Глава 1

В который раз я беру в руку перо, чтобы написать свою историю? Столько книг об интересных судьбах уже написано, столько историй рассказано, что я даже не знаю, с чего начать, чтобы не быть банальной. Я могла бы промолчать, оставить эту историю для своих детей и внуков, чтобы рассказывать им на каждом празднике о том, с чего начиналась наша семья. Но я не могу — события, происходившие со мной, настолько неожиданны и необычны, что о них нужно написать книгу.

Шел 1990 год, когда я родилась в самой обычной рабочей семье в небольшом богом забытом городке на востоке безымянной страны. Я не хочу связывать свою историю ни с политикой, ни с какими-то историческими событиями, чтобы не вызывать ненужных споров и не давать предлога для анализа моей жизни сквозь их призму. Своим появлением я обязана матери и отцу-иностранцу. История моего отца очень интересная, но о том, как он попал в нашу страну и как познакомился с мамой, я, пожалуй, не буду рассказывать, потому что это история обо мне и моей жизни. Мама была из обычной рабочей семьи, трудилась всю жизнь не покладая рук, поэтому и умерла, когда мне было всего семь месяцев от роду: подхватила воспаление легких на работе и очень быстро сгорела, оставив после себя растерянного и не готового к самостоятельной жизни вдовца и троих маленьких детей. Отец, иностранец, беженец, остался с тремя детьми на руках: самая старшая, восьми лет Мария, средний брат пяти лет Алексей и я, семимесячная Анна. Что сказать, время тогда было тяжелое, очень много бедных и уставших от жизни людей скитались по стране в поисках работы. Мир потихоньку сходил с ума, разрушая поселки, города и целые страны. Сотни и тысячи людей, лишенные крова и семьи скитались по планете в поисках работы и пропитания. Вот и мой отец оказался одним из таких людей, перешедших границу в поисках работы. Встретившись с моей матерью совершенно случайно, он нашел то, что искал — за восемь лет жизни с ней он обзавелся настоящим домом, женой и детьми. И тут нагрянула новая беда! Мне потом рассказывали, что отец очень долго размышлял, как быть и что делать с тремя детьми, но все-таки решился, заплатил какой-то знакомой женщине и она отнесла меня, закутанную в теплое одеяло, спящую и ничего не подозревающую, в детский приют. Собрав свои пожитки и двоих детей, он навсегда ушел из нашего поселка и из моей жизни. Думая о его поступке сейчас, я понимаю, что он мог просто бросить меня где-то в лесу, оставить умирать в чаще или утопить в реке — в то время часто происходило подобное. Но он не сделал этого, решив тем самым мою судьбу. И я осталась жить.

Первые годы жизни в сиротском приюте напрочь стерты из моей памяти. Это и не странно — что может запомнить годовалый малыш? Там, среди других таких же брошенных детей, я росла как трава — никому не нужна, сама по себе. Никто не менял нам подгузники (у нас их и не было), не кормил нас детскими смесями. Мы рано учились делать все сами. Разве кто-нибудь прижмет к груди, успокоит, когда ночью приснится плохой сон? Разве любящее материнское сердце переживало за меня, когда я лежала в бреду? Чьи теплые руки гладили мои длинные косы, когда хотелось тепла и любви? Может быть поэтому брошенные дети всегда ищут тепла и льнут к добрым людям? Такие дети всегда распознают доброе сердце в любом незнакомце. Разве не печально увидеть трехлетнего малыша, выходящего из чащи суровым зимним утром и несущего в руках огромную охапку хвороста? Как взрослый…

Здесь, в приюте, я прожила до восьми лет. Я помню, как мы жили в каком-то низком и темном бараке. Здесь в одной комнатке стояло около десятка детских кроваток, угольная печь и миска для воды, в которой мы умывались. Все было бедно и очень серо. На стенах не было обоев, на полу не было ковра. На зиму окна забивались пленкой, чтобы было хоть немного теплее. Мы носили одни и те же платья и ботинки из года в год, передавая их младшим по мере вырастания из них и получая такие же поношенные вещи от старших. Ухаживающие за нами женщины были измотаны тяжелой работой и полу-голодом, их серые лица не вызывали у меня приятных чувств и ни к кому из них не хотелось протянуть руки и сказать «мама»!

Нас кое-как учили посещающие приют волонтеры. Каждый раз, когда к нам в барак заявлялись чистые, опрятно одетые и приятно пахнущие студенты городского университета, мы собирались вокруг них кучкой беспризорников и буквально заглядывали им в рот, восхищаясь их красотой и умом! Они научили меня считать, читать и писать. Мне очень нравились наши уроки, особенно когда задавали придумать историю на ту или иную тему. Я умело выдумывала истории и с радостью рассказывала их на уроке, а потом повторяла на бис перед сном, когда все дети уже лежали в своих кроватях, полуголодные и озябшие.

Дни тянулись за днями, я росла. Что может хотеть ребенок в восемь лет? Играть, кушать сладости, бегать с друзьями по двору. Кто-то из добрых людей принес к нам в приют коробку кубиков и пару плешивых кукол — вот это и были все наши игрушки. Зимой мы редко выходили во двор, только чтобы подышать свежим воздухом немного, потому что делили теплые вещи на двоих, а то и на троих. Летом мы почти целыми днями бегали по двору — замарашки в грязных трусах. Некоторые болели рахитом и были не такими активными, просиживали много времени на камнях, подставляя большие животы и кривые ноги теплому солнцу. Я и еще несколько ребят, кому со здоровьем повезло больше, играли во дворе, бегали за петухами, возились в лужах, а затем сами стирали свои прохудившиеся грязные вещи. Вообще, нас воспитывали строго — у каждого была своя работа, и даже двухлетний малыш не слонялся без дела. Но у нас был и час для веселья — когда можно было делать практически все, что угодно!

С самого детства меня называли странным ребенком: в одну минуту я веселилась и смеялась, в другую — хмурилась и замыкалась в себе. За восемь лет жизни в приюте, я завела себе несколько хороших друзей — как тут ни с кем не сдружиться, когда всех объединяет одна беда? Мы были одной большой семьей, состоящей только из детей. Странно, но со взрослыми у нас не возникло взаимных симпатий.

Я отлично помню свой последний день в том месте. Это был теплый летний понедельник. В тот день нам как раз заменили простыни и я не могла дождаться вечера — обычно наша няня, укладывая меня спать на свежей постели, делала взмах руками и ароматный пододеяльник взмывал высоко под потолок, плавно, словно белый парус, оседая на кровать, окутывая меня свежестью и запахом чистоты. И мне всегда было так весело, так приятно, что я не могла сдержать смеха! Эта радость была чуть ли ни единственной, которую нам могли подарить эти женщины, как бы ни старались.

В общем, в тот солнечный день мы с двумя моими друзьями копошились у муравейника, который образовался у самого забора в глубине двора. Я следила за маленькими работящими жучками, как они суетятся, носят листики, палочки, камешки. Без остановки, без отдыха. Мы слюнявили палочки и подкладывали их муравьям, а те копошились и бегали по ним, обливая их своей кислотой, которая потом так приятно щипала нам языки!

— Аня! — услышала я крик няни и сразу же побежала к ней. Нельзя опаздывать, нельзя не слушаться. За восемь лет я хорошо выучила это правило.

Я выбежала к калитке, у которой будто бы рос из земли невысокий мужчина в черной шляпе. Словно большой черный гриб. Около него стояла звавшая меня женщина. Вид хмурого незнакомца остудил мой пыл и я стала, как вкопанная, выплюнув безвкусную палочку в кусты. Я видела и раньше, как приходили люди и забирали некоторых детей, уводили их отсюда навсегда. Кому нужны сироты? Нас забирали в работники, служанки. Только так. Куда попадали мои вчерашние друзья и как с ними обращались? Кто-то с нетерпением ждал, когда же за ним придут и заберут из этого печального приюта, а я не хотела уходить. Я всегда боялась этого дня, меня страшила мысль о том, что кто-то может забрать меня отсюда и изменить мою жизнь навсегда… Я так привыкла к нашему двору и огромному муравейнику у забора, что не могла представить себе жизнь в другом месте!

— Собирайся, Аня! — приказала толстая няня. — Ты уезжаешь сейчас же.

Я, словно завороженная, смотрела на высокого худого человека в темной одежде. Просто не могла отвести глаз. Он тоже молча глядел на меня, его старое морщинистое лицо не выражало никаких чувств — враг он мне или друг?

— Пойди, в комнате на постели лежит твое платье и туфли. — Женщина сделала движение рукой, приказывая мне повиноваться. Я молча ушла, оглянувшись у низких дверей барака.

У меня не было раньше ни своего платья, ни туфель. Наверное, этот человек купил их мне. Раз он делает подарки, значит, он хороший. По крайней мере, не сильно плохой. Вошла еще одна няня. Сняв с меня грязный старый сарафан, она хорошенько натерла мою шею, руки и ноги мокрой кусачей мочалкой и только после этого натянула на меня платье. Оно оказалось больше на два размера, но все равно нравилось мне — такое чистое и красивое!

И вот я уже удалялась от единственного дома, который знала, оглядываясь на каждом шагу и спотыкаясь. Человек вел меня, сжимая холодными пальцами мою маленькую руку. На душе моей было так грустно и плохо, словно меня предали. Печальные лица моих друзей, торчащие из-за забора и в щелях между досками, провожали нас взглядами до самого поворота, пока мы не скрылись из виду.

Жизнь в таком месте многому учит. Малыши все еще верили в то, что однажды мама вернется за ними и заберет домой, где будет любить и баловать. Но дети постарше, умудренные горьким опытом, уже ничего не ждали, а просто с сожалением наблюдали за время от времени уходящими в неизвестность друзьями.

Незнакомец шел быстро, я едва за ним успевала. К восьми годам я уже много чего узнала, поняла и умела здраво рассуждать. Разве должен ребенок в восемь лет быть таким? Я шла молча, не упираясь и торопясь, подстраиваясь под быстрый и мелкий шаг ведущего меня человека. Как только двор скрылся за поворотом, я поняла, что старая жизнь закончилась и больше никогда не вернется. Теперь я буду жить в другом месте и с другими людьми. Старик молчал и я не хотела говорить. Но мне очень нужно было узнать, куда меня ведут и зачем.

Мы подошли к старой машине-развалюхе, он помог мне сесть на заднее сиденье. Двери жалобно заскрипели, мотор вздохнул и мы двинулись в путь.

Вскоре знакомые зеленые луга сменились незнакомыми плохо асфальтированными дорогами и я поняла, что мы уехали далеко. Мотор тарахтел, кашлял и захлебывался на подъемах, в незастекленное окно влетал горячий летний воздух, раскидывая мои волосы по лицу и поднимая их вверх к самому потолку. Машина вырвалась из тесных сельских улиц на свободу — дорога тянулась через зеленеющие поля, уходящие в даль, за самый горизонт. Ровные ряды сахарной свеклы на одном поле, цельный кусок пшеничного поля, шум шелестящей на ветру кукурузы на другом… Я закрыла глаза, представляя, что сижу на заднем сидении красивой новой машины, а за рулем мой отец и мы едем домой…

Когда солнце было уже в зените, моя голова раскалывалась от постоянной тряски, а желудок урчал в такт мотору, мы добрались до пункта назначения — это был огромный добротный дом на окраине какого-то незнакомого поселка. Высокий свежевыкрашенный забор пока еще скрывал от меня двор, но я уже слышала блеяние ягнят и кудахтанье кур.

Мы остановились у ворот. Машина дернулась, громко бахнула и заглохла. Эффектное появление. Незнакомец помог мне выйти из машины и подтолкнул в спину рукой. Я пошла к воротам, которые распахнулись, как только мы подошли ближе. Нас встречал какой-то старик. Увижу ли я хоть одного молодого человека? Будут ли тут другие дети? Полюбят ли меня здесь?

— Пелагея Федоровна уже заждались. — Сказал он моему сопровождающему, не обращая на меня абсолютно никакого внимания, словно я не стояла прямо перед его носом. — Стол уже накрыт, гости собрались.

Я услышала слово «стол»? В ту же секунду я ощутила жуткий голод — мы были в пути около трех часов, ни разу не остановились и даже не перекусили! Сейчас я бы не отказалась от каши с яичницей или хотя бы кусочка вчерашнего хлеба.

Мой сопровождающий пошел вперед к дому, словно забыв обо мне, но я пошагала следом, и тут же была перехвачена молодой девушкой.

— Стой, глупая! Куда ты? — спросила она, смеясь, держа меня за руку.

— Я иду есть. — Ответила я со всей детской непосредственностью.

— Тебе не туда. Там живут хозяева. А ты будешь жить здесь. — Девушка указала рукой на пристроенный к конюшне флигель.

— Здесь? Почему?

— Так хозяйка распорядились. Пойдем!. — Она взяла меня за руку и повела в мой угол. — Меня Ариной зовут, а тебя?

— А я Аня. — ответила я, оглядывая широкий двор, заставленный сараями и засаженный зеленью. — Что это за место?

— Это дом твоей названой бабки, Пелагеи Федоровны.

— Названая бабка? — опешила я. — Это как? Откуда у меня бабка?

Арина пожала плечами и отворила двери. Внутри флигеля было чисто и даже уютно — печь, кровать, маленькое окошко, столик и стул.

— Здесь ты будешь жить, Аня. — Сказала она. — А кушать будешь с нами вместе.

— С вами?

— Да, с работниками. Сюда на двор приходят работники, а живем здесь я, да супруг мой, Степан. Вот с нами кушать-то и будешь.

— Спасибо, Арина. — ответила я, усаживаясь на свою новую кровать и удивляясь ее интересному говору.

— Ты передохни с дороги, а я пока стол накрою. Как раз к обеду поспели.

Она ушла, оставив меня одну. После езды на таком разбитом корыте, я чувствовала себя изможденной: голова болела, кости ломили. Я сняла свои новые, но покрытые слоем пыли туфли и с ногами залезла на кровать. Сколько еще ждать? Когда я увижу свою названую бабку? Рада ли она видеть меня? Зачем меня забрали из приюта? И, самое главное, кто назвал ее моей бабкой? Такое имя — Пелагея…

От этих мыслей меня оторвала Арина. Она отворила дверь и позвала за стол. Я поспешила помыть руки и занять место за небольшим столиком в их с мужем флигеле. Здесь было точно так же чисто и уютно, как и у меня, но комната была гораздо больше. На печи кипела похлебка, в сковороде доходили пирожки. За столом уже сидел ее муж Степан, в ожидании.

— Приятного аппетита! — пожелал он, подмигнув мне. Степан показался мне одним из тех богатырей с картины.

— Спасибо! — ответила я, улыбнувшись. Любое проявление теплоты всегда вызывало во мне ответные чувства. — Приятного аппетита.

Когда теплая гречневая каша с котлетой были запиты вкусным компотом и в желудке появилась приятная тяжесть, я решилась спросить, когда я увижу бабку и зачем меня сюда забрали, где они были восемь лет и чего теперь от меня хотят? На эти вопросы у Арины не нашлось удовлетворительных ответов, хотя я узнала следующее: бабка мне не родная, она была первой свекровью моей матери. Кроме нее здесь жил еще ее муж. Других родственников у меня не было. Причину, по которой они меня забрали, ни Арина, ни Степан не знали. Увидеться с бабкой я должна завтра, сегодня у нее гости.

Поздно вечером, когда уже давно смерклось и на дворе все совсем затихло, я услышала шаги — Арина возвращалась в свой флигель.

— Как ты тут, Аня? — шепотом спросила она, заглянув в мое окно. — Не страшно самой-то?

— Нет, Арина, совсем не страшно. — Ответила я, приврав. Я уже давно пряталась под одеялом, накрывшись с головой на кровати. — А ты откуда идешь?

— Да гости разъехались, я убралась в зале, да посуду перемыла. Пелагея Федоровна любят просыпаться в чистоте. Готовься завтра на аудиенцию. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Арина. — Прошептала я, укладываясь под одеяло.

Сон не шел. Я крутилась в своей постели почти до самого утра. Чистая мягкая постель была непривычна, свежий воздух и, самое главное, тишина — все это было новым и необычным. Вечер и ночь я провела одна, в своем флигеле слушая, как где-то в сарае вздыхает корова и конь лягнет пару раз копытом по кирпичному полу — и снова тишина.

Как описать мои чувства? Впервые за восемь лет я осталась абсолютно одна. Во дворе мычала и кудахтала скотина, возились уходящие домой работники, из дома доносились звуки музыки и смех. Я сидела у открытого окна, подперев щеки руками, слушая приглушенные звуки праздника и размышляя над тем, что будет завтра — вдруг я не понравлюсь им? Что будет, если понравлюсь? Заберут ли меня в дом? Где я буду жить? Где буду учиться? Отправят ли меня назад в приют, если я не подойду, или выгонят за ворота и я буду скитаться одна по улицам в поисках еды и крыши над головой? Тогда я впервые задумалась о своем отце и моих счастливчиках брате и сестре, которых он не бросил. Почему он так поступил именно со мной? Где они сейчас? Живы ли? Вспоминает ли кто-то из них обо мне, или они думают, что я умерла? Как всегда, я задавала слишком много вопросов, на которые никто ответить не мог.

Проспав часа два, не больше, я проснулась от стука в дверь.

— Вставай, Аня! — Арина пришла, чтобы разбудить меня. — Умывайся и пойдем, хозяйка ждут!

Спрыгнув с кровати, дрожа то ли от утренней прохлады, то ли от страха, я умылась студеной водой, расчесала косы, быстро заплела их и пошла следом за Ариной в большой дом. Утренний прохладный воздух неприятно щипал за ноги, я обняла сама себя покрепче, пытаясь согреться.

Хмурой прохладой встретил нас дом, да и его хозяева тоже. Бабка оказалась огромной женщиной — ее необъятное тело было закутано в розовый махровый халат, на голове бигуди под платком, широкое толстое лицо и маленькие глаза-угольки. Рядом с ней, за огромным дубовым столом, в самом разгаре раннего завтрака, восседал вчерашний незнакомец — очевидно, это и был ее муж.

— Здравствуйте. — Сказала я просто, как здоровалась со всем людьми. Я ничего не ждала от них взамен.

— Скажи свое имя и возраст. — приказала бабка сухо.

— Я Анна Ионеску, мне восемь лет.

— Ты знаешь, кто мы?

— Да, вы Пелагея Федоровна, а вы, — я перевела взгляд на деда, — …

— Леонид Демидович… — прошептала Арина откуда-то из-за спины.

Я повторила его имя. Прохладный взгляд, ни тени улыбки на губах. Я не тронула их сердца.

— Ты знаешь, кто мы?

— Мои бабушка и дедушка? — скорее спросила, чем ответила я.

В ответ я получила всего лишь быстрый холодный и равнодушный взгляд, и слегка поднявшиеся от удивления брови.

— Ты слишком хорошего о себе мнения. — продолжила хозяйка. — Коровы и быки на лугу тебе бабка с дедом. Никому ты не нужна, безотцовщина! Родилась как собака, как собака и помрешь! Убирайтесь с глаз моих прочь! Арина, растолкуй ей, что она должна знать и научи всему, что она должна уметь. — приказала бабка и нетерпеливо махнула рукой, чтобы мы уходили.

Служанка увела меня прочь из богато обставленной залы и от вкусного аромата жаренных гренок.

— Вот сейчас покушаем, — подбадривала меня Арина, заметив, что я заметно пала духом, — И жизнь повеселеет!

Как могла повеселеть моя жизнь? Последняя надежда на любящих дедушку и бабушку растаяла вместе с утренней росой. Никому никогда я не буду нужна. И что значит, умереть как собака?

— Пойдем!

Арина увлекла меня в свой флигель, где уже был накрыт стол: горячие щи с пышной булочкой, стакан терпкого чаю и мягкая теплая гренка. Степан уже заждался, потому что сразу же сел за стол, как только мы вошли.

— Арина, — сказала я, проглатывая ложку теплых щей, — Ты знала мою маму?

— Да, она была очень хорошей.

— Расскажи мне о ней, я же совсем ничего не знаю!

— Твоя мама была ну точно твоя копия! — она ухмыльнулась, рассматривая мое лицо — такой же вздернутый нос и крутые скулы, большие глаза и тонкие губы. Только вот она была блондинкой, а ты — темноволосая.

— А какая она была вообще?

— Добрая. Любила животных. Из здешней конюшни почти не выходила. Опекала коней, как собственных детей. Одинокая она была.

— Но она же замужем была?

— Да была, но хозяин суровый был, не разрешал веселиться совсем. Оно и не дивно — он же лет на пятнадцать старше ее был! Она совсем молоденькая была, восемнадцатый год шел, когда замуж-то выдали. Неравный брак. К пустому карману золото не липнет! Вот она тут и жила, как в приймах. А потом как хозяин заболел да и приставился, она совсем одинешенька и осталась.

— Почему она не ушла отсюда?

Арина усмехнулась, переглянувшись со Степаном.

— Так отец же твой тут работником появился. Пришел наниматься, приехал из Румынии, ни кола, ни двора. А сам высокий такой, статный! Я девчонкой еще была, так он для меня совсем взрослым был. Это впервые я иностранца-то увидела. К нам в глушь мало кто заезжает! Вот хозяева его и взяли за лошадьми смотреть, потому что конюх старый совсем был и из ума давно выжил.

— А отец какой был?

— Все-то тебе не ймется, Аня. — Степан улыбнулся из-под густых усов, потягивая чай.

— Отец твой был из беглых аристократов. Только это там он был аристократ, а тут за конями убирал.

— Почему он беглый был? — удивилась я. — От чего бежал?

— От революции, Аня.

— От революции? — переспросила я. — Почему?

Настала очередь Степана отвечать на вопрос. Вытерев усы, он серьезно посмотрел на меня:

— Революции не приносят аристократии ничего хорошего. Каждый раз много гибнет сразу или по тюрьмам и ссылкам. Вот твой отец и убежал. Один из всей семьи спасся. Был военным лейтенантом, а сделался обычным конюхом…

Так дальше и потекла моя жизнь — жила я одна в своем флигеле, росла так же, как и в приюте — словно трава. Время от времени Арина и Степан забирали меня на ночь к себе, стелили на раскладушке у самой печи. С бабкой и дедом я практически не виделась, это и не странно: они-то ведь были мне никто. Я чувствовала, что меня там не любят, вот и старалась не попадаться на глаза. Меня никогда не звали, если приезжали гости, а если, вдруг, кто-то из них меня замечал во дворе или около конюшни — одаривал холодным сухим взглядом и торопился уйти. Видимо, в доме обо мне все-таки говорили. Но мне было все равно, как на меня смотрят и что обо мне думают. Каждый мой день был интересным и насыщенным, очень часто некогда было даже присесть: проснувшись рано утром, я завтракала и шла в школу, вернувшись после обеда домой, я обедала и шла в теплицу ухаживать за розами, затем в конюшню, положить лошадям сена, убрать за ними, выгулять их на лугу, расчесать и заплести гривы. Под вечер мне приносили огромный тюк с синтепоном и красной тканью, и я стегала одеяла часов до двух ночи, а затем, без сил, падала спать.

Благодаря просьбам Арины, меня отдали учиться в школу при церкви. Она была бесплатной и самой ближней из всех. Я думаю, что бабка согласилась отдать меня в школу просто, чтобы прослыть доброй и заботливой женщиной. До школы от нашей усадьбы было далеко — километра три по извилистой дороге через холмистый луг. Конечно, можно было доехать на автобусе через город, но мне не давали денег, вот я и ходила пешком. В этой школе училось еще несколько ребятишек, таких же никому не нужных, как и я. Уроки вел противный молодой священник с козлиной бородкой и его еще более противная жена. Они преподавали нам слово божие, арифметику, язык, домоводство.

Я жутко не любила эту школу. На каждом уроке мы получали толстой деревянной линейкой по рукам — стоило только неправильно ответить, замешкаться, или повернуться на заднюю парту — линейка безжалостно с резким неприятным свистом опускалась на твои руки, а ты сам отправлялся в угол стоять на коленях на рассыпанном горохе или гречке до конца урока, сто раз повторяя «Отче наш».

Несмотря на такую «науку», тяга к знаниям горела во мне огнем! Я тайком пробиралась в хозяйскую библиотеку и незаметно таскала книги — прочитав, возвращала назад. За девять лет я перечитала все книги и журналы, которые были в доме, еще записалась в библиотеку в поселке, куда меня время от времени отпускали. Взрослея, я становилась хитрее и скрытнее, лучше скрывала свои походы в библиотеку и успевала сделать всю работу, лишь бы лишний раз не встречаться с хозяевами и не выслушивать от них очередную порцию унижений. Хотя, я так и не поняла, за что они меня так ненавидели.

Вспоминая все, что я пережила на той усадьбе, иногда удивляюсь: как я еще осталась жива? Словно ведомая какой-то незримой рукой, я постоянно попадала в какие-то переделки, за которые каждый раз бывала сурово наказана. Будучи по сути своей общительным ребенком, я всегда искала ласки и дружбы. Через некоторое время после моего приезда, я действительно нашла друзей. Это были дети с нашей улицы — дети обычных работников или фермеров, живущих в округе. Мы собирались стайкой, когда мне удавалось выскользнуть на улицу, и бегали по лугу у речки, лазали по деревьям, играли в лапту. Часто, когда выпадала свободная минута и мы с друзьями собирались на лугу, я рассказывала свои истории. Мы усаживались в кружок и все внимательно слушали мои рассказы. В те времена люди жили бедно. Чем богаче одни, тем беднее другие. Так вот все местные детишки были полуголодные, носили обноски, часто были вшивые и больные. Я знала, что мои хозяева очень богатые — это видно было и по дому, и по тому, что они едят и как одеваются. Иногда, когда меня пускали на кухню, чтобы помочь Арине убраться, я видела, что холодильник забит продуктами, а сколько испорченных колбас и хлеба мы выбрасывали свиньям! И вот однажды я решилась. Тогда я жила на усадьбе уже полгода и отлично изучила привычки и расписание дня хозяев. Выбрав момент, когда их не было дома, а Арина была занята по двору, я прокралась на кухню и открыла холодильник! Чего здесь только не было: и колбасы, и сыры, и дорогое вино, фрукты, овощи и все разнообразие, которое можно достать из рога изобилия! Схватив кольцо домашней колбасы и батон хлеба, бросив их за пазуху моего простого платья, я сломя голову помчалась на луг! Я летела на крыльях счастья — я смогла, я сделала! Мой личный маленький бунт! Собрав около себя друзей, я разделила добытую еду и мы все наконец-то до сыта наелись. Кое-кто даже впервые в жизни. Тогда я была героем, я была Робин Гудом, который украл у богатых и принес бедным! Конечно, тогда я и не думала, что кто-то из моих друзей, сам того не желая, сдаст меня своим родителям, а те, в свою очередь, расскажут все Пелагее Федоровне. Я не думаю, что они когда-нибудь заметили бы пропажу, или из-за моей кражи голодали бы, нет. Просто это было дело принципа — какой-то малолетний приемыш посмел пролезть в дом и украсть еду у хозяев!

Когда меня секли розгами на прохладном утреннем воздухе посреди двора, я изо всех сил сжимала губы, чтобы не закричать. Я молила бога, чтобы он дал мне сил и терпения, просила помочь отрешиться от своей плоти и думать только о душе. Я видела злые глаза бабки, сидящей на крыльце, с какой-то садистской радостью наблюдающей за моим наказанием. Собрав всех работников во дворе, она устроила показательное выступление. То и дело слышался свистящий звук и сразу же спину раздирало огненной болью — раз, два, три… десять…

— Достаточно! — послышался властный голос и скрип двери — она ушла.

— Господи, Аня! — Наконец-то подбежала Арина. Она помогла мне подняться (меня, едва живую, подняли на ноги из лужи грязи).

Холодный утренний воздух немного облегчал мои страдания, кровь все еще сочилась из длинных горящих огнем ран на спине, когда Арина, уложив меня во флигеле, делала примочки на спину.

— Ну зачем ты украла колбасу? — приговаривала она, осторожно смывая кровь тряпкой, обмакивая ее в красную воду и выжимая. — Что тебе в голову стукнуло, Аня? Ты голодна?

— Ничего, Арина! — отвечала я сквозь крепко сжатые зубы. — Они у меня еще посмотрят!

Детская обида и решительность. Я не собиралась прощать такого обращения со мной! Пусть я бедная, пусть я одинокая, но у меня есть гордость! Я никому не позволю так с собой обращаться!

— Какое они имеют право? — первая слеза скатилась по щеке, и меня словно прорвало — слезы полились ручьем. Сопя и всхлипывая, я говорила, — Они богатые, едят вдоволь, а мои друзья голодают! Крепостное право давно отменили, теперь везде цивилизация, как они могут? Это несправедливо!

— Ох, Аня… — Арина погладила меня по волосам, тяжело вздохнув. — Ты еще узнаешь, что такое несправедливость на этом свете. Ты еще много раз будешь задавать себе этот вопрос, только ответа вряд ли получишь.

Мне не разрешалось пропускать школу, поэтому я ходила туда каждый день, с адской болью натягивая на горящую спину свое старое платье и зимнее пальто. Столько лет прошло, столько в жизни изменилось, но я до сих пор с удовольствием вспоминаю, сколько всего еще я вытащила у этих скряг, чтобы угостить своих друзей — и сладкие пирожки, и сахар рафинад, и конфеты, и печенье! Если что где лежало неправильно, оно тот час же попадало ко мне за пазуху, а оттуда на луг. Туда же отправлялись яблоки и груши из сада, сладкий виноград. Стегая одеяла, я имела доступ к ниткам, иглам, материи, и, конечно же, пользовалась этим. Сколько ниток и иголок я украла, чтобы отдать своей подружке, чья мама зарабатывала пошивом постельного белья! Конечно, иногда меня ловили и я получала за все сполна, но это не останавливало меня, а наоборот укрепляло веру в мою правоту и распаляло разгорающийся внутри меня бунт!

Взрослея, я твердо решила бросить этот дом, начать жить заново, как только скоплю хоть немного денег. Я стала подрабатывать в поселке — то в квартире приберусь, то за покупками кому схожу. Все меньше времени я уделяла сну и отдыху, пару раз даже падала в обмороки, но отступить уже не могла — слишком твердо я решила не связывать свою судьбу с этим домом и с этим местом вообще!

Не смотря на постоянно окружавших меня людей, на доброту и нежность Арины, на друзей, ждущих меня на лугу, я была одинокой. Девять лет я прожила одна во флигеле. Разве должен ребенок так жить? Как описать мое одиночество? Представьте себе стеклянный герметичный куб, вокруг которого кипит и цветет жизнь. А я жила внутри этого куба. Поначалу Арина и Степан брали меня к себе ночевать, но когда хозяева узнали об этом, наказали обоих и запретили мне ночевать где-либо кроме моего флигеля. Девять лет, девять долгих-предолгих лет я засыпала и просыпалась одна, училась справляться со страхом темноты, заботилась о себе сама, росла телом и душой, впитывая в себя окружающий мир, его красоту и ужас, его совершенство и несправедливость. Когда я болела, за мной ухаживала только Арина, да и то, когда успевала переделать все дела. Хозяева ни разу не переступили порога моего дома, что меня очень радовало. За девять лет самообразования я научилась многому и многое узнала, стала серьезной, замкнутой и жутко взрослой. Перечитав тысячи книг, я знала намного больше, чем ученики обычной школы. Взрослея, я становилась сдержаннее и умнее, у меня был план и я медленно, но уверенно приближалась к его исполнению.

Я не буду долго рассказывать о всех тех несправедливостях и лишениях, которые претерпела никому не нужная сирота в тяжелом детстве и юности, я ведь не одна такая на свете. Девять лет проползли мимо меня длинной чередой затяжных дождей и метелей, сменяющихся быстротечными веселыми солнечными днями.

 

Глава 2

Весна 2007 года. Из моего окна было видно ивы, распускающиеся на берегу реки, вьющейся по лугу. Когда я попала в тот дом, эти деревья были молодыми и изящными, теперь же они гордо возвышались на берегу, низко склонившись к прозрачной воде. До восхода солнца оставалось два часа, не более. Я взглянула на будильник — четыре часа утра, мгла только начала расступаться, уступая дорогу еще прохладному весеннему солнцу. Сквозь эту темноту начинали проступать самые дальние объекты — холмы за рекой, купол церкви.

В то утро у меня было приподнятое настроение — моя жизнь должна круто измениться именно сегодня, именно сейчас! Я бросила взгляд на маленький чемодан у двери — я собрала его еще вчера. Он достался мне совершенно случайно — я нашла его плывущим в реке на прошлой неделе и посчитала это знаком того, что пора уходить. Я положила туда свои самые приличные вещи, обувь, свой собственный томик Фицджеральда и все накопленные деньги. Сколько я могла собрать за восемь лет подработки? У меня было около пяти тысяч, которых мне должно было хватить на то, чтобы добраться до города, снять квартиру и найти работу. У меня были долгоиграющие планы, я собиралась поступить в университет, ведь мне уже было 16 лет! На прошлой неделе я получила аттестат зрелости в нашей церковной школе и хозяева собирались отдать меня в поварское училище, а затем выдать замуж за подходящего молодого человека. Арина, кажется, говорила мне, что это внук двоюродной сестры Пелагеи Федоровны — противный рыжий парень, любящий мучить кошек.

Арина, Арина… Моя любимая Арина, с которой я должна была расстаться! Только мысль о ней заставляла меня сомневаться в своем решении. Годы не сжалились над ней — под глазами появились морщины, после рождения двойни она заметно раздалась. Но это не изменило мою отзывчивую и добрую подругу, заменившую мне мать. Я не сказала, что ухожу, но незаметно попрощалась с ней вчера во время ужина. Я знала, что вряд ли увижу ее еще, но оставаться в этом доме я более не могла. Подчиниться такой судьбе, которая была меня совсем недостойна? Нет, я могу больше и достигну большего, нужно только собрать все силы и попрощаться с теперешней жизнью, порвать со своим прошлым навсегда!

Как только прокричал первый петух, я накинула свое пальто, оставила короткую записку на кровати, взяла чемодан и, под покровом утренней мглы, потихоньку выбралась со двора. Мне нужно было пройти через три улицы, чтобы добраться до остановки, где я могла бы сесть на автобус до вокзала.

Сев на первый поезд, идущий до города, я задумалась о том, как же все будет хорошо и чудесно в моей жизни! Воображение уже рисовало передо мной картины успеха, свой собственный дом и счастливую жизнь. Просидев в холодном вагоне два часа и продрогнув до костей, я наконец добралась до города, который только начинал просыпаться. Улицы пока еще не заполонил транспорт, но уборочные машины уже вернулись в свои гаражи, приготовив их к новому рабочему дню.

Вот оно, то, ради чего я терпела унижения и избиения последние девять лет! Вот он, вкус свободы, перекресток, с которого моя жизнь начнется заново и пойдет по-другому! Я смогу, я докажу всем и, в самую первую очередь, себе, что я лучше, чем о себе думаю, что я достойна хорошей жизни!

Купив в киоске газету с объявлениями, я приступила к поиску работы. Какую работу может найти для себя молодая девушка, только что окончившая церковную школу? Официанткой, уборщицей, нянечкой? Мои амбиции зашкаливали, но здравый смысл подсказывал мне, что мне еще через многое придется пройти. Я так устала, таская за собой чемодан, что ко второй половине дня уже не чувствовала ног. Купив себе булочку и стакан чаю, уселась в парке на лавке и перекусила. Стало совсем тепло и пришлось снять пальто. Я осталась в своем самом приличном длинном платье и легкой кофте сверху. Солнце потихоньку припекало, мне нужно было идти дальше искать работу и жилье. С работой все никак не клеилось, но вот жилье найти удалось — мне сдали комнату в студенческом общежитии. Не знаю, законно это или нет, но я согласилась, потому что к вечеру была уставшая и разбитая, и, что греха таить, уже немного отчаявшаяся. Первую свою ночь в общежитии я провела отсыпаясь.

Утром меня разбудил крик в коридоре — студенты шли на пары, весело крича и смеясь. Присев на кровати, я пыталась окончательно проснуться, протирая глаза. Семь часов утра, пора бы и мне встать, ведь я пока выполнила всего два пункта из своего плана — сбежать и найти новое жилье. А поиски работы еще не закончены.

Перекусив холодными остатками вчерашнего ужина, я вышла к умывальнику, умылась, почистила зубы, собралась и пошла на новые поиски. У самого выхода из общежития меня остановила вахтерша.

— Эй, новенькая! — крикнула она мне вслед. — Поди сюда!

Я подошла к ней. В маленькой кабинке посреди холла сидела очень худая седовласая женщина, в руках у нее было вязание. Очевидно, она хотела узнать кто я и откуда.

— Как тебя зовут? — спросила она дружески.

— Анна.

— Ты учишься в университете?

— Нет. Я только приехала в город и ищу работу. Буду поступать этим летом.

— Зачем тебе работа? Родители не помогают?

— Нет у меня родителей.

— А кто же есть? — она оторвалась от спиц и с сожалением посмотрела на меня. — Ты ж не могла совсем одна жить? Сколько тебе лет?

— Я одна, мне 16 лет. Может, вы знаете, где мне работу найти?

Женщина задумалась.

— Сходи в университетскую столовую, может там кто нужен. По крайней мере, там точно можно расспросить, да и поесть подешевле.

— Спасибо! — ответила я, расплывшись в улыбке, и выскочила из общежития, окрыленная новой надеждой.

Здание университета меня поразило. Нельзя забывать, что все свои шестнадцать лет я провела в самых далеких селах, где выше двух этажей не строили. А здесь, в городе, повсюду стояли высокие красивые здания, украшенные лепниной и светящиеся в темноте! В самом университете тоже оказалось очень красиво. Для меня, девушки, которая выросла в нищете и не видела ничего кроме свиней и тяжелой работы, здесь было просто шикарно! Высокие потолки, широкие светлые коридоры, красивая и модная современная молодежь, собирающаяся кучками в коридорах и декламирующая Шекспира и Гете. Мимо пронеслись двое студентов, таща какую-то декорацию, из-за дверей актового зала слышалось бренчание гитары и распевающиеся голоса.

Узнав у пробегающей мимо девушки, где находится столовая, я поднялась по широким ступенькам и вошла в большой красивый зал с видом на студгородок. Здесь тоже кипела жизнь — все столики были заняты, как раз началась длинная перемена. В воздухе витали соблазнительные запахи творожной запеканки и жареного картофеля. Протиснувшись мимо ряда стульев, я подошла к прилавку.

— Чего? — спросила молодая женщина в колпаке не слишком приветливо.

— Здравствуйте. — сказала я как можно более учтиво. — Я ищу работу. У вас нет работы?

Вся очередь, стоящая передо мной и за мной, обернулась, оценивающе глядя на меня. Я только улыбнулась в ответ. Женщина за прилавком тоже посмотрела на меня оценивающе.

— Что ты умеешь?

— Да я все умею. — я сказала чистую правду. Чего я не умею делать на кухне?

— Раз ты все умеешь, давай приступай к работе. — Она жестом пригласила меня пройти за ней на кухню. — Будешь мыть посуду. Вот тебе фартук и перчатки. Приступай. Зарплата каждый месяц, минимальная ставка 700.

— Отлично! — я расцвела. — Спасибо!

Вот так и началась моя самостоятельная взрослая жизнь.

Я так самоотверженно мыла посуду и помогала на кухне, что очень скоро обрела много новых друзей и хорошую репутацию. Женщина, принявшая меня на работу, Ольга, оказалась очень веселой и интересной. Так же со мной на кухне работали Эльнар и Жозефина — очень экстравагантная парочка, имеющая свой собственный язык-шифр и общающаяся на нем практически все время. Иногда я подменяла Ольгу у прилавка и завела несколько друзей и много хороших знакомых среди студентов и преподавателей, которые тоже сюда ходили.

У преподавателей было свое место — это крытый балкон, выступающий полукругом из здания. В теплое время года все окна там затягивались сеткой и открывались, а когда наступали холода, там включали отопление и сквозь закрытые окна можно было любоваться метелями и ливнями. Через две недели после моего поступления на работу, я стала подменять и официантку, Зою, которая весной очень часто болела. Студенты забирали свои подносы сами, а преподавателям носила заказ официантка. Однажды, раскладывая на профессорском столе заказ (картофельное пюре, свежий огурец и стакан сока) я стала свидетелем разговора профессора зарубежной литературы и его коллеги.

— Дорогой Аристарх Бенедиктович, вы же понимаете, что проза сестер Бронте не может сильно отличаться друг от друга! Спорю, что если студенту дать почитать пару строк из «Джейн Эйр» и из «Грозового Перевала» — они даже разницы не почувствуют! — сказал первый преподаватель, высокий темноволосый пожилой мужчина.

— Анатолий Степанович, то, что они были сестрами не роднит их как писательниц! — возразил второй — плотный лысеющий еврей. — Вы как ученый должны знать, что даже близнецы во многом отличаются, а если брать во внимание то, что писательский талант — это результат кропотливой работы человека над своим врожденным даром, то здесь и речи быть не может о каком-то сходстве стилей или обязательном повторении оборотов речи.

— Если учесть, что они выросли в одном доме и общались друг с другом, то в их книгах должны быть какие-то схожие моменты, вызывающие дежавю у тех, кто читал ранее произведение другой сестры.

— Но стиль письма может отличаться от стиля общения! Автор может сам выработать тот или иной стиль для написания книг, и он может в корне отличаться и от его собственного стиля общения, и от стиля письма родственника! — выпалила я, и тут же осеклась: две пары удивленных глаз смотрели на вмешавшуюся в их разговор официантку.

Я уже приготовилась получить выговор, схватила пустой поднос и крепко прижала его к груди, готовая удалиться в любой момент.

— Устами младенца глаголит истина! — воскликнул Аристарх Бенедиктович, ласково трогая меня за локоть. — Как вас зовут, дитя, и откуда у вас такие мысли?

— Меня зовут Анна Ионеску. Я очень много умных книг прочла в своей жизни. — ответила я, скрывая смущение и радость.

— Вы студентка?

— Нет. Собираюсь поступать этим летом.

— На какой факультет?

Я пожала плечами.

— Вам просто необходимо на факультет литературы, деточка! — Аристарх Бенедиктович улыбнулся.

— Вы всех одаренных студентов у себя собираете! — со смехом упрекнул его коллега.

С тех пор они стали часто звать меня, чтобы принять участие в литературных дискуссиях. Мы могли просидеть полчаса и час, возражая друг другу, соглашаясь, обсуждая последнюю статью в университетском вестнике и поглощая кофе с булочками.

Со временем жизнь вошла в свое новое русло и я все реже вспоминала свое детство, думала о нем как о страшном ночном сне, плавно перетекшим в чудесное солнечное утро! Дни летели за днями, неуверенная и свежая весна сменилась жарким летом. У меня начался отпуск, и я воспользовалась этим временем, чтобы подготовиться к экзаменам. Благодаря покровительству Аристарха Бенедиктовича, я готовилась к экзаменам по лучшим учебникам университетской библиотеки и с доступом к обширнейшей базе данных библиотечного каталога.

Вступительные экзамены пролетели быстро, лето еще быстрее, и первого сентября я пошла в университет уже как студентка первого курса, бюджетного отделения, набрав на вступительных экзаменах больше всего баллов. Аристарх Бенедиктович читал в моей группе лекции по зарубежной литературе. Так же мы изучали педагогику и психологию. Скажу честно, я получала сумасшедшее удовольствие от учебы и общения со студентами и преподавателями! На время мое одиночество исчезло, затерялось среди нескончаемых дней работы, учебы и дискуссий в литературном клубе.

Работу в столовой я не бросила и возвращалась в общежитие вечером, уставшая, пахнущая булочками, но довольная собой.

Годы шли и я переходила с курса на курс, получая наивысшие балы, и меня уже давно зачислили в фонд одаренных студентов университета. Я выступала на разных конференциях, писала доклады, ездила на встречи с писателями, неотступно сопровождаемая моим покровителем! В конце пятого курса Аристарх Бенедиктович предложил мне остаться работать на его кафедре и я с радостью согласилась. Наконец-то я жила полной жизнью, закрутившись и завертевшись в водовороте бесконечных конференций, семинаров, дискуссий и курсовых, и гордилась собой просто ужасно!

В 2012 году, официально устроившись преподавателем зарубежной литературы на свой же факультет, я бросила работу в столовой и сняла себе однокомнатную квартиру на третьем этаже четырехэтажного дома в тихом узком переулке недалеко от университета. Окна моей квартиры выходили на маленькое уютное кафе, устроившееся здесь же в переулке, где по выходным играли джаз. К тому времени у меня накопилось уже кое-какое имущество и мое маленькое жилище оказалось чудесно обустроенным и уютным. Снова моя жизнь изменилась, одиночество, забытое на столько лет, опять вернулось ко мне практически в полном объеме, но я не успевала его замечать, или не хотела, и со временем совсем к нему привыкла. Что могло быть лучше, чем вернуться домой после тяжелого трудового дня, окунуться в тишину и покой, заварить ароматного чаю и, сидя у окна, читать книгу или писать дневник? В моем мире было так тепло и уютно, что я никого не хотела туда пускать, и на обычные вопросы сующих повсюду свои носы коллег «Когда замуж?» я только снисходительно улыбалась.

Еще два года пролетели быстро. Я по своей привычке жила, не сбавляя темпов, и совсем выбилась из колеи обычной земной жизни. Я была безнадежно далека от политики и телевидения, поэтому не особо следила за курсом событий, хотя знала, что мой край уже пару месяцев сотрясают волнения и даже что-то слышала о вооруженном восстании. Отпраздновав вместе со всей кафедрой мой двадцать пятый день рождения, я вернулась домой с кучей мелких, но не менее приятных подарков от коллег и студентов, приняла душ и упала без сил на кровать. Я любила такие дни — из дому уходишь рано утром, успев только заварить себе чаю и на ходу перехватить булочку, вечером возвращаешься поздно, успеваешь только принять душ и упасть без сил. Завтра предстоял тяжелый день, все-таки, конец учебного года. Мысли роились в моей голове, убаюкивая и гася сознание, пока я полностью не погрузилась в сон.

Я открыла глаза от тяжелого удара. Сразу мне показалось, что это книга упала с книжной полки — во сне ведь все звучит громче! Открыв глаза, я посмотрела на часы — три часа утра. Прислушалась — тихо. Показалось.

Закрыв глаза, я начала погружаться в сон, когда этот глухой тяжелый удар снова раздался, зазвенела чашка с водой, стоящая на столе, треснули обои на стене. Сон сняло как рукой. Следующее, что я помню — это паника, сердце вырывалось из груди, не хватало кислорода! Выскочив на лестничную площадку, укутавшись пледом, я мчалась вниз вместе с соседями. Кто-то кричал, внизу упала женщина и сломала ногу, создав затор. Кто-то звонил в «скорую». Удары, один за другим, раздавались все ближе и ближе, дом трясло и подкидывало, кто-то крикнул, что нас бомбят… Подбегая к двери в подвал следом за соседями, я не успела сделать всего лишь один шаг, когда какая-то огромная сила швырнула меня назад, в глубь подъезда, со всего размаху придавив взрывной волной к стене, бросив о пол и лишив сознания.

Думала ли я в тот момент, что погибну? Наверное, нет. Я не могу вспомнить ход своих мыслей, просто хотелось спрятаться, чувствовать себя в безопасности. Не верилось, что это происходит со мной. Сквозь гаснущий в голове свет я все еще чувствовала сильные вибрирующие толчки, словно какой-то таран пытался расшибить стены нашего дома! Открыв глаза, я увидела вокруг себя пыль и куски бетона — в лестнице над головой зияла огромная сквозная дыра, сквозь которую было видно серое утреннее небо. Ощупав себя, я поднялась на ноги и выбежала прочь, спотыкаясь через обломки и не думая о том, ранена я или нет. Уже все стихло, где-то слышно было вой сирены «скорой помощи» и пожарных машин, люди, одурманенные горем, бегали туда-сюда по тротуару или ходили бесцельно с пустыми пугающими глазами. Отдышавшись и немного придя в себя, на сколько это возможно, я снова едва не лишилась чувств, когда подняла голову и увидела, что у соседнего дома не было последнего этажа, а вместо него чернела огромная дымящаяся дыра. Там, где вчера вечером еще были квартиры, теперь догорало пепелище. А что с людьми?.. Вчера вечером женщина развешивала на балконе постиранные вещи… Мои ноги задрожали, во рту мгновенно пересохло, и я села на бордюр. Впервые в жизни я не знала, что делать дальше.

Не знаю, сколько я просидела на холодном тротуаре, но когда мои мысли снова пришли в порядок, на мне уже была накинута чья-то теплая куртка. Кто-то набросил ее на мои плечи, чтобы согреть, побеспокоился обо мне, а я даже не заметила! Оглянувшись по сторонам, я не увидела никого, кто бы с волнением или участием посматривал в мою сторону.

Вскоре нам разрешили подняться в свои квартиры и собрать уцелевшие вещи. Я отдала куртку одному из пожарных — наверняка, хозяин найдется. В моей квартире не было окна и стены, в которой оно находилось. Вся комната была покрыта толстым слоем пыли, обломки кирпичей валялись на диване и на полу. Здесь мало чего осталось из моих вещей и одежды — только серое закрытое платье, сохнущее в ванной, туфли и несколько книг. Жизнь снова совершила крутой поворот, словно издеваясь надо мной и отбрасывая назад в прошлое. Она будто напоминала мне кто я и что вся моя жизнь помещается в мой маленький старый чемодан.

Глядя на этот беспорядок и разрушения, я не могла поверить глазам: неужели все настолько плохо? Разве можно бомбить огромный мегаполис в середине двадцать первого века? Кто отдал такой приказ? За что? В чем мы виноваты? Что происходит?.. Быстро умывшись и переодевшись, я сложила уцелевшие вещи в свой старый потрепанный чемодан и сбежала по лестнице вниз, попрощавшись на неопределенное время, если не навсегда, со своим домом. Уставшая, испуганная, с мешками под глазами и немытой головой, я пришла на кафедру ни свет, ни заря. Чудо спасло меня, я осталась жива и даже ничего не сломала, только заработала пару синяков на спине, куда упал небольшой кусок бетона. Умывшись в университетском туалете, я кое-как привела себя в порядок. Спрятав чемодан под свой стол, я сложила голову на руки и уснула среди стопок книг и студенческих тетрадей — нервное напряжение вымотало меня и сон стал слабым утешением. Я проснулась снова от легкого касания руки к моему плечу. Это был Аристарх Бенедиктович. Он смотрел на меня своими маленькими глазами, полными участия, склонившись над столом. Его совсем поседевшие остатки волос были всклокочены, губы дрожали, лицо осунулось.

— Аня, как вы? С вами все в порядке? Я слышал, в ваш дом попал снаряд? Это правда?

— Да, Аристарх Бенедиктович, но я цела. — Смахнув сон рукой с глаз, я посмотрела на часы — семь часов. Скоро начнется учебный день.

— Ваша квартира разрушена?

— Да. — Честно призналась я. — Я не понимаю, что происходит! Вы можете мне объяснить? Это разве не ужасный сон? Это на самом деле?

— Вы правда не слышали ни слова о войне? — удивился он, выпрямляясь.

— Я была слишком занята литературой… — я пыталась оправдаться.

Профессор задумчиво сел на стул, повертел в руках свой телефон, бросил на меня быстрый взгляд и вышел.

Достав из сумки влажную салфетку, я еще раз протерла глаза и замерла, пытаясь осознать ситуацию и решить, что делать дальше. Сначала мой мозг словно завис — ни одной мысли, ни одного полезного решения. Я просто смотрела в никуда, застыв с влажной салфеткой у щеки. Но вскоре мысли стали сыпаться словно вишни с дерева — одна за одной, только успевай хватать! Скорее всего, сегодня я буду ночевать в общежитии. Возможно, придется снова там жить. В квартире пропали все мои сбережения и все, что я приобрела за последние годы — мои книги, украшения, одежда, деньги. Больше всего мне было жалко свои литературные наработки и дневники. За эти годы я написала столько статей и рассказов, но все боялась их публиковать. Теперь все бесследно исчезло. Я снова осталась с тем, с чем приехала в этот город семь лет назад — с одним платьем и туфлями в том же старом чемодане.

— Аня! — Аристарх Бенедиктович ворвался в кабинет, испугав меня, еще не отошедшую от сна и шока. Он был взбудоражен, его глаза светились радостью. — Я могу вам помочь! Деточка, я придумал, как вам помочь!

— Спасибо! — я выдавила из себя улыбку, все еще плохо осознавая с чем мне придется столкнуться и с какой точки отсчета придется восстанавливать свою жизнь.

— Аня… Деточка… — он сел рядом, взяв мою руку в свою старую сморщенную ладонь. — Вы молодая и одаренная женщина, у вас еще вся жизнь впереди!

Я молча слушала, ожидая, к чему приведут эти слова.

— У меня есть друг, которому очень нужна помощница.

— Но у меня же есть работа! — возразила я.

— Видно, что вы не следите за новостями. — Он печально улыбнулся. — В нашем городе, в этой стране теперь стало опасно и неизвестно, сколько времени пройдет прежде, чем все наладится. Война сейчас только началась и никто не знает, когда она закончится. А вы, как я говорил, молодая и перспективная, вам нужно расти. Вам нужно уезжать отсюда.

— Куда, Аристарх Бенедиктович?

— Так вот, Аня, у меня есть друг. Он писатель, англичанин, но живет в Африке.

— В Африке? — переспросила я, словно зачарованная, забирая свою ладонь.

— Он немного экстравагантен, деспотичен, но честен и порядочен. — поспешил добавить Аристарх Бенедиктович. — Он мой хороший друг и я ручаюсь за него!

Я молча смотрела на профессора, пытаясь понять шутит он или нет. А когда поняла, что шутками здесь и не пахнет, то встала и отошла к окну.

— Я не поеду в Африку! В Африку? Я останусь здесь! — решительно ответила я, сама того не ожидая. — Какая Африка?

— Аня! — профессор тоже встал. Видно было, что ему трудно говорить. — Семь лет назад, когда вы так храбро вклинились в мой с коллегой разговор, началось наше с вами знакомство. За эти годы вы выросли в чудесную умную образованную женщину, заработали отличную репутацию, собрали вокруг себя группу талантливых студентов и преподавателей, и… — он вздохнул, — стали мне как дочь.

Эти слова зацепили меня за живое. Я вспомнила историю гибели его дочери, которая произошла задолго до моего появления. Я сжала губы, чтобы не расплакаться — мне было страшно, больно и обидно. Кроме Арины в моем далеком детстве, никто никогда не называл меня дочерью. Где мой настоящий отец я не знала и вряд ли когда-нибудь узнала бы. Сердце защемило, но я не могла открыть рот, чтобы сказать хоть что-то.

— Вы не должны пропасть здесь. — Профессор снова усадил меня на стул и взял мою руку в свою, заглядывая мне в глаза, пытаясь достучаться. — У вас есть шанс, Анна! Не дайте пропасть своему и моему труду! Мистер Кавендиш, мой друг, писатель, может стать этой ступенью, которая поможет вам наконец реализовать себя, получить то, чего вы достойны!

Глядя в добрые глаза профессора, я понимала, что он прав. Здесь меня ничего не держит и я свободна, вольна уехать куда глаза глядят и делать что угодно. Но, боже, как же было трудно бросать свой первый настоящий дом и единственную заботящуюся обо мне семью, которую я когда-либо знала!..

И снова, в который раз, жизнь моя круто менялась. Я, словно лист яблони, уносилась прочь, подхваченная сумасшедшим течением — нет сил противостоять, нет возможности что-то изменить. Благодаря своим связям, профессор собрал меня в дорогу, оформил все необходимые документы и позвал на прощальный ужин в тот же день. Под отдаленный и часто приближающийся грохот канонады я добиралась до квартиры профессора в одиноком троллейбусе, дрожа как осиновый лист. Как я себя чувствовала? Вокруг все было родное — улицы, здания, люди. Но в моих глазах все снова выглядело так, как семь лет назад — все это было уже не моим, оно было чужим и должно было исчезнуть из моей жизни меньше, чем через сутки. Прощальный ужин был очень душевным. Мы вспоминали все хорошее, что случилось с нами за последнее время, мечтали о светлом будущем, загадывали встретиться на следующий год, я бесконечно благодарила профессора и его жену за столько лет поддержки и настоящей дружбы. Поздно вечером, в девять часов, за мной заехала машина и, взяв полупустой чемодан, я навсегда покинула свой город, а вскоре и свой край, оставляя позади свистящие снаряды и огромную часть своего сердца.

 

Глава 3

Моя поездка до ЮАР заняла больше двадцати часов. Сначала, темной ночью, машина увозила меня прочь с фронтового города, прокрадываясь темными улицами и еще не перекрытыми шоссе. Затем в аэропорту меня посадили на рейс до Кейптауна, оплаченный моим новым хозяином, мистером Кавендишем. Я оказалась в первом классе небольшого самолета, вылетевшего почти в два часа ночи. Не прикрыв глаза ни на секунду, двенадцать часов к ряду я вспоминала, думала и анализировала свою жизнь, вновь и вновь прокручивая все переломные моменты и думая о том, что было бы, если бы я поступила иначе. В аэропорт Кейптауна самолет прибыл в шестом часу вечера. Не успела я сойти с трапа, как тут же подошел молодой темнокожий джентльмен, произнес мое имя, взял мой чемодан и позвал за собой. Я послушно шла следом, осматривая залитую ярким солнцем африканскую местность. Через минуту мы оказались на отдельной взлетной полосе, где меня ждал еще один двухместный самолет, который, очевидно, должен был доставить меня до усадьбы мистера Кавендиша. Увидев замешательство на моем лице, провожающий меня человек улыбнулся.

— Мы летим к мистеру Кавендишу! — сказал он на чистом английском языке с небольшим акцентом и помог мне попасть внутрь.

Вскоре мотор зарычал, самолетик тронулся, покатился по полосе и плавно взмыл в небо. Мы летели не долго, минут десять всего, перелетая небольшие участки то ли леса, то ли парков, реки и даже какой-то небольшой залив. Каждый раз, когда пилот тянул руль на себя, мой желудок переворачивался, а когда мы резко снижались, все остальные внутренности к нему присоединялись. Потянулись поля и я задумалась, туда ли я лечу, не совершила ли я очередную ошибку, согласившись на эту авантюру, когда вдруг среди холмов и бескрайней зелени появилось имение. Это была усадьба с огромным садом, опоясывающим большой двухэтажный дом. Высокая стена, обрамляющая сад, прерывалась только высокими кованными воротами. Сад выходил прямо к океану, занимая, наверное, больше десяти гектаров земли и заканчиваясь обрывами и утесом с белым конусом маяка.

Я повернулась к пилоту и он кивнул, поняв немой вопрос.

— Кавендиш-холл! — крикнул он. — Мы сядем вон там, на поляне!

С поляны было достаточно далеко добираться до Кавендиш холла. Там уже стоял пикап, готовый забрать и отвезти меня в мой новый дом. За все это время, увлекаемая быстро разворачивающимися событиями, я даже не удосужилась подумать о том, что же мне предстоит. Аристарх Бенедиктович что-то говорил об экстравагантности и деспотичности своего друга, но я тогда была настолько ошарашена, что пропустила это мимо ушей. Не нужно было соглашаться. Но уже поздно, назад время не вернуть! Я послушно села в машину и молча тряслась по кочкам и ухабам еще минут пять, прижимая к себе свой сиротский чемодан, пока мы не доехали до Кавендиш-холла. Вблизи усадьба выглядела впечатляюще — красивые кованные ворота, выложенный белоснежной плиткой подъезд, пальмы и можжевельник во дворе. Дом из крупного серого камня с увитым плющом фронтоном, гордо возвышался на холме, венчая собою двор. С обеих сторон от дома начинался сад. На пороге уже стояла пожилая смуглая женщина в униформе, которая расплылась в улыбке, как только машина въехала во двор.

— Добрый вечер, мисс Ионеску! — сказала она, дружелюбно протягивая ко мне руки. — Я экономка, миссис Ортис. Пройдемте, я покажу вам вашу комнату. Вы, наверное, устали после перелета? Хозяин приказал сегодня вас не тревожить, наполнить вам ванну и принести ужин в комнату, дать вам отдохнуть. А завтра утром он позовет вас на встречу с ним.

— Спасибо, миссис Ортис. — ответила я устало. Я бы с радостью побеседовала, но у меня так раскалывалась голова и ломили все кости!

Только после ее слов я поняла, что действительно очень устала и проголодалась, и, конечно же, не отказалась бы от расслабляющей ванны. В сумерках, которые уже спустились на зимний Кейптаун (те месяцы, которые я привыкла считать летними, здесь были зимними, но зима в Африке, сами понимаете, не особо холодная), я не успела рассмотреть дом и двор. У меня будет достаточно времени, чтобы все здесь хорошенько изучить. Конечно, было страшно в который раз начинать все сначала, бояться, вдруг я не подойду для этой работы и мистер Кавендиш отправит меня назад туда, где идет война и где, по уверениям Аристарха Бенедиктовича, у меня нет достойного будущего!

Мы прошли через холл с высоким потолком и шикарной люстрой, по широкой лестнице с позолоченными перилами на второй этаж. Остановившись у тяжелых дубовых дверей, миссис Ортис основательно обвела меня взглядом, оценив шансы и возможности, и, судя по всему, осталась довольна, потому что в ее глазах тут же вспыхнули приветливые одобрительные огоньки.

— Ваша комната, мисс Ионеску! — исполненная гордости, торжественно произнесла она, распахивая передо мной дверь.

— Какая красота! — воскликнула я, бросив быстрый восхищенный взгляд на комнату и на миссис Ортис, которая, очевидно, и ждала этих слов, потому что сразу же расплылась в улыбке.

— Сейчас отдыхайте. На прикроватном столике вас ждет легкий ужин, ванна уже наполнена. Завтра утром я разбужу вас. Отдыхайте, мисс Ионеску.

Через мгновение дверь захлопнулась и я осталась одна. Чемодан выпал из моих рук и я бессильно опустилась на стул, стоящий у двери. Я была уставшей и казалось, будто мне лет сто — разбитость, разочарованность, жуткая усталость. Повинуясь какому-то импульсу, я прикрыла глаза руками и застыла, пытаясь осознать все, что со мной произошло за последние сутки…

За дверями послышался низкий мужской голос. Я не могла разобрать ни слов, ни тембра, слышно было только вибрации и отзвуки. Возможно, это сам хозяин дома разговаривал с миссис Ортис недалеко от моей двери. Первым моим порывом было выйти и поздороваться, но я тут же остановилась и села назад — уставшая, с темными кругами под глазами, растрепанными волосами, я не могла создать благоприятное представление о своей особе. Тем более, он просил не беспокоить меня вечером, значит, пока не хотел со мной встречаться. Что ж, воспользуюсь всеми предоставленными мне благами и посвящу этот вечер отдыху.

Теплая ванна придала немного сил и сняла усталость после ужасно длительного сидения в кресле самолета. Моя комната оказалась просто шикарной — так я еще не жила: высокая двуспальная кровать, рабочий стол, дамский столик, шкаф для вещей, своя ванная комната, которая блестела чистотой и сияла белизной. Пушистые полотенца и мягкий халат божественно пахли, на прикроватном столике я нашла чашку чая и бутерброд, и, подкрепившись, разобрала свой чемодан — единственное платье повесила в шкаф, единственную книгу положила на столик, документы спрятала в ящик. Что ж… Оглянувшись по сторонам, я нырнула под одеяло и сладко уснула. Но отдохнуть полностью так и не удалось — всю ночь мне снились разлетающиеся обломки стен и слышался ужасный свист пролетающих над головой снарядов.

Утро наступило неожиданно, и пришло оно вместе с миссис Ортис, осторожно трогающей меня за плечо.

— Мисс Ионеску! — шептала она все громче и громче, пока я не открыла глаза.

Проснуться было сложно, я ощущала, как сон тащит меня на дно, а я все пытаюсь вынырнуть на поверхность и сделать хоть глоток воздуха. Усилием воли я все-таки сбросила с себя этот туман и села на кровати, глядя на стоящую напротив женщину, пытаясь поймать ее в фокус.

— Мисс Анна! — повторила она, глядя мне в глаза, — Доброе утро! Как спалось?

Миссис Ортис подошла к окну и отдернула тяжелую занавеску, комнату залил неуверенный утренний свет и звуки природы. Восход только начинал разгораться.

— Отлично, спасибо, миссис Ортис. — ответила я, поднимаясь с кровати и едва ворочая языком. На кресле я заметила платье, принесенное экономкой — длинный широкий подол, немного ниже колена, приталенное, с закрытым декольте и коротким рукавом. Материал был таким легким, воздушным, но плотным в то же время. Это скромное светло-серое платье очень сильно мне понравилось, и я спросила, — Это для меня?

— Да, это для вас, миссис Ионеску. — Она подошла и подняла его, еще висящее на плечиках, показывая мне. — Надеюсь, не слишком скромное и вам нравится? Наш хозяин очень странный человек и иногда делает необъяснимые поступки.

— Так это он сам выбирал? — удивилась я.

— Конечно, мисс, он участвует практически во всем, что происходит в имении. — Миссис Ортис засобиралась. — Одевайтесь и спускайтесь вниз, хозяин уже уехал на встречу в город, вернется после завтрака, но я вас жду, чтобы позавтракать вместе. Я просто умираю — так хочу познакомиться с вами поближе и узнать вашу историю! На душ и одевание у вас полчаса. Хватит?

— Конечно! Спасибо, миссис Ортис!

Когда экономка закрыла за собой дверь, я подошла к распахнутому окну и, взявшись за подоконник, вдохнула до головокружения чистый воздух! Над парком разгоралось утро, какие-то птицы целой стаей взмыли в небо, громко хлопая крыльями и делая виражи. Прохладный утренний ветер трепал мои пока еще не уложенные волосы, невольно навевая воспоминания из детства, когда мне было лет двенадцать и я стояла на спуске к лугу там, на усадьбе своей названой бабки. Точно такое же утро разгоралось над родной землей, теплый ветер трепал мои распущенные волосы, которые были намного короче, и птицы летали другие, да и деревья были не те. И тогда я, одинокий уставший от разочарований ребенок, мечтала о другой жизни и верила, что скоро все изменится к лучшему!

Быстро приняв душ, надев свое новое платье, убрав волосы в тугой узел, я спустилась вниз не позже, чем через двадцать минут. Здесь пока еще все мне было неизвестно, поэтому я пошла на звук голосов и звон посуды. Проходя по коридору, я проводила рукой то по хромированной дверной ручке, то по шелковым обоям на стенах — мне нужно было почувствовать это место, чтобы оно действительно стало моим домом. Пройдя через тот же высокий шикарный холл, которым меня вели вчера вечером в комнату, я свернула направо и вошла в огромную обустроенную белоснежную кухню, где уже был сервирован стол на двоих. Навстречу мне вышла молодая девушка и, поздоровавшись, удалилась во двор. Миссис Ортис поставила на стол сливочное масло и присела, указывая рукой на второй стул.

Мы разговорились. Точнее, говорила она а я, по своему обыкновению, слушала.

— Род Кавендишей — очень старый и уважаемый в Англии. — Говорила она, отправляя в рот ложку рисовой каши с соевой подливкой. — Мистер Кавендиш достаточно известный в своей области писатель, он очень старомоден и даже консервативен, поэтому здесь мало что изменилось со времен родителей мистера Кавендиша, Норы и Артура Кавендишей.

— Вы сказали, что мистер Кавендиш достаточно известный в своей области писатель? В какой области?

— Он новеллист. О, не спрашивайте у меня, что это такое! — засмеялась она, — Я всего лишь экономка, мое дело — следить за порядком в доме и не вникать в высокие материи! Я читала только сказки мистеру Кавендишу, когда он был малышом, да рецепты солений и варений на зиму.

Я улыбнулась в ответ.

— А какой он человек, мистер Кавендиш? Видите ли, я убегала из страны быстро, буквально за один день приняв решение уехать сюда. О своем нанимателе я знаю не больше, чем о другой галактике. Мне только сказали, что он эксцентричен.

— О, мисс Анна! Примите мои соболезнования по поводу событий в вашей стране! — Миссис Ортис на секунду стала скорбной, но затем снова приняла свой обычный облик. — Мистер Кавендиш действительно эксцентричен. Он человек «себе на уме» — не знаешь, что он сделает в следующую минуту. Хотя, он добрый и честный хозяин, но в его возрасте и с его статусом пора бы уже повзрослеть.

— Сколько ему лет?

— В прошлом месяце исполнилось тридцать восемь! — экономка неодобрительно покачала головой и принялась за чай. — Мисс Анна, вы отлично говорите по-английски и так воспитаны, я бы никогда не заподозрила, что вы не коренная британка.

— Спасибо, миссис Ортис. — Я улыбнулась. — Но это так.

— Я тоже попала в этот дом в вашем возрасте! Сколько лет назад это было? Тридцать? — она всплеснула руками, не веря себе, — Да, тридцать лет назад! Мистер Артур Кавендиш привез меня из Англии в это имение и с тех пор я живу здесь! Боже, как давно это было!

— Тридцать лет? — переспросила я.

— Да, дорогая, тридцать лет! — Миссис Ортис снова покачала головой, загадочно улыбаясь самой себе. — Я была молода и бедна. Это история каждого второго эмигранта — ни гроша за душой! Мистер Артур Кавендиш принял меня в семью, устроив горничной, а затем экономкой в свое имение. Хозяин практически вырос у меня на руках! Тяжелые времена были, когда я оказалась на улицах Лондона без единой монеты в кармане! Дома, в Мексике, осталась моя семья — мать и отец. К двадцати пяти годам я уже была вдовой — мой Хорхе погиб, работая на частной шахте… Милочка, я вас очень, очень хорошо понимаю! — она положила свою теплую сухую ладонь на мою руку и дружественно ее пожала. — Кавендиш-холл станет вам родным домом, где вас любят и всегда вам рады! Он уже встретил вас с распростертыми объятиями, дитя!

— Спасибо, миссис Ортис! — ответила я, ощущая тепло, растекающееся по телу.

На мгновение миссис Ортис погрузилась в воспоминания, но тут же спохватилась, встрепенулась и посмотрела на меня с новым интересом.

— Расскажите мне немного о себе. Я же о вас тоже ничего не знаю! Вы свалились как снег на голову, мисс Анна! — она засмеялась тихим грудным смехом, — Поймите правильно, вы мне понравились с первого взгляда, но известие о том, что у нас будет новый человек в Кавендиш-холле я получила за полчаса до вашего приезда. Разве это не еще одно подтверждение неожиданного характера мистера Кавендиша?

Что рассказать этой женщине о себе? Излить душещипательные подробности сиротского детства или описать настойчивость, с которой я восемь лет собирала деньги, чтобы убежать из холодного и чужого мне дома?

К счастью, в холле зазвонил телефон и миссис Ортис, извинившись, вышла. Через пять минут она вернулась и, еще раз извинившись, сказала, что у нее появились срочные дела, а я вольна делать, что угодно, пока мистер Кавендиш не вернется домой. Я могу побродить по саду, по дому, познакомиться с работниками — здесь их много, как местные, так и привезенные из Англии. В общем, я должна как-нибудь себя развлечь, пока хозяина нет дома. Поблагодарив за чудесный завтрак, я вышла на улицу, потому что с самого пробуждения сгорала от нетерпения выйти в сад и хорошенькой здесь все рассмотреть.

Меня манила красота и величие невиданных доселе деревьев, шелест листьев, качающиеся на тонких стеблях необычные цветы, отдающие свой аромат теплому ветру! Я прошла по аллее от дома, завернула за угол и вошла в густой сад. Здесь, куда не повернись, росли высокие раскидистые деревья. Дом и все постройки будто были вклеены в густую чащу — там, в пяти метрах небольшая полянка и на ней стоял летний домик с бассейном, с другой стороны дома находилась конюшня с тремя великолепными лошадьми, и оранжерея с красивейшими диковинными цветами, некоторые были мне совсем незнакомы.

Сад был огромным, высокие деревья едва заметно качали ветвями на ветру, пели птицы, кажется, я даже видела обезьяну, хотя не уверена в этом. Листья некоторых деревьев оказались с меня ростом! Подумать только! Этот сад не обойдешь и за день, здесь столько чудесных мест, тенистых аллей, ручейков и мостиков через них! Я бродила около часа, вращая головой на 360 градусов, приседая и вставая на цыпочки, чтобы получше рассмотреть ту или иную вещь. Затем, устав, я вернулась в оранжерею, чтобы получше рассмотреть необычные цветы и дождаться мистера Кавендиша. Там как раз был работник, ухаживающий за растениями. Он стоял на коленях у обильно цветущего куста желтых роз, спиной ко мне. Услышав шум, работник обернулся и я приветливо поздоровалась. Кожа миссис Ортис была бронзового оттенка, она была представительницей латинского народа с веселыми глазами-миндалинами и гордой осанкой. Стоящий же передо мной работник был представителем европеоидной расы — высокий, широкоплечий, с большими руками и бледной кожей, пронзительными голубыми глазами, нависшими густыми бровями и вьющимися каштановыми волосами, подстриженными не достаточно коротко, чтобы быть ровными, но и не достаточно длинно, чтобы быть заправленными за уши. Тонкий нос с острым кончиком и тонкие губы, точеный мощный подбородок и широкая шея, видная в расстегнутой на две пуговицы рубашке. Он был похож на нависающую гору. На вид ему было лет тридцать пять, не больше. Мужчину можно было бы назвать привлекательным, если бы не хмурый вид, который придавали ему нависшие брови и пронзительные холодные глаза. Он держал в руках садовые ножницы и нещадно обрезал куст, кромсая все, что попадет под руку (мне так показалось). Листья, бутоны и обрезки стеблей разлетались в стороны, как от электрической косы. Я жалела бедное растение, попавшее под горячую руку такому «парикмахеру». Увидев меня, он едва двинул мускулами на лице, чтобы изобразить улыбку, но поздоровался, сухо кивнув.

Я не решилась мешать занятому работой человеку, поэтому пошла по дорожке между ароматными цветами, нюхая некоторые из них и рассматривая другие. Среди разнообразия экзотических цветов, выделяющихся своим ярким видом и соблазняющим ароматом, мое внимание привлекла герань. Это была обычная розовая цветущая герань в небольшом глиняном горшке, стоящая одиноко и скромно среди своих шикарных собратьев. Почему-то в моей душе этот цветок вызвал бурю эмоций и я не смогла пройти мимо, застыла как вкопанная, рассматривая знакомые листики и цветы, вдыхая терпкий аромат.

— Вам нравится этот цветок, мисс? — спросил работник приятным низким голосом, вплотную подойдя ко мне сзади.

От неожиданности я вздрогнула и обернулась.

— Да, очень. — честно призналась я. Это чуть ли не единственное, что напоминало мне о прежней жизни и было хоть чуточку знакомым. — Здесь мне знаком только он и вон те розы, которые вы так нещадно обрезаете.

— Вы новенькая? Я вас раньше здесь не видел. — сказал работник, приступая к обрезке следующего куста и поглядывая на меня краем глаза.

— Да, я приехала вчера вечером. — ответила я, нюхая кончики пальцев, пахнущие геранью.

— Вас нанял мистер Кавендиш? — спросил он и я кивнула. — На какую должность?

— Я не знаю.

— Как это, вы не знаете, мисс? — он на секунду перестал обрезать ветки и бросил на меня быстрый изучающий взгляд. — Вы согласились на должность, не зная, в чем заключается ваша работа?

— Да.

— Почему? Разве приличная девушка согласится на такое?

— У меня не было выбора. — ответила я и добавила, исполненная достоинства: — И я вполне доверяю мистеру Кавендишу, потому что получила рекомендации от близкого мне человека, хорошо знакомого с самим мистером Кавендишем. Я уверена, что он не предложит мне ничего недостойного.

Работник снова перестал обрезать ветки и, стоя на одном колене около красивой бордовой розы, смотрел на меня пристально и с интересом. Непослушная каштановая прядь выбилась на лоб и он провел рукой по волосам, чтобы вернуть ее на место.

— Мистер Кавендиш очень своеобразный человек, не многие выдерживают его ужасный характер. — внезапно сообщил он, продолжив обрезать куст. Смело! — Как вас зовут?

— Анна. — ответила я, улыбнувшись. — У каждого есть свои недостатки и не мне о них судить. И, как я уже сказала, у меня нет выбора, я останусь здесь, пока хозяин сам не выгонит меня отсюда.

Закончив обрезать еще один куст, садовник перешел к следующему и, опустившись около него на одно колено, умело отсек первую ветку.

— То есть, вы хотите сказать, что даже если вас здесь будут унижать и оскорблять, вы останетесь?

— Унижений и оскорблений я не потерплю! — решительно ответила я. — Я сразу же соберу вещи и уйду…куда глаза глядят! Я хоть и бедная иностранка, но гордость и достоинство все еще при мне. И я заслуживаю толику уважения, хотя бы исходя из того, сколько я трудилась, чтобы получить образование и свой острый ум!

Мужчина снова посмотрел на меня, но на в этот раз в его глазах на секунду вспыхнул интерес.

— А вы тоже с характером, мисс Анна! — заметил он. — Только до мистера Кавендиша вам все равно далеко. Я слышал, что вы прилетели издалека. Вы отлично говорите по-английски. Расскажите мне о себе.

Что ж, мистер Кавендиш был еще в отъезде, а я встретила такого интересного собеседника — почему бы и не поговорить? Впервые за последние пару дней я чувствовала себя хорошо и спокойно.

— Я выросла в сиротском приюте, а затем мои… одни люди забрали меня к себе, когда мне было восемь. У них в доме я прожила до шестнадцати лет, работала прислугой и училась в церковной школе с десятью такими же детьми. Затем я уехала в город, нашла работу и поступила в университет, где осталась работать преподавателем после окончания учебы. Почти два года я работала преподавателем зарубежной литературы в университете, пока вчера утром мою квартиру не разбомбили.

— Разбомбили? — удивленно переспросил он.

— Да, ракета попала в дом, где я жила и разбила много квартир, мою в том числе. Мой наставник, профессор Аристарх Бенедиктович договорился с мистером Кавендишем о новом месте для меня. Вот так я сюда и попала.

— Трудная у вас жизнь, мисс Анна. — садовник встал, держа в огромной руке садовые ножницы и навис горой надо мной, мне пришлось отступить на шаг, чтобы посмотреть на него. Он спокойно продолжал: — Вы претендуете на особое отношение?

— Почему? — удивилась я.

— Потому что жизнь ваша была тяжелой, да еще и покровительство друга мистера Кавендиша. Вы желаете особого к себе отношения и легкой работы?

— Нет, что вы! — я собрала все имеющееся во мне достоинство и даже немного задрала нос, как мне показалось. — Я не боюсь никакой работы. Я была и кухаркой, и посудомойкой, и служанкой, и швеей. Никакого особого отношения я не жду, я пришла в этот дом работать и отдавать свой долг богу за то, что столько раз спасал мне жизнь. И вообще, кто вы такой, что так интересуетесь? Рассказали бы о себе что-нибудь.

— Что вы думаете о мистере Кавендише? — спросил он, словно не слыша моих слов.

— Я его не видела и ничего о нем не знаю. Но я уверена, что он приличный человек и настоящий джентльмен.

Некоторое время садовник пристально смотрел мне в глаза, затем подошел к горшку герани, дотронулся до одного листа, нежно провел по нему пальцами, словно забыв, что я стою рядом.

— Заберите его, — внезапно сказал он уверенным голосом, даже как-то резко, протягивая мне горшок.

— Зачем?

— Он ведь вам понравился. — ответил работник. — Вы очень похожи с этим кустом герани — такая же чужая и отличающаяся от всего в этом райском тропическом лесу.

Эти слова задели меня за живое, но, это ведь была правда, поэтому я не обиделась.

— Я не могу взять чужой цветок, — отказывалась я.

— Мистеру Кавендишу он все равно не нравится! — садовник буквально всунул его в мою руку, еще сильнее нахмурив брови.

— О, мистер Кавендиш! — услышала я голос миссис Ортис и быстро обернулась. Экономка стояла в дверях оранжереи, глядя на нас.

Секунду я стояла в замешательстве, ожидая появления хозяина, но никто больше не входил. И тут по взгляду миссис Ортис я поняла — мистер Кавендиш уже давно здесь, стоит передо мной, в рабочем наряде и с ножницами в руках, глядя сурово и безжалостно на вошедшую женщину!

— Дженет! — раздраженно крикнул он, бросив ножницы на пол, обращаясь к миссис Ортис, — Вы всегда не вовремя! Кто вас просил вмешиваться!

— Простите, мистер Кавендиш! — миссис Ортис тут ж переменилась в лице, потупив взгляд, словно школьница.

Я стояла молча, осознавая все, что сейчас произошло, крепко прижимая к себе герань и не зная, что сделать или сказать. За секунду угрюмый садовый работник превратился в мистера Кавендиша, моего хозяина, и тот луч дружбы и взаимопонимания, проскользнувший (или это только показалось?) между нами, растворился, исчез и превратился в горький осадок. Раздраженно посмотрев на миссис Ортис еще раз, мистер Кавендиш бросил, не глядя на меня:

— Мисс Ионеску, жду вас в своем кабинете через пятнадцать минут! Ровно столько мне нужно, чтоб вымыть руки и привести себя в порядок! Не опаздывайте!

И стремительно вышел. Миссис Ортис, бросив быстрый, полный досады взгляд на горшок в моих руках, тоже молча вышла, оставив меня наедине со своими мыслями.

 

Глава 4

Через пятнадцать минут я проследовала за миссис Ортис, которая торопливо провела меня через холл в левое крыло дома к кабинету мистера Кавендиша. Она немного притихла и приуныла после резких слов хозяина. Все это время я бродила по оранжерее, рассматривая цветы, вдыхая аромат герани и думая о моей встрече с мистером Кавендишем, которая на сто процентов подтвердила его репутацию эксцентричного человека. Какое впечатление он произвел на меня? Мои чувства и мысли путались — было в нем и отталкивающее, и привлекающее. Но мне ли судить о том, какой из себя мой хозяин? В своей жизни я встречала много разных людей — одни не любили меня открыто, другие скрывали свою неприязнь, третьи искали моей дружбы, четвертые совсем не обращали на меня внимания. За свои двадцать пять лет меня, казалось бы, уже ничто не могло удивить! Но вот мистер Кавендиш смог. Сколько ему, 38? Он необычайно богатый человек, имеет какой-то титул, писатель, а ведет себя действительно странно! Сам обрезает розы в оранжерее, разыгрывает людей. Резкий, импульсивный. Мне не понравилось, как он отчитал миссис Ортис — она вдвое старше его и заслуживает уважения! Да, если он к ней так относится, то мне будет совсем худо!

До этого я встречала и других писателей, но все они делились на две группы — писатели-люди и писатели-писатели. Писатели-люди были такие, как и все — свой парень, готовый помочь, отзывающийся на любую просьбу, не задирающий нос. Писатели-писатели — замкнутые в работе, в искусстве, закрытые в своей скорлупе, выглядывающие оттуда нехотя только ради того, чтобы посетить издателя или прочесть лекцию студентам, обычно хмурые и нелюдимые.

Обычно я сразу распознавала человека — стоило только хорошенько присмотреться, но мой новый хозяин запутал меня, хоть мы и знакомы всего двадцать минут. Я чувствовала, что в нем, как во флаконе духов, смешалось очень много разных запахов, которые открываются постепенно и временами даже совсем не подходят друг другу.

Мистер Кавендиш восседал в своем кабинете в высоком кожаном кресле за большим дубовым столом, уставленным ручками, стопками рукописей, книгами. В замешательство меня поверг маленький розовый, явно детский телефон!(Неожиданно даже для такого темпераментного человека)! Он стоял на самом видном месте стола — весь розовый, украшенный стразами и картинками из мультфильмов. На секунду я представила серьезного мистера Кавендиша, обсуждающего по этому телефону свои дела с издателями или адвокатами! Умора!

Перед ним стояла старая потертая печатная машинка (в наш компьютерный век!), на которой он, очевидно, печатал свои новеллы. За спиной мистера Кавендиша высилась огромная библиотека, протянувшаяся от пола до потолка и от одной стены до другой. Высокое распахнутое настежь окно обрамляла тяжелая, перехваченная у подоконника лентой, штора. У окна стояло еще одно кресло и столик с графином виски и стаканом. В противоположной стене я увидела распахнутую дверь, выходящую на небольшую крытую веранду, из которой открывался чудесный вид на парк, расстилающийся у подножия дома. Рабочий кабинет мистера Кавендиша был просторным и ярко освещенным естественным дневным светом. Здесь пахло кожей и бумагой.

Осторожно подтолкнув меня в спину, миссис Ортис удалилась, прикрыв за собой тяжелые дубовые двери. Мистер Кавендиш долгое время не обращал на меня внимания. Занятый своим делом, он задумчиво стучал по клавишам машинки, делая пометки в блокноте и на мгновение застывая в размышлении. Но я не собиралась стоять на одном месте, как вкопанная и ждать своего череда. Я старалась показать, что я его не боюсь. В одной из книг я читала, что нельзя показывать свое смущение и застывать на месте перед начальством — ты сразу становишься добычей! Поэтому, я тихо подплыла к книжной полке и принялась рассматривать книги, проводя по некоторым корешкам указательным пальцем. К своему удовольствию, я успела заметить много старых знакомых по названию и содержанию. В целом, кабинет был очень уютным, а звук печатной машинки добавлял писательской загадочности. Сколько раз вместе с Аристархом Бенедиктовичем, бравшим меня на все важные встречи, мы посещали писательские кабинеты! Но нигде, ни в одном из них не было настолько уютно и тепло.

— Мисс Ионеску! — резко бросил мистер Кавендиш, рассеяв вмиг все очарование. — Мы с вами уже знакомы, поэтому давайте сразу перейдем к делу.

— Да? — я неспеша вернулась на изначальную позицию напротив стола хозяина. — Я слушаю, мистер Кавендиш.

— Чем вы думали здесь заниматься? — он откинулся на спинку кресла и внимательно разглядывал меня.

— Не знаю, сэр. Может быть, уборкой? Или я могла бы работать в оранжерее.

— Вы думаете, я подпущу вас к своим цветам? — искренне удивился он, очевидно, своим тоном желая обидеть меня. Его глаза снова были холодными и испытывающими, брови нависали над глазами еще ниже.

— Нет, сэр. — Ответила я. — Я ничего не смыслю в уходе за цветами.

— Действительно? — приятно удивился он и, я уверена, в глубине души даже улыбнулся. — Тогда, пожалуй, вы займетесь работой в оранжерее. Только учтите, что все цветы должны остаться живыми и здоровыми! — Мистер Кавендиш внимательно всмотрелся в мое лицо. Под прицелом этих острых глаз я немного растерялась. — Вы недовольны, мисс Ионеску? Может, вы думали, что будете помогать мне писать рассказы?

— Нет, сэр.

— Так вы займетесь оранжереей? — спросил он, словно насмехаясь надо мной.

— Да, сэр.

— И вас это не унижает?

— Любая работа облагораживает человека, сэр.

— Даже преподавателя университета, который вынужден ухаживать за цветами избалованного писаки? — он откинулся на спинку кресла и испытывающе смотрел на меня.

— Да, сэр! — ответила я спокойно, с достоинством.

Мистер Кавендиш засмеялся, громко и искренне, на мгновение превратившись в обычного человека, дав мне секунду перевести дыхание в этом нашем первом противостоянии.

— А вы та еще штучка, мисс Ионеску! — заметил он холодно, сдвинув брови.

— Как вам угодно, сэр!

— Во имя всего святого, да бросьте же вы свою герань! Прижимаете цветок к себе так, будто я его съем! — вспылил он, нетерпеливо махнув рукой.

Я послушно поставила горшок на край его стола.

— Не будьте такой послушной и безропотной, мисс Ионеску! — раздраженно сказал он. — Я словно с монашкой общаюсь! Что это за ужасное платье на вас? Оно закрывает вас от щиколотки и до самой шеи, взгляду зацепиться не за что! Сколько вам лет?

— Мне сказали, что это платье выбрали вы, сэр.

— Кто вам сказал такую чушь? — он удивленно поднял брови и тут же понял: — Ааа, это все миссис Ортис! Она не знает чувства меры, везде влезает! Миссис Ортис! Дженет! — он стремительно прошел мимо меня, распахнув двери в коридор, громко крича: — Миссис Ортис! Ей не нравится это монашеское платье, найдите другое!

— Сэр, мне нравится это платье! — возразила я спокойным тоном. — Оно как раз в моем вкусе. Спасибо! — последнее слово я сказала появившейся в дверях озадаченной экономке.

— Миссис Ортис, закажите еще три таких платья! — резким тоном приказал мистер Кавендиш и захлопнул дверь у самого ее носа.

Так же стремительно вернувшись к креслу, он занял свое место, откинулся на спинку и, взяв в руки лупу, принялся бесцеремонно рассматривать меня.

— Скромная, образованная, воспитанная, с характером. — Хозяин обращался скорее ко мне, чем к себе. — Любит монашеские платья, сдержанная. В тихом омуте черти водятся, мисс Ионеску!

Я промолчала.

— У вас странное лицо, Анна! — Внезапно сказал он. — Мне абсолютно не нравится нижняя его часть — ваши губы слишком тонкие и подбородок слишком острый! А вот глаза у вас красивые и скулы… Кто ваши родители по национальности?

— Моя мать русская, отец — румын.

— Вот загадка и разгадана! У вас скулы отца! А вот ваша бледная кожа и худое тело достались вам от матери.

— Возможно, сэр.

— Вы не знаете своих родителей?

— Нет сэр.

— И даже не видели их фотографий?

— Нет, сэр!

Убрав лупу, мистер Кавендиш встал и подошел к окну, игнорируя меня, словно забыв о моем присутствии. Несколько минут прошли в тишине, только слышен был гомон рабочих из сада, да шаги миссис Ортис по коридору. Я стояла на месте как вкопанная, не желая снова раздражать мистера Кавендиша. Его вспыльчивый и переменчивый характер ставил в тупик, заставлял вас взвешивать каждое слово и поступок.

— Мистер Рутштейн вам ничего обо мне не рассказывал? — спросил он, не поворачиваясь ко мне.

— Нет…

— Не врите! — резко оборвал мистер Кавендиш, повернувшись. — Я все равно узнаю.

— Я никогда не вру, сэр. — спокойно ответила я. — Аристарх Бенедиктович не рассказывал мне о вас абсолютно ничего. До сегодняшнего утра я даже имени вашего не знала, простите.

— Значит, я для вас закрытая книга, а наши взаимоотношения — чистый лист? Ричард Кавендиш — это абсолютно незнакомый вам человек?

— Да, сэр.

— Отлично! — он снова присел в свое кресло. — Я знаю, что обо мне говорят, и вы услышите много сплетен, мисс Ионеску! Но не верьте ни одной. Хотя…можете верить во все, мне всё равно.

— Я сужу о людях по личному опыту общения с ними, сэр, а не на основании сплетен.

— Приступайте к работе немедля! — приказал он. — Ступайте.

— Хорошо, сэр. — Ответила я и направилась к двери.

— Веник свой не забудьте! — напомнил мне резкий голос. Я обернулась и увидела, что мистер Кавендиш указывает рукой на мой горшочек с геранью.

Улыбнувшись, я забрала цветок и вышла из допросной комнаты, облегченно вздохнув. В коридоре меня встретила миссис Ортис.

— Я заказала вам еще три платья, мисс Анна. — сказала она серьезно. — А теперь я вам выдам форму для работы.

Герань незамедлительно отправилась в мою комнату. Натянув широкий рабочий комбинезон и получив перчатки, я вышла в оранжерею. Что сказать, это все было для меня давно забытым прошлым, в которое я была так безжалостно откинута! Сколько дней я провела согнувшись над розами, которыми торговали бабка с дедом! Сколько раз я засыпала поздней ночью, изнемогая от усталости и боли в пояснице! Очень долго я даже смотреть на эти цветы не могла!

Оранжерея встретила меня своим влажным ароматным воздухом. Об этих цветах я не знала абсолютно ничего — ни названия, ни как за ними ухаживать. Обо всем этом надо было читать в книгах, искать в Интернете. Взяв маленькие грабли, я распушила землю вокруг них, выбрала сухие листья и подвязала длинные стебли. Теплица была огромной, поэтому работа заняла у меня чуть ли не весь день с перерывом на обед. Обедала я на кухне с миссис Ортис, мистер Кавендиш работал в кабинете и к нам не присоединился, да и с какой стати ему присоединяться к своим работникам?

После обеда я вернулась в теплицу и доделала все до конца. Я справилась достаточно быстро и, оставив комбинезон, снова переоделась в свое серое платье. День клонился к закату и мне очень хотелось посмотреть на заходящее африканское солнце.

Кавендиш-холл стоял на холме, обрамленный огромным густым садом. Я тихонько прошла мимо открытого окна хозяйского кабинета. Пройдя по центральной аллее, свернула направо и направилась к зарослям каких-то красиво цветущих кустов. Пробравшись через них, протиснувшись между лавкой и толстым стволом древнего дуба, пару раз зацепившись платьем за ветки, я вышла на небольшую поляну, которая была укрыта от постороннего взора под аркой густых ветвей, с этой поляны тонкая тропинка уходила вверх, на подъем, хорошо скрытый со стороны сада и отлично видный с океана. Поднявшись на холм, я оказалась в чудесном тайном месте — на западе раскинулись океан и горы, со стороны востока и севера деревья образовывали подобие уединенной кабинки, в которой можно было укрыться от ветра, и иметь возможность наблюдать закат солнца. Я села на огромный валун, лежащий здесь же, и засмотрелась. Вдалеке, на самом горизонте, из океана внезапно вырвалась огромная струя воды — я читала, что здесь водятся киты и иногда они подплывают достаточно близко к берегу, но и такой картины было достаточно, чтобы меня приятно ошеломить! Тем временем солнце уже покраснело и все ниже спускалось к воде. Всё здесь — и океан, и деревья, и птицы, и животные — было в гармонии друг с другом и вселяло эту гармонию в мою душу! Ветер вытащил несколько прядей из моего узла на затылке и теперь играл с ними, то поднимая, то опуская, то пытаясь увлечь за собой вдаль. Поднявшись с валуна, я подошла к самому краю обрыва и окинула взглядом морские просторы — боже, какая же красота! От счастья, наполнявшего мою душу, хотелось то ли плакать, то ли смеяться, то ли броситься со скалы вниз! Да, счастье делает людей безрассудными! Внизу океан размеренно налетал на валуны, шумя и негодуя, искрясь в лучах заходящего солнца. На горизонте проплывала яхта и кто-то помахал мне рукой. Я отчаянно махала в ответ: привет! Судно превратилось в белую точку и вскоре совсем исчезло. Я прислушалась: ни одного звука, принадлежащего человеку — ни крика, ни шума мотора, ни гудка парохода. Только мы вдвоем — я и природа.

Скоро должны позвать к ужину, но мне так не хотелось уходить! Усевшись на краю обрыва, на еще теплой земле, я смотрела на закат, пока последние красные полосы неба не догорели и океан погрузился в темноту, изредка переливаясь в лунном свете. Где-то там, за океаном, за Южным Полюсом, находилась моя родина. Как там моя земля без меня?

Работники уже давно разбрелись по домам, когда я, осторожно пробираясь через сад, подходила к дому. Окна столовой были открыты, оттуда доносился звон посуды и веселые голоса. Один из голосов, несомненно, принадлежал мистеру Кавендишу, и он, как ни странно, тоже звучал достаточно весело. Окинув взглядом утопающий в лунном свете Кавендиш-холл и освещенный фонариками уютный дворик, я не смогла сдержать улыбки — так хорошо и спокойно мне не было уже очень, очень давно! Вот она, та жизнь, о которой мечтала восьмилетняя Анна!

Судя по голосам и звону фарфора, ужин пока не был сервирован, поэтому я решила еще немного задержаться на улице. Стояла чудесная погода, хоть и стало немного холодать. Проживая в большом городе, я совсем забыла, как выглядит ночное небо, как приятно ветер ласкает лицо, как легкие наполняются чистым свежим воздухом! Присев на лавку у оранжереи напротив окон столовой, я прикрыла глаза и наслаждалась моментом. Сегодняшний день был очень насыщенным, столько всего произошло и столько страхов исчезло! Нет, я не перестала думать о своем спасителе, Аристархе Бенедиктовиче, но мне стало чуточку легче на душе. Решительно оставляя позади прошлое, я была уверена, что отныне все будет хорошо! Мистер Кавендиш оказался не таким уж и страшным, как я себе представляла — да, он резок и своенравен, но это ведь не самые худшие черты характера, которыми Бог может наделить человека!

Ход моих мыслей нарушил звук шагов.

— Вы устали, мисс Ионеску? — спросил мистер Кавендиш, остановившись напротив меня.

— Нет, сэр. Просто наслаждаюсь чудесным вечером. — Я открыла глаза.

Мистер Кавендиш стоял передо мной, заложив руки за спину, в белой рубашке со стоячим воротничком и расстегнутыми двумя верхними пуговицами, и черных брюках. Его темные волосы вились точно так же, как и утром, только теперь их волновал еще и ветер.

— Почему сидите одна? Вы не любите компаний?

— Я люблю компании, но выходит так, что я чаще бываю одна.

— Вы страдаете от одиночества?

— Нет, сэр. Наедине с собой рождается много интересных мыслей.

— Поделитесь со мной?

— Когда-нибудь обязательно, сэр! — я улыбнулась.

Посмотрев без тени раздражительности или злости, мистер Кавендиш протянул мне большую толстую книгу, которую прятал за спиной.

— Вот, мисс Ионеску, возьмите. Я был очень груб утром, но, узнав меня получше, вы поймете, что я вспыльчив, но и отходчив.

— Что это? — я приняла книгу и посмотрела на обложку — там был нарисован какой-то цветок. Раскрыв обложку я увидела, что это сборник растений, описаний и зарисовок.

— Это мой журнал цветов из оранжереи.

— Это все нарисовали и написали вы? — я не могла сдержать улыбки, перелистывая страницы.

— Будете так сильно радоваться, я заберу его назад! — он сделал движение, будто хотел отобрать книгу, но я прижала ее к груди.

— Извините, сэр! — я все еще не могла убрать улыбку со своего лица, и мистер Кавендиш тоже улыбнулся.

— Я знаю, что все эти цветы для вас диковинка, так что этот журнал поможет вам не тратить время на поиски информации.

— Спасибо, сэр! — ответила я, благодарно кивнув. — Вы и правда переменчивый, как ветер!

— Да… — Заложив руки в карманы, хозяин задумчиво посмотрел вдаль, туда, где с нашего мыса светил маяк. Через мгновение он опомнился, глянул на меня весело и предложил провести в столовую, где уже все было готово.

Мистер Кавендиш ужинал со мной и миссис Ортис, и он был совсем не такой, как утром, словно это были два разных человека! Кроме нас троих в имении на ночь не оставалось никого. Я поужинала быстро, поблагодарила за вкусную еду и поднялась к себе, уставшая и счастливая. Как ни крути, а физическая работа все-таки доставляет удовольствие! Приняв душ и переодевшись в ночную сорочку, я взяла с собой в постель книгу, врученную мне хозяином. Устроившись поудобней и уложив книгу на колени, я стала перелистывать страницы, рассматривая искусно нарисованные картинки и описания, написанные ровным красивым почерком. Интересно, сколько лет мистер Кавендиш трудился над этой книгой? Все строки были ровными, каждая буква была выведена с любовью и вниманием. Я невольно улыбнулась, представив моего хозяина, корпящего над этим талмудом. Было в нем, в мистере Кавендише, что-то такое, что очаровывало. Вспомнив, как он отдал мне эту книгу час назад, я снова улыбнулась и, бережно закрыв ее, положила на столик, где уже стоял еще один подарок хозяина — розовая герань. Сон окутал мое сознание за несколько минут, и перед глазами поплыли огромные добрые киты, выбрасывающие фонтаны искрящейся воды в лазурное небо.

 

Глава 5

Каждое утро в Кавендиш-холле начиналось ни свет, ни заря — в пять! Поначалу было очень сложно привыкнуть к такому расписанию, ведь прошло уже больше девяти лет с того времени, как я вставала в четыре утра, чтобы приступить к работе во дворе моей названой бабки. Но со временем я привыкла к такому графику — здешний чистый воздух заметно улучшил мое здоровье, легкие мои стали наполняться свежим воздухом лучше, я начала делать вдохи немного реже и не такие глубоко, в голове исчез туман, сопровождающий всех жителей промышленных городов с самого детства. Мое тело наконец-то получило то, чего заслужило — хороший воздух, умеренную физическую работу, здоровую пищу, я даже прибавила пару килограмм и избавилась от противно выпирающих ребер. По ночам иногда меня еще мучили кошмары, но старалась послушать или посмотреть новости, чтобы быть хоть немного в курсе происходящих на родине событий и каждый день молилась о том, чтобы Аристарх Бенедиктович с женой, да и весь мой край, оставили в покое и вернули мир.

Здесь спать ложились поздно, далеко за полночь, а просыпались, как я уже сказала, в пять утра, а то и раньше. Вставая рано по утру, я принимала душ, убирала волосы, надевала платье и спускалась вниз. Мистер Кавендиш редко завтракал с нами, очень часто к тому времени, когда накрывали на стол, он уже уезжал в город по делам. Какие у него были дела и чем он занимался, я не знала.

Позавтракав, я переодевалась в комбинезон и уходила в теплицу, где, благодаря книге хозяина, постепенно изучила каждый цветок и научилась ухаживать за ними не хуже, чем за самыми простыми розами. Обычно, я справлялась в теплице до обеда, а затем, переодевшись в одно из четырех моих новых платьев, либо шла в сад, захватив с собой какую-нибудь книгу из библиотеки мистера Кавендиша, либо помогала миссис Ортис по хозяйству. Других занятий у меня пока не было.

Миссис Ортис, веселая, активная женщина за пятьдесят с толстой черной косой сложенной в узел на затылке, была очень словоохотливой и дружелюбной. Бывало, занявшись мойкой посуды или замешивая тесто на пирог, она рассказывала мне много разных историй, и о семье мистера Кавендиша в том числе.

Однажды, через несколько недель после моего приезда в Кавендиш-холл, небо с утра затянулось тучами и дождь полил как из ведра, и мистер Кавендиш остался утром дома. Позавтракав вместе с нами, он освободил меня от работы в оранжерее на весь день и, пожелав хорошего времяпрепровождения, удалился в свой кабинет. В то утро он был хмур, как небо за окном, но не груб и не резок. Высидев с нами честно полчаса, а то и сорок минут, выслушав веселое щебетание миссис Ортис, которая умела пользоваться хорошим расположением хозяина, он изредка останавливал свой взгляд на мне, просто, чтобы улыбнуться уголками губ. Я знала, что сейчас он заканчивает свою очередную новеллу, ищет уединения и вдохновения. Мы с миссис Ортис разговорились о национальных блюдах и я решила научить ее печь булочки с вареньем. Пока я замешивала тесто, она развлекала меня историями из своего детства, сидя за столом напротив меня и внимательно следя за происходящим.

— Мисс Изольда очень любила клубничный джем. — Внезапно сказала она и тут же, спохватившись, прикрыла рот рукой. Но было поздно.

— Мисс Изольда? — я еще не слышала этого имени, хотя пробыла в имении уже около месяца.

— Да, — миссис Ортис понизила голос, оглянувшись по сторонам, — Это дочь мистера Ричарда.

— Дочь? — ложка с тестом едва не выпала у меня из рук! В моей голове пронесся образ розового телефона на столе у хозяина. — Где же она?

Лицо миссис Ортис приняло скорбное выражение, она потупила взгляд и стала мять в руках салфетку.

— Мисс Изольда погибла восемь лет назад. — Ответила она шепотом, боясь, как бы хозяин не услышал.

— Боже! — прошептала я, переставая мешать тесто. — Что случилось? Как это произошло?

Миссис Ортис прикрыла двери на кухню и еще раз осмотрелась по сторонам, будто шпионы могли таиться в углах, села на место и подозвала меня к себе, тоже приглашая присесть. Она говорила тихим голосом, на время замолкая и тяжко вздыхая. Благодаря природному дару миссис Ортис рассказывать все до мельчайших подробностей, я молча выслушала весь рассказ, не переспрашивая и не уточняя.

— Мистер Кавендиш не всегда ведь был таким, как сейчас. Он рос очень спокойным и общительным ребенком, у него была страсть к письму и рисованию, хотя он тоже любил лошадиные скачки и шумные компании. Кстати, компании и скачки он любит до сих пор и время от времени пропадает на недельку у кого-то из друзей, что любит делать ставки. Окончив частную школу в Лондоне, он пошел учиться в училище при Королевской Академии Художеств. Да, да, мисс Анна, мистер Кавендиш очень талантливый художник! Вы бы видели картины, которые он рисовал раньше! О, это были шедевры! Я бы сравнила их с самыми лучшими картинами человечества! — поймав мой взгляд, миссис Ортис решила вернуться к своему рассказу, — Там, в училище, он познакомился с прекрасной девушкой Алисой Честервиль. Она была из рода северных Честервилей, набожная и красивая, любительница острых ощущений, хоть таланта у нее было намного меньше, чем у мистера Ричарда. Она любила прыгать с парашютом, кататься на водных лыжах и участвовать в гонках на мотоциклах. Мисс Алиса была молодой, ветренной, красивой и знала себе цену!

Через год они поженились и перебрались в свой собственный дом в городе. Когда мистеру Кавендишу было двадцать четыре, у них родился маленький ангелочек, мисс Изольда. — Миссис Ортис всплеснула руками, расплывшись в улыбке, с головой уйдя в воспоминания, — Какое это было дитя, мисс Анна! Белокурая, с глубокими отцовскими глазами и ямочками на щеках! Она радовала обе семьи и стала талисманом счастья на долгие годы! Все семейство Кавендишей любило приезжать сюда на лето — с ноября по май они жили в Кавендиш-холле, устраивая вечеринки и детские праздники, мисс Изольда росла красавицей и умницей, и счастье семьи все крепло. Какие пикники и чаепития устраивал мистер Ричард для своей ненаглядной дочурки! Когда они гостили здесь, то весь Кавендиш-холл преображался, светился счастьем и радостью!

Маленькой мисс шел шестой год, когда они приехали сюда всей семьей в последний раз. Миссис Алиса очень часто брала ее с собой на риф, поплескаться в воде, прокатиться на яхте, пока мистер Кавендиш занимался делами имения. Сколько раз ссорилась она с мужем из-за каких-нибудь глупостей, которые были опасны для ребенка!

Мисс Анна, не дай бог пережить своего ребенка… Самый страшный сон, который только может осуществиться — ничто по сравнению с этой бедой! Когда миссис Кавендиш прибежала в дом, крича от горя и страха, мы не сразу поняли, что произошло. Но когда на крик выбежал Мистер Кавендиш и увидел жену одну, без ребенка, то сломя голову бросился к берегу. Продираясь сквозь заросли терновника, сокращая путь, он исцарапал в кровь все свое тело, разорвал рубашку и выскочил на утес как раз к тому моменту, когда бездыханно тело маленькой мисс выбросило внизу на узкий берег.

Миссис Ортис замолчала, то ли собираясь с мыслями, то ли окончив рассказ, но я боялась спросить и даже пошевелиться, молясь, чтобы это был еще не конец.

— Миссис Кавендиш, усадив малышку в катер и крепко пристегнув ее, мчалась по волнам, рассекая волнующиеся воды. Лодка подпрыгивала высоко на каждой волне, словно лошадь. Когда же она в очередной раз обернулась посмотреть на дочь, ее уже не было… Сколько раз мистер Ричард запрещал ей брать дочь с собой на риф, сколько раз он просил ее не делать этого! После того, как мисс Изольда была похоронена в семейном склепе в Ланкашире, мистер Кавендиш развелся с женой и уехал сюда.

Я молчала, не зная, как поступить с полученной информацией. Прекрасно понимая, что я не смогу об этом поговорить абсолютно ни с кем, включая мистера Кавендиша и миссис Ортис, я приняла решение молчать. У каждого в жизни есть какая-то беда, иногда она столь ужасна, что остается только смириться и укрыть ее настолько глубоко в своей душе, чтобы никто никогда не коснулся ее. Каждый человек имеет право хранить свои горести в душе и не давать никому доступа. Я решила молчать и ничего не говорить хозяину, разве только он сам когда-нибудь захочет об этом поговорить.

— А что с миссис Кавендиш? — только и спросила я.

— Она осталась в Англии. Я не знаю, что с ней и где она. Мистер Кавендиш ни разу о ней не вспомнил, а его родители больше ни разу сюда не приехали.

Блуждая по мокрому от временно прекратившегося дождя саду в одиночестве, я все думала о маленькой мисс Изольде и о судьбе, так коварно отобравшей ее у любящей семьи. Я не знала, что испытывает ребенок, живущий с родными любящими родителями, мне не знакома материнская ласка и отец ни разу не посадил меня на колени, балуя шоколадкой. Но я могла представить, что чувствовал мистер Кавендиш, навсегда прощаясь со своей крохой… Теперь я стала лучше понимать его сложный характер — не у каждого человека хватает сил быть прежним после таких трагических событий. Не нам судить его характер, на который он имеет полное право.

После обеда дождь снова припустился, но я была готова — захватила из дому прозрачный полиэтиленовый плащ, накинула его на плечи и пошла дальше по аллее. Каждый раз, когда у меня выдавалась свободная минутка, я бродила по саду, открывая для себя новые неизученные тропы и полянки, забредая в такие отдаленные укромные уголки сада, где тебя никто и никогда не нашел бы, потеряй ты там сознание. В тот день я брела по новой для меня дорожке, слушая стук капель по капюшону и садовой плитке. Птицы, испугавшись дождя, замолчали, спрятавшись, ветер немного утих и остались только я и дождь. Воздух стал заметно прохладнее и в нем витал едва уловимый сладковатый запах каких-то цветов. Я зашла уже достаточно далеко от дома, обернулась назад и увидела Кавендиш-холл во всем своем величии, стоящий на холме, — огромная красная крыша, крытая терраса, ниши окон и дымок, поднимающийся от печной трубы. Разве могла я когда-нибудь подумать, что буду жить в таком прекрасном доме, пусть даже и служанкой? Где вы, холодные глаза названой бабки, смотревшей на меня как на грязь, как на существо, не достойное лучшей жизни! Где вы, священник и его жена, бившие меня линейкой по рукам, убеждающие в том, что я не достойна ничего, кроме грязи и нищеты!

Стоя лицом к Кавендиш-холлу, улыбаясь крепчавшему прохладному зимнему дождю, я наслаждалась моментом, я ощущала непередаваемое чувство гордости за себя и за свою настойчивость, чувство благодарности моему наставнику и еще удовлетворение. Потеряв связь с реальностью, я не услышала, как из кустов выскочил мистер Кавендиш.

— Анна! — крикнул он совсем рядом, у самого уха так неожиданно, что у меня сердце ушло в пятки и я вздрогнула. Обернувшись и увидев мокрого и грязного хозяина, я потеряла дар речи: холодная дрожь промчалась по моему телу — его мокрые волосы прилипли ко лбу, белая рубашка и брюки были в рыжей грязи, руки сбиты, глаза широко раскрыты.

— Боже мой, сэр! Что с вами? — испугавшись, воскликнула я, собираясь расспросить и помочь, и уже даже протянула руку, чтобы ощупать его разорванную рубашку, но у мистера Кавендиша был другой взгляд на происходившее.

Схватив своей грязной рукой мою руку, разбрызгивая глину и грязь по моему платью, выглядывающему из-под развивающегося плаща, он потащил меня за собой назад в чащу. Он шел так быстро, пробираясь через заросли и переступая через пни и бревна, что я едва поспевала, спотыкаясь, задыхаясь, но безропотно бежала не отставая. Со стороны он был похож на Серого Волка, который тащит Красную шапочку в дремучую чащу, чтобы пообедать ею.

— Анна, мне срочно нужна ваша помощь! — мистер Кавендиш перекрикивал шум дождя, резко переросшего в ливень. Он даже не обернулся, чтоб посмотреть на меня, просто тащил за собой, крепко схватив за запястье своей мокрой большой ладонью.

— Да, сэр! — я умирала от любопытства с примесью волнения, но не отставала от хозяина. Надеялась, что он не заставит меня прыгать со скалы…

Через мгновение мы выбежали на узкую поляну у самого обрыва. Внизу бушевал океан, а поднимающийся шквальный ветер пытался сорвать с меня мой слабенький полиэтиленовый плащ, изо всей своей природной силы трепля и выворачивая его. В конечном итоге, мой многострадальный плащ, сорванный одним резким порывом ветра, улетел куда-то вдаль, в кипящие воды океана и вся неистовость природы обрушилась на мое новое платье и прилежно зачесанные свежевымытые волосы!

Заметив мой улетающий в даль плащ, мистер Кавендиш крикнул:

— Забудьте о плаще, Анна! Вы мне нужны здесь!

На поляне, распластавшись на спине и подставив лицо нещадно хлещущему дождю, без сознания лежал молодой человек. Рядом с ним валялись остатки дельтаплана с разорванным в клочья крылом.

— Что здесь произошло? — кричала я мистеру Кавендишу, пока тот подбегал к пострадавшему, бросив мою руку.

— Каким надо быть идиотом, чтобы в такую погоду летать на дельтаплане! — раздраженно кричал он, обращаясь то ли к лежащему без сознания человеку, то ли к ветру, то ли ко мне. Но определенно именно мне он бросил, раздраженный: — Анна, что вы там стоите, как статуя! Помогите мне! Вы видите, у него сломана нога и кровь хлещет гейзером!

— Простите, сэр! — опомнилась я и подбежала, шлепнувшись на колени прямо в грязь. Я была вне себя от волнения и сперва опешила, стала как вкопанная — я действительно не ожидала увидеть такое на этом утесе! Оказавшись лицом к лицу с опасностью, я не сразу увидела красную жидкость, смешивающуюся с грязью и дождевой водой, и жуткого вида рану на ноге у пострадавшего!

При виде крови у меня заметно поубавилось энтузиазма и к горлу подступил ком, но мешкать не было времени. Разорвав подол уже безнадежно испорченного платья, я тот час же наложила тугой жгут пострадавшему выше колена, пока мистер Кавендиш зажимал рану своей рукой.

— Анна, вяжите покрепче! Вы что, каши с утра не ели? Дайте же сюда!

Он раздраженно оттолкнул мою руку и крепче затянул грязную повязку, вставив в нее кусок ветки и посмотрев на часы.

Тем временем я изо всех сил сдерживала позывы желудка, старалась не смотреть ни на кровь, ни на кость, торчащую из ноги раненого. Мистер Кавендиш, очевидно, заметил мое позеленевшее лицо, потому что дернул меня за руку:

— Вы в порядке, мисс Ионеску?

— Да, сэр! Все в порядке! Он будет жить?

— Я не врач, к сожалению, но у него поломана нога и выглядит это просто ужасно! — хозяин прищурился, глядя на меня из-под налипших на лоб волос, с которых ручьями стекала вода. — Вы не потеряете сознания, я надеюсь? Мне не хватает еще вас, лежащей рядом с этим бедолагой!

— Нет, сэр! Все в порядке! — повторила я, хотя на самом деле с радостью дала бы волю своему желудку.

— Тогда быстрей бегите в Кавендиш-холл и вызывайте «скорую помощь»!

— Хорошо, сэр!

Сказать, что я мчалась сломя голову — это ничего не сказать. Я летела на мощных крыльях страха и адреналина! Перепрыгнув через повалившееся дерево, как настоящая коза или скаковая лошадь, я выскочила на дорожку и что есть силы помчалась к дому, виднеющемуся на холме. Так быстро я не бегала с тех времен, как у бабки в доме таскала сладости и еду, чтобы разделить с друзьями на лугу! Грязная, мокрая, с растрепанными волосами и разорванным подолом платья, я влетела на кухню, где теплая и уютная миссис Ортис готовила обед с юной служанкой Афией. В мгновенье ока женщины подняли крик, пока я пыталась объяснить, что произошло и что нужно делать! Когда миссис Ортис наконец поняла, то сразу же бросилась к телефону и вызвала помощь. Там обещали приехать через пять минут. Объяснив, где находится больной и дав указания открыть ворота для более удобного подъезда машины, я ринулась в обратный путь. Когда я примчалась назад, то, обессиленная, снова упала на колени в грязь около мистера Кавендиша, который неотрывно следил за состоянием пострадавшего, не обращая внимания ни на струйки воды, стекающие с волос на лицо и плечи, ни на шквальный ветер, треплющий его грязную рубашку. Дождь все никак не унимался, практически смыв с бедолаги дельтапланериста всю кровь и грязь, а мистера Кавендиша, да и меня тоже, превратив в двух болотных кикимор.

— Сказали, что через пять минут приедут! — громко сообщила я, пытаясь отдышаться.

— Раньше никак? — хозяин еще ниже сдвинул брови и дотронулся до шеи пострадавшего и немного ослабил жрут на ноге. — Пульс еще есть! Мне не хватает, чтобы этот дурень здесь погиб!

Я молча сидела рядом, пытаясь убрать налипшие на лицо волосы, выбившиеся из узла на затылке, растирая грязь по щекам и лбу. Я старалась не смотреть на ужасную рану бедолаги, рассматривала горизонт и ждала, когда же прекратится дождь и подоспеет помощь. Мистер Кавендиш то и дело щупал пульс пострадавшего и нетерпеливо посматривал то на часы, то на дорожку идущую из чащи. Кажется, прошла вечность прежде, чем мы услышали звуки подъезжающей машины. Подхватившись, мистер Кавендиш бросился навстречу, и тут же появился из кустов, указывая путь прибывшим докторам. Вскоре раненого уложили на носилки и унесли в «скорую». Невидимая машина, взвизгнув шинами, умчалась в госпиталь. Мистер Кавендиш тоже скрылся в кустах, сопровождая пострадавшего на носилках, а я осталась одна, сидя на мокрой земле, глядя на горизонт. Тошнота все еще не проходила, руки дрожали, на глаза наворачивались слезы — то ли от страха, то ли от переизбытка адреналина. Мокрое платье прилипло к телу, было грязным, рваным и окончательно испорченным. Дождь так сильно барабанил по земле, что превратил ее в болото и моих ног почти не было видно. Здесь на утесе было страшно — до крутого обрыва рукой подать — не повезет и сильный шквальный ветер сбросит тебя вниз! Я хотела уйти, снять грязную одежду, помыться и укрыться одеялом, но силы меня покинули. За эти двадцать минут я пережила такой прилив адреналина, что теперь не было сил сделать простое движение и подняться на ноги. Я подумала о мистере Кавендише — он не растерялся, остался собранным, действовал быстро. Хорошо, наверное, все держать под контролем! Я вдруг поняла, что нас разделяют не только миллионы его состояния и двенадцать лет разницы в возрасте, но и стойкость характера, уверенность в себе. Ему было почти сорок, он многое пережил и был готов ко всему, даже если завтра наступит конец света. Даже если вокруг нас с неба будут падать горящие камни, он спокойно прикажет нам с миссис Ортис брать свои чемоданы и спускаться в подвал, а сам пойдет спасать свою герань.

— Вы идете, мисс Ионеску? — вдруг спросил мистер Кавендиш, неожиданно появившись из чащи и протягивая мне руку.

Я обернулась, подняв голову, и выдавила из себя улыбку.

— Вы вернулись за мной? — спросила я, делая вид, будто вытираю дождь с лица, а на самом деле прятала слезы.

— А как иначе, мисс Ионеску? — кажется, он тоже стал добрее, даже немного улыбнулся. — Вы были очень храброй и сильно помогли мне. Без вас этот чудак вряд ли бы выжил.

— Я уверена, сэр, что вы не дали бы ему умереть! — ответила я.

— Анна… — Мистер Кавендиш все еще стоял с протянутой рукой, — Либо положите сюда монету, либо дайте мне свою руку и я помогу вам подняться!

— Простите, сэр! — засмеялась я и подала руку.

Он помог мне подняться и мы пошли к дому, шлепая и чавкая ботинками в грязи. Я чувствовала, что с этой минуты между нами что-то изменилось, появилась совместная история, объединяющая нас спасением погибающего. Миссис Ортис наблюдала в окно за двумя грязными оборванцами, устало шагающими под дождем к дому и уже хлопотала о теплых ваннах и чистых вещах.

— Давайте пошевеливайтесь, мисс Ионеску! — поторопил меня хозяин, положив ладонь мне на спину, словно подталкивая вперед. — Не то эта история выйдет вам боком! Зимние дожди в Африке очень коварны!

К моему сожалению, мистер Кавендиш оказался прав — на следующее же утро я проснулась с ужасной болью в горле и грудной клетке, и провалялась в постели с высокой температурой еще неделю. В первое же утро, когда я вышла к завтраку пошатываясь от поднимавшейся температуры, миссис Ортис тут же отвела меня обратно и, уложив в постель, измерила температуру и дала лекарство. Велев мне придерживаться постельного режима, она сказала, что передаст мистеру Кавендишу, что мисс Ионеску расплачивается за вчерашние геройства и час, проведенный в грязи под дождем. Я не стала спорить и даже не стала думать о том, как съехидничает хозяин — мне действительно было плохо и я предпочла последовать настоятельным советам старшей дамы. Весь день я провела в постели с предчувствием приближающейся болезни — мои кости ломило, меня морозило, голову постепенно окутывал туман. Каждый час ко мне заходила миссис Ортис или Афия, неся на подносе небольшую чашку чая, сока или бульона — «пейте больше жидкости, болезнь покинет ваше тело быстрее!». Когда Афия пришла в следующий раз, я попросила распахнуть мое окно — мне хотелось послушать звуки с улицы, ведь был отличный день без дождя и ветра, и сад наполнился веселыми работниками, которые время от времени затягивали какие-то мелодичные африканские песни, обрезая кусты и деревья, убирая дорожки и вычищая пруд.

К вечеру, когда комната начала наполняться красными отблесками заката, я уже чувствовала себя немного лучше. После новой дозы лекарств мне показалось, что я совсем поправилась: по телу разлилось тепло, боли в спине и суставах пропали, в голове прояснилось. Из окна долетал голос мистера Кавендиша, дававшего распоряжения работникам на завтра. Он так четко и детально расписывал каждому занятие, что я сразу вспомнила первый день и мое платье, принесенное миссис Ортис. Тогда она сказала, что хозяин сам принимает участие во всех событиях, которые происходят в Кавендиш-холле, включая выбор моего платья. Он был словно паук в своей паутине — все должно быть под личным контролем!

Провалившись на пару часов в полудрему, я очнулась, когда за окном уже сияла луна и кузнечики «пиликали на скрипке». Кто-то заходил когда я спала, потому что на прикроватном столике опять стоял стакан с остывшим чаем. Увидев его я вдруг поняла, что очень сильно проголодалась! За целый день я так ничего и не съела, хотя Афия приносила пару бутербродов, суп и немного овсянки. Кое-как натянув свой халат и мягкие тапочки (меня все еще немного морозило), я потихоньку выбралась из комнаты и спустилась по лестнице, чтобы попасть на кухню. Мистер Кавендиш часто устраивал перекусы по ночам, поэтому миссис Ортис оставляла на столе свежие булочки или салат. Пробравшись через едва освещенный лунным светом холл на кухню, я, не включая свет, прикрыла за собой двери. Вряд ли свет кого-то разбудил бы в доме, но мне казалось, что мои глаза не выдержат такой резкой перемены. На кухне все еще пахло ужином и я услышала громкое урчание в желудке и сопутствующие неприятные ощущения. Вся эта ситуация напомнила мне детство и мои отчаянные вылазки за колбасами и булочками в закрома богатых скряг-хозяев.

На столе в большой корзине, прикрытой льняной салфеткой лежали свежие еще теплые булочки с корицей. Дрожащими руками я вытащила одну и жадно впилась зубами в ароматную мякину! Кто не знает опьяняющего чувства счастья, когда после жуткого сосущего голода в желудок попадает первый кусочек какой-то еды? Я не смогла сдержаться и тихонько застонала от счастья и удовольствия.

— У меня два вопроса! — послышался сзади приглушенный голос мистера Кавендиша. От неожиданности я едва не выронила булку и обернулась резко, словно собака в свете фар. Он стоял в дверях, подкравшись незаметно в лучших традициях своей натуры. — Во-первых, почему вы не в постели, Анна? И во-вторых, почему вы воруете мои булочки?

— Я… я… — от растерянности я даже не знала, что сказать. Грозная фигура хозяина закрыла широкими плечами дверной проход и я не знала в каком он сегодня настроении.

— Успокойтесь! — он фыркнул, усмехнувшись, и подошел ко мне. — Я тоже заглянул подкрепиться. Без вас моя книга не пишется и я то и делаю, что ем.

— Простите, сэр! — ответила я, скромно откусывая еще кусочек булки.

Мистер Кавендиш прошел мимо меня, не включая свет, достал из холодильника молоко и поставил его на печь подогреться. Затем, заварив какао, он разлил его по чашкам и уселся за стол, подвинув одну чашку мне.

— Спасибо. — так же скромно произнесла я, присаживаясь напротив.

И вот мы сидим, пьем горячее какао и едим булочки с корицей в полутьме. Из огромного кухонного окна, словно из молоко кружки, льется широкий луч лунного света и, не касаясь нас, падает на пол у самых моих ног. Постепенно первая скованность проходит и вот мы уже даже улыбаемся друг другу, запивая булочки ароматным напитком и понимая всю необычность ситуации. Легкий туман в моей голове снова начинает сгущаться, ноги дрожат сильнее. Зря я встала с постели.

— Вам плохо, Анна? — мистер Кавендиш глядит на меня двумя огоньками, блестящими в глазах, из темноты.

— Немного морозит. — честно признаюсь я, понимая, что жар возвращается и я уже сама до комнаты не дойду. Разве только ползком.

Наши желудки уже набиты и мистер Кавендиш встает, подходит ко мне и, подхватив на руки, несет прочь из кухни. Не будь мне так плохо, я бы сопротивлялась, но мои ноги действительно отказываются идти, а мышцы спины сводит судорога. Сильные руки прижимают меня к крепкой груди и я чувствую тяжелый едва уловимый аромат древесины, идущий от кожи и рубашки мистера Кавендиша. Почему-то этот запах действует на меня успокоительно, будто дает мне понять, что я в безопасности и все будет хорошо! Прикрыв глаза, я покорно лежу на руках. Вот мы поднимаемся по лестнице, вот мистер Кавендиш толкает ногой дверь моей комнаты, вот он осторожно кладет меня на постель и накрывает одеялом и хочет уходить.

— Подождите, сэр! — внезапно попросила я, сама такого от себя не ожидая. — Посидите со мной немного!

— Хорошо. — точно так же неожиданно соглашается он и присаживается в кресло у моей кровати.

Сейчас он покладистый, спокойный, чуткий и заботливый. Интересно, раньше он всегда таким был? Может быть он оборотень наоборот — днем свирепый и резкий, а ночью отзывчивый и добрый? Он сказал, что ему без меня не работается, он скучал по мне?

— Это бред… — произнесла я вслух.

— Что? — переспросил он.

— Расскажите, как вы провели день без меня! — спросила я первое, что пришло на ум.

— Мой день прошел очень скучно, мисс Ионеску! — мистер Кавендиш сидел в темноте и лунный свет освещал только его ноги. Все остальное было скрыто от моего взгляда. — Вы хотите знать всё?

— Да, сэр, желательно.

— Ну хорошо. — он поерзал на стуле. — Я проснулся утром рано, ожидая увидеть маленького эльфа за завтраком, но был очень расстроен, когда она явилась больная и тут же была отправлена нехорошей миссис Ортис назад в комнату. — (я улыбалась, чувствуя себя особенной). — После завтрака я вышел в оранжерею и дал указания негоднику Нгози, который удумал сделать перестановку горшков с однолетними магнолиями. Там пришлось провозиться почти полчаса! Затем я пошел в кабинет и уселся написать кульминацию книги, но на ум не пришло ничего стоящего. До самого обеда я занимался тем, что мастерил бумажные самолетики и запускал их в корзину для бумаг, пытаясь сосредоточиться и написать хоть пару абзацев.

— Без меня у вас ничего не вышло? — спросила я в полусне.

— Да. — он вздохнул. — Без вас ничего не вышло, Анна. Поэтому после обеда я отправился в город по делам, которые откладывал в дальний ящик последние полгода — я навестил издателя, заглянул в местную газету и дал интервью, зашел в книжный магазин и расписался на нескольких экземплярах моих книг.

— Чтобы помочь магазину дороже их продать?

— Да, именно так. — он говорил со мной как с сонным ребенком, но мне было все равно. Мне было так спокойно и уютно! — Затем я вернулся в Кавендиш-холл и как раз вовремя — в саду приступили к расчистке поваленных штормом деревьев. Я велел распилить два вывернутых с корнями фруктовых дерева на дрова для барбекю.

— Мммм… — промычала я, представив ароматный запах мяса и овощей на костре.

— Когда работники приступили к распилу, я вернулся в кабинет и принялся проверять почту. На нее у меня ушло больше времени, чем обычно, потому что я все время отвлекался.

— Почему вы отвлекались, сэр?

— Я попросил миссис Ортис и Афию отчитываться передо мной каждый раз после посещения вашей комнаты.

— Вы беспокоились обо мне?

— Конечно, Анна, я беспокоился о вас. И до сих пор беспокоюсь.

— Все будет хорошо, сэр! — я подтянула ноги и улеглась на бок, сквозь полудрему пытаясь улыбнуться.

— Конечно будет, Анна! Скоро вы поправитесь и продолжите сражаться со мной и ставить меня на место…

— На место… — повторила я.

Мистер Кавендиш встал и, протянув руку, коснулся моего лба.

— Бог мой, да вы горите! — воскликнул он и вышел из комнаты.

Не знаю, сколько отсутствовал мистер Кавендиш, но мне показалось, что его не было год! Наконец-то он вернулся и стремительно вошел в комнату, неся в руках стакан и таблетку.

— Выпейте, Анна, и засыпайте. Вам нужно много спать, чтобы поскорей поправиться!

Я села и послушно проглотила немного раскисшую во рту таблетку, поморщившись и передернувшись от неприятного вкуса, и выпила весь стакан воды.

— Укладывайтесь! — мистер Кавендиш легонько нажал на мои плечи, чтобы я легла, и хорошенько укрыл меня.

— Спасибо, сэр. — ответила я. — Вы чудесный человек, сэр! Не позволяйте никому заставить вас думать о себе плохо. Вы самый лучший…

Последние слова были сказаны в призрачных проблесках здравого рассудка и дальше я провалилась в темноту.

Три дня я пролежала в бреду, едва приходя в сознание. В моем воспаленном мозгу крутились картины из далекого детства, всплывали безжалостные холодные бабкины глаза, голодные и холодные дни и ночи в детском приюте, слышался свист розг, которыми меня наказывали за каждый проступок. Свист розг сменялся свистом летящих снарядов, перемешивающихся с детским плачем и завыванием ветра. С неба сыпались дельтапланеристы, горящие камни, мистер Кавендиш то и дело протягивал мне руку, но я все никак не могла схватиться за нее и, не удержавшись, летела с обрыва прямо в клокочущую бездну! Сквозь выливающийся на меня тоннами бред, я слышала тихие мягкие шаги у кровати, кто-то менял компрессы на моем горящем лбу, трогая прохладными пальцами мои пышущие жаром щеки и губы, проводя по ним кубиком обжигающего холодом льда. Когда мне становилось немного лучше, тут же приходила миссис Ортис и кормила меня с ложечки, заставляя съесть хотя бы немного супа и выпить стакан чаю или сока. Каждый день наведывался врач, делая мне какие-то уколы, подолгу беседуя с миссис Ортис и что-то спрашивая у Афии, молодой девочки-служанки. К концу недели я практически окончательно поправилась и уже даже сама, хоть и не долго, ходила по комнате. Мистер Кавендиш больше ко мне не заходил и я уже начала верить в то, что наше ночное рандеву у корзинки с булочками мне приснилось в бреду: не мог мистер Кавендиш нести меня на руках в комнату, да еще и сидеть со мной, словно нянька!

Я читала неинтересную книгу, изнывая от скуки, когда дверь распахнулась и вошла Афия с завтраком на подносе.

— Спасибо, Афия! — я искренне радовалась появлению хоть кого-то в это скучно и невозможно длинное утро.

— Приятного аппетита, мисс Анна! — она улыбнулась и поставила поднос на постель.

Девушка уже хотела уйти, но я остановила ее вопросом:

— Почему так тихо в доме?

— Мистер Кавендиш в отъезде, миссис Ортис дает указания новому садовнику в оранжерее. — Афия смотрела на меня своими красивыми темными глазами, поправляя белый фартук с рюшами, который так шел ее бронзовой коже.

— Новому садовнику? — сначала удивилась и огорчилась я, но затем что-то сжалось внутри. — Видимо, мистеру Кавендишу не понравилось, как я ухаживаю за цветами.

— Хозяин сначала сам работал в оранжерее, не пуская никого, а потом все-таки решил нанять Нгози, моего кузена. Он отличный садовник, мисс! И такой красавец! — добавила она со смехом, хитро поглядывая на меня.

— Понятно… — только и выдавила я. Во рту пересохло и я не могла пошевелить языком: Нгози — он говорил о нем тогда ночью… Значит, это был не бред? Мурашки побежали по коже и желудок сделал еще один прыжок. Мой взгляд скользнул на окно и я заметила свою герань, необыкновенно пышно цветущей и красиво обрезанной. — Афия, кто позаботился о моем цветке?

— Мистер Кавендиш, мисс. Пришел два дня назад с ножницами, и, пока вы спали, обрезал этот цветок, вычистил и полил удобрениями.

— Но он же ненавидит эту герань!

— Наоборот, мисс! — Афия покачала головой, — Я здесь работаю уже пять лет и эта герань — самый любимый цветок хозяина! Он никого к нему не подпускал с тех пор, как привез из Лондона. А когда в прошлом году горничная нечаянно разбила горшок, то уволил ее в ту же минуту!

— Правда? — удивилась я. Это было неожиданно. — Афия, ты ничего не путаешь?

— Нет, мисс! Я точно знаю!

Кивнув, Афия удалилась, мягко прикрыв дверь.

Любимый цветок мистера Кавендиша? Я улыбнулась. Что бы это могло значить? Зачем отдавать незнакомке (а я ведь тогда была еще незнакомкой) свой любимый цветок? И та ночь на кухне… Она действительно оказалась реальной. Как теперь будет смотреть на меня мистер Кавендиш? Не наговорила ли я ему ничего лишнего в бреду? Господи, как страшно и стыдно…

Отложив книгу и отставив завтрак на постели, я поднялась, пытаясь не запутаться в длинной сорочке, и подошла к окну. Теплый ветер едва прокрадывался в комнату, слегка играя с густыми тюлевыми гардинами, надувая их как белые паруса. Раздвинув занавески, я склонилась к маленьким розовым цветочкам и с наслаждением вдохнула их необычный аромат. Почему мистер Кавендиш так дорожит ею? Значит ли она для него то же, что и для меня?

Раньше, до приезда в Африку, мне не нравилась герань, точнее, этот странный резкий запах, который источают стебли и листья. Но теперь, когда я была так далеко от дома и знала, что я вряд ли когда-нибудь туда вернусь, этот цветок стал для меня чуть ли не самым родным не свете, напоминанием о моей родине, о том, кто я есть — такая же простая, бедная, одинокая и не похожая на других в этом далеком краю. Слова мистера Кавендиша, сказанные тогда в оранжереи не выходили из моей головы. Его поведение на кухне за совместным поеданием булочек, ставило меня в тупик. Как бы он вел себя, если бы мы встретились в других обстоятельствах? Если бы я была известным литературным критиком и мы познакомились бы где-нибудь на литературном вечере? И хозяин, мистер Кавендиш был бы для меня просто Ричардом Кавендишем, эксцентричным писателем из Южной Африки, а я была бы не его садовником-служанкой, а мисс Анной Ионеску, известным критиком, автором кучи критических статей и сборников рассказов… Возможно, он не захочет вспоминать о той ночной встрече и я не стану осуждать — кто я такая?

Оторвав взгляд от цветка, я посмотрела на сад. Отсюда, из моей комнаты, открывался чудесный вид на океан, виднеющийся тонкой светлой полосой вдалеке за деревьями. Стояла чудесная солнечная погода середины зимы — теплый сухой ветер, крики птиц за окном, шум ветра и голоса рабочих в саду и во дворе.

Мне вспомнился мой дорогой наставник Аристарх Бенедиктович. Накинув халат, я вышла в кабинет мистера Кавендиша, чтобы воспользоваться его смешным и непонятным розовым телефоном со стразиками. Номер профессора я помнила наизусть. Три длинных гудка.

— Алло! Аристарх Бенедиктович?

— Алло! Аня! — голос в трубке стал немного громче и счастливее.

— Да, это я! Как ваши дела? Как обстановка?

— Не очень, Анечка, не буду врать! Но мы держимся… Держимся. А вы как, деточка?

— Я отлично, Аристарх Бенедиктович! Спасибо вам огромное за помощь! Здесь отлично!

Мы говорили еще минут пятнадцать. Профессор рассказал мне о том, как у них обстоят дела с обстрелами, как идет работа в университете и расспросил не обижают ли меня здесь. Когда ты слышишь голос близкого тебе человека, пусть и отделенного от тебя океаном и тысячами километров, подсознательно чувствуешь себя в безопасности. Да, это призрачное чувство, но все-таки, ты знаешь, что о тебе помнят и думают, а значит, ты кому-то нужен.

— Мистер Кавендиш показывает свой характер? — профессор засмеялся.

— Да, бывает. Характер у мистера Кавендиша тот еще, но он хороший хозяин и…человек. Мне кажется, мы с ним подружимся!

Профессора позвали, мы попрощались и я положила трубку. Все это время я простояла спиной к двери, разговаривая по телефону, стоящему на рабочем столе хозяина.

— Значит, характер у меня еще тот? — внезапно вошедший мистер Кавендиш снова застал меня врасплох.

Как уже повелось в таких случаях, я вздрогнула от неожиданности и, поплотнее затянув свой длинный теплый халат, обернулась. Он стоял в двух шагах от меня — высокий, широкоплечий, румяный после поездки в кабриолете, с торчащими в разные стороны от ветра волосами. Увидев, что я в халате, он наигранно вскрикнул и прикрыл глаза:

— О боги! Вы не в своем монашеском наряде, мисс Ионеску? Что будет со мной, если я увижу хотя бы вашу ключицу? Не превращусь ли я в камень, как после лицезрения Медузы Горгоны?

— Нет, сэр, к сожалению. — ответила я, едва улыбнувшись краешками губ.

— Мисс Ионеску, вы тратите мои деньги на международные звонки при этом желая, чтобы я превратился в камень? — он засмеялся и убрал руки с глаз. Очевидно, хозяин был сегодня в хорошем настроении.

— Сэр, вы и так камень.

— О, Анна! Как вы можете так говорить о своем друге… Хотя, вы же уверены, что мы с вами еще не подружились? Вам не достаточно совместного спасения дурака и ночного поедания булок в одном халате? Может, мне сплести вам фенечку?

Я молчала. Он вспомнил о нашем рандеву.

— Что может заложить прочный фундамент дружбы, если не совместное спасение чьей-то жизни? — спросил он. — Кстати, если вам интересно, то идиот, из-за которого вы неделю лежали в бреду, живехонький и нога его благополучно срастается.

— Простите, сэр. Я просто не хотела показаться…

— Вы никогда ничего не хотите, мисс Ионеску! — резко оборвал мистер Кавендиш. Всю его галантность и веселье как рукой сняло! — Боже, Анна, вы сведете меня с ума — то вы покладистая и безвольная, то проявляете чудеса выдержки и гордость, то вы укутываетесь в свое платье, как в кокон, то расхаживаете по дому в чем мать родила!

Я молча стояла у стола, плотно укутанная в халат с ног до головы, пока мистер Кавендиш не обошел меня и не сел на свое кресло.

— Ступайте, мисс Ионеску! — приказал он строго. — Раз вы вышли в таком виде из комнаты, значит, вы еще не до конца поправились — другого объяснения у меня нет. Отдохните еще сегодня, а завтра уже принимайтесь за работу!

— Но вы отняли у меня оранжерею, сэр. Чем я теперь буду заниматься?

— Анна, отныне вы будете заниматься мной.

— Что, простите?

— Что вам не понятно в этом предложении? — Он встал и подошел к окну, налил себе в стакан немного виски и сделал небольшой глоток, убрал непослушную прядь со лба. Глядя в окно, не обращая на меня никакого внимания, он продолжил, — Вы, верно, уже слышали обо мне кучу сплетен. Я знаю, что миссис Ортис не умеет держать рот за зубами. Иногда мне кажется, что предназначение таких людей — совать свой нос во все дела. Так вот, вы, вероятно, слышали, что я писатель? И то, что я люблю шумные вечеринки и развлечения, и скачки? — он обернулся на секунду, я кивнула в знак понимания, и мистер Кавендиш продолжил. — Так вот, теперь вы будете моей тенью — разработаете для меня график, будете следить за тем, чтобы я вовремя вставал и ложился, чтобы писал в сроки, чтобы совершал часовые прогулки на свежем воздухе, чтобы не ленился и не уклонялся от работы. Теперь понятно?

— Да, сэр! — я сияла от радости и он это заметил.

— Не улыбайтесь так широко, мисс Ионеску! Вы думаете, что со мной легко? Так вот: все это были только цветочки! На самом деле я сущий дьявол! Вы будете с жалостью вспоминать дни, проведенные в оранжерее! — бросив на меня пристальный взгляд, он спросил, — Случалось ли вам приручать дьявола, мисс Ионеску?

 

Глава 6

И снова мистер Кавендиш оказался прав — служить его нянькой, или надзирателем, как называл меня он, было тяжелее, чем приручить дьявола! На мои плечи легло все, чем до этого занималось несколько человек: я следила за питанием и личными звонками хозяину вместо миссис Ортис, я договаривалась о встречах с издателем и с агентами вместо секретаря, я выслушивала истерики и гневные речи вместо матери и сопровождала его на ежедневных долгих прогулках по саду как друг или нянька. С мистером Кавендишем было сложно и интересно в одночасье, я еще не встречала такого переменчивого характера: в одну секунду его взгляд мечет молнии, готовый уничтожить и раздавить всех, но в следующую секунду он уже светится добротой и улыбкой, милее пушистого щенка. Я разработала отличное расписание, которое хозяин утвердил с первого раза и по которому мы стали жить:

4:30 — подъем

4:50 — зарядка

5:40 — душ

6:00 — завтрак

6:30–12:00 — работа над новеллой

12:00–13:00 — обед

13:00–15:00 — прогулка в саду и посещение оранжереи

15:00–18:00 — встречи с издателями, агентами, чтение сообщений и написание ответов

17:00–17:30 — чай

18:30–19:30 — наброски работы на следующий день, проверка сделанного за день.

Будучи по натуре своей склонной к худобе, я не присоединялась к мистеру Кавендишу во время занятий зарядкой, потому что она запрещал. Но, живя через три комнаты от его спальни, я слышала, как звенит железо в переоборудованном спортзале — гантели, штанги, свистела скакалка.

Пребывая в хорошем настроении, он называл меня светлым эльфом, волшебным созданием, духом леса — таким же призрачным и невесомым, тогда я действительно порхала по дому словно бабочка. Когда же настроение у мистера Кавендиша было плохим, он угрожал, что посадит меня на калорийную диету и заставит миссис Ортис пришить по кирпичу к каждому моему карману, чтобы меня не унесло ветром.

Многие девушки, которых я знала, завидовали моей тонкой талии и худым ногам, но для меня они всегда были настоящим испытанием! Разве объяснишь не понимающему человеку как трудно бывает подобрать себе одежду, чтобы не болталась на талии или не жала в плечах, как невозможно иногда бывает заставить себя надеть платье с вырезом — когда твои ключицы торчат словно у скелета? Понимают ли люди, что ты стесняешься своего худого тела так же, как некоторые стесняются своей полноты? Всю жизнь я терпела эти грубые замечания: тебя ветром еще не уносит? ты вообще ешь что-нибудь? тебя к земле только обувь притягивает? Глупые и жестокие слова, хотя, другим они кажутся комплиментами. Но благодаря местному свежему воздуху и практически полному отсутствию стрессов (не считая редких ночных кошмаров), мой аппетит стал немного лучше и пища наконец-то начала идти на пользу. Я бы сама ничего не заметила, но однажды мистер Кавендиш, окинув меня быстрым оценивающим взглядом с ног до головы, изрек:

— У вас появилась грудь, мисс Ионеску! Та до безобразия худая девчонка, которая тарахтела костями при ходьбе, наконец-то исчезла! У вас заметно улучшился цвет лица, исчезли ужасные круги под глазами и, о чудо, вы теперь можете носить часы на запястье и в ремешке не нужно будет проделывать десять дополнительных дырочек! Боже мой, Анна, неужели вы счастливы здесь?

— Да, мистер Кавендиш… — поморщилась я, словно выпила клюквенного сока, — Вы умеете поднять девушке самооценку.

— Вам не нравятся все мои комплименты?

— Спасибо уж. — Я немного сгорбилась, чтобы спрятать грудь под платьем.

— Так вы действительно здесь счастливы, Анна?..

Пока я помогала миссис Ортис готовить завтрак, мистер Кавендиш успевал закончить занятия спортом, принять душ и спуститься вниз повеселевшим и свежим — его волнистые волосы красиво обрамляли высокий лоб, рубашка с закатанными до локтя рукавами открывала взгляду мускулистые руки с проступавшими крупными венами. После завтрака мы обычно удалялись в его кабинет, где он занимал свое место за столом у печатной машинки, задумчиво рассматривая дверь, погруженный в обдумывание своей новеллы, или лихорадочно стуча по кнопкам, записывая свои мысли. А я поначалу не знала, чем заняться, слоняясь у книжной полки, шурша страницами и выглядывая в окно.

— Анна, вы маячите перед глазами отсчитывая минуты? — раздраженно спросил он, глядя на меня горящими глазами из-под нависших бровей.

— Нет, сэр, простите. — Ответила я и остановилась как вкопанная у дверей на веранду. Когда у хозяина было плохое настроение, нужно быть тише воды и ниже травы.

— Вам скучно?

— Да, сэр.

— Найдите себе дело, только не забывайте обо мне.

— Какое дело, сэр?

Он задумался.

— Вы рисуете?

— Нет.

— Отлично! Вот вам бумага, краски и карандаши, — он быстро выложил все это на стол, подвигая ко мне, — Мольберт вон там, у книжной полки. Рисуйте.

— Что рисовать, сэр? — меня разбирал смех и немного дрожали руки.

— Рисуйте меня, мисс Ионеску. Только меня! Теперь я — ваша муза! Или муз… Я буду проверять ваши умения и чем больше страниц будет написано у меня, тем более похожим и профессиональным должен становиться мой портрет у вас! Не жалейте бумаги, Анна! Вперед!

Кажется, он не шутил. Под пристальным испытывающим взглядом я прошла мимо стола в другой конец комнаты, взяла мольберт и поставила его у окна.

— Не здесь, мисс Ионеску.

— Кто бы сомневался, сэр! — ответила я. — Где?

— У дверей на веранду. С этой стороны освещение лучше и мой профиль не выглядит таким бесформенным и мягким!

— Ваш профиль, сэр, ни с какой стороны не выглядит мягким.

— О, мисс Ионеску! — он засмеялся, вмиг изменившись в лице, откинувшись на спинку кресла и закинув руки за голову, — Вы свою колючую натуру укутываете в вуаль сарказма! Но дай вам волю, вы переломили бы этот мольберт пополам о мою спину, так ведь?

— Иногда, сэр. — с улыбкой ответила я, распаковывая новую папку с листами и раскладывая краски и карандаши.

Иногда, в обдумывании какой-нибудь сцены мистер Кавендиш принимался ходить по кабинету и, конечно же, подходил оценить мою работу, бесцеремонно выхватывая у меня из рук карандаши, ломая их и отодвигая меня от мольберта.

— Боже мой, Анна, и таким вы меня видите? — он уставился на мой первый портрет. — Что это за нос? Откуда взялся этот чудовищный горб? Разве у меня такой нос?

— Нет, сэр!

— А уши! У слона уши поменьше, чем вот эти, которые вы пририсовали мне! До этой минуты я так гордился своими ушами! Лучше бы я оставил вас в оранжерее!

Постояв минуту у мольберта, переломав половину карандашей, он вернулся на свое рабочее место.

— Мне прекратить рисовать, сэр? — спросила я.

— Нет, конечно, с чего вы взяли?

— Но у меня остались одни красные карандаши, сэр.

— Рисуйте красными. Вашу картину ничего уже не испортит! Завтра утром у вас будут новые карандаши, мисс Ионеску.

Перед тем, как закончить работу и отправиться на обед, я получила еще одну книгу от мистера Кавендиша — анатомия для художников.

— Учитесь, мисс Ионеску, потому что ваша работа должна висеть у меня в кабинете. И только от вас зависит краснеть вам перед моими гостями или гордиться ею!

Отличная новость!

После чудесного сытного обеда я сопровождала мистера Кавендиша на прогулке. Первым делом он решил посетить свою оранжерею и лично проверить работу нового садовника, кузена Афии, красавца (как я уже слышала) Нгози. Следом за ним я вошла в цветочное царство и остановилась у входа, ожидая прогулки по саду.

— Нгози! — крикнул хозяин, склонившись над молодым деревцем магнолии.

— Да, сэр!

Из-за обильно цветущих кустов розовой камелии, в двух метрах от нас, поднялся Нгози. Это был удивительно красивый и высокий молодой человек — его симметричное лицо с умеренно пухлыми губами, миндалевидным разрезом глаз и практически ровным носом притягивало взгляд. Его теплая кофейная кожа блестела в лучах яркого послеобеденного солнца и я настолько залюбовалась этой дикой красотой, что не сразу заметила отсутствие рубашки на мускулистой рельефной груди.

— Добрый день, мисс… — заметив меня, Нгози мгновенно спрятался назад.

— Что ты там возишься? — мистер Кавендиш, разглядывая клумбу с королевской протеей, не заметил произошедшего.

— Я здесь, мистер Кавендиш! — Нгози, уже облаченный в белую футболку с закатанным рукавом и рабочие штаны, вышел на дорожку, неловко улыбаясь мне.

— Вот ты где. — Мистер Кавендиш бросил быстрый взгляд на работника.

Пока хозяин мучил Нгози, расспрашивая его о состоянии дел, водя между клумбами, что-то рассказывая и кое-где разгребая землю граблями, я меланхолично бродила в одиночестве. Благодаря огромным размерам оранжереи, время от времени я действительно оставалась в одиночестве, скрываясь за поворотом или за высокими деревьями и кустарниками, слыша только отзвуки голосов, которые, улетая вверх и ударяясь о высокие стеклянные своды, таяли и исчезали в залитом солнцем небе. Прохаживаясь между рядами живописно цветущей флоры, я вспомнила о герани мистера Кавендиша, стоящей в моей комнате на окне. Глубоко в душе я чувствовала какие-то изменения, сигналы и предупреждения. Что-то менялось во мне в течение этих нескольких недель, постепенно, незаметно, но неотвратимо, словно зарождающаяся от резкого звука лавина, набирающая свою силу. Вспоминая о герани, я улыбалась. Перед глазами возникало лицо мистера Кавендиша, еще когда он был для меня просто обычным неприветливым садовником. Его переменчивые острые глаза, хмурые брови, резкий характер, не щадящий никого, кто попадет под горячую руку… За это время, проведенное в Кавендиш-холле я поняла, что у хозяина, под железными доспехами резкого, холодного и деспотичного человека, бьется доброе и отзывчивое сердце. Я вспомнила с каким раздражением он вручил мне герань, с какой резкостью он отчитал миссис Ортис тогда в оранжерее. Но в то же время, перед моими глазами проплыли воспоминания о том, как мистер Кавендиш вручил мне свой атлас цветов или анатомию для художников, как нес меня в комнату, чтобы уложить под одеяло. Я стала для него тоже намного ближе за это время, это точно.

Из множества книг, прочитанных мной, и историй о моей маме, рассказанных Ариной, я давно уже сделала вывод о том, что сказок в реальном мире не бывает, и искореняла из своей души любые зародыши напрасных надежд, ожиданий и чувств. Каждый раз, когда мой мозг отключался и глупые надежды и вера в чудо начинали работать на полных оборотах, я заставляла себя вспомнить Рождество в 10 лет. В ту зиму я вся состояла из грез и мечтаний — однажды, убирая в конюшне, я услышала разговор Арины и Степана. Они говорили о том, что Арина написала и отправила письмо моему отцу с просьбой приехать, проведать меня и, возможно, забрать в семью. Как тяжело ей ни было расставаться со мной, но ребенку нужен настоящий родитель, который может посвятить ему много времени и отдать всю свою любовь. Скрыв от своих друзей то, что я услышала, не подавая виду, я погрузилась в подготовку ко встрече с отцом — каждый день я мыла голову, всегда надевала чистую одежду, вела себя хорошо и даже перестала воровать колбасу и сладости из бабкиных закромов. Я уже представляла себе, как отец заберет меня к себе и я навсегда забуду лица бабки и деда! Я буквально слышала радостные голоса моих брата и сестры, чувствовала их крепкие объятия! Но прошло три дня, затем неделя, затем месяц — ни весточки, ни слова ни от отца, ни от Арины. Но надежда все еще не гасла во мне — почта всегда работала медленно, а перед праздниками особенно! В общем, утром 7 января Арина вошла в мой флигель, впустив в комнату волну мороза. Подпрыгнув на кровати, я подбежала к своей подруге и получила небольшой конверт с письмом внутри. Письмо от отца! Скоро, очень скоро я заживу счастливо и беззаботно! Счастливая, я прыгнула назад на кровать, открыла конверт и погрузилась в чтение. Не буду пересказывать все, что там написано, но опишу мысль, которую отец выразил четко и ясно: очень жаль, что жизнь так с нами поступила, я делал все, что мог, у меня нет денег содержать детей, твоя сестра умерла два года назад от туберкулеза, я всегда буду любить тебя, оставайся там, где ты есть и благодари бога за то, что он дает тебе каждый день… Вот и все. Если бы надежды рушились со звуком, то от такого грохота всем во дворе пришлось бы закрыть уши руками! Страшно, когда у десятилетнего ребенка рушится мир, исчезают надежды, мечты и улыбка.

Вот и в этот раз я нещадно вытаптывала едва восходившие ростки нежного чувства, упорно удобряя их преданностью, искренним чувством дружбы, уважения и повиновения. Что может объединить нас с мистером Кавендишем? Он — на тринадцать лет старше меня, богатый, выросший в роскоши и аристократизме человек, а я — бедная, не знающая ни роду, ни племени, дочь беглого иностранца, воспитанная кнутом и нелюбовью. Понимая, что мистер Кавендиш строг ко мне только для того, чтобы испытать меня, выбить из меня остатки моего плохого воспитания и научить чему-то новому, я воспринимала любой его каприз и приказ как вызов — чем больше вещей я не умела делать, тем больше он заставлял меня их делать. Его философия был проста: не умеешь — научись! Принимая каждый вызов, я обязательно доводила его до конца — у бедного одинокого человека в этом мире есть только его гордость и честное слово, которое необходимо держать во что бы то ни стало!

На дорожке появились мистер Кавендиш и Нгози — оба высокие и широкоплечие, едва помещались между клумб. Став рядом со мной, хозяин принялся отчитывать работника за одни ему известные провинности, отрывая листья с засыхающего цветка и тыкая их Нгози в руки. Переступив через брошенную на дороге лопату, протиснувшись мимо двух мужчин, поймав на себе взгляд улыбающихся глаз-миндалин, я пошла дальше по дорожке, снова оставляя занятую делом парочку позади, и улыбаясь. Солнце заливало всю оранжерею, падая через застекленный потолок густыми косыми лучами. Высокие пальмы создавали красивые резкие тени, падающие на дорожку. В нитях лучей иногда кружились пылинки, сверкая и переливаясь в воздухе, пока не исчезали в тени.

— Мисс Ионеску! — послышался грозный призыв хозяина через несколько минут. — Вы заблудились? Мы уходим отсюда!

— Иду, сэр! — ответила я громко, разворачиваясь в обратную дорогу к выходу.

У дверей стоял Нгози, мистер Кавендиш уже вышел на улицу.

— Это вам, мисс. — Нгози протянул мне букет из трех королевских протей.

— Что вы? — поначалу я запротестовала, отказываясь их принять.

— Возьмите, мисс. Они сорваны для вас и не должны умереть, не получив свою долю любви.

Глядя в подернутые дымкой глаза, я приняла букет и, поблагодарив, поторопилась догнать мистера Кавендиша, который ушел уже на добрых пятьдесят метров в глубь сада.

— Так вот, куда деваются мои цветы! — воскликнул мистер Кавендиш, остановившись, чтобы подождать меня. После визита в оранжерею он был заметно раздражен и его брови практически скрывали глаза, нависая над ними словно грозовые тучи. — Это вы сами сорвали, Анна?

— Нет, сэр. Это Нгози подарил мне. — честно призналась я.

— Какое право он имеет уродовать мои цветы? — вскипел хозяин, — Я сейчас же его уволю!

Он ринулся назад к оранжерее, но я остановила его одним словом:

— Нет!

— Что? — мистер Кавендиш резко остановился и удивленно посмотрел на меня, обернувшись. Под напором этих неумолимых глаз, мечущих молнии, я на секунду засомневалась в правильности своего решения. Но слово — не воробей…

— Нет, сэр. Если вы уволите Нгози, кто будет ухаживать за вашими цветами?

— Вы, Анна! Вы снова вернетесь в оранжерею! — приказал хозяин.

— Нет, сэр. — снова ответила я, чувствуя себя все более уверенно.

— Мисс Ионеску, либо королевская протея затуманила вам разум, либо болезнь все еще не покинула вашего тела! — он вернулся на два шага назад и остановился настолько близко, что у меня перехватило дыхание. Подняв глаза вверх, я снова наткнулась на сдвинутые брови и тяжелый взгляд, в котором проступали нотки интереса.

— Нет, сэр, я вполне здорова. Если вы не заметили, то Нгози ухаживает за вашими бесценными цветами намного лучше меня. Эти клумбы с диковинными цветами и их манящие ароматы чужды мне. Прошло так мало времени с тех пор, как я перестала работать в оранжерее, а все названия цветов уже напрочь стерлись из моей памяти! Я не вернусь туда, мистер Кавендиш! Вы не заставите меня! Вы действительно думаете, что я теперь брошу ваш кабинет? — мой голос становился все увереннее.

Несколько мгновений мы мерились силой взгляда, пока мистер Кавендиш не сказал, как ни в чем не бывало, продолжив свою прогулку по саду:

— Вы правы, Анна. Я не хочу подвергать мои цветы опасности, поэтому вы останетесь со мной. Тем более, что мой портрет не готов и до создания совершенства вам еще работать и работать.

— Я боюсь, сэр, что вы не увидите того, чего желаете. У меня нет никакого художественного таланта. — Мы не спеша шли рядом, наслаждаясь чудесной послеобеденной погодой, слушая пение птиц, доносящееся из сада, чувствуя на лице легкий прохладный бриз.

— Тогда, Анна, вам придется рисовать меня снова и снова, даже если мне нужно будет жить до двухсот лет, чтобы увидеть идеальный портрет!

Он сказал это так просто, без тона издевательства или раздражения! Я посмотрела на хозяина — он шел рядом, высоко подняв голову, устремив гордый взгляд вперед, навстречу развевающему волосы ветру, думая о своем и, вероятно, придумывая наказание для строптивого садовника.

Мы дошли до тенистой аллеи в самом центре парка и мистер Кавендиш предложил немного посидеть на лавке под развесистой кроной моринги. С этой лавки открывался очаровательный вид на Кавендиш-холл, утопающий в зелени, и на далекие горы, покрытые снежной шапкой. Если прислушаться, то можно было услышать и шум океана.

— На следующей неделе сюда приедут гости. — сообщил хозяин, не сдержав вздоха. — Они пробудут здесь не больше трех дней.

— Хорошо, сэр. Какие мои обязанности?

— Вы обязаны их выдержать.

— Что вы имеете ввиду, сэр? — переспросила я.

— Сюда впервые за много-много лет приедет моя семья — мать, отец, сестра с мужем и детьми.

Прочитав немой вопрос в моих глазах, мистер Кавендиш вздохнул и перевел взгляд с моего лица на виднеющийся вдалеке дом.

— Я уверен, что миссис Ортис рассказала вам о моей дочери и жене. И вы знаете, что никто из моих родственников не приезжал сюда восемь лет.

Внезапно мистер Кавендиш снова перевел свой испытывающий взгляд на меня, но теперь в нем читались нотки отчаяния и усталости.

— Вы жалеете меня, Анна? Вы думаете, что я несчастен? Только не вы, не жалейте меня! — он заиграл желваками, хмуря свои густые брови.

— Нет, сэр. Я вас не жалею.

— Почему же?

Теперь я отвела свой взгляд, сосредоточившись на букете цветов на моих коленях:

— Бог не дает нам таких испытаний, которые мы не можем вынести. В своей жизни я прошла через многое, но благодарна ему за каждый момент, за каждую счастливую и грустную минуту, за дни, насыщенные смехом и за дни, омраченные болью. И вы, мистер Кавендиш, тоже должны быть благодарны богу за все испытания, через которые вы прошли, потому что они сделали вас тем, кто вы есть сейчас.

— Какой бред! Вы думаете, Анна, что сейчас я лучше, чем был раньше?

Я поднялась, оставив букет на лавке, расправила платье и улыбнулась моему хозяину искренне и дружески:

— Вы не покончили жизнь самоубийством, не спились, не употребляете наркотики. Вы занимаетесь делом, которое любите, вы держите свое имение в чудесном состоянии, предоставляя работу стольким людям! Вы отличный хозяин. Вы очень многогранная и интересная личность, сэр.

В следующую минуту мистер Кавендиш уже стоял рядом со мной — откуда у него эта привычка смущать меня? Я почувствовала, как в горле снова перехватило дыхание. Ветер укутывал меня тяжелым, но едва уловимым ароматом древесины, шедшим от мистера Кавендиша, и так невозможно ему подходящим! Попытавшись отступить на шаг назад, я была остановлена тяжелой рукой, взявшей меня за запястье. Между нами оставалось всего несколько сантиметров воздуха, горящие глаза смотрели на меня с высоты, смущая, обездвиживая, гипнотизируя и подчиняя своей воле.

— Если бы я не знал, кто вы, то подумал, что вы влюблены в меня, мисс Ионеску. — прошептал мистер Кавендиш, прикрывая меня своим телом от ветра. — Вы считаете меня идеальным, Анна?

— Нет, сэр. — тоже шепотом ответила я, едва помня себя.

— Почему вы не вырываетесь? Где ваш колючий сарказм? Вы сдались? — между нашими лицами практически не осталось пространства.

— Никогда, сэр. — ответила я резко, в миг освободившись, схватила свой букет и не оборачиваясь пошла к дому, делая над собой нечеловеческие усилия, чтобы не побежать назад и не утонуть в этих объятиях!

В тот вечер, сославшись на головную боль, я не вышла к ужину. Афия перед уходом домой занесла мне поднос с бифштексом, запеченными овощами и чашкой крепкого чая. Сидя у открытого окна, я потягивала чай, глядя на заходящее солнце. На парк постепенно опускался вечер, а вместе с ним и темнота, один за одним зажигались солнечные фонари вдоль главной аллеи, последние задержавшиеся работники уходили домой. Одним из таких опоздавших оказался Нгози. Проходя мимо, метрах в десяти, он поднял голову и, увидев меня, остановился.

— Добрый вечер, мисс! — он приподнял свою модную шляпу.

— Добрый вечер, Нгози! — улыбнулась я, отставляя чашку и выглядывая в окно. — Спасибо за букет!

— Цветы скучают по вам, мисс Анна! — молодой человек улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

— Цветы не могут скучать по мне, Нгози! — я засмеялась, — Они знают, что я неумело за ними ухаживала.

— Вы неправы, мисс! Цветы умеют скучать — они вянут, теряют лепестки, сок перестает бежать по их стеблям и, в конце концов, они умирают!

— Но я уверена, что вы не дадите им умереть?

— Почему, мисс?

— Во-первых, мистер Кавендиш к ним очень привязан и я боюсь, что он разобьет все стекла в оранжерее, если хоть один цветок умрет. И во-вторых, я же знаю, что вы отличный садовник, Нгози!

Он улыбнулся. Послышался крик — его звали идти домой. Убегая, он бросил:

— Все равно, мисс, заходите почаще, цветы будут вам рады!

Следующие пять дней я редко оставалась с мистером Кавендишем наедине. Нет, он не избегал меня, не злился, не игнорировал. Просто Кавендиш-холл готовился к приезду семейства Кавендишей из Англии. Миссис Ортис, наняв несколько помощниц, заново выдраивала каждую комнату, заказывала продукты, подбирала рецепты. Работники достраивали беседку в саду, меняли лампочки в фонарях, убирали поваленные ветром деревья. Я была отправлена в помощь миссис Ортис — взбивала перины, месила тесто, вытирала пыль на люстре, балансируя на лестнице, и распахивала окна в гостевых комнатах, впуская свет и выгоняя пыль.

Вечером, накануне приезда семейства, мистер Кавендиш позвал меня к себе в кабинет. Он, как обычно в этот час, сидел за разбором почты, потягивая слабый несладкий кофе.

— Как ваши дела, Анна? — поинтересовался он очень сухо, не глядя на меня.

— Отлично, сэр.

— Миссис Ортис не слишком вас утомила за эти дни?

— Нет, сэр! Я была рада поработать руками.

— Вы не скучали по вашим карандашам?

— Нет, сэр.

— Вы не скучали по мне? — он, как ни в чем не бывало, поднял тяжелый изучающий взгляд на меня.

— Мне некогда было скучать, мистер Кавендиш. — увильнула я. — Миссис Ортис действительно затеяла очень много работы. Мы едва справились.

— Вы хитрая лиса, Анна! — Мистер Кавендиш усмехнулся, отставив чашку в сторону. — С виду такая простая, словно открытая книга, а на самом деле хитрая, умеющая увильнуть от ответа, и, вероятно, умеющая манипулировать людьми! Чем вы планируете заняться завтра, когда вся эта бесстыдная стая гиен заявится на порог моего дома?

— Не знаю, сэр. Если я не буду вам нужна, я могу провести день в городе.

— Что вы будете там делать? — резко спросил он. — Пойдете в кино с садовником?

Этот вопрос застал меня врасплох. Откуда мистер Кавендиш знал, что Нгози пригласил меня в кино? Эту неделю мы практически не встречались, не разговаривали, я не выходила с ним на прогулки и не обсуждала с миссис Ортис свои дела.

— Да, мистер Кавендиш, я пойду с Нгози в кино.

Хозяин встал и прошелся по кабинету от стола к окну, от окна к дверям на балкон, от дверей ко мне.

— Анна, я уверен, что вы не потеряете голову. — Серьезно заметил он, проводя пальцами по своим непослушным волосам и глядя на меня сверху вниз. — Вы мне нужны целая и собранная. Таких садовников здесь тысячи, а вот вас не заменит никто.

— Сэр, я не собираюсь терять голову. Сегодня в кинотеатре показывают очень интересную ленту и я согласилась выйти в город только по этому поводу.

— Вы уверены? — он слегка прищурил глаза.

— Абсолютно, сэр.

— Я вам верю, Анна! — мистер Кавендиш заметно повеселел. — Раз вы не собираетесь кинуться в омут с головой, я перейду ко второй части нашего разговора.

— Я слушаю, сэр.

— Я хочу, чтобы вы завтра вместе со мной встретили гостей.

— Но сэр…

— Нет, мисс Ионеску, никаких «но»! Если бы вы мне сказали, что мой садовник очень вам по душе, я бы подумал отпустить вас или нет. Но раз вы открыто признались, что вам интереснее кино, то я решительно требую, чтобы завтра вы остались в Кавендиш-холле!

— Но…

— А фильм я вам куплю.

Я молча прошла мимо хозяина и села на кресло у окна. За целый день я очень устала, а он все не предлагал присесть. Мистер Кавендиш проследовал за мной и снова стал напротив, сверля меня взглядом не отступая от своего решения. Мне даже показалось, что он боится остаться тет-а-тет со своими родственниками и я служу чем-то вроде щита.

— Раз вы моя надзирательница, Анна, вы должны быть со мной и завтра. Вы не в курсе, но встречи с моей семьей всегда очень… как это приличнее сказать… — мистер Кавендиш прищурил глаза в поисках подходящего слова, — …сложные для меня. Я их люблю, честно, но это не мешает им быть назойливее осенней мухи!

Я бросила на него быстрый взгляд и успела поймать те же нотки отчаяния и мольбы, что и в парке пять дней назад. Такие глаза у маленьких щенков, ты не можешь просто отказать такому взгляду.

— Хорошо, сэр, я останусь завтра в Кавендиш-холле. — я согласилась скрепя сердце. — Но только до обеда. Затем я пойду в кино с Нгози.

— Мне это вообще не нравится, но договорились! — Мистер Кавендиш приоткрыл дверь и крикнул туда: — Миссис Ортис, заносите!

В дверях возникла наша добрая экономка, неся в руках что-то на плечиках. Эта одежда была хорошо упакована в длинный чехол и миссис Ортис, отчаянно задрав руку вверх, пыталась не наступить на его подол.

— Что это? — я встала навстречу миссис Ортис.

Она передала плечики мистеру Кавендишу и тихонько, по своему обычаю, удалилась, закрыв двери.

— Это ваше платье. — сказал хозяин.

— У меня есть целых три платья.

— О, милая Анна! — он засмеялся. — Вы такая наивная! Вы хотите, чтобы по Англии поползли слухи о том, что я эксплуатирую несчастную монашку?

Признаюсь честно, мне страшно было смотреть на это платье. Почему-то казалось, что сейчас я увижу что-то, что мне будет стыдно надеть даже в одиночестве. Но когда мистер Кавендиш расстегнул замок, передо мной появилось очень милое и достаточно скромное платье.

— Вам нравится?

— Очень! — улыбнулась я и потрогала мягкий светло-голубой струящийся материал.

— Видите, мисс Ионеску! — мистер Кавендиш вручил мне чехол. — Я знаю ваш вкус. Ступайте к себе в комнату. Завтра к завтраку вы должны быть готовы — они приедут к семи утра.

 

Глава 7

Кто это передо мной? Невысокая худая девушка с гладко зачесанными назад и собранными в узел темными волосами, большими странными глазами и свежей розовой кожей смотрела на меня из зеркала. Украшением этого образа было, конечно же, платье — с высоким стоячим воротником, широким поясом и прямой юбкой, похожее на кимоно. А этот светло-голубой цвет так был мне к лицу! Сама того не желая, я залюбовалась своим отражением. Это был первый раз, когда я выглядела так хорошо!

Часы пробили шесть и я спустилась вниз к завтраку. Мистер Кавендиш в своем обычном наряде — белая рубашка с расстегнутым воротом и черные брюки — сидел за столом напротив миссис Ортис. Увидев меня, экономка приветливо улыбнулась, сложив руки на груди, словно любуясь, а мистер Кавендиш поднялся со стула.

— Это вы, мисс Ионеску? — спросил он, подвигая мне стул. — Что вы сделали с серой мышкой Анной?

— Не шутите так, сэр, иначе я сниму всю эту красоту! — предупредила я как можно серьезней.

Аппетита не было совсем. Я так волновалась, будто это мои родители приезжают навестить меня после долгой разлуки! Весь завтрак я просидела, ковыряясь ложкой в овсянке и время от времени заставая врасплох мистера Кавендиша, когда он надолго останавливал на мне свой задумчивый взгляд. Я достаточно хорошо изучила хозяина, чтобы понять, что что-то гложет его изнутри. Наконец завтрак был окончен, когда во дворе послышался сигнал подъезжающего автомобиля. Как по команде, мы втроем поднялись и направились во двор, Афия вошла, чтобы убрать посуду. Выходя из столовой, мистер Кавендиш первой пропустил миссис Ортис.

— Только не бросайте меня. — прошептал он, когда мимо проходила я.

Мистер Кавендиш пошел вперед, а мы с миссис Ортис стали в ряд на ступеньках у дверей. К дому подъехал черный лимузин и остановился у порога, мистер Кавендиш, словно нехотя, подошел ближе. Водитель выскочил открыть дверь. В ту же секунду из машины показался пожилой мужчина, а с криками «Рик!» из другой двери выскочила молодая девушка, очевидно, сестра хозяина. За ней показалась еще одна неизвестная мне особа. Когда все вышли из машины, перецеловались и переобнимались, мистер Кавендиш подозвал нас.

— Миссис Ортис по-прежнему с тобой! — воскликнула пожилая женщина, мать хозяина.

— Да, миссис Нора! — экономка расплылась в улыбке.

— Это, — мистер Кавендиш взял меня за локоть, подвигая к себе ближе, словно защищая или защищаясь от опасности, — моя тень, друг, незаменимый человек — мисс Анна Ионеску.

— Очень приятно, мисс Ионеску! — сестра хозяина, миссис Роза Стенли, пожала мне руку, остальные члены семьи были более сдержаны, всего лишь улыбнувшись и кивнув мне в ответ.

Вскоре все отправились в дом. Я шла позади вместе с миссис Ортис, рассматривая приехавших. Здесь был отец мистера Кавендиша, мистер Артур Кавендиш, его жена миссис Нора, их дочь Роза, ее муж Джон Стенли, их пятилетние близнецы Лиза и Эстель и еще одна персона, о которой я ничего на знала — молодая женщина в деловом костюме, со светлыми крашенными волосами. С ней мистер Кавендиш обнимался дольше, чем с другими.

— Кто эта дама? — прошептала я миссис Ортис, когда мы заходили в дом.

— Это мисс Оливия Отулл, она была литературным агентом мистера Кавендиша.

— Была агентом?

— Да и они состояли в недолгих отношениях три года назад. — добавила миссис Ортис, быстро ускользнув на кухню.

Я, по приглашению хозяина, вместе с гостями прошла в столовую, где уже был накрыт стол, на котором нас ждал чай со сладким черничным пирогом. Аппетит ко мне все еще не пришел, поэтому, прожевывая и глотая через силу, я молча сидела, задумавшись о своем, не следя за нитью разговора, пока не услышала свое имя. Мистер Кавендиш рассказывал обо мне.

— Мой друг, с которым меня свела судьба пять лет назад на вручении Пулитцеровской премии, мистер Рутштейн, профессор зарубежной литературы, рекомендовал мисс Ионеску на это место. — Говорил мой хозяин. — Она была его лучшей ученицей, а затем и коллегой!

— Какие обязанности у мисс Ионеску? — сухо поинтересовалась мисс Отулл, окидывая меня взглядом из-под густо накрашенных ресниц.

— Анна разработала для меня график, следит за тем, чтобы я писал новеллу, отдыхал и ел вовремя.

— То есть, она твоя няня, Рик? — бывший агент-подружка засмеялась.

— Нет, Оливия, скорее друг. — гордо парировал мистер Кавендиш к моей нескрываемой радости.

Оливия Отулл, очевидно, задетая таким ответом, не осталась неотмщенной.

— Я слышала, что вы из страны третьего мира, мисс Ионеску, и у вас там идет война? — поинтересовалась она.

— Да, так и есть, мисс Отулл. — спокойно ответила я, подняв на нее глаза.

— Скажите, как это — расти в нищете?

— Оливия! — Мистер Кавендиш посчитал своим долгом одернуть заносчивую гостью, но я бросила на него спокойный взгляд, дающий понять, что все в порядке и я справлюсь с этим сама.

— Так же, как и в богатстве, но немного свободнее. — Ответила я с достоинством.

С радостью заметив, какой эффект произвели мои слова на собравшихся (у миссис Норы отвисла челюсть, а Роза прикрыла рот рукой, покатываясь со смеху при виде выпученных глаз Оливии), я спокойно отправила в рот кусочек самого вкусного черничного пирога на свете и запила его чаем. Мистер Кавендиш, сидя справа от меня, внимательно следил за развитием событий, улыбаясь одними глазами и не отводя от меня взгляда.

— Что вы имеете ввиду? — мисс Отулл смотрела на меня полуприкрытыми глазами, совсем не скрывая презрения. — Я, в отличие от вас, воспитывалась в лучшем закрытом пансионе Лондона и играла с лучшими игрушками Англии!

— Я имею ввиду, мисс Отулл, что я не была ограничена закрытым пансионатом — моими учителями были реальная жизнь, жажда знаний и настойчивость. Игрушек у меня не было совсем, но с друзьями они мне были не нужны.

Мой ответ разделил гостей на три лагеря — миссис Роза и мистер Артур улыбались, кивая мне, мисс Оливия и миссис Нора сидели как две статуи, исполненные отвращения и презрения, а мистер Кавендиш, держа в руке вилку с куском пирога, молча довольно улыбался, глядя на меня.

— Дорогой, покажи нам свой чудный сад! — Миссис Нора решительно встала, обратив все внимание на себя. — Такой чудесный день, пойдемте в сад!

И все пошли в сад, бросив на столе остатки пирога и недопитый чай. Проходя мимо, хозяин легонько пожал мое плечо в знак поддержки и сказал: «Спасибо!».

Когда все покинули столовую, я вернулась к себе, переоделась в привычное платье и отправилась в город.

Нгози ждал меня у ворот. Он приехал на своем скромном автомобиле, чтобы забрать меня, потому что до города было больше десяти километров. Усевшись на переднее сидение, я бросила взгляд на Кавендиш-холл и улыбнулась: все-таки мистер Кавендиш гордится мной!

Мы с Нгози общались не часто и пригласил он меня в кино совершенно случайно — однажды, когда я бегала в оранжерею за свежим букетом в кабинет мистера Кавендиша, мы разговорились о цветах и местной флоре и фауне. Слово за слово и Нгози рассказал, что в местном кинотеатре скоро будут показывать документальный фильм о животных Африки. Я ответила, что мне очень нравятся носороги и жирафы, и Нгози предложил вместе сходить в кино, заодно прогуляться по городу — ведь я не была там еще ни разу.

Должна сказать, что я сразу обозначила рамки наших отношений — дружба и ничего больше. Скрепя сердце, он согласился. Нгози оказался на удивление интересным собеседником — он рассказал, что учился у лучшего садовника в городе, что живет с матерью и тремя братьями, из которых он — самый старший, но работают у них в семье все. Мы проехали по самым красивым улицам города, пообедали в дешевом кафе с очень вкусной едой и, наконец, посмотрели кино. Нгози описывал жизнь в Африке, я рассказывала о жизни там, где я родилась. У нас оказалось много общего — бедность везде означает одно и то же.

Я вернулась в Кавендиш-холл к девяти часам вечера, когда сад и дом уже были освещены ночной иллюминацией, а из внутреннего двора доносились музыка, смех и звон бокалов.

Прокравшись потихоньку в свою комнату, я, не включая свет, открыла окно и выглянула в сад, оставаясь незамеченной. Внутренний двор, на который выходили мои окна, был украшен диодными фонариками, развешанными на ветвях деревьев и крыше беседки. На мягких креслах с бокалами в руках восседали мистер Артур и миссис Нора Кавендиш. У их ног, сидя на теплом пледе, спокойно играли близнецы. Тихая музыка заполняла сад, доносясь неизвестно откуда. В середине круглой площадки танцевали две пары — миссис Роза с мужем и мистер Кавендиш с мисс Оливией.

Мой взгляд остановился на второй паре.

Да, мне было неприятно за ними наблюдать, но все же я не могла оторвать глаз: на мисс Отулл было короткое золотое вечернее платье под стать ее пышным волосам. Она выглядела шикарно, словно королева, сошедшая со своего трона. Мистер Кавендиш положил одну руку на ее тонкую талию, держа руку партнерши в другой своей руке. Их лица были так близко друг к другу, что щеки практически соприкасались — мисс Отулл что-то рассказывала ему на ухо, весело смеясь. Не желая беспокоить гостей светом в комнате, я приняла душ в темноте и пораньше легла спать. Но сон не шел. Перед моими глазами так и стояло золотое платье мисс Отулл, отблескивающее в свете ярких гирлянд. Отбросив одеяло, я вернулась к окну и заняла позицию за горшком с геранью. Парочки по-прежнему танцевали, но в этот раз музыка была уже другой — побыстрее. Мистер Кавендиш с такой грацией и легкостью вел мисс Отулл, пропускал ее под рукой, раскручивал ее и поворачивал. Его белая рубашка с расстегнутым воротом и вьющиеся спадающие а лоб волосы делали мистера Кавендиша похожим на испанского танцора. Я невольно залюбовалась. Как бы мне хотелось оказаться на месте мисс Отулл! Чтобы это не ее, а меня мистер Кавендиш прижимал к своей крепкой груди, раскручивал, держал руку на талии и смотрел мне в глаза своим горящим взглядом!

На следующее утро я тоже проснулась раньше всех — было только три часа утра, заря еще даже не занималась. Вчера я все-таки заставила себя заснуть, прекратив подглядывать за семейным праздником, но сквозь сон я слышала, что в саду затихло далеко за полночь. Одевшись и взяв с собой плед, я прокралась по пустынному спящему дому на кухню, вскипятила чайник, налила в термос чаю, сделала пару бутербродов, захватила два яблока, сложила все в корзинку и выскользнула в сад. Сегодня и завтра я была свободна — мистер Кавендиш был занят со своей семьей и сегодня они должны поехать в город. Я любила смотреть на восход солнца, но очень давно видела его в последний раз — за жизненными заботами не всегда успеваешь уделить время душе.

Ступая по аллее своими мягкими бесшумными босоножками, я вышла в утренний прохладный сад. Ветер был настолько слаб, что едва трепал листья деревьев, мимо которых я проходила. Протиснувшись между лавкой и деревом, я вошла на тайную поляну, а оттуда вышла на обрыв. Океан, как и ветер, был тих, словно еще не проснулся. Я подошла к самому краю обрыва и посмотрела вниз. Ветер со всей силы ударил снизу в лицо, заставив меня отпрянуть.

— Вы хотите упасть со скалы и бросить меня здесь одного?

Сказать, что я испугалась — это не сказать ничего! Подпрыгнув на месте, я обернулась — на валуне сидел мистер Кавендиш, меланхолично глядя на меня.

— Что вы здесь делаете так рано, сэр? — испуганным голосом спросила я, подходя к камню и переводя дыхание. — Я думала, вы вчера поздно легли спать.

— Как вам удается так хорошо выглядеть в четыре часа утра, Анна? — проигнорировав мой вопрос спросил он.

— Это врожденное, сэр.

Мистер Кавендиш усмехнулся и, заметив у меня в руке корзинку, спросил:

— Я вам не помешаю?

— Нет, сэр, что вы! Это я должна удалиться, чтобы не отвлекать вас, сэр.

— Останьтесь, мисс Ионеску. — попросил мистер Кавендиш торопливо. — Пожалуйста.

— Хорошо, сэр! Я рада провести с вами время, мы ведь действительно давно не общались.

Я расстелила плед на земле у камня, в самом уютном месте — сверху оно было закрыто кронами деревьев, сзади — камнем, с двух других сторон подступали парковые деревья, спереди шумел океан.

Усевшись рядом, некоторое время мы молча смотрели на горизонт, то ли боясь, то ли не желая смотреть друг на друга. Мистер Кавендиш был молчалив и хмур, а я настолько углубилась в свои мысли, что на секунду забыла о том, что он рядом.

— В детстве мы с родителями часто устраивали пикники на этой поляне. — сообщил мистер Кавендиш. — Тогда все здесь казалось мне волшебным, каждый камень и дерево. Мы приходили часов в десять утра, здесь уже был установлен пляжный зонт и на земле лежала клетчатая скатерть, на которую мама выкладывала из корзинки еду и напитки. Мы с Розой очень любили дни пикников — тогда родители уделяли нам много внимания и разрешали есть сладости и мороженое! Мы с сестрой загадывали желания — какое мороженое будет в этот раз? Мы даже ставили ставки и ждали всю неделю, чтобы узнать, кто выиграл в этот раз.

Я молчала и улыбалась. У меня не было таких воспоминаний, которыми можно было бы поделиться.

— А вы, Анна, ходили на пикники?

— Если считать поедание украденной колбасы с друзьями на лугу, то да, я часто ходила на пикники!

— Простите. — мистер Кавендиш кашлянул.

— Все нормально, сэр. Я бы с радостью поделилась с вами каким-нибудь приятным воспоминанием из детства, но у меня таких совсем мало.

— Совсем мало, но есть?

— Наверное… — я задумалась, пытаясь вспомнить что-то приятное. Собеседник терпеливо ждал. — Да, есть! Только с пикником никак не связано!

— Давайте! — он махнул рукой.

— Мне было восемь и меня только забрали из приюта. Арина добилась того, чтобы меня отправили в церковную школу. Я вот сейчас думаю и не могу понять — почему? Я начала кусаться. Ну, не просто, когда придавишь кожу зубами, а когда оставляешь большие такие внушительные синяки… — я посмотрела на мистера Кавендиша. Он внимательно слушал, не определившись улыбаться ему или делать печальное лицо.

— В общем, — продолжала я, — Нас в классе было десять и никто не хотел сидеть со мной рядом, потому что каждый был уже укушен… Музыка — это единственный предмет, который нам преподавал не священник и его жена — его преподавала молодая выпускница университета, волонтер. Она хорошо к нам относилась, но никак не могла обуздать мою «кусачесть». И вот однажды на уроке музыки после очередной жалобы от ребят, она выставила всех у доски и приказала: кусайте ее!

— Кусайте ее? — глаза у мистера Кавендиша округлились. — Что это за учитель такой?

— Да, она приказала всем кусать… — Я улыбнулась. — Но никто не посмел. Никто! Мы простояли пять минут, ни никто не шелохнулся.

Я победно посмотрела на собеседника.

— Когда урок закончился, учительница подозвала меня и, вручив мне конфетку, сказала: «Если бы они начали тебя кусать, я не знаю, что бы я делала, Аня!». Мне стало так ее жалко, что я тоже перестала кусаться. Сперва трудно было, но потом я привыкла.

— Да. — подытожил мистер Кавендиш. — Ваши воспоминания намного интереснее моих.

— Не особо, сэр. Я бы с радостью проводила выходные на пикнике с родителями.

— А я бы с радостью проводил их с друзьями на лугу…

— У вас не было друзей? — удивилась я.

— Были. Конечно были! — фыркнул он. — Просто друзьями их назвать сложно. Среди богатых детишек редко встретишь настоящую дружбу. Деньги портят детей, особенно если родители швыряются ими налево и направо! Когда я учился в школе, у меня был друг, Джордж. Он носил огромные очки и был «ботаником». Он был странный и никто с ним не дружил кроме меня, потому что он носил некрасивые очки и не хвастался на переменах о местах, где он побывал и количестве прислуги в доме.

— Да, это странно. — согласилась я с улыбкой.

— Ну а у вас какие были друзья? — мистер Кавендиш поднял бровь.

— Оборванцы! — ответила я просто. — Как и я.

— Оборванцы! — повторил он. — Интересное начало.

— Моей лучшей подругой была Мария — маленькая тощая девочка из многодетной семьи. Она была на год младше меня и всегда голодная. У нее было пятеро братьев и сестер и она оказалась старшей.

— Ужасно…

— Да, — согласилась я, — Это было ужасно. Их отец погиб и мать воспитывала всех сама. Мария рано начала работать, а я помогала чем могла — таскала из дому нитки и ткань, потому что они шили постельное белье на заказ, приносила им еду, приходила помочь работать в огороде.

— А что давала она вам?

— Давала мне? — я удивилась, — Ничего. Мы просто дружили!

Мистер Кавендиш посмотрел на меня с одобрением:

— Вы хороший человек, Анна!

Мы замолчали, погрузившись в размышления.

— Анна, вам никогда не казалось, что вы родились не в то время? — внезапно спросил он, вырвав меня из мира мыслей.

— Иногда. — призналась я.

— Мне тоже. — он вздохнул, не отрывая глаз от горизонта. — Вы знаете, с тех пор, как я перестал ставить ставки на сорта мороженого, я не могу смотреть телевизор, читать газеты… Эта пошлость современности меня просто убивает. Люди уже забыли, что такое достоинство и честь, женщины потеряли свой облик и все теперь на одно лицо — дешевой проститутки. — мистер Кавендиш спохватился, посмотрев на меня, — Кроме вас, мисс Ионеску. Вы идеальна. Вы просто образец добропорядочности и достоинства!

Я признательно улыбнулась в ответ.

— Мужчины превратились в женщин… Иногда я задумываюсь: чему научилась бы моя дочь, какой она стала бы, если бы… Если бы осталась жива? Она наверняка превратилась бы в одну из этих пластиковых кукол с нарощенными волосами и ресницами, с накладными ногтями, с аккаунтами во всех возможных социальных сетях и парой умных слов в лексиконе для статуса.

— Сэр, я уверена, вы воспитали бы ее совсем не такой!

— Кроме воспитания есть еще и наследственность и внешнее влияние, Анна, вы должны об этом знать лучше меня. — Возразил он, нетерпеливо махнув рукой. — Трудно оставаться собой в этом мире, где каждый считает себя особенным и лучшим! Я иногда чувствую себя ужасно старым и уставшим от всего. Даже побег в Африку меня не спасает… Молодые девушки теряют индивидуальность, выменивают свои души на привлекательную внешность, не оставляя в себе никакой загадки… Как хорошо, что вы не такая, Анна! — Мистер Кавендиш спохватился, улыбнулся и посмотрел на меня своим внимательным изучающим взглядом, — Но давайте не будем о грустном! Где вы были вчера целый день? Нгози охмурил вас и вы забыли обо мне? Как вы могли бросить меня на растерзание этой стае каннибалов во главе с моей матерью?

— Вы неплохо провели вечер, сэр, танцуя с мисс Отулл! — я тоже улыбнулась.

— Вы следили за нами?

— Нет. Я вернулась около девяти и, чтобы никому не мешать, тут же легла спать.

— Надо было спуститься к нам! Я вас ждал, Анна!

— Вы же знаете, сэр, что мне не место среди таких, как вы. — Призналась я нехотя.

— Среди каких «таких»? — мистер Кавендиш повернул ко мне лицо и посмотрел с удивлением, — Манерных, глупых, вредных?

— Богатых аристократов, сэр.

— Анна, Анна, глупенькая! — неожиданно мистер Кавендиш взял мою руку в свою ладонь, второй рукой убирая выбившийся волосок с моей щеки, — Это им не место в вашей компании! Вы — умная, живая, интересная, настоящая! У вас и в мыслях нет никого унижать и оскорблять! Вы не такая, как мы все, вы лучше!

Я молча смотрела на хозяина, ощущая, как тепло его рук, вместе с вызванной им гусиной кожей, разливается по моему телу.

— Аристократия уже давно начала загнивать, варясь в своем собственном соку. Вы же знаете, что такое вырождение? Так вот, аристократия вырождается — создав свой тесный кружок, закрыв туда вход всему новому и отличающемуся, всему, что может принести разнообразие и хоть чуточку новизны… Будущее за такими людьми, как вы — энергичными, честными, самоотверженными альтруистами.

— Вы слишком хорошего мнения обо мне, сэр! — я улыбнулась.

Мистер Кавендиш оставил мою руку и с досадой посмотрел на свою обувь.

— Кавендиш-холл для меня — это способ сбежать от всего этого, забыть кто я и с какого дерева упало мое яблоко. У каждого свой ад, Анна! — он снова окинул меня смягчившимся взглядом, задержав его на моей шее. — Вы еще очень молода, мисс Ионеску. Весь мир может оказаться у ваших ног — стоит только захотеть! Если бы… Если бы все сложилось иначе в вашей судьбе, то сейчас вы жили бы где-то в богатом доме, ездили бы на дорогой машине, занимались бы своей наукой и не обращали внимания ни на что. И не знали бы меня. Вы еще можете спастись, Анна, а для меня уже слишком поздно! Не будь я таким эгоистичным, храня ваш острый ум и доброе сердце для себя одного, отпустил бы вас в свободный полет!

Я улыбнулась.

— Вы умеете драматизировать, сэр. — призналась я.

— Разве я говорю не правду?

— Правду, сэр. Но мы живем здесь и сейчас, и не можем судить о том, что не случилось. Какая разница, где я была бы, если бы все было как вы сказали? Все ведь так, как есть и мы с вами тут, а не где-то там…

Я достала бутерброды и разлила чай в два пластиковых стакана, которые служили крышкой термоса. Попивая горячий напиток и с наслаждением поглощая необычайно вкусные сэндвичи, мы смотрели на восход солнца, изредка переглядываясь и улыбаясь друг другу. Нам было хорошо вместе даже в тишине.

Небо постепенно светлело, первый луч осторожно, словно ощупывая почву, выглянул из-за горы, замер на мгновенье и в следующую секунду яркий солнечный свет залил весь горизонт, утопая в волнах искрящегося океана! Это необычайно красивое зрелище тронуло мое сердце и навеяло воспоминания о доме.

— Вам грустно, Анна? — глаза мистера Кавендиша смотрели с участием.

— Да, сэр. Мне снова вспомнилось мое детство и то место, которое я называла домом целых девять лет.

— Вам там было плохо, я знаю. Расскажите мне еще о нем, Анна.

— Да, сэр. В том доме было мало приятного. Но зачем ворошить прошлое?

Хозяин осторожно провел пальцем по тонкому едва заметному шраму, тянувшемуся у меня за ухом от края волос до нижней челюсти:

— Это сделали там?

— Да, сэр. — Я тоже дотронулась до шрама кончиками пальцев, словно он еще болел.

— За что?

— Я была трудным ребенком, сэр. — Улыбка сама появилась на моем лице, не смотря на грустные воспоминания. Я уже давно приняла прошлое как данность и считала его всего лишь одной из сочиненных мной историй. — Постоянно таскала из хозяйского дома еду и разные мелочи.

— Вы голодали?

— Изредка. Но я делила все поровну между моими друзьями. Там ведь все были грязные и голодные, никому не нужные. Иногда мне не удавалось скрыть свое преступление, тогда меня пороли розгами посреди двора.

— Вас пороли розгами?! — ужаснулся мистер Кавендиш, его густые брови сначала взметнулись вверх, а затем нависли низко над глазами.

— Да, сэр. И вот этот шрам остался после одного такого наказания как напоминание о том, кто я и откуда. Но я сбежала. Я подрабатывала и восемь лет копила деньги. И вот как только мне исполнилось шестнадцать, я сбежала.

— Моя воля, я бы всех, кто обижал и наказывал вас розгами, бросил за решетку! — его взгляд снова смягчился. Улыбнувшись, он сказал, — Я представляю вас маленькой храброй предводительницей лесных войск, бесстрашную, облаченную в простые одежды, с огромным справедливым мечем и горячим отзывчивым сердцем!

Очевидно, хозяин слишком близко к сердцу воспринял мою историю. Чтобы немного его развеселить, я сказала:

— Но с тех пор, как я убежала, в моей жизни стало больше хороших моментов. И я больше никому не даю себя в обиду, сэр!

— Вы убежали?

— Да, сэр. У меня не было другого выхода. Меня собирались отдать в какое-то училище для поваров и выдать замуж за внучатого племянника бабки.

— О боже! — воскликнул мистер Кавендиш без доли притворства. — Разве так можно? Вы же жили в цивилизованной стране?

— Да, сэр, в цивилизованной. Но когда ты — малолетняя сирота, у тебя нет выбора. До совершеннолетия ты должна где-то жить и что-то есть. Я сбежала в шестнадцать и мне повезло встретить мистера Рутштейна. Он стал мне отцом… А о прошлой жизни я предпочитала не вспоминать.

Некоторое время он сидел молча, глядя на проснувшийся океан, затем спросил:

— Вы больше их не видели? Бабку с дедом?

— Нет, сэр.

— И не знаете, что с ними сейчас?

— Нет, сэр.

— И вам не хочется узнать?

— Единственный человек из той жизни, о ком мне хочется узнать — это Арина. Она заменила мне мать. Но я почему-то уверена, что с ней все хорошо.

— Почему вы уверены?

— Не знаю, сэр. Просто вот здесь, — я показала на свое сердце, — чувствую, что с ней все хорошо…

— А для меня там есть место? — спросил мистер Кавендиш, пристально глядя в мои глаза. Упрямая прядь, подхваченная ветром, снова упала на его лоб.

Я предпочла промолчать.

— Я открою вам секрет, Анна. — Внезапно он поднялся на ноги и протянул мне руку, помогая встать. — Я бы с радостью родился лет двести назад! Когда женщины были как вы, а мужчины вызывали друг друга на дуэль!

Он увлек меня в танец, широко шагая над самой пропастью — одно лишнее движение и мы полетим на острые камни! Ветер развевал его волосы, раздувал подол моего платья, играл с высокой травой на обрыве, будоража волны и словно танцуя вместе с нами! Его сильные руки сжимали мою руку и талию, я покорно плыла следом за ним, кружась в танце!

— Вам страшно, Анна? — прошептал мистер Кавендиш, прижимая мою руку к своему сердцу.

— Нет, сэр! С вами мне ничего не страшно!

— Рииииик! — послышался голос миссис Норы, летящий с порывистым ветром, и эхом разливающийся над садом Кавендиш-холла.

— Черт… — прошептал мистер Кавендиш, останавливая кружение, но не отпуская моей руки. Он прижался лбом к моему лбу и застыл, закрыв глаза. — Вот и закончилась сказка…

Сделав над собой усилие, мистер Кавендиш отпустил мою руку и стремительно пошел в сторону дома, исчезнув среди деревьев. Я стояла на краю обрыва, глядя в след ушедшему мужчине, ища ответа в миллионе роящихся в мозгу мыслей, теряясь в сомнениях. На моих руках остался запах древесины, мой шрам горел огнем и сердце прыгало в груди, словно взбесившись! Еще никогда я не была так несчастна и счастлива в одни и тот же миг!

Когда я вернулась в дом, был уже полдень. По пути назад я зашла в оранжерею, чтобы поздороваться с Нгози, и провела с ним почти два часа, выслушивая лекцию о пользе отвара из листьев какого-то имеющегося здесь растения. Мы очень сошлись характерами, и стали хорошими друзьями, поэтому он рассказывал практически все, о чем думал.

— Мистер Кавендиш очень странный, Анна! — говорил мне друг-садовник. — Он хмурый и резкий, жесткий и деспотичный, и весь дом, все люди, которые встречаются на пути мистера подчиняются ему. Будто он заклинатель змей, а все мы вокруг него змеи! И я тоже боюсь его, признаюсь как на духу! Особенно, когда он заходит в оранжерею с явным намерением отчитать меня за что-нибудь! Но как только появляешься ты — все меняется. Со лба хозяина исчезает печать грусти и печали! Когда ты обращаешься к нему, у него словно крылья за спиной вырастают!

— Что ты, Нгози! — я улыбнулась и густо покраснела. Мне льстили такие слова, но я сомневалась в их правдивости. — Мистер Кавендиш просто переменчивый, как южный ветер.

— Нет, Анна, Нгози не проведешь! — он хитро улыбнулся и помахал указательным пальцем у моего носа. — Я говорю то, что вижу! Ты одна как укротительница тигров — умеешь приласкать и обезвредить хозяина одним словом, а иногда и просто взглядом!

— Хорошо, будь по-твоему! — согласилась я и побежала в дом по своим делам.

Проходя мимо кабинета мистера Кавендиша, в котором собрались гости, я уловила следующий разговор:

— …и надолго? — спрашивал голос мистера Кавендиша.

— Около двух месяцев! — отвечала мисс Отулл. — Я буду тебя везде сопровождать, Рик!

— Так долго? — огорчился голос хозяина.

— Это же новая книга, Рик! — вмешался голос миссис Норы.

— Но два месяца! — возразил хозяин. — Так надолго я не отлучался!

Я прошла мимо и больше ничего не слышала. Однако, мне было ясно, что мистер Кавендиш собирается в рекламный тур со своей новой книгой, которую он закончил еще до моего сюда приезда. В тур на целых два месяца и мисс Отулл будет сопровождать его во всех поездках как агент! Сломя голову, я кинулась в свою комнату, упала лицом на кровать и зарылась в подушку. В распахнутое окно влетали ароматы цветов, приносимых ветром из оранжереи, из коридора послышалось топанье маленьких ножек близнецов и цоканье каблуков миссис Розы вслед за ними. Затем все затихло. Перевернувшись на спину, я уставилась в потолок и задумалась. Взгляд мой скользил по потолку, перетекая на стену и окно, пока не остановился на пышно цветущей герани, стоящей за шторами-парусами. От одного взгляда на цветок стало легче и теплее на душе. Я многого не понимала в этой жизни, и человеческие чувства были одной из этих вещей. Я не понимала того, что происходит даже у меня на душе, не то, что в душе мистера Кавендиша. Была ли это любовь? Может быть я просто диковинка для него, «что-то новое»? Но несколько часов назад, у обрыва, когда он прижимал мою руку к своей могучей груди, я чувствовала учащенное биение его сердца, я видела блеск в его обычно холодных печальных глазах!

— Что ты делаешь, неумеха! — этот крик со двора оторвал меня от мыслей.

Я встала и подошла к окну, чтобы посмотреть, что там происходит. Солнце было уже в зените и яркие лучи, отражаясь от стекол оранжереи, танцевали на стенах дома. Мистер Кавендиш бушевал среди своих растений — он выталкивал Нгози оттуда, отбирая у него рукавицы и рабочий инструмент.

— Что ты сделал с этим деревом? — слышался раздраженный голос. — Разве так обрезают ветки? Кто тебя учил?

— Мистер Картер, сэр. — ответил Нгози.

— Мистер Картер идиот! — раздраженно отрезал хозяин.

Нгози повернул голову и, заметив меня, пожал плечами, улыбаясь — я научила его не воспринимать оскорбления мистера Кавендиша близко к сердцу. Я кивнула в ответ и крикнула из окна:

— Мистер Кавендиш, что случилось?

— Анна? — через мгновение хозяин выглянул из оранжереи. — Вы чего сидите там как кукушка? Выходите!

— Нет, сэр! Я устала и хочу отдохнуть. Что у вас произошло?

— Ваш дорогой друг, мисс Ионеску, неправильно обрезал мою магнолию! — гневно размахивая руками, объяснил мистер Кавендиш.

— Вы уверены, что он сделал это неправильно? — спросила я.

— Конечно! Вы только посмотрите, Анна, что случилось с моим цветущим деревом! Оно превратилось в жалкий тощий куст!

— Мистер Кавендиш, оно все еще цветет?

— Да.

— Так в чем проблема? Оставьте Нгози его работу! За все это время он ведь не убил ни одного вашего цветка?

— Нет, не убил. — кажется, мистер Кавендиш начал остывать.

— Ну вот и все! — подытожила я, нюхая герань, стоящую прямо перед моим лицом.

— Вы все еще опекаете этот веник? — спросил мистер Кавендиш словно мимолетом, прищуривая глаз, в который настойчиво лез солнечный зайчик.

— Конечно, сэр! Он мне очень дорог, тем более, вы сказали, что он вам не нравится, а я очень добрая и жалею несчастных и нелюбимых.

— Я тоже несчастен, Анна! Почему вы не жалеете меня?

— Вы просили меня не делать этого. — парировала я, улыбаясь.

Мистер Кавендиш, окончательно успокоившись, вернул Нгози перчатки и инструмент, и, отпустив его в оранжерею, ближе подошел к моему окну.

— Вы не хотите прогуляться, мисс Ионеску? — спросил он, задрав голову.

— Нет, сэр, я только вернулась.

— А где вы так долго были?

— Общалась с Нгози, сэр.

На его лице снова появилось выражение досады, он сдвинул брови.

— Надо было выгнать его еще тогда, когда вы меня отговорили!

— Ничего подобного, сэр! — засмеялась я. — Вы слишком добрый, чтобы лишить бедного человека работы!

— Все-таки, я был прав насчет вас, мисс Ионеску — вы умеете манипулировать людьми!

Взгляд мистера Кавендиша застыл на моем лице и потух. Не сказав больше ни слова, хозяин развернулся и ушел в дом.

Дальше все закрутилось настолько быстро, что я не успела опомниться — вечер пролетел за разбором почты, которой меня щедро наградила мисс Отулл со словами: «Рик занят и не может просмотреть это все. Займитесь, пожалуйста!». Проснувшись утром, я застала всех в ужасной спешке. Собирались чемоданы, паковались документы, миссис Ортис бегала по дому туда-сюда, не успевая сказать ни слова. В этой суматохе я вошла в кабинет мистера Кавендиша. Он меланхолично сидел за своим столом, держа в руках стакан с виски и глядя в открытое окно. Увидев меня, он вздохнул и продолжил свое занятие.

— Что происходит, сэр? — поинтересовалась я, прикрыв двери.

— Я уезжаю.

— Куда? — мое сердце прыгнуло в груди.

— В тур. На два месяца.

Я молча присела на кресло у окна. Двери приглушали звуки суеты и казалось, что эта комната — укромный уголок, где можно спрятаться от всего.

— Вам нужна помощь, сэр?

— Вы думаете, мне нужна помощь, Анна?

— Не уверена, сэр. — я пожала плечами.

— Миссис Ортис сегодня утром заменяет мои мозги, хоть это и сомнительная замена. Я не могу сосредоточиться.

— Сэр, вы здоровы? — поинтересовалась я, потому что он действительно выглядел очень бледным и осунувшимся.

— Вполне. Вы искренне беспокоитесь обо мне, Анна? — он перевел уставший взгляд на меня.

— Конечно, сэр.

Мистер Кавендиш поднялся, пересек комнату и оперся о двери в коридор, затем подошел и опустился у кресла, положив голову мне на колени.

— Анна, Анна, милая родная Анна! — говорил он. — Погладьте меня по голове, что вы сидите как истукан? Небось, грязного ободранного кота погладили бы, так чем я хуже? Вы вчера говорили, что жалеете бедных и несчастных? Вот он я — воплощение несчастья, жалейте же меня!

Я положила руку на голову мистеру Кавендишу и начала медленно поглаживать непослушные вьющиеся волосы.

— Анна, я не буду видеть ваше лицо и слышать ваш голос целых два месяца!

— Да, сэр.

— Я был прав, когда назвал вас лисой! Вы — коварная бессердечная ведьма, одурманившая меня! А у самой сердце — камень! — Он сжал руками мою длинную юбку и ноги под ней. — Как я теперь буду без вас? Я стал совсем ручной!

— Сэр, все будет хорошо! Это же всего два месяца!

— Два месяца, два года… Какая разница, когда каждая секунда на счету! — Он поднял голову и безумным взглядом смотрел мне в глаза. — Анна, я не доверяю Нгози.

Я улыбнулась, оттолкнув мистера Кавендиша.

— Так вот в чем проблема? — спросила я. — Но вы ведь доверяете мне?

— О, Анна! Вы не знаете, какими коварными бывают мужчины! — он встал и стремительно отошел к дверям на веранду. — Не доверяйте мужчинам! Никому, кроме меня, Анна! Слышите?

— Хорошо, сэр.

— Ну почему вы такая холодная? «Да, сэр», «Нет, сэр», «Хорошо, сэр»! Вы сведете меня с ума! Едемте со мной! — хозяин ринулся ко мне и снова упал на колени у моих ног, крепко их обхватив.

— Нет, сэр! Что скажут люди и что я буду там делать?

— Какая разница, что скажут люди. Признайтесь, вам действительно не все равно, что они скажут?

— Все равно, сэр.

— Тогда собирайте вещи, поедем со мной! Будете там заниматься тем же, чем и здесь — будете следить за моим графиком, повидаете другие страны! Соглашайтесь, Анна!

Мое сердце защемило при взгляде на эти умоляющие глаза. Вот он, у моих ног, просит уехать с ним, боится расставания! Но разве могу я согласиться? Это ведь все, что он может мне предложить. Как же тяжело отказывать тому, кто тебе дорог.

— Простите, сэр, но я не могу… — ответила я и встала, пытаясь освободить свои ноги от крепких объятий. — Я буду ждать вас здесь, сэр. Сколько понадобится.

— Ну и отлично! — закричал мистер Кавендиш, что есть силы, свирепея на глазах. — Убирайтесь! Оставайтесь здесь! Оставайтесь здесь одна, мисс Ионеску!

Выбежав в коридор, я услышала звук разбивающегося стекла — мистер Кавендиш швырнул стакан с виски, разбив его вдребезги о закрывшиеся за мной двери.

 

Глава 8

Наступил сезон дождей. Без моего непредсказуемого хозяина жизнь потекла скучно и однообразно. В тот же день, когда семейство Кавендишей улетело назад в Англию, мы с миссис Ортис долго вместе сидели за ужином, думая над тем, чем теперь заняться. Кавендиш-холл опустел, здесь стало холодно и одиноко. Казалось, что даже цветы в оранжерее действительно заскучали по своему хозяину!

— Я не люблю, когда хозяин уезжает надолго. — Сказала экономка, грустно глядя на струйки воды, стекающие по оконному стеклу. — Без него Кавендиш-холл становится пустым музеем.

— Часто мистер Кавендиш путешествует?

— Раз в год, не больше. Но он никогда не уезжал больше, чем на три недели, мисс Ионеску.

— Что ж, нам остается только делать то, что и обычно.

И мы делали то, что и всегда — миссис Ортис занималась домашним хозяйством, вела финансы, убирала и стирала, готовила. Я помогала ей практически во всем, даже выезжала с ней в город за покупками, но все равно свободного времени оставалось очень много. Чтобы хоть как-то скоротать длинные скучные часы, я часто подолгу находилась в оранжерее, помогая Нгози: поливала цветы, работала тяпкой и граблями. Но неумолимое время едва двигалось. И картина моей жизни в первую неделю выглядела так: я у окна, идет дождь; я на обрыве, дождя нет; я на обрыве под зонтом, идет дождь; я в парке под зонтом, идет дождь; я в беседке, идет дождь; я в кабинете мистера Кавендиша, читаю в его кресле, идет дождь.

Из состояния апатии меня вывел звонок Аристарха Бенедиктовича как раз тогда, когда я уже битый час тупо рассматривала розовый украшенный стразами телефон. «Это наверняка был подарок от маленькой мисс Изольды» — думала я, поглаживая прохладный гладкий пластик. Наставник позвонил на пятый день моих мучений и сказал: «Аня, вы очень талантливый и упорный человек. Ни разу за семь лет нашего знакомства я не видел, чтобы вы опускали руки! Я далеко и не могу вас утешить, тем более не стану лезть в вашу душу, выясняя причину вашей хандры, но я умоляю вас — не сидите, сложа руки, не теряйте ни себя, ни драгоценное время! Жизнь так быстротечна!».

Эти слова, как глоток свежего воздуха, вселили в мою душу вдохновение и вернули былую упорность! С того момента каждый день я проводила в разнообразной работе — после завтрака и до обеда я рисовала портрет мистера Кавендиша, упорно работая над линиями, изгибами и тенями; после обеда я совершала прогулку по саду, проводя не менее получаса у обрыва, заглядывала в оранжерею, чтобы немного побеседовать с Нгози, и возвращалась в кабинет мистера Кавендиша. Там я садилась за его печатную машинку, вставляла новый лист и приступала к написанию своего рассказа. Писала я обычно до вечернего чаепития. После чудесно проведенных за чашкой чая минут с миссис Ортис, я снова отправлялась на обрыв, посмотреть на закат. Так шел день за днем, утекали недели. Монотонность и рутина, спокойно и размеренно текущие дни снова заставили меня остро почувствовать давно забытое одиночество.

Несмотря на все, за это время я смогла стряхнуть с себя хандру, снова найти в себе силы делать то, что я когда-то любила. Мистер Кавендиш не звонил, но мы получали весточки от миссис Розы, которая сообщала, что с братом все хорошо, и сейчас он находится где-то в районе Южной Америки. Я отгоняла от себя мысли о том, почему мистер Кавендиш не звонит, скоро ли он вернется, как проходят его вечера с мисс Отулл и сильно ли он обиделся на меня.

Однажды, в самый разгар работы над моим рассказом, я была прервана стуком в дверь.

— Войдите!

На пороге появился издатель мистера Кавендиша, мистер Рассел Нот — жутко потеющий, но очень добродушный упитанный старичок с тростью.

— О, мисс Ионеску, это вы? Я думал, что это мистер Кавендиш вернулся!

— Нет, сэр, — Я встала навстречу гостю, слегка смутившись. — Это всего лишь я.

Окинув удивленным взглядом рабочую атмосферу кабинета, мистер Нот заглянул в напечатанные мной листы, лежавшие в стопке на столе.

— Это ваша работа, мисс Ионеску? — он посмотрел на меня поверх очков, внимательно изучая написанное.

— Да, сэр.

— Постойте… У вас отлично получается! — он улыбнулся. — Вот так дело! Заехал забрать бумаги, а открыл талант!

— Какой талант, сэр? — я действительно не на шутку испугалась. — Я пишу для себя.

— Мисс Ионеску, с людьми нужно делиться! — иронично сообщил он. — В нашем мире не хватает таких романов, как ваш и слишком много разной дряни!

— Спасибо, сэр. — Я достала бумаги, за которыми приехал издатель. — Вот, сэр. Мистер Кавендиш предупреждал, что вы приедете, но я ждала вас недели две назад.

— Спасибо, мисс Ионеску! — он спрятал бумаги в портфель, не отрываясь от чтения моей писанины. — Свежо, необычно! И слог такой, давно забытый, журчащий как песня! Нет, мисс Ионеску, я буду ждать вашего романа с нетерпением!

— Но, сэр!

— Мисс Ионеску, обещайте, что я буду первым, кто прочтет его! — он посмотрел на меня строго. — Я серьезно! Не можете же вы всю жизнь жить в чужом доме и работать на кого-то! Пора подумать и о себе!

Последние крохи сомнения исчезли.

— Обещаю, сэр. Как только все будет готово, я вам позвоню.

— Вы умница, мисс Ионеску! — похвалил он, весело улыбнувшись и направился к выходу. — До свидания!

Когда двери за мистером Нотом закрылись, я все еще пребывала в легком шоке. Расхаживая по кабинету от окна к дверям на веранду и назад, я все думала, взвешивала и меняла свое решение. Снова и снова. Пока из состояния фрустрации меня не вывел громкий крик миссис Ортис из столовой. Я опрометью кинулась туда и застала экономку, лежащую на полу, отчаянно кричащую и держащуюся за ногу. Рядом валялись осколки разбитой чашки и перевернутая банка с вареньем.

— Господи, миссис Ортис! — я упала около нее на колени, пытаясь понять, что случилось.

— Я сломала ногу, Анна! — стонала она. — В моем возрасте нужно смотреть под ноги! Mi pierna! Как же больно! Maldita sea! Maldita sea esa taza estúpida!

— Я сейчас, миссис Ортис! Я сейчас! — бросившись к телефону что есть мочи, я вызвала «скорую» и провела все время до ее приезда на полу около страдающей женщины, побоявшись ее потревожить.

— Хвала небесам! — обрадовалась я, когда увидела карету скорой помощи, подъезжающую к дому.

Миссис Ортис уложили на носилки и отнесли в машину. Оставив Нгози и Афию за главных, я прыгнула следом за пострадавшей в карету скорой помощи и поехала в больницу. Через час, когда после обследования и рентгеновских снимков стало известно, что у миссис Ортис закрытый перелом в районе голени, ей дали обезболивающее и снотворное, поэтому я попрощалась и вернулась в Кавендиш-холл, пообещав, что буду следить за домом так же, как это делает наша добрая экономка.

К вечеру, когда работники разошлись по домам и я осталась одна в огромном поместье, то ощутила забытое с детства чувство, когда ты один во всем мире! Расхаживая по первому этажу, я не могла заставить себя уйти в спальню. Дошло практически до абсурда — я боялась остаться в темноте! Включив все лампы в коридоре и на лестнице, я поднялась в свою комнату, взяла герань и одеяло, и вернулась в кабинет мистера Кавендиша, выключая свет следом за собой. От непрекращающегося дождя в доме стало немного сыро и прохладно. Обернувшись в одеяло, я села в хозяйское кресло, подтянув под себя ноги, и прикрыла глаза. После изматывающего дня, сон завладел моим сознанием за несколько секунд.

Не знаю, что мне снилось, но я очень долго слышала во сне странное дребезжание, исходившее непонятно откуда. Огромным усилием воли разлепив веки, я наконец поняла, что это звонит телефон, стоящий на столе передо мной. Придя в себя, я взяла трубку.

— Кавендиш-холл.

— Анна, простите меня! — тихий голос мистера Кавендиша, так неожиданно ворвавшийся в мои уши, вызвал дрожь во всем моем теле, по спине побежали мурашки и сон сняло как рукой. Я никогда не разговаривала с ним по телефону и этот момент оказался таким тревожным и интимным, что мои руки и ноги покрылись гусиной кожей и внизу живота заныло.

— Мистер Кавендиш? — встрепенулась я. — Что я должна вам простить?

— Вы заставляете меня повторять то, что я так долго пытался забыть, мисс Ионеску? — его голос был таким родным, таким нежным и далеким.

— Нет, сэр. Я хочу сказать, что мне не за что вас прощать. — после короткой паузы я добавила. — Миссис Ортис сломала ногу и лежит в больнице, сэр.

— Что?! — воскликнул он. — Вы одна в доме? Вам не страшно? Нгози не с вами?

— Нет, сэр, все хорошо! — я улыбнулась. — Миссис Ортис чувствует себя хорошо, у нее закрытый перелом в районе голени.

— Вы одна?

— Да, сэр. Нгози ночует в своем доме, сэр!

— Как Дженет сломала ногу?

— Поскользнулась на разлитой воде.

— Кто разлил воду?

— Миссис Ортис, сэр.

— Она ругалась?

— Да, на испанском, сэр. Я не поняла.

— Вам повезло, Анна, что вы не поняли. Миссис Ортис остра на язык! — мистер Кавендиш засмеялся. — Как бы я сейчас хотел оказаться дома, Анна!

— А где вы сейчас, мистер Кавендиш?

— Я в Бразилии, Анна. Здесь праздник, но мне не весло. Я словно бездомный кот под дождем — жалкий и брошенный всеми. Нас с вами разделяет океан… Кажется, если я выйду на берег и хорошо пригляжусь, то увижу Кавендиш-холл и свет в вашем окошке.

— Сегодня, сэр, свет горит в окне вашего кабинета..

— Вы в моем кабинете, Анна?

— Да, сэр.

— Что вы там делаете?

— Обычно я здесь рисую ваш портрет и пробую писать на вашей печатной машинке. А сейчас я сижу в вашем кресле, укутавшись в одеяло и смотрю на вашу герань.

— Одеяло тоже мое?

— Нет, сэр.

— Я бы тоже с радостью посмотрел на мою герань, Анна. — мистер Кавендиш улыбнулся, я в этом уверена, и добавил, — Сколько прошло с тех пор, как я уехал?

— Сорок пять дней, восемнадцать часов и пять минут, сэр.

— Всего лишь? Я думал, что полтора года! — воскликнул он наигранно весело.

— А мне кажется, что полтора века прошло. — призналась я.

— Постойте, Анна… — мистер Кавендиш выдержал театральную паузу, — То есть вы хотите сказать, что скучаете по мне?

— Да, сэр.

— Правда?

— Да.

— И сильно скучаете?

— Очень, сэр.

— Это прискорбно! — улыбнулся он.

— Ваш голос звучит слишком счастливо, сэр.

— Да, вы меня поймали. — он откашлялся. — А теперь о серьезном, Анна. Мне придется задержаться еще на месяц.

— Что случилось?

— Оливия расширила мой тур, договорившись о посещении нескольких городов в США и во Франции.

— Хорошо, сэр. — ответила я огорченно.

— Мне нужно бежать, Анна. Но я вас заклинаю: не подпускайте Нгози!

— До свидания, сэр! — улыбнулась я.

— Я серьезно, мисс Ионеску! Не общайтесь с Нгози! Ох, как я жалею, что не уволил его перед отъездом!

— Спокойной ночи, сэр!

Кладя трубку, я все еще слышала, как он отчаянно убеждал меня не общаться с Нгози.

Парящая на крыльях счастья, я посильнее укуталась в одеяло и принялась с вдохновением стучать по клавишам печатной машинки.

Всю следующую неделю я не успевала опомниться — все заботы об имении легли на мои плечи: мне нужно было позаботиться о чистоте и порядке в доме, о садовых работах, о закупке продуктов, о распоряжении работникам и по-прежнему, я разбирала письма мистера Кавендиша, честно рисовала его портрет и писала свою книгу. Каждый день я навещала миссис Ортис и подробно рассказывала о проделанной работе, не забывая со скорбным лицом упомянуть, что без нее мне очень тяжело, да и вообще у нее все получается гораздо лучше, чем у меня! Для себя и своих дел у меня оставалось очень мало времени. За неделю, что миссис Ортис провела в больнице, я успела написать всего одну главу, а портрет все никак не получался, сколько бы я над ним ни билась! Мистер Кавендиш больше не звонил и поначалу меня снова одолела хандра, но я буквально вытащила себя за волосы из этой пучины, не давая раскиснуть и согнуться под тяжестью ноши. Я все повторяла себе, что Кавендиш-холлу и его хозяину нужна сильная, разумная, взрослая Анна, а не маленький капризный ребенок!

Наконец к концу следующей недели миссис Ортис оказалась дома. Ковыляя на костылях, она обошла весь первый этаж, осматривая свои владения, и поднялась бы на второй, если бы я не отговорила. Немного поразмыслив, она согласилась, что это глупая идея, и осталась внизу, попросив меня позвать Афию ей в помощь. Я чуть не сошла с ума от радости, когда услышала запах любимых вафель, которые миссис Ортис уже выпекала на кухне! Я снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая с радостным предвкушением мчалась во флигель к Арине на вкусные, но такие редкие, пирожки с клубникой! Наконец-то оказавшись не одной в доме, я с радостью посвятила первый день миссис Ортис — мы с ней разговаривали, пекли вафли, делились впечатлениями. Она рассказывала о больнице, я поведала историю о том, как мы с Нгози выгоняли большую птицу из оранжереи. Она наделала много беды в цветнике мистера Кавендиша, но мы сумели все исправить и, кажется, успешно.

Как только приходила Афия и меня отпускали, я пользовалась любой свободной минутой, чтобы уединиться и писать. Пишущий автор похож на больную собаку — ищет уединения, бежит от шумных компаний, бродит в одиночестве. Мне понадобилось еще две недели и много душевных мук, чтобы закончить свою первую книгу. Как обычно, я осталась нею недовольна, но зная себя, переделывать или дописывать не стала, чтобы не сделать хуже. Как только последний лист был дописан, я тут же позвонила мистеру Ноту и сообщила о проделанной работе. Теперь оставалось только ждать.

Однажды рано утром подул сильный порывистый западный ветер. Со стороны океана прилетал аромат свежей воды, смешанный с дурманящими запахами садовых цветов. Я проснулась от того, что мои шторы резко вспорхнули к потолку, затем с шумом опустились назад, незакрепленная оконная створка громко ударилась о стену так, что стекла едва не посыпались! Мой сонный мозг на секунду увидел входящего в двери мистера Кавендиша, и я, было, подбежала к двери, но это оказались всего лишь отголоски странного тяжелого сна — в комнате было пусто и нечем дышать. За окном пасмурно и прохладно, солнце сегодня не появится. Накинув платье, не успев собрать волосы, я вышла подышать свежим сухим воздухом, которого мне так не хватало! Ветер яростно трепал ветки деревьев, отрывая самые слабые молодые побеги и бросая их оземь, либо унося вдаль. Фонари, стоящие вдоль аллеи отчаянно раскачивались из стороны в сторону, рискуя сорваться и разбиться вдребезги. Тканевые шторы, висевшие в беседке, вырвались из своих завязок и теперь разлетались в разные стороны из огромных ниш, похожие на белые крылья ангелов. Сегодня в доме и в саду будет пусто — в такую погоду мистер Кавендиш разрешал работникам не приходить. Миссис Ортис еще крепко спала, пустующий сад приглашал меня.

Укутавшись посильнее в теплую шаль, я прошла по аллее и свернула направо, к тропинке, которая вела на обрыв. Точно такая же погода, когда нормальный человек и носа из уютного дома не высунет, и сблизила нас с мистером Кавендишем, объединив одним неожиданным случаем спасения. Когда Кавендиш-холл превратился в миниатюрный домик, выглядывающий из-за волнующихся деревьев, я скользнула между лавкой и стволом старого дуба. На обрыве ветер был еще крепче. Сделав шаг на поляну, мое сердце прыгнуло в ожидании услышать знакомый голос и увидеть дорогие черты… Но здесь тоже было пусто.

Волны бесновались, налетая на камни, взбивая пену, разлетаясь миллионами брызг! Это зрелище завораживало, я не могла оторвать глаз от клокочущей пропасти! Сев на самом краю обрыва и свесив вниз ноги, я смотрела и слушала. Да, это можно назвать безрассудным поступком, но я не могла по-другому! Мне нужен был прилив чувств после столь долгого затишья! Точно так же требуется разминка засидевшемуся за столом человеку — растягивая каждую мышцу, ощущаешь райское наслаждение, освобождаясь от ужасной сковывающей тяжести во всем теле! Вот так чувствовала себя и я — мне просто необходимо было что-то, что сможет освежить, встряхнуть, отвлечь!

В голове моей роились мысли под стать погоде, сказывалась усталость последних месяцев. Посидев еще немного на пронизывающем до костей холодном ветру, я встала и пошла вдоль обрыва туда, где я еще не была. Пробравшись сквозь заросли каких-то колючих веток, я оказалась на каменистом берегу. Волны здесь накатывали до самой линии сада, разбиваясь о ряд небольших камней и выбрасывая капли воды высоко вверх. Я знала, что где-то здесь стоит маяк, чей свет видно по ночам. Я видела его в день прилета в Кавендиш-холл, но так ни разу и не собралась сходить к нему. Я ни разу не была на маяке и не видела его так близко. Завернув за клином выдающийся на берег сад, я увидела белое конусообразное здание маяка, одиноко стоящее на возвышенности над водой.

Сбив пальцы и немного расцарапав правое колено, по белым камням я добралась до дверей и, сняв крючок, зашла внутрь. Здесь было довольно просторно, пахло сыростью и старостью, но было сухо и темно. По стенам разливалась вибрация от прожектора, заканчивающего свою ночную смену. Отодвинув тяжелую пыльную штору, я распахнула единственное небольшое окно, вырубленное в стене, и комната вмиг наполнилась свежестью и призрачным утренним светом, весело зашуршали листы, прикрепленные к стенам. Я подошла поближе, чтобы рассмотреть, что же на этих листах написано, и увидела себя! Десятки моих лиц смотрели с белой бумаги загадочно и одиноко большими темными глазами. Сначала я почувствовала тошноту — мне стало так страшно, что ноги подкосились и я прислонилась к стене, чтобы не упасть. Но как только первый шок прошел, я покачала головой, мысленно думая «вот дура, испугалась своих же портретов» и подошла поближе.

— Что же это? — прошептала я, срывая один листок и разглядывая рисунок.

«Р. К., 1 июня 2014 года» — в самом низу красовалась едва заметная подпись автора — Ричард Кавендиш. Это день нашей первой встречи в оранжерее. Здесь я стою с геранью в руках. Какая я здесь худая и угловатая, словно подросток. Взяв второй листок, я прочла «Р. К., 25 июля 2014 года» — это день, когда мы спасли дельтапланериста, у меня здесь испуганные глаза и разметанные по лицу волосы. 26 июля, 3 августа, 5 июня, 8 июня, 5 сентября… Сколько же здесь рисунков! Так вот какой видит меня мистер Кавендиш? Я во второй раз в жизни невольно залюбовалась собой, точнее рисунками мистера Кавендиша. Порыв ветра ворвался в комнату и сорвал еще несколько листов со стены. Торопливо прикрыв окно, я развесила дрожащими руками все на места. Мои ноги по-прежнему были ватными, я тряслась, словно в горячке. Мне хотелось сорвать все портреты со стены и, прижав к себе, кружиться в вальсе по комнатушке! Сделав над собой усилие не поддаваться провокациям моего сердца, я поднялась наверх и вышла на смотровую площадку. Отсюда открывался широкий обзор на океан, зеленые холмы сада и шпиль красной крыши Кавендиш-холла. Далеко за горизонтом виднелась верхушка горы и, куда ни глянь, бушующие волны на километры вокруг.

С того дня я стала приходить на маяк со своим мольбертом, карандашами и папкой листов. Время от времени я «зависала» — остановившись напротив настенной галереи и рассматривая свои портреты — тонкие линии, сделанные рукой мистера Кавендиша, мелкие детали, подмеченные художником и недоступные никому более! Когда у меня были силы оторваться от созерцания портретов, то я, устроившись на смотровой площадке, подолгу упражнялась в рисовании портрета мистера Кавендиша и очень скоро к имеющимся десяткам листов, прикрепленных к стене маяка, добавилось еще почти столько же. Каждый день я упорно рисовала одни и те же черты лица, стирая карандаши до половины, но передать тот взгляд с горящим пламенем в нем все никак не получалось. Теперь внутренняя комната маяка выглядела жутковато — вся стена усеяна нарисованными портретами всего лишь двух людей.

Зачастую, убегая по утрам в маяк, я оставалась там до самого вечера и возвращалась в дом только после заката, когда уже не могла рисовать. Сначала миссис Ортис пыталась образумить меня, выражая крайнее беспокойство моим частым уединением в заброшенном здании, но я оставалась непреклонной и, в итоге, она смирилась и даже стала готовить мне обед и давать с собой.

Странно, но, пребывая в абсолютном одиночестве большую часть дня, я не страдала и не изнывала от скуки и печали — наоборот, мне было интересно, я была одухотворена и вдохновлена! Раскладывая по утрам карандаши и закрепляя новый лист на мольберте, я ощущала, что делаю что-то важное, что-то достойное похвалы, словно приносящий утреннюю газету, пес. Как бы я ни сопротивлялась и не отталкивала от себя призрачную надежду, она все-таки завладела мною очень быстро и окончательно. Мой мозг рисовала картины счастливого воссоединения с мистером Кавендишем, его похвалы моим художественным стараниям. Я так живо представляла его непослушные вьющиеся волосы, мышцы, угадывающиеся под рубашкой, большие вены на руках ниже локтя, нависающие над глазами брови и испытывающий непонятный взгляд глубоких глаз, но запечатлеть это все на бумаге никак не получалось.

 

Глава 9

Прошел почти месяц и мы ждали возвращения мистера Кавендиша со дня на день. Он больше не звонил, поэтому мы не знали ни новостей, ни планов, которые у него могли бы появиться. Миссис Ортис каждый день готовила праздничный ужин, я ставила свежий букет в его кабинет. Но никто не приезжал и мы сами съедали все кухонные изыскания миссис Ортис, а завядшие цветы снова неумолимо отправлялись в мусорное ведро. Мы звонили миссис Розе, но трубки тоже никто не брал, пока однажды на том конце провода все-таки не послышался запыхавшийся голос.

— Да? — трубку подняла сама миссис Роза.

— Миссис Стенли, это Дженет Ортис из Кавендиш-холла!

— О, здравствуйте, Дженет! Как ваши дела?

— Все хорошо, миссис Роза! Я просто хотела спросить, когда вернется мистер Кавендиш? Мы уже неделю ждем его, а он все не приезжает.

— Ммм… Миссис Ортис, Ричарду пришлось задержаться в Англии. Миссис Алиса Кавендиш умирает.

— Умирает? — Миссис Ортис присела на вовремя подставленный мной стул. — Что случилось? Почему?

— Это не телефонный разговор, Дженет. Но скажу, что она очень больна.

Пока миссис Ортис заканчивала разговор, я опустила букет, с которым возилась последние пять минут, в воду.

Итак, бывшая жена мистера Кавендиша умирала. Он, как истинный джентльмен, не мог уехать не попрощавшись: их так много когда-то объединяло. И все-таки на душе лежал осадок — он не позвонил, не сообщил. Он просто забыл о нас. Забыл обо мне.

Остаток дня мы провели каждый в своей комнате. Я прекрасно понимала миссис Ортис — мистер Кавендиш был ей как сын и она тоже была немного обижена и расстроена таким игнорированием с его стороны. Я же, сидя у закрытого окна в своей комнате и наблюдая потоки воды, льющиеся по стеклу, ругала себя за то, что раскисаю, за завладевшие мной безосновательные надежды, за то, что я такая дура.

В середине ночи меня разбудил телефонный звонок. Он трезвонил, пока я сонная и в одной ночной рубашке (кого стесняться-то в пустом доме?) не спустилась в кабинет хозяина. Миссис Ортис не могла ничего слышать — она спала в другом крыле дома и, вдобавок, принимала прописанное врачом сильнодействующее снотворное.

— Кавендиш-холл. — я подняла розовую в стразах трубку и произнесла заспанным голосом.

— Анна, вы нужны мне. — сказал мистер Кавендиш в одной ему свойственной манере просьбы-требования.

— Вы не позвонили, сэр. Мы узнали обо всем от миссис Стенли. — ему не удалось застать меня врасплох на этот раз. Я уже давно прокручивала этот разговор в своей голове.

— Простите, Анна. Я думал, что справлюсь, но это не так. Мне очень тяжело.

— Вы до сих пор любите ее, сэр? — спросила я тихо, боясь услышать ответ.

— Приезжайте, Анна. Сейчас же собирайтесь и приезжайте! Я уже выслал за вами самолет!

— Но, сэр…

— Нет, Анна. Вы мне нужны сейчас! Я вас жду. — и он бросил трубку.

Разговор оборвался раньше, чем я думала. Что мне оставалось делать в два часа ночи? Я бросилась в спальню миссис Ортис и, испугав ее до полусмерти своим появлением, объяснила ситуацию. Быстро собрав небольшой чемоданчик, я вышла из дома в сопровождении отчаянно зевавшей экономки. Благословив на безопасный перелет, она отпустила меня к подъехавшей машине. Через час я вылетела в маленьком самолете из аэропорта Кейптауна, сгорая от нетерпения и страха увидеть мистера Кавендиша и услышать его голос.

Эти десять часов полета были одними из самых тяжелых за всю мою жизнь, даже считая тот день, когда я убегала от войны. О чем я только не думала, сколько раз я принимала и тут же меняла свое решение! Я переживала и боялась того, что может сказать хозяин. А что, если он действительно до сих пор любит свою бывшую жену? Что, если я все выдумала и никаких волн и симпатий между нами нет, а все это — просто плод моего разыгравшегося воображения, подпитанного романтическими морскими пейзажами и классикой литературы? Глядя в иллюминатор на дымчатые облака, медленно плывущие в предрассветных лучах под серебристым крылом самолета, я думала о том, какой будет наша встреча. Мои руки покрылись гусиной кожей, а по спине побежали мурашки от одной мысли, что скоро я увижу мистера Кавендиша! Его пламенные глаза, глядящие из-под нависших бровей, заставляли мое сердце биться чаще, а упрямый характер отталкивал и привлекал одновременно. Но… так ли я дорога ему, как прежде? Вдруг что-то изменилось за эти месяцы? Почему он так долго не звонил?

С тех пор, как я увидела все мои портреты в маяке, я не могла перестать думать об этом ни на секунду. В голове моей крутились мысли — что это, как это, зачем это? Мог ли такой человек полюбить такую, как я? Почему он молчит? Почему прячет от меня свои чувства, говорит намеками? К чему эта скрытность, словно ему пятнадцать лет? Может, ему, как художнику, просто понравились мои несуразные черты? Мистер Кавендиш не похож на нерешительного человека, значит, что-то его останавливает, либо он просто играет со мной. Кто знает, сколько таких «нянек» было у него до меня? Хотя, кого я обманываю, я знаю его лучше, чем себя и уверена, что не было больше никого. Миссис Ортис обязательно обо всем рассказала бы.

А я? Какая же я глупая! С первой нашей встречи, еще тогда, когда он, стоя на одном колене, обрезал розы, а затем раздраженно всучил мне горшок с геранью, я уже тогда была потеряна навсегда! Как могло со мной такое произойти?

Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей, до боли кишащих в голове, я достала книгу и углубилась в чтение, то и дело отвлекаясь и подолгу останавливая свой взгляд на каком-нибудь слове.

Когда под крылом показался Лондон, ко мне вышла стюардесса и попросила приготовиться к посадке. Я летела самолетом всего лишь второй раз в жизни, но воспоминания о неприятном чувстве в животе во время приземления вспыли в моем мозгу. Точно так же я не любила ездить в лифте — это чувство, когда он едет вниз и последний рывок перед остановкой, когда тебя подбрасывает вверх, а затем резко вниз, а в животе разверзается пропасть, в которую утекает вся кровь в теле и твое достоинство! Через двадцать минут я уже садилась в присланный за мной автомобиль.

— Мистер Кавендиш сегодня не сможет с вами встретиться, мисс. — сообщил водитель, глядя на меня в зеркало заднего вида. — Но он распорядился доставить вас в дом, там о вас позаботятся.

— Спасибо. — ответила я, едва улыбнувшись и немного расслабившись от мысли, что наша встреча отложилась по крайней мере до завтра.

Еще через четверть часа я уже шла следом за юной горничной миссис Розы, которая провожала меня в мою комнату.

— Мисс Ионеску, — сказала горничная, укладывая мой чемодан на диван в комнате, — Сегодня ни миссис Стенли, ни мистер Кавендиш не смогут с вами встретиться, они в больнице и приедут не скоро.

— Хорошо, спасибо, Генриета.

— Вы можете погулять по саду, ужин будет ждать вас в вашей комнате через час.

— Спасибо! — ответила я, сбрасывая с себя теплый дорожный плащ.

Сделав реверанс, Генриета удалилась. Я была разбитая и уставшая. Приняв душ и не дождавшись ужина, я уснула крепким сном, хоть было всего пять часов вечера.

Организм сыграл со мной злую шутку — уснув так рано, я выспалась к двум часам ночи. Проснувшись, я сначала не могла понять, где нахожусь, но потом вспомнила вчерашний десятичасовой перелет. Я не успела распаковаться с вечера, поэтому пришлось включать лампу, чтобы найти свежее платье в чемодане. На столике стоял остывший чай с пудингом — я так крепко спала, что даже не слышала, как Генриета заходила в мою комнату! Умывшись, одевшись потеплее и причесавшись, я направилась в сад.

Начало декабря в Англии — это прохлада, если не сказать, холода. Как давно я не вдыхала такого свежего, практически ледяного воздуха! Я буквально чувствовала, как мои легкие радостно развернулись! Как же я соскучилась по этим редким снежинками, прилетающим ко мне в ладони из темноты! Жизнь в Африке, дав мне практически все, многого меня лишила. Накинув на плечи пальто, я брела по саду. Здесь он был намного меньше нашего в Кавендиш-холле, но такой же ухоженный и красивый. Главной достопримечательностью служило глубокое заросшее ряской озеро и красивая беседка в его центре, выстроенная в виде пагоды. Ночная иллюминация подсвечивала воду и какое-то волшебное сияние разливалось от нее в разные стороны. Сопровождаемая далекими отзвуками неспящего города, я прошла по мостику в беседку над водой и села на лавку, лицом к виднеющимся на горизонте огням Лондона. Такая тишина создает в душе гармонию. Иногда одиночество ощущается настолько остро, что кажется, будто ты один на всей планете! Я не могу описать ту ночь, кроме как одним словом — покой. Было так спокойно, тихо, мерцающие вдали огоньки сливались с ночным небом, образуя бесконечный звездный узор. Я сделала глубокий вдох и потихоньку выпустила теплый воздух изо рта, наблюдая за скудным клубом пара, плавно вытекающим в воздух. Так приятно было видеть снег и ощущать прохладу!

— Почему вы не спите, Анна? — мистер Кавендиш, как обычно, появился незамеченным.

Мое сердце бешено прыгнуло, я мгновенно поднялась навстречу подошедшему хозяину, не в силах скрывать счастье и улыбку. Это черное пальто так ему шло!

— Мистер Кавендиш… — сказала я. — Я так рада вас видеть, сэр!

— Я вас тоже, Анна! — он притянул меня к себе в крепком объятии, зарыв лицом в холодное пальто, затем, отстранившись, критично осмотрел с ног до головы, — А вы не изменились! Носите все тоже ужасное платье и умудряетесь выглядеть все так же чудесно в два часа ночи.

— Спасибо, сэр! — я снова села на лавку, мистер Кавендиш опустился рядом со мной.

— Анна, я еще раз хотел извиниться за наше расставание. — начал он, но я тронула его за руку, давая понять, что все хорошо. — Вы не злитесь на меня?

— Нет, сэр. Я не могу на вас злиться!

— Вы уверены? — он выглядел озабоченным.

— Сэр, если бы я злилась, приехала бы я сюда? Вы сказали, что вам тяжело? — я боялась задать волнующий вопрос, но все же не смогла сдержаться, — Вы еще любите ее?

— Анна, не будьте глупой. — Резко ответил мистер Кавендиш. — Я не люблю Алису уже давно, и сомневаюсь, что когда-либо по-настоящему любил. — Он смотрел на город, разминая подол пальто между двумя пальцами. — Просто Алиса — единственное напоминание, которое у меня осталось о… малышке. Она нас объединяла.

— Я понимаю, сэр.

— Знаете, Анна, до рождения Изольды я не думал, что смогу быть отцом. Я был ветреным и юным, не думал о завтрашнем дне, увлекался живописью, был азартным. С появлением ребенка жизнь резко меняется, понимаете? — Он смотрел на меня, пока я не кивнула, затем снова отвел взгляд. — И вот ты уже проводишь вечера в семейном кругу, в комнате, забитой игрушками, попивая выдуманный чай из игрушечной пластиковой посуды, а твои волосы уложены в элегантную прическу с розовым бантиком…

Тут я представила мистера Кавендиша с розовым бантиком на голове и едва сдержала смех.

Я взяла руку хозяина в свою. Он благодарно посмотрел на мои пальцы и крепче сжал их в своей огромной ладони.

— И когда приходит время расставаться, ты оказываешься не готов. А это время приходит, Анна, рано или поздно. Но лучше уж поздно, неожиданно, резко — как сдернуть бинт с засохшей кровью с раны… Терять близких очень тяжело, Анна. Как бы жестоко это ни звучало, но вам так повезло, что вы не знаете своей семьи — это на три-четыре горя меньше в вашей жизни!

— Что с миссис Кавендиш? Почему она умирает?

— Потому что глупая. Глупая и пустая. — ответил мистер Кавендиш сухо. — Она слишком много развлекалась и слишком мало следила за своим здоровьем. Вот теперь расплата и пришла.

Некоторое время мы сидели молча, рука в руке. Тяжелые мысли, занявшие голову мистера Кавендиша, нарушало лишь редкое крепкое пожатие моих пальцев в его ладони. Наконец, опомнившись, он перевел отсутствующий взгляд, который сразу же стал теплым и привычно огненным, на меня.

— Расскажите лучше о себе, Анна! Чем вы занимались без меня? Небось, не отходили от Нгози?

— Конечно, сэр, ни на шаг. — Я улыбнулась. — Мы веселились в вашей оранжерее каждый день! Ну хорошо, признаюсь честно: я писала книгу.

— Мистер Нот сообщил мне, — сказал мистер Кавендиш. — Ему очень понравился ваш роман, но он ждет моего приезда, чтобы я немного подредактировал его. Вы же не против?

— Нет, сэр.

— Отлично! Я думаю, настало время открыть ваш литературный талант миру!

— Прошу вас, сэр! — я смущенно поморщилась.

— Не будьте такой притворно-скромной, Анна! — он улыбнулся. — Скромным не достается ничего в этом мире!

— Но сэр, мне действительно страшно, потому что я не уверена в себе. Я не готова читать разгромные критические заметки о своем первом «детище»!

— О, милая Анна! — он покачал головой. — Вы думаете, я без потаенного страха отдаю очередную рукопись в редакцию? Я уверен, что все будет хорошо. И не называйте свои книги «детищами» — это не сулит ничего хорошего! Но, в вашем случае, я уверен, что роман прекрасен!

— Вы же даже не читали, сэр!

— Я знаю ход ваших мыслей и уверен, что книга вышла отличной! Ну хорошо, отставим литературу! Что вы делали еще?

— Я каждый день приходила на наш утес. Но без вас там ужасно скучно.

— Океан не иссох без меня?

— Просто ужасно, сэр. Воды почти не осталось! Киты выбрасываются на берег! Пара кораблей сели на мель и матросы жили у нас в доме целую неделю!

Мистер Кавендиш посмотрел на меня с такой нежностью, улыбаясь краешками губ, что холодный воздух внезапно раскалился, словно в самом жарком летнем месяце!

— Что вы еще делали, мисс Ионеску?

— Я рисовала, сэр.

— Неужели? Вы рисовали? — его брови поползли вверх, он широко улыбнулся, недоверчиво глядя на меня. — Мне это не слышится? Вы действительно рисовали? По собственному желанию? Никто не прижимал дуло пистолета к вашему виску?

— Да, сэр, сама, по собственному желанию. На маяке…

Последнее слово изменило лицо хозяина. Оно вмиг сделалось не то испуганным, не то грустным. По нему пробежала тень.

— Я видела все мои портреты, сэр. — меня понесло и я уже не могла остановиться. — Я видела все эти листы, на которых вы нарисовали все дни, проведенные со мной. Что это, сэр? Зачем вы нарисовали столько моих портретов? Чем скромная одинокая иностранка смогла привлечь ваше внимание?

Отпустив мою руку, мистер Кавендиш встал.

— Я боюсь вас, Анна. — признался он через несколько секунд молчания, отвернувшись.

Это был не тот ответ, которого я ждала. Он сразу же заметно остудил мой пыл.

— Что это значит, сэр? — я тоже встала и отошла в другой конец беседки, сцепив руки перед собой. Надежды начинали рушиться — крупная трещина побежала в стенах моих мечтаний.

— Нет, нет, Анна! — увидев замешательство на моем лице, мистер Кавендиш сделал один широкий шаг и подошел вплотную, взяв мои руки в свои. Я видела, как высоко вздымается его грудь и как часто пар вырывается изо рта — он волновался.

— Сэр, я ни на что не претендую, ничего не ожидаю, но мне надо знать — для чего это все? Чего вы хотите от меня? Что я должна делать, сэр? Я устала! Я ужасно устала, сэр, от всех игр и недосказанностей. Я слишком долго ждала чуда и уже не имею сил, чтобы ждать еще.

— Анна, Анна, Анна. — мистер Кавендиш склонился, прислонив свой горячий лоб к моему. — Я мечтаю, чтобы вы стали моей, принадлежали только мне. Навсегда… Вы — единственная, кто не боится меня. За все эти годы вы первая, кто смог дать мне отпор, кто не побоялся моего жесткого деспотичного характера, кто сумел поставить меня на место! Я боюсь, что, приручив меня окончательно, вам надоест, вы бросите меня и растворитесь в рассветной мгле точно так же, как тогда, когда сбежали из дома своей бабки много лет назад. Я боюсь, что вы проделаете в моем сердце огромную дыру, сами того не подозревая, и эта дыра уже никогда не заживет!

— Я никогда не смогу приручить вас, сэр. — ответила я шепотом, в горле пересохло. — Тех, кого любят, не приручают, им наоборот дают волю.

— Так вы меня любите, Анна? — прошептал он, согревая меня горячим дыханием и заглядывая в глаза.

— Да, сэр. — я пыталась не смотреть на него, чтобы не упасть без чувств.

— Давно, Анна?

— Минут тридцать, сэр. — отшутиться не получилось.

— А я вас люблю с первой встречи!

Мистер Кавендиш склонился, нашел мои губы и подарил долгий нежный поцелуй! Я почувствовала, как по телу разлилось невиданное до этого тепло, как сладко закружилось в голове и подкосились ноги. Но он не дал мне упасть, крепко прижимая к себе, будто хотел поглотить меня всю без остатка. Его губы, из которых вылилось столько сарказма и ругательств, оказались именно такими, какими я их и представляла: мягкими, теплыми, нежными! Его кожа источала едва уловимый запах пены для бритья и одеколона, а непослушные вьющиеся волосы скользили по моей щеке давая понять, что все это реальность и происходит со мной на самом деле!

— Как давно я этого ждал, Анна! — прошептал он, с трудом оторвавшись от моих губ и открывая глаза, — Теперь мы будем счастливы вместе, а не каждый по одиночке!

Я не могла и не хотела говорить. После стольких лет одиночества и грусти, я просто хотела оставаться в его объятиях как можно дольше, возможно, до конца своих дней! Я не хотела думать о том, что будет завтра, что скажет его суровая мать, как будут смотреть на нас миссис Ортис и работники! Я ни о чем таком не хотела думать, поэтому просто прижалась к крепкой груди мистера Кавендиша и прикрыла глаза.

Мы провели вместе в беседке еще три часа до рассвета, не отпуская друг друга из объятий, целуя до головокружения, утопая в счастье.

Мир вмиг изменился для меня! Как только в доме послышались первые голоса проснувшихся жильцов, мистер Кавендиш схватил меня за руку, стремительно пошел туда и громогласно объявил, застав всех врасплох, что мы любим друг друга! Взяв с прыгающей от счастья и пожимающей нас за руки Розы и мистера Стенли обещание, что они не расскажут об этом родителям до тех пор, пока Алиса Кавендиш не отдаст богу душу, мистер Кавендиш полностью посвятил свободное время мне. Тем не менее, мы очень редко проводили вместе пятнадцать минут кряду — мистер Кавендиш был очень занят и то пропадал на деловых встречах по поводу книги, то навещал миссис Алису. Когда же нам удавалось побыть вместе, мы гуляли по саду, ездили в город, бродили по улицам и он увлеченно рассказывал мне истории из своего детства, связанные с тем или иным зданием, парком или перекрестком. Мы не могли насладиться губами друг друга! Иногда казалось, что мы уже стали одним целым.

Я не умела быть счастливой, и когда счастье и любовь заполняли меня полностью без остатка, я терялась в собственных чувствах. Мне казалось, что я не достойна счастья и любви, разве такой человек, как мистер Кавендиш может действительно всем сердцем любить такую как я? Чем я могла привлечь его внимание? Я уходила в тень, уединялась в зимнем саду или в необитаемой мансарде огромного дома Стенли, но мистер Кавендиш бесцеремонно врывался в мое одиночество с одним ему свойственным напором, со своими огненными глазами и пламенным сердцем, вытягивая меня из меланхолии за руку, словно утопающего из зыбкого болота. Он бил меня по щекам своими словами, отрезвляя, вырывая меня из когтей низкой самооценки, убеждая в том, что я — самая лучшая, самая дорогая и самая красивая на свете!

Устроившись после ужина в большой комнате с камином, семейство Стенли любило вместе провести досуг. Миссис Роза была ко мне очень добра, приняла и полюбила меня. Мы были приблизительно одного возраста, поэтому быстро сблизились и нашли общий язык. Она звала меня играть с ней и с близнецами — обычно мы усаживались на пледе у самого пламени и жарили зефир или шили куклам платья, лепили солдатиков из глины. Мистер Кавендиш с мистером Стенли, усевшись в мягких глубоких креслах, потягивая кофе или виски из квадратных стаканов, обсуждали политику и последние события светской жизни, а я ловила на себе таинственный взгляд глубоких глаз моего хозяина, улыбающегося одними уголками губ.

И вот поступило известие — миссис Алиса Кавендиш зовет мисс Анну Ионеску к своему смертному одру. Что?! Откуда она знает меня? Почему она думает обо мне при смерти? Что хочет сказать мне бывшая жена моего любимого, дорогого и единственного мистера Кавендиша? Столько разных вопросов роилось в моей голове, пока я сидела в везущей меня машине! Мистер Кавендиш, неотступно следующий за мной, крепко сжимал мою руку, сидя рядом. Он тоже переживал.

— Анна, пообещайте мне, что не измените своего отношения ко мне, что бы Алиса не сказала! — говорил он, заглядывая мне в глаза.

— Что она может такого сказать, сэр? Вы кого-то убили? — я старалась выглядеть естественно спокойной, но получалось плохо. Актрисой мне не быть.

— Нет, Анна. Но Алиса… Она всегда найдет, что сказать. И у меня такое предчувствие, что вы выйдете из ее палаты совсем другой.

— Не волнуйтесь, сэр! — я нежно поцеловала его бледную руку. — Я никогда не перестану вас любить, даже если бы вы кого-то и убили.

Вскоре мы уже шли по длинному коридору больницы. Мистер Кавендиш шел рядом, тяжело ступая и то и дело касаясь моей руки, словно оттягивая наше расставание. У дверей палаты медсестра попросила его остаться в коридоре, а меня пригласила зайти внутрь.

Миссис Алиса Кавендиш, а точнее то, что от нее осталось после долгой болезни, лежала на широкой койке, глядя стеклянными глазами в окно. Ее костлявое лицо, обтянутое бледной и тонкой как пергамент кожей, не выражало ничего и было мало похоже на ту фотографию красивой белокурой румяной девушки, которую мне однажды показывала миссис Ортис. Увидев мое отражение в окне, она повернула лицо и ее глаза оживились.

— Вы — мисс Анна Ионеску? — спросила она тихим охрипшим голосом. — Хотя, я вижу, что это вы. Как и говорила Оливия — у вас нет вкуса.

— Да, миссис Кавендиш. — ответила я, боясь подойти и пропустив мимо ушей все оскорбления.

— Подойдите ближе. — Попросила она неожиданно мягко. — Сядьте рядом со мной.

Я послушно исполнила просьбу.

— Я много слышала о вас. И об особом к вам отношении со стороны Ричарда. — она прокашлялась и продолжила. — Это правда?

Я молчала.

— Что вы еще можете мне ответить? — Она вяло ухмыльнулась. — Мне говорили, что вы приехали сюда из какой-то бедной страны? Вы сирота? Вы небогаты?

— Да, миссис Кавендиш. У меня за душой нет ни копейки. Я живу на жалованье, которое мне платит мистер Кавендиш.

— Анна… Я могу называть вас по имени? Анна, вы знаете, что из себя представляют богатые люди?

— Н…

— Не спешите отвечать, — перебила она, — Вы все равно не ответите правильно.

Замолчав на несколько мгновений, она сделала пару жадных вдохов из баллона, стоящего рядом с кроватью.

— Вам рассказывали, что я была ветреной, беспечной? Что я убила свою дочь? — Ее ресницы дрогнули, но слез не было. — Я уже давно не могу плакать, Анна, слез уже не осталось в моих глазах.

Миссис Кавендиш посмотрела на меня своими водянистыми серыми глазами и добавила:

— Я не такой вас представляла, но вы мне нравитесь, Анна. Странно, вы совсем не во вкусе Ричарда, но у вас красивые глаза и они светятся гордостью. Позовите его! — внезапно она скорчилась в болезненных судорогах. — Позовите Ричарда!

— Мистер Кавендиш! — испугавшись, я тот час же вылетела в коридор. — Миссис Алиса хочет вас видеть!

Он нерешительно вошел в палату и плотно прикрыл двери, бросив на меня короткий смущенный взгляд. Через окно я наблюдала за ними и видела, как он медленно подошел к кровати умирающей, она схватила его за руку и начала что-то говорить, хмурясь и задыхаясь от кашля. Лицо мистера Кавендиша все сильнее менялось с каждой секундой, пока рука, крепко схватившаяся за воротник его рубашки, не упала бессильно на кровать.

Обернувшись, мистер Кавендиш хмуро посмотрел на меня и пошел к дверям.

— Анна, возвращайтесь в дом Стенли. — приказал он сухо и закрыл двери.

Постояв еще пару секунд, пытаясь понять, что произошло, я наблюдала, как в палату идет медсестра, а мистер Кавендиш, сев около миссис Алисы на кресло, задумчиво смотрит на ее профиль. В конце концов, я вышла на улицу и села в автомобиль.

На пороге дома миссис Стенли меня встретила Генриета. У нее в руках был мой чемодан, который она протянула, стоя в дверях.

— Вот, мисс Анна, — чуть не плача говорила она. — Я ничего не знаю, но мне сказали собрать ваши вещи. Вот, возьмите.

— Что случилось, Генриета? — Все равно спросила я. — Я ничего не понимаю!

— Я не знаю, мисс! — повторила она. — Мне приказали собрать ваши вещи. Вы летите назад в Кавендиш-холл.

— Мне нужно поговорить с мистером Кавендишем! — потребовала я. — Или с миссис Стенли!

— Я не могу вас пустить, мисс Анна. Пожалуйста, — она умоляюще посмотрела на меня, — Мне еще работать здесь, мисс…

Но я не собиралась устраивать сцен или истерик. Взяв свой чемодан, я вернулась в машину, ждущую меня у ворот. Вскоре я, растерянная и разбитая, уже летела назад в Африку.

Рождество в десять лет…

 

Глава 10

Что сказать об этих часах? Мое сердце разрывали боль, смятение, разочарование. Я ничего не понимала, я не знала, что произошло и даже не представляла, что такого могла сказать миссис Алиса, что мистер Кавендиш вдруг так охладел ко мне. А его глаза? Последний взгляд, брошенный ним, был холодным, чуть ли не злым и полным ненависти. Что же произошло, Господи? Одно я знала точно: Оливия Отулл говорила с миссис Алисой и это плохо. Я так и знала, что она меня невзлюбила. Но за что? Неужели такая женщина, как она, почувствовала во мне соперницу? Нет, я схожу с ума, это уже шизофрения.

Я прибыла к воротам имения поздно вечером, когда уличное освещение уже было включено. Держась из последних сил, я старалась не разрыдаться и не впасть в отчаяние. Гордость и достоинство все еще кипели где-то глубоко внутри, восставая против несправедливости и требуя объяснений и извинений! Но когда я постучала в двери Кавендиш-холла и миссис Ортис, открыв, посмотрела на меня с сочувствием и еще каким-то непонятным чувством, мое сердце дрогнуло.

— Анна… — Она стояла в дверях, закрывая проход и не пуская меня дальше. В моей душе нарастала тревога. — Мисс Ионеску, я получила приказ от мистера Кавендиша поселить вас в маяке. Не переживайте, там все обустроено, вы ни в чем не будете нуждаться.

— Что? — я без сил опустилась на свой чемодан. — Что вы такое говорите, миссис Ортис?

— Анна, деточка, простите! — она оторвала руку от костыля и осторожно погладила меня по плечу. — Я не знаю, что происходит, но я не могу ослушаться приказа хозяина. Пожалуйста, поживите пока там, а когда вернется мистер Кавендиш, мы разберемся в этой ситуации! А пока он запретил вам выходить в сад и приходить в дом, еду вам будут доставлять в маяк… Я уверена, что это какая-то ошибка, дорогая. Мистер Кавендиш с его характером, уж чересчур переборщил!

— Но… — хотела возразить я, но тут же передумала. Спорить бессмысленно. Собрав оставшиеся крупицы достоинства, я взяла чемодан и пошла за дом.

Завернув за угол и пройдя оранжерею, я быстро шла в сторону маяка. Теплый ветер трепал мое платье, легкий чемодан своей безумной тяжестью отрывал руки. Смахивая слезы, стискивая зубы, я вошла на каменистую тропинку, ведущую к маяку. Во мне кипела злость, досада, ненависть к себе за то, что унижалась перед Генриетой, перед миссис Ортис! За то, что была такой дурой, что поверила в чудо! Я же знала, знала, что мистер Кавендиш никогда, никогда меня не полюбит! А он действительно меня не любил, раз ему хватило одного слова бывшей жены, чтобы выгнать меня из дома и из своей жизни! И скоро, это точно, меня выгонят и из маяка. Дура — она и в Африке дура!

Ворвавшись в маяк, я, в порыве бессильной ярости, срывала со стен свои портреты и портреты мистера Кавендиша, рвала их, выбрасывала в океан из окна, пока не упала бессильно на стул и не разрыдалась.

Облегчив душу слезами, я почувствовала себя немного лучше. Как стремительно жизнь может поменяться в одну минуту — от всепоглощающей любви до холодного презрения такой маленький шажок… Самое страшное, не дающее мне ни на секунду покоя, было то, что я не понимала, что происходит! Никто не удосужился мне объяснить в чем моя вина! Какой-то театр абсурда.

Немного придя в себя, я заметила, что в маяке все изменилось — теперь здесь стоял мой стол и мольберт. Поднявшись со стула, я заглянула в маленькую комнатушку — здесь ванна и туалет. Замкнув входные двери, я поднялась на второй этаж — здесь расположилась моя кровать, мой шкаф, столик с лампой. И герань, как суровое напоминание о том, кто я на самом деле.

Это было жестоко. Я уже забыла, что такое жестокость, но сейчас в моей голове вертелись слова Пелагеи Федоровны: «Никому ты не нужна, безотцовщина! Родилась как собака, как собака и помрешь!». Сидя в оцепенении на кровати, я думала о глазах мистера Кавендиша, о его теплых губах, о колотящемся сердце… Разве мог он так хорошо притворяться? Какую злую шутку он со мной сыграл!

Какой одинокой и беззащитной я чувствовала себя в ту ночь! Если бы у меня была мама, она приласкала бы, успокоила свою дочь, не дала бы меня в обиду!.. Но я была одна-одинешенька на всем белом свете и некому было за меня заступиться.

Ночь была длинной и неспокойной, и к часу поднялся настоящий шторм! Волны гулко разбивались о скалу, на которой стоял мой новый дом, с шумом откатываясь назад. Склянки на полках вздрагивали при каждом таком ударе, механизм прожектора гудел где-то в вышине над головой, кровь стыла в венах. Усевшись на кровать, подтянув колени и укрывшись одеялом, я все думала и думала и мистере Кавендише и его сухом взгляде. Нет, не может быть! Это все какая-то злая шутка! Он ведь мог сыграть со мной такую шутку, я бы даже не удивилась! Это в его стиле! Наступит утро и он будет стоять здесь, у моей кровати, любуясь мной спящей! А потом обнимет, прижмет к груди и скажет, что все это он сделал специально, чтобы показать мне, что меня ждет — вспыльчивый характер, как бушующий океан, пламенное сердце, как ревущий за окном ветер, неожиданный, вздорный, тяжелый и деспотичный… но преданный, любящий, нежный и мой…

С такими мыслями я заснула, вымотанная дорогой и без остановки льющимися слезами.

Ясное безветренное утро наступило неожиданно быстро. Я открыла глаза, когда луч солнца ударил прямо мне в лицо, прорвав оборону легкой занавески. Подпрыгнув на кровати, я моментально осмотрела комнату, выглянула в окно, сбежала на первый этаж… но мистера Кавендиша здесь не было. Маяк был пуст и холоден, крича и убеждая меня в том, что я теперь одна, я теперь в изгнании.

Приняв душ, одевшись в свое старое платье и убрав волосы в узел, я распахнула двери навстречу палящему летнему солнцу, и увидела на пороге коробок. На мгновение надежда вновь озарила мое сердце, радостно прыгнувшее в груди! Схватив коробок, я занесла его внутрь и, поставив на стол, открыла. Там стояла бутылка молока, завтрак, обед и ужин в пластиковых контейнерах и записка от миссис Ортис: «Дорогая Анна, это ваш дневной рацион. Мистер Кавендиш еще не вернулся, но он настоятельно рекомендовал вам не уходить с утеса, разве что вам потребуется неотложная помощь. Помните, что я полностью на вашей стороне, дорогая, что бы ни случилось! И я уверена, что скоро все решится! Это просто какое-то глупое недоразумение! Всегда ваша, Дженет Ортис.»

Моя добрая милая миссис Ортис. Злость, ярость, разочарование, надежды и чаяния исчезли в один миг. Все эти чувства заменило одно — жуткая усталость. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни думать о чем-то. Отложив записку, я вышла на утес.

Жаркое африканское солнце уже припекало, но свежий морской бриз уравновешивал температуру, гуляя по моему убежищу, играя с высокой травой. Сбросив туфли, я пошла по этой сочной зеленой траве и упала навзничь там, где росли ароматные цветы. Небо надо мной было безжалостно высоким и холодным. Густые белые облака, гонимые веселым ветром, быстро уплывали на восток, тот час же забывая обо мне и оставляя одну на утесе. Звук волн, мерно бьющихся о скалы, шептал «одиночество… одиночество…». Закрывая глаза, я мечтала о том, чтобы этот утес откололся и пошел ко дну вместе со мной, прекратив все мои страдания разом. Но ничего не происходило.

День тянулся медленно, словно нехотя отсчитывая время. Я все ждала и ждала прихода мистера Кавендиша, но напрасно.

Жаркий день сменялся холодной ночью, которая плавно перетекала в свежее утро. Каждый день я выходила на смотровую площадку, безуспешно пытаясь увидеть хоть верхушку красной крыши Кавендиш-холла. Оторванная от общества, забытая самыми близкими людьми, я писала дневник, чтобы хоть как-то скоротать это время. Как бы я не пыталась с корнем выдрать из своего сердца любовь, как бы ни старалась ненавидеть мистера Кавендиша, все же не могла. Мое сердце отказывалось разменивать любовь, отказывалось ненавидеть его, не хотело слушать голос холодного рассудка — ты теперь одна, брошена, заточена в этом маяке, на этом утесе. Почему тогда, двадцать пять лет назад твой отец не бросил тебя в реку, оградив смертью от будущих боли и обмана?

Оторвавшись в задумчивости от дневника, мой взгляд остановился на герани, стоящей на окне. Одна ты осталась со мной, верная подруга. Мы с тобой не нужны никому, брошены, забыты. Как сказал когда-то мистер Кавендиш, мы с тобой очень похожи — такие же чужие и отличающиеся от всего в этом райском тропическом лесу.

Я упорно упражнялась с рисовании портрета мистера Кавендиша. Каждый день я проводила не меньше часа, рисуя, стирая, перерисовывая упрямые глубокие глаза, насмешливо и жестко смотрящие из-под хмурых нависших бровей.

Каждое утро я находила у дверей коробок с едой. Я пыталась проследить и узнать, кто его приносит и расспросить о том, что происходит в доме, но все напрасно. Как бы рано я ни просыпалась — коробок уже стоял у дверей. Иногда меня посещали мысли бросить все, влететь в дом и устроить скандал, требуя объяснений, извинений и уважения! Но такие мысли быстро покидали мой мозг — я боялась того, что потеряла мистера Кавендиша навсегда. Лучше жить в неведении, даже если до старости. Поначалу хотя бы миссис Ортис писала мне записки, но вскоре пропали и они, а вместе с ними и последняя нить, соединяющая меня с миром.

Теперь, очевидно, мой роман, на который я истратила порядочное количество нервных клеток и души, покроется пылью в кабинете мистера Нота. Нгози будет думать обо мне, как о дурочке-служанке, влюбившейся в своего хозяина. Миссис Ортис больше не будет разговаривать со мной как с равной. И зачем я согласилась приехать сюда? Сейчас бы лежала бы где-то в сырой земле, растерзанная прилетевшим снарядом, и не знала бы горя…

Изрисовав почти все листы из папки, я наконец добилась самого лучшего результата, на который только была способна — швырнув в окно огрызок последнего карандаша, я сделала шаг назад, глядя на лист на мольберте. С чистого белоснежного листа на меня смотрело тяжелым взглядом лицо хозяина моего сердца… Мистер Кавендиш… Я повесила этот портрет на пустующие стены маяка, не в силах разорвать его и выбросить в окно. Теперь, каждый вечер я засыпала, глядя в эти бездушные глаза и просыпалась под их неусыпным присмотром.

Быт мой был устроен просто: здесь имелся электрический чайник и печка на одну конфорку, на которой я могла разогреть остывший суп или кашу. Все свои вещи я стирала вручную и развешивала их на утесе — это была несложная конструкция из двух столбиков, соединенных проволокой на уровне моих глаз. Сюда отлично помещалось белое постельное белье, которое развевалось на ветру, превращая мою скалу в настоящий корабль с парусами. Проводя большую часть дня на утесе или на смотровой площадке, я не расставалась с ручкой и блокнотом, записывая все свои мысли и чувства. Время от времени вдалеке проплывали лодки, яхты и корабли, иногда пролетали дельтапланеристы и маленькие двухместные самолеты, из которых мне махали приветливые незнакомцы. Я всегда махала в ответ, провожая взглядом исчезающие на горизонте точки и мечтая улететь или уплыть вместе с ними. С некоторыми из них у меня даже завязались дружеские отношения — каждое утро мимо проплывал прогулочный пароход и высокий стройный капитан в красивой черно-белой форме всегда приветливо здоровался со мной, давая один длинный гудок. Я с нетерпением ждала утра, чтобы хоть издалека посмотреть на людей и услышать их хохот и крики, доносящиеся с парохода. Очевидно, весть о странной девушке, живущей на утесе в маяке, распространилась по пароходству за считанные дни, потому что очень скоро из проплывающего судна на меня смотрели сотни глаз и приветливо махали сотни рук!

Вот, что чувствовал Робинзон Крузо, когда впервые после стольких лет одиночества увидел людей…

Однажды утром, приблизительно на вторую неделю моего изгнания, на моем пороге появился гость — небольшой зверек с огромными ушами, похожий на лисицу. Сперва я испугалась — мало ли, что на уме у дикого животного? Но этот пушистый зверек вел себя пугливо и скромно, с интересном заглядывая в открытые двери.

— Привет! — сказала я, пытаясь не показывать зубы. Я где-то читала, что звери воспринимают вид зубов, как опасность и могут напасть. Зверек повернул голову и присмотрелся ко мне, шевеля большими ушами как локаторами. — Ты голоден?

Стараясь не делать резких движений и не шуметь, я взяла со стола кусок пирожка и бросила ему. Лис сделал шаг назад, будто собираясь убежать, но тут же передумал, увидев съедобную булку или услышав ее запах. Он осторожно подошел ближе, стал на порог и, схватив булку, помчался куда глаза глядят! Не знаю, что стукнуло мне в голову, но я побежала следом! Просто я так давно не видела никого живого, что мне не хотелось так быстро расставаться. Лис мчался вдаль, к парку Кавендиш-холла, куда мне запрещено было ступать. Пробежав несколько десятков метров, я остановилась и приложила к голове руку козырьком, чтобы солнце не било в глаза. Лис тоже остановился, оглянулся, зажимая кусок булки в зубах, и исчез среди деревьев.

«Вот и все знакомство» — подумала я и побрела назад. Когда я уже почти заходила в маяк, мое внимание привлекло что-то темное, мелькнувшее на берегу. Я сделала шаг назад, подошла ближе к обрыву и увидела человека — он сидел на камнях у разбитой лодки.

— Эгей! — крикнула я ему.

Человек обернулся, но я не видела его лица.

— Я сейчас спущусь! — крикнула я и, что есть мочи, помчалась вниз по узкой каменистой дорожке.

В принципе, я не отдавала отчета своим действиям. Кажется, я одичала за все это время одиночества. В общем, я мчалась, подгоняемая в спину ветром, вниз по извилистой дорожке, пока снова сама не подставила себе же подножку: не справившись с управлением, я поскользнулась на гладких плоских камнях, подвернула ногу и проехалась на мягком месте добрых два метра! При других обстоятельствах, я бы схватилась за ногу и вызвала врача, но не в тот миг! Помня, что внизу сидит человек (если мне не привиделось), я летела к нему — услышать человеческий голос и самой немного поговорить!

— Я иду! — крикнула я, поднимаясь и отряхивая платье.

Хорошо, что тропинка была скрыта от незнакомца и он не видел моего триумфального слалома на пятой точке!

Хромая со всей возможной скоростью, я выбежала из-за уступа и с облегчением вздохнула: человек есть и он меня ждет!

— Вы в порядке? — он уже спешил мне навстречу, заметив, что я хромаю. — Что с вами?

— Я в порядке! — глупую улыбку невозможно было стереть с моего лица. Жалкое и непонятное зрелище: счастливо улыбающаяся хромая девушка с грязным на заднем месте платьем. — А вы как?

— Я тоже в порядке, спасибо!

Человек подошел и я смогла хорошенько его рассмотреть: на вид ему было лет 20–25, среднего роста, бритый на лысо, в латексном костюме, широкое лицо… Очень знакомое лицо…

— Дельтапланерист! — выпалила я.

— Что?

— Вы — тот дельтапланерист, которого мы с мистером Кавендишем спасли несколько месяцев назад!

— Это были вы? — он расцвел и принялся с жаром жать мне руку. — Спасибо огромное! Я был тогда не в том состоянии, чтобы запоминать лица.

— Вы были без сознания, когда я появилась. Вас нашел мой хозяин, мистер Кавендиш.

— Да, вот его я запомнил хорошо. Он явился ко мне в больницу с апельсинами и выругал на чем свет стоит!

— Да, он такой. — я вздохнула и перевела взгляд на разбитую лодку. — Что-то вам не везет!

— Да, — он смутился и засмеялся. — Я решил пока завязать с полетами и пересел на байдарку. Но это, по-видимому, тоже не мое.

Парень выглядел растерянным и уставшим.

— Вы точно в порядке? — спросил он, указывая взглядом на мою распухающую лодыжку.

— Да, все отлично! — глупо улыбнулась я. — Пойдемте, я вас чаем угощу. Кстати, меня зовут Анна.

— А я Тео.

— Очень приятно, Тео! И я рада, что сегодня вы в сознании!

Мы посмеялись и он помог мне подняться назад к маяку.

Увидев мое жилище и целый дом внутри, Тео озадаченно посмотрел на меня:

— Вы здесь живете?

— Да. — я доставала холодную воду из предусмотрительно вырытой в полу глубокой ямки, похожей на мини-колодец.

— Одна?

— Угу. — промычала я, наливая ее в пакет и прикладывая к ноге.

— Ваш хозяин заставляет вас жить здесь? Еще и одной?

Я не ответила на этот вопрос. Мне не хотелось, чтобы Тео думал плохо о мистере Кавендише.

— Это долгая история, Тео. — только сказала я. — А вот мне интересно, как вы разбили свою лодку?

Пока я набирала воду в чайник и делала бутерброды, Тео рассказал мне свою историю.

— После выхода из больницы я решил заняться чем-то другим. И подруга мне запретила летать на дельтаплане… В общем, я купил лодку и решил научиться на ней грести. Короче, я попал в такое сильное прибрежное течение, что не успел оглянуться — лодка в щепки, а я уже сижу на камнях и думаю, что говорить Еве.

— Она сильно расстроится?

— Сильно — это не то слово! Она съест меня с потрохами. сначала будет «я же говорила», затем будет вспоминать эту историю каждый раз, как я где-то оплошаю. Эх! — он горестно махнул рукой.

— Она просто любит вас, Тео. Вот и переживает.

— Можно, я останусь жить у вас? — внезапно, улыбаясь самой идее, воскликнул он. — Будем вдвоем жить-не тужить!

— Конечно! — подыграла я, — пристроим несколько комнат, распашем огород!

— Посадим пшеницу и будем печь свой хлеб!

Мы рассмеялись и затихли. Чайник закипел и я разлила кипяток по чашкам. Чаинки заскользили в прозрачных чашках, оставляя после себя янтарно-коричневые следы, постепенно окрашивая всю жидкость.

— Анна, так вы расскажете мне, что вы здесь делаете? Нормальные люди не живут в маяке на обрыве!

Я снова улыбнулась.

— Может, вы нелегалка и ваш хозяин прячет вас от специальной службы?

— Вы угадали! Теперь мне придется вас убить! — я рассмеялась. — Все сложно и запутанно.

— Так я ни капли не угадал?

— Ну, вы угадали, что я — иностранка. И здесь меня не прячут, я здесь в изгнании.

Сперва Тео опешил и подавился чаем. Он решил, что я шучу, но когда увидел самое серьезное выражение на моем лице, то уронил челюсть.

— В изгнании? — переспросил он. — Сейчас что, девятнадцатый век? Что у вас за начальник такой, что вы прячитесь от него в маяке?

— Ну, приблизительно как ваша Ева! — парировала я. Тео вздохнул и потупил взгляд.

— Простите, что лезу не в свои дела. Мир сошел с ума в последнее время и я все чаще ловлю себя на мысли, что хочется собрать вещи, потихоньку улизнуть из дома и пропасть.

Я молчала. Тео внимательно осмотрелся по сторонам.

— У вас тут много портретов. — он указал рукой на стену.

— Да, много. — согласилась я.

— Вы тут давненько, я смотрю.

— Половина из них не мои.

— Какая половина?

— Та, что покрасивей.

Тео встал и принялся рассматривать портреты, приближаясь и отходя от стены на шаг.

— Тот, кто рисовал ваши портреты — любит вас. — подытожил он.

— Угу. — промычала я. — И поэтому отправил на утес.

— Так это ваш мистер…

— …Кавендиш…

— …Кавендиш вас рисовал? — молодой человек улыбнулся. — Я же говорю, что он вас любит. Но это не исключает психических расстройств, раз он выгнал вас сюда. Поехали со мной! — внезапно выпалил он.

— Куда? — удивилась я.

— Куда-нибудь. Просто потому что вдвоем легче. — он вернулся на место напротив меня. — Я же вижу, что вы не счастливы и тоже хотели бы куда-нибудь сбежать!

— Почему это вы думаете, что я хочу бежать?

— Когда сердце разбито, всегда хочется куда-нибудь сбежать и исчезнуть. — ответил он. Я промолчала потому, что он был прав. Я задумывалась о том, чтобы бросить все и уйти, но не решалась. — Соглашайтесь! Я уже почти решился! У меня даже есть рюкзак, и я уже придумал, что в него положить!

— Но как же Ева? — спросила я, дрожа.

— А что Ева?.. — он перевел взгляд с меня на открытые двери. — Она и не заметит. Будет на одну неряху меньше в ее жизни… Соглашайтесь, Анна! Я же вижу, что вас здесь ничего не держит! Мы могли бы начать жизнь заново, где-нибудь в другом месте! Я — отличный плотник и смог бы зарабатывать на жизнь, вам бы тоже работа нашлась!

— Это заманчивое предложение, Тео. — тихо ответила я. — Но я еще не готова. Не готова еще…

Тео ушел под вечер. С утеса я наблюдала, как он брел у самой воды в оранжево-красных лучах заката, как он вытащил обломки своей лодки из воды и, обернувшись, чтобы бросить последний взгляд на меня, пошел вдоль линии берега к городу.

Позже, когда солнце уже село, я развела костер на самом краю утеса и уселась, слушая ветер и волны, которые бились о скалы где-то внизу в темноте. Надо мной расстилалось бескрайнее небо, усеянное миллионами маленьких светящихся точек, подо мной шумело море. Я смотрела на далекие огни Кавендиш-холла и отчаянно боролась с желанием бросить все и побежать следом за Тео — человеком, так бесстыдно ворвавшимся в мою жизнь и предложившим выход. Но я была не готова. До сих пор не готова! Маяк уже давно включился. Его широкий луч мерно прорезал темноту вокруг меня, посылая сигналы плывущим где-то в темноте кораблям. Мистер Кавендиш был моим маяком, на который я плыла безоглядно и самоотверженно, полностью доверившись его обманчивому свету. Он подпустил меня ближе, и моя лодка разбилась о камни…

Огонь потрескивал в костре, выбрасывая в небо искры, которые растворялись на фоне звезд, невидимые волны с гулом накатывали на невидимые камни, пропасть звала меня — либо лети, либо падай! Тепло костра разогрело мое лицо и я дотронулась прохладными ладонями к коже, чтобы немного остудить ее. Упав в траву, я смотрела на небо, на мигающие звезды. Сколько из них погибло давным-давно, а я вижу лишь призрачный свет? Эти звезды как я — свет еще есть, а их самих уже нет.

Пока не появился Тео, я не думала, что у меня есть выход. Но, оказывается, он был — уйти, исчезнуть в темноте, раствориться. Все так просто! Кто-то, кто приносит мне еду каждое утро, снова придет и увидит, что дверь в маяк открыта. Он заглянет внутрь — а меня там не будет. Лис уже съест всю оставшуюся еду, ночные звери раздерут подушки. В маяке будет пусто. И он скажет обитателям Кавендиш-холла, что мисс Ионеску нет в маяке. И скоро воспоминания обо мне исчезнут так же неожиданно и бесповоротно, как и я…

Проклятая надежда все еще теплилась в моей душе! Проститься навсегда с любимыми глазами, с непослушным локоном, спадающим на лоб? Больше никогда не услышать «Моя милая Анна»? Больше не увидеть его, стремительно идущего в оранжерею, чтобы отчитать за что-то Нгози?.. Освободиться от чар навсегда. Вернуть себя. Вернуть свое достоинство. Кому я нужна? Нет на свете никого, кто думал бы обо мне. Вернуть себя, избавиться от чар.

Но я еще не готова…

Перед глазами всплыло воспоминание о нашем первом визите в город к мистеру Ноту, издателю мистера Кавендиша. Это было на первой неделе моей работы «надзирателем». После завтрака хозяин объявил, что мы едем в Кейптаун на обсуждение обложки для новой книги. Я была взбудоражена и едва сдерживала эмоции — это впервые мистер Кавендиш так близко подпустил меня к своему творчеству! Надев самое красивое из своих скромных платьев, я заняла место в кабриолете рядом с водителем (это, конечно, был сам мистер Кавендиш) и погрузилась в самое сладкое ожидание деловой встречи. В тот день настроение у хозяина было не очень, как раз вышла еще одна ссора с Нгози после того, как он задержал меня разговорами в оранжерее. Он, как обычно, сидел хмурый и молчаливый, внимательно глядел на дорогу, а я рассматривала живописные пейзажи пригорода Кейптауна. За всю дорогу мы не перекинулись и словом.

Мистер Нот оказался очень приятным человеком. Судя по всему, он давно работал с моим хозяином, потому что пропускал мимо ушей все колкости, допускаемые ним. Издатель списывал их на плохое настроение, как и я. Когда мужчины склонились над столом, на котором лежало несколько макетов обложки нового романа, я скромно держалась в стороне, пытаясь из-за широких плеч хоть одним глазом взглянуть на материал.

— Мисс Ионеску, вы там так и будете торчать, или все-таки выскажете свое мнение? — раздраженно спросил мистер Кавендиш, не оборачиваясь.

— Конечно, сэр! — поспешила ответить я.

Внимательно рассмотрев все предложенные варианты, я по полочкам разложила все плюсы и минусы каждого из них. Мистер Нот и мистер Кавендиш очень внимательно выслушали меня и приняли мое мнение во внимание. Пока два джентльмена что-то подписывали и кому-то звонили, я бродила по огромному кабинету мистера Нота. Из окна открывался чудесный вид на город, вдалеке виднелись мачты белых как снег яхт. По небу плыли такие же белоснежные облака, солнце заливало ярким светом весь небосвод. Внезапно мне стало так больно, что я не смогла сдержать тяжкого вздоха. Мистер Кавендиш сделал вид, что не заметил, но по пути домой, внимательно вглядевшись в мой профиль, спросил:

— Что вас гложет, Анна?

— Меня? — удивилась я. — Я думала, что вы не заметите.

— Ну да. Так что случилось? Вам не понравился вариант обложки, к которой мы склонились?

— Нет, сэр, обложка отличная! Дизайнер поработал на славу! Все отлично!

— Не врите мне, мисс Ионеску! Я прекрасно знаю, как высоко поднимается ваша левая бровь, когда вы пытаетесь соврать.

— Что? — я притворно засмеялась. Неужели это правда? Какая-то глупая бровь выдает меня с потрохами.

— А я помню, что вы когда-то говорили, что никогда не врете. Вы меня разочаровываете, Анна! Признавайтесь, что с вами, иначе я высажу вас на обочине и вы пойдете дальше пешком.

— Вы способны бросить беззащитную девушку на обочине одну?

Я ожидала, что он продолжит нашу игру в переговоры, но он молчал.

— Хорошо, — я сдалась слишком быстро. — Это глупо, сэр. Вам такое не интересно.

— Мне интересно все, что касается вас, Анна. — ответил он.

— Хорошо. — повторила я и, сделав глубокий вдох, произнесла: — При взгляде на океан у меня появляются слезы на глазах…

— Что?! — практически воскликнул мистер Кавендиш, но вовремя изменил интонацию, — Что? Почему? Это плохо?

— Я не знаю, сэр. Я никогда в жизни не была ни на море, ни у океана, тем более! Вы не представляете, что это за чувство, когда тебя отовсюду окружает океан! Все здесь так красиво, так…вечно… А я… Простите. — Я сжала губы и нахмурилась — еще не хватает расплакаться при хозяине.

— А вы что? — не успокаивался он.

— А я до сих пор не осуществила свою мечту!

— Мечту? — Он улыбнулся, а затем серьезно посмотрел на меня. — Какую мечту?

— Я сама точно не знаю, сэр.

— Вы загадка, Анна! — мистер Кавендиш покачал головой. — Вы тоскуете по неизвестной вам мечте. Как это возможно?

Я пожала плечами. Я не могла описать грусть, которая свалилась на меня из ниоткуда!

— Просто… мне уже двадцать пять, а я… Не поймите меня неправильно — у меня было столько амбиций, я так сильно старалась, чтобы чего-то достичь, чтобы доказать, что я не пустое место! Я всегда, всегда добивалась того, чего хочу, всегда получала все призы и была лучшей в школе и университете! Но всегда в моей душе чего-то не хватало.

— Чего?

— Я не знаю, сэр… Пустота остается незаполненной и я даже не знаю, чем ее заполнить.

— Милая глупая Анна! — он посмотрел на меня снисходительно. — У вас вся жизнь впереди! Двадцать пять лет — это только начало! Ну и что, что в душе есть пустое место, рано или поздно оно заполнится. Как только появится что-то идеально подходящее под форму и цвет этой вашей дыры — вы поймете! Вы ощутите всем сердцем, что вы на правильном пути! И тогда вы будете идти на компромиссы, жертвовать своими принципами и вести себя глупо.

— Вы о чем, сэр? — я уже запуталась в его мыслях.

— О любви, Анна. О любви. — сказал он, пристально глядя в мои глаза.

Поднявшись с мягкой травы, я закружилась на поляне, раскинув руки и закрыв глаза.

Я еще не готова…

Я заснула прям там, на траве у обрыва. Переживания и тяжелые мысли очень выматывают! Проснувшись только под утро, когда выпала роса и намочила меня до нитки, я перебралась в маяк и растянулась на кровати, даже не переодевшись. В конце концов, я потеряла счет дням и полностью смирилась со своим положением, не ругая ни себя, ни хозяина, ни кого бы то ни было. Днем я писала дневник и новую книгу, ухаживала за своим маяком, приветливо махала изредка проплывающим и пролетающим судам, а ночью, подтянув колени к груди, думала о мистере Кавендише, вспоминая запах его древесного одеколона, тепло его рук и крепкие объятия.

На четвертой неделе моего отшельничества, проснувшись рано утром и открыв окно, чтобы впустить теплые солнечные лучи, я впервые за последнее время улыбнулась своему отражению в зеркале, оделась и распахнула двери с легким сердцем. Погода стояла чудесная — солнце так и звало выйти поплескаться в волнах, теплый ветер, играя, шумел высокой травой, невидимые птицы, курлыкая и чирикая, летали где-то в вышине. Мои белые паруса приветливо хлопали на ветру, раздуваясь и опадая. На пороге, как обычно, лежала большая коробка. Но сегодня она была не обычной — к ней была прикреплена сложенный пополам белый лист.

Записок мне не приходило уже очень давно! Дрожащими от волнения руками, я схватила подозрительно легкий коробок и занесла его в маяк, положила на стол. Осторожно отклеив сложенный пополам лист бумаги, развернула и принялась читать. Это была записка от миссис Алисы Кавендиш. Удивление и зарождающееся где-то в глубине чувство страха подавило проснувшееся любопытство. Для верности я села на стул.

«Анна, если вы читаете это письмо, значит я уже умерла. Прежде, чем осуждать меня и Рика за все, что с вами произошло, дайте объяснить вам все по порядку. Сейчас вы, вероятно, напуганы и озлоблены на весь мир за то, что с вами поступили так несправедливо. Хотя, судя по тому, что я о вас знаю, вы не способны на ненависть и злость. Вероятнее всего, вы смирились и нашли новые радости в жизни. Анна, почему мы не встретились с вами раньше, лет пятнадцать назад? Все могло бы сложиться иначе в моей жизни! Мы бы стали хорошими подругами и я не умирала бы сейчас в белоснежной палате, прикованная к постели. Хотя, для вас такая дружба оказалась бы губительной.

В тот день, когда вы в первый и последний раз посетили меня в больнице, я уже знала, что с вами будет. Я уже давно прочла в глазах Ричарда эту беззаветную и испепеляющую душу любовь к вам. Хотела бы я, чтобы он любил меня хоть десятой частью любви, которую он испытывает к вам, моя дорогая подруга. Надеюсь, вы не обижаетесь, что умирающая от рака легких несчастная решается назвать вас своей подругой?»

Я не обижалась. Я была растеряна.

«Узнав, что чувства Ричарда взаимны, я поняла, что обычная жизнь вас недостойна. Простите, моя дорогая подруга, но позвольте мне в последний раз насладиться некогда дарованной мне властью менять судьбы людей. Вы не обычный человек, Анна! Вы — человек огромной силы воли, вы талантливы и ваша жизнь просто не может быть скучной и однообразной, такой, как у всех, только не у вас! Откуда я знаю это о вас? Конечно, от Ричарда. Странно, что бывшие муж и жена обсуждают чувства к другим людям? Просто, когда нас уже давным-давно не объединяет любовь, мы можем позволить себе такую роскошь, как спокойный разговор о других.

Вспоминая свое легкомысленное и быстрое решение выйти за Ричарда, я задумалась о том — что значит, быть замужем за таким человеком? Вспышки гнева, раздражительность, грубость (не к вам, но в вашем присутствии) — с одной стороны. Преданность, дружба, любовь, уверенность в завтрашнем дне, чувство безопасности, спонтанность и сумасшедшие русские горки жизни — с другой. С таким человеком, как Ричард, вы никогда не узнаете, что такое боль и унижение, вы не почувствуете себя лишней, преданной, ненужной. Вы всегда, каждую секунду будете чувствовать себя в безопасности, единственной, самой счастливой и желанной на свете!..

Мне осталось совсем недолго, конец уже близок. Я чувствую холодное дыхание смерти на своем лице. Дайте мне насладиться последними минутами моей жизни в вашем обществе, Анна. Разрешите мне довести до конца последнее доброе дело в моей полной глупостей жизни! Очень скоро я встречусь со своей малышкой и проведу все отведенное на небесах время, вымаливая прощение!

Вы должны знать, что Ричарда пришлось долго уговаривать на осуществление этого действительно жестокого по отношению к вам, но столь необходимого плана! Это было мое последнее желание и он не мог отказать умирающей женщине, матери его ребенка. Вы поймете, я верю!

Я назову это прихотью, жестоким розыгрышем. Необходимостью. Я не смогла раскрыть Рика, не сумела стать его половинкой, не сделала его счастливым ни на секунду! Я хочу, чтобы вы поняли, что это изгнание было необходимой мерой — Кавендиш-холл готовился к празднику.

Я прошу забыть обо мне и о всех несчастьях, как только вы откроете коробку! Выходя сегодня их своего временного пристанища, отпустите свое прошлое, забудьте обо мне, простите себя за все плохое, что вы о себе думали.

Перечитывая написанное, я не могу поверить в то, что я пишу этой другой женщине моего бывшего мужа… Жизнь коварна и непредсказуема! Если бы я знала, чем закончится моя, то провела бы больше времени со своими близкими и любимыми.

Мне кажется, я знаю вас очень давно! Я была груба при нашей встрече, но все это наиграно. Я хочу остаться в вашей памяти как фея-крестная, подарившая самый дорогой подарок своей милой несчастной девочке.

Откройте коробок, Анна. Там вы найдете мой прощальный подарок вам. Примерьте…»

Дрожащими руками, я стянула крышку и в мои похолодевшие руки заструилась серебряными струями красивейшая фата, текущая между пальцами как вода, увенчанная маленькой серебряной диадемой. С замирающим сердцем, я отвернула слой шелестящей бумаги и достала скромное белоснежное платье, как нельзя лучше подходящее к шикарной фате. Мои руки дрожали, сердце стыло. Пелена последних недель стала спадать с моих глаз… Предчувствие чего-то хорошего тихим постукиванием зарождалось где-то глубоко внутри. Я бросилась к письму и продолжила чтение.

«Прожив все это время в изоляции, в изгнании, страдая от несправедливости, возможно, злясь и ненавидя меня, пожалуйста, примите эти дни, как последние дни страданий и одиночества в вашей жизни! Оглянитесь назад, вспомните все холодные вечера, вспомните радости, которыми не с кем было поделиться, слезы, которые некому было вытереть, вопросы, на которые некому было ответить. Вспомните все это, соберите и храните глубоко в душе, чтобы вспоминать в самые тяжелые моменты вашей жизни и благодарить бога за дарованное вам счастье быть собой и быть с таким человеком, как Рик! Простите меня и только меня одну за все, что вам пришлось пережить, но я должна была, просто обязана была показать вам, что значит быть женой мистера Кавендиша. Быть женой Ричарда — это то, что случится после отчаяния и одиночества. Откройте же двери, Анна.»

В двери постучали, письмо выпало из моих рук. Быстро смахнув предательски-стекающую по щеке слезу и шурша складками платья, в которое я уже была одета, с замирающим сердцем, дрожащими ногами и комом в горле, я отворила дверь а там…

На пороге стоял мистер Кавендиш, нависая надо мной хмурым утесом. Он был облачен в черный строгий костюм, зачесанные волосы уже растрепал ветер. Волнение, боль, пережитые за это время, отражались в его больших темных глазах, смотрящих на меня с любовью и страхом, готовые принять наказание за все провинности. Таким кротким я его еще не видела!

— Анна… — сказал он, не отводя горящего взгляда и играя желваками, — Сможете ли вы простить меня за всю боль, что я причинил вам и быть со мной навсегда, до конца жизни, не смотря ни на что? Согласны ли вы, Анна, тонуть в моей любви, захлебываясь от нежности и ласки? Готовы ли вы забыть свои страхи, свое одиночество, впустить меня в ваш загадочный мир, разрешить мне стать частью вас, кусочком вашего сердца? Согласны ли вы стать моей душой и телом? Анна, вы станете моей женой? — он протянул мне маленькое скромное плетеное колечко.

Впервые в жизни я не смогла удержать слез на людях.

— Вы сумасшедший, мистер Кавендиш. — сказала я, хмурясь, стискивая зубы, чувствуя, как предательские слезы катятся по щекам к подбородку. Я спрятала руки за спину, боясь протянуть их вперед, боясь коснуться его широкой груди. — Вы думаете, что после такого я смогу вас простить? Вы действительно думаете, что я готова забыть все, через что я прошла за эти недели? Неужели вы на секунду решились подумать о том, что я соглашусь стать женой такого деспотичного, взбалмошного, сумасшедшего человека? Вы прислали мне письмо, вот это платье и теперь думаете, что я вся ваша? В какой из этих тридцати дней моего изгнания на маяк вы посчитали, что я прыгну вам на шею? — меня понесло и я уже не могла остановиться. — В какую из этих холодных ночей вы решили, что я страдаю без вас и готова пасть к вашим ногам? Что, что ВЫ теперь можете предложить МНЕ? Что вы хотите от меня?

Мой вопрос повис в воздухе, отразившись эхом от стен маяка и улетев в небо. Я окинула взглядом окрестности: люди, собравшиеся на пляже у подножия утеса замерли, вопросительно глядя наверх; святой отец, застывший под цветочной аркой у самой воды с библией в руках, напряженно смотрел в нашу сторону. Глаза мистера Кавендиша, горящие огнем, смотрели на меня решительно, но и умоляюще из-под своих нависших бровей.

— Вы сумасшедшая Анна. — спокойно, но решительно сказал он. — Вы идеальны! Да, все тридцать дней я не переставал думать о вас, Анна. Я носил вам еду каждую ночь, подолгу высиживая в чаще, чтобы не встретиться с вами и не сорвать план, последний глупый план, разработанный Алисой. Но нам необходимо было это время… — он медленно опустился на колено и взял мою руку, — Я люблю вас сильнее, чем свой сад и свою герань, я люблю вас настолько сильно, что не могу оставаться нежным и ласковым, здравомыслящим — мне нужны вы полностью, без остатка! Мне нужны ваши руки, ваши странные глаза, ваши загадочные мечты и сумасбродные мысли, ваше горячее преданное сердце, Анна!

Одно мгновение, отделившее меня от боли предательства и одиночества, изменившее все, вырвавшее меня из моей старой жизни!

— Вы деспотичный и взбалмошный, сэр. Вы меня раздражаете. Я согласна! — прошептала я, не в силах больше выдерживать паузу и разбивающую сердце разлуку, благодаря бога за то, что не дал мне исчезнуть и не узнать всего этого!

«Согласна! Согласна! Согласна!» — вторило улетающее в скалы эхо, а я уже утопала в жарких крепких объятиях мистера Кавендиша, Ричарда, моего Рика, такого сумасшедшего, необычного и отличающегося от всего в этом райском тропическом лесу.

Жаркое африканское солнце игриво выглядывало из-за белых кудрявых облаков. Голубое небо сливалось с океаном, образуя на горизонте сплошное полотно, по которому, казалось, можно доплыть до луны. Чайки, громко крича и ныряя в неспокойные волны, шныряли в небе. Шум океана сливался с шумом травы на утесе, где развевались белые паруса, из сада приносило запах цветов. Вдалеке проплывал теплоход, набитый туристами. Сегодня капитан прогулочного судна дал два гудка, поздравляя девушку, живущую в маяке с наступлением новой жизни.

Спасибо родственникам и друзьям, особенно К.О., Дженнифер Фармер и Энджеле Мольцан, за веру в меня. http://vk.com/hugoweber404 http://vk.com/hugoweber http://hugoweberstory.blogspot.com