Глава 1

Людвиг Шторман позволил себе на секунду приостановиться — только затем, чтобы поднять глаза к небу в надежде увидать звездный лучик. Но ему не повезло: ночь была черна, глубока и так же зловеща, как тот холодный лес, по которому они теперь шли. Четыре черных тени пробирались между стволами, как волки, которые гонятся за подраненным оленем. Звери не знают жалости и страха. Они отдаются на волю своего инстинкта и пренебрегают опасностью, когда того требует необходимость. За счет этой отваги, которую слабые люди называют тупой, только и держится порядок в природе.

Теперь Шторман верил, что он сам стал таким хищным зверем, не знающим страха и угрызений совести. В те годы, когда столько молодых людей заглушает скуку пустыми занятиями, он решился поставить свою жизнь под знак Идеала. Этот выбор не принес ему никаких отличий. Он имел счастье родиться в такую эпоху, когда мир переживал настоящую революцию. Переворачивалась страница истории, и все на свете выглядело совсем по-разному до и после того, как ясновидящий вождь совершил свое дело.

Чтобы достичь высоты своих стремлений, он отказался от всего, чем жил с детства. Он отдалился от родителей, которых счел недостаточно горячими патриотами, а главное — от долгой семейной традиции, всегда ставившей в центр жизни религию. Свою религию Шторман выбрал сам: называлась она нацизм. А бога своего он имел счастье видеть живым: звали его Адольф Гитлер.

Никогда не позволял он лукавым сомнениям развратить свой разум. От гитлерюгенда до службы в рядах СС он по всем пунктам соответствовал тому, что ожидало видеть в нем начальство. Как разъяснял Гиммлер, из ста кандидатов в Черный орден принимается лишь полтора десятка. Начальство требовало политической характеристики на родителей, а кроме того, родословной до 1750 года, строжайшего медицинского обследования и характеристики, предоставленной молодежной гитлеровской организацией. Физические требования были неукоснительны, а кроме того, была необходима общая нравственная оценка. Юноша ростом под 190 сантиметров не имел никаких шансов войти в ряды СС, если в жизни вел себя, как лакей. Шторман преодолел все эти испытания так, что был убежден в своей принадлежности к элите. Орден был его символом веры, строем жизни и образом восприятия жизни. Он получил отличие: начальство сочло его достойным вступить в ряды престижной организации Аненербе — «Наследие предков». Этому назначению немало способствовали блестящие университетские успехи по истории и археологии. О его исследованиях глубочайших корней германской расы услышали вплоть до высшего государственного уровня. Сколько бессонных ночей провел он, перелистывая тысячи страниц, чтобы раскрыть истину и сокрушить ложь, распространявшуюся в течение веков? Он знал о коренной противоположности между лесными народами, от которых происходили немцы XX века, и племен пустыни, уже много тысяч лет претендовавших на мировое господство и даже сумевших скрыть истинные истоки своей нации. Он знал о зловещей роли евреев, но знал также, как велика вина христианства в том, что цивилизация лишилась мужества. С тех пор как возраст позволил ему рассуждать, он непрестанно сражался с происками врагов арийского народа.

Теперь он с тремя товарищами бежал во мраке норвежской ночи на свой последний бой. Не время было ни думать, ни вспоминать, однако сам ночной бег как будто звал оглянуться на пройденный путь. Людвиг Шторман пропустил товарищей вперед, а сам замыкал цепочку. Все четверо знали, к какой цели стремятся; всем также было ведомо, какая опасность их ждет. Где-то там, в глухом лесу, за ними погнались другие люди. Их, волков, преследовали те, кто хотел уничтожить все труды, начатые с той поры, как народ решил взойти к истокам своей Истории. Их миссия была опасна, но никто из них не мог и помыслить о том, чтоб обсуждать приказы. От предмета их поисков несомненно зависел исход войны. Ослабленный противоестественной коалицией, связавшей капиталистов с большевиками, подточенный множеством мелких предательств Тысячелетний рейх скоро должен был обрести ключ к спасению. Людвиг улыбнулся. Он был убежден, что дело его жизни послужит правому делу, обеспечит конечную победу. Фюрер будет доволен, и все те, кто даже в берлинских дворцах сомневались в его разысканиях, скоро будут принуждены признать его прозорливость. Нет будущего без Истории, и всегда бывают побеждены те слепцы, которые не желают черпать от своих корней силу для сражений.

— Вон, вон! Я его вижу, оберштурмфюрер!

Макс Кёниг был самым младшим из них. Он бежал быстрее всех, а волчьи глаза, которыми наделила его природа, были способны разглядеть четкие очертания даже в полной темноте. Шторман прибавил скорости и почувствовал, как начинается одышка. Дело еще далеко не сделано. Кёниг все разглядел верно. Перед ними поднимался ничем не примечательный для несведущего человека холмик, поросший можжевельником. Крохотная горка, сглаженная веками, дождями и суровыми скандинавскими зимами. Но Шторман уже немало видел таких. Ошибаться он не мог: это был курган, насыпанный предками, чтобы почтить своих мертвецов. В единстве с природой они родились и на ее совершенстве основали свое благочестие.

— Лопаты достать! Быстро! — скомандовал Шторман, отдышавшись.

Все четверо принялись копать. Затея этих людей могла показаться нелепой, нереальной, но они с таким остервенением стремились к цели, что в их деле проявилось нечто эпическое. Шторман ворочал лопатой бешено, как будто от того вся жизнь его зависела — да так оно, пожалуй, и было. Они были так заняты, что не видели, как полярная сова, наблюдавшая за ними с высокой ветки, повернула голову в другую сторону.

Дальше все случилось быстро. Молодой Кёниг почувствовал, как его лопата с легким стуком во что-то уперлась. Он подозвал Штормана и других товарищей посмотреть на свою находку. Этот камень был, наверное, дверью к сокровищам, много веков спавших под земляным саваном. Но Шторман не успел своими глазами увидеть, что обнаружил его товарищ.

— Стоять! Руки вверх!

Черную, как их мундиры, ночь внезапно затопил свет. Партизанский отряд — человек пятнадцать — окружил четверых эсэсовцев из Аненербе. Шторман подумал, не раскусить ли ему ампулу с цианистым калием, которую он всегда носил с собой. На миг подумал и о том человеке, с которым расстался в нескольких метрах отсюда, который привел его в этот лес. Нет, не вручит он ему свою победу. Да возможно ли, чтобы все рухнуло так близко от цели? Сам не понимая почему, Шторман покорился и поднял руки вверх. Не страх, не малодушие побудили его повиноваться приказу. Может быть — безумная надежда когда-нибудь все же проникнуть в тайну кургана и написать новую страницу славной истории предков — викингов.

 

Глава 2

Руан, март 1944 г.

Приходило ли в голову Клоду Моне хоть раз посмотреть, как на город спускается ночь? Нет сомнений, нежные отблески звезд на камне чудесно возбудили бы его воображение. Пьер Ле Биан всегда очень любил живопись. Любил он и архитектуру, скульптуру, гравюру, а также всякое прикладное искусство. Этот молодой человек был из тех, для кого прошлое интереснее настоящего, и в его оправдание надо сказать, что весной 1944 года в настоящем не было ничего хорошего. Он обошел каменный корабль, стоящий посередине столицы Нормандии, и подумал: если хорошо вроде бы знакомое здание застать врасплох, у него будет совсем другое обличье.

Ле Биан знал, что сильно рискует, гуляя по городу один в комендантский час. Но с той поры, как разразилась эта дурацкая драка и его профессиональное будущее стало неясным, он был вынужден сам для себя выдумывать все новые поводы для размышлений, поисков и находок. В конце концов он решил, что война не помешает ему работать дальше.

Он оглянулся, убедился, что никто его не видит, достал из кармана и вставил в замок боковой дверцы собора странный инструмент. В семействе Ле Биан, конечно, не любили болтать, что у них был дядюшка-домушник, но вот его уроки вдруг и пригодились. Пьер осторожно пошевелил отмычкой в замке: раз неудачно, другой… С третьей попытки послышался характерный щелчок. Дверь открылась, и Ле Биан быстро прошмыгнул в здание. Молодой человек с виду казался немного постарше своих двадцати. Все детство ему приходилось сносить насмешки товарищей над его неуклюжестью и неспособностью к спорту. Он не любил расчесываться — так и жил со всклоченной черной гривой; из-за нее и светло-голубых глаз Пьер был похож на бретонского моряка, заброшенного в нормандские поля. Подростком Ле Биан вытянулся, как растение, ждущее полива, чтобы достичь настоящей своей высоты. Спортивней он от этого не стал, но относиться к нему стали лучше.

Собор Божьей Матери спал мирным сном: так спят те, кто знает, что время не властно над ними. Низались четки столетий, а собор был все так же великолепен, невзирая на наскоки времени и на безумие людей. Археолог зажег маленький факел, но больше для проформы: он и слепой без малейшего труда прошел бы по зданию, в котором постоянно бывал с малолетства. Воспитание матери-богомолки теперь сильно помогало молодому искусствоведу. Пока он рассеянно слушал проповеди кюре, взгляд его блуждал, между баз колонн в трифории, подымался к перекрестьям стрельчатых сводов и, наконец, терялся в роскошной разноцветной розе, славившей вознесение Богоматери.

Ле Биан направился к часовне святого Романа Малого и осторожно подобрался к цели своих поисков. У него не было никаких причин с чрезмерным почтением относиться к тому, что, если подумать, было просто человеком, умершим тысячу с небольшим лет тому назад. Его запечатленные в камне черты целиком сохранили дикое величие, данное ему скульптором. Археолог машинально положил руку на голову Рол-лону — человеку, который сначала разорил Нормандию, а потом ее же основал. Днем он никогда не решался сделать так: боялся, что сторож от излишнего усердия заругает. Из маленькой заплечной сумки он достал другой предмет — память о дядюшке Никелированном: железную полосу с расплющенным концом. Еще раз посмотрел на каменный силуэт первого герцога Нормандского. Ненадолго дал волю своему воображению: представил себе, что статуя может ожить. Но времени у Ле Биана не было: дело было важное. Он осторожно подсунул свой ломик под тяжелую плиту около статуи, попытался отодвинуть ее. Одолеть сопротивление камня нелегко, тем более, что работать надо было в полнейшей тишине. Инструмент выскользнул из щели, вырвался из рук, и Пьер, не удержавшись, громко чертыхнулся.

— Так-так, значит, мало того, что ты забрался в дом Божий, так еще и позволяешь себе тут ругаться?

Человек, заставший Ле Биана за неположенным занятием возле надгробной статуи Роллона, криво улыбался.

Археолог тотчас узнал сторожа Мориса Шарме: он уже много раз видел его в соборе. Лет ему было чуть-чуть за шестьдесят, но выглядел он старше. Ле Биан подумал, что эта чертова война старит всех, кто с ней соприкоснулся. Сторож ругать его не стал, а положил отечески руку на плечо.

— Ты молодой Ле Биан, не так? — произнес он. — Я твою мать хорошо знаю: из усердных усердная.

Молодой человек не оценил, как высоко по-церковному ставится вера его матери. Только он бы никогда и не подумал, что ее святошество может ему в случае чего помочь.

— Ты, говорят, археолог, — продолжал сторож. — Ну, это не причина забираться в храм и крушить его, как вандал.

— Я студент-искусствовед, — уточнил Ле Биан. — И вовсе я не вандал, просто я занимаюсь ранней историей Нормандии.

— А полиции про это рассказать не хочешь?

— Нет, вы же в самом деле не станете…

Сторож махнул рукой: ему до этого дела нет.

— Я тебя не спрашиваю, что ты ищешь, — сказал Шарме, немного понизив голос. — Только знай, что это ищешь не ты один…

— Как? — удивился юноша. — Что вы хотите сказать? Сюда еще кто-то приходил до меня?

Сторож приложил палец ко рту в знак молчания.

— Тихо… здесь у стен есть уши, да и где их нет в наши смутные времена! Больше я тебе ничего не скажу. Но если ты так увлекаешься старыми камнями, как говоришь, надо бы тебе пройтись возле кладбища Сен-Маклу. Знаешь, это такое место, где самую отягченную грехами душу тянет стать полегче…

— Но я прекрасно знаю это кладбище, — раздраженно возразил Ле Биан. — Перестаньте говорить загадками. Скажите лучше, что вы знаете и о чем не хотите говорить.

Но сторож уже пошел прочь. Проходя маленькими шажочками по галерее, он только еще сказал:

— Знать-то ты его знаешь, но в иное время туда особенно стоит сходить… Например, завтра часа в четыре дня… Выйдешь из храма — не забудь запереть дверь. Господь сквозняков очень не любит!

 

Глава З

Полковник Отто фон Бильниц повесил телефонную трубку и зло поглядел на нее. Что-то в этой войне ему категорически не нравилось. Конечно, он был никакой не пацифист, а боевой офицер. Семейная традиция требовала, чтобы хотя бы один сын в роду сделал блестящую военную карьеру. Эта роль должна была выпасть старшему брату Фрицу, но он скончался от запущенной болезни груди. С тех пор все надежды родителей обратились на младшего — Отто. Прусское чувство долга у фон Бильнйцев было в крови. Со времен великого Фридриха награды сопутствовали их подвигам и способствовали обогащению семьи. Поражение в окопной войне и вслед за тем падение империи нанесли семейному духу тяжелый удар. Она разочаровалась в пути политического развития Германии. Строгая бабушка Августа вообще потеряла вкус к жизни, видя, как ее любимый старый Берлин превратился в город всех пороков. Горделивую прусскую столицу взяли штурмом женщины, переодетые мальчиками, и мальчики, во всем подражавшие роковым женщинам. Впрочем, и приход нацистов не утешил семейство. В первое время фон Бильницы были уверены, что маршал Гинденбург станет хоть и последним, но прочным оплотом против вульгарных крикунов-расистов в коричневых рубашках. Но мало-помалу неуклонное возвышение герра Гитлера лишило их последних иллюзий. Их мир ушел вместе с падением коронованного орла.

Тем не менее Германии снова пришлось воевать, и, может быть, ей удалось бы смыть позор, пережитый в 1918 году. Память о злосчастном Версальском мире оставила глубокий след в сознании всего народа, а тем паче пруссаков старого закала, убежденных в своем превосходстве над всеми народами.

Отто фон Бильниц был породист и не умел лгать. Он стал. одним из самых приметных людей вермахта. Но его прекрасная репутация в чисто военном плане парадоксальным образом привела к тому, что за ним установился серьезный надзор, и препятствовала его карьере. Нацисты не доверяли осколкам старой Германии, которым ставились в вину и реакционный образ мыслей, и привязанность к религии Так блестящий полковник оказался изгнанным в Руане в тот час, когда его таланты должны были его привести на более опасные, а тем самым — более важные для рейха участки фронта. Сначала фон Бильниц возмущался, чувствовал несправедливость, потом наступила фаза апатии и, наконец, он нашел в своем нормандском житье хорошие стороны. Как опытный военный, он знал, что противник недалеко, на другой стороне Ла-Манша, и надо быть начеку. Как человек традиции, он научился радоваться дарам щедрой на эти дары земли.

Так он выковал себе панцирь, который ничто не могло по-настоящему пробить. Ничто, кроме вести о приезде эмиссаров СС. А именно эту весть принес ему сейчас телефонный звонок. Ему приказывалось со всем вниманием встретить прибывшего в Руан оберштурмфюрера Людвига Шторма-на. Поручалось оказывать ему всемерное содействие и давать все необходимые для успешного выполнения задания сведения. Именно так и выразилось его начальство. Отто бесился: опять вермахту приходится гнуть спину перед этим государством в государстве — СС! Абсолютно преданные своему верховному начальнику Генриху Гиммлеру, до какого бы бреда он ни доходил, эсэсовцы были людьми, с которыми невозможно разумно разговаривать. А для такого пруссака, как фон Бильниц, фанатик из собственного лагеря мог стать еще более опасным противником, чем враг из лагеря чужого.

Скрепя сердце полковник отправил секретаря к новому гостю. Потом сел за стол, взял стопку документов на подпись и ушел в них с головой. Так он и сидел, когда услышал два коротких удара в дверь и ответил машинальным «Ja!»

Соизволив наконец поднять голову, он увидел в двери пресловутого Штормана. Прежде всего полковник сильно подивился возрасту своего посетителя. Он казался слишком молодым, чтобы занимать высокую должность в иерархии у Гиммлера. Помимо же столь юных лет он полностью соответствовал требованиям Черного ордена к своим членам: голубоглазый, белокурый, стрижен точно по образцу, установленному рейхсфюрером — сверху оставлено больше, с боков выбрито. Еще, пожалуй, фон Бильница удивил рост молодого человека: как показалось, меньше, чем у его собратьев. Но тем не менее Шторман в совершенстве воплощал расовый идеал, любимый хозяевами рейха.

Эсэсовец отдал безупречное гитлеровское приветствие и широко улыбнулся полковнику, чуть было не обезоружив его этой улыбкой. Что-то в лице гостя странным образом напомнило ему покойного брата Фрица. Удивительная смесь самой подлинной невинности с несокрушимой волей, которая часто встречается у тех, кто готов горы свернуть, лишь бы достичь избранной цели.

— Господин полковник, — громко сказал Людвиг Шторман, не прогоняя улыбки с лица, — для меня большая честь познакомиться с вами.

— Господин Шторман, — ответил полковник, пристально глядя на него, — простите мне личный вопрос. Вы родом из Пруссии?

Эсэсовца такое любопытство нимало не смутило. Напротив, он расхохотался и ответил:

— Захочешь — не скроешь, верно? Да, я настоящий сын Пруссии, родители сами родились и меня вырастили около Потсдама. Держу пари, что это первая наша общая точка!

— Да, — проговорил фон Бильниц почти с досадой. — Признаюсь, я несколько ностальгирую по своим корням. Хотя здесь, в Нормандии, очень приятно, вы сами убедитесь. Между прочим, в 41-м году сюда приезжал один ваш коллега по фамилии, кажется, Принц. Меня здесь тогда не было, но мне рассказывали, что он с несколькими товарищами очень подробно изучал гобелен из Байё. Предполагаю, вам поручена культурная миссия в том же роде.

В тот же миг улыбка с лица Штормана исчезла. Как все люди его типа, он мог за одну секунду перейти от симпатии к предельной холодности. Настала очередь заговорить о предмете его поручения.

— Речь идет не только о культурной миссии, господин полковник. Я имею честь принадлежать к Аненербе. Как вы знаете, это исследовательско-просветительная организация, которая занимается в первую очередь космологией, археологией, рунами и расовой антропологией.

— Мне известны научные интересы рейхсфюрера Гиммлера, — только и сказал в ответ фон Бильниц. — Но я не вижу, чем могу быть вам полезен. Мои познания в археологии, должен вам признаться, весьма скромны.

Вдруг глаза Штормана лихорадочно заблестели. Он уже не слушал фон Бильница: им, казалось, полностью овладело то поручение, с которым он приехал.

— У нас есть все основания предполагать, что в этих местах нас ожидают важнейшие открытия, — ответил он быстро и уверенно. — Я не прошу у вас ничего, кроме разрешения мне и моим людям работать здесь. Не бойтесь, вы никак не будете связаны с нашими исследованиями. Знайте только, что наши занятия включают работу по делу Антикреста. Об этом я хотел бы вас предупредить на случай, если к вам будут поступать протесты из епархиального управления.

Теперь фон Бильниц уже не старался скрыть враждебность. Он вскочил, сжал кулак и стукнул по столу. Потом поглядел на Штормана — тот не пошевелился — и сел, разъяренный еще и тем, что не сдержал эмоций, обнаружил свои чувства.

— Я не могу ни приказывать вам, ни помогать, — холодно сказал полковник. — Знайте только, что христианская религия в этих местах — по-прежнему важнейшая ценность. Как, впрочем, и для меня, приятно вам или нет.

— Благодарю вас за мудрый совет, — бесстрастно завершил разговор Шторман.

Фон Бильниц простился с гостем. Тот и другой происходили из одних и тех же мест, но их разделяла непроходимая пропасть. Однако полковник не подозревал, что появление СС в зоне его ответственности заставит его покрывать действия, которые он никак не одобрял.

 

Глава 4

Уже целый час Пьер Ле Биан бродил вокруг кладбища. С того момента, как церковный сторож назначил ему это странное рандеву, археолог считал минуты: как бы не пропустить четвертый час дня. Он вспоминал, как стоит с ломиком в руке, как ему не дали утром довести дело до конца. Но отсрочка не обескураживала его: он был как никогда полон решимости разгадать тайну Роллона.

Ле Биан свернул на улицу Мартенвиль, потом в переулок у дома 184, прошел мимо знакомой с детства витрины похоронного бюро. Молодой человек подумал: трудно придумать более колоритное место для загадочной встречи, нежели кладбище Сен-Маклу. Оно было основано в 1346 году для погребения жертв черной чумы, в 1526-м обнесено галереями. Квадрат под открытым небом оказался окружен четырьмя колумбариями, как монастырский двор. Взгляд Ле Биана скользнул по деревянным панно с изображениями черепов, забавных костей, подков, острых кос и зловещих гробов. На миг он почувствовал себя вовлеченным поневоле в пляску смерти, так что даже голова закружилась. Он перевел дыхание и вгляделся внимательнее. За крестом в самом центре кладбища студент разглядел какую-то фигуру. Еще лучше приглядевшись, он понял, что фигура эта женская.

Было ровно четыре часа. На кладбище не было никого. Ле Биан не колебался ни секунды. Он обошел крест и дружески протянул руку незнакомой девушке. Незнакомка не ответила на его жест: он так и остался с протянутой рукой, и вид у него было довольно глуповатый.

— Не обижайтесь, — сказала незнакомка дружелюбней, чем можно было ожидать по ее отказу от рукопожатия. — Нам лучше не знакомиться. Мне сказали, вы занимаетесь ночными раскопками в самый комендантский час. Рискованно живете, между прочим.

— Сторож в соборе мне сказал, у вас для меня что-то есть, — ответил Ле Биан, не реагируя на ее тон. — Говорите, я слушаю.

Незнакомка кивнула ему, чтобы он шел за ней. Они сделали всего три шага и тут же очутились под густыми липами, где никто не смог бы их случайно заметить. Историк всячески старался не вглядываться девушке в лицо, хотя. ему очень хотелось ее видеть. Ей было лет двадцать пять, никак не больше; черные волосы выразительно оттеняли светлую кожу. Успел он разглядеть и то, что глаза у нее зеленые, отчего лицо становилось решительно симпатичным.

— Я уже сказала, — продолжала она, поправив прядь волос, выбившуюся из-за уха. — Вам лучше не знать, кто я такая и чем занимаюсь. Скажу одно: меня очень интересуют, чего тут шуруют немцы. И вы, кажется, занимаетесь тем же самым…

— Прошу прощения? — удивился Ле Биан. — Что вы хотите сказать? Вы в чем-то меня обвиняете?

Во взгляде девушки промелькнуло раздражение. Видимо, она ждала от собеседника не такого ответа.

— Зачем вы прошлой ночью пытались вскрыть саркофаг? — спросила она сурово.

— А почему я должен отвечать на это незнакомой даме, которая не собирается говорить мне, кто она, чем занимается и почему назначила мне встречу на старом средневековом кладбище? — парировал Пьер тем же тоном.

Рандеву разворачивалось совершенно непредвиденным образом. Чтобы до конца выразить возмущение, Ле Биану оставалось только уйти с кладбища и спокойно отправиться домой, но ему этого совсем не хотелось. Ему даже нравилась эта игра. От негодования, которое так и брызгало из глаз незнакомки, она становилась еще очаровательней, чтобы не сказать соблазнительней.

— Вот вы какой упрямец, — вздохнула она. — Хорошо, я скажу вам, но это на ваш страх и риск.

— Рассказывайте, — ответил он. — Я не боюсь.

— Я работаю на отряд Сопротивления. У нас есть основания думать, что эсэсовцы приехали в Руан заниматься стариной. Всякими тайными знаками, праарийцами и еще бог знает какой ерундой.

— Ерундой? — возмутился Ле Биан. — То, что вы рассказали, очень интересно. Я об этом еще ничего не слышал, но тут нет ничего удивительного. У первых нормандских герцогов осталось для нас еще немало тайн.

Девушка с облегчением взглянула на собеседника. Кажется, до него наконец дошло, насколько важна их встреча. Она посмотрела ему прямо в глаза и опять задала тот вопрос, ради которого и явилась на кладбище:

— Так вы наконец собираетесь мне сказать, чем занимались вчера ночью в соборе?

— Знаете, — ответил Ле Биан столь же серьезно, — у меня дома осталось несколько бутылок очень хорошего бордо. Не удобней ли нам будет потолковать за бокалом с кусочком камамбера?

— Вы что, издеваетесь? — вскинулась девушка.

Но в глазах Ле Биана виделась решимость — он и сам раньше не знал, что на такую способен. Во всяком случае, ее хватило, чтобы девушка опять сдалась:

— Хорошо, — проговорила она, подняв глаза к небу. — Давайте свой адрес. Но я вам не скажу, когда буду, просто ждите меня дома.

— Нет вопросов, — весело ответил археолог. — Приходите когда хотите на улицу Славных Ребят, 36. Буду ждать, найдете вино, сыр и веселую улыбку. А зовут-то вас как?

Девушка, уже уходившая было, обернулась, поколебалась немного и ответила:

— Для вас — Жозефина.

— Жозефина так Жозефина. До скорого!

 

Глава 5

Прелат не мог прийти в себя. Он ходил большими шагами взад и вперед по кабинету в архиепископском дворце и махал руками. Три посетителя, явившихся к нему на прием, напротив, были совершенно спокойны.

— То, что вы просите, решительно невозможно! — восклицал архиепископ. — Я не могу закрыть собор для верующих, чтобы три сотрудника СС делали там что им згодно! Ни на час не могу!

— Перестаньте, — проговорил Шторман. — Для человека на вашем месте нет ничего невозможного. Дом Божий — это и ваш дом, а значит, вы можете распоряжаться в нем по вашему усмотрению.

Гнев прелата достиг высшей точки. Обычно он всегда владел своими словами и эмоциями, но тут чзгсъ было не произнес слов, о которых потом ему пришлось бы жалеть.

— Господа, — сказал он только, — ни для СС, ни для кого другого я не могу согласиться на вашу просьбу. Поверьте, что я очень сожалею, но это так. Вы вполне могли прийти в наш собор наравне со всеми. К тому же в этот час народу в нем мало, и, если вы желаете, мы могли бы рассказать вам все, что вам нужно знать.

Оберштурмфюрер Шторман повертел головой и раздраженно хмыкнул.

— Как с вами, французами, все сложно! — произнес немецкий офицер. — Вы всегда сначала становитесь на дыбы, а ведь гораздо проще сразу повиноваться.

С этими словами он достал из кармана револьвер и наставил его на прелата.

— Мне не хотелось доходить до этого, но вы меня вынудили, — продолжал он. — Сделайте то, о чем мы вас просим: закройте собор, а мы вас запрем в ризнице на время нашего небольшого визита. Потом, если вы будете готовы к сотрудничеству, а главное, совершенно успокоитесь, вы о нас больше не услышите.

Приказ был немедленно исполнен. Архиепископа заперли в кабинете под охраной одного из эсэсовцев — шарфюре-ра Шмидта. Еще трое направились в помещение сторожевой башни, а оттуда в капеллу Обинье, выходящую в алтарную часть собора. Офицер достал блокнот и отвел своих людей в часовню святого Романа Малого. Когда Шторман подошел к саркофагу Роллона, у него перехватило дыхание. Он закрыл глаза и медленно провел рукой по каменной фигуре. В этом было что-то мистическое: он как будто желал взять себе частицу силы, которую, несмотря на весь груз протекших веков, еще сохранял покойник. Потом он открыл глаза, щелкнул пальцами и приказал своим людям:

— Schnelll Открывайте!

Эсэсовцы Кёниг и Ральфмусен взяли каждый по ломику и принялись поднимать крышку саркофага. Статуя первого герцога Нормандского потихоньку стала съезжать. Двигалась она неуклонно, но очень медленно, так что Шторман не скрывал нетерпения. В соборе гулко звучали его команды, перемешанные с окриками. Он так кричал на своих людей, чтобы они шевелились скорее, что у него самого выступил пот на лбу. Но вот с пронзительным скрежетом крышка сдвинулась так, что стало возможно заглянуть внутрь. Шторман схватил факел, бесцеремонно оттолкнул своих помощников. Свесился над саркофагом и воскликнул:

— Grosser Gott!

 

Глава 6

Камамбер возлежал на кухонном столике, как восседает некий государь в ожидании аудиенции смиренным подданным. Ле Биан, улыбаясь, поставил рядом с сыром бутылку бордо, подобную королеве, повстречавшейся с королем в зеркальной галерее Версаля. Еще раз проверил, правильно ли стоят бокалы относительно королевской четы, но не успел поправить: раздался короткий стук в дверь.

«Уже?» — подумал он с мужским удовольствием видеть, как женщина готова уступить мужскому очарованию. Он открыл дверь. Та, которая назвалась Жозефиной, вошла в прихожую. Она была все так же хороша собой, но очень раздражена: Пьер понял, что первые ее слова будут не слишком любезны.

— Надеюсь, к вам не будут слишком приставать с расспросами, — сказала она язвительно. — Честное слово, никогда не видала столько соседей сразу на лестничной клетке! Что, здешние жильцы привыкли жить в коммуне? Или вы их открыткой известили о моем приходе?

— У нас в доме всегда так, — лениво ответил молодой историк. — Как только началась война, мы решили, что нас это должно касаться как можно меньше. Не всегда, конечно, получается, но, в общем, все стараются жить нормальной жизнью.

Жозефина сняла пальто и небрежно бросила на стул, а глаза подняла к потолку. Ле Биан подумал: ее словно тик схватывает, когда она сердится.

— Нормальной жизнью! — вздохнула она. — А вся Европа в крови и в огне, а Франция стерта с карты мира! Где же у вас с соседями гражданские чувства? Где ваш патриотизм? Вам не совестно?

— Как быть! — отозвался Пьер, не поведя бровью. — Я, правда, хожу в собор по ночам, но вообще сделан не из геройского теста. Но что-то мне подсказывает, что у хороших учителей я мог бы стать и другим.

Он усадил девушку на стул с плетеной спинкой из тонкой тростниковой соломки, доставшийся ему от бабушки: это было почетное седалище для гостей. Все так же улыбаясь, налил ей бокал вина, подал ножик для сыра и отломил ломоть хлеба.

Жозефина смотрела на него взглядом оценщицы, как всегда смотрела на мужчин. Мать научила ее, что на мужчин не надо полагаться. Она могла сколько угодно уважать их, встречаться с ними, даже любить, но ни в коем случае не должна была считать их выше себя. Своими твердыми принципами ее мать, откликавшаяся на красивое имя Амелия, стяжала в округе не слишком приятную репутацию. Как и многим девушкам из хорошей семьи, ей сразу после начала

Первой мировой войны пришлось выйти за условленного жениха — у нее это был наследник богатых судовладельцев. Но в отличие от сестер по несчастью она взбунтовалась, не дожидаясь первых морщин на лице. Прежде всего Амелия сбежала от своего жестокого и властного супруга. Все думали, что она поведет себя тихо, избегая огласки, а она добилась своих прав через суд. В довершенье всего она каким-то образом скрыла свою беременность, а дочь решила воспитывать сама. С этих пор она поклялась никогда не связывать свою судьбу с мужчиной. Правда, несколько лет она прожила с известным в Руане врачом — добрым и заботливым человеком, который все ей прощал, — но второй раз надеть обручальное кольцо решительно отказалась.

Потом ей надоела тихая мещанская жизнь, и она ушла к молодому художнику-бельшйцу, разделив с ним каморку для прислуги на восьмом этаже богатого дома в центре города. Увы, богемная идиллия очень скоро обернулась трагедией. Молодой художник все-таки нашел галерею для выставки своих работ, но его сильно разругали. Это его так надломило, что он предпочел покончить с жизнью. Амелия с Жозефиной опять осталась одна. Она поступила на службу к одному немного эксцентричному адвокату из аристократического рода. Он был всегда одет с иголочки и нисколько не нуждался в женском обществе, но для отвода глаз ему нужна была спутница на званых обедах в городе. Амелия превосходно справлялась с этой ролью и вдобавок исполняла кое-какие секретарские обязанности. То было самое светлое время детства Жозефины. Она привыкла часто менять школы — сначала с каждым новым разрывом своей матери, а после потому, что сама не желала слушаться старших. Почему Амелия оставила своего адвоката, откуда взяла деньги на домик в предместье, куда они переехали, девушка так и не узнала — да, по правде сказать, ей это было и не слишком интересно. Главное, у нее появился собственный дом, а самое главное — своя комната, собственное царство. В учебе Жозефина никогда не блистала и не спешила начать самостоятельную жизнь. Поле деятельности ей предоставила нежданная трагедия — война.

Амелия поплатилась за свою политическую деятельность — за то, что решительно не желала подчиниться нацизму. У Жозефины не было доказательств, но она не сомневалась: кое-кто из жителей города, завидуя свободе ее матери, расквитались с Амелией и выдали ее немцам. Амелию арестовали; через несколько дней Жозефина получила письмо с уведомлением, что ее мать неожиданно скончалась в тюрьме, ожидая допроса — так там было сказано. Девушка осталась совсем одна; она дала зарок продолжить дело матери и оставаться верной ее наставлениям. Жозефина могла свободно выбирать свою судьбу и не заботилась о чужих пересудах. Она твердо решилась жить с поднятой головой, когда множество французов голову склонили.

Жозефина быстро оглядела Ле Биана, который из кожи вон лез, чтобы ей понравиться, и чуть не засмеялась на его неловкость. От чрезмерного усердия студент стал прямо-таки трогателен.

— Героем вас быть никто не просит, — сказала она, прогнав улыбку с лица. — Я хотела бы знать только одно: что вы делали в этой церкви посреди ночи?

— В соборе, — поправил он. — Не в церкви, а в соборе. Как вам винишко — неплохо, да? Я же вам говорил, а вы не верили. У нас в доме жить умеют…

Как воды эстуария Сены в дурную погоду, глаза Жозефины из зеленых стали непроглядно-черными. Ле Биан понял, что время не для шуток.

— Ну что ж, — решился он наконец рассказать. — Я уже несколько лет занимаюсь историей первых герцогов Нормандских. Как вам известно, они были викинги. Предание говорит, что один викинг — будем звать его французским именем Роллон — согласился прекратить грабежи в обмен на владение и безраздельное распоряжение землями, на которых он поселил свой народ. Это и была «Норманния», а ныне Нормандия.

— Если вы собрались читать мне лекцию по истории, — проворчала Жозефина, — то я вышла из этого возраста. Я всегда плохо училась, и сейчас ничего не выучу все равно.

— Тихо, барышня! — сказал Пьер голосом сердитого учителя. — Последние исследования привели меня к выводу, что Роллон унес с собой в могилу какую-то важную тайну — такую, что может перевернуть все на свете и даже небезопасна для духовных властей. Больше того: у меня все причины думать, что эта тайна связана с древней религией викингов…

Жозефина поглядела уже отнюдь не на потолок, а на археолога, и с большим любопытством:

— И что же вы нашли?

— А ничего! — ответил Пьер с неловко преувеличенным огорчением. — На самом деле я успел только одним глазком заглянуть в саркофаг, но там, готов поклясться, ничего не было. Мне только показалось, что там лежало что-то блестящее, да и то я не уверен. Потому что тут-то сторож меня и отвлек… А вы с ним, кстати, хорошо знакомы?

Жозефина отрезала кусочек камамбера, положила его на ломтик хлеба и с превеликим удовольствием откусила.

— Прекрасно! — сказала она, уходя от ответа на вопрос. — Я имею в виду камамбер. А вообще-то очень жаль, что война вас как будто не касается. Зато вашего Роллона она, похоже, сильно коснулась. Всем кругом он понадобился.

— Совершенно верно! — горячо воскликнул Ле Биан. — Мы должны узнать, что там ищут эсэсовцы.

Жозефина вздрогнула и чуть не подавилась последним куском сыра:

— Мы?

— Понимаете, там, у себя в отряде, вы наверняка научились пускать под откос поезда, вырубать электричество и взрывать мосты. Но вот в раннем Средневековье и набегах викингов, я боюсь, вы не слишком разбираетесь…

Жозефина улыбнулась.

— Налейте мне, пожалуйста еще вина. Очень хорошее, — сказала девушка весело. — Беру свои слова назад. Я готова даже выслушать несколько лекций по истории искусства.

— А вы знаете, что я не только в истории силен?

Не успел Пьер произнести эти слова, как уже пожалел о них. «Только я один могу так упустить девушку», — подумал он. Ле Биан проклял и вечную свою бестактность, и голубые глаза, и слишком черные волосы… Он всегда забегал вперед — никак не мог с этим справиться. Но Жозефина, кажется, не слишком рассердилась на его толстый намек. Она просто перевела разговор на другое:

— Так что же вы не спросите вашего друга сторожа? Если там действительно лежит что-то блестящее, он ведь должен знать, правда? А я по нашим каналам разведаю побольше про это пресловутое Аненербе.

Жозефина встала и попрощалась. Она догадалась, что он ей сейчас скажет, и предупредила его вопрос:

— Только не спрашивайте, где вы можете со мной встретиться. Я сама вас найду. Не волнуйтесь, это нетрудно. Особенно если у вас не иссякнет жила превосходного камамбера.

Молодой человек не успел ничего ответить гостье — она уже вышла.

Ле Биан запер дверь и сам себе удивился. У него не было привычки запираться: в их доме все гордились тем, что живут так, словно нет никакой войны. Он поразмыслил и решил, что игра его забрала. Может быть, это был первый жест участника Сопротивления.

 

Глава 7

Шторман думал, что пробудет в Нормандии дольше, но после такой находки терпеть было невозможно. Он еле успел нанести прощальный визит, фон Бильницу и был очень доволен, что так мало имел дела с его реакционным прусским духом. Он даже задумался, достаточно ли благонадежен этот военный, подозрительно снисходительный и нетвердый к местному населению. Шторман, как всякий эсэсовец, не любил Францию. Он сравнивал ее с публичной девкой: всегда нараспашку, всегда готова отдаться тому, кто сегодня сильнее.

Он поглядел за окно машины, где расстилались леса Вестфалии, и прогнал из головы дурные мысли. Он всегда считал, что опасно держать в уме что-либо слишком неприятное или сомнительное.

Дорога обратно удивительным образом казалась гораздо короче, чем туда: так жаждал Шторман отчитаться перед начальством. Машина свернула вбок на узкую прямую дорогу. Верный привычке, Шторман, как всегда, приезжая сюда, сделал глубокий вдох, завидев издали фасад Вевельсбурга, раскрашенный в черно-белые цвета СС. В этом месте он как будто из самой природы черпал энергию, возрождающую тело и душу. Лишь слабые, вырожденческие умы могли отрицать, что в природе существуют высшие силы, что в некоторых особенных местах к ним можно приобщиться. Предки германцев хорошо это понимали, а в наше время организация СС стала их достойной наследницей.

В замке Вевельсбург, названном по имени рыцаря Вевеля фон Бюрена, располагалась академия командного состава СС. В основе своей это здание восходило к гуннам, но в XVII веке его превратили в приятную загородную резиденцию, хотя и сохранившую отчасти суровость архитектуры. В 1934 г. Гиммлер начал его перестройку, чтобы сделать замок нервным и мистическим центром своего Черного ордена. Больную лестницу ограждали кованые чугунные перила с руническими мотивами; каменные стены были увешаны гобеленами, изображавшими сцены великой германской истории. С течением времени, когда возросло могущество СС, несколько известных художников подарили рейхсфюреру статуи славных немецких предков. Генрих Птицелов соседствовал в коридорах Вевельсбурга с Фридрихом II Гогенштауфеном, Альбрехтом Медведем, со знаменитым Фридрихом Барбароссой.

В замке находилась богатейшая библиотека. Она хранилась на крепких дубовых полках; ее полумонашеские по духу помещения также были украшены рунами. Генрих Гиммлер часто проводил там совещания; он имел обыкновение принимать за круглым столом двенадцать самых заслуженных вождей СС. Получить приглашение туда было великой честью и могло много значить для дальнейшей карьеры.

Архитекторы до того прониклись мистицизмом Черного ордена, что в центре замка устроили культовое помещение, где крепился дух СС. В зале было двенадцать столпов, а пол украшал огромный солнечный диск с двенадцатью лучами — знаменитое Черное Солнце, которому Генрих Гиммлер поклонялся как чистому свету Севера, знамению высшего знания Туле, законной первородной силе белой Европы. Под залой находилась крипта, в которой совершались самые настоящие богослужения. После победы Германии рейхсфюрер мечтал сделать Вевельсбург колоссальным духовно-историческим центром. По его замыслу, здания должны были быть достроены в направлении двенадцати солнечных лучей, открывая вид на Север — на знаменитую погибшую Атлантиду.

Как офицер Аненербе, Шторман был в числе самых усердных исполнителей этого замысла. Почти все время он проводил, роясь в ученых трудах и листая секретные документы. Члены организации занимались тайными опытами ради прогресса знания, которое, к стыду человечества, много веков назад присвоили себе носители опасно упрощенной мысли. Шторман не сомневался: настало время возвести сверхчеловека на подобающую ступень — не на ту, где его держали адепты Дарвина, превратившие человека в пошлого потомка обезьян. Чтобы опровергнуть их, СС располагал весьма значительными средствами — никогда еще от начала науки человечество таких не имело. Они могли рассчитывать не только на финансовые, но и на неисчерпаемые человеческие ресурсы. Шторман с большим интересом следил за весьма поучительными докладами об экспериментах на военнопленных. Например, изучали способность человека переносить холод, погружая пленных в ледяные ванны. Благодаря этим научным исследованиям, рано или поздно станет невозможно отрицать превосходство арийской расы над низшими. Как достойный представитель Нового Порядка, Шторман полагал великим счастьем, что ему выпало жить в столь великую эпоху истории человечества.

Все эти мысли волновали его ум, а сам он между тем прижимал к груди кожаный чемоданчик с печатью в виде двух рунических S, обозначающих победу, и мертвой головы — символа, взятого у прежних королевских гусар. Машина остановилась у крыльца, и Шторман стремительно выскочил из нее. На крыльце показалась хорошо знакомая фигура: его вышли встречать.

— Оберштурмбаннфюрер! — воскликнул младший офицер. — Не стоило беспокоиться, я бы прошел к вам прямо в кабинет.

— Дорогой мой Людвиг, — улыбнулся в ответ Вольфрам Зиверс, — мне очень полезно иногда оторвать голову от бумаг. К тому же, признаюсь, я места не находил себе от нетерпения, узнав о вашем приезде. Ваше донесение было таким… как бы сказать… заманчиво-загадочным.

Офицеры по-братски пожали друг другу руки и вошли в дебри замка. Часовые в черной форме отдали им честь; сухой стук каблуков по мрамору умиротворил душу Штор-мана. Он почувствовал себя дома, среди своих. Зиверс продолжил разговор:

— Но вы только что с дальней дороги — может быть, хотите сначала отдохнуть? Я распорядился убрать вашу комнатку, а на кухне найдется чем перекусить.

— Я не буду заставлять вас больше ждать, — таинственным тоном ответил Шторман. — То, что я привез вам из Нормандии, отлагательств не терпит.

Любопытство генерального секретаря Аненербе разожглось как нельзя сильнее. Он прошел вперед посетителя в коридор, ведущий к своему кабинету, приказал часовому у двери ни под каким видом никого не впускать и пригласил Штормана войти. Тот каждый раз, входя в это помещение, поднимал голову и разглядывал большую гравюру на стене, изображавшую Стоунхендж. Как жаль, что это сокровище мирового значения — в Англии! После победы СС, вне всякого сомнения, сделает его одним из важнейших памятных мест Европы. Шторман изучал выдающиеся работы Германа Вирта, где было доказано, что святилище Стоунхендж, посвященное возрождающемуся солнцу, — нетронутый памятник цивилизации, более древней, чем фараоны. Для рыцарей ордена СС это было еще одним доказательством превосходства лесных народов над народами пустыни.

— Так что же, дорогой мой Шторман, — начал разговор Зиверс. — Не томите меня больше: что за сногсшибательное открытие прячется в вашем чемоданчике?

Шторман, даже не подумавший сесть, открыл два замочка и достал сверток коричневой бумаги. Осторожно положив его на стол, он принялся медленно и терпеливо развязывать веревку. Бумага разворачивалась, и все чаще становился виден блеск золота и драгоценных камней. Но только когда Шторман закончил свою неторопливую работу, стало понятно, что за предмет в свертке. Зиверс широко раскрыл глаза и воскликнул:

— Распятие! Так вы нашли распятие? Где же? В саркофаге Роллона?

— Я бы сказал даже, — мрачно ответил Шторман, — что не нашел ничего, кроме распятия. Саркофаг оказался совершенно пуст: ни намека ни на кости, ни на оружие. Ни одной монетки, ни следа нормандских фибул… Ничего: только это золотое распятие с самоцветами.

— И Антикреста не было? — спросил Зиверс.

— Если Антикрест существует, — понизив голос ответил Шторман, — он не находится в гробнице Роллона.

Вольфрам Зиверс поспешно, но бережно взял распятие в руки и стал его разглядывать с видом знатока.

— Заметьте: вещь сделана превосходно. И по символике своей она — подлинное сокровище для истории европейского искусства.

— Это совершенно несомненно, — вздохнул Шторман, — но не слишком много нам дает. Однако я больше прежнего убежден, что мы идем не по ложному следу.

Эсэсовцы несколько долгих минут молча созерцали распятие, лежавшее на дубовом столе. Атмосфера в комнате была тяжелая; даже семейная фотография Зиверса с женой и сыновьями в кожаных штанах, застывшими в воинственных позах, не делала ее веселей.

— Как бы нам не сбиться с пути, подобно Отто Рану, — со значением прошептал Шторман. — Он сделал поиски Грааля и исследования в замке Монсепор смыслом своей жизни. А смотрите, как кончил: полубезумный, обглоданный крысами и насекомыми, на берегу какой-то речки…

— Здесь не может быть никакого сравнения, — строго отрезал Зиверс. — Несчастный Ран был слаб духом, подвержен худшему из извращений; он замарал СС, который оказывал ему всяческое доверие. Его прискорбная история — только лившее доказательство, что мы не можем терпеть в своих рядах никакой слабости.

Зиверс встал. Нервным жестом он велел Шторману запаковать распятие обратно. Сделал несколько шагов к противоположной стене и стал разглядывать портрет фюрера на фоне большой карты Рейха. Несколько раз он шепотом повторил: «Нет, нет, нет», а потом громко вскрикнул:

— Нет! Мы гонимся не за химерой. Наш фюрер доверил нам славную миссию открыть миру глаза на истину и раз навсегда сломить хребет легендам, которыми нас пичкают много веков. Как его ни назови: Антикрест или Божий Молот — мы убеждены, что викинги знали секрет абсолютного оружия, способного победить христианство. Сегодня наш долг — найти и применить его. Мы не отступим. Вам ясно?

— Совершенно ясно, repp Зиверс! — щелкнул каблуками перед начальником Шторман.

Хозяин кабинета взял бутылку шнапса и две рюмки, наполнил их до краев и подал рюмку посетителю.

— Вот, друг мой, — сказал он с улыбкой. — Это утешит вас после всей той гадости, которую вам пришлось там глотать. Я прежде всего имею в виду их кошмарную яблочную водку и вонючие сыры. Но, дорогой мой Людвиг, придется вам туда вернуться… Вы должны продолжить свою миссию и непременно добиться успеха. Это распятие — первый шаг на пути к оружию, которое мы ищем.

— Так точно, господин генеральный секретарь! — с энтузиазмом воскликнул Шторман. — Разумеется, я не опущу рук.

— И еще, — добавил старший офицер. — Перед отъездом прошу вас поговорить с доктором Харальдсеном. Это норвежский профессор, недавно опубликовавший превосходную книгу о викингах. Я думаю, он может сильно помочь вам в поисках. Только предупреждаю вас: наших идей он нисколько не разделяет. Однако я пригласил его в Ве-вельсбург. Полагаю, его знания нам пригодятся.

Шторман залпом осушил свою рюмку и кивнул головой. Теперь ему лишь бы добраться до комнатки и насладиться заслуженным отдыхом. Завтра он послушает, что ему расскажет историк, а потом его опять ждала долгая дорога из страны шнапса в страну кальвадоса

Пьеру Ле Биану оказалось отнюдь не легко отыскать церковного сторожа: он еще был очень неопытен и не знал, как поступают в подобных случаях. После их ночной встречи Морис Шарме словно испарился. Трижды Ле Биан приходил в собор и трижды ему говорили, что сторож, должно быть, отлучился по семейным надобностям. В конце концов студент сел на террасе кафе против собора и, набравшись терпения, делал вид, что читает книгу про великие свершения Артура Шлимана — человека, открывшего Трою. То был один из немногих немцев, который в эти смутные времена казался ему достойным человеком.

И все-таки его терпение было вознаграждено: он увидел невзрачную фигуру сторожа, выходящего из большого здания. Старичок торопливо шел вдоль стены, как будто хотел сам стать одной из теней, растущих на склоне дня. Археолог допил вино, расплатился с официантом и выбежал с террасы. Сперва он шел за Шарме на почтительном расстоянии, но тут же увидел: тот ускоряет шаг. Ле Биан тоже пошел быстрее, но стоило ему на мгновенье отвлечься, как объект его слежки скрылся из вида. Юноша выругался: какого лешего он оглянулся на витрину книжной лавки — он же там все давно наизусть знает? И как же ему теперь догнать того, кто ему нужен?

— Чего тебе еще, Ле Биан?

Старичок, стоявший перед ним, походил больше на учителя, распекающего ученика, чем на Божьего служителя, который намеревается насладиться покоем, заслуженным после долгого дня трудов.

— Я…я не выслеживал вас, — пробормотал оторопелый студент, думая притом, как же многому он должен еще научиться, чтобы следить за другими незаметно. — Я только хотел вас спросить, знаете ли вы, что находится в саркофаге Роллона. Это очень важно для моих занятий. И еще… как бы вам сказать… когда я приподнял крышку, мне показалось, я видел что-то блестящее…

Сторож не ответил. Он взял Пьера за рукав и потащил за собой в проулок, который упирался в маленький фахверковый домик. Если бы это местечко было получше подметено, оно было бы довольно милым, но в то время служило просто помойкой для жителей дома напротив.

— Хорошо иметь глухих прихожан, — пошутил Шарме, — знаешь, что никто тебя не услышит.

Он присел на ступеньку сарая, в котором были навалены деревянные ящики, и знаком велел Ле Биану сесть рядом с ним.

— Если совсем честно, — сказал сторож, кривя рот, — я не пойму, что такое творится в последние дни вокруг этой статуи. Сначала ты ночью залез, а на другой день эсэсовцы все там перевернули.

— Эсэсовцы? — воскликнул Ле Биан. — Что за эсэсовцы?

— Молодой человек, — продолжил рассказ Шарме, — ты понимаешь: мы об этой истории особо не распространяемся. Я знаю только то, что изволил мне сказать архиепископ. Они пришли и заперли его в кабинете на время, пока сами что-то искали.

— Искали? Но что?

Морису Шарме явно не нравилось, что приходится вдаваться в подробности. Вероятно, он и сам не знал, много ли может рассказать из того, что ему известно.

— Мы тут поняли, что они тоже интересовались гробницей Роллона. Представляешь, как мы удивились: ведь прямо через несколько часов после тебя!

— Ради Бога, — умолял юноша, — господин Шарме, скажите, что же там кроется в саркофаге?

Разговор принимал оборот, который сторожу не нравился. Он хотел бы как-нибудь извернуться и уйти, но понял: собеседник его настроен решительно и так просто его не отпустит. А может быть, ему и самому хотелось облегчить душу — рассказать тяготившие сердце секреты…

— Может, это все просто легенда, — прошептал он, — только уже давно говорят, будто гробница эта пуста, тела Роллона там больше нет. Оно, быть может, и не так уж важно, но ты же понимаешь: если узнают, что саркофаг первого герцога Нормандского пуст, это повредит репутации собора, да и всего города.

— Значит, тело уже не там, а может быть, его там и не было. Ну а что там блестело?

— Понятия не имею, — ответил сторож. — Никогда мы не смотрели, что там в гробнице, а как только ты ушел, так сразу и вернули памятник на место. Иные тайны лучше не трогать, чтобы на душе было покойнее.

Ле Биан немножко подумал и сказал, не глядя на старичка, словно сам себе:

— Попалась мне как-то старая книжка: путешествие одного шведа в Нормандию. Между прочим, он там пишет про Роллона: есть будто бы легенда, что он, чуя близкую смерть, ушел из Нормандии и отрекся от Христа… И как только я это прочитал, так мне эти слова в голову и засели: больше я и думать ни о чем не могу. Вот я и осквернил могилу у вас в соборе…

Сторож встал и положил ему руку на плечо. Лицо его осветилось доброй улыбкой. Он ласково сказал:

— Грех молодого археолога, увлеченного безрассудством, Церкви нетрудно отпустить. А вот коли в дело вмешался СС — тут уж игра чересчур опасная. Ты смотри, Ле Биан — героем ты не рожден. А до конца войны еще довольно времени, чтобы заполнить страницы истории и деревенские наши кладбища…

Вернувшись домой, он все твердил про себя эту фразу — дурацкую фразу, заведомо дурацкую: «Героем ты не рожден». Да с каких же пор героями рождаются? Героями становятся, и никак иначе! Но кто сказал, что он хочет стать героем?

Он решительно был сильно не в духе. Вечно голодный кот соседа сверху явился за вечерним подаянием — он его выставил. Взялся было за трактат о раскопках в романских церквях окрестностей Руана, сел с ним на старое канапе — тоже память о бабушке, как и стул на кухне, только в гораздо худшем состоянии. В тот самый миг, когда одна особо мемориальная пружина напомнила о себе, впившись в спину, раздались три коротких удара в дверь. Сердце у Ле Биана подпрыгнуло. Неужели она? Конечно, она, больше некому. Она и есть — какая радость! Жозефина ворвалась живительным порывом воздуха после жаркого летнего дня. Она была так же хороша, как вчера — да как подумаешь, с чего бы ей меняться за такое короткое время?

— Я кое-что узнал про эсэсовцев, — сказал он, безмерно радуясь, что может доложить о плодах своих поисков.

— Ну да, — отозвалась она, не дав ему опомниться. — А мы по своим каналам узнали все на предмет миссии Людвига Штормана и чем занимается его учреждение. Еще мы знаем, что вы с обеда до вечера караулили соборного сторожа на террасе кафе. Конспираторы, согласитесь, бывают и получше вашего.

У Пьера было такое чувство, как будто ему дважды подряд врезали в живот. Мало того, что она знала все (по крайней мере куда больше него) про появление эсэсовцев в соборе, так еще и обругала за неудачный допрос. Даже если бы природа не наделила его чрезвычайным честолюбием, было с чего огорчиться! Жозефина, должно быть, заметила его досаду. Она подошла к нему и сказала совсем другим тоном:

— А не осталось у вас кусочка того отличного камамбера? Я сегодня голодна, как собака.

Ле Биан нехотя открыл шкаф и достал коробку, в которой хранился драгоценный сыр. Он оказался гораздо нежнее, чем ему хотелось бы после такого вступления. Археолог поставил предмет вожделения гостьи на стол и процедил:

— Извините, хлеба сегодня нет.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась Жозефина. — Ладно вам, Пьер, бросьте дуться. Ну да, я была не особо любезна, но пришла-то я к вам с добрыми вестями. Я поговорила о вас кое с кем из нашего отряда. Эта археология, честно, нам совсем не по мозгам! А уж я и вовсе ничего не секу во всяких галлах, египтянах и боге Сократе.

Ле Биан сел, отрезал кусочек сыра и поправил, не переставая жевать:

— Сократ философ, а не бог.

— Ну так я ж и говорю, что в этом не петрю. Вот затем вы нам и нужны. Раз боши этими делами занялись, значит, они важные. А объяснить почему — вот тут ваш выход!

— Выход куда? — спросил молодой человек.

Жозефина вытянула ноги под столом, откинувшись, как

дома после хорошего обеда, и весело ответила:

— Геройствовать не надо, изображать филера тоже не надо. Мы только призываем на помощь ваши знания.

«Вот уже второй раз сегодня меня просят не геройствовать», — подумал Ле Биан. Право, бесит, когда тебя все так стараются поставить на место. Но он постарался никак не выдать раздражения и стал расспрашивать Жозефину:

— Ну а вы как думаете, с чего это СС интересуется нашими старыми герцогами?

— По нашим сведениям, Людвиг Шторман служит в Аненербе. Это такая контора в СС, которая должна доказать расовые теории наци. Мне говорили про всякие чудные вещи, про тайные обряды, про культ предков… Ну, я вам уже сказала, что в этом не смыслю.

Ле Биан встал и открыл другой шкафчик. Атмосфера наконец разрядилась — самое время выпить по стаканчику вина. Он налил Жозефине, потом себе и прикрыл глаза, углубившись в воспоминания.

— Помню, еще до войны встретил я одного немца ученого на конференции по эпиграфике.

Он почувствовал, что слишком специальные термины могут рассердить собеседницу и поспешил тут же перевести:

— Эпиграфика — это наука о надписях на камнях. Как его звали — не помню, хотя он был человек очень воспитанный и приятный. Только вечером мы немножко выпили вместе и он стал мне рассказывать о секретных исследованиях корней германской нации. Говорил мне о работах одного австрийца, Адольфа Ланца; тому удалось убедить в своих теориях, близких к тамплиерским, нескольких богатых промышленников. Погодите секундочку…

Ле Биан прошел в комнату, пару раз чертыхнулся, потом с торжеством вернулся.

— Вот, нашел! — воскликнул он. — Я точно помнил, что все записал к себе в синенькую тетрадочку. Когда я иду на какую-нибудь конференцию, она всегда со мной. Только с начала войны редко приходилось ею пользоваться.

Пьер лихорадочно перелистнул несколько страниц, и вот его лицо вновь озарило победное выражение.

— Вот оно! Еще он мне говорил о Рудольфе фон Зеботтендорфе и его теориях о королевстве Туле — пресловутой Северной Атлантиде. Этот фантазер создал Общество Туле, которое даже сыграло роль в политике, когда боролись против советской республики в Мюнхене. Они думают, что Туле — это и есть та самая Атлантида, погибший континент. И был еще один очень важный человек… постойте, нашел: Гвидо фон Лист. Да-да! Еще один австриец, который отрекся от христианской веры; он верил в магию рунических знаков и полагал, будто гиганты Атлантиды воздвигли те мегалиты, которые мы теперь знаем. Интересно, нет?

— Потрясно, — несколько неуверенно отозвалась Жозефина. — Только я должна признаться, господин учитель, что сама не жуть какая хорошая ученица. До меня дошло одно: эта компания шизиков из С С что-то копает насчет происхождения немцев.

Ле Биан прокашлялся — от долгой речи у него пересохло в горле — и кивнул.

— Ага, — ответил он весело. — Хотят собрать как можно больше фактов, чтобы подтвердить превосходство древней германской расы.

— И что, если так? — спросила Жозефина, невольно зевая. — Это все одна болтовня? Беспокоиться нечего?

Археолог взял последний кусочек камамбера и поморщился.

— Да нет, я думаю, это просто так оставлять нельзя… Они вскрыли гробницу Роллона — ту самую, вокруг которой крутятся все эти загадки. Тратились, рисковали… Я с господами из СС знаком только понаслышке, но они вроде не очень любят терять время зря, так ведь?

— Ты о каких загадках говоришь? — спросила Жозефина. Кажется, она совсем собралась с духом и перешла на «ты», сама того не заметив.

— Пока знать нельзя, но, кажется, твой Шторман — так ведь его зовут? — Шторман твой ушел из храма не с пустыми руками.

Ле Биан как ни в чем не бывало воспользовался моментом и выкинул выканье на помойку. Жозефина встала, собираясь уходить.

— Какое с пустыми! — воскликнула она. — Нам сказали, он клад оттуда вынес — распятие все из золота с драгоценными камнями… Монеты, должно быть, загребет немерено.

— Распятие? — переспросил Ле Биан.

В эту ночь молодой археолог с улицы Славных Ребят в Руане заснул с большим, большим трудом.

 

Глава 10

Шторман уже терял терпение — впрочем, оно и так, приходилось ему признаться, было не главным его достоинством. Он искал по всему замку, но безуспешно. От чердака до подземелья — нигде никаких следов пресловутого доктора Харальдсена. В отчаянье Шторман кинулся искать его в парк. День выдался ясный; солнце щедро согревало листву. Шторман так наслаждался буколической прогулкой, что чуть было не забыл, кого ищет. Внезапно он завидел в тени большого дуба какую-то фигуру. Это был пожилой человек в рубашке; он сидел на своем пиджаке со стопкой листков и что-то писал на полях. Волосы его уже поседели, но смолоду он был, должно быть, блондином. Уже по маленьким круглым очкам в железной оправе было понятно, что он — знаменитый профессор. Шторман никогда прежде его не видел, но не сомневался, что перед ним тот самый, за кем он охотился уже больше часа.

— Герр Харальдсен, полагаю? — произнес он как-то чересчур по-военному. — Разрешите представиться; оберштурмфюрер Людвиг Шторман. Мне много говорили про ваши замечательные работы о викингах.

— А вы, молодой человек, я вижу, самонадеянны, — с иронией ответил старик. — Так и встали прямо под самым священным Иггдрасилем. Да вы знаете, что на этом вашем дубе держится вся космогония наших предков — викингов? Вокруг него вращаются три мира: Асгард — жилище богов, Митгард — мир людей и Утгард — всех прочих существ.

Шторман улыбнулся такому началу разговора: и ученому, и лишенному подобострастия. Он сел рядом с профессором и сказал:

— Так и есть: вы замечательный человек!

— Позвольте мне прежде сказать вам: я знаю, что вы ищете и зачем позвали меня сюда. Я только старый, несколько тщеславный человек, и мне приятно, что мои труды оценили. Вероятно, мне следовало оставаться дома, работать в своем кабинетике в университете Осло, а не ехать в гости к дьяволу…

Эсэсовец понял, что имел в виду профессор. Чтобы ободрить его, он постарался отойти от привычного солдатского тона:

— Наши мотивы, может быть, и различны, господин профессор, но цели наши совпадают. Мы все хотим восстановить истину о наших предках, проникнуть в тайны тех народов, которые археологи так долго держали в забытых закромах истории.

— Вольфрам Зиверс сказал мне, что вы вернулись сюда из Руана, — перебил его профессор: кажется, он вовсе его не слушал. — Какие же вы привезли новости о славном старике Роллоне?

Напрасно Шторман пытался отойти от своей обычной строгости; непринужденность профессора все равно выбивала его из колеи. До какой степени Зиверс открыл норвежцу цель его поездки? Он решил открыть или хотя бы приоткрыть карты.

— Я нашел саркофаг пустым, — сказал офицер, пристально глядя на профессора, чтобы не пропустить ни малейшего оттенка его реакции. — Вопреки тому, что говорят все, первый герцог Нормандский не покоится в своем соборе.

Харальдсен глубоко вздохнул. Он поднял голову и уставился на ветви дуба, укрывавшего его своей тенью.

— Я, должно быть, действительно очень постарел, — произнес он в ответ. — Слаб становлюсь. Мне очень хочется кое-что дать вам. Вот что это; опять же тщеславие или просто любопытство?

Профессор немного помолчал в нерешительности, опять посмотрел на дерево, потом на собеседника и продолжил;

— Вы свои карты, кажется, выложили — я сделаю так же. Сейчас я занимаюсь комментарием к одному повествованию, над которым работаю уже несколько лет. Как вы увидите, я дал ему форму скандинавской саги, но на самом деле это серьезная работа; она основана на моих многолетних исследованиях о викингах. Там много тайн, и кое-где на них можно посмотреть в щелочку.

— Я увижу? То есть вы мне его отдадите? — удивился Шторман.

Гаральдсен засмеялся странным смешком; и смущенно, и слегка презрительно.

— Отдам? Вы теряете рассудок, молодой человек. Нет, я дам его вам почитать. Прочтите за ночь. Полагаю, вы понимаете по-норвежски? Завтра утром отдайте мне рукопись и скажите, что вы из нее узнали ценного. И в какие двери вам после этого захотелось толкнуться.

Старый профессор передал бумажную стопку Шторма-ну. Офицер бережно взял ее и поблагодарил профессора кивком головы, по-военному строгим, как и прежде. Рукопись оказалась тяжелая. Ночи едва хватит, чтобы это все прочитать…