Все здесь, на участке плиток, подчинено обхождению с микронами, с их десятыми и сотыми долями. Люди здесь привыкают не бояться запретов строгой области бесконечно малых, невидимых величин. Люди научились распознавать в своей текущей работе эти величины, улавливать их, управлять ими.

- Микроны-то у нас в программу впряжены, - заметил без тени преувеличения Виктор Иванович.

И действительно, не следует забывать, что все эти операции чрезвычайной тонкости ведут здесь не ради одного изучения или опыта, а в условиях производства - с массовым выпуском измерительных плиток, по жесткому плану, с ежедневным графиком. Здесь уже требуется ловить десятые и сотые доли микрона наверняка. Осторожно приходится обращать плитку в меру длины. Ступенька за ступенькой подходить к ее окончательному виду - к ее точной геометрии, к высшей чистоте поверхности.

Сначала ее проглаживают наиболее крупными кристалликами-резцами - размером в несколько микронов,- заставляя плитку ходить под ними помногу раз. Но это считается здесь топорной работой, и операция так и называется: «грубая доводка», хотя вся «грубость» заключается в том, что с плитки за сотню проходов сметаются всего лишь считанные микроны.

Затем плитка переходит на соседний станок, где ее поглаживают резцами помельче и смазки берут поменьше. Плитка совершает уже не сотню, а только три - четыре десятка проходов между притирами. И вот еще несколько микронов слетело с ее поверхности.

Шаг за шагом, со станка на станок процесс доводки становится все тоньше, все деликатнее. Наконец резцы на притирах берутся столь мелкими, что каждый из них едва ли превышает один микрон. Да и то нм разрешается пройтись по плитке всего лишь несколько раз. Ведь на этой стадии приходится учитывать каждую десятую микрона, снимаемую с поверхности плиток.

И все же это не конец. Все это считается здесь только предварительной доводкой. Плиткам предстоит пройти еще самую последнюю ступень, наиболее ответственную и решающую, - ступень окончательной доводки.

Я стою возле станка, где завершается вся цепь процесса, и ожидаю того, что должно окончательно превратить стальную пластинку в плоско-параллельную концевую меру длины. Невысокая женщина в чистом халате и белой косынке - доводчица Прасковья Евтеевна Петрыкина, - видимо, нисколько не разделяя моего нетерпения, спокойно и деловито подготавливает этот последний аккорд микронной симфонии.

Она проводит каким-то брусочком по поверхности притира. Хотя в притире утоплены самые что ни на есть мельчайшие из всех разбавленных кристалликов-резцов, но для этой, последней операции даже они чересчур угловаты и остры. Вот Прасковья Евтеевна и притупляет их брусочком твердого минерала. А затем тщательно, каким-то особенно плавным, круговым движением, которое мне приходилось наблюдать только у опытных стекольщиков и полировщиков дерева, она протирает всю поверхность притира туго свернутой марлей. Никакой смазки тут больше не полагается. Поглаживание плиток пойдет почти всухую, и только ничтожные молекулы графита, содержащегося в самом чугуне притира, будут оказывать то смазывающее действие, которое здесь допустимо.

Поверхность притира блестит, как зеркало. В этом-то зеркале и заключается тот совершенный «гладкий резец», который чуть тронет сейчас плиточки на прощанье в таком нежном, мимолетном прикосновении, что эта операция получила свое неофициальное название «воздушный поцелуй».

Тщательно протирая каждую плиточку полотенцем, Прасковья Евтеевна закладывает их в обойму станка. Всего шестнадцать штук. Если раньше, на грубой и предварительной доводке, можно было закладывать в станок сразу штук до семидесяти, то теперь, напоследок, больше шестнадцати нельзя. Теперь за каждой плиточкой особая, чрезвычайная слежка. Теперь и ходы плиток между притирами туда и обратно совершаются совсем осторожно, медленно. И количество ходов - раз - два, и обчелся. Мягче, мягче, деликатнее - об этом главная забота.

Едва слышно шелестит станок в работе, мягко пощелкивая при переменах движения. Прибирая свой рабочий столик, Прасковья Евтеевна поглядывает на станок. Смотреть, собственно, нечего: в нем все закрыто, и плитки ходят там, внутри, между притирами. Но по тому, как Прасковья Евтеевна слегка наклонила голову, я догадываюсь, что она не столько смотрит, сколько слушает. Она считает про себя ходы и в то же время как бы прислушивается к тому, что там, в станке, происходит.

Ей приходится часто останавливать станок и проверять плитки. Любой лишний проход может смахнуть в последний момент как раз ту десятую дольку микрона, которую смахивать уже и не следует. Приходится проверять.

А проверить плитку - это значит вынуть ее из станка, протереть ваткой с бензином, потом сухим, свежим полотенцем, удалить чистой куньей щеточкой приставшие волокна и только после всего этого перенести плитку на поверочные стекла. Там ее нужно аккуратно, плотно притереть на полированной стеклянной пластине рядом с другой плиткой, которая точнейшим образом выверена в измерительной лаборатории и служит эталоном. А сверху наложить вторую стеклянную пластину и особым нажимом на ее край создать между пластинами тонкий воздушный клин. Тогда возникает явление интерференции. И световые волны, по-разному отражаясь от разных точек на поверхности плиток, дают, как на экране, наглядную картину этой поверхности в виде ряда радужных полосок. Изысканный физический метод, бывший некогда лишь уделом «чистой науки», переселился теперь на производство, в цех, к станку, чтобы служить средством рабочего контроля. Технический метод интерференции - так он называется. Его создали советские ученые, сотрудники Института метрологии.

Прасковья Евтеевна им вполне владеет, уверенно читая смысл возникающей перед ней световой картины. По характеру радужных линий, по их форме судит она о том, насколько поверхность плитки приближается к идеально геометрической плоскости. Сравнивая изгибы и высоту полосок, она видит те десятые дольки микронов, судьбу которых ей ежеминутно приходится решать, управляя станком окончательной доводки.

Но вот какая трудность стоит все время перед ней. Будешь проверять плиточки редко - станок снимет больше, чем надо, и нужные доли уйдут безвозвратно. Будешь проверять слишком часто, предупреждая каждый ход станка, - какая же будет производительность? Правда, здесь все предельно точно рассчитано: и рецептура подготовки доводочного зеркала на притирах, и давление притира на плитки, и путь плиток туда и обратно, и число ходов… Но десятая микрона - это все же такая величина, которая всегда может легко проскользнуть. Недаром Прасковья Евтеевна так настороженно прислушивается к станку. Она как бы подслушивает, угадывает тот момент, когда следует остановиться и проверить плитки. И почти всегда такая остановка происходит на границе, у которой можно уже твердо сказать: еще один - два прохода - и стоп! Плитка готова. В этом тонком расчете и рождается высокая производительность.

«Ощущение плитки», - говорят иногда на участке. Мне, конечно, хотелось узнать, что же это такое: опыт, внимание, особая способность или любовь к делу, в котором техника так удивительно соседствует с искусством? Я спросил Петрыкину:

- Вы здесь давно?

- Скоро двадцать лет, - ответила она, рассматривая зеркало готовой плитки. - Я тут выросла с ними, - добавила она, указывая на плитки, и осторожно опустила одну из них в ванночку для промывки, где на дне лежала ватная подстилка, чтобы плиткам было удобнее, мягче. - Всякое тут бывало, - продолжала Прасковья Евтеевна задумчиво: - и страхи поначалу и слезы… А теперь вот видите, как у нас устроено. - И она окинула взглядом участок, как бы проверяя, какое он должен произвести впечатление на постороннего.

В светлом помещении, за светлыми машинами-станками, поглощенные таинством доводки, стояли люди в белых халатах, белых передниках, и под легкий металлический шелест скользящих плиток, как под тихий аккомпанемент, мерно текла тонкая, деликатная работа.