Глава 31
Шторман снял очки и медленно протер глаза руками. Еще несколько мгновений он не открывал глаз — дал им немного отдохнуть, потом опять надел очки. После этого он закрыл неоконченную рукопись Харальдсена и взглянул на портрет Генриха Гиммлера, висевший на стене кабинета.
Он вздохнул и подумал, что решительно оказался недостоин порученной ему высокой миссии. Шторман был уверен, что найдет ключ к тайне в гробнице Роллона, потом — в рукописи норвежского профессора, и каждый раз давал промах. Правда, теперь он знал, как Роллон был убит и почему его тело отправили в Скандинавию. Но ничего нового про Божий Молот он не узнал. Какова же тайная сила пресловутого оружия Тора? Если верить тюремщиками Аненербе, наблюдавшим за профессором, ему удалось прежде, чем покончить с собой, сжечь большую пачку бумаг: ведь он постоянно курил трубку. Свою тайну он унес с собой, а впрочем, не было и доказательств, что он подобрал к ней ключи…
Эсэсовец еще раз поглядел на стальные глаза Гиммлера за круглыми стеклышками маленьких очков. Рейхсфюрер не терпел никакой слабости. Со временем Шторман понял: что бы ни толковали враги, дело здесь было отнюдь не в жестоком нраве. Дело было только в том, чтобы восторжествовали их идеи, а тогда вовсе не важно, на какие жертвы необходимо пойти ради этого. Молодой офицер сердился на себя. Да и не на кого было больше сердиться, коли ему до сих пор не удалось раскрыть тайну Роллона. Он погладил себе лоб: вот уже несколько дней у него сильно кружилась голова и подташнивало. И что бы он сам себе ни говорил, тошнота эта выдавала отчаяние от провала, с каждым днем все больше мучившее его.
Тут раздались три удара в дверь. Шторман командным голосом отозвался: «Ja!», и в кабинет вошел его помощник Кёниг.
— Господин Шторман, — доложил он, встав навытяжку, — срочный вызов из Вевельсбурга! Я не знал, не отдыхаете ли вы…
— Понял вас, — ответил Шторман, никак не выдавая своего смятения. — Я не отдыхал, я работал.
Он вышел из кабинета, прошел в соседнюю комнату и снял трубку. Помощник вышел за дверь.
— Шторман у аппарата!
— Говорит Зиверс, — произнес еще более обычного строгий голос. — Сейчас передам трубку…
Секунда молчания — и раздался другой голос:
— Шторман? Говорит Гиммлер.
— Оберштурмфюрер Шторман слушает, рейхсфюрер! — машинально произнес Шторман и почувствовал, как ноги у него подкосились.
— Дорогой Шторман, мое терпение небезгранично. Вы уже давно ведете это дело, а результатов я не вижу. А вы знаете, как важно для нас ваше расследование. Положение крайне серьезно, Шторман, все совершенные нами великие дела могут быть уничтожены врагами. Но этого я им не позволю, вы поняли?
— Так точно, рейхсфюрер.
— Вы должны использовать все средства. Не забивайте себе голову законностью. Не забывайте, что идет война. Главное — никаких уступок реакционерам. Я знаю, что фон Бильниц — один из них…
— Совершенно верно, рейхсфюрер.
Гиммлер помолчал. Несколько мгновений царила тишина. Рука Штормана с записной книжкой дрожала.
— Глупцы! Они теперь делают новые авиабомбы и думают, что могут изменить ими ход войны! — исступленно продолжал Гиммлер. — Но мы знаем: оружие, которое принесет нам торжество над всеми нашими врагами, не имеет никакого отношения к техническому прогрессу. Это чисто духовное оружие. Антикрест обратит в ничто все поползновения наших недругов к сопротивлению, и мы установим рейх — тысячелетнее царство совершенной гармонии с духом и божествами наших предков. А вы, Шторман, если не добьетесь цели, заплатите мне жизнью. Вам понятно?
— Понятно, рейхсфюрер. Слушаюсь.
Шторман положил трубку на рычаг. Рука его все еще дрожала. Секунду он постоял в растерянности перед телефоном, словно встав навытяжку перед начальством, потом опомнился. Он открыл дверь и позвал:
— Кёниг!
Помощник вошел в комнату и тоже встал навытяжку.
— Слушайте хорошенько, Кёниг, — с упреком в голосе начал оберштурмфюрер. — Я приказываю взять этого археолога, некоего Ле Биана, которого вы так глупо упустили. Руан в конце концов не такой большой город, и вряд ли ему удалось из него выбраться. Если потребуют обстоятельства, перетрясите каждую квартиру, каждый чердак, каждый подвал, но найдите мне его. Он очень нужен мне, только имейте в виду: обязательно живым! Есть вопросы?
— Никак нет, оберштурмфюрер, все ясно. Слушаюсь!
Кёниг вышел из комнаты, а Шторман потихоньку успокоился. Переложить груз собственного отчаяния на других — бесспорно лучшее средство избавиться от него. Хоть он и упрекал сам себя, но был и горд, что Гиммлер лично позвонил ему. Недалек уже был день, когда благодаря своему открытию он станет героем Тысячелетнего рейха.
Глава 32
Слабый свет свечи вот-вот должен был погаснуть. Он трепетал, замирал, вновь разгорался, лениво колебался, но силы были неравны: он ничего не мог поделать с неумолимым законом времен, уносящим жизни и гасящим свечи. Ле Биан в третий раз перечитывал одну и ту же фразу книги, и всякий раз его внимание привлекала к себе отчаянная борьба огонька с судьбой. Уставив взгляд на свечку, студент думал о своем нынешнем положении. Думал о войне, которая, похоже, выходила на финишную прямую. Рейх начал давать трещины, и все более заметная нервозность немцев это доказывала.
Чем больше он размышлял об этом, тем с большим удивлением понимал, что ему не хочется, чтобы война закончилась слишком быстро. Почему-то он был убежден, что загадку Роллона надо разгадать до конца сражений. Неизбежная — он ни секунды в том не сомневался — победа союзников отодвинет на задний план эзотерические исследования СС, и тогда первый герцог Нормандский, по всей вероятности, надолго попадет в теневой круг забвения.
Эти мысли вернули историка к делу. Он снова взялся за книгу о завоевании Англии нормандским герцогом Вильгельмом. В четвертый раз он перечитал то место, где говорилось о присяге Гарольда герцогу Вильгельму на святых мощах («Ubi Harold sacram entum fecit Wilhelmo duci»), и, к своему великому удовольствию, он все-таки дочитал его до конца. Но тут его отвлекло еще кое-что: легкий шорох на лестничной клетке первого этажа, тихонько долетевший до его слуха. Не было ничего особенного в том, что слух его был настороже: время стояло позднее, комендантский час, и в дом в это время редко кто заходил. День за днем он научился узнавать на слух всех его жителей, хотя никого из них никогда не видел. Он подумал, что это, может быть, старый Гаспар, как обычно, перебрал под вечер кальвадоса, но тот, когда приходил домой, всегда делал гораздо больше шума, промахивался мимо ступенек, а то и растягивался на лестнице.
Ле Биан встал и на цыпочках поднялся по ступенькам к входной двери. Слух его не обманул. За дверью точно кто-то был — кто-то, не знавший, что за ним следят; Ле Биан ясно слышал его дыхание. Тот человек дышал неровно, тяжело, как после тяжелой физической работы. А может быть, он так дышал от страха и тревоги.
Вопреки всем наставлениям, полученным, когда его селили в подвале, Ле Биан не взял пистолет, который оставила ему Жозефина. Он решил, что одной внезапности хватит ему, чтобы одолеть незваного гостя. Медлить было нельзя уже ни секунды. Он резко распахнул дверь — и тут какая-то неожиданная сила отбросила его назад. Он зашатался, стоя на ступеньках, и чуть было не растянулся, как старый Гаспар, но удержался и повалился на маленькую площадку над лестницей. Дверь, словно по волшебству, тотчас закрылась, и оказалось, что сверху на нем лежит Жозефина.
— Что с тобой вдруг, Пьер? — недовольно спросила она его.
— Как что? — переспросил молодой человек. — Ты меня напугала и чуть не столкнула с лестницы, вот что…
Ле Биану очень нравилось, что их тела так вот нечаянно соприкоснулись, да и гостья не торопилась от него оторваться. Пока что он внимательно разглядывал лицо Жозефины. Никогда еще она не казалась ему так хороша, как сейчас, ночью, в подвале дома в старом квартале, где он прятался, как мышь от кота. Волосы девушки растрепались, но от этого черты лица казались еще очаровательней. Глаза сверкали необычайным блеском. Еще никогда ни к кому его так не тянуло.
— Мне тебе надо что-то сказать, — проговорила она вполголоса. — Это очень важно, уже давно надо бы…
— Да? А что? — спросил она с деланым удивлением человека, приготовившегося услышать признание в любви.
— Ну… — продолжала она несмело. — Я правда давно хотела сказать… Понимаешь, Пьер, я… я…
— Что? Ну скажи…
Жозефина перевела дыхание и отбросила со лба прядь волос.
— Пьер, — сказала она наконец решительно, — я знаю, как можно увидать гобелен из Байё.
Студент выпучил глаза, а Жозефина, казалось, была очень довольна тем, как его разыграла. Пьер встал первым, раз уж оно так повернулось. Вся романтика рассеялась.
— Вот как? — спросил он, притворяясь равнодушным. — И как же это тебе удалось? Я думал, его раньше прятали где-то в подвалах дома настоятеля в Байё, а теперь он там же, в департаменте Сарта, в фондах Национального музея…
— Много будешь знать… — ответила она.
— Скоро состарюсь, — подхватил он.
— Завтра прямо на рассвете будь готов. Марк отвезет нас в Байё. Он взял у шурина его молочный фургон. В нем нас нетронут.
Услышав имя Марка, Ле Биан скривился, и Жозефина это заметила и, не дожидаясь, что он скажет, сама подошла ближе к нему, положила голову ему на плечо и сказала:
— А насчет Марка ты не волнуйся. Я тебе еще не все сказала Я тебя люблю, Пьер.
Глаза молодого человека вытаращились еще пуще прежнего. Сколько уже раз он надеялся услышать эту фразу, не смея сам ее выговорить? И вот это случилось в самый неожиданный момент. И никаких умных слов в ответ он сказать не мог. Да что умных — даже самого простого «я тебя тоже», которое горело у него на устах. Он горячо поцеловал ее в лоб и наконец сказал:
— A y меня к тебе один вопросик… Когда мы только встретились, ты сказала, что для меня будешь Жозефиной. А как тебя зовут на самом деле?
— Жозефина, — улыбнулась она. — Я тогда нарушила конспирацию, но мне почему-то не захотелось тебе врать. И теперь тоже не хочется.
— Спасибо тебе за все… — прошептал Ле Биан. Он был на седьмом небе от таких слов. — Ты всю мою жизнь переменила. Слушай, а не хочешь здесь переночевать? Мы же вместе завтра едем — так будет проще. Ну и мне… приятнее…
Вот так Жозефина и убедилась, что Ле Биан ее тоже любит.
Глава 33
Как всегда, Жозефина ничего не оставила на волю случая. Ровно в шесть утра фургон развозчика молока остановился перед домом на улице Бефруа. Ле Биан вышел на улицу с бидоном молока в руках. Он бережно, но не теряя времени, поставил его в крытый кузов. Оказавшись внутри, молодой человек нырнул под деревянный настил, где было второе дно. Марк убедился, что студент хорошо спрятан, и поставил сверху еще несколько полных бидонов. Времени это заняло немного. Соперник Ле Биана даже не взглянул на него, и Пьеру подумалось, не нарочно ли он так небрежно швыряет на настил железные сосуды — не хочет ли его запугать. Тучи на глазах сгущались между молодыми людьми, но тут же была и Жозефина, так что никакой искры проскочить сейчас не могло.
Мотор машины не заставил себя упрашивать — она легко стронулась с места в сторону улицы Бовуазин, потом свернула на Изерский бульвар. Немцы на улицах вели себя нервно; пока не выехали из города, Жозефина несколько раз испугалась, что фургон будут досматривать. Уже на самом выезде из Руана один офицер поднял руку и остановил машину. Не говоря ни слова, он обошел ее кругом, а потом приказал проверить, нет ли внутри чего подозрительного. Марк открыл задние двери и впустил офицера в фургон. Тот открыл пару бидонов, прошел в паре сантиметров от Ле Биана, который не смел и дохнуть. Досмотр занял всего пару минут, но студенту показалось, что целая вечность прошла, пока дверцы не закрылись опять. Жозефина любезно улыбнулась полицейскому, а тот счел себя обязанным извиниться:
— Простите нам эту формальность, мадам, у нас сигнал, что в этих местах террористы. Мы действовали в целях вашей безопасности.
— Конечно, конечно, господин жандарм, — с задором откликнулась она. — Да вы не волнуйтесь, у нас коровки в политику не лезут!
Жандарм тоже улыбнулся, а Жозефина миролюбиво поклонилась на прощанье. Марк снова завел мотор. Не отъехал он и полусотни метров, как улыбка сползла с лица Жозефины, и она принялась ругаться:
— Вот сволочи полицаи! Знают ведь, что недолго им тут оставаться со своими стрижеными корешами, так все пристают — не уймутся!
— А по-моему, — ответил Марк, — мы что-то больно много рискуем фиг знает из-за чего.
— Больно рискуем? — взвилась Жозефина. — Значит, рискуем из-за парня, к которому я неровно дышу, ты это хочешь сказать? А может, у нас и без того проблем хватает, чтобы еще с этим приставать, нет?
Марк выдохнул, чтобы по злости не наговорить лишнего.
— Вот что, сударыня моя, — сказал он солидно. — Послушай: мне чихать с высокой башни, как ты дышишь к этому типу. Я только сказал, что из-за тебя мы сильно рискуем ради каких-то дурацких сказок. Хочешь изучать старину — подожди, пока война кончится. Недолго уже.
— Вот нахал! — воскликнула Жозефина. — Да кто ты такой, чтоб рассуждать, что нужно делать для отряда, а чего не нужно? Ты пойми: немцы тут изо всех сил что-то ищут; этот маленький с усами небось тоже не туристом сюда приехал! Ну как же, я же забыла: наш Марк все лучше всех знает, у нашего Марка на все есть ответ… Наш Марк был когда-то влюблен в Жозефину и с тех пор думает, что она его частная собственность — что, неправда?
Фургон между тем давно выехал из города. Марк яростно нажал на клаксон, чтобы прогнать курицу, клевавшую зернышки посреди дороги. Больше он на укоры Жозефины ничего не ответил, а про себя подумал: все они, куры, только квохтать умеют. Ле Биан лежал, скорчившись, под бидонами с молоком; до него смутно доносились голоса из кабины. Он догадался, что бывшие любовники ссорятся из-за него. И хотя скрюченное тело все ныло, а отлежанная нога нестерпимо чесалась, ему стало приятно.
Фургон ехал вдоль Сены. Показался городок Кантельё. Жозефина прищурилась и вгляделась вдаль. Потом она прошептала будто сама себе:
— Вот, теперь только доехать до капеллы Святой Терезы. Там у нас встреча с нашим человеком. Хоть бы только у него все получилось… Честно признаться, мы его просили совсем не простую вещь сделать…
Марк ничего не ответил, а только закусил чинарик во рту и глубоко вздохнул.
Глава 34
В то же самое время в Руане, в немецкой комендатуре, позднее обычного проснулся Шторман. Его расхлябанность противоречила всем обычаям СС, но его опять ночью мучили кошмары, и чувствовал он себя скверно. Все чаще, просыпаясь, он сразу же бывал охвачен головокружением, от которого отнимались ноги. Собрав все силы, он сунул голову под холодную струю умывальника, надеясь освежить мысли. Он снова спросил себя: в чем причина терзающей его болезни? Страх не исполнить требуемой миссии? Или он стал жертвой какой-то тайной отравы? Он доходил до того, что подозревал всех вокруг себя, а больше всего — неисправимого реакционера фон Бильница, который с самого начала собирался провалить его миссию.
Долго размышлять не было времени: тут как раз открылась дверь комнаты. Вид у Штормана был неважный: голова еще не расчесана, на ногах кальсоны. Он совсем не был похож на безупречного офицера СС, которым всегда хотел быть, а того человека, что явился к нему сейчас, хотел бы видеть меньше всего на свете. Он удивился, но тем не менее он приветствовал его как подобает:
— Штурмбаннфюрер Принц? Хайль Гитлер! Чему обязан?
— Зит хайль, Шторман. Простите мое вторжение, но неотложность важного дела заставила меня несколько пренебречь простейшими правилами приличия. Кроме того, я не ожидал найти вас в таком виде в этот час. Впрочем, может быть, вы нездоровы?
— Нет, герр Принц, — смущенно ответил Шторман. — Я сегодня ночью засиделся за работой и вот только что проснулся. Так чему же я обязан честью вашего посещения?
— Вы знаете, какими исследованиями я занимаюсь. В качестве историка и офицера СС я имел возможность глубоко изучить цивилизацию викингов. Мои изыскания один раз уже привели меня в Нормандию, а именно — в 1941 году в Байё. Принимая во внимание, что мои работы всеми признаны превосходными, я был очень удивлен, что начальство для столь трудного поручения избрало именно вас.
Штурмбаннфюрер дал Шторману пару секунд оправиться от удара Он брал у него реванш и хотел насладиться своей победой до последней капли
— Конечно, я понимаю, что были вознаграждены молодость и энтузиазм. Сам Гиммлер неоднократно подчеркивал, как важно быть молодым: молодость воплощает наш идеал. Тем не менее, я думаю, что в делах такого рода ничто не заменит опыта.
— А я думаю, что и мой опыт не следует совершенно отрицать, — возразил Шторман, совсем забыв про свой нелепый вид. — Дело это, как вы сказали, весьма сложное, и чтобы его исполнить, нам нужно быть очень осмотрительными.
— Осмотрительность и неумелость — разные вещи, — ответил Принц. — Прошу вас передать мне все результаты своих разысканий. Теперь я займусь ими и доведу до руководства результаты, которых оно ожидает.
— Я уже почти у цели, и я не позволю вам пользоваться плодами своих трудов.
Посетитель снисходительно улыбнулся. Он посмотрел Шторману в глаза и сказал:
— Дорогой Шторман, будьте благоразумны. Признайтесь: вы провалили дело. Рейху грозит гибель, и мы все пойдем ко дну вместе с ним. Сейчас время не для личных амбиций, а для общего блага. Теперь я руководитель этой миссии, а вы мой подчиненный. Я опубликовал лишь часть своих исследований о гобелене из Байё; многие подробности еще не ясны. И среди них как раз одна загадка, которая уже много месяцев преследует меня…
Шторман сделал глубокий вдох. Он знал, что ему ничего не остается, как только подчиниться приказу руководства, но перенести этот удар было тяжело. Так или иначе, он больше прежнего был полон решимости отплатить тем, кто в ходе поисков ставил ему палки в колеса. Он был слишком податлив, слишком человечен, и теперь дорого расплачивался за свою слабость.
Глава 35
Капелла Святой Терезы ничем не поражала. Что-то хрупкое было в ее белом контуре на фоне буйной зелени лугов. Фургон направился к перелеску, где можно было укрыться от ненужных взглядов. Марк и Жозефина не теряли ни секунды. Девушка сразу побежала к капелле, а водитель открыл дверцы фургона. Он проворно переставил бидоны с молоком и поднял поддон, под которым Ле Биан уже начинал задыхаться. Историк вылез из укрытия и наконец-то смог почесать ногу, зудевшую с самого начала поездки. Тут он заметил, что Марка в фургоне уже нет. Ле Биан улыбнулся: видно, спор в кабине к согласию не привел. Но сейчас не время было сводить счеты между влюбленными. Студент тоже выскочил из фургона.
Когда он входил в капеллу, голова Марка как раз только что скрылась под полом. Здание было невелико: всего одно помещение с каменным алтарем, на котором стояло латунное распятие, а рядом — статуя покровительницы капеллы. Любителю древностей тут нечем было восхититься, да у Пьера и времени не было заниматься подробным описанием этого места. Он обошел алтарь и увидел узенькую каменную лесенку в подвал. Снизу слышались приглушенные голоса. Не колеблясь ни секунды, Ле Биан спустился туда и увидел Жозефину, Марка, а с ними невысокого человека в черном. Все они сидели за столом, на котором лежал большой рулон ткани.
— А вот и тот историк, о котором мы говорили, — сказала Жозефина человеку в черном, когда увидала Ле Биана.
— Что ж, тогда сразу и приступим, — ответил тот. — У нас минуты лишней нет.
Ле Биан даже не успел представиться. Человек в черном уже развернул рулон, и явилась первая сцена этого уникального документа по истории Европы.
— По нынешним временам, — сказал человек в черном, — пришлось с самого начала войны запрятать этот шедевр подальше. Этот гобелен, знаете ли, — настоящее сокровище старинного искусства.
— Покров, — поправил Ле Биан. — Это не гобелен, а покров, вышитый шерстяными нитками по льняному полотну.
— Я это знаю сам, — оборвал его собеседник, явно задетый таким замечанием. — Он был заказан в XI веке Одоном, сводным братом Вильгельма Завоевателя, который был потомком Роллона. Здесь показана история завоевания Англии Вильгельмом. Герцог Нормандский отправился сразиться с предателем Гарольдом, который поклялся ему в верности, а потом обманул. Собственно, все произведение строится вокруг темы клятвопреступления и справедливого возмездия за него…
— Наш знакомый работает не только на наш отряд, — заметила Жозефина, чтобы снять напряженность, — но еще и в Национальном музее. Наверное, вы оба хорошо знаете историю этой вещи.
Извиняться Ле Биан не стал. Он продолжал рассматривать ткань, внимательно и взволнованно вглядываясь в каждую сцену во всех подробностях. Но слишком долго он заниматься этим все же не мог, потому что хорошо знал, что время не ждет.
— Гляди, Жозефина! — воскликнул он. — Вот она, та самая комета Галлея. Та, что пролетела в небе над Нормандией в 1066 году, помнишь?
— Да-да, — торопливо откликнулась девушка. — Так что, ты нашел ключ к своей загадке?
Ле Биан не отвечал. Он снова пристально вгляделся в изображенную сцену, но по лицу было видно, что он озадачен
— Нет, — признался он наконец нахмурившись. — Должно быть, я ошибался. Не вижу здесь ничего, что может нам помочь.
— Ага, приехали! — презрительно отозвался Марк. — Мы ему на блюдечке подносим такое древнее сокровище, вывозим из Руана, который кишит бошами, устраиваем в самом надежном месте встречу со специалистом, а этот господин не находит ничего, что может нам помочь. Слушай, твой приятель не слишком обнаглел, а?
— Марк, помолчи! — прикрикнула на него Жозефина, хотя и сама была недовольна не меньше его.
— Ну да, еще бы, — ответил Марк, — как за него заступиться, так за тобой не заржавеет. А ты хоть понимаешь, как мы рискуем из-за прихотей твоего миленка?
Взбешенный Марк отошел подальше в глубь подземелья и что-то сказал — должно быть, выругался, но тихонько, так что никто не расслышал.
— Нет-нет, — продолжал молодой искусствовед, которого мало трогало, что творится на душе у Марка. — Комета должна быть сигналом, знаком, отсылающим нас к дате. Собственно, это мост между руническим Евангелием и покровом из Байё. Больше того — я думаю, тут прямое указание… Ну да, нам даны нити, осталось их распутать и решить задачу.
— Ты только на самой вышивке нити не распутывай, — пошутила Жозефина. — Боюсь, господину хранителю это не понравится.
Служитель музея был не в настроении смеяться таким шуткам. Он нервно поглядывал на часы и начал выразительно посапывать. Наконец, он не выдержал и сказал:
— Только поторопитесь, будьте добры. Если кто-нибудь заметит, что ее нет на месте — будет страшно.
— Знаки, указания… — продолжал говорить Ле Биан, весь погруженный в свои мысли. — Как будто кто-то что-то хочет нам сказать. Но про кого же? Точно не про Роллона — его в этой истории нет. Значит, про Вильгельма Завоевателя? Или про Одона, его сводного брата, который заказал покров? После покорения Англии Вильгельм с Одоном поссорились. Дошло до того, что Вильгельм посадил Одона в темницу. И тут опять все то же: предательство, нарушение клятвы…
Говоря это, Ле Биан по-прежнему неторопливо развертывал свиток.
— Вот, смотрите, что вышито на покрове: О дон здесь дважды поименован, а в двух других местах является сам. Вот тут: «Et hie episcopus cibu et potu benedicit. Odo Eps Willelm Rotbert». Слово «potu» здесь стоит вместо «potum» — питие, a «Eps» — сокращенно «episcopus». Это изображено благословение трапезы.
Жозефина вновь оживилась надеждой, а Марк с хранителем подошли поближе.
— Ты что-то нашел? — спросила Жозефина немного дрожащим от тревожного нетерпения голосом.
— Теперь смотри сюда… Другая сцена; тут опять Одон и такая подпись: «Ніс Odo Eps baculu tenens confortat pueros». Снова «Eps» означает «епископ», a «baculu» вместо «baculum» — палка, посох. Очень, очень интересно…
— Что интересно? — спросила Жозефина еще взволнованнее.
— Посмотри внимательно на Одона… — объяснял Ле Биан. — У него в руке посох. Нет ничего удивительного. Он же епископ, ему нельзя носить меч: ведь ему запрещено проливать Кровь. Но этим посохом он сражается с клятвопреступником Гарольдом — тем, кто предал Вильгельма. Так же и Роллон предал своих древних богов и принял христианскую веру. И вот Одон обращается к нам через века.
Ле Биан достал листок, на котором выписал пять букв из конкорданса в руническом Евангелии: L — A — U — С — В. Он еще раз аккуратно переписал их в том порядке, в котором они появились на покрове: BACUL, — а рядом написал пять соответствующих рун. Как по волшебству явилось новое слово: 
Ур, руна зрелости; < Кен, руна творения; 
Торн, руна хранительства: 
Инг, руна плодородия; наконец, 
Тюр — руна власти.
— Потрясающе! — воскликнул Ле Биан. Глаза его блестели от радости. — Смотри: Одон говорит с нами. Через тысячу с лишним лет его послание дошло по назначению.
— Да ладно, — перебил его Марк, все такой же мрачный. — Что там рассказывает этот твой Годон?
— Одон! — оборвал его Ле Биан так, словно шофер оскорбил его лучшего друга. — Наш Одон дал нам ключ к загадке, как выразилась Жозефина. Он ведет нас верной дорогой. Нам остается лишь пойти за ним, и там мы найдем Роллона или, пожалуй, лучше сказать — Рольфа Пешехода. Смотрите, если мы сделаем с этими рунами то же, что и с датой, они опять будут примерно похожи на латинские буквы. Надо только увидеть, на какие буквы, и вернуть их в правильное положение: иногда они повернуты набок, а то и вверх ногами. Спасибо тебе, Жозефина, за помощь:, ведь это ты обнаружила, наш начинающий эпиграфист!
Девушке комплимент пришелся весьма по душе. Она ответила притворно смущенной улыбкой.
— Одон поступил хитро, — продолжал Ле Биан. — Он сделал двойную систему соответствий. Чтобы понять его послание, надо сначала от латинского алфавита перейти к руническому, а потом, по сходству начертаний, обратно к латинскому. Это вполне естественно для викинга, привыкшего пользоваться тем и другим. А чтобы дать нам ответ, Одон прибегнул к своему посоху — baculum, — который ему служил оружием, а нас отсылает к другому слову. Вот, глядите: UVDAL. В этом месте и должен находиться Божий Молот Роллона.
— Ничего не поняла, — недовольно сказала Жозефина: она сбилась с мысли своего ментора.
— В Норвегию прокатиться не хочешь? — улыбнулся Ле Биан. — Долгая у нас будет дорога.
Глава 36
Фон Бильниц не верил своим глазам. Ему уже и так приходилось терпеть эмиссара от Черного ордена, а теперь ему на голову сваливался второй. И это в то время, когда военное положение становилось весьма тревожным, когда нужно было беспрерывно следить за движениями неприятельских войск! Он чертыхался и повторял про себя: разве сейчас время заниматься поиском древностей, разве время гоняться за призраками? Он беззаветно сражался, но защищал отнюдь не рейх, а свою родную Германию, чья кровь текла в его жилах.
— Я пригласил вас, господа, — начал он, даже не пытаясь скрыть в отчаянье в голосе, — чтобы сообщить: отныне я не могу столь свободно давать развернуться вашим планам. Военное положение заставляет меня сделать выбор, и я, рискуя огорчить всемогущую СС, вынужден отдать приоритет нашей армии.
Штурмбаннфюрер Рудольф Принц, нисколько не возмутившись, ответил ему широкой улыбкой.
— Рад познакомиться с вами, штандартенфюрер, — сказал он добродушно. — Как ученый, я уже имел случай путешествовать по этим краям. Особенно припоминаю дом настоятеля в Байё, где в подвальном каземате хранился некий гобелен. То был настоящий бункер! А знаете, почему наши французские друзья так дорожат этим куском материи?
— Нет, — ответил фон Бильниц, который вовсе не желал слушать лекцию по истории искусства, но не мог не отметить любезность нового гостя.
— Несомненно он обладает огромной художественной, исторической и материальной ценностью, — все так же восторженно продолжал эсэсовец. — Но он хранит еще и другие тайны, которые многие хотели бы оставить нераскрытыми. Мы провели в этом городе два месяца, и у нас было достаточно времени убедиться в этом.
— Простите мне мою настойчивость, — перебил полковник, — но чему я обязан, так сказать, удовольствием видеть вас?
— Простите и вы меня, — ответил Принц. — Иногда меня слишком увлекает лирика. Вы родом из старой прусской земли, все ваши корни там, но будьте снисходительны к этим странностям… По линии Аненербе мы проводили очень серьезные исследования гобелена из Байё — на сегодняшний день самые серьезные. Мы его полностью сфотографировали, срисовали и дотошнейшим образом описали. Трудились поистине как муравьи. Не скрою от вас, что первоначально нашей целью было забрать его себе, но мы уступили настояниям наших французских друзей и оставили его здесь. По крайней мере пока оставили. Затем начальство отправило меня на Восточный фронт заниматься коллекциями, находившимися в России. Но я приехал сюда с особым, совершенно секретным поручением. И мы должны его выполнить, ибо от этого зависит исход войны.
Фон Бильниц почувствовал, что его терпение подходит к концу. Сначала его тронула любезность приезжего, но он не мог перенести возврата ко всей этой мистической чуши. Полковник отвернулся, взял сигарету и машинальным движением вставил ее в мундштук. Не спросив собеседников, не желают ли и они угоститься, он закурил и опять повернулся к гостям. Дважды затянувшись, он ледяным взором уставился в лицо Принцу.
— Я сильно сомневаюсь, что исход войны зависит от памятников искусства Нормандии, как бы они ни были уникальны, — отчеканил он по-военному. — Я знаю одно: вы должны очистить помещение в комендатуре, которое я вам предоставил. Очистить сегодня же!
— Как? — воскликнул Шторман, до того не раскрывавший рта. — А где же мы разместимся? Что делать с нашими документами, книгами, фотографиями?
— Мы уволили консьержа, — ответил фон Бильниц. — Теперь мы не нуждаемся во французах, даже в тех, кто показал самую искреннюю готовность к сотрудничеству. Поэтому с удовольствием могу уступить вам то, что здесь называют швейцарской ложей. Вы сможете убедиться, что это очень удобное помещение; к тому же я слышал, что эсэсовцы привыкли к самым спартанским условиям.
Не дав собеседникам ответить, а тем более возразить на свое решение, фон Бильниц выпроводил их из кабинета.
Противодействие полковника, который не поддался на попытки Принца задобрить его, несколько сблизило двух членов Черного ордена.
— Что ж, — заметил Принц, — он даже не пытается скрыть, до чего нас не любит.
— Вот видите? — ответил Шторман, обрадованный, что нашел наконец союзника. — Так он себя ведет с самого моего приезда в Нормандию. Я уже не раз жаловался на него командованию, но, кажется, никого это не заботит. Все твердят мне, что он прекрасный военный, что в настоящее время Германия нуждается в таких людях.
— Шторман! — воскликнул Принц, и в глазах его блеснул вызов. — Мы с вами убеждены, что исход войны зависит не от их оружия. Сейчас мы с вами меняем ход Истории: ведь мы знаем, что История сделала нас тем, что мы есть сейчас.
Не прерывая беседы, они прошли в каморку консьержа. Открыв застекленную дверь, они обнаружили маленькую комнатку, забитую мебелью. У консьержа, должно быть, не было другого жилья, потому что здесь находилось все: стол обеденный, стол кухонный, кушетка, кровать и прочее. Шторман улыбнулся, увидев фотографию маршала Петена прямо над изображением Девы Марии. Он подумал: у этого швейцара, должно быть, обостренное чувство иерархии. Но его улыбка пропала так же стремительно, как луч солнца, выглянувший из-за туч. Принц, заметив его угрюмость, сказал:
— Шторман, повторяю вам: я вам не враг. Вы еще молоды и уже сделали для этой труднейшей миссии превосходную работу. Но у нас нет больше времени подлаживаться под скептиков. Надо действовать, и как можно скорее.
— Я в вашем распоряжении, — ответил Шторман, стряхнув с себя меланхолию. — Сожалею, что так глупо вел себя при первой встрече.
— Об этом ни слова! — живо воскликнул Принц. — Дайте мне лучше имена и адреса всех подозреваемых в принадлежности к отрядам террористов. У нас много работы! Довольно уже малыш Ле Биан издевался над нами…
Шторман облегченно вздохнул, отдал честь штурмбанн-фюреру и пошел за нужной папкой.
Глава 37
Дел было много, и сделать их надо было быстро. Прежде всего — уговорить Жозефину, что, впрочем, было не так уж и трудно. Потом встал вопрос о Марке, и вот тут пошло совсем не гладко. Именно Марк в отряде исполнял тяжелую работу по изготовлению фальшивых документов и явно не собирался с энтузиазмом помогать любовнику своей бывшей невесты исполнять бог знает какие прихоти.
В конце концов Жозефина все же поставила на своем, хотя с первого взгляда идея Ле Биана была совершенно безумной. И, как бы это ни казалось невероятным, они отыскали-таки надежную дорогу к цели. Во-первых, надо сесть в Фекане на рыбацкую шхуну, которая доставит их в бельгийские территориальные воды. Оттуда бельгийские и голландские товарищи переправят их в Данию. А там уж останется только морем добраться до Норвегии. Рискованная экспедиция, но они тотчас на нее решились. И вот наступила темнота. Они без затруднений добрались до Фека-на, и оставалось только сесть на корабль.
— Я наверняка слишком легко оделась, — посетовала Жозефина, когда они подходили к причалу. — Говорят, лапландцы живут в ледяных домах и охотятся на китов на санках, запряженных большими белыми собаками.
— Опять, верно, уроки прогуливала, — улыбнулся в ответ Ле Биан. — Лапландцы живут в Финляндии, иглу строят на Северном полюсе. А можно ли ловить китов на санках — сама подумай.
— Уф! — выдохнула Жозефина. — Когда тебе надоест играть во всезнайку, тогда скажи. А пока что, если бы не было нас, не было бы и нашего славного Гастона, который примет нас на борт.
Ле Биан вдруг подхватил Жозефину под руку; от внезапности она чуть не уронила в воду чемоданчик, куда сложила кое-какие пожитки, но отбиваться не стала Да ничего страшного и не было: просто сладкий неожиданный поцелуй на самом краю причала.
— Вот тебе мое спасибо, — сказал Ле Биан, отпустив ее.
— Ты бы у меня так дешево не отделался, — ответила она, только чуть-чуть приоткрыв глаза, — я бы добавки попросила, да времени, боюсь, у нас мало. Ну что ж, в дороге исправимся.
— Тсс…
Из темноты послышался голос, потом появилось лицо, и любовная сцена прервалась. Это был старый рыбак Гастон.
— Ну что, молодежь, — сказал он чуть слышно, — пора на борт?
— Пора, капитан, — ответила Жозефина и поцеловала Гастона в щеку. — В вашем распоряжении! На экипаж в нашем составе можете положиться полностью.
Все трое быстро и весело зашагали к шхуне. Вдруг брызнул сноп яркого савета. Они застыли. Спрева луч прошел по их ногам, потом быстро поднялся к лицам. Не успели они понять, что происходит, как из темноты прозвучал громкий голос:
— Итак, мы собрались в плавание?
Прямо перед Гастоном, Жозефиной и Ле Бианом оказалось несколько вооруженных эсэсовцев. Двое из них выступили вперед.
— Разрешите представиться: оберштурмфюрер Шторман. Я уже давным-давно хотел с вами встретиться… К счастью, и в наше время люди еще не разучились разговаривать. Нам удалось познакомиться с вашим соседом по имени Гюстав. Прекрасный человек, только, к сожалению, плохо переносит алкоголь…
— Это не то, что вы думаете, — попыталась занять оборону Жозефина.
— Не утруждайте себя, сударыня, — продолжал Шторман. — Нам удалось узнать, что вы собрались в небольшую поездку с археологическими целями в Скандинавию. Точнее, в Норвегию. Превосходная мысль! Чтобы доказать вам, что мы вам не враги, мы решили облегчить вашу задачу. У нас найдется транспорт получше этой посудины!
— Ни в коем случае, мы не… — возмутился Ле Биан.
— Господин будущий профессор, — отозвался Шторман, — я боюсь, что выбирать вам не придется. Ваших друзей мы обязаны задержать здесь. Особенно вас, дражайшая мадемуазель Жозефина. Если вы поведете себя неправильно, расплачиваться за ваше дурацкое упрямство будет она.
— Не слушай их! — в бешенстве закричала Жозефина. — Меня они все равно не пощадят!
Ле Биан взглянул на возлюбленную: ее крепко держали за руки два эсэсовца. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным.
— Мы не звери, — сказал Шторман. — Правда, мы по разные стороны баррикад, но по гражданской профессии мы коллеги. У нас одни интересы. Я думаю, пора нам поделиться своими находками и разгадать тайну Рольфа Пешехода.
— Ищем мы одно и то же, — прошептал Ле Биан, — но цели у нас прямо противоположные…
— Пофилософствовать успеем в дороге, — вмешался в разговор Принц. — Едем!
Ле Биан обернулся к Жозефине. Его неудержимо толкнуло к ней. Они поцеловались.
— Положись на меня Жозефина, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Я тебе многим обязан. Скоро мы опять встретимся.
Жозефина тоже ему улыбнулась, но у нее не было ни сил, ни слов ответить ему. Когда немцы повели Ле Биана к черной машине, у нее по щеке прокатилась слеза И тут она с ужасом поняла, что больше они не увидятся.
Глава 38
Все случилось не так, как думали. В июне прекрасного лета 1944 года в войне произошел коренной поворот. 6 июня союзные войска высадились на побережье Нормандии. Но ничего еще не было решено. Это был лишь первый удар тарана, несколько месяцев спустя поставившего рейх на колени. Шторман, Принц, их люди и Ле Биан уже выехали из Нормандии и теперь ехали через Бельгию. Атмосфера в их отряде была явно нервозная: во что бы то ни стало они должны были добраться до цели и не попасть в руки врагов. Ссора дошла до высшей точки, когда Принц получил по телефону приказ из Аненербе. Зиверс был категоричен: немедленно возвращаться! В новой ситуации приоритеты изменились. Начальник говорил предельно ясно: даже если каким-либо чудом они и выполнят свою миссию, у них не хватит времени воспользоваться своим открытием, чтобы изменить ход событий. Хуже того: сам Гиммлер больше не верил в чудо. Шторман же онемел, как будто небо свалилось ему на голову. Для него было невозможно отступиться так близко от цели. Тайна была тут, только руку протяни, и если ее раскрыть — вполне возможно еще и развернуть войну…
Тем вечером, когда Принц получил вызов Зиверса, отряд находился в Ускверте — деревушке на севере Нидерландов, неподалеку от Гронингена. Принц поднялся к себе в спальню довольно раздраженный, оставив Штормана наедине со своими вечными сомнениями и вопросами. Он только сказал оберштурмфюреру, что приказ есть приказ и настоящий эсэсовец никогда не будет оспаривать распоряжения начальства, даже если они ему очень неприятны. Еще он посоветовал ему выспаться: днем будет очень нелегко. Впрочем, добавил Принц, он не сомневается в победе: ведь их дело правое. Вот тогда, в лучших условиях, они и продолжат свои поиски.
Обдумывая эти слова, Шторман направился в комнату к Ле Биану. Француза, как всегда, сторожили два эсэсовца: один у двери, другой в комнате. Крепко привязанный к кровати, историк пытался заснуть. Он увидел Штормана и удивился. С самого начала странствия, после душераздирающего прощания с Жозефиной, молодой человек не позволил себе ни слова сказать своему тюремщику. В крайнем случае он мог ответить на какой-нибудь вопрос о жилье, питании или гигиене. Но только в этот вечер он почувствовал, как сильно его отчаяние.
— Что же, — спросил француз, стараясь говорить как можно бесстрастнее, — вы тоже отступитесь?
Шторман пристально посмотрел на него. Этот вопрос его не удивил. Именно для такого разговора он и отворил дверь своего конкурента.
— Я хотел сказать вам, что вы хорошо поработали, Ле Биан, — сказал немец, подавая пример неслыханной скромности. — Я был слепцом: мне тоже следовало подумать о гобелене. Вместе с руническим Евангелием все становится прозрачно. Виден весь путь Роллона — дорога в Увдаль.
— А что, в рукописи Харальдсена есть не все?
Шторман на миг задумался, взвешивая слова, которые собирался сказать.
— Моим собратьям подчас не хватает терпения, — сказал он вполголоса. — Харальдсен еще многое нам рассказал бы; не надо было с ним так поступать. Благодаря ему я проделал большую часть пути от мнимой гробницы Роллона, но это было еще недостаточно. К тому же он не закончил свой труд. Чтобы сложить головоломку, не хватало главного кусочка. И этот кусочек принесли вы. Говорю вам еще раз: вы очень талантливый человек, господин Ле Биан.
— Пожалуй, комплимент от вас не может быть для меня так уж приятен.
Молодой человек отвернулся. Он думал о Жозефине, о которой теперь ничего не знал. А говорил он с тем самым человеком, который подверг ее жизнь опасности, превратил ее в простую разменную монету.
— Теперь подумайте, Ле Биан, — продолжал Шторман. — Если бы мы встретились в других обстоятельствах, могли бы стать очень хорошими коллегами. Может быть, и друзьями — как знать?
— Я историк, — резко ответил Ле Биан, — а не пропагандист. Между вами и мной большая разница. Вы ищете в истории черточки, подтверждающие ваши жуткие постулаты. Я же всего лишь изучаю источники и вывожу из своих находок объективные заключения.
— Как вы думаете, — продолжал Шторман, не желая вступать в полемику, — почему Одон решил оставить это послание? Чего он добивался?
— Одон был в ссоре с Вильгельмом, — ответил Ле Биан, который много размышлял над этим вопросом. — Вероятно, ссора эта вызревала задолго до его заточения — уже тогда, когда был вышит покров. Не знаю, как, только Одон знал, что сделали с телом Роллона и с его Божьим Молотом. Он, может быть, надеялся, что кто-нибудь когда-нибудь найдет Молот и отомстит за него.
— Божий Молот, Антикрест… — шептал Шторман, внимательно слушая француза.
Эсэсовец был убежден в истине своего мировоззрения, верил в правоту своих ценностей. Что бы ни думали враги рейха, в научно-исторических разысканиях Аненербе не было никакой пропаганды. Настанет день, когда все слепцы будут вынуждены признать обоснованность идеалов национал-социализма, а он станет одним из главных творцов такого признания. Но теперь он не пускался в тщетную дискуссию, чтобы попытаться убедить Ле Биана, а только странно глядел на него. Как показалось французу — немного со страхом.
— Ле Биан, — хрипло проговорил немец. — Едемте отсюда. Немедленно.
— Едемте?! — воскликнул Ле Биан.
— Тише, — ответил Шторман. — Именно так: я прошу вас ехать вместе с нами.
— Но куда? с кем? — спросил ошеломленный француз. — Я думал, ваш коллега Принц получил ясный приказ…
— И у меня был приказ, — ответил Шторман чуть громче прежнего. — И, на мой взгляд, он не мог измениться оттого, что на пляже в Нормандии появилось несколько янки. Принц сейчас спокойно спит. Мы с моими людьми сию минуту отправимся. До Норвегии дорога еще долгая.
Ле Биан не верил своим ушам. Безупречный эсэсовец, неукоснительно соблюдающий субординацию, готов был нарушить приказ. Он осмелился спросить:
— Но вы же страшно рискуете, затевая такую игру, — это вы осознаете?
— Игра того стоит, — ответил немец, не моргнув глазом. — Вы это знаете не хуже меня.
Шторман вскочил с кровати и кивнул. Его люди поняли, что пора убираться. Ле Биан понимал, что спорить бесполезно, а любопытство, хоть сам он в этом себе и не признавался, его одолевало. Для самооправдания он подумал: цель слишком близка, чтобы теперь отступать.
Глава 39
Папа, как обычно, работал допоздна. Он любил тот час, когда мог зарыться в бумаги, не отвлекаясь на рой непрестанных просителей. В эти особенные минуты, когда в Ватикане сгущалась тишина, он садился за свой большой стол и изучал документы.
Три удара в дверь прозвучали очень негромко, но для папы они раздались, как гром среди ясного неба. Пий XII отозвался, и в его «войдите!» ясно было слышно недовольство.
В комнату вошел монсеньор Баттиста. У него было лицо человека, прибывшего с дурной вестью.
— Ваше Святейшество, — заговорил он подойдя поближе к столу, — эсэсовцы Штормана взяли археолога. Он в их власти.
— А мне казалось, немцы потихоньку уже надо всем теряют власть, — ответил папа, пытаясь быть ироничным.
— По моим последним сведениям, ради успеха своей миссии они даже разделились. Принца с ними больше нет. Молодой эсэсовец Шторман решил идти до конца, даже если придется проявить непослушание начальству.
— Если эсэсовец нарушает приказ, — заметил папа, — значит, он поставил на карту действительно все, на что можно надеяться. Ну а мы еще лучше него понимаем важность этого открытия.
Пий XII встал, снял очки и закрыл рукой глаза. В этом жесте видна была страшная усталость. За несколько секунд он потерял всю ту бодрость, с которой принимался сегодня за работу. Он повернулся к «Снятию с Креста», украшавшему кабинет, и стал разглядывать картину. Взгляд его блуждал по полотну, а он между тем прошептал:
— Не попусти, Боже, этому сатанинскому слуге добраться до цели… И помолимся также, чтобы молодой француз не поплатился жизнью за свою любознательность…
Верховный понтифик обернулся к посетителю и посмотрел на него добрым, покорным судьбе взглядом.
— Спасибо, что уведомили меня, монсеньор. Увы, сейчас мы можем только молить о благоволении Господа. Мы сделали все, что могли. Немцы напоминают мне раненого зверя. Они знают, что игра проиграна, но решили играть, пока станет сил. А вам известно: именно в такие моменты зверь опасней всего.
Баттиста склонил голову. Он подумал, что могло бы стать с миром, если бы Шторман добился своего, и содрогнулся.
Глава 40
Сколько времени это продолжалось? Шторман этого даже и сказать не смог бы. А ведь он все делал правильно. Бежал из Голландии в Данию, переправился через Северное море и вот, наконец, оказался в Норвегии, в Увдале, у подножья гор Хардангервидда. Неуклонно соблюдал конспирацию, скрываясь от партизан, пока его отряд не пустился в тяжкий путь по лесу, погруженному во тьму северной ночи.
Восторженный немец всегда помнил славные эпические сказания, которые часто пересказывали в Аненербе. Он был убежден, что сам он — достойный наследник германских воинов, пересекавших горы и долы в поисках сражений. Он был из тех неутомимых охотников, что еще не соблазнились пошлыми миражами современной жизни и комфорта Шторман чуял опасность, как собака чует чужого. Он не забыл оставить Ле Биана в крепко задраенной машине. Он боялся, как бы в последнюю минуту все не сорвалось. Да и в любом случае он больше не нуждался во французе и совершенно не желал делиться с конкурентом своей необычайной добычей.
Взяв людей, он из последних сил понесся навстречу своему Граалю. И вот он прибежал — и утратил его. Тот самый могильный холм был здесь, перед ним. Неопытный глаз не отличил бы его от любого другого бугра, но для Шторма-на никаких сомнений быть не могло. Наконец он видел эту могилу своими собственными глазами. И этот подвиг совершил не Ле Биан, не Принц, не Харальдсен. Это он был победителем. Шторман почувствовал радостный трепет: он оказался сильнее всех! Его пример — свидетельство победоносной молодости ордена СС!
Все четверо достали лопатки и принялись копать. Нельзя было терять ни секунды. Раздался звук — тот самый странный стук, который говорит о необычной находке. Сердце в груди забилось с невероятной скоростью. Сколько именно времени длился этот восторг — он не знал. А теперь все было кончено. Сначала свет фар в глаза. Потом эти люди вокруг. А еще потом — повелительный крик по-норвежски. Лесной волк добежал до цели — и захромал. Охота окончилась.
Шторману некогда было думать, но решение он принял. Он не разгрыз капсулу с цианистым калием, с которой никогда не расставался. Эсэсовец все еще был полон решимости идти до конца. Никто не скажет, что он отступил у самой цели. Не обращая внимания на людей, окруживших его, он с диким воплем, с лопаткой в руке, бросился к холмику. Партизаны не поняли этого безумного порыва. В ночи раздалось несколько выстрелов. На лице Шторма-на выразилось удивление, потом боль. Он упал у подножья холмика. Ему еще хватило силы захватить руками горсть земли. Жизнь покидала его, а на лице застыла победная улыбка.
Глава 41
Первым чувством Ле Биана был страх. Свет в глаза ослепил его, и он никак не мог понять, что за люди вытаскивают его из машины. Потом они заговорили, и студент понял: это не эсэсовцы, с которыми он ехал, а норвежцы. Его бесцеремонно вытряхнули на улицу и подвели к холмику, которого он еще не видел. Вдруг луч света прошелся по земле и осветил тела четырех лежащих немцев. У всех были прострелены головы, все мертвы. Один из норвежцев на безупречном французском спросил:
— Что вы делали вместе с ними? Вы коллаборационист?
— Ни в коем случае! — воскликнул Ле Биан.
В голове не укладывалось, что перед этими партизанами он стоит как враг. Он посмотрел на них и решил доказать свою невиновность.
— Они силой притащили меня сюда, чтобы разрыть могилу Роллона.
— Когда мы застрелили вот этого, — сказал норвежец, — он копал эту кучу земли. Скажи нам, что он искал.
— Это могильный холм, — объяснил Ле Биан. — Очевидно, могила древнего вождя викингов. Должно быть, здесь было священное место.
Судя по лицу партизана, его не слишком удовлетворило объяснение, данное французом. Он обернулся к товарищам и по-норвежски пересказал им то, что услышал. Все немного посовещались, потом первый партизан опять подошел к Ле Биану.
— Мы занимаемся тем, что освобождаем свою землю, — сказал он высокопарно. — Немцев в Норвегии еще много, и теперь они полны решимости драться с нами до последнего. Так что я думаю, у них есть другие дела кроме археологических раскопок.
— Поверьте, — убежденно сказал Ле Биан, — здесь нет ни оружия, ни золота. — Дайте, я вам покажу, и вы убедитесь, что я прав.
Убежденность француза, видимо, смутила норвежца. Он что-то отрывисто приказал своим товарищам, а потом ответил Ле Биану:
— Здесь места не из самых надежных, но сейчас темно, так что мы можем оказать тебе доверие. На доказательство у тебя два часа.
Ле Биан не заставил себя упрашивать. Он взял одну лопату, а другие дал норвежцам. Все принялись копать. Молодой человек думал про себя, что такие раскопки совсем ненаучны, однако война иногда списывает подобные партизанские налеты. Ле Биан и не думал, что способен на такую силу, с которой копал. Вскоре он дошел до центра холма и уткнулся в каменную стенку. Тогда он стал осторожно, чтобы не повредить то, что внутри, разбирать ее.
Это он делал один, отодвинув норвежцев. Студент снимал камень за камнем и наконец обнаружил остатки деревянной ладьи, а за ними гроб. Ле Биан сделал вывод, что вождь в этой могиле был похоронен по древнему обряду викингов. Чтобы покойник смог уплыть на тот свет, товарищи клали в могилу лодку с уложенной мачтой и свернутым парусом. Обычно клали туда и предметы обихода, и погребальные дары. Поскольку грунт в этих краях богат голубой глиной, дерево сохранилось довольно хорошо. Копая дальше, историк наткнулся на кости. Он попросил норвежцев осветить это место, и в глубокой ночи стал виден сильно поврежденный скелет. Ле Биан принялся ощупывать кости, но того, что хотел, не добился. Это действительно были, видимо, останки Рольфа Пешехода, он же Роллон, но первый герцог Нормандский был совершенно гол. При нем не лежало никаких украшений: как будто с него нарочно сняли все знаки власти.
— А король-то голый, — в отчаянье прошептал Ле Биан.
— Что-что? — переспросил норвежец. — Я не понимаю, чем вы тут занимаетесь, только знаю, что мы очень спешим. Здесь опасно. Вы нашли то, что искали? Угодно вам наконец объяснить, куда вы клоните, или нет?
Ле Биан не удержался и посмотрел на лежавшего навзничь Штормана. Ответил он так, словно обращался к трупу. Да ведь только он и мог его понять.
— Все-таки они сильнее нас, — проговорил он обреченно. — Скирнир Рыжий победил своего врага, хоть и много веков спустя.
С этими словами он бросил лопатку и обратился к норвежцу:
— Можно идти. Мы все были на ложной дороге.
Люди собрались и ушли в ночь. Роллон опять остался один в глубине Увдальского леса. Опять уснул в ночи веков под гнетом своей неразгаданной тайны.