычным?

— Это незаурядное украшение, поверьте, далеко не заурядное. Великолепная вещица! Но у вас, конечно, на него больше прав, нежели у меня. В отношении маленького задатка, который я уже внес, мы при случае разберемся, это не к спеху…

— Какова же, однако, цена?

— От ваших вопросов у меня голова идет кругом. Я должен посмотреть счета. Но давайте не будем торопиться. У вас сейчас полно других забот, и я сказал вам уже…

В комнату вошла жена Кайльбэра.

— Извините, — пробормотала она и, склонившись над мужем, что-то возбужденно прошептала ему на ухо.

Адвокат удивленно взглянул на нее.

— Искренне жаль, господин Лупинус, но ко мне пришел важный гость. Было очень приятно с вами познакомиться. И будьте спокойны — мы обо всем договоримся. Моя жена проводит вас.

Фолькер откланялся. Недовольный собой, он последовал за хозяйкой дома. Поспешный визит к доктору Кайльбэру показался ему напрасным. Судьбу медальонов ему вряд ли теперь удастся выяснить.

Несколько секунд спустя Фолькер Лупинус понял, что его приход к адвокату не был напрасным. В прихожей он повстречался с гостем Кайльбэра. Визитер стоял перед зеркалом, в сером костюме и очках без оправы. Молодой человек замер на месте. Он развел руками и удивленно произнес:

— Вы?

Женщина, стоявшая перед зеркалом, обернулась. На ее лице мелькнул испуг, короткий, едва уловимый, глаза слегка прищурились. Затем она поправила рукава пиджака и молча прошла мимо Фолькера.

— Сюда, пожалуйста, господин! — Жена Кайльбэра открыла молодому человеку входную дверь.

Только одна мысль преследовала Лупинуса, когда он покинул квартиру адвоката: «Немедленно информировать обо всем главного комиссара!»

Клаус Герике попросил, чтобы к нему вызвали адвоката доктора Бодо фон Гнайзелое, и Майзель постарался как можно скорее известить об этом юриста. Прежде чем отправиться в командировку, Майзель хотел узнать результаты первой беседы между арестованным и его защитником. Однако надежды главного комиссара не оправдались: адвокат несколько раз откладывал встречу со своим доверителем. И только в понедельник после обеда, когда Майзель уже давно был в Гамбурге, Бодо фон Гнайзелое вошел в камеру, где сидел Герике.

Защитник остановился возле железной двери, всмотрелся в лицо мужчины, поднявшегося ему навстречу с тюремной койки, и скорбно изрек:

— Дружище Герике!

Они учились в одном классе. Вместе сдавали экзамены на аттестат зрелости, жили в одной комнате университетского общежития и были друзьями.

И вот теперь они стояли по разные стороны закона. Друзья. Адвокат и его клиент. Они смотрели друг на друга пристально, оценивающе и чувствовали, как между ними растет стена отчуждения. Но они улыбнулись друг другу, и Бодо фон Гнайзелое повторил:

— Дружище Герике!

Они молча сели за стол.

Адвокат смущенно теребил пальцами замки своего портфеля. Герике сложил руки на коленях и уставился в крышку стола.

— Как твое здоровье? — участливо спросил Гнайзелое.

— Спасибо, хорошо. А твое?

— Спасибо, тоже не жалуюсь. Жена вот мается от простуды. Гнусная погода.

— А дети здоровы?

— Спасибо, в порядке. Старшая растет не по дням, а по часам. Ты бы видел… — Он осекся. Это звучало неуместно. Адвокат продолжал теребить пальцами замки портфеля. Наконец он решительно отодвинул его в сторону. Гнайзелое нервничал, и Герике это заметил.

— Думаешь, это я убил Эрику Гроллер? — спросил он. — Ты веришь этому, Бодо? Действительно веришь? — Его большие серо-белые глаза, как пули, впились в адвоката, рот был слегка приоткрыт, ноздри дрожали. Герике смотрел на своего друга, ища в его лице ответ, но тот молча отвернулся. — Бодо! Я не убийца!

Адвокат фон Гнайзелое встал.

— Ты хочешь, чтобы я был твоим защитником. Но почему именно я? По старой дружбе? Или ты надеешься на мои связи? Я должен отыскать для тебя лазейки в законе или какие-то недостатки в следствии?

— Мне этого не нужно! Я не убийца! Я хотел, чтобы ты защитил меня по дружбе и потому…

— И почему еще?

— Потому, что я не могу тебе заплатить, Бодо!

— Деньги — дело важное. Но для меня важнее твоя порядочность. Ставлю два условия. Первое: твое преступление совершено не по политическим мотивам. В противном случае я сразу отказываюсь от защиты. Второе: ты говоришь мне полную правду. Я должен знать больше, чем правосудие. Неприятные сюрпризы во время судебного процесса гибельны для моей репутации. Если нечто подобное произойдет, то я сразу складываю с себя полномочия. Клаус, скажи честно и откровенно, ты можешь выполнить эти условия?

— Да, Бодо.

— Ладно! Я возьму твое дело. У нас есть еще двадцать пять минут для разговора. Изложи мне кратко суть происшествия. И прежде всего расскажи, зачем ты встречался с Эрикой Гроллер в тот майский день. Что тебе было нужно от нее?

— Мне был нужен ее дом.

— Ее дом? Для чего?

— Для приема Кайльбэра. Он хотел встретиться со мной. Не мог же я привести его в свою конуру! Мне надо было пустить ему пыль в глаза, показать, что и я не лыком шит.

— Кто такой Кайльбэр? И почему ты должен был перед ним изворачиваться?

Герике вкратце рассказал о Йозефе Кайльбэре.

— Я собирался провернуть с ним одно дело, на котором мог неплохо заработать. Я был на грани финансового краха, Бодо, полного финансового краха. Долги, кругом одни долги. Все мои надежды были связаны с Кайльбэром. Но для этого я должен был прихвастнуть, распустить перед ним перья. Иначе все рушилось.

— О какой сделке идет речь?

— Незаконной. Она связана с финансовой махинацией.

— Ты можешь объяснить ее суть в двух словах? Если нет, то расскажешь мне о ней в другой раз. Она имеет какое-нибудь отношение к Эрике Гроллер?

— Нет, абсолютно никакого. Речь идет о земельных участках. Трюк заключался в том, что я покупаю здесь дом, скажем за семьдесят тысяч марок, и, заручившись официальным свидетельством эксперта о его более высокой рыночной стоимости, закладываю в другом месте страны. Основной навар получается на разнице между оценочной стоимостью земельного участка при закладе дома за пределами Берлина и реальной стоимостью здешней земли. На такой операции можно заработать тридцать — пятьдесят тысяч марок.

— И как часто ты проделывал такую аферу?

— Только один раз. Тоже с Кайльбэром.

— Ну хорошо. Хотя я и не все понял, пойдем дальше: при чем тут Эрика Гроллер?

— Я уже говорил. К этому она не имеет никакого отношения. Когда мне стало известно, что восемнадцатого и девятнадцатого мая Эрика будет находиться в Париже, я решил воспользоваться ее домом для приема Кайльбэра и выдать его за свой собственный. Я попросил Эрику об этой услуге, и она, немного поколебавшись, согласилась. Мне доводилось уже несколько раз бывать у нее в гостях, поэтому я довольно хорошо знал планировку дома, за исключением погреба и мансарды. Накануне своего отъезда она набросала эскизы и пояснила устройство этих частей дома — надо было избежать всяких неожиданностей. Естественно, я попросил также Эрику написать мне доверенность на право пользования ее жилищем в течение двух дней. В конце зечера я подвез ее к дому, и мы тепло попрощались. А дальше произошло странное: примерно через час, то есть около половины первого, я еще раз проехал мимо дома Эрики…

— Почему? Что тебе было там нужно?

— Ничего. Расставшись с Эрикой, я немного посидел в пивной и на обратном пути решил проехать через Далем, еще раз взглянуть на дом, который в течение двух дней будет моим. Тебе этого не понять. Когда всю жизнь скитаешься по чужим углам, и вдруг — дом! В душе происходит…

— Стоп, стоп! Время — деньги. Что было дальше?

— Я увидел па балконе Эрику в половине первого…

— Но согласно экспертному заключению она умерла в полночь.

— Вот именно. Полиция ошибается. Эрика в это время была жива. Она стояла на балконе, еще в плаще, а в спальне на верхнем этаже горел свет.

— Ты уверен?

— Безусловно. Правда, меня это удивило. Я подумал не о том, кто там был — она или не она? — а зачем Эрика там стояла? Ее поведение тоже показалось мне странным. Несколько сгорбившись, она стояла у двери и словно высматривала что-то вдали или прислушивалась к чему-то. Тогда я не придал этому большого значения. Однако мысли все время кружились вокруг этого странного видения, какое-то беспокойство одолевало меня, и в Штеглице я уже не удержался и повернул назад.

— Ну и что?

— Я возвратился в Далем и оставил свою машину метрах в ста от ее виллы. Ты опять спросишь меня почему. Ответа я не знаю. Когда я подошел поближе, то света в доме не увидел. На улице было совершенно тихо, не было слышно ни звука. Мне стало даже как-то тревожно. Я остановился у садовой калитки и машинально нажал на ручку. Калитка была закрыта. Значит, все в порядке, подумал я. Хотел уже было уйти, но тут… тут…

— И что же тут?

— Дальше все произошло как во сне. Я увидел на садовой дорожке какой-то предмет, похожий на пакет. Подумал: наверное, Эрика что-то обронила. Одним прыжком я перемахнул через забор, прошел по дорожке и подобрал предмет. Это оказалось дамской сумочкой!

— С ума сойти! Дамская сумочка? Без ремешка? Тебе осталось только сказать, что в ней лежали драгоценности или сотня тысяч долларов….

— Франков. Не долларов, а франков, французских франков. К сожалению, не сотня тысяч, а поменьше, но сумма была приличная.

— Что ты сделал с сумочкой?

— Я бросился к своей машине. Кроме денег в сумочке находились тюбик губной помады без колпачка, зеркальце, карандаш для ресниц и два зажима для волос.

— И ты, простофиля, забрал франки и бежал в Париж! Верно?

— Я потерял голову, Бодо! Такая куча денег! Я подумал: плевать мне теперь на всяких Кайльбэров, и отправился в Тегель. По дороге сумочку выбросил. Затем сел в самолет и — прощай, Германия! Да, идиотский поступок.

— Наверное, сумочка принадлежала доктору Гроллер. Ведь она собиралась в Париж…

— Нет! Эрика не меняла марки на франки в Берлине. Она сама мне рассказала об этом. Я, помню, с ней согласился, поскольку наши деньги выгоднее обменять во Франции.

— Да, но кому же в таком случае принадлежала сумочка?

— А я знаю? Мне нечего добавить к сказанному. В Париже я нанял маленькую квартирку, сменил имя…

— Зачем? Тебе же ничего не было известно об убийстве. Почему ты решил, что тебя будут преследовать или разыскивать?

— Это вовсе не было связано с убийством! Я думал о своих кредиторах, многочисленных кредиторах…

— Ты мог бы рассчитаться с ними деньгами, которые нашел. По крайней мере, для защиты это был бы убедительный довод. А ты еще и промотал эти деньги.

— Ничего подобного. Я жил очень экономно. Собирался эмигрировать в Южную Африку, мечтал начать все сначала. Потом прочел в газетах об Эрике и о себе… Отказался от своей мечты и решил разыграть возвращение блудного сына. Но господа полицейские постановили иначе, и вот теперь я сижу здесь.

— Да, ты сидишь здесь, а я должен вызволять тебя отсюда. Дружище! И когда только ты образумишься? Что обо всем этом говорит Майзель?

— Ах, этот! Он начал приписывать убийство мне. После этого я отказался давать какие-либо показания. Ну, так как ты смотришь на это дело, Бодо?

Адвокат взглянул на часы. Он поднялся, взял портфель и сказал:

— Головой не поплатишься, если все произошло так, как ты мне рассказал. Жаль, что ты явился в полицию не сразу, а лишь после того, как был объявлен твой розыск. И все же постараемся обставить твое возвращение с большей помпой.

Ирэна Бинц закрылась в комнате на ключ. Ока зашторила окна от яркого солнца, и все вокруг погрузилось в золотистый полумрак.

Ее плащ, шарфик и сумочка в беспорядке валялись на кровати, дверцы шкафа были распахнуты, на полу громоздились чемоданы.

Скорчившись, Ирэна села в кресло и вытянула ноги. Большим пальцем левой руки она массажировала десны; эту привычку она приобрела со школьных лет, когда долго просиживала над трудными домашними заданиями. Ирэна терла и терла пальцем во рту, словно пыталась избавиться от притаившихся мрачных мыслей.

Шестьдесят тысяч марок уже отправились по условленному адресу за границу. Бинц холодно планировала и холодно действовала. Осталось только упаковать чемоданы и поехать на вокзал. Однако Ирэна боялась ехать, и ей нужно было подавить эту тревогу.

Она все рассчитала заранее, и все шло так, как было задумано. Только неожиданно на нее напал страх, когда она вынимала свои вещи из платяного шкафа.

Страх перед Лупинусом? Врач беспокойно бродил по дому. Из-за того, что завтра он улетал в Берлин и рассчитывал получить медальон? Бинц не боялась врача. Если она кого-то и боялась, то не его. Да и не могло быть иначе! Еще ни разу в жизни она не встречала более спокойного, выдержанного и покладистого человека, чем Лупинус.

Тревожил и Лёкель. Он появится завтра утром, как договорились. Когда-нибудь его схватит полиция, в этом не было никаких сомнений. Лёкель был не из тех, к кому закон относился благосклонно. Назовет он тогда полиции ее имя?

Если она обманет его и уедет, то наверняка. А если останется с ним… Ирэна улыбнулась. Затем она вздрогнула, и мысли ее вернулись на круги своя.

Вскоре они потекли в другом направлении: Лупинус не обнаружит завтра в Берлине медальон. Как он поступит? Что предпримет его сын?

— Нет, я должна уехать! Я должна уехать! — тихо прошептала она. Но подняться не смогла, продолжала сидеть скорчившись, словно ее тело налилось свинцом.

Раздался стук.

— Ирэна, — позвал из-за двери Лупинус.

Она не шелохнулась.

— Ирэна, ты спишь?

— В чем дело? — Ее голос звучал раздраженно и укоризненно.

— Открой, пожалуйста! Я так одинок… Ирэна!

— И поэтому ты будишь меня?

Она осталась на месте. Лупинус пробормотал что-то невнятное и подергал ручку. Затем послышались его медленно удаляющиеся шаги.

«И с ним уже все кончено! — пронеслось в ее голове. Но тут же из глубины сознания донесся приказ, спокойный и сухой: — Думай о Лёкеле! Морис… Он меня предаст. Он угрожал мне. Может быть, он следит за мной. Он убьет меня… убьет…»

Бинц вскочила. Она порывисто схватила телефонную трубку и набрала номер.

— Позовите господина Лёкеля! — Тон, которым она произнесла эти слова, показался ей слишком официальным, поэтому более мягким голосом добавила: — Будьте так любезны.

Ирэна ждала. Ждала дольше обычного и начала беспокоиться. Она хотела услышать голос Мориса, узнать, как он себя чувствует, о чем думает. Хотела сказать ему нежные слова, как-то подбодрить. А в конечном счете избавиться от страха перед своим бегством.

Незнакомый мужской голос произнес:

— Алло, кто говорит?

Ирэна не ответила.

— Алло, — повторил тот же голос, — кто говорит? Я знакомый господина Лёкеля.

Ирэна поняла: «Полиция!» Рука бессильно опустилась вниз, трубка выскользнула из нее и закачалась на проводе, как маятник стенных часов.

Она не стала рассуждать. Действовала быстро, точно и уверенно. Схватила с кровати плащ, взяла сумочку, сунула в нее пистолет и помчалась вниз по лестнице. В холле навстречу ей вышел Лупинус, с бледным лицом, в распахнутом халате, в домашних тапках.

— Ты собираешься уйти?

Ирэна принужденно улыбнулась:

— Выскочу только на минутку. Возьму такси. — Она пробежала мимо доктора.

— Ирэна! — крикнул он ей вслед. — Ирэна! — Лупинус вдруг догадался о ее намерениях. Он понял это, возможно, по напористой походке или по неестественно простодушному тону ее речи, а может быть, по нервной улыбке, и понял, что речь идет не о минутке, не о часе, а о расставании навсегда. — Ты хочешь бросить меня! — воскликнул он, и его лицо налилось кровью.

Бинц не ответила. Достигнув веранды, она остановилась у входной двери и дрожащими руками поискала в сумочке ключи. Ирэну била нервная дрожь, и она, чувствуя слабость, прислонилась к косяку. Неожиданно сильные руки схватили ее сзади и оттащили от двери.

— Ты никуда не пойдешь! — Голос Лупинуса звучал резко. Своим корпусом он закрыл проход к двери. — Ты собираешься на меня донести, не так ли? Тебя-то, конечно, это устроило бы!

Женщина попыталась изобразить на лице улыбку:

— Что ты себе вообразил? Просто моя портниха…

— Иди в комнату! Я должен с тобой поговорить.

— О чем ты хочешь со мной поговорить?

— Иди в комнату, я сказал. Иначе…

— Что иначе?

Они застыли друг против друга. Оба были бледные, в глазах обоих застыл страх.

— Ты так изменился, — тихо произнесла Ирэна.

Лупинус молчал. Он смотрел на нее неподвижным и несколько печальным взглядом.

Бинц опустилась в плетеное кресло, стоявшее позади нее. Она расправила плащ и незаметно для доктора переложила пистолет из сумочки в карман.

Эберхард Лупинус нажал на кнопку вызова прислуги. Появилась служанка и сделала реверанс.

— Позвоните портнихе госпожи и скажите, что она, к сожалению, сегодня прийти не сможет. — Врач говорил безучастным, деловым тоном, но, когда служанка ушла, его губы слегка дрогнули в насмешливой улыбке, и Ирэна почувствовала, как новая волна страха подступила к ее горлу.

— Что с тобой происходит? — спросила она, улыбаясь своей чарующей улыбкой. Ее голос был теплым, проникновенным, а взгляд кротким и ласковым. Эта тысячекратно проверенная уловка в этот раз не возымела действия. Доктор Лупинус стоял у двери неприступный, как утес, он медленно поднял руку, элегантным движением провел по волосам и апатично опустил ее вниз.

— Мое терпение иссякло, — сказал он монотонным, бесцветным голосом, — я не могу больше жить во лжи. Когда я увидел веранду в доме Эрики, то понял, что ее убили. Я поспешил со звонком в полицию, а следовало бы вызвать врача. Не знаю, кто убил Эрику, но подозреваю, за что с ней расправились. Они решили, что после ее смерти я наследую медальон и они легко получат его, поскольку держат меня в руках. Так они и сделали. В моем деле очень жесткая конкуренция, я не могу допустить скандала и дать повод для пересудов прошлого Ютты. К тому же моя жизнь с Эрикой не была образцом, ты… Если захотят, то грязи найдут достаточно. Кроме того, я попал в затруднительное финансовое положение, в последнее время мы жили далеко не по моим средствам, Ирэна; я постоянно искал новые источники дохода и не только обманывал налоговое управление… У гинеколога есть определенные возможности добыть деньги незаконным путем… Всем этим могут воспользоваться мои конкуренты и недоброжелатели, чтобы доконать меня. Поэтому я и поехал к Эрике, мне надо было заполучить ее медальон, в обмен на который два ну, скажем, господина обещали свое молчание. Но я появился у нее слишком поздно. «Господа» уже сделали свое грязное дело, они больше не верили тому, что мне удастся уговорить Эрику. Наверняка эти двое замешаны в убийстве. Правда, я не знаю, сделали ли они это своими руками. А завтра я получу этот медальон законным путем, по наследству, свяжусь с этими «господами» или Кайльбэром, их посредником. Как договорились, мне заплатят за него сорок пять тысяч марок и отстанут от меня. Я спасен, я свободен, я смогу жениться на тебе. Естественно, по окончании траура и…

Вернулась служанка и, сделав реверанс, доложила:

— Милостивая госпожа ошиблась. Примерка назначена через неделю, то есть на следующий понедельник.

Лупинус кивнул. В уголках его рта затаилась та же насмешливая и слегка грустная ухмылка. Не глядя на свою любовницу, он повторил:

— Милостивая госпожа ошиблась. — Затем вплотную подошел к Ирэне и взглянул на нее сверху вниз: — Я хотел тебя пощадить, — выкрикнул он внезапно, — я хотел, чтобы ты ничего не знала об этом. Если бы ты была на моей стороне, но теперь…

— Ты что задумал? — заорала она на него. — Теперь, когда ты у самой цели! Ты хочешь сдаться?

Эберхард Лупинус оставил без внимания ее вопрос.

— Я пощадил бы тебя, — повторил он, — но теперь ты уже не моя, Ирэна. Нет, не потому, что я ревную тебя к кому-то. Я никогда не шпионил за тобой, ты могла бы завести себе любовника, лишь бы это не делало меня посмешищем. Ты уже не моя, Ирэна, потому что ведешь свою собственную жизнь, в стороне от меня, хотя мы живем под одной крышей.

Лупинус замолчал, на его лице отразились боль и разочарование. Затем, с трудом сдерживая гнев, он спросил:

— Куда ты собралась? Скажи правду, куда ты собралась?

Ирэна бросила взгляд на часы. Она почувствовала, что опасность, исходившая от Лупинуса, миновала. Оставалась другая, значительно большая, связанная с Лёкелем. Неужели его схватили? Здесь было только два варианта: либо Лёкель вернулся с повинной, либо его арестовали. Как бы то ни было, вывод тут очевиден — она должна покинуть Гамбург, покинуть Германию, и сделать это как можно скорее.

Ирэна медленно поднялась.

— Ты же слышал, — сказала она подчеркнуто скучающим и усталым голосом. — Я ошиблась в дате ровно на неделю. Пойдем.

Ирэна шла не оглядываясь, но знала, что Лупинус следовал за ней. Они сели в его кабинете. Девушка не сняла плащ, в кармане которого лежал пистолет. Лупинус схватился за сигарету, торопливо закурил и после нескольких коротких затяжек оставил ее в пепельнице.

— Я расскажу комиссару всю правду, — начал доктор. При этом он вопросительно посмотрел на Ирэну, видимо полагая, что она будет перечить или уговаривать его. Но та не перечила и не уговаривала. Она молча пожала плечами.

— Завтра, когда я прилечу в Берлин, дам ему показания. Расскажу все, что знаю.

— А что ты знаешь?

Доктор опустил голову.

— Ты права, — заметил он. — Что я знаю! То, что за медальоном охотятся, что за эту поделку хотят заплатить сорок пять тысяч марок, что Эрику…

Он умолк и снова взглянул на нее.

— А может, ничего не говорить? Молчать дальше? Посоветуй, Ирэна! Мне надо молчать?

Это был уже прежний Лупинус: слабовольный, нерешительный, беспомощный. У Ирэны было огромное желание расхохотаться или плюнуть. Ей не терпелось сказать ему какую-нибудь гадость, оскорбить его, причинить ему страдание и боль. Но она плотно сжала губы. Ей надо было поднять у него настроение, поскольку она непременно должна уйти.

Несмотря на это, Ирэна не видела никакой возможности покинуть этот дом по-хорошему. Ведь доктора Лупинуса понесло, он вспоминал о давних и стародавних временах, распространялся о своей жизни чуть не с самого рождения, говорил с пятого на десятое, сбивчиво, торопливо, будто у него осталось совсем мало времени.

Бинц не слушала его. Ее мысли витали далеко отсюда, за пределами Гамбурга. И чем больше Лупинус болтал, тем больше в ней росло раздражение. Наконёц она не выдержала.

— Да прекрати же ты! — выкрикнула Ирэна и направилась к двери. — Разве можно так распускать слюни!

— Ну, тогда посоветуй что-нибудь, — умолял Эберхард Лупинус и, шаркая ногами, поплелся за ней.

— Посоветовать что-нибудь? — Она махнула рукой. Теперь ей было все равно, пора кончать эту комедию. — Я дам тебе добрый совет. Уймись и забейся поглубже в какую-нибудь нору, трус несчастный. Хочешь — жди медальон, хочешь — не жди, но веди себя спокойно! И оставь в покое меня! Что я думаю о твоем дерьмовом деле? Оно вызывает у меня отвращение. Мне тошно смотреть на то, как ты боишься за свой паршивый престиж! Как лжешь и причитаешь, вопишь и суетишься, и тем не менее топчешься на месте! Делай что хочешь и как знаешь, но только оставь меня в покое. Твой медальон интересует меня как дерьмо, твоя репутация для меня — дерьмо, и сам ты… ты сам опротивел мне!

Она стряхнула руку, которую доктор положил ей на плечо, распахнула дверь кабинета и выбежала в холл. «В сущности, как просто устраиваются дела! — подумала она. — Просто, когда бросаешь их». Бинц отыскала в сумочке ключи, ее пальцы уже не дрожали, когда она открывала дверь на веранде, ее лишь позабавил Лупинус, который тащился вслед за ней и причитал:

— Ты все еще думаешь, что я делал это только ради себя? Я знаю, ты честный, искренний человек, и сам хочу стать таким же искренним и честным, хочу во всем признаться, почему же ты осуждаешь меня… Ведь я делал это только ради тебя, Ирэна!

— Ради меня! Я как-нибудь сама о себе позабочусь. Лучше, чем ты можешь себе представить. Но одно я скажу тебе: если мое имя будет упомянуто в твоих так называемых признаниях, то я не останусь в долгу! Тогда ты действительно потеряешь репутацию, это я тебе гарантирую. И тогда откровения этих «господ» покажутся тебе Святым писанием. Я выплюну всю мерзость, которую мне пришлось проглотить, живя с тобой, ты смешон, ты…

Впервые в жизни Эберхард Лупинус ударил женщину. Ударил открытой ладонью, сначала справа, потом слева и опять справа и слева. Бил наотмашь, уже не видя, куда бьет. Он непроизвольно сжал руки в кулаки и обрушил их на женщину, уже неподвижно распростертую на полу. Лупинус очнулся лишь тогда, когда на веранде появился его сын со своей парижской подружкой.