В жаркий июльский полдень тридцать второго года состоялся торжественный пуск завода. Молодая работница токарь Строганова перерезала алую ленточку, и сотни людей, обступивших готовые корпуса «Калибра», прокричали в его честь громкое «ура». В добрый путь!

В просторные цехи, пронизанные светом, вошла армия рабочих - токари, фрезеровщики, шлифовщики, кузнецы и литейщики, слесари и механики… Всё сплошь молодежь, многие из тех, кто еще недавно строил, возводил эти стены. Стали за новенькие изящные станки, у замысловатого машинного оборудования и принялись осваивать сложное дело инструментального производства.

Под стеклянной крышей в одном из корпусов приютился и цех эталонов - с неказистым своим имуществом, с чугунными притирами и с приемами ручного труда. Человек пятнадцать сидели здесь за длинными верстаками, друг против друга, как за обеденным столом. Кто же они, эти кадры, призванные осуществить смелый, необычайный опыт? Да простые парнишки и девчонки с косичками, только что пришедшие сюда прямо со стройки завода, из «дворового цеха», где они едва научились исполнять самую грубую, черную работу. А теперь им предстояло овладеть одним из самых тонких, деликатных процессов - доводкой измерительных плиток.

Леонид Николаевич с тревогой посматривал на их чересчур юные лица, на их пальцы, неловкие, огрубелые. Как много еще потребуется, чтобы придать этим пальцам нужную гибкость, легкость в движениях и ту особую чувствительность к игре на микронах, без которой не может быть хорошего доводчика. И сколько их, юношей и девушек, вообще окажутся способными воспринять науку труднейшего ремесла?

Цех эталонов был одновременно и школой и исследовательской лабораторией. Все, что нашел Леонид Кушников в своих розысках - все теоретические основы, записанные в его тетради, - надо было ввести теперь в практику доводки, создать технологию массового производства. Положить искусство на опоры науки.

Приехал Дмитрий Семенович Семенов и тотчас, не теряя времени, окунулся с головой в дела и заботы нового цеха. Беспокойной деятельностью желал он словно заглушить то, что лежало камнем на его душе. Пришел в цех и Демидов Михаил Пахомович - коммунист, опытный лекальщик, из тульских мастеровых. И все они вместе с отцом и сыном Кушниковыми, независимо от должности - мастер ли, инструктор ли, начальник или «зам», - все принялись одолевать трудности нового дела. Сами разрабатывали и проверяли разные способы доводки - «научную технологию», как выражался Леонид Николаевич. Сами терли плитки на чугунных притирах, чтобы найти, исходя из этой технологии, наиболее лучшие, доступные рабочие приемы. Сами учились и сами учили других.

Цех пока не работал на программу, не выпускал продукцию. Он только «портил». Но цех готовился, учился.

Начинать приходилось с азбучных истин. Доводка плиток - это прежде всего аккуратность, чистота. Не то что сор или грязь, но даже пылинка может повредить безукоризненное зеркало плитки. А как привить это щепетильное чувство чистоты молодым, которые привыкли на стройке к тому, что работать - значит загрязниться?

Мыть тщательно руки, прежде чем прикоснуться к плиткам, протереть бензином - это еще далеко не всё. Руки у всех на виду. Но вот однажды Леонид Николаевич заглянул под длинный верстак и вдруг, выпрямившись, с ужасом спросил: «Что это такое?» У многих под ногами хрустел песок, лежали комочки глины. Люди прошли по заводскому двору - и вот, пожалуйте! Леонид Николаевич созвал по этому поводу весь цех и говорил о песочке на полу, как о происшествии чрезвычайном.

Дотошный начальник! Ничего не пропустит. И обязательно укажет: вот какая оплошность! Вежливо, деликатно, но укажет. Он никогда не повышал голоса, даже когда и полагалось бы сердиться. Но молодежь побаивалась получать от него замечания: его неумолимая вежливость пугала.

Он ввел для всех доводчиков белые халаты и говорил: «По вашему халату я буду судить о чистоте рабочего места». А после истории с песочком под верстаками завел еще правило: всем при входе переобуваться в мягкие тапочки. «Ой, как в музее!» - воскликнула Тося Семенецкая, большая любительница изящных искусств.

Доводка плиток требует внимания, осмотрительности на каждом шагу. Как взять плиточку за края? Чем протереть ее блестящую поверхность? Как положить плитку на стол, на притир, в ящичек? Ко всему - внимание.

И еще, конечно, усидчивость. Большая нужна усидчивость. Ведь гладить плиткой по притиру приходится часами. Гладить, по возможности не отрываясь, чтобы не нарушить плавного течения доводки. Как музыкант не прерывает мелодии на полуфразе, так и хороший доводчик стремится «проиграть» весь процесс от начала до конца, до последнего снятого микрона. Недаром и процесс назван глаголом, выражающим предельное терпение: доводить. А каково это молодым?

Понятливый парнишка Сергей Гвоздев, ничего не скажешь. Он, пожалуй, быстрее других научился правильно водить рукой. А вот до конца выдержать не может: не хватает терпения. То вскочит зачем-то, то повернется к соседу. Тося Семенецкая далеко не столь расторопна, но умеет заставлять себя. И берет над ним верх. Страдает, сильно страдает от этого мужское самолюбие Сережи, но что поделаешь! Увы, у него нет усидчивости доводчика!

Мастер Семенов не раз останавливал парнишку: «Сиди, сиди, чего егозишь!» Но сам в душе прекрасно понимал, как это бывает трудно, невыносимо. Он помнил по себе: сидишь, сидишь за притиром, трешь и трешь плитку, и вдруг охватит такое страшное нетерпение, желание немедленно вскочить, подвигаться и неизвестно еще что, но только бросить это бесконечное, монотонное движение рукой. Собственно, это чувство протеста и заставило его там, в Ленинграде, задуматься впервые: а нельзя ли освободиться от этой страшной прикованности, механизировать доводку?

Механизация! Его мечта о станке! Он горько усмехнулся. Больно даже подумать об этом. Приехав в Москву, он избегал всяких разговоров о своем несчастном изобретении. А жизнь как будто твердит опять, толкает на старые мысли: «Смотри, как трудно человеку делать это вручную!»

Вот и сейчас. Сидели девушки за верстаком, тихо, чинно, занимаясь плитками. И вдруг не вытерпели, застрекотали, поднимая разом беспричинное веселье. Просто так, оттого что трудно сидеть, не отрываясь, и гладить, гладить…

На шум оборачивается Николай Васильевич, сидящий за отдельным верстаком. Не сходя с места, молча смотрит он на расходившуюся молодежь своим особенным взглядом поверх пенсне. И девушки конфузливо умолкают.

В цехе постепенно все узнали, какую жизнь прожил старый мастер и что он сделал для дела, которым они сейчас занимаются. Когда Николай Васильевич показывал ученикам, как надо работать, и, положив чуть согнутые пальцы на ребро плитки, начинал легко и плавно водить ею по чугунной глади притира, очарованная минута наступала в цехе. Затаив дыхание, следили пареньки и девушки за каждым движением мягкой, бледной руки, творящей чудеса. Под ее ласковым прикосновением невидимо, неслышно слетали с нежной поверхности плитки ничтожные пылинки металла - микроны и дольки микронов.

Начальник цеха Леонид Николаевич вводил науку в производство плиток - и разные составы смазок, и способы подготовки чугунной поверхности притиров, и проверку плиток методом преломления световой волны… Но что касается руки, которая ведет всю «игру», здесь по-прежнему властвовала еще неуловимая стихия. Чутье, талант… И здесь всегда подстерегает что-нибудь неожиданное.

Пришла с другими из «дворового цеха» и бывшая каменщица Катя Михайлова. Худенькая, с длинными, тонкими руками и с серьезным не по возрасту лицом. Еще на стройке она отличалась своей положительностью, была бригадиром. И здесь, в цехе эталонов, за верстаком, ее сразу можно было отметить: вся - внимание, старательная. В движениях ее рук какая-то многообещающая собранность. Словом, все качества доводчицы.

Так и оказалось. Катя медленно, но твердо усваивала первые премудрости доводки плиток. Она усердно терла и терла… Ее длинные пальцы приобрели уже такую чуткость, что могли уверенно снимать микроны. Даже первые проблески зеркала стали появляться у нее на плитках.

Катя в этом искусстве подошла наконец к той границе, когда рука должна снимать последние десятые, сотые микрона, а на поверхности плитки начинает играть идеальное зеркало. Это ступень окончательной доводки.

И вот тут, у самой решающей границы, с Катей что-то случалось. Ее рука словно теряла вдруг приобретенную чувствительность и водила «вслепую». Снимет чуть лишнее, какую-то ничтожную дольку - и плитка уже испорчена.

- Легче, легче пружинь, - советовал ей Николай Васильевич.

Катя бралась за новую плитку, пробовала еще и еще раз. Но как только подступала к той же окончательной ступени, так опять срыв где-то на последних движениях. Окончательная доводка стала перед ней завороженным порогом. Катя уже чувствовала: стоит ей приблизиться к этому порогу, как она сама не своя. Рука дрожит, холодеет.

В такие минуты Катя вдруг останавливалась и, опустив низко голову, глотала, шмыгая носом, горькую слезу.

Она ходила советоваться к Демидову, который заведовал в цехе кадрами. Как быть?

- Это психология, - говорил Михаил Пахомович. -

Психология тебя подводит. Доводчик должен справляться и с ней.

Катя возвращалась на место и, сжав губы, с отчаянной решимостью на лице принималась одолевать собственную психологию. И снова терла, терла…

Цех боролся с трудностями, боролся за новое производство, за свое существование.

Леонида Николаевича часто спрашивали в дирекции:

- Ну как, налаживается?

- Пока еще трудно сказать, - осторожно отвечал Кушников.

Цех все еще не давал никакой продукции. И нелегко было понять, существует ли действительно такой участок производства или это одна видимость?