То, что Семенов придумал способ механизировать доводку плиток, стало постепенно известно всем членам артели. Но, против его ожиданий, это известие не вызвало всеобщего восторга. Лишь близкие его дружки - двое братьев Ильиных - выразили тотчас свое безоговорочное восхищение. Они вместе с ним учились в школе фабзавуча, он привлек их потом в артель, и уже по долгу дружбы считали они обязательным поддержать «своего». Большинство же мастеровых отнеслись к его изобретательству настороженно. За что взялся - за плитки! Да тут сам черт ногу сломает! Бывали уже тут механизаторы-то, а что толку? И, оказывается, не так уж мало людей помнили о жимках, но помнили главным образом, какая постигла их неудача.

Семенов ждал, что скажет та комната, где сидели старые мастера, художники доводки. Как примет «могучая кучка»? А комната молчала. Но это не было молчанием безразличия. Постепенно он стал ощущать, как от некоторых ее обитателей, наиболее коренных, повеяло глухим неодобрением. И первым выразил его дядя Вася.

- Эге! - заметил он однажды в присутствии Семенова. - Хотят руку, живое творение, пружинкой заменить. Скоро заводную скрипку объявят…

Он возбужденно поднял руку, будто заклиная, расправил пальцы - желтоватые, натруженные, но чуткие, как у музыканта, пальцы лекальщика. И, вероятно, сказал бы еще что-нибудь более ядовитое, если бы не встретил пристальный, укоризненный взгляд Николая Васильевича. Знакомый всем взгляд поверх пенсне, который действовал часто сильнее самого громкого слова.

Но вскоре дядя Вася опять бросал какое-нибудь замечание насчет мечтателей и фантазеров. А окружающие поддерживали его обидной ухмылкой.

Семенов мрачнел. Пытаясь доказать свою правоту, вынимал тетрадный листок с рисунком поплавка-притира.

- Бумага, она все терпит, - не унимался дядя Вася.

В его усмешках сквозило не только неверие, но и затаенная тревога. Трудно было вот таким, как дядя Вася, отрешиться от всего сложившегося опыта и вдруг поверить, что их мудреное, почти таинственное рукоделие действительно можно перевести на механизм. Как поверишь? Против себя? А что же будет с их редким мастерством, с тем особым положением, какое оно давало? Столько было вложено лет упорного труда в это рукоделие, столько рабочего таланта, души. Неужели же от всего отказаться, если и впрямь грянет эта механическая музыка?

Странно, а все-таки сомнения, насмешки, которые слышал Семенов вокруг, оказывали ему даже услугу: они заставляли полнее и лучше продумывать подробности будущего механизма. В спорах отстаивал Семенов свою идею, стараясь найти в ее подкрепление новые доказательства.

Вы говорите, механизм не может повторить все движения руки? Все - не может. Но необходимые для доводки, строго необходимые - и может и должен. Даже больше: механизм не будет никогда делать лишних движений.

Вы пугаете, что нельзя водить плитки все время по одному месту на притире? И что доводчик всегда потрет рукой то в одном месте, то в другом? Ну что ж, значит, и у меня они должны примерно так же прогуливаться между притирами, с «вариациями». Только более строго, а не как попало. Плитки можно пустить так, чтобы они двигались и вперед и вбок одновременно. Двойной ход заставит их выписывать между притирами сложные узоры, «зигзаги». Прогулка пойдет по широкой площади. Это вам почище, чем рука!

Он выдвигал и главный козырь: производительность. Сколько сразу можно получить плиток на таком механизме? Штук по двадцать, по тридцать. А не то что елозить по одной, как вручную. Казалось бы, неоспоримое преимущество. Но…

И тут он услышал в возражениях именно то, что его самого немало смущало.

- Как же притир твой удержится, когда одним махом пойдет столько плиток? - спросил один из мастеров.

- Лавина! - подхватил другой. - Она и не такое своротит, не то что твой поплавок.

«Ишь, хитрюги, заметили!» - подумал Семенов и сумрачно сказал:

- Это дело второе…

Но он прекрасно понимал, что дело это не «второе», а самое сейчас первостепенное, неотложное. В него сейчас упирается вся идея поплавка. Равновесие! Как сохранить спокойное положение поплавка на волнах множества плиток? Ведь еще тогда, на речке, в первый день находки, он об этом задумался, но пока не мог нащупать решение. Откладывать больше нельзя. Вот и другие тоже заметили. Задача равновесия… У него все рассчитано на предельную тонкость, чувствительность, все плавает и легко колышется, «сплошной зефир», как выразился дядя Вася. И вдруг масса плиток хлынет сразу под притиром, как металлический прибой. Туг начнется такая качка, что ни о какой микронной деликатности и не думай.

Как же быть? Главное преимущество механизма - высокая производительность - и вдруг оказывается под сомнением! Масса плиток подрывает всю тонкость действия поплавка. Новый тупик!

Как устранить вредное влияние движущейся массы плиток? Разве можно сделать так, чтобы эта масса и была и в то же время чтобы она не чувствовалась? Семенов отчаянно искал выход из этого тупика. Приходившие в голову варианты приносили только разочарование. Все как будто уже окончательно запуталось.

А тут еще в жизни Семенова наступили такие события, которые отвлекли его от бесконечной возни с плитками. И он, махнув на свои изобретательские страдания, решил убежать от них пока подальше.

…Это была веселая помолвка. На жениховском месте сидел Дмитрий, важный, с достоинством, одетый по-городскому. А рядом, как вы сами догадываетесь, - его Шурочка, объявленная невестой.

Он нарочно взял отпуск и приехал справить помолвку к родителям, в деревню, подальше от всяких забот. К тому же интересно было посмотреть, что же это такое -колхоз, один из первых в их Калининской области.

В избу набилось много людей, и старых и молодых. Было немало выпито, наговорено всякого горячего вздора. Шум, гомон, потешная толчея - все как полагается по такому случаю. Голова шла кругом. Молодой Семенов уже повеселел, распахнулся. Он и думать позабыл о своих ленинградских делах, о плитках и чугунных притирах. «Эх! Я по ягоду ходил, я молодочку водил!..»

А когда оставаться в избе стало уже невмоготу, всей гурьбой высыпали на улицу. Двинулись на луг, затеяли игры, танцы. В здешних местах любимый танец - русская кадриль. Все становятся рядами и рядами же пляшут. Ряд за рядом сходятся и расходятся. Рядами идут сквозь ряды.

Дмитрий Семенов, счастливый, разомлевший, стоял возле гармониста, притопывая в такт ногой, и глядел, как плетется под саратовские переборы сложная фигура танца. Искал глазами среди танцующих свою Шурочку.

Парни и девушки, построившись гуськом в несколько рядов, пошли навстречу друг другу. А поравнявшись, вступили в интервалы, образуя подвижной сетчатый узор. Потом повернули - одни налево, другие направо - и ста-ли одновременно расходиться в разные стороны, повернулись и снова пошли навстречу друг другу.

Семенов глядел. Встречное движение. Проход сквозь ряды. Развод по сторонам. Большая толпа танцующих все время равномерно расходилась, растекалась в разные стороны…

И вдруг! Кто бы мог сказать, что испытал в ту минуту он, блаженно улыбающийся жених? Какая мысль мгновенно захватила его?

Нашел! Он нашел! Наконец-то он догадался, как должны они ходить… плиточки, дорогие мои, неразлучные! Танцуйте, танцуйте русскую кадриль!

И Дмитрий вдруг сам, сорвавшись с места, ринулся в толпу танцующих и, разрывая ряды, пустился в неистовый, ликующий пляс.

На другой день, укрывшись ото всех за сараем, он сосредоточенно царапал палкой по земле. Опять схема. Движение плиток в его механизме. Они идут между притирами не сразу всей массой в одну сторону, а совершают сложный фигурный танец. Они идут рядами навстречу друг другу и расходятся в разные стороны: один ряд в одну сторону, а другой - в противоположную; один ряд в одну, другой - в противоположную… Движение сквозь ряды. И вместе с тем происходит поперечное движение. Плитки скользят не только вдоль притиров, но и поперек, расходясь рядами вправо и влево и снова сближаясь. Плитки танцуют кадриль!

Вот оно, решение, которое должно спасти его идею. Не будет вредного действия плотной массы плиток, ударяющей сразу в одну сторону. Не будет ни качки, ни перекосов. Толпа плиток разойдется в разные стороны, распределяясь все время равномерно по всей поверхности притиров. И верхний притир-поплавок будет невозмутимо покоиться на этой широкой глади плиток, лишь слегка пружиня на микронах. Ничто не угрожает его равновесию.

И вся работа механизма станет мягкой, точной, как требуется при самой строгой доводке. А в работе будет штук двадцать - тридцать плиток одновременно. Пусть-ка сравнится с этим одинокая рука!

Это была очень счастливая находка. Самая работа станка - движение плиток в нем по разным направлениям - должна была создавать необходимую точность, строгую дозировку в снятии ничтожных крупиц металла. Только самые верхние гребешки, ровно столько, сколько необходимо. Ничего лишнего. Этакая естественная саморегулировка. Вот какой будет его станок. Станок как бы с собственным осязанием.

Следует подумать, конечно, как осуществить механически такую «кадриль». Один сплошной лист с гнездами для протаскивания плиток между притирами, как это было в старых жимках, уже не годится. Тут нужны какие-то независимые друг от друга обоймы с плитками. Быть может, несколько узких стальных лент, способных двигаться в разных направлениях… Но это уже детали. А сейчас надо закрепить основную схему движения, определить его закономерность. И в уме уже складывается строгая формула, выраженная скупым техническим языком: «Движение в двух взаимно перпендикулярных встречных возвратно-поступательных направлениях…»

Он почувствовал, что ему скучно оставаться дольше в деревне, что ему надо в Ленинград, за свой стол в комнате артели.

И прежде всего рассказать Николаю Васильевичу…