Что сказать об этих часах? Мое сердце разрывали боль, смятение, разочарование. Я ничего не понимала, я не знала, что произошло и даже не представляла, что такого могла сказать миссис Алиса, что мистер Кавендиш вдруг так охладел ко мне. А его глаза? Последний взгляд, брошенный ним, был холодным, чуть ли не злым и полным ненависти. Что же произошло, Господи? Одно я знала точно: Оливия Отулл говорила с миссис Алисой и это плохо. Я так и знала, что она меня невзлюбила. Но за что? Неужели такая женщина, как она, почувствовала во мне соперницу? Нет, я схожу с ума, это уже шизофрения.
Я прибыла к воротам имения поздно вечером, когда уличное освещение уже было включено. Держась из последних сил, я старалась не разрыдаться и не впасть в отчаяние. Гордость и достоинство все еще кипели где-то глубоко внутри, восставая против несправедливости и требуя объяснений и извинений! Но когда я постучала в двери Кавендиш-холла и миссис Ортис, открыв, посмотрела на меня с сочувствием и еще каким-то непонятным чувством, мое сердце дрогнуло.
— Анна… — Она стояла в дверях, закрывая проход и не пуская меня дальше. В моей душе нарастала тревога. — Мисс Ионеску, я получила приказ от мистера Кавендиша поселить вас в маяке. Не переживайте, там все обустроено, вы ни в чем не будете нуждаться.
— Что? — я без сил опустилась на свой чемодан. — Что вы такое говорите, миссис Ортис?
— Анна, деточка, простите! — она оторвала руку от костыля и осторожно погладила меня по плечу. — Я не знаю, что происходит, но я не могу ослушаться приказа хозяина. Пожалуйста, поживите пока там, а когда вернется мистер Кавендиш, мы разберемся в этой ситуации! А пока он запретил вам выходить в сад и приходить в дом, еду вам будут доставлять в маяк… Я уверена, что это какая-то ошибка, дорогая. Мистер Кавендиш с его характером, уж чересчур переборщил!
— Но… — хотела возразить я, но тут же передумала. Спорить бессмысленно. Собрав оставшиеся крупицы достоинства, я взяла чемодан и пошла за дом.
Завернув за угол и пройдя оранжерею, я быстро шла в сторону маяка. Теплый ветер трепал мое платье, легкий чемодан своей безумной тяжестью отрывал руки. Смахивая слезы, стискивая зубы, я вошла на каменистую тропинку, ведущую к маяку. Во мне кипела злость, досада, ненависть к себе за то, что унижалась перед Генриетой, перед миссис Ортис! За то, что была такой дурой, что поверила в чудо! Я же знала, знала, что мистер Кавендиш никогда, никогда меня не полюбит! А он действительно меня не любил, раз ему хватило одного слова бывшей жены, чтобы выгнать меня из дома и из своей жизни! И скоро, это точно, меня выгонят и из маяка. Дура — она и в Африке дура!
Ворвавшись в маяк, я, в порыве бессильной ярости, срывала со стен свои портреты и портреты мистера Кавендиша, рвала их, выбрасывала в океан из окна, пока не упала бессильно на стул и не разрыдалась.
Облегчив душу слезами, я почувствовала себя немного лучше. Как стремительно жизнь может поменяться в одну минуту — от всепоглощающей любви до холодного презрения такой маленький шажок… Самое страшное, не дающее мне ни на секунду покоя, было то, что я не понимала, что происходит! Никто не удосужился мне объяснить в чем моя вина! Какой-то театр абсурда.
Немного придя в себя, я заметила, что в маяке все изменилось — теперь здесь стоял мой стол и мольберт. Поднявшись со стула, я заглянула в маленькую комнатушку — здесь ванна и туалет. Замкнув входные двери, я поднялась на второй этаж — здесь расположилась моя кровать, мой шкаф, столик с лампой. И герань, как суровое напоминание о том, кто я на самом деле.
Это было жестоко. Я уже забыла, что такое жестокость, но сейчас в моей голове вертелись слова Пелагеи Федоровны: «Никому ты не нужна, безотцовщина! Родилась как собака, как собака и помрешь!». Сидя в оцепенении на кровати, я думала о глазах мистера Кавендиша, о его теплых губах, о колотящемся сердце… Разве мог он так хорошо притворяться? Какую злую шутку он со мной сыграл!
Какой одинокой и беззащитной я чувствовала себя в ту ночь! Если бы у меня была мама, она приласкала бы, успокоила свою дочь, не дала бы меня в обиду!.. Но я была одна-одинешенька на всем белом свете и некому было за меня заступиться.
Ночь была длинной и неспокойной, и к часу поднялся настоящий шторм! Волны гулко разбивались о скалу, на которой стоял мой новый дом, с шумом откатываясь назад. Склянки на полках вздрагивали при каждом таком ударе, механизм прожектора гудел где-то в вышине над головой, кровь стыла в венах. Усевшись на кровать, подтянув колени и укрывшись одеялом, я все думала и думала и мистере Кавендише и его сухом взгляде. Нет, не может быть! Это все какая-то злая шутка! Он ведь мог сыграть со мной такую шутку, я бы даже не удивилась! Это в его стиле! Наступит утро и он будет стоять здесь, у моей кровати, любуясь мной спящей! А потом обнимет, прижмет к груди и скажет, что все это он сделал специально, чтобы показать мне, что меня ждет — вспыльчивый характер, как бушующий океан, пламенное сердце, как ревущий за окном ветер, неожиданный, вздорный, тяжелый и деспотичный… но преданный, любящий, нежный и мой…
С такими мыслями я заснула, вымотанная дорогой и без остановки льющимися слезами.
Ясное безветренное утро наступило неожиданно быстро. Я открыла глаза, когда луч солнца ударил прямо мне в лицо, прорвав оборону легкой занавески. Подпрыгнув на кровати, я моментально осмотрела комнату, выглянула в окно, сбежала на первый этаж… но мистера Кавендиша здесь не было. Маяк был пуст и холоден, крича и убеждая меня в том, что я теперь одна, я теперь в изгнании.
Приняв душ, одевшись в свое старое платье и убрав волосы в узел, я распахнула двери навстречу палящему летнему солнцу, и увидела на пороге коробок. На мгновение надежда вновь озарила мое сердце, радостно прыгнувшее в груди! Схватив коробок, я занесла его внутрь и, поставив на стол, открыла. Там стояла бутылка молока, завтрак, обед и ужин в пластиковых контейнерах и записка от миссис Ортис: «Дорогая Анна, это ваш дневной рацион. Мистер Кавендиш еще не вернулся, но он настоятельно рекомендовал вам не уходить с утеса, разве что вам потребуется неотложная помощь. Помните, что я полностью на вашей стороне, дорогая, что бы ни случилось! И я уверена, что скоро все решится! Это просто какое-то глупое недоразумение! Всегда ваша, Дженет Ортис.»
Моя добрая милая миссис Ортис. Злость, ярость, разочарование, надежды и чаяния исчезли в один миг. Все эти чувства заменило одно — жуткая усталость. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни думать о чем-то. Отложив записку, я вышла на утес.
Жаркое африканское солнце уже припекало, но свежий морской бриз уравновешивал температуру, гуляя по моему убежищу, играя с высокой травой. Сбросив туфли, я пошла по этой сочной зеленой траве и упала навзничь там, где росли ароматные цветы. Небо надо мной было безжалостно высоким и холодным. Густые белые облака, гонимые веселым ветром, быстро уплывали на восток, тот час же забывая обо мне и оставляя одну на утесе. Звук волн, мерно бьющихся о скалы, шептал «одиночество… одиночество…». Закрывая глаза, я мечтала о том, чтобы этот утес откололся и пошел ко дну вместе со мной, прекратив все мои страдания разом. Но ничего не происходило.
День тянулся медленно, словно нехотя отсчитывая время. Я все ждала и ждала прихода мистера Кавендиша, но напрасно.
Жаркий день сменялся холодной ночью, которая плавно перетекала в свежее утро. Каждый день я выходила на смотровую площадку, безуспешно пытаясь увидеть хоть верхушку красной крыши Кавендиш-холла. Оторванная от общества, забытая самыми близкими людьми, я писала дневник, чтобы хоть как-то скоротать это время. Как бы я не пыталась с корнем выдрать из своего сердца любовь, как бы ни старалась ненавидеть мистера Кавендиша, все же не могла. Мое сердце отказывалось разменивать любовь, отказывалось ненавидеть его, не хотело слушать голос холодного рассудка — ты теперь одна, брошена, заточена в этом маяке, на этом утесе. Почему тогда, двадцать пять лет назад твой отец не бросил тебя в реку, оградив смертью от будущих боли и обмана?
Оторвавшись в задумчивости от дневника, мой взгляд остановился на герани, стоящей на окне. Одна ты осталась со мной, верная подруга. Мы с тобой не нужны никому, брошены, забыты. Как сказал когда-то мистер Кавендиш, мы с тобой очень похожи — такие же чужие и отличающиеся от всего в этом райском тропическом лесу.
Я упорно упражнялась с рисовании портрета мистера Кавендиша. Каждый день я проводила не меньше часа, рисуя, стирая, перерисовывая упрямые глубокие глаза, насмешливо и жестко смотрящие из-под хмурых нависших бровей.
Каждое утро я находила у дверей коробок с едой. Я пыталась проследить и узнать, кто его приносит и расспросить о том, что происходит в доме, но все напрасно. Как бы рано я ни просыпалась — коробок уже стоял у дверей. Иногда меня посещали мысли бросить все, влететь в дом и устроить скандал, требуя объяснений, извинений и уважения! Но такие мысли быстро покидали мой мозг — я боялась того, что потеряла мистера Кавендиша навсегда. Лучше жить в неведении, даже если до старости. Поначалу хотя бы миссис Ортис писала мне записки, но вскоре пропали и они, а вместе с ними и последняя нить, соединяющая меня с миром.
Теперь, очевидно, мой роман, на который я истратила порядочное количество нервных клеток и души, покроется пылью в кабинете мистера Нота. Нгози будет думать обо мне, как о дурочке-служанке, влюбившейся в своего хозяина. Миссис Ортис больше не будет разговаривать со мной как с равной. И зачем я согласилась приехать сюда? Сейчас бы лежала бы где-то в сырой земле, растерзанная прилетевшим снарядом, и не знала бы горя…
Изрисовав почти все листы из папки, я наконец добилась самого лучшего результата, на который только была способна — швырнув в окно огрызок последнего карандаша, я сделала шаг назад, глядя на лист на мольберте. С чистого белоснежного листа на меня смотрело тяжелым взглядом лицо хозяина моего сердца… Мистер Кавендиш… Я повесила этот портрет на пустующие стены маяка, не в силах разорвать его и выбросить в окно. Теперь, каждый вечер я засыпала, глядя в эти бездушные глаза и просыпалась под их неусыпным присмотром.
Быт мой был устроен просто: здесь имелся электрический чайник и печка на одну конфорку, на которой я могла разогреть остывший суп или кашу. Все свои вещи я стирала вручную и развешивала их на утесе — это была несложная конструкция из двух столбиков, соединенных проволокой на уровне моих глаз. Сюда отлично помещалось белое постельное белье, которое развевалось на ветру, превращая мою скалу в настоящий корабль с парусами. Проводя большую часть дня на утесе или на смотровой площадке, я не расставалась с ручкой и блокнотом, записывая все свои мысли и чувства. Время от времени вдалеке проплывали лодки, яхты и корабли, иногда пролетали дельтапланеристы и маленькие двухместные самолеты, из которых мне махали приветливые незнакомцы. Я всегда махала в ответ, провожая взглядом исчезающие на горизонте точки и мечтая улететь или уплыть вместе с ними. С некоторыми из них у меня даже завязались дружеские отношения — каждое утро мимо проплывал прогулочный пароход и высокий стройный капитан в красивой черно-белой форме всегда приветливо здоровался со мной, давая один длинный гудок. Я с нетерпением ждала утра, чтобы хоть издалека посмотреть на людей и услышать их хохот и крики, доносящиеся с парохода. Очевидно, весть о странной девушке, живущей на утесе в маяке, распространилась по пароходству за считанные дни, потому что очень скоро из проплывающего судна на меня смотрели сотни глаз и приветливо махали сотни рук!
Вот, что чувствовал Робинзон Крузо, когда впервые после стольких лет одиночества увидел людей…
Однажды утром, приблизительно на вторую неделю моего изгнания, на моем пороге появился гость — небольшой зверек с огромными ушами, похожий на лисицу. Сперва я испугалась — мало ли, что на уме у дикого животного? Но этот пушистый зверек вел себя пугливо и скромно, с интересном заглядывая в открытые двери.
— Привет! — сказала я, пытаясь не показывать зубы. Я где-то читала, что звери воспринимают вид зубов, как опасность и могут напасть. Зверек повернул голову и присмотрелся ко мне, шевеля большими ушами как локаторами. — Ты голоден?
Стараясь не делать резких движений и не шуметь, я взяла со стола кусок пирожка и бросила ему. Лис сделал шаг назад, будто собираясь убежать, но тут же передумал, увидев съедобную булку или услышав ее запах. Он осторожно подошел ближе, стал на порог и, схватив булку, помчался куда глаза глядят! Не знаю, что стукнуло мне в голову, но я побежала следом! Просто я так давно не видела никого живого, что мне не хотелось так быстро расставаться. Лис мчался вдаль, к парку Кавендиш-холла, куда мне запрещено было ступать. Пробежав несколько десятков метров, я остановилась и приложила к голове руку козырьком, чтобы солнце не било в глаза. Лис тоже остановился, оглянулся, зажимая кусок булки в зубах, и исчез среди деревьев.
«Вот и все знакомство» — подумала я и побрела назад. Когда я уже почти заходила в маяк, мое внимание привлекло что-то темное, мелькнувшее на берегу. Я сделала шаг назад, подошла ближе к обрыву и увидела человека — он сидел на камнях у разбитой лодки.
— Эгей! — крикнула я ему.
Человек обернулся, но я не видела его лица.
— Я сейчас спущусь! — крикнула я и, что есть мочи, помчалась вниз по узкой каменистой дорожке.
В принципе, я не отдавала отчета своим действиям. Кажется, я одичала за все это время одиночества. В общем, я мчалась, подгоняемая в спину ветром, вниз по извилистой дорожке, пока снова сама не подставила себе же подножку: не справившись с управлением, я поскользнулась на гладких плоских камнях, подвернула ногу и проехалась на мягком месте добрых два метра! При других обстоятельствах, я бы схватилась за ногу и вызвала врача, но не в тот миг! Помня, что внизу сидит человек (если мне не привиделось), я летела к нему — услышать человеческий голос и самой немного поговорить!
— Я иду! — крикнула я, поднимаясь и отряхивая платье.
Хорошо, что тропинка была скрыта от незнакомца и он не видел моего триумфального слалома на пятой точке!
Хромая со всей возможной скоростью, я выбежала из-за уступа и с облегчением вздохнула: человек есть и он меня ждет!
— Вы в порядке? — он уже спешил мне навстречу, заметив, что я хромаю. — Что с вами?
— Я в порядке! — глупую улыбку невозможно было стереть с моего лица. Жалкое и непонятное зрелище: счастливо улыбающаяся хромая девушка с грязным на заднем месте платьем. — А вы как?
— Я тоже в порядке, спасибо!
Человек подошел и я смогла хорошенько его рассмотреть: на вид ему было лет 20–25, среднего роста, бритый на лысо, в латексном костюме, широкое лицо… Очень знакомое лицо…
— Дельтапланерист! — выпалила я.
— Что?
— Вы — тот дельтапланерист, которого мы с мистером Кавендишем спасли несколько месяцев назад!
— Это были вы? — он расцвел и принялся с жаром жать мне руку. — Спасибо огромное! Я был тогда не в том состоянии, чтобы запоминать лица.
— Вы были без сознания, когда я появилась. Вас нашел мой хозяин, мистер Кавендиш.
— Да, вот его я запомнил хорошо. Он явился ко мне в больницу с апельсинами и выругал на чем свет стоит!
— Да, он такой. — я вздохнула и перевела взгляд на разбитую лодку. — Что-то вам не везет!
— Да, — он смутился и засмеялся. — Я решил пока завязать с полетами и пересел на байдарку. Но это, по-видимому, тоже не мое.
Парень выглядел растерянным и уставшим.
— Вы точно в порядке? — спросил он, указывая взглядом на мою распухающую лодыжку.
— Да, все отлично! — глупо улыбнулась я. — Пойдемте, я вас чаем угощу. Кстати, меня зовут Анна.
— А я Тео.
— Очень приятно, Тео! И я рада, что сегодня вы в сознании!
Мы посмеялись и он помог мне подняться назад к маяку.
Увидев мое жилище и целый дом внутри, Тео озадаченно посмотрел на меня:
— Вы здесь живете?
— Да. — я доставала холодную воду из предусмотрительно вырытой в полу глубокой ямки, похожей на мини-колодец.
— Одна?
— Угу. — промычала я, наливая ее в пакет и прикладывая к ноге.
— Ваш хозяин заставляет вас жить здесь? Еще и одной?
Я не ответила на этот вопрос. Мне не хотелось, чтобы Тео думал плохо о мистере Кавендише.
— Это долгая история, Тео. — только сказала я. — А вот мне интересно, как вы разбили свою лодку?
Пока я набирала воду в чайник и делала бутерброды, Тео рассказал мне свою историю.
— После выхода из больницы я решил заняться чем-то другим. И подруга мне запретила летать на дельтаплане… В общем, я купил лодку и решил научиться на ней грести. Короче, я попал в такое сильное прибрежное течение, что не успел оглянуться — лодка в щепки, а я уже сижу на камнях и думаю, что говорить Еве.
— Она сильно расстроится?
— Сильно — это не то слово! Она съест меня с потрохами. сначала будет «я же говорила», затем будет вспоминать эту историю каждый раз, как я где-то оплошаю. Эх! — он горестно махнул рукой.
— Она просто любит вас, Тео. Вот и переживает.
— Можно, я останусь жить у вас? — внезапно, улыбаясь самой идее, воскликнул он. — Будем вдвоем жить-не тужить!
— Конечно! — подыграла я, — пристроим несколько комнат, распашем огород!
— Посадим пшеницу и будем печь свой хлеб!
Мы рассмеялись и затихли. Чайник закипел и я разлила кипяток по чашкам. Чаинки заскользили в прозрачных чашках, оставляя после себя янтарно-коричневые следы, постепенно окрашивая всю жидкость.
— Анна, так вы расскажете мне, что вы здесь делаете? Нормальные люди не живут в маяке на обрыве!
Я снова улыбнулась.
— Может, вы нелегалка и ваш хозяин прячет вас от специальной службы?
— Вы угадали! Теперь мне придется вас убить! — я рассмеялась. — Все сложно и запутанно.
— Так я ни капли не угадал?
— Ну, вы угадали, что я — иностранка. И здесь меня не прячут, я здесь в изгнании.
Сперва Тео опешил и подавился чаем. Он решил, что я шучу, но когда увидел самое серьезное выражение на моем лице, то уронил челюсть.
— В изгнании? — переспросил он. — Сейчас что, девятнадцатый век? Что у вас за начальник такой, что вы прячитесь от него в маяке?
— Ну, приблизительно как ваша Ева! — парировала я. Тео вздохнул и потупил взгляд.
— Простите, что лезу не в свои дела. Мир сошел с ума в последнее время и я все чаще ловлю себя на мысли, что хочется собрать вещи, потихоньку улизнуть из дома и пропасть.
Я молчала. Тео внимательно осмотрелся по сторонам.
— У вас тут много портретов. — он указал рукой на стену.
— Да, много. — согласилась я.
— Вы тут давненько, я смотрю.
— Половина из них не мои.
— Какая половина?
— Та, что покрасивей.
Тео встал и принялся рассматривать портреты, приближаясь и отходя от стены на шаг.
— Тот, кто рисовал ваши портреты — любит вас. — подытожил он.
— Угу. — промычала я. — И поэтому отправил на утес.
— Так это ваш мистер…
— …Кавендиш…
— …Кавендиш вас рисовал? — молодой человек улыбнулся. — Я же говорю, что он вас любит. Но это не исключает психических расстройств, раз он выгнал вас сюда. Поехали со мной! — внезапно выпалил он.
— Куда? — удивилась я.
— Куда-нибудь. Просто потому что вдвоем легче. — он вернулся на место напротив меня. — Я же вижу, что вы не счастливы и тоже хотели бы куда-нибудь сбежать!
— Почему это вы думаете, что я хочу бежать?
— Когда сердце разбито, всегда хочется куда-нибудь сбежать и исчезнуть. — ответил он. Я промолчала потому, что он был прав. Я задумывалась о том, чтобы бросить все и уйти, но не решалась. — Соглашайтесь! Я уже почти решился! У меня даже есть рюкзак, и я уже придумал, что в него положить!
— Но как же Ева? — спросила я, дрожа.
— А что Ева?.. — он перевел взгляд с меня на открытые двери. — Она и не заметит. Будет на одну неряху меньше в ее жизни… Соглашайтесь, Анна! Я же вижу, что вас здесь ничего не держит! Мы могли бы начать жизнь заново, где-нибудь в другом месте! Я — отличный плотник и смог бы зарабатывать на жизнь, вам бы тоже работа нашлась!
— Это заманчивое предложение, Тео. — тихо ответила я. — Но я еще не готова. Не готова еще…
Тео ушел под вечер. С утеса я наблюдала, как он брел у самой воды в оранжево-красных лучах заката, как он вытащил обломки своей лодки из воды и, обернувшись, чтобы бросить последний взгляд на меня, пошел вдоль линии берега к городу.
Позже, когда солнце уже село, я развела костер на самом краю утеса и уселась, слушая ветер и волны, которые бились о скалы где-то внизу в темноте. Надо мной расстилалось бескрайнее небо, усеянное миллионами маленьких светящихся точек, подо мной шумело море. Я смотрела на далекие огни Кавендиш-холла и отчаянно боролась с желанием бросить все и побежать следом за Тео — человеком, так бесстыдно ворвавшимся в мою жизнь и предложившим выход. Но я была не готова. До сих пор не готова! Маяк уже давно включился. Его широкий луч мерно прорезал темноту вокруг меня, посылая сигналы плывущим где-то в темноте кораблям. Мистер Кавендиш был моим маяком, на который я плыла безоглядно и самоотверженно, полностью доверившись его обманчивому свету. Он подпустил меня ближе, и моя лодка разбилась о камни…
Огонь потрескивал в костре, выбрасывая в небо искры, которые растворялись на фоне звезд, невидимые волны с гулом накатывали на невидимые камни, пропасть звала меня — либо лети, либо падай! Тепло костра разогрело мое лицо и я дотронулась прохладными ладонями к коже, чтобы немного остудить ее. Упав в траву, я смотрела на небо, на мигающие звезды. Сколько из них погибло давным-давно, а я вижу лишь призрачный свет? Эти звезды как я — свет еще есть, а их самих уже нет.
Пока не появился Тео, я не думала, что у меня есть выход. Но, оказывается, он был — уйти, исчезнуть в темноте, раствориться. Все так просто! Кто-то, кто приносит мне еду каждое утро, снова придет и увидит, что дверь в маяк открыта. Он заглянет внутрь — а меня там не будет. Лис уже съест всю оставшуюся еду, ночные звери раздерут подушки. В маяке будет пусто. И он скажет обитателям Кавендиш-холла, что мисс Ионеску нет в маяке. И скоро воспоминания обо мне исчезнут так же неожиданно и бесповоротно, как и я…
Проклятая надежда все еще теплилась в моей душе! Проститься навсегда с любимыми глазами, с непослушным локоном, спадающим на лоб? Больше никогда не услышать «Моя милая Анна»? Больше не увидеть его, стремительно идущего в оранжерею, чтобы отчитать за что-то Нгози?.. Освободиться от чар навсегда. Вернуть себя. Вернуть свое достоинство. Кому я нужна? Нет на свете никого, кто думал бы обо мне. Вернуть себя, избавиться от чар.
Но я еще не готова…
Перед глазами всплыло воспоминание о нашем первом визите в город к мистеру Ноту, издателю мистера Кавендиша. Это было на первой неделе моей работы «надзирателем». После завтрака хозяин объявил, что мы едем в Кейптаун на обсуждение обложки для новой книги. Я была взбудоражена и едва сдерживала эмоции — это впервые мистер Кавендиш так близко подпустил меня к своему творчеству! Надев самое красивое из своих скромных платьев, я заняла место в кабриолете рядом с водителем (это, конечно, был сам мистер Кавендиш) и погрузилась в самое сладкое ожидание деловой встречи. В тот день настроение у хозяина было не очень, как раз вышла еще одна ссора с Нгози после того, как он задержал меня разговорами в оранжерее. Он, как обычно, сидел хмурый и молчаливый, внимательно глядел на дорогу, а я рассматривала живописные пейзажи пригорода Кейптауна. За всю дорогу мы не перекинулись и словом.
Мистер Нот оказался очень приятным человеком. Судя по всему, он давно работал с моим хозяином, потому что пропускал мимо ушей все колкости, допускаемые ним. Издатель списывал их на плохое настроение, как и я. Когда мужчины склонились над столом, на котором лежало несколько макетов обложки нового романа, я скромно держалась в стороне, пытаясь из-за широких плеч хоть одним глазом взглянуть на материал.
— Мисс Ионеску, вы там так и будете торчать, или все-таки выскажете свое мнение? — раздраженно спросил мистер Кавендиш, не оборачиваясь.
— Конечно, сэр! — поспешила ответить я.
Внимательно рассмотрев все предложенные варианты, я по полочкам разложила все плюсы и минусы каждого из них. Мистер Нот и мистер Кавендиш очень внимательно выслушали меня и приняли мое мнение во внимание. Пока два джентльмена что-то подписывали и кому-то звонили, я бродила по огромному кабинету мистера Нота. Из окна открывался чудесный вид на город, вдалеке виднелись мачты белых как снег яхт. По небу плыли такие же белоснежные облака, солнце заливало ярким светом весь небосвод. Внезапно мне стало так больно, что я не смогла сдержать тяжкого вздоха. Мистер Кавендиш сделал вид, что не заметил, но по пути домой, внимательно вглядевшись в мой профиль, спросил:
— Что вас гложет, Анна?
— Меня? — удивилась я. — Я думала, что вы не заметите.
— Ну да. Так что случилось? Вам не понравился вариант обложки, к которой мы склонились?
— Нет, сэр, обложка отличная! Дизайнер поработал на славу! Все отлично!
— Не врите мне, мисс Ионеску! Я прекрасно знаю, как высоко поднимается ваша левая бровь, когда вы пытаетесь соврать.
— Что? — я притворно засмеялась. Неужели это правда? Какая-то глупая бровь выдает меня с потрохами.
— А я помню, что вы когда-то говорили, что никогда не врете. Вы меня разочаровываете, Анна! Признавайтесь, что с вами, иначе я высажу вас на обочине и вы пойдете дальше пешком.
— Вы способны бросить беззащитную девушку на обочине одну?
Я ожидала, что он продолжит нашу игру в переговоры, но он молчал.
— Хорошо, — я сдалась слишком быстро. — Это глупо, сэр. Вам такое не интересно.
— Мне интересно все, что касается вас, Анна. — ответил он.
— Хорошо. — повторила я и, сделав глубокий вдох, произнесла: — При взгляде на океан у меня появляются слезы на глазах…
— Что?! — практически воскликнул мистер Кавендиш, но вовремя изменил интонацию, — Что? Почему? Это плохо?
— Я не знаю, сэр. Я никогда в жизни не была ни на море, ни у океана, тем более! Вы не представляете, что это за чувство, когда тебя отовсюду окружает океан! Все здесь так красиво, так…вечно… А я… Простите. — Я сжала губы и нахмурилась — еще не хватает расплакаться при хозяине.
— А вы что? — не успокаивался он.
— А я до сих пор не осуществила свою мечту!
— Мечту? — Он улыбнулся, а затем серьезно посмотрел на меня. — Какую мечту?
— Я сама точно не знаю, сэр.
— Вы загадка, Анна! — мистер Кавендиш покачал головой. — Вы тоскуете по неизвестной вам мечте. Как это возможно?
Я пожала плечами. Я не могла описать грусть, которая свалилась на меня из ниоткуда!
— Просто… мне уже двадцать пять, а я… Не поймите меня неправильно — у меня было столько амбиций, я так сильно старалась, чтобы чего-то достичь, чтобы доказать, что я не пустое место! Я всегда, всегда добивалась того, чего хочу, всегда получала все призы и была лучшей в школе и университете! Но всегда в моей душе чего-то не хватало.
— Чего?
— Я не знаю, сэр… Пустота остается незаполненной и я даже не знаю, чем ее заполнить.
— Милая глупая Анна! — он посмотрел на меня снисходительно. — У вас вся жизнь впереди! Двадцать пять лет — это только начало! Ну и что, что в душе есть пустое место, рано или поздно оно заполнится. Как только появится что-то идеально подходящее под форму и цвет этой вашей дыры — вы поймете! Вы ощутите всем сердцем, что вы на правильном пути! И тогда вы будете идти на компромиссы, жертвовать своими принципами и вести себя глупо.
— Вы о чем, сэр? — я уже запуталась в его мыслях.
— О любви, Анна. О любви. — сказал он, пристально глядя в мои глаза.
Поднявшись с мягкой травы, я закружилась на поляне, раскинув руки и закрыв глаза.
Я еще не готова…
Я заснула прям там, на траве у обрыва. Переживания и тяжелые мысли очень выматывают! Проснувшись только под утро, когда выпала роса и намочила меня до нитки, я перебралась в маяк и растянулась на кровати, даже не переодевшись. В конце концов, я потеряла счет дням и полностью смирилась со своим положением, не ругая ни себя, ни хозяина, ни кого бы то ни было. Днем я писала дневник и новую книгу, ухаживала за своим маяком, приветливо махала изредка проплывающим и пролетающим судам, а ночью, подтянув колени к груди, думала о мистере Кавендише, вспоминая запах его древесного одеколона, тепло его рук и крепкие объятия.
На четвертой неделе моего отшельничества, проснувшись рано утром и открыв окно, чтобы впустить теплые солнечные лучи, я впервые за последнее время улыбнулась своему отражению в зеркале, оделась и распахнула двери с легким сердцем. Погода стояла чудесная — солнце так и звало выйти поплескаться в волнах, теплый ветер, играя, шумел высокой травой, невидимые птицы, курлыкая и чирикая, летали где-то в вышине. Мои белые паруса приветливо хлопали на ветру, раздуваясь и опадая. На пороге, как обычно, лежала большая коробка. Но сегодня она была не обычной — к ней была прикреплена сложенный пополам белый лист.
Записок мне не приходило уже очень давно! Дрожащими от волнения руками, я схватила подозрительно легкий коробок и занесла его в маяк, положила на стол. Осторожно отклеив сложенный пополам лист бумаги, развернула и принялась читать. Это была записка от миссис Алисы Кавендиш. Удивление и зарождающееся где-то в глубине чувство страха подавило проснувшееся любопытство. Для верности я села на стул.
«Анна, если вы читаете это письмо, значит я уже умерла. Прежде, чем осуждать меня и Рика за все, что с вами произошло, дайте объяснить вам все по порядку. Сейчас вы, вероятно, напуганы и озлоблены на весь мир за то, что с вами поступили так несправедливо. Хотя, судя по тому, что я о вас знаю, вы не способны на ненависть и злость. Вероятнее всего, вы смирились и нашли новые радости в жизни. Анна, почему мы не встретились с вами раньше, лет пятнадцать назад? Все могло бы сложиться иначе в моей жизни! Мы бы стали хорошими подругами и я не умирала бы сейчас в белоснежной палате, прикованная к постели. Хотя, для вас такая дружба оказалась бы губительной.
В тот день, когда вы в первый и последний раз посетили меня в больнице, я уже знала, что с вами будет. Я уже давно прочла в глазах Ричарда эту беззаветную и испепеляющую душу любовь к вам. Хотела бы я, чтобы он любил меня хоть десятой частью любви, которую он испытывает к вам, моя дорогая подруга. Надеюсь, вы не обижаетесь, что умирающая от рака легких несчастная решается назвать вас своей подругой?»
Я не обижалась. Я была растеряна.
«Узнав, что чувства Ричарда взаимны, я поняла, что обычная жизнь вас недостойна. Простите, моя дорогая подруга, но позвольте мне в последний раз насладиться некогда дарованной мне властью менять судьбы людей. Вы не обычный человек, Анна! Вы — человек огромной силы воли, вы талантливы и ваша жизнь просто не может быть скучной и однообразной, такой, как у всех, только не у вас! Откуда я знаю это о вас? Конечно, от Ричарда. Странно, что бывшие муж и жена обсуждают чувства к другим людям? Просто, когда нас уже давным-давно не объединяет любовь, мы можем позволить себе такую роскошь, как спокойный разговор о других.
Вспоминая свое легкомысленное и быстрое решение выйти за Ричарда, я задумалась о том — что значит, быть замужем за таким человеком? Вспышки гнева, раздражительность, грубость (не к вам, но в вашем присутствии) — с одной стороны. Преданность, дружба, любовь, уверенность в завтрашнем дне, чувство безопасности, спонтанность и сумасшедшие русские горки жизни — с другой. С таким человеком, как Ричард, вы никогда не узнаете, что такое боль и унижение, вы не почувствуете себя лишней, преданной, ненужной. Вы всегда, каждую секунду будете чувствовать себя в безопасности, единственной, самой счастливой и желанной на свете!..
Мне осталось совсем недолго, конец уже близок. Я чувствую холодное дыхание смерти на своем лице. Дайте мне насладиться последними минутами моей жизни в вашем обществе, Анна. Разрешите мне довести до конца последнее доброе дело в моей полной глупостей жизни! Очень скоро я встречусь со своей малышкой и проведу все отведенное на небесах время, вымаливая прощение!
Вы должны знать, что Ричарда пришлось долго уговаривать на осуществление этого действительно жестокого по отношению к вам, но столь необходимого плана! Это было мое последнее желание и он не мог отказать умирающей женщине, матери его ребенка. Вы поймете, я верю!
Я назову это прихотью, жестоким розыгрышем. Необходимостью. Я не смогла раскрыть Рика, не сумела стать его половинкой, не сделала его счастливым ни на секунду! Я хочу, чтобы вы поняли, что это изгнание было необходимой мерой — Кавендиш-холл готовился к празднику.
Я прошу забыть обо мне и о всех несчастьях, как только вы откроете коробку! Выходя сегодня их своего временного пристанища, отпустите свое прошлое, забудьте обо мне, простите себя за все плохое, что вы о себе думали.
Перечитывая написанное, я не могу поверить в то, что я пишу этой другой женщине моего бывшего мужа… Жизнь коварна и непредсказуема! Если бы я знала, чем закончится моя, то провела бы больше времени со своими близкими и любимыми.
Мне кажется, я знаю вас очень давно! Я была груба при нашей встрече, но все это наиграно. Я хочу остаться в вашей памяти как фея-крестная, подарившая самый дорогой подарок своей милой несчастной девочке.
Откройте коробок, Анна. Там вы найдете мой прощальный подарок вам. Примерьте…»
Дрожащими руками, я стянула крышку и в мои похолодевшие руки заструилась серебряными струями красивейшая фата, текущая между пальцами как вода, увенчанная маленькой серебряной диадемой. С замирающим сердцем, я отвернула слой шелестящей бумаги и достала скромное белоснежное платье, как нельзя лучше подходящее к шикарной фате. Мои руки дрожали, сердце стыло. Пелена последних недель стала спадать с моих глаз… Предчувствие чего-то хорошего тихим постукиванием зарождалось где-то глубоко внутри. Я бросилась к письму и продолжила чтение.
«Прожив все это время в изоляции, в изгнании, страдая от несправедливости, возможно, злясь и ненавидя меня, пожалуйста, примите эти дни, как последние дни страданий и одиночества в вашей жизни! Оглянитесь назад, вспомните все холодные вечера, вспомните радости, которыми не с кем было поделиться, слезы, которые некому было вытереть, вопросы, на которые некому было ответить. Вспомните все это, соберите и храните глубоко в душе, чтобы вспоминать в самые тяжелые моменты вашей жизни и благодарить бога за дарованное вам счастье быть собой и быть с таким человеком, как Рик! Простите меня и только меня одну за все, что вам пришлось пережить, но я должна была, просто обязана была показать вам, что значит быть женой мистера Кавендиша. Быть женой Ричарда — это то, что случится после отчаяния и одиночества. Откройте же двери, Анна.»
В двери постучали, письмо выпало из моих рук. Быстро смахнув предательски-стекающую по щеке слезу и шурша складками платья, в которое я уже была одета, с замирающим сердцем, дрожащими ногами и комом в горле, я отворила дверь а там…
На пороге стоял мистер Кавендиш, нависая надо мной хмурым утесом. Он был облачен в черный строгий костюм, зачесанные волосы уже растрепал ветер. Волнение, боль, пережитые за это время, отражались в его больших темных глазах, смотрящих на меня с любовью и страхом, готовые принять наказание за все провинности. Таким кротким я его еще не видела!
— Анна… — сказал он, не отводя горящего взгляда и играя желваками, — Сможете ли вы простить меня за всю боль, что я причинил вам и быть со мной навсегда, до конца жизни, не смотря ни на что? Согласны ли вы, Анна, тонуть в моей любви, захлебываясь от нежности и ласки? Готовы ли вы забыть свои страхи, свое одиночество, впустить меня в ваш загадочный мир, разрешить мне стать частью вас, кусочком вашего сердца? Согласны ли вы стать моей душой и телом? Анна, вы станете моей женой? — он протянул мне маленькое скромное плетеное колечко.
Впервые в жизни я не смогла удержать слез на людях.
— Вы сумасшедший, мистер Кавендиш. — сказала я, хмурясь, стискивая зубы, чувствуя, как предательские слезы катятся по щекам к подбородку. Я спрятала руки за спину, боясь протянуть их вперед, боясь коснуться его широкой груди. — Вы думаете, что после такого я смогу вас простить? Вы действительно думаете, что я готова забыть все, через что я прошла за эти недели? Неужели вы на секунду решились подумать о том, что я соглашусь стать женой такого деспотичного, взбалмошного, сумасшедшего человека? Вы прислали мне письмо, вот это платье и теперь думаете, что я вся ваша? В какой из этих тридцати дней моего изгнания на маяк вы посчитали, что я прыгну вам на шею? — меня понесло и я уже не могла остановиться. — В какую из этих холодных ночей вы решили, что я страдаю без вас и готова пасть к вашим ногам? Что, что ВЫ теперь можете предложить МНЕ? Что вы хотите от меня?
Мой вопрос повис в воздухе, отразившись эхом от стен маяка и улетев в небо. Я окинула взглядом окрестности: люди, собравшиеся на пляже у подножия утеса замерли, вопросительно глядя наверх; святой отец, застывший под цветочной аркой у самой воды с библией в руках, напряженно смотрел в нашу сторону. Глаза мистера Кавендиша, горящие огнем, смотрели на меня решительно, но и умоляюще из-под своих нависших бровей.
— Вы сумасшедшая Анна. — спокойно, но решительно сказал он. — Вы идеальны! Да, все тридцать дней я не переставал думать о вас, Анна. Я носил вам еду каждую ночь, подолгу высиживая в чаще, чтобы не встретиться с вами и не сорвать план, последний глупый план, разработанный Алисой. Но нам необходимо было это время… — он медленно опустился на колено и взял мою руку, — Я люблю вас сильнее, чем свой сад и свою герань, я люблю вас настолько сильно, что не могу оставаться нежным и ласковым, здравомыслящим — мне нужны вы полностью, без остатка! Мне нужны ваши руки, ваши странные глаза, ваши загадочные мечты и сумасбродные мысли, ваше горячее преданное сердце, Анна!
Одно мгновение, отделившее меня от боли предательства и одиночества, изменившее все, вырвавшее меня из моей старой жизни!
— Вы деспотичный и взбалмошный, сэр. Вы меня раздражаете. Я согласна! — прошептала я, не в силах больше выдерживать паузу и разбивающую сердце разлуку, благодаря бога за то, что не дал мне исчезнуть и не узнать всего этого!
«Согласна! Согласна! Согласна!» — вторило улетающее в скалы эхо, а я уже утопала в жарких крепких объятиях мистера Кавендиша, Ричарда, моего Рика, такого сумасшедшего, необычного и отличающегося от всего в этом райском тропическом лесу.
Жаркое африканское солнце игриво выглядывало из-за белых кудрявых облаков. Голубое небо сливалось с океаном, образуя на горизонте сплошное полотно, по которому, казалось, можно доплыть до луны. Чайки, громко крича и ныряя в неспокойные волны, шныряли в небе. Шум океана сливался с шумом травы на утесе, где развевались белые паруса, из сада приносило запах цветов. Вдалеке проплывал теплоход, набитый туристами. Сегодня капитан прогулочного судна дал два гудка, поздравляя девушку, живущую в маяке с наступлением новой жизни.
Спасибо родственникам и друзьям, особенно К.О., Дженнифер Фармер и Энджеле Мольцан, за веру в меня. http://vk.com/hugoweber404 http://vk.com/hugoweber http://hugoweberstory.blogspot.com