Глава 11

Было очевидно, что с концом рукописи еще не оканчивалась вся эта история. Что же стало с Роллоном, когда он венчался герцогской короной Нормандии?

Поглощенный чтением, Шторман абсолютно не представлял себе, который час. Железная дисциплина, которой подчинялась вся жизнь Вевельсбурга, каждый вечер погружала замок в полнейшую тишину. Здесь, среди этих стен, ночь, как нигде, казалась лакуной, изъятой из времени. Офицер переворачивал страницы рукописи так жадно, словно читал детективный роман, и торопился как можно скорее решить загадку расследования, узнать имя убийцы. Куда клонил Харальдсен? Какие тайны Роллона удалось ему разгадать? А главное — ще конец этой саги, если, конечно, он уже написан?

Непривычный шорох в коридоре вдруг оторвал его от чтения. Шторман вскочил и схватил револьвер. Он тихо направился к двери комнаты, которая, согласно уставу, не была заперта на ключ, уставился взглядом на ручку двери, как на врага перед схваткой. Он уже собрался взяться за нее, как вдруг ручка стала тихонько поворачиваться. Шторман одной рукой крепко сжал револьвер, а другой резко отворил дверь. Он направил ствол в лицо ночному гостю, но так же стремительно и опустил оружие.

— Герр Зиверс! — воскликнул он смущенно. — Я… никак не мог подумать…

— Оставим это. Говорите тихо, — ответил начальник Аненербе и оттолкнул Штормана. — Вы что, решили разбудить весь Вевельсбург?

Оберштурмбаннфюрер, страшно недовольный тем, что подчиненный держал его на мушке, вошел в комнату, подошел к столику, за которым имел обыкновение работать Шторман, и сел на один из двух стульев. Он устало провел рукой по лицу и на несколько секунд застыл в неподвижности.

— Чем могу служить, господин генеральный секретарь? — спросил Шторман, явно все больше приходя в замешательство.

— Прежде всего, сядьте, — проговорил старший офицер. — А потом слушайте меня.

Шторман повиновался, довольный, что получил наконец приказ. Он принадлежал к тем людям, которые, согласно с законами природы, полагают, что главное в жизни — послушание. Как истинный эсэсовец, он знал, что роль подчиненного — исполнять приказы начальства, никогда не стараясь их понять или объяснить, а тем более прекословить.

— Шторман, — начал Зиверс, — время торопит. Скоро все, что у нас есть, может рухнуть.

С этими словами генеральный секретарь опрокинул медное пресс-папье с ручкой в виде свастики, украшавшее стол Штормана. Оно ничего не стоило, но было довольно тяжелым и, упав со стопки бумаг на деревянный стол, глухо стукнуло. Штормана удивил такой странный поступок: он вовсе не привык, чтобы офицер СС так непочтительно обходился с символом партии и рейха, — но не позволил себе никаких замечаний.

— Видите ли, — продолжал Зиверс, устанавливая предмет со свастикой обратно на бумагах, — не один я полагаю, что рейх находится в страшной опасности. Эти угрозы могут погубить нашу мечту, которой мы поклялись верно и честно служить. Объявив войну всем своим соседям, открыв два фронта, наш фюрер, быть может… как бы сказать… имел свои представления о наших силах. Но эти стратегические соображения я оставлю военным: они лучше меня в состоянии о них судить. Зато Германия страдает от других опасностей, более коварных и потаенных. К сожалению, их видят немногие. Мы непрестанно преследуем врагов, и я должен признать, что мы все эффективнее ставим на место низшие расы. Но мы забываем сражаться с самым страшным врагом, противостоящим нам, который стремится увести нас с пути нашей судьбы.

Зиверс резко оборвал себя, и Шторман ощутил то же болезненное чувство, что было у него за несколько минут до того, когда он сидел один в своей комнате. Он не мог выдержать этого молчания наедине, никак не мог его не нарушить:

— О каком враге вы говорите, герр Зиверс?

— О нас самих! — глухо произнес оберштурмбаннфю-рер. — Вот наш самый неумолимый враг. Он один способен поколебать нас на том славном пути, на который мы вступили.

Начальник Аненербе встал, словно ему нужно было набраться сил. Он уставился на портрет Гитлера в простой коричневой деревянной рамочке. Он смотрел, и в его глазах не отражалось никакого чувства к фюреру. Боялся он? благоговел? ненавидел? восхищался? Невозможно было сказать.

— Люди не вечны, Шторман, — продолжил Зиверс. — Но их идеи вечны. Сегодня мы должны действовать четко и бет промедлений. Нам в Аненербе прекрасно известно, что разум отвечает не на все вопросы. Слишком долго наша дорогая Европа страдает в тисках рационального образа мыслей нескольких французских философов-вырожденцев и мазохистского мистицизма приверженцев семитской религии. Мы знаем: корни нашего народа не там. Они глубоко в той земле, на которой мы родились. Мы должны копать все глубже и глубже, чтобы обнаружить их и суметь ими воспользоваться.

В первый раз, войдя в комнатку Штормана, Вольфрам Зиверс взглянул на него. Он заметил, что в панцире готового к повиновению члена СС прятался растерянный человек, который не понимал, чего начальник ожидает от него. Пришла пора объясниться.

— Мы в СС знаем, как выиграть эту войну и дать рейху тысячелетнее господство, — шепотом сказал старший офицер. — Не надо изобретать новых ракет, не надо придумывать хитроумные стратегии в кабинетах военного ведомства. Мы знаем, что у наших предков были другие, куда более радикальные средства для победы над врагами. Сегодня наша задача — найти Антикрест и уничтожить всех, кто нам сопротивляется. Однако в Берлине, даже в самых высших сферах, есть люди, которые думают не так, как мы. Мы с ними носим одну форму, говорим на одном языке, одинаково поднимаем руку в приветствии, но они — наши враги. Вы понимаете, Шторман? Слава богам, есть другие люди, и их все больше, которые разделяют нашу веру и полны решимости принести ей славу и торжество. Для блага нашей родины мы должны работать вместе и черпать в тайнах прошлого силу для будущего. Вы согласны, Шторман?

— Да… конечно, герр Зиверс, — ответил молодой человек, окончательно растерявшись. — Но чего вы хотите конкретно от меня?

Начальник положил ему руку на плечо. Сейчас, и только сейчас, его лицо осветила улыбка.

— Конкретно от вас? Я хочу, чтобы вы нашли абсолютное оружие — то, которое некоторые наши источники называют Антикрестом. Вы идете по следу викингов, и я верю в ваши способности: они велики, я знаю. Если СС раскроет секрет непобедимости викингов, нас ничто не сможет остановить. Откройте для нас Божий Молот, установите настоящую роль Роллона в саге о сыновьях Туле. Но вы, Шторман, должны все делать очень быстро и не давать ни секунды передышки тем, кто хочет вставлять нам палки в колеса. Я даю вам все полномочия. Не смущайтесь ничем: важен только результат. За рейхом гонится свора — мы не должны дать ей загнать себя. Но олень опасней всего, когда ранен. Мы люди лесные, Шторман, не забывайте! От наших предков мы сохранили искусство сражаться в тысячелетних дубовых чащах. Мы не имеем отношения к пустыне и смерти. Мы — воплощение жизни, но чтобы жизнь восторжествовала, сперва мы будем нести смерть.

Шторман счел себя обязанным отозваться на последнюю фразу: он приветствовал начальника, вскинув руку и слишком зычно для ночного времени выкликнув: «Хайль Гитлер!»

— Гитлер? — улыбнулся Зиверс. — Ну что ж, пожалуй. Итак, жду от вас результатов, и помните: ни малейшей слабости! В связи с этим я был вынужден посадить Харальд сена в камеру. Ненадежный человек. Сохраните его рукопись, используйте ее по вашему усмотрению — например, чтобы его допросить.

— Но он приехал сюда как друг… — нерешительно произнес Шторман.

— Я сказал вам, Шторман: никакой сентиментальности. Я на вас полагаюсь — не подведите меня. Мы, несколько человек из СС, отправились в этот бой и уже основательно ввязались в него. Мы решились, и никакой пощады не будет тем, кто не окажется на высоте доверенной ему миссии. Доброй ночи!

Зиверс вышел из комнаты Штормана, даже не взглянув на него. Молодой человек посмотрел на нелепое пресс-папье, стоящее на стопке бумаг. В первый раз он подумал, что свастика, пожалуй, не так крепка, как кажется. Потом он взглянул на рукопись Харальдсена. У него потемнело в глазах: а сам-то он будет ли на высоте своей миссии?

 

Глава 12

Он уже в третий раз проехал мимо большого дуба и маленькой церковки, укрывшейся под его ветвями. Проходившая навстречу женщина с охапкой соломы посмотрела на него подозрительно. И вправду надо сказать, у Пьера Ле Биана был вид злоумышленника: он носился на велосипеде все время одной и той же дорогой — то туда, то обратно. А ведь в этих местах ничего завидного не было. Деревья в садах росли довольно чахлые; на фермах, стоявших внизу в долине, народ жил явно бедный. Даже коровы, которые паслись на лужайках, были далеко не так хороши, как перед войной. Как и вся искалеченная бедствиями страна, этот утолок Нормандии не спасся от людского безумия.

Теряя терпение, Ле Биан оглянулся, чтобы убедиться, что не прозевал маленькую тропку вдоль реки. Где же может прятаться это чертово местечко под названием «Горбатая Корова»? Ему казалось, будто он все помнит точно — но вот теперь он все никак не мог отыскать тот путь, по которому он ходил когда-то с матерью. А оттого, что он отвлекся, велосипедное колесо не преминуло угодить в яму на самой середине дороги. Выбоина оказалась так глубока, что колесо застопорилось — всего на мгновенье, но этого хватило, чтобы седок потерял управление своей машиной. Заднее колесо резко занесло влево, и Ле Биан, описав дугу, приземлился за несколько метров в высокой траве.

— Тьфу, зараза! — крикнул он, поднявшись и оглядевшись.

Он содрал кожу на локтях и больно стукнулся о землю подбородком. Но ссадина беспокоила его меньше, чем велосипед. Впрочем, машина не сильно пострадала. Он прокатил ее несколько метров, чтобы убедиться, все ли в порядке, и понял, что велосипед едет, но колесо вихляет.

— Жалость какая, такая машина красивая! — послышался голос у него за спиной.

Ле Биан повернул голову и увидел ту самую женщину или девушку, которая косилась на него, когда он ездил туда-сюда под дубом. Молодой человек, отправляясь сюда, собирался держать свои дела в строжайшем секрете, но в его положении лучше было раскрыть карты.

— С машиной ничего страшного, — улыбнулся он в ответ. — Не такое бывало. А вы мне случайно не поможете? Я собирался навестить старушку Леонию, да никак не вспомню, по которой тропке свернуть к ней на ферму.

Девушка внезапно переменилась в лице: она опять насторожилась и недоверчиво спросила:

— А вам от нее чего нужно, от Леонии?

— Да вы не бойтесь, — ответил Ле Биан, изо всех сил стараясь быть как можно более убедительным. — Я ничего плохого не хочу, мне только нужно у нее кое-что расспросить про эти места. Видите ли, я историк…

— Но вы хоть с фрицами не якшаетесь? — прервала его женщина, нахмурившись.

С необычайными осторожностями Ле Биан достал из кармана бумажный пакетик. Он осторожно развязал ленточку на нем и протянул пакетик женщине. Этот подарок он вез для Леонии, но подумал, что половину стоит отдать этой девушке — пусть проводит его к старушке.

— Смотрите, — сказал он, передавая свое сокровище, — это плитка чудного шоколада. Сейчас такого в магазинах не сыщешь, только на черном рынке можно достать. И если немцы проведают про мой маленький промысел, у меня будет пара часиков очень неприятных, будьте покойны.

Едва ли такими доводами можно было успокоить собеседницу, но она не преминула отломить от плитки большой кусок и тотчас засунуть его в рот.

— Помню, когда я был маленький, — стал объяснять Ле Биан, — мать водила меня к Леонии. У меня все время болели уши, и наш доктор прямо сказал, что ничем помочь не может. Осталось только к этой старушке идти — про нее же слава, что она целительница. И самое удивительное, что она мне и впрямь помогла! Все прошло раз и навсегда.

— Это верно, она сильна, Леония-то, — ответила девушка с такой гордостью, как будто говорила о самой себе. — Только тут у нас ее не все любят. Иные даже твердят, будто она ведьма, словно мы в Средние века живем… А я знаю: она бабушка хорошая. Сейчас она глаза потеряла, а все равно видит побольше иных обормотов, которые тут в долине шляются.

Ле Биан радостно вздохнул. Шоколад и детские воспоминания смягчили встречного цербера. А девушка говорила дальше и останавливаться как будто не собиралась:

— В нашей семье ей всегда помогали. Мы ей и дрова все время носим очаг топить, и фрукты, и овощи, даже мясо, если бывает. А чем уж она там промышляет, то не наше дело!

Молодой человек не понял, что означала последняя фраза. У старой Леонии есть какие-то еще секреты? Он сделал вид, что не обратил внимание на проговорку встречной, и крепко взялся за руль велосипеда.

— Ну что, — проговорил он весело, — отведете меня к вашей приятельнице?

— Ммммм, — промычала девушка. Подумав, можно было понять, что это значит: «Ладно, так и быть».

Она указала на густолиственную заросль кустарника и пошла туда, раздвинув ветки. Ле Биану стоило некоторых трудов протиснуть сломанный велосипед сквозь чащу, но все-таки пробился и он. Между прочим, он потревожил снегиря, выбравшего для жилья местечко на ветке недалеко от воды. Речка детства текла перед глазами Пьера. Девушка скорым шагом шла по утоптанной, скользкой от дождей тропке.

— Так вы историк? — спросила она. — А зачем эти историки нужны? Истории рассказывать?

— Ну, можно и так сказать, — улыбнулся Ле Биан. — Только не выдумки, а правдивые истории. Я пытаюсь разобраться, как что когда происходило, как это было на самом деле.

Девушка не сбавила шага, но сильно задумалась. Теперь Ле Биан рассмотрел ее — в первый раз с тех пор, как они повстречались. Трудно было точно определить ее возраст, как и у всех деревенских женщин, не знакомых с парижскими модами и ухищрениями макияжа. Но, скорей всего, она была моложе, чем выглядела. Пьер стал думать о Жозефине. Кажется, между ней и этой, решил он, ничего нет общего. Он даже подумал, что сказала бы Жозефина, увидев, как он так вот идет с незнакомой девушкой у речки в безлюдном месте. Ему бы хотелось, чтобы она его приревновала. Но ничто не позволяло утверждать, что так бы оно и было.

— Так-то все говорят, — подала голос спутница, и Ле Биан очнулся от своих мечтаний. — Мы правду рассказываем — скажите на милость! Так ведь у каждого есть своя правда, почему она должна быть краше или верней, чем у других?

— Наверное, так и есть, — ответил Ле Биан. — А звать-то вас как? Меня Пьером зовут.

— А меня Жанной, — откликнулась спутница, продолжая идти и размышлять, зачем нужны историки.

Наконец ветки стали реже, идти легче. Жанна подобрала палку и развлечения ради делала вид, что отгоняет собак. Пьер все так же упорно толкал свой велосипед.

— Верней сказать, — продолжила мысль Жанна, — историк — все равно, что издольщик: толку никакого, а вид важный. Нам теперь во Франции не историки нужны. Нам нужны храбрые солдаты, бравые ребята. Вот взять брата моего…

Жанна чуть осеклась. Ее замешательство было мимолетным, но достаточно ясным, чтобы Ле Биан его почувствовал. Он не позволил себе ничего спрашивать, понимая, что «ненужный историк» ответа все равно не получит.

— А не пойму я, чего вам надо от бедной Леонии, — переменила Жанна тему. — Ну, если докучать ей будете, так со мной переведаетесь.

— Будьте покойны, я ее сильно не потревожу, — кротко ответил Ле Биан. — Мне только надо бы, чтоб ее знание мне помогло…

Осталось перевалить через маленький холмик — для велосипеда-инвалида не такое легкое дело, — и вот прямо перед носом явилась маленькая лачужка. Она и прежде смотрелась, как кукольный домик, и сейчас почти не переменилась. Низенькие стены белели на фоне зеленой травы, а соломенная крыша сидела на доме, как элегантная дамская шляпка. В ухоженном огородике гавкал сторожевой пес. Самый обычный, в общем-то, вид, только там и сям стояли необычные фигуры: гранитные кресты, гипсовая статуя Христа, ярко раскрашенная голова Девы Марии, каменные длинноухие карлики. И лить одна фигура живого человека среди этого каменного народа: хрупкая женщина в черном на пороге дома.

 

Глава 13

Автомобиль затормозил у соборного крыльца ранним утром, когда прохожих кругом еще мало. Он постоял совсем чуть-чуть, только чтобы дать выйти двум пассажирам в церковных одеяниях, и тотчас умчался опять. В дверях собора появилась маленькая фигурка церковного сторожа. Старик убедился, что их никто не видит, и провел приехавших внутрь.

Монсеньор Баттисти только что вернулся из долгого путешествия и был утомлен, но послание епископа убедило его, что в Руан следует явиться без малейшего промедления. Ему было шестьдесят пять лет, и он приобрел такой опыт в своей весьма специфической области, что был востребован по всей Европе. Впрочем, он, конечно, являлся не по каждой просьбе — отнюдь нет! Но сейчас дело шло о совершенно особом случае — об очень деликатной проблеме, которая может отозваться катастрофическим образом во всем христианстве. Поэтому, встретив архиепископа в обходе за алтарем, он не скрывал нетерпения узнать подробности. Прелат, встречая гостя, восторженно воздел руки. Лицо его осветила широкая улыбка.

— Монсеньор Баттисти! Какая честь и какая радость принимать вас в доме сем! — воскликнул он.

— Я разделяю то же чувство радости, — ответил прелат из Рима. — И я должен передать вам наилучшие воспоминания и благословение от Святейшего отца. Папа лично настаивал на том, чтобы я отправился сюда не мешкая.

— Очень любезно со стороны Его Святейшества так интересоваться нашими заботами, — заметил архиепископ. — Я знаю, как он занят делами церковного управления. Впрочем, мы знаем, что наш случай действительно достаточно важен, чтобы не мешкая приступить к действию.

Не прерывая разговора, архиепископ прошел в ризницу и предложил гостю чашечку кофе.

— Сейчас все по карточкам, — улыбнулся он, — приходится ужиматься, но у нас сохранился запас хорошего кофе для торжественных случаев и дорогих гостей.

Кардинал огляделся в помещении и ответил, не скрывая нетерпения:

— Кофе я выпью с радостью, но, должен вам признаться, мне не терпится. Не можем ли мы взять чашки прямо на место? Я думаю, Господь простит нам это маленькое небла-гочиние.

Монсеньор Баттисти и его секретарь проследовали за архиепископом и Морисом Шарме в соборный неф.

— Собор восходит еще к римской эпохе, — объяснял по пути архиепископ. — В 769 году здесь торжественно встречали Карла Великого; в IX веке здание сильно повредили викинги. После договора в Сен-Клер-на-Эпте наш первый герцог Нормандский принял здесь Святое крещение, и с тех пор здесь погребались виднейшие члены его династии. Нынешний собор освятил архиепископ Маврилий в присутствии знаменитого герцога Вильгельма незадолго до завоевания Англии.

Посланец Ватикана внимательно слушал рассказ хозяина, а направлялась эта необычная утренняя процессия к капелле Святого Романа Малого. Они остановились перед надгробием Роллона. Все четверо разом перекрестились.

— Вот гробница Роллона, первого герцога Нормандского. Здесь покоится человек, который отрекся от языческих суеверий и обрел веру истинную. Вождь воинов, который пришел из Норвегии и подписал мирный договор с королем Франции, чтобы вместе со своим народом поселиться на нормандской земле.

Монсеньор Баттисти подошел к надгробию с таким видом, словно хотел оценить каждую его деталь, каждую малейшую складочку на герцогском плаще, все украшения на ножнах меча.

— Так вот он, тот Роллон, который стольких привлекает к себе… — прошептал римский прелат. — Дошло до того, что он стал причиной посещения новых язычников из СС…

— Они закрыли гробницу обратно, — поспешил вставить сторож. — Но мы знаем, что ушли они не с пустыми руками.

— Да, — так же поспешно пояснил архиепископ, — они унесли замечательный золотой крест, украшенный драгоценными камнями, о существовании которого мы прежде вовсе не знали.

— И больше ничего? — спросил кардинал. — Никаких костей для своих сатанинских обрядов?

Французский прелат содрогнулся и перекрестился. Страшное слово было сказано. Неужели его храм стал театром борьбы за прославление Сатаны? Но Морис Шарме на сей раз не был скуп на рассказы: он и дальше изложил все, как было.

— Нет, — ответил он вполне уверенно. — Они взяли с собой только крест. Потом они вернули камень на место, но не так, как положено. Уже потом я поставил его куда надо.

Монсеньор Баттисти нагнулся и посмотрел на то место, где крышка опирается на саркофаг.

— Ну что ж, дорогой мой, — сказал он, закрыв глаза, — надо будет снова подвинуть крышечку. Для очистки совести.

— Да как же… — пробормотал сторож. — Эту гробницу никто никогда не вскрывал… Это же святотатство!

Кардинал распрямился и взмахнул рукавом, отметая возражение:

— Раньше никто, а теперь здесь замешан СС. И если вы вызвали самого опытного экзорциста Ватикана, то, надо полагать, готовы слушаться его распоряжений.

Архиепископ сделал круглые глаза и посмотрел на своего служителя с укором. Как можно быть таким бестактным? Не каждый день выпадает честь принимать в Руане такую персону, как монсеньор Баттисти.

— Конечно, мы будем вам повиноваться, — сказал он с пафосом. — А верный и преданный сторож этого храма как раз и займется этим тяжким трудом.

Шарме склонил голову в знак послушания и пошел за ломиком. Ватиканский же посланец меж тем достал из чемоданчика склянку с песком.

 

Глава 14

Увидев перед собой Штормана, часовой щелкнул каблуками. Он открыл дверь коридора, который вел в камеры подземелья Вевельсбурга. В этой части замка Шторман еще не бывал. Он был удивлен, какая здесь совершенная чистота: ничего общего с тем, как мы привыкли представлять себе тюрьму. Черный орден довел пристрастие к дисциплине и заимствованиям из далекого прошлого до того, что своим казематам придал вид прекрасно ухоженной средневековой башни. На каждой двери красовалось сверху изображение гнутого лука, а на створках — металлические морды разных зверей. Несколько минут Шторман позволил себе развлечься изучением архитектурных подробностей, а затем солдат указал ему на дверь камеры под номером 5.

— Согласно полученному приказанию, заключенному предоставлены стол, стул, бумага и письменные принадлежности, — доложил часовой, а потом прибавил с недовольным видом: — Хотя это все не по правилам.

— Его не надо опасаться, — ответил Шторман. — Господин Харальдсен приглашен сюда в гости.

Офицеру ответил иронический смешок. В глубине камеры смутно виделась фигура норвежца, сидящего за столом. Краем уха он слушал разговор в дверях, но работать притом не переставал. Рука его бежала по бумаге, черный карандаш оставлял строчку за строчкой аккуратным почерком. Всегда уверенный в себе, Шторман почувствовал себя неловко. Он думал, как лучше начать разговор, подыскивал слова. Харальдсен избавил его от неловкости, заговорив сам.

— Не стоит извиняться, — сказал он, не переставая писать и сидя все так же спиной к собеседнику. — Если кого в этой печальной истории стоит ругать, так это меня.

— Вовсе нет! — воскликнул Шторман. — Мое начальство пошло на эти чрезвычайные меры только с целью вашей безопасности.

— Я один во всем виноват, — продолжал скандинав. — Виноват в том, что подумал, будто преступники вроде вас могут иметь дар слова. Глупое тщеславие ученого было польщено, когда я увидел, что моими работами интересуются в самых высших сферах могущественного рейха. Я подумал, что вы стремитесь к прогрессу знания, а оказалось, вы и тут, как всегда, добиваетесь одного: доказать ваше мнимое превосходство, грабя всех остальных без стыда и совести…

Шторман подошел к Харальдсену ближе и заметил: чем ближе он подходил, тем сильнее ученый нажимал на карандаш.

— Я понимаю ваше смятение и даже гнев, — спокойно сказал офицер. — Но идет война, и некоторые решения объяснять не приходится. Здесь ваша безопасность гарантирована, и мы можем продолжить работу.

— Я не буду с вами работать, — отрезал Харальдсен. — Если вы хотите меня допрашивать — сделайте милость. Как тюремщик, вы будете на своем месте. А я посмотрю, до какой степени я смогу выдержать и не проговориться. Кстати, вы дочитали мою рукопись?

— Нет, меня прервали…

— Так верните ее мне! — воскликнул профессор и бросил карандаш на стол.

Он встал и, наконец, встретился с посетителем взглядом. Его лицо было напряжено, на лбу пролегли три большие складки, выражавшие крайнее возбуждение. Прежде он пытался сохранять спокойствие, теперь же был готов на открытый бунт. Он даже готов был впервые в жизни ударить человека, вот только весовые категории с противником у них были слишком разные.

— Отдайте мне рукопись! — продолжал профессор. — Она вам никоим образом не принадлежит. Это результат моей работы. Впрочем, многие подробности, которые я туда вставил, полностью вымышлены. Как я уже вам говорил, я написал сагу по образцу наших древних писателей. Опять все то же тщеславие ученого, который желает нравиться самой широкой публике.

— Лучше расскажите мне о Роллоне, — сказал Штор-ман. — И где окончание вашей книги?

Харальдсен несколько секунд смотрел на него; гнев в его глазах уступил место изумлению. Потом он расхохотался:

— Ха-ха-ха! Я решительно на каждом шагу совершаю открытия. Мне описывали традиционные немецкие допросы как сеансы жесточайшего насилия. А я гляжу на вас в вашей красивой черной, как сама смерть, форме, и мне кажется, что передо мной учительница, которая задает ученику вопросы на экзамене.

— Перестаньте смеяться! — приказал профессору Штор-ман, задетый за живое этой репликой. — Я вполне могу прибегнуть и к другим методам — тогда у вас пропадет охота издеваться над формой СС. Я оставляю вам еще один шанс: расскажите мне о Роллоне и его Божьем Молоте, который у вас упоминается несколько раз. Какова сила этого Молота? И где он находится?

Норвежец не ответил. Он сел на стул, взял карандаш и снова начал писать. При этом он опять повернулся спиной к собеседнику. Шторман был оскорблен. Он подошел к двери и постучал, вызывая часового. Когда тот пришел, офицер обернулся к фигуре за столом и сказал свое последнее слово:

— Не забывайте: эта форма, которая вам кажется такой забавной, — знак моей власти. Хотите вы или нет, вы должны будете мне ответить. И я без зазрения чего бы то ни было прибегну к более жестким мерам.

Дверь затворилась с резким хлопком. Харальдсен выронил карандаш. Он обхватил голову руками и вздохнул. В какое же осиное гнездо он вляпался! Главное — как промолчать, как не выдать того, что он не должен говорить и не успел написать?

 

Глава 15

Она налила третью рюмку и поставила бутыль на буфет среди банок с компотами и маринованными овощами, потом опять села за стол посредине комнаты, рядом с гостями. Взяла рюмку и подняла, как для тоста:

— Ну-ка, ну-ка, пробуйте-ка эту прелесть: это мой чудный тридцатилетний кальвадос. Он даже в Бретани на рынках известен, — весело сказала Леония. — Боши хоть всю землю до Верхней Вольты и кайенской каторги завоюют — лучше нигде ничего не найдут.

— Спасибо, Леония, — ответил Ле Биан. — А я-то боялся, что обеспокою вас… Очень рад вас опять увидеть. Подумать только, последний раз я здесь был маленьким мальчишкой — плаксой…

Старушка выпила и как будто на минутку призадумалась. Потом ее лицо осветилось улыбкой такой же ясной, как и в прежние годы.

— А я тебя, кажется, припоминаю. Я людей по голосам узнаю. Да и всегда-то я больше на уши полагалась, чем на глаза Как подумаешь, с тех пор, как я ослепла, ничего особенно и не переменилось… Да и вот еще что надо сказать: мои клиенты, когда получат, что хотели, не часто приходят меня навестить. Соседи-то всегда на них будут коситься, что ОІШ ходят к ведьме…

От этого укора у Ле Биана стало тяжело на душе, тем более, что и Жанна расплылась в улыбке. Ловко Леония умыла этого городского субчика!

— Вы правы, Леония, — робко ответил Пьер. — Мы очень виноваты, тем более, что я ведь выздоровел…

— Да я не сержусь на тебя, — весело ответила старушка. — Вот уже много поколений женщины в нашей семье передают друг другу диковинные секреты и старые рецепты. За те времена, что прошли с тех пор, мы вылечили, должно быть, половину жителей Руана и его окрестностей. Иные зовут нас ведьмами, другие — целительницами, знахарками, лесными бабками; кое-кто нас даже считает посланницами дьявола… А что ж тут дьявольского — просто надо слышать, что говорит природа, а не затыкать уши. Жаль, что Бог не послал мне дочки, чтоб я ей передала все, что знаю. Вот потому я, должно быть, к старости и стала болтлива.

Внимательно слушая слова Леонии, Ле Биан вместе с тем невольно рассматривал во всех подробностях удивительное убранство большой комнаты в ее доме. Собственно, она только называлась большой — ведь и весь домик был крохотный. С потолка свешивались сухие древесные ветки вперемежку с косульими ножками, фазаньими перьями и мышиными черепами. В одном из углов у Леонии стоял садовый инструмент и пара деревянных башмаков, прошедших, должно быть, еще прошлую войну. Лохань на столе служила мойкой для посуды; тут же стояли и миски, в которых хозяйка кухарничала. И еще один предмет привлек его внимание, весьма удивив. Изумление отразилось у него и на лице, так что Жанна сочла нужным вставить свое слово.

— К Леонии, бывает, заходят прохожие переночевать, — сказала она торопливо. — Она не богатая, зато душа у нее открытая. Мы тут в деревне все такие.

— Что такое, Жанна? — удивилась хозяйка. — Ты это зачем сказала?

— Твой гость увидел бритву и помазок, вот я и объяснила, зачем они здесь.

Леония ответила не сразу; и Пьер, и Жанна смутились. Потом она заговорила, но очень тихо, как будто для того, чтобы ее выслушали внимательно:

— Я научилась по голосу много понимать, а главное — честный человек или нет. Ты знаешь, Жанна, если господин Ле Биан из города, так он еще не обязательно поэтому плохой человек. А я и у нас в деревне таких сволочей знавала! И потом, я не думаю, что он совсем глупый.

— Так ты что, хочешь ему сказать… — тревожно перебила Жанна.

— Да! — твердо сказала Леония. — Этот дом всегда открыт для тех, кто решил выставить бошей с нашей земли. А кто их здесь тронет? Кто сунется в ведьмино логово? Даже сам их главный болван Адольф, и тот не посмеет.

Ле Биан не ждал, что Леония окажется партизанкой. Будет что рассказать Жозефине, подумал он, но опомнил-ся: все, что с ним теперь происходит, должно оставаться тайной.

— Не бойтесь, — ответил он весело. — Я сумею не проболтаться. А теперь позвольте мне рассказать, зачем я пришел.

— У вас живот болит? — спросила знахарка. — Особенно по вечерам, наверное.

— Живот? — обеспокоился Ле Биан: он всегда боялся, что мелкие, невинные с виду болячки когда-нибудь обернутся большими проблемами. — Да нет… Вовсе нет, я прекрасно себя чувствую, уверяю вас. А что, вы почуяли, что со мной что-то неладно?

Леония встала, чтобы налить еще славного кальвадоса, и с улыбкой ответила:

— Заболит, приходи, посоветуйся, а сегодня я не работаю. Ну, говори, в чем дело, я тебя перебивать больше не буду.

— Ну что ж, — повел речь немного смущенный молодой человек. — Вы давно живете в этих краях: не слыхали ль чего-нибудь о могиле Роллона? Есть ли какие-нибудь тайны, с ней связанные? И что вы знаете про золотой крест, усеянный драгоценными камнями, который был у него в саркофаге?

Старушка внимательно выслушала его, а меж тем наполнила три рюмки. Свою она выпила прежде, чем ответить. Тиканье старых деревянных ходиков, которые Ле Биан прежде и не заметил в нагромождении предметов, наполнявших комнату, стало чуть ли не оглушительным.

— Это очень старая история, — промолвила наконец хозяйка, вытирая сморщенные губы салфеткой. — Если честно сказать, я даже не помню, сколько поколений подряд ее рассказывали в нашей семье. Должно быть, узнали мы ее еще в те времена, когда нас привечали в соборе, а значит, очень, очень давно. Жаль, что я помню ее очень смутно, а годы тоже памяти не прибавляют…

— Что вам говорили про Роллона? — осмелился спросить Ле Биан.

— Да, да, погоди… Вот, вспомнила. Рассказывали мне, что первый герцог Нормандский не имеет места в Божьем доме. Потому что он еще не выкупил цену своих грехов. Но Господь долготерпелив, и когда-нибудь все будет хорошо.

— А вы понимаете, что это все значит? — спросил Ле Биан.

— Я еще очень молода была, — ответила старушка. — Так молода, что не больно-то понимала эти старые истории. Потом тоже другим была голова занята. А сейчас думаю, и кажется мне, что первый наш герцог был веселый малый, но так это же хорошо для него, правда? Я всегда не любила таких, кто корчит святошу: таким часто бывает нужно очень скверные вещи скрывать.

Произнося последние слова, Леонид сдержала зевок. Ле Биан понял, что пора ей дать отдохнуть. Но прежде он задал еще последний вопрос:

— А золотой крест с самоцветами?

— О, — улыбнулась она, — это ты, должно быть, про тот знаменитый клад, о котором говорили все разбойники, что побывали в наших местах. Ты ведь знаешь: в Нормандии в каждом замке, в каждой церкви, в каждом поместье рассказывают про какой-нибудь клад. Если найдешь сокровище нашего славного герцога Роллона, пригласи меня в хороший ресторан на площади Старого Рынка. Всю жизнь о том мечтала.

Ле Биан встал со стула. Он положил руку на плечо Лео-нии и с чувством сжал его.

— Хорошо, — сказал молодой человек, — обещаю вам. С большим удовольствием вас позову, даже если клада и не найду. Сразу, как только боши выметутся!

 

Глава 16

Чтобы не вызывать подозрений, собор затворил двери в обычный час. Но как только четверо мужчин остались одни в огромной каменной лодке, они тотчас же приступили к тем делам, которые должны были сделать. Операция была тщательно подготовлена, и для ее завершения нельзя было терять не минуты.

Кардинал Баттисти получил вызов из Ватикана: ему было велено не задерживаться долго во Франции. Поскольку с папскими повелениями спорить не принято, он решил этим вечером и даже ночью использовать каждую минуту, чтобы проникнуть в тайну гробницы Роллона.

Монсеньор молитвенно сложил руки перед саркофагом; то же сделал и его личный секретарь рядом с ним. К ним присоединился и архиепископ: он погрузился в молитву. Вскоре подоспел и сторож с ломиком. Шепот молитв еще наполнял капеллу Святого Романа Малого, а Морис Шарме уже всадил железный штырь между гробницей и ее крышкой. Он действовал очень осторожно, чтобы не повредить изваяние; у него получилось сделать так, что крышка двигалась очень медленно. Трое остальных преклонили колени и так стояли, сложив руки у губ, пока сторож работал. Вскоре поскрипывание камня, медленно скользящего по камню, затихло.

Трое священнослужителей закончили молитвы и подняли головы, на ноги же встал только Баттисти. Он взял лампу и погрузил ее внутрь гробницы. Сторож понимал, что не имеет права заглядывать туда вместе с кардиналом, но не удержался — посмотрел и даже воскликнул от изумления:

— Ох!

Архиепископ тоже не вытерпел, встал и так же поразился.

— Однако… — пробормотал он. — Она же пуста!

— Земля еси и в землю отыдеши, — задумчиво прошептал монсеньор Баттисти.

— Что это значит? — воскликнул Шарме, который все не мог прийти в себя. — Не мог же скелет улететь!

Кардинал Баттисти еще посмотрел на гробницу и на пару минут задумался.

— Нет, он не улетел, но с отнятием креста от этой могилы освободились такие силы, о которых мы даже представления не имеем. Древние дали этой гробнице надежную помощь святых сил Божиих. Немцы ее осквернили и пробудили древних языческих бесов…

— Монсеньор, — спросил архиепископ, не вполне уверенный, что правильно понял смысл этих слов, — Вы хотите сказать, что дух Роллона отпущен… что он, быть может, рыщет здесь, сейчас, в этом храме?

— Быть может, сейчас; может, вчера; может, завтра, — озабоченно произнес кардинал. — Я в одном могу вас уверить: когда без почтения относятся к сделанному предками, могут пробудится наидревнейшие духовные битвы. Не забудьте, что эта земля не всегда пребывала под омофором истинной веры.

Монсеньор Баттисти окончил речь. Он отослал трех своих спутников подальше от гробницы и достал из кармана сухие листья букса. Их он рассыпал по полу, очертив ими точный круг. Затем он достал фиал со святой водой из самого Иордана и окропил ею все пространство внутри круга. После этого архиепископ преклонил колени у самой очерченной границы и опять стал безмолвно молиться.

Тогда экзорцист взялся за наперсный крест и протянул его к открытому гробу. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, а затем начал произносить заклинания, после каждого из них надолго замолкая:

— Во имя Божие!

— Сатана и вся черная сила его не одолеют свет веры истинной!

— Изыди, лукавый!

— Сила бесовская, изыди!

Между призываниями он всякий раз, крепко сжав крест, протягивал его в сторону гробнице. Чем дальше, тем более звук его голоса делался зычен, так что под конец заклинания отражались эхом от самых высоких сводов и от самой дальней абсиды.

На улице разразилась гроза. Страшно прогрохотал гром, и потоки воды обрушились на церковные ступени.

 

Глава 17

Жозефина, запыхавшись, вбежала в «Бар друзей». Она махнула рукой хозяину кафе, Большому Шарлю, который старательно наводил лоск у себя в помещении, и прошла через зал. В конце зала она толкнула дверь и вошла в маленькую комнату всего с четырьмя столиками. Там молодой человек в синей фуражке докуривал чинарик так, словно не хотел потерять ни капельки дыма Задняя комната в «Баре друзей» служила обычно для банкетов, иногда для тайной игры в карты, а иногда и для еще более тайной цели — встреч отряда Сопротивления, в который входила Жозефина Девушка сняла шляпку, повесила плащ на спинку стула и сама уселась напротив молодого человека, твердо зная, что сейчас она имеет право голоса

— Вот что, Марк, не начинай, я сама первая скажу. Да, я знаю, я опоздала, я не должна заставлять тебя ждать. Но и ты, если бы так строго соблюдал все правила, должен был бы отсюда уйти четверть часа назад, меня не дождавшись.

— Это не смешно, Жозефина, — ответил Марк, покачивая головой. — Иногда мне кажется, ты не представляешь себе, как мы рискуем. Думаешь, мы в игрушки играем?

Жозефина погладила собеседника по голове. Она твердо решила не растрачивать зря свой пыл.

— Вот узнаешь, почему я опоздала, и не будешь меня ругать.

— Ну-ну, — скривился молодой человек. — С нетерпением жду твоих чудных новостей. Погоди, я сам догадаюсь. У Гитлера сука ощенилась?

— Нет, — ответила она, не поведя бровью. — По моим сведениям, люди фон Бильница сегодня все утро проводили операцию по заданию СС.

— СС? — чуть не поперхнулся дымом Марк. — А я думал, они друг друга на дух не переносят, эти…

— А вот так! — ответила Жозефина, гордясь своей осведомленностью. — Они делали обыски во всех культурных и церковных учреждениях города: в соборе, в архивах, в библиотеках, в музеях, на дому у коллекционеров. И, кажется, немало взяли.

Чем больше Марк слушал, тем меньше ему верилось. Он бросил бычок на пол и растоптал.

— И что ж это на бошей напало? — проговорил он измученно. — Взяли крест из церкви, теперь принялись грабить музеи. Они что, хотят устроить в Берлине выставку по Нормандии?

Тут Жозефина все-таки рассмеялась:

— Ну, если герру Гитлеру нужен экскурсовод, пусть берет меня, я ему покажу, на что способна нормандка с характером!

Но, поняв, что Марк смеяться не расположен, она продолжила уже серьезно:

— Честно говоря, не могу тебе сказать, что они там ищут, но у них у всех одно имя на устах.

— Слушай, — взвинтился Марк, — кончай тянуть, ладно? Чего ты ждешь? Высадки союзников в Нормандии?

— Роллон! — сказала девушка.

— Роллон?

В комнате на миг воцарилось молчание. Жозефина чувствовала себя уже не так уверенно: у нее, правда, была маленькая зацепка насчет целей этих поисков, но ничего толкового она про них сказать не могла и глубокого их смысла не понимала.

— Да, Роллон, — сказала она устало. — Не знаю, на что им так сдался наш первый герцог, но верно одно: они повсюду копают и что-то ищут про него. Вот мы все смеемся над ботами, а они, может, культурней, чем мы думаем.

— Не нравится мне все это, — пробурчал юноша. — Какая тут культура. Никогда я не видел, чтобы фрицы что-то делали просто так. Дурно это пахнет, даже и не спорь.

На этих словах дверь распахнулась. Хозяин ввел в комнату Ле Биана. Студент чуть было не уронил стул; он казался смущенным и неловким, как всегда, когда не был хозяином положения.

— Жозефина, — недоверчиво произнес Большой Шарль, — этот господин уверяет, что ты ему здесь назначила встречу.

— Так и есть, Фернан, — ответила девушка. — Пусть войдет.

— Что такое, Жозефина! — вскочил со стула Марк. — Совсем сошла с ума, честное слово! Зовешь на нашу сходку людей с улицы! Ты из комендатуры еще никого не приглашала?

Нет худа без добра: от этих слов вся стеснительность Ле Биана пропала — он даже рассердился.

— А это что за грубиян? — закричал он в ответ, только что не засучивая рукава — Я тебе покажу комендатуру!

— Тихо, мальчики, — успокоила их Жозефина — Я взяла на себя пригласить Пьера — я его хорошо знаю, — чтобы он нам растолковал эту странную историю. Он сам историк и археолог. Если кто может нам тут помочь, так это он, а не ты. Ты-то всегда ведь думал, что Верцингеторикс — это такое пиво.

Марк даже не стал отвечать. Обиженный ее словами, он сел и достал из пачки новую сигарету. Закурил и стал исподлобья посматривать на чужака. Жозефина на него не обращала никакого внимания. Она пригласила гостя сесть и позвала Большого Шарля.

— Фернан, — весело сказала она хозяину, — принеси-ка нам кувшин хорошего сидра и три стакана. Мы выпьем за здоровье нашего первого герцога.

 

Глава 18

Вечное перо подписало последний документ, лежавший в черной кожаной папке с вытисненной фамилией фон Биль-ница. Верный привычке, полковник выровнял стопку бумаг, пять раз стукнув ею по письменному столу. Эта маленькая мания была одним из тех жестов, которые он совершал с самого раннего детства: они его успокаивали. Он родился в семье, где выражение чувств заменялось строжайше исполняемой дисциплиной, и для него никогда не было вопроса, как отделить долг от желания. Он следил за тем, чтобы на параде ни одна голова не нарушила равнения — точно так же не мог он перенести, чтобы какой-нибудь непокорный листок нарушил великолепный строй пачки документов, возвращаемых секретарше. Та прежде, чем войти, трижды тихонько постучала в дверь. Когда же она оказалась на расстоянии вытянутой руки, пруссак, не глядя на нее, протянул ей папку.

— Вы оставили большую комнату в их распоряжении? — сказал он, даже не пытаясь скрыть отвращения в голосе.

— Да, господин полковник. Они там заперлись с восьми часов утра; с тех пор я их не видела. Они велели принести себе вместо обеда колбасы, сыра и питья.

— Ну, если господа эсэсовцы получили свою свининку, я совершенно спокоен, — иронически прошептал фон Б ильниц.

Секретарша не отреагировала на его замечание и вышла из кабинета. Полковник спешно взял карандаш и принялся что-то записывать в маленьком блокнотике. Он написал строчку, другую, третью. Затем прервался и задумался. Он повертел карандаш в руке, потом положил его на указательный палец и мизинец, а двумя другими пальцами надавил, пытаясь сломать. С третьего нажима карандаш переломился, и его половинка впилась фон Бильницу в ладонь. На чистую страницу блокнотика брызнуло несколько капель крови. Полковник дрожащей рукой вывел контуры двух красных рун. Неверное, ярко-красное двойное S.

 

Глава 19

Шторман в третий раз раскрыл старую Библию. В смысл написанного он не вникал, зато внимательнейшим образом изучал малейшие детали переплета. Может быть, в нем есть тайник, где спрятан какой-то секретный документ? Или на канте вытиснены буквы, образующие тайный код?

Он ничего не нашел, с досадой отложил книгу и посмотрел на трех своих товарищей, поглощенных изучением своих документов. На столе были собраны плоды вчерашних реквизиций. Добычей Шторман был доволен: тут и Библии, и старые городские реестры, гравюры, статуэтки, цветные картинки, проект памятника в честь норманнских подвигов, книги по истории и даже рецепт пирога «по-викингски».

Все, что могло прямо или косвенно относиться к памяти Роллона, было реквизировано. Было, конечно, чему порадоваться, но Шторман был не так прост. Он знал, что в этой куче, похожей на прилавок барахолки, не было ничего научно ценного. И в этот раз от него требовалось не подтверждение расистских теорий. Его задача была гораздо конкретнее: найти секрет мощи древних викингов, — и он не был уверен, что чудесный невод принес нужную рыбу.

Вольфрам Зиверс ясно дал ему понять, что времени совсем нет, что надо срочно найти ответ на поставленный вопрос.

Поэтому он решил как можно скорей покинуть Вевель-сбург и вернуться в Руан вместе с тремя помощниками, счастливо сочетавшими осведомленность в древних текстах с умением вести самый современный допрос. Эрудиция и эффективность: вот именно то, чего СС ожидал от своих людей, которые не должны были ни перед чем останавливаться, если речь идет о достижении поставленной цели.

После допроса Харальдсена ему сначала было немного не по себе, но он быстро понял, что старый трус получил по заслугам, если позволил себя посадить под замок. Сейчас он говорить не хочет, но когда-нибудь непременно поддастся, а пока ему надо закончить рукопись.

— Ну, — проговорил недовольно Шторман, — вы нашли что-нибудь интересное?

— Нет, обештурмфюрер, — ответил Кёниг. — Все тексты бесконечно пересказывают одну и ту же историю. В 911 году доблестный Роллон, явившийся с Севера, заключил мир с Карлом Простоватым в Сен-Клер-на-Эпте. Он был отцом Вильгельма Длинный Меч. Похоронен в Руанском соборе, где находится и по сей день. Единодушно признан основателем Нормандии; как таковой, почитается во всей этой области.

— Это общепринятая версия, — подчеркнул Ральфмусен. — За пределами вариантов множество. Никто не знает точно, где он родился: в Норвегии или в Дании. Неизвестно, кто была его жена: Дудон, Пота или Гизела — дочь Карла III.

— Так, — вступил в беседу Шмидт, — но все сходятся на том, что он отрекся от язычества и принял христианство. С тех пор его люди встали под хоругви Иисуса и согласились защищать окраины Фра цузского королевства от набегов других викингских войск.

Шторман внимательно слушал результаты разысканий своих помощников, но ничего нового для себя не услышал. Он бросил взгляд на старую приходскую книгу, где несколько раз встречалось имя Роллон, и пришел к выводу, что и этот след никуда не ведет. Шторман небрежно бросил ценный документ на стол и повысил голос.

— Что-то тут не клеится! Как объяснить, что в гробнице находился крест? А главное — почему саркофаг был пуст?

— Пожалуй, кое-что у нас есть, оберштурмфюрер, — решился сказать Шмидт.

— Что именно? — спросил офицер.

— Есть человек, у которого мы нашли собрание цветных изображений викингов. Старик, немного странный. Сначала я думал, что он над нами издевается, а потом понял, что у него не все дома. Так вот, он говорил нам об одной женщине. Ее зовут Леония, она много знает об этих местах; поговаривают даже, что она немного ведьма…

Шторман вздохнул. След казался по меньшей мере экстравагантным, но в их положении любая идея могла пригодиться.

— Хорошо, — решил он. — Мы немедленно отправимся к этой женщине. У старых ведьм всегда найдутся интересные тайны…

 

Глава 20

В тот день под вечер по улице Мартенвиль плыл такой весенний запах, что можно было забыть про то, что есть только одно время в этом году, которое не собирается кончаться, и время это — война. Ле Биан и Жозефина без всякого стеснения пользовались выпавшим моментом беззаботной жизни. Девушка разглядывала витрину магазина, где на почетном месте красовалась синяя шляпка с вуалеткой. Она все любовалась на нее, хотя Ле Биан уже отошел на несколько шагов вперед. Он вернулся к ней, а она все была погружена в созерцание.

— Неужели она тебе нравится до такой степени? — спросил он скептически. — Никак не пойму, почему женщины придают столько важности таким мелочам. Ведь это же всего лишь несколько кусочков ткани.

— Вот у вас, мужчин, как раз из-за этого все и проблемы, — ответила Жозефина, сморщив носик. — Вы до того не интересуетесь подробностями, что в конце концов пропускаете все самое главное.

Ле Биан дважды прокрутил эту фразу в голове, чтобы убедиться, что правильно ее расслышал.

— Это что, очередная шпилька? — спросил он. — Как мы вышли из бара, мне все время кажется, что ты на меня дуешься.

— Да нет, — ответила она беззаботно, — просто ты меня разочаровал, скажем так.

— Ну-ка, ну-ка, объясни, — сказал Ле Биан, остановившись. — Я сразу почувствовал, что тут что-то не то. А я всегда считал так: то, что на сердце, надо выкладывать прямо, а не таить про себя.

Жозефина поняла, что спорить ни к чему, и ей придется сказать все то, чего говорить никак не хотелось. Она усадила его на скамейку и взглянула прямо в глаза:

— А почему ты ничего не сказал про Марка? Ревнуешь?

— Не понял? — проговорил ошеломленный Пьер.

— Все ты понял, — сказала она, не сбавляя тона. — Я просила тебя прийти в бар, чтобы ты просветил нас насчет этого дела викингов, твоего кореша Роллона и всей этой прочей белиберды, в которой мы ничего не понимаем. А ты просто прочел нам лекцию по истории. Еще немного, и мне бы показалось, что я в лицее.

Ле Биан улыбнулся. Раз она так себя ведет, значит, он ей не безразличен. Он осмелел и спросил, чтобы все стало ясно:

— У тебя с Марком что-то есть?

— А почему я должна тебе отвечать? — возмущенно воскликнула Жозефина. — Или у меня и с тобой что-то есть?

Пьер обиделся и промолчал. Он только сильнее вжался в скамейку, припечатавшись спиной к деревянной спинке.

— Ну да, — со вздохом призналась Жозефина. — Было. Было и давно прошло. Теперь мы просто друзья, а прежде всего товарищи по оружию в нашем отряде. Только и всего. Теперь ты доволен?

— Ну а со мной? — опять осмелился спросить Ле Биан. — Есть что-нибудь?

— Так что Роллон? — невпопад ответила Жозефина.

Пьер понял, что сегодня других признаний ждать не

приходится. Он наконец решил рассказать ей, что узнал накануне на загородной прогулке.

— Я ездил за город поговорить с одной старушкой. Когда я был маленький, мать возила меня к ней лечиться. Ее называют знахаркой, немного даже ведьмой… Верно то, что знает про историю нашего края и его жителей много такого, чего большинство нормандцев уже не помнит.

— И даже про Роллона? — воскликнула Жозефина, кое-как пытаясь все-таки сдерживать свое любопытство.

— Она мне сказала странные слова… Дескать, первый герцог Нормандский не имеет места в Божьем доме. Потому что он еще не выкупил цену своих грехов. Но Господь долготерпелив, и когда-нибудь все будет хорошо.

Жозефина подняла глаза к небу.

— Вот чушь так чушь! — бросила она раздраженно. — Нет, я точно думаю, что в этой истории загадка к загадке цепляется. Пожалуй, наши планы минирования железных дорог мне даже больше нравятся.

— Я много думал… — продолжал Ле Биан. — Про то, какой такой груз грехов на Роллоне. Обычно его изображают превосходным человеком, новокрещеным христианином, замечательным государем Нормандии. Так какие же у него могли быть особые грехи? И почему нет ему места в храме?

— Ну и что?

— А то, — ответил Ле Биан, немного понизив голос, — что я порасспросил церковного сторожа — Мориса Шарме, ты его знаешь. Он совершенно не хотел со мной разговаривать, но я понял: его тайна так ему давит на душу, что долго хранить он ее не сможет, не вытерпит…

Ле Биан наклонился ближе к Жозефине, чтобы прошептать ей на ухо то, что недавно узнал. Он был страшно рад своей находке, а вдвойне — потому, что ощущал дыхание девушки на своей щеке. Ему очень хотелось продлить этот миг, но пришлось говорить.

— Саркофаг пуст, — прошептал он. — Немцы забрали золотой крест с камнями, но тела там не нашли.

— Что? Роллона в гробнице больше нет? — переспросила Жозефина. Она не верила своим ушам.

— А может, и никогда не было, — заметил Ле Биан. — Может быть, это и есть смысл слов старой Леонии: Роллон не имеет места в Божьем доме.

Жозефина чуть отодвинулась от спутника, к его великому сожалению. Он почесал себе нос, и черная дума пришла ему на ум.

— Но если твоя Леония столько знает про Роллона, — сказала девушка, — странно, что она еще не в лапах у фрицев. Они же все здесь вытряхнули, чтобы хоть что-то узнать про Роллона и его друзей.

Ле Биан был так рад своему открытию, что и думать забыл о том, что может грозить старой целительнице… Эсэсовцы тоже рвались к новым сведениям о Роллоне. Значит, надо было защитить колдунью с Горбатой Коровы.

— Так надо сейчас же к ней бежать! — воскликнул он.

— Сейчас? — ответила Жозефина. — Да ты с ума сошел. Поздно уже, мы никак не успеем вернуться в город до комендантского часа. Завтра утром я за тобой зайду и поедем вместе.

 

Глава 21

Черный автомобиль долго ездил туда-сюда по долине, пока обнаружил урочище Горбатая Корова. Четверо пассажиров поставили свою машину на обочине и пошли вдоль реки. Все они кроме Штормана держали в руках револьверы — были готовы отстреливаться в случае засады. Не без труда они навели справки, чтобы разузнать, где живет Леония, и ловушки не исключали. Между тем весть об их прибытии, наоборот, заставила бы спрятаться случайных прохожих, заблудившихся здесь ночным временем…

— Вон тот дом, оберштурмфюрер! Я вижу!

Немцы обошли кусты и оказались перед домиком с садиком. На улице, по всей видимости, никого не было. Прежде чем войти внутрь, Шторман тоже достал револьвер. Все эти жуткие предосторожности враз показались смешны, когда они очутились перед старой Леонией, спокойно сидевшей на стуле посреди комнаты.

— А мне уже говорили, что вы пожалуете в Горбатую Корову, — предупредила она их вопросы. — Я вас по шагам узнала. У вас даже по мягкой земле каблуки стучат, как подковы бешеной кобылы. А мы вас тут не любим, и я вам ничего не скажу, так и знайте!

Шторман усмехнулся: сама как былинка, а с характером; он еще и рта не успел раскрыть, как она встала на дыбы. Но он не подал виду, как ему забавно.

— Это мы будем решать, сударыня, когда вам говорить, — ответил он важно.

— Это вы так думаете, — возразила старушка, не меняясь в лиде. — А я же просто старая слепая женщина, у меня для вас ничего нет.

Шторман взял стул и сел напротив нее.

— Сударыня, — сказал он, — я хотел бы, чтобы вы нам рассказали кое-какие истории. Очень старые рассказы.

— А я вас садиться не приглашала.

— Вы должны знать Роллона, первого герцога Нормандского.

— Понаслышке только.

В другое время разговор между непреклонной старой женщиной и суровым эсэсовцем мог бы быть забавен, но сейчас было не до шуток. И хотя Шторман всегда очень уважал старух, дело было прежде всего.

— Сударыня, — сказал он более строго, — расскажите нам, что вы знаете о Роллоне и что с ним случилось.

— Говорят, он был нормандским герцогом… да я и в школе-то почти не училась, откуда мне знать?

Шторман слегка взмахнул рукой, и один из его людей приставил револьвер к виску Леонии.

— Знаете что, — сказала она хладнокровно, — в мои годы жизнь не очень-то боятся потерять. Это же дело времени. Парой месяцев больше, парой месяцев меньше — особой разницы нет. Все равно я заранее знаю, чем все кончится.

Поняв, что и силой он ничего не добьется, Шторман приказал своим людям:

— Все обыскать! Не пропускать ничего!

Подчиненные принялись переворачивать все в доме вверх дном. Они открывали банки, вырывали страницы из книг, вспарывали подушки, вытряхивали из мешков провизию, били гипсовые статуэтки. Сняли они и кости с потолка.

— Честное слово, — воскликнул Кёниг, — мы в ведьмином логове! В Средние века и не за такое жгли на костре! Наверняка она что-то может сказать про Антикрест…

— Но мы цивилизованные люди, — спокойно возразил Шторман. — А госпожа Леония — разумная женщина, она будет добра все нам рассказать…

— Нечего мне вам сказать, — стояла на своем знахарка.

Один из эсэсовцев взял палку и стал простукивать пол в комнате. Он методично ударял по каждому камню. И вот один из них отозвался глухим отзвуком. Леония чуть дернула головой. Это движение было моментальным, почти неприметным, но Шторман его все-таки увидел.

— Поднимите плиту, Шмидт, — приказал он.

Леония разом вскочила и, несмотря на свою слепоту, кинулась прямо на немца. Борьба была безнадежна, но ста-рушка всеми силами колотила по эсэсовцу сморщенными кулачками. Тот ее грубо оттолкнул. Она пошатнулась, потом схватила кухонный нож и снова бросилась на врага. Прозвучал выстрел, и Леония мягко опустилась на землю. Она была легка, словно сухой листок, упавший с ветки в лесу. Ее убили, потому что она собиралась до конца защищать ненадежное укрытие своей тайны.

Кёниг даже не взглянул на свою жертву. Не теряя ни мгновенья, он поднял камень, достал из-под него кожаную записную книжку и подал Шторману. Ее обложка была украшена узлом Одина.

 

Глава 22

Когда Жанна увидела скопление крыш, ощетинившихся трубами, у нее засосало под ложечкой. Почему-то у нее всегда было такое чувство, когда она приходила в город. До войны ей случалось ездить туда каждую неделю, на большой базар на площади Старого Рынка: там она помогала отцу продавать фрукты из их садика. Но с тех пор, как началась война, они стали избегать Руана. Клиенты и сами были готовы приезжать к ним за провизией; цены росли, как на дрожжах. Отец Жанны неплохо зарабатывал, нечего и говорить, но лишку брать себе не позволял. Те, у кого не было средств, знали, что он всегда готов дать им рассрочку, а иногда кое-что по мелочи и даром отдать.

Жанна поклялась, что ноги ее не будет в городе, пока не закончится война, но тут дело было очень спешное. И еще сильнее она заторопилась, когда добралась до центра города. Она несколько раз сильней нажала на педали, и позвякивание цепи о щиток велосипеда послышалось чуть громче.

Стояло прекрасное весеннее утро. Девушка свернула с улицы Фонтенеля и поехала по улице Славных Ребят. Она ехала и сама удивлялась: с какой стати она спросила у Леонии адрес Ле Биана? Она в первый раз видела этого молодого человека, да и не особенно любезно с ним разговаривала. Но с того самого дня его облик не выходил из ее мыслей. Доила ли она коров, топила ли очаг, она всегда видела его улыбку, выражение лица довольного мальчишки, с которым он увидел вместе с ней домик Леонии. В первый раз она увидела городского парня, который на нее не смотрел свысока.

Даже во сне этот проклятый человек ее преследовал. Жанна поставила велосипед у стенки, тщательно и крепко привязала его веревкой к водосточной трубе. Время ненадежное — лучше вещи на улице не оставлять. Она позвонила в белую дощатую дверь под номером 36, а сама думала: ей надо на него злиться, что он ворвался в ее жизнь, а не сходить самой с ума, как идиотке.

После того как он к ним приезжал, явились немцы, укокошили бедную Леонию. И вот ей пришлось тащиться в ненавистный город, чтобы сдержать свое слово. Дверь дома оказалась не заперта; Жанна толкнула ее и оказалась в коридоре, выстеленном черной и красной шестиугольной плиткой. Она поглядела по почтовым ящикам, на каком этаже живет Пьер Ле Биан. Проходя мимо зеркала против лестницы, машинально поправила прическу. Когда она поднялась на пару ступенек, вверху хлопнула дверь и по лестнице зазвучали торопливые шаги. Жанна еле успела прижаться к стене; мимо пронесся Ле Биан, даже не взглянув на нее. Он уже был почти на улице, когда она его окликнула:.

— Господин Ле Биан!

Молодой человек оглянулся:

— Жанна? Простите, я вас не заметил. Вы как здесь?

— Да просто так… — соврала она неловко и простодушно, но тут же и поправилась. — А вообще-то нет. Я приехала в Руан, потому что мне с вами надо обязательно поговорить.

Она немного запнулась, как будто ей надо было хорошенько набраться смелости прежде, чем продолжать.

— У нас случилось кое-что… очень серьезное… мне надо вам рассказать.

Ле Биан понял, что Жанна в страшном смятении. Он повернул назад и пригласил ее подняться к нему. Для убедительности он подтолкнул ее рукой в спину, и девичье сердце зашлось. Ле Биан вынул из кармана ключ, открыл дверь квартиры. Жанна изо всех сил старалась не выдать своего волнения, но сама чувствовала, что нош ее не держат. Хозяин предложил ей сесть на стул и вынул из шкафа бутылку сидра.

— У вас на ферме, конечно, и получше найдется, — сказал он шутливо, — а я чем богат, тем и рад: городским сидром.

— Ой, вы такой любезный, — ответила Жанна. Получилось глуповато, и она сама себя тотчас за это отругала.

Ле Биан был ученый; он привык и с девушками общаться умными и учеными. Жанна никогда таких не встречала, но чувствовала свое ничтожество по сравнению с ними. Наступившее молчание было неестественно, и хозяин решил первый задать вопрос:

— Так что, Жанна, что вы, собственно, хотели сказать?

— Они убили Леонию, — ответила она односложно, без всякого выражения.

— Как? Что вы говорите? — воскликнул в ужасе Ле Биан. — Я же говорил вчера, что надо туда отправляться; никогда себе не прощу… А известно, кто это был?

— Немцы, — ответила Жанна. Она уже сказала главное, и ей стало легче. — Они приехали ее допрашивать. Обшарили весь дом, все переколотили, а потом ее застрелили. Наповал. Они бросили тело в пруд, но собака ее нашла…

Ле Биан не знал, что и сказать. Виноват ли он в том, что случилось? Или все это вовсе не из-за него? Он провел рукой по лбу и подумал: нет, вся эта история явно выше его сил.

— Но это не все еще, — сказала Жанна, к которой в отличие от собеседника пришло второе дыхание. — Мне надо вам вот что сказать… Как вы приходили, она все боялась, она сама мне так сказала.

— А почему так? — спросил Пьер. — Леония не все мне сказала?

— Совсем не все! — сказала Жанна, очень довольная тем, что знает больше молодого человека, который ее так волнует. — Она, бедная, очень боялась, что к ней придут выведывать древние тайны. Толком я не знаю, о чем речь, но вот это она мне оставила для вас. Я его не открывала.

Жанна порылась в складках своего передника, потом засунула руку в карман, испугалась было, не потеряла ли послание, пока ехала на велосипеде, и наконец достала белый конверт, на котором неровным почеркам была надписана фамилия Ле Биана.

— Она просила мне передать вам это, если с ней вдруг случится беда. Ну вот, не стало ее, так что сами понимаете…

Вот поэтому я и приехала из дома к вам в город. Это все из-за нашей славной Леонии.

— Спасибо, Жанна, — сказал Ле Биан, разрывая конверт. — Вы очень храбрая девушка.

Жанна не поняла, сделал ли молодой человек, из-за которого сердце ее билось так сильно, ей комплимент. Но большего ждать было уже нечего: Ле Биан весь погрузился в чтение полученного письма.

«Дорогой господин Ле Биан.

Прежде всего простите старуху, которой уже давно не служат глаза, за скверный почерк. Вы своим приходом меня растревожили. Я припомнила и многое уже далекое, и кое-какие недавние встречи. Эти строки вы прочтете или потому, что меня уже не будет и я ничего не смогу вам сказать, или боши заберут то, что я обещала сохранить.

Несколько месяцев тому назад ко мне приезжал один очень приятный господин из норвежского университета. Он занимался Роллоном, его историей и его верой. Он был очень вежливый, а по-французски говорил со смешным акцентом. Я ему, кажется, немножко помогла, кое-что рассказала про наши края. Однажды я получила повестку прийти на почту за посылкой. Посылка была из Норвегии от того самого господина, его фамилия Харальдсен. Я получила эту посылку, в ней был толстый пакет с исписанной бумагой — должно быть, это то самое, что ученые называют манускриптом. Профессор закончил свою работу и, кажется, сам испугался своих открытий.

Моя подруга (старуха Гортензия, она умерла под самый конец зимы) помогла мне — прочитала вслух письмо, приложенное к пакету. Там он объясняет, что решил написать сагу, чтобы слишком серьезные люди не приняли его открытия буквально. Господин Харальдсе прост меня спрятать его писания в надежном месте. Я так и сделала, а на случай, если со мной случится беда, записала, где это место, и положила записку под плиту в полу у себя на кухне.

Теперь ваше дело отыскать посылку. Я ее спрятала на кладбище Сен-Махлу. Там, где Пляска смерти, за черепами.

Хорошо бы вы первый туда поспели и завладели этой тайной. После смерти я уже не обязана молчать. А хранителем этой тайны я выбрала вас. Я с вами проговорила недолго, но по голосу почуяла, что вы человек честный, а меня чутье никогда не обманывало.

Удачи вам.

Леония».

Ле Биан сложил листок и засунул обратно в конверт. Он разом вскочил и принялся распахивать по очереди все дверцы в шкафах на кухне. Наконец он взял жестяную банку с цикорием и засунул письмо туда.

— Жанна, — сказал он закрыв коробку, — я сейчас же должен туда идти. А вы езжайте домой, тут может быть опасно!

— А я с вами хочу пойти… — пролепетала Жанна.

Молодой человек положил руки ей на плечи и ласково сказал:

— Жанна, они способны на все, я не хочу, чтобы вы так рисковали. Вы же знаете, что они сделали с Леонией. Обещаю вам, я дам знать, как идут дела.

В этот момент входная дверь в квартиру распахнулась и сразу же хлопнула. Жозефина ворвалась в кухню, как к себе домой.

— Что такое, Пьер? — нервно заговорила она. — Долго я должна тебя ждать, по-твоему? Нам ехать пора!

— Жозефина, — сказал Пьер, — познакомься: это Жанна, добрая знакомая Леонии. Наши планы меняются. Я тебе все расскажу по дорого, а сейчас нам обязательно нужно идти. Нельзя терять ни секунды.

Он обернулся:

— Извините, пожалуйста, Жанна. Еще раз спасибо за все, что вы сделали. Как хорошо, что Леония могла рассчитывать на вас!

Все это продолжалось лишь пару секунд, но Жанна успела рассмотреть новую гостью. Городская вся из себя, прическа по последней моде. Такие говорят громко и никогда не теряются, что бы ни случилось. Она ее совсем не знала, но ненавидела всеми силами души.

Ле Биаи с Жозефиной шли по улице, а Жанна смотрела им вслед, пытаясь развязать веревку, которой был привязан велосипед, и тут у нее затуманились глаза. По щекам побежали слезы. Ле Биан еще раз обернулся к ней, помахал рукой, но что она плачет — не заметил.

 

Глава 23

Швейцарский гвардеец, затянутый в потертую форму, безукоризненно отдал честь папскому секретарю и монсеньору Баттисти. Отворились обе тяжелые створки дверей кабинета верховного понтифика. Пий XII сидел в глубине помещения за письменным столом. Его изящная, аристократического вида фигура всегда производила на его собеседников одно и то же впечатление. Папа внушал почтение, смешанное со страхом. Его маленькие круглые очки лишь подчеркивали остроту умного взгляда, не знавшего снисхождения к тем, кто по лени или небрежению не справился с порученной миссией. Папа имел обыкновение делать два дела разом, но на сей раз приход монсеньора Баттисти счел настолько важным, что положил перо.

— Итак, монсеньор Баттисти, — начал он, — какие вести вы привезли из Франции?

— Боюсь, не очень хорошие, Ваше Святейшество. То, что я предполагал и чего опасался, подтвердилось.

Папа предложил посетителю сесть и продолжить доклад. Монсеньор Баттисти, усевшись в кресле, начал сразу с дела:

— Тело Роллона и крест, хранивший его в гробу в Руанском соборе, исчезли. И, что еще хуже…

— Продолжайте, — попросил его верховный понтифик, но кардинал не сразу подобрал слова:

— Дело в том, что дух герцога Нормандского, как я боюсь, связан.

Пий XII сложил руки и нахмурил лоб. Вот этого рода дел он как раз не любил.

— Монсеньор, — ответил он чрезвычайно озабоченно, — вы знаете, что я не большой любитель всех этих темных историй, связанных с магией и суеверием. Религия не имеет нужды в таких ухищрениях, чтобы трогать сердца Однако мне известны ваша четкость и честность. Вы изгоняли беса?

— Конечно да, Ваше Святейшество! — воскликнул Баттиста. — Но я должен признаться, что не почувствовал действия обряда Как будто тень Роллона оставалась в воздухе вокруг нас; как будто мертвеца лишили покоя. По правде говоря, мне трудно объяснить природу смятения, вторгшегося мне в душу, но я предчувствую опасность, тем более…

Кардинал Баттиста на минуту прервался. Видно было, что слова, которые он собирается произнести, даются ему с особенным трудом.

— Что тем более? — спросил папа, явно недовольный таким замешательством.

— Тем более, что пресловутый золотой крест забрали люди из СС. И никто не знает, где он теперь находится.

Понтифик сжал кулак, и словно все узлы его сухого тела напряглись и натянулись. Он встал и подошел к окну.

Пий XII был очень рассудительным человеком и никогда ничего не говорил, не взвесив тщательно каждое свое слово. Он поглядел на площадь Святого Петра, где в этот будний день народу было не очень много. Затем его взгляд устремился вдаль по улице Примирения — так ее соизволил назвать Муссолини, чтобы увековечить мир между фашистской Италией и Папским государством. Не заключила ли Церковь в тот день договор с дьяволом? Или то была необходимая цена, чтобы не пасть от орд безбожных большевиков, готовых по первому знаку слабости затопить всю Европу? Он вновь повернулся к посетителю.

— То, что вы говорите, монсеньор Баттисти, очень важно, — ответил он самым благодушным тоном, который контрастировал с серьезностью самих слов. — Если СС интересуется Роллоном — значит, за этим стоят какие-то темные замыслы. Быть может, даже какое-то языческое богохульство… В это смутное время у нас, к несчастью, мало средств, чтобы бороться с Черным орденом.

— Ваше Святейшество, — ответил Баттисти, — я всего лишь смиренный служитель Божий, овладевший некоторыми приемами экзорцизма. Я не чувствую себя способным противостоять СС. Но архиепископ Руанский рассказал мне кое-что, может быть, для нас интересное…

Тут уже Пий XII даже не пытался скрыть нетерпения:

— Ради Бога, — прервал он кардинала, — перестаньте говорить намеками. Выражайтесь ясно. Если вы мне не расскажете все, что знаете, то и я не смогу сказать вам свое мнение.

— Простите, Ваше Святейшество, — спохватился кардинал. — Руанский прелат говорил мне про одного молодого человека, историка, который занимается жизнью Роллона. Он, кажется, достоин доверия и руководствуется только научными мотивами.

— Научными? — воскликнул папа Пий. — Эсэсовцы тоже произносят это слово для оправдания своих нечестивых изысканий. Нам не нужна такая наука, единственная цель которой — победа над верой.

Последняя фраза папы была похожа на приговор. Баттиста решил, что аудиенция закончена. Он встал и осторожно сделал несколько шагов к двери.

— Монсеньор Баттиста! — воскликнул папа и привстал с места, останавливая его.

Посетитель обернулся и вновь подошел к папскому столу.

— Я вас еще не отпускал, — строго сказал понтифик. — Кажется, вы с доверием относитесь к словам нашего брата из Руана. Стало быть, если я верно читаю между строк вашей мысли, вы намекаете, что этому молодому человеку надо предоставить доступ к одной из наших сокровенных книг…

— Ваше Святейшество, — страстно произнес кардинал, — мне очень жаль, что я смог донести до вас только впечатления и ощущения. Я знаю, вы не из тех, кто позволяет эмоциям руководить собой, но у меня есть внутреннее чувство, что нам грозит очень большая опасность. Я уверен, что бороться надо всеми средствами, которыми мы располагаем.

Услышав эти слова, Пий XII внезапно почувствовал сильную усталость. Он сел в кресло и взял авторучку. На чистом листе бумаге он написал своим правильным почерком с аккуратным наклоном несколько строк. Затем он промокнул бумагу, сложил листок и положил в конверт. Папа дернул шнурок, и дверь отворилась. Вошел секретарь. Он подошел к папе, а тот подал ему документ.

— Мы даже не подозреваем, до какой степени люди Гиммлера готовы на все ради триумфа своей ереси. Я не хочу допустить ни малейшего риска. Возьмите это письмо, передайте директору библиотеки и попросите его не откладывать дела. Объясните ему хорошенько, что это требование экстренное. Получив книгу, отнесите ее монсеньору Баттисти.

Отдав приказ, Пий XII вновь перевел взгляд на кардинала.

— Как только книга будет у вас, поезжайте назад во Францию, встретьтесь с тем человеком и передайте книгу ему. Кстати, как его имя?

— Пьер Ле Биан, Ваше Святейшество, — ответил кардинал, донельзя довольный тем, что папа уступил его желанию.

Верховный понтифик отпустил его кивком головы. Когда Баттисти выходил из комнаты, он на другом чистом листке записал имя Ле Биана.

 

Глава 24

По пути Ле Биан рассказал Жозефине о письме Леонии и о странной истории норвежской рукописи. Они пошли скорее, но Ле Биан боялся, что они и так уже опоздали. Войдя на улицу Мартенвиль, они точно поняли, что их опередили. Въезд в проулок, ведущий к кладбищу Сен-Маклу, перегораживала большая черная машина. Ле Биан от злобы, что не успел, страшно выругался.

— Погоди, — сказал Жозефина, не желая признать себя побежденной, — еще не все пропало. Раньше них мы не поспели, но можем за ними посмотреть. Одна очень хорошая наша знакомая живет в квартире, откуда видно все кладбище.

Ле Биан не понял ни слова из того, что она сказала, но он уже привык слушаться Жозефину, не задавая особых вопросов. Они вошли в белый каменный дом с коричневыми фахверками и поднялись по лестнице.

— Между прочим, — заметила Жозефина, — эта крестьяночка в тебя, кажется, втюрилась.

— Да с чего ты взяла? — очень удивился Ле Биан. — Просто она хотела нам помочь. Бедняжку потрясла гибель Леонии, вот и все. А потом, я тебе, кажется, ничего не говорил про твоего Марка?

— Ох вы, мужчины! — улыбнулась Жозефина. — Если вы не слепые все, так, значит, хорошо притворяетесь. И вообще — тебе что, неприятно, что на тебя положили глаз? Ладно, потом поговорим. Предупреждаю тебя: Жермена Колюк самая большая сплетница на всей улице, но зато от нее ничто не скроется.

Жозефина дважды стукнула в старую обшарпанную дверь тихонько и один раз посильнее. Пожилая дама в элегантном темно-голубом платье поспешно впустила их.

— Добрый день, госпожа Колюк! — сказала Жозефина тоже довольно торопливо. — Разрешите нам, пожалуйста, посмотреть из вашего окошка на кладбище, нам очень надо.

— На кладбище? — удивленно сказала хозяйка, поправляя прическу. — Вот не знала, что ты интересуешься памятниками старины. Я всегда думала, ты больше любишь встречать мальчиков при выходе из школы, а не учить уроки по истории. Так по крайней мере мне всегда говорила твоя покойная мама.

Жозефина показала ей язык, а потом бросилась на шею:

— Вы страшная сплетница, госпожа Колюк, и язык у вас как у змеи, но я вас так люблю!

— Знаю, знаю, — ответила Жермена. — Да я ведь понимаю: вы хотите посмотреть за четырьмя ботами, которые зачем-то копаются в этом дворике. Честно говоря, я и сама пока не поняла, что они там елозят. Обшарили все кусты, так и рвут их с корнем. Что за безобразие! Будь у меня ружье, уж я бы по ним вдарила из обоих стволов!

Молодые люди встали у окошка так, чтобы их не видно было с улицы. Шторман еще с двумя людьми рылись по разным углам кладбища, а четвертый эсэсовец сторожил вход. Люди в черном методично обследовали все деревянные панели с мертвыми головами. Их пальцы бегали по зловещим рельефам с ловкостью грабителя, подбирающего шифр сейфа.

— Сил нет смотреть! — ругнулся Ле Биан. — Что нам стоило все узнать чуть пораньше!

— Должна признать, на сей раз ты прав, — ответила Жозефина. — Мы можем только убедиться, нашли они то, что ищут, или нет. А потом нам придется признать свое поражение.

— Гляди! — воскликнул Ле Биан, указывая пальцем за окном.

Жозефина и Жермена дружно прищурились, чтобы ничего не просмотреть. Шторман нажал на панель в северо-западном углу кладбища, и она подалась. Немец засунул руку в неглубокую нишу за плитой и вынул большой коричневый пакет. Эсэсовец был страшно рад: это он, как видно, и искал.

— Ну, вот она, — в отчаянье промолвил Ле Биан.

— Кто она? — спросила Жозефина, не понимая, о ком это он.

— Рукопись, которую Харальдсен прислал Леонии. Тайна Роллона.

Дальше все было быстро. Шторман поставил доску на место, и танец смерти пошел своим чередом водить хоровод вокруг всего кладбища. Эсэсовцы вышли из дворика и через проулок прошли на улицу. Их машина умчалась с места в карьер, злюся вожделенные страницы.

А в квартире госпожи Эриссон атмосфера была самая мрачная. Ле Биан беззгмными глазами смотрел на Жозефину и только твердил:

— Теперь, чтобы мы поняли эту тайну, остается надеяться только на чудо…

 

Глава 25

Черная машина въехала во двор комендатуры; двое часовых у ворот сделали на караул. Шторман бережно прижимал коричневый пакет к себе. Уже несколько раз он перелистывал бумаги, но не позволил себе заглянуть в их содержимое. Для него чтение было интеллектуальным служением, которое для извлечения максимальной пользы должно осуществляться в наилучших условиях. Прежде всего, он обязан был уведомить о своем успехе Вевельсбург. Итак, Харальдсен пытался спрятать от немцев последний плод своих исследований, но это было ему не по силам. Совершенство методов СС получило очередное подтверждение.

Шторман, как он уже привык, поднялся в отведенный ему кабинет, не потрудившись зайти поздороваться с хозяином. Неприязнь между ним и фон Бильницем мало-помалу переродилась в ненависть, так что они даже общались, посылая друг к другу секретарей. О появлении эсэсовцев в Руане ходило много слухов, а когда они вторглись в собор, то стали самыми ненавистными людьми в городе. Фон Бильниц, считавший своим долгом поддерживать порядок, опасался этих толков: они могли еще больше разжечь решимость врагов Германии, которых полковник считал обыкновенными террористами.

Шторман вошел в комнату и закрыл дверь, приказав ни под каким предлогом его не беспокоить. Он положил коричневый пакет на стол, снял телефонную трубку, велел телефонистке набрать нужный номер в Германии, повесил трубку и задумался. Прежде всего он вспомнил о золотом кресте, который оставил в Вевельсбурге. С тех пор как Шторман расстался с крестом, у него появилось странное чувство, которое он никак не мог себе объяснить. Если разобраться, ему казалось, что он действительно лишился чего-то ценного. Это было то же грызущее ум и сердце чувство, которое бывает, когда расстаешься с дорогим человеком и страстно желаешь увидеть его опять. Шторман быстро выгнал эти дурные мысли из головы. Он взял себя в руки: то были непростительные для человека на его месте знаки слабости. Вскоре телефонный звонок окончательно вывел его из этих размышлений.

— Герр Шторман, — объявила телефонистка, — соединяю вас с генеральным секретарем Зиверсом.

— Ja! — ответил Шторман голосом внезапно вернувшегося из грез в реальность человека.

— Подполковник Зиверс, — сказал далекий голос.

— Так точно, подполковник, — ответил младший офицер, — Шторман у аппарата. Докладываю вам о результатах моей работы, как мы договаривались. Мы добыли вторую часть рукописи профессора Харальдсена. Я сию секунду внимательно с ней ознакомлюсь, а потом мы сможем возобновить допрос в Вевельсбурге.

— Это будет затруднительно, — сухо ответил Зиверс. — Профессор Харальдсен сегодня ночью покончил с собой. Идиоты, отвечавшие за его охрану, будут наказаны за халатность.

У Штормана перехватило в горле.

— Но как же это возможно, господин генеральный секретарь?

— Как возможно! Как возможно забыть отобрать у заключенного шнурки от ботинок после прогулки? — злобно ответил оберштурмбаннфюрер. — Как возможно, что охрана забывает самые элементарные положения уставов ордена? Ключевое слово всей этой истории вам придется найти на тех страницах, которые он нам оставил. Ничего другого у нас больше нет.

— И вот еще что, господин генеральный секретарь, — продолжил Шторман. — По нашей информации, в это дело решили вмешаться церковные власти. Из Рима в Руанский собор приезжал экзорцист. Люди в сутанах знают, что мы идем по следу Роллона, но, думаю, еще не знают, зачем.

— Если Ватикан срочно командировал экзорциста, — ответил Зиверс, — это значит, что его власти очень серьезно считаются с нашими исследованиями. Вероятно, на самом высоком уровне. Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что за этим стоит сам папа.

Шторман не ответил. Ему оставалось только выслушать распоряжения начальства. И они не заставили себя ждать.

— Ознакомьтесь с рукописью Харальдсена и раскройте тайну Роллона-язычника. На сегодняшний день я вам полностью доверяю. Я уже говорил вам, что это может изменить весь ход войны.

— Слушаюсь, господин генеральный секретарь. Будет исполнено. Постараюсь оправдать ваше высокое доверие.

— И еще одна деталь, — прибавил Зиверс. — Никакого доверия фон Бильницу! Это типичный аристократ-вырожденец, опасный реакционер, который пытается сопротивляться победе наших идей. Я просил в Берлине начать о нем расследование. Будет очень странно, если в его заплесневелых шкафах не найдется пары-тройки скелетов. Зигхайль!

Генеральный секретарь Аненербе повесил трубку.

Шторман тоже опустил трубку на рычаг. Он снова посмотрел на коричневый пакет, но на сей раз главным чувством в его душе было не любопытство: в его взгляде был страх. А вдруг он не окажется на высоте? А вдруг туман, окутавший эту тайну, так же плотен, так же непроницаем, как тот, что плывет над норвежскими фьордами? Шторман горячо надеялся, что Харальдсен довел свое исследование до конца.

 

Глава 26

Ле Биан явился в собор, как только его отперли для народа. Он прошел в исповедальню и сел на деревянную скамеечку за ширмой. Там было почти совершенно темно, и ни один звук не нарушал тишины, царившей в Божьем храме. Потом до молодого человека донесся еле приметный отзвук дыхания — и близкий, и отдаленный — с другой стороны перегородки. Как он ни старался, но не мог сообразить, слышал ли его уже тогда, когда сам вошел в исповедальню, был ли там уже кто-то или появился только что. Щелкнуло окошко, разделявшее двух собеседников, и Ле Биан вспомнил, зачем пришел сюда.

— Господин Ле Биан, — произнес голос из-за перегородки с сильным итальянским акцентом. — Простите мой неважный французский, я не смог выучить его, как бы мне хотелось, но знайте, что я очень люблю вашу страну. И еще извините за такое неправильное место встречи, но мне очень важно сохранить свои действия в полной неизвестности.

— По-моему, ваш французский превосходен! Но чем я могу быть вам полезен? — ответил молодой человек, явно смущенный таким предисловием.

— Позвольте вам объяснить. Я приехал из Италии, чтобы вручить вам документ величайшей важности. Не считая нескольких особо избранных, вы будете первый, кто пролистает его за последние триста лет. Знайте, что речь идет о чрезвычайно ценном памятнике, который никогда не покидал библиотеки, в которой покоится последние пятьсот лет. Мы знаем, что вы занимаетесь первыми временами нормандского герцога Роллона. Мы знаем также, что люди из СС имеют с вами одну цель. Может быть, они даже уже опередили вас. Надо сказать, что у них есть такие средства, которыми вы пользоваться не можете. Если вам не помочь. Даже если побуждения у нас разные, я думаю, что мы решаем одну задачу. И мы, и вы хотим помешать, чтобы немцы использовали открытия, которые они сделают, для своих разрушительных целей. И чтобы они еще больше перевернули порядок в нашем дольнем мире.

— Но чем же я могу быть полезен? — повторил Ле Биан. — Боюсь, все это выше моих сил…

— Не будьте скромными, — ответил голос. — Я вам повторяю, что не нужно непременно знать, почему сегодня мы вам доверяем это сокровище. Для нас важны только мир и вера истинная. Используйте наилучшим образом тот ценный инструмент, который мы вручаем в ваше распоряжение, найдите Роллона, лишенного креста, а затем вы отдадите нам эту книгу. Она еще на много веков вернется на полку, которой никогда не должна была покидать, если бы безумие человеческое не ввергло наш несчастный мир в хаос.

Дверь собора открылась и закрылась. Разговор ненадолго прервался. Оказалось, это всего лишь простой верующий зашел на несколько минут для духовного сосредоточения перед работой. Поняв, что никто не будет их подслушивать, человек с итальянским акцентом договорил то, что имел сказать.

— Скоро я выйду из этой исповедальни, — прошептал он. — Хотя вы меня не знаете, я вас попрошу не пытаться увидеть меня: это совершенно ни к чему, а только будет опасно в случае, если дело обернется плохо. Я положу книгу на свое сидение; подождите несколько мгновений, вам останется только зайти и забрать ее. Доброй удачи, и благословение Господне буди на вас.

Ле Биан не успел ничего ответить. Деревянная створка окошечка захлопнулась с таким же стуком, как и открылась, и он опять остался один в темноте. Он услышал, как собеседник выходит из исповедальни, потом шуршащий звук его подошв по плитам собора. Когда звуки смолкли, Ле Биан вышел из исповедальни и зажмурился. Несколько секунд его глазам пришлось привыкать к свету, который начал проникать в собор через большие витражи. Освоившись, он отдернул черную занавеску в центральном отделении исповедальни и увидел на сиденье кожаную сумку. Из нее он достал том в твердом переплете и раскрыл первую страницу. С бьющимся сердцем он разобрал заголовок, каллиграфически выписанный готическими буквами:

«Руническое Евангелие».

 

Глава 27

Пий XII горячо пожал кардиналу обе руки и пригласил его сесть. Тот, поклонившись верховному понтифику, устроился в кресле. Вездесущий личный секретарь папы подал обоим по стакану воды и вышел из кабинета.

— Рассказывайте. Как прошла встреча? — спросил Пий XII.

— Ваше Святейшество, — озабоченно ответил кардинал, — посланник рейха особенно предостерегал нас, чтобы мы не вступали в игру с противниками Оси. Он еще прибавил, что малейшее вмешательство Ватикана в дела СС приведет к серьезному дипломатическому инциденту, от которого никто ничего не выиграет.

— Они могли нам предъявить какие-то конкретные обвинения? — продолжал расспросы папа.

— Разведка у них поставлена превосходно, — вздохнул кардинал. — Он говорил мне о некоем опасном молодом человеке, который, по их сведениям, связан с отрядом террористов в Нормандии. Насколько я понял, они все о нем знают, но еще хотят посмотреть, какую судьбу для него уготовить. Еще посланник говорил мне, что научно-исторический инстатут СС ведет в Нормандии археологические исследования первостепенной важности.

— Все, что вы мне рассказываете, напоминает мне, как собака показывает клыки, собираясь укусить, — глухо проговорил Пий XII. — Пока что мы имели право на предупреждение, но рано или поздно клыки пойдут в ход.

Кардинал почувствовал, как никогда ему не случалось раньше чувствовать, до чего нехорошо на душе у папы. Он постарался отыскать слова, чтобы его подбодрить.

— Ваше Святейшество, я уверил его, что у нас нет ни малейшего желания вмешиваться в германские дела. Ватиканская дипломатия всегда славилась чувством меры…

— Вы человек хитроумный, — ответил верховный понтифик. — Вы знаете, что пользуетесь полным моим доверием, но в эта времена хаоса, к сожалению, голос Бога не всегда звучит для людей громче других. Много таких в Германии, вплоть до самого высокого уровня, кто хотел бы восстановить пагубный культ древних идолов. Эта безумные еретики не поколеблются вернуть нас на двадцать пять веков назад, чтобы доказать свою так называемую германскую самобытность. У них на устах одно слово — «арийство», и они рыщут по всему миру, чтобы подтвердить свои опасные теории… Вам известно, между прочим, что в 1937 году сам Гиммлер отрекся от христианской религии. Но хуже того: до наших спецслужб дошли слухи о проектах оккупации Ватикана От этой химеры они отказались, но не отступят ни перед чем!

Кардинал не верил своим ушам, с какой яростью папа произносил эта слова. Пий XII всегда был очень уравновешенным человеком и никогда не повышал голоса. Теперь впервые его иссохшее лицо покраснело и покрылось потом. Й все же трудно было понять, какое чувство вызвало в нем такие крайние проявления. Был ли это лишь гнев или еще и страх?

— Они взялись разрушать все ценности, — продолжал понтифик, все не успокаиваясь, — и Римская Апостольская церковь для них теперь — следующий враг, которого надо уничтожить. Один Бог знает, каких еще бесов они готовы пробудить, чтобы достичь своей цели… Но Рим не сдастся. Престол Петров будет под защитой сил небесных, как в те времена, когда язычники, желавшие сокрушить веру истинную, бросали наших братьев львам на арене. Наше право и святая истина за нас!

Пий XII, казалось, весь, до последнего нерва, вложил себя в те слова, которые произносил. Он замолчал и уставился прямо перед собой; его взгляд словно уходил в пустоту, далеко за стены кабинета. Кардинал, чувствуя себя несколько неловко, поклонился и оставил папу наедине с его вопросами. Секретарь принес в кабинет новый стакан с водой.

 

Глава 28

Гюстав Мушро подбежал к «Бару друзей». Отдышавшись, он вошел в помещение и спросил Большого Шарля голосом, еще срывающимся от долгого бега — а он давно уже не бегал:

— Привет, Шарль. Ты не видал Ле Биана?

— Привет, Гюстав, — ответил со смехом хозяин кафе. — Ты, похоже, сейчас дух испустишь. Как будто за тобой ревнивый муж гонится, честное слово!

— Ладно тебе, дело серьезное! Так ты не знаешь, где он?

— Не волнуйся, скоро должен тут быть паренек. Он мне говорил, что сначала зайдет в бар, а потом домой. Давай, присаживайся. Я тебе сейчас рюмку яблочной налью — надо же в себя прийти.

Гюставу как будто полегчало. Он сел на стул и отдышался с тяжелым пыхтением. Но отдыхал он недолго: тут как раз вошел Ле Биан с кожаной сумкой под мышкой. Встретить своего консьержа в баре Большого Шарля студент никак не ожидал.

— Господин Мушро? — воскликнул он. — Вы-то здесь как?

— Тебя выручить, дурачокі — ответил тот взволнованно. — Тебе домой ходить нельзя. Там боши приходили, да не какие-нибудь — самые черные, настоящие эсэсовцы. О тебе расспрашивали, где ты есть. Я сказал, что не знаю ничего, что ты, бывает, на несколько дней пропадаешь — работаешь.

Ле Биан побледнел. Он совершенно явно был еще не готов изображать из себя героя. Он вспомнил свою квартиру, все, что он там спрятал. Тотчас же пришла на память и жестяная банка, где лежало письмо от Леонии. Он обругал себя, что не унес письмо с собой.

— Тогда они высадили дверь и обшарили всю квартиру, — продолжал консьерж, словно угадав мысли молодого человека. — А нашли ли что — не спрашивай, не знаю.

— А дальше что? — спросил Ле Биан. Он все еще не мог опомниться.

Большой Шарль подумал: дело поворачивается так, что ему, пожалуй, пора вмешаться. Он увел обоих посетителей в заднюю комнату своего бара.

— А дальше, — ответил он, — надо быть очень осторожным. Самое главное — бросьте оба болтать языком. А еще мы подыщем спокойное место, где наш друг Пьер сможет перевести дух.

— Мне из города уезжать нельзя! — воскликнул Ле Биан, вдруг вернувшись к реальности.

— А кто сказал уезжать? — удивился хозяин кафе. — Останешься ты себе в нашем прекрасном Руане. Мало, что ли, на улицах старого города погребов и подвалов?

Ле Биан выпил залпом рюмку водки и на секунду задумался.

— Мне нужно место потаенное, но чтоб там было электричество и нормальный стол разложить бумаги. Мне там надо будет поработать с одной древней книжкой…

— Вот как? — воскликнул Гюстав. — А не хочешь еще ванну, душ и газовую плиту последней модели?

— Во дает! — шутливо сказал Шарль. — Его чуть боши не поймали за задницу, а у него все мысли о старых книжках! Вот уж верно другого такого парня не сыщешь!

Но молодой человек, как ни странно, был в превосходном настроении. Ему сейчас рассказали, что за ним гонятся немцы, что путь домой ему закрыт, а он чувствовал себя так хорошо, как уже давно не бывало. Мало того, что у него был ключ к разгадке — он еще и заработал галуны участника Сопротивления. И Жозефина об этом узнает!

 

Глава 29

Машина СС въехала во двор комендатуры. Она остановилась перед подъездом; четыре человека разом выскочили из нее и размеренным шагом поднялись по ступенькам. У входа стоял фон Бильниц. Он обратился к Шторману, который проходил мимо, даже не глядя на него:

— Судя по вашему хмурому виду, господин Шторман, охота ваша не слишком удалась. Может быть, вы все-таки бросите свои химеры с Антикрестом?

— Я, полковник, нахожу ваше поведение чрезвычайно подозрительным, — сухо парировал оберштурмфюрер. — Мне даже кажется, вы чуть ли не рады тому, что враг рейха в этом городе остался на свободе.

— Вы ошибаетесь, — ответил офицер. — Я честный солдат, и как солдат не меньше вашего желаю победы своей стране. А потому я исполняю приказы начальства, даже если не полностью разделяю убеждения начальников.

Шторман весь напрягся. Ему стоило больших усилий не сказать полковнику все, что было на душе. Постояв, он обернулся и надменно посмотрел на пруссака.

— Берегитесь, фон Бильниц, — сказал он. — За вами пристально следят на очень высоком уровне. Я бы на вашем месте не играл с огнем. Вы принадлежите к тому косному миру, который весь в прошлом. А мы, хотите вы или нет, воплощаем славное будущее Германии.

— И притом ворошите старые суеверия? — возразил фон Бильниц. — Ваши поиски дурно пахнут. Я бы даже назвал их никчемными и опасными.

— Так или иначе, — ответил Шторман, — вы мне мешаете. Вы принадлежите к людям, которые связали свою верность с устаревшими ценностями вроде семитской религии. Я уверен, что вы больше готовы доверять архиепископу, чем соотечественнику из Черного ордена. Повторяю вам: берегитесь, любезный! Борьба вошла в решающую фазу, и мы не потерпим предателей. Но вам еще не поздно проверить свою совесть.

Фон Бильниц схватил Штормана за шею и сжал так, что тот чуть не задохнулся. Потом он отпустил эсэсовца.

— Никогда больше не называйте меня предателем! — выкрикнул фон Бильниц, не помня себя от гнева — В другое время за такое оскорбление вы бы мне дорого заплатили, так и знайте!

Шторман отскочил, потер кадык и оправился. Потом он посмотрел полковнику в глаза

— Знайте: мы расправимся со всеми террористами, которые суют нам палки в колеса Будь они церковные или светские — нам нет дела Они заплатят за свое безумство. Вспомните, что сказал рейхсфюрер на собрании генералитета СС в Позене 4 октября прошлого года: «Закон природы таков: хорошо то, что твердо; хорошо то, что сильно; хорошо для будущего то, что способствует борьбе за существование телесно, душевно и духовно. Наши принципы — кровь, отбор и долгое будущее». Обдумайте эти слова, фон Бильниц: в них многое сказано. А теперь я хочу, чтобы меня больше не тревожили. Меня ждет работа.

Шторман повернулся к фон Бильницу спиной, а тот горько пожалел, что так обнаружил при всех свою вражду с ним. Он знал, что так или иначе им все равно придется существовать вместе, и подозревал, что пойти на компромисс все равно придется ему.

 

Глава 30

Снова открылась дверь подъезда, и снова, как всякий раз, сжалось сердце Ле Биана. Он беспокойно посмотрел на подвальную лестницу, но тут же и успокоился. Эту пару ног он узнал бы из тысячи: по лестнице грациозно спускались длинные ноги Жозефины. Она так улыбалась, что Ле Биан поневоле подумал: ей, пожалуй, нравится новое необычное положение. Он, Ле Биан, день и ночь сидит запертый в подвале у кого-то из их товарищей, а она бегает по городу, свободная, как ветер. Убежище студента находилось на улице Бефруа. Оно было сравнительно просторно и даже могло бы показаться довольно удобным, если бы в нем не валялось умопомрачительное количество всяких никому на свете не нужных предметов. Старые велосипедные колеса без половины спиц, горы ящиков для яблок, пустые бутылки, покрытые пылью, напоминавшие о довоенном изобилии — таково было убранство подземного укрытия. К счастью, Ле Биану удалось устроить для себя небольшой спальный уголок между двумя стопками ящиков, а главное — ему дали стол, стул и лампу, чтобы он мог продолжать работу. Немного фантазии — и его подземелье покажется филиалом Национальной библиотеки…

— Привет, Пьер, — весело сказала Жозефина. — Я тебе принесла пироженце с кремом. Съешь обязательно, а то, если все дальше так пойдет, нам скоро придется жрать топинамбуры и кошачье сало.

— А ты нашла книгу фон Листа, о которой я тебя просил? — ответил он, даже не взглянув на лакомство.

— Какой же ты гад! — воскликнула она, сразу обозлившись. — Я ношусь по всему городу, ищу ему то, что ему угодно. Я его кормлю. Он ругается — я слушаю. Ни в чем ему не перечу. А ты не думал, что мне может надоесть?

— Нет, не думал, — ответил он насмешливо. — Я же вам нужен — тебе и твоему так называемому отряду…

Тут Жозефина уже всерьез рассердилась. Она швырнула пирожное на стол и закричала:

— «Так называемому»? Ну, ты и сволочь, Ле Биан! Да без этого так называемого где бы ты сейчас спрятался? Тебя же боши чуть не схватили!

— Ну да, а если бы я вас не встретил, мне бы и прятаться не пришлось.

— Ага, — презрительно ответила Жозефина. — Никто тебя не заставляет любить родину. На всякой войне бывают герои, а бывают трусы.

Ле Биан встал и подошел к Жозефине. Он ласково погладил ей волосы, а она его не оттолкнула.

— Прости меня, — тихо сказал он. — Я нервничаю, потому что никак не могу разгадать тайну этой проклятой книги. А притом мне кажется, что в ней-то и лежит ключ ко всей этой истории.

Жозефина подвинула стул и села за стол. Она развернула сверток, вынула пирожное и с очаровательной улыбкой лакомки поднесла ко рту.

— Хорошо, господин учитель, — сказала она с набитым ртом. — Тогда объясните мне все сначала. Кажется, я пропустила несколько уроков.

Ле Биан улыбнулся. Он тоже сел и подвинул книгу ближе к себе, чтобы Жозефина не испачкала ее кремом от нормандского пирожного.

— Ты видишь уникальную вещь, — начал он, словно читая лекцию внимательным слушателям. — Это Четвероевангелие; они, конечно, все традиционные, но это не похоже ни на один известный список Евангелия. Оно написано рунами — древним письмом викингов. Других таких примеров я не знаю, а я их Бог знает сколько держал в руках. В общем, это очень древняя рукопись с миниатюрами, вероятно, переписанная какими-то монахами. Скорее всего, она древнее изобретения книгопечатания. Насколько я сам видел и знаю, склонен был бы ее датировать предположительно X веком — тем временем, когда викинги Роллона поселились в наших местах и многие из них еще не знали латинского алфавита. Вероятно, было задумано распространять Евангелие среди людей Севера, чтобы помочь их обращению в христианство. Но ты, конечно, спросишь меня, откуда я знаю, что Евангелие нормандское.

— Да нет… ну да… почему же? — пробормотала Жозефина, никак не ожидая, что ее о чем-нибудь спросят.

— Это очень просто, — продолжал Ле Биан. — Просто, а вместе с тем сложно. Сейчас скажу. Некоторые отрывки в книге написаны по-латыни. Простым глазом трудно разглядеть, но я смотрел через лупу и, насколько могу судить, чернила там другие. И я вовсе не удивлюсь, если латинские записи окажутся более поздними, чем рунический текст. Но там есть еще кое-что и похлеще, и вот этого я уже не понимаю…

— Чего ты не понимаешь? — перебила его Жозефина уже сама. Видно было, что ей все интереснее слушать.

— В конце кодекса, на странице, которая, должно быть, первоначально была пустой, есть странная таблица — что-то вроде конкорданса. Там пять латинских букв и пять соответствующих им рун, но не видно никакой логики: на самом деле они друг другу никак не соответствуют. Смотри:

Уже несколько часов ломаю голову над этой страницей и не могу понять, что бы это значило.

Жозефина взяла книгу и тоже принялась внимательно рассматривать последнюю страничку. Она вглядывалась и в знакомые буквы, и в те значки, которые для нее были не понятнее китайских иероглифов.

— И еще есть коротенькая запись вот тут, на заглавной странице внизу. Смотри:

Это мог бы быть какой-то шифр, но не такими рунами! Они ни к чему не относятся. Как я думаю, это буквы из футарка — первого рунического алфавита, придуманного около IV века. Потом появился упрощенный вариант из шестнадцати знаков вместо двадцати четырех.

Девушка ниже наклонилась над книгой и прищурилась.

— Смотри-ка, — сказала она очень тихо, очевидно, задумавшись. — Тут такие смешные черточки. Вот эта шляпка вверху, да и эта сбоку, пожалуй.

— Ну да, — раздраженно ответил Ле Биан. — Это руны. Буквы такие, сколько можно толковать?

— Я не тупая, — ответила Жозефина, тоже рассердившись. — Я только хочу сказать, что эти черточки зачем-то, не знаю зачем, пририсовали позже. Сразу видно, что ты никогда не подделывал отметки в дневнике. А я хорошо навострилась переделывать нолик на шестерку, а четверку на семерку. Поупражняться только надо.

— Погоди-погоди! — возбужденно воскликнул молодой археолог. — Ты о чем говоришь? О крышечке над руной Одала  и о стрелке над руной Тюра ? Без них получается X и L. Но тогда руна Манна  — это М, руна Иса I — она и так I, ну а руна Кена, <, похожа на повернутое V. Выходит пять букв: M-L–X-V–I. A MLXVI — это 1066. Во, дела!

Жозефина только что взяла новое пирожное, чтобы отпраздновать свою археографическую викторию. Дожидаться друга ей было уже не под силу.

— 1066! — воскликнул Ле Биан. — Ты понимаешь? Это же год кометы Галлея!

— Кометы? — переспросила Жозефина. — А почему уж сразу не полета на луну?

— Ничего ты не понимаешь, — восторженно отвечал Ле Биан. — 1066 год — это год завоевания Англии Вильгельмом Завоевателем, прямым потомком первого герцога Нормандского.

— А! — воскликнула девушка. — Это даже я знаю. Они там крепко поколошматили джон-булей и убили их короля Георга или Эдуарда, как бишь там его. Должно быть, я в тот день не прогуляла урок, вот и запомнила.

— Не Георга и не Эдуарда, а Гарольда, — уточнил Ле Биан. — Рассуждаем дальше: Евангелие относится ко времени правления Роллона; для простоты скажем — 911 год. А позднейшие приписки, должно быть, сделаны на полтора столетия позднее, в 1066-м. Но оно все время оставалось в одном семействе, в роду герцогов Нормандских.

Жозефина вытерла руки полотенцем и скривила губки:

— Отлично. Ну и что это нам все дает?

Ле Биан встал с места и взял девушку за обе руки, словно намереваясь попросить о чем-то очень-очень важном.

— Жозефина, — сказал он торжественно, — ты должна мне помочь. Мне совершенно необходимо посмотреть на гобелен из Байё. Но только не на копию, обязательно оригинал. Его надо рассмотреть как можно внимательнее.

В это же самое время в руанской комендатуре Шторман снял плащ и подошел к большому письменному столу. Он развернул коричневый сверток и достал оттуда стопку бумаги. Один из его людей поднес ему стакан чая. Шторман удобно уселся на стул, поднес чай к губам, надел маленькие круглые очки и уставился на первую страницу. Через несколько секунд он тихонько проговорил:

— Ну ладно, старый висельник Харальдсен, где бы ты ни был теперь, пора нам с тобой потолковать…