Заканчивая обзор русской религиозной мысли в XVIII столетии, мы должны вспомнить и обобщить ряд установленных нами ранее и существенно важных фактов, определивших в основном дальнейшее направление нашей религиозной и общественной мысли.

Самый важный факт – это шумное вторжение западноевропейской культуры в пределы русского православного сознания и сопровождавшие это вторжение два параллельных процесса:

а) преодоление западной культуры русским религиозным сознанием;

б) порабощение русского сознания западной культурой.

Процесс усвоения положительных элементов западной культуры локализовался, главным образом, в просвещенном духовенстве Православной Церкви и в примыкающей к ней части высшего общества, а также в практике государственной власти; а процесс порабощения русской мысли чуждыми православному духу идеями Запада совершился в той части общества, которая благодаря умственному холопству перед Западом потеряла духовную связь с народом и стала жить в пустоте отвлеченного теоретического мышления. Это те русские дворяне, которые, по словам Ключевского, с шести лет воспитывались немками из Берлина, затем гувернерами подороже – из Парижа, а с 12 лет, будучи гвардейскими сержантами, уже осваивались с Расином, Корнелем, Буало и даже с самим Вольтером. Это они проводили молодые годы в Париже, развлекались там анекдотами, остроумными разговорами о бессмертии души, о предрассудках, о вопросах науки, морали, эстетики, попутно проживали состояние, а по возвращении в Отечество то занимали административные должности, но не могли привыкнуть к делам, то пробовали заняться сельским хозяйством, но только сбивали с толку своих управляющих и старост, то предавались веселой жизни, угощая гостей частыми обедами, балами, псовой охотой, дворовой музыкой и цыганской пляской, но, уставши от такой жизни и заглянув в долговые книги, махали на все рукой и уединялись от русской действительности в своих поместьях «с печальной думою в очах, с французской книжкою в руках».

Читая с увлечением страницы о правах человека, они держали крепостные русские девичьи и, оставаясь гуманистами в душе, шли спокойно на конюшню расправляться с досадившими им холопами.

Из этих же дворян были те помещики, которые, держа в руках главные производительные силы страны – землю и крестьянский труд, отдавали свое хозяйство в руки крепостных приказчиков или же наемных управляющих-немцев.

С детства они дышали атмосферой, пропитанной развлечениями, из которой обаянием приличия и забавы был выкурен самый запах труда и долга. Всю жизнь помышляя о «европейском обычае», о просвещенном обществе, они старались стать своими между чужими и только становились чужими между своими. В Европе видели в них переодетых по-европейски татар, а в глазах своих они казались родившимися в России французами.

Это та часть дворянского общества, из которой в первой половине XIX века выходят скучающие, тоскующие и не находящие дела Чацкие, Онегины, Печорины и длинный ряд «лишних» людей, равнодушных к вере и Отечеству от незнания их и способных только к эстетическим восторгам и беспредметным мечтаниям, далеким от русской действительности.

Нарождение и рост равнодушной к Церкви части общества означали новый раскол, угрожавший единству и целостности русской души. Но Православная Церковь в лице своих иерархов, подвижников и верующего народа, как и всегда, твердо ограждала живую веру и национальную самобытность и этим самым превращала раскол в отпадение.

Разумеется, что с наплывом западноевропейских идей духовная жизнь русского общества все более и более усложнялась, а сложность влекла за собой разделение жизни на отдельные сферы. Нарождалась русская наука, русская литература, поэзия, философия, развивалось образование. Нужно было, чтобы каждая из этих сфер общественной жизни, развиваясь сама в себе, по своим внутренним законам, не теряла бы связи с жизнью всего общественно-народного организма и не стремилась бы к исключительному преобладанию или к автономии. Нужно было все проявления мысли и дела, науки и творчества связать одним духом, одной идеей, чтобы избежать вражды и разделения. Эту задачу и выполняла Православная Церковь; она продолжала стоять на страже духовного единства, освящая добрые мероприятия государственной власти и откликаясь живым словом и делом на все запросы беспокойной современности. Мы уже знаем, как трудились на пользу Церкви и государства, на пользу науки и просвещения такие иерархи, как митрополит Гавриил (Петров), митрополит Платон (Левшин) и другие духовные деятели, входившие в состав Российской академии и принимавшие живое участие в ее ученых трудах.

Но проникновение безбожных идей французских энциклопедистов в высшее общество все более способствовало его отчуждению от Церкви. Поэтому Промысл Божий, пекущийся о спасении людей, воздвигает из неизвестности Северной страны нового делателя на ниве зарождающейся науки – М. В. Ломоносова, который, будучи вскормлен духовным и вещественным хлебом Церкви, понес в русское высшее общество идею и практику христианской науки, литературы и общественной деятельности.

Мы убедились в религиозной основе всей многообразной деятельности нашего первого ученого, который видел в природе воплощение величия Божия, в Священном Писании – откровение Божественной воли, а веру и ра зум рассматривал как дщерей Единого Небесного Родителя и находил наивысшее удовлетворение в подчинении своей воли воле Божией. Следовательно, Ломоносов, зачиная русскую науку, выполнял миссию высокого религиозного смысла.

С подобной же миссией поэтической проповеди высших идей правды, справедливости, закона, долга, бессмертия души и величия России явился в это же общество из полной неизвестности Гавриил Романович Державин.

 

Очерк жизни Г. Р. Державина

Гавриил Романович, будущий российский поэт, родился в 1743 году в Кармачах или Сокурах, верстах в 40 от Казани. Уже пяти лет от роду он научился читать у матери своей и у одного церковника. Отец его по служебным обязанностям должен был много странствовать с семьей по разным местам России, поэтому юному Державину приходилось жить и в Яранске (Вятской губернии), и в Ставрополе, и в Оренбурге. Благодаря переездам с места на место образование юного Державина часто прерывалось, да и случайные его учителя сами не отличались богатыми познаниями. Так в Оренбурге ему пришлось начать свое образование у ссыльного немца, круглого невежды, но благодаря способностям и старанию мальчик Державин все же научился читать, писать и даже немного говорить по-немецки. Затем, после смерти отца, мать для обучения сына арифметике и геометрии наняла сначала гарнизонного ученика Лебедева, а потом штык-юнкера артиллериста Полетаева, но так как они сами ничего не разумели в указанных науках, то ничему не смогли научить и своего ученика. Наконец в 1759 году, 16 лет от роду, Державин был помещен в только что открытую в Казани первую гимназию, в которой и проучился всего три года. О пребывании в гимназии Державин пишет в своих записках так: «Недостаток мой исповедую в том, что я был воспитан в то время и в тех пределах империи, куда и когда не проникало еще в полной мере просвещение наук не только на умы народа, но и на то состояние, к которому принадлежу. Нас учили тогда вере без катехизиса, языкам без грамматики, числам и измерению без доказательств, музыке без нот и тому подобное». И тем не менее приходится удивляться одаренности юного Державина, сумевшего вынести из своего весьма несовершенного образования ряд ценных возбудителей своего дальнейшего умственного развития. Так, знание немецкого языка позволило ему познакомиться в подлиннике с сочинениями многих немецких классиков, а успехи в рисовании пером обратили на него особое внимание учителей и школьного начальства. К гимназическому периоду относится и его знакомство с одами Ломоносова, с трагедиями А. П. Сумарокова и с переводами В. К. Тредьяковского. Подражая им, он сам начал писать стихи.

После трехлетнего пребывания в гимназии Державин был вызван в Петербург на военную службу в Преображенский полк. Служил он целых 12 лет, и этот период его жизни явился самым трудным и тяжелым: ему пришлось жить в солдатских казармах, в грубой и невежественной среде, переносить тяжелые физические труды и испытать нравственное падение. Только по ночам мог он иногда читать книги и писать стихи. В 1757 году, во время отпуска в Москву, он сильно увлекся карточной игрой, проиграл данные ему матерью на покупку имения деньги и, чтобы отыграться, связался с компанией шулеров и даже сам сделался шулером. «К счастью, – как он сам говорит, – никакой выигрыш не служил ему впрок, и потому он не мог сердечно прилепиться к игре, а играл по нужде. Когда же не на что было не только играть, но и жить, то, запершись дома, он ел хлеб с водой и “марал стихи” при слабом свете полушечной свечки»… В 1770 году, когда в Москве началась моровая язва, Державин переехал в Петербург.

Как видите, трудные обстоятельства жизни встречали в молодом Державине не очень крепкого, не очень мужественного противника: карты, проигрыш материнских денег, даже шулерство, говорят о нравственной неустойчивости молодого Державина. Но добрые задатки берут верх, и порок не увлекает его в бездну окончательного падения. Неизвестно, как сложилась бы жизнь Державина, если бы Промысл Божий не вызвал его из темной неизвестности к первым успехам по службе и в литературе. Исполняя разные поручения А. И. Бибикова во время усмирения Пугачевского восстания, Державин обратил на себя внимание составлением от имени казанского дворянства речи в ответ на рескрипт Екатерины II, выделившей из своих казанских поместий по одному рекруту с каждых 200 душ крестьян. Речь тогда же напечатали в «С.-Петербургских Ведомостях». Заметив выдающиеся способности Державина, Бибиков его отправил с ответственными поручениями в Саратов, где он пробыл два года и написал несколько переводных и оригинальных стихотворений. Это было началом выдвижения Державина в сферу высшего общества и литературы.

С 1777 года в течение семи лет Державин служил в Сенате и, несмотря на отсутствие специальной подготовки, обнаружил незаурядные способности, составив проект экспедиции о государственных доходах и расходах. «Весьма замечательно, – говорит Я. К. Грот, – что человек, так мало учившийся, проведший столько лет в самых неблагоприятных для умственной деятельности обстоятельствах и так недавно вступивший на поприще гражданской службы, мог в короткое время достаточно ознакомиться с законами и положением финансовой части в России, чтобы составить такой устав. Естественно, что Державин гордился впоследствии этим трудом».

В это время Державин познакомился со многими знатными лицами, женился на дочери камердинера Петра I и сделался сотрудником «С.-Петербургского Вестника». В этот период он написал ряд прославивших его произведений, главным образом хвалебных од, и среди них знаменитую оду «Фелица», в которой он изобразил Екатерину II и ее приближенных вельмож. За эту оду Екатерина наградила его золотой табакеркой, в которую было вложено 500 червонцев. В благодарность Державин написал еще два стихотворения в похвалу Екатерины II: «Изображение Фелицы» и «Видение Мурзы». Прославив Державина, они создали ему много завистников и врагов, среди которых оказался и его начальник по Сенату князь Вяземский. Последний невзлюбил Державина как выскочку, без его помощи, своими стихами пробравшегося в милость к императрице. Но дело было не в этом, а в личном поведении и характере Державина. Будучи по натуре человеком прямым, честным и справедливым, он слишком горячо, не зная меры, действуя часто резко и запальчиво, защищал свои мнения и тем самым вооружал против себя не только врагов, но и друзей. В результате ему пришлось оставить службу в Сенате.

После Сената Державин был назначен петрозаводским губернатором, но прослужил там только год, не ужившись с наместником края по причине той же прямоты и несдержанности характера. Будучи переведен затем на губернаторство в Тамбов, он и там прослужил только около трех лет, хотя и успел за это время сделать очень многое для устройства города, губернии и для распространения образования. Для занятия литературой у него оставалось здесь очень мало времени, но он все же написал в этот период ряд крупных своих произведений: «Властителям и судиям», «На смерть графа Румянцева», «Осень во время осады Очакова» и др.

Очень много сил и времени отнимали у него в этот период не только заботы по управлению губернией, но и различные неприятности, возникавшие из столкновений с недоброжелателями, среди которых видное место занимал Гудович – наместник края. Этот Гудович защищал всех чиновников, которых Державин преследовал за взятки и злоупотребления. В результате Державин в 1788 году был удален от губернаторства и даже отдан под суд. Но благодаря защите знатных покровителей, в том числе Потемкина, Державин не был осужден. Екатерина II при представлении ей дела Державина сказала, что она не может обвинить автора «Фелицы», а при свидании с Державиным спросила его: «Не имеете ли вы в нраве чего-нибудь строптивого, что не уживаетесь ни с кем?» Державин отвечал: «Я начал службу простым солдатом и сам собою возвысился до почетного чина губернаторства; никто не жаловался на мое управление». – «Но отчего же вы не поладили с Тутолминым?» – «Он издавал свои законы, а я привык исполнять только ваши», – ответил Державин. «Отчего же вы разошлись с Вяземским?» – «Ему не понравилась моя ода “Фелица”; он начал осмеивать и притеснять меня». – «А какая была причина вашей ссоры с Гудовичем?» – «Он не соблюдал ваших интересов; в доказательство могу представить целую книгу, которая со мной». Екатерина II после этого приказала выдать Державину все жалованье, которое он не получал за время суда, и приказала выдавать его впредь до назначения на новое место. Сделав его своим кабинет-секретарем, Екатерина II вскоре сама убедилась в его прямоте, горячности и пылкости нрава и не могла стерпеть его более двух лет. «Он со всяким вздором ко мне лезет», – выражала она свое недовольство Державиным.

После смерти Екатерины II император Павел сделал Державина правителем канцелярии Государственного совета, но вскоре за необузданность языка отправил его опять в Сенат. В 1800 году он был определен президентом Коммерц-коллегии и в том же году – государственным казначеем. А при Александре I при учреждении министерств (1802) он был назначен министром юстиции в возрасте 60 лет. Это была вершина его служебного положения, но оно уже было ему не по силам. Он не мог мириться с новыми идеями и стремлениями и в силу своего пылкого нрава противоречил не только министрам, но и Александру I. В особенности сильно восстал он против освобождения крестьян, обнаружив удивительное непонимание столь важной и человечной реформы. Постоянные столкновения с окружающими привели к тому, что он был отставлен от должности министра и последние 13 лет провел в своем имении Званке, все это время усердно занимаясь различными литературными трудами. За год до смерти, в 1815 году, он, присутствуя на экзамене в Царскосельском лицее, увидел Пушкина, который прочитал перед ним стих «Воспоминание о Царском селе». В 1816 году Державин умер и похоронен в Хутынском монастыре. (Очерк сделан по И. Я. Порфирьеву.)

 

Поэтическая проповедь Г. Р. Державина

Беглый и неполный очерк жизни Державина рисует нам даровитого человека, который, несмотря на крупные изъяны своего неполноценного образования, возвысился от простого солдата до министра. Правда, на пути этого возвышения ему много помогал литературный поэтический талант, который он нередко употреблял не только в похвалу высоких лиц, но и в лесть… Однако прямой и правдивый нрав Державина, принесший ему столько огорчений и тяжелых столкновений с сильными мира, охраняет его имя от обвинения в искательстве перед ними ради своих личных выгод. Напротив, Державин всегда и везде был прямодушным защитником справедливости и, конечно, не дорожил своими выгодами. Даже многочисленные произведения, написанные Державиным в похвалу знатных лиц, свидетельствуют о его благородной искренности, чуждой всяких расчетов и выгод. Если при этом он и впадал в преувеличения, то это было скорее свойством тогдашнего стиля, чем угодливости автора.

Не оставив заметных и законченных дел в своей административной деятельности, Державин, однако, показал в этой деятельности такую ревность о справедливости и такие качества своего горячего на правду сердца, которые, несомненно, создавали вокруг него атмосферу нравственных возбуждений, благотворную не только для его подзащитных, но и для сильных притеснителей. Всегда деятельный, но не всегда практичный, он часто впадал в ненужные противоречия с окружающими, а иногда, как, например, в вопросе об освобождении крестьян, оказывался далеко не на высоте лучших стремлений своего времени. Но все неровности его жизни и характера только подчеркивают неизменность и постоянство его религиозно-поэтического мировосприятия, через которое русскому обществу дано было увидеть утраченный им свет жизненной правды.

В своем рассуждении о лирической поэзии Державин говорит: «Величие, блеск и слава мира сего преходят; но правда, гремящая в псалмопениях, славословие Всевышнему, пребывает и пребудет во веки. По сему-то, думаю я, более, а не почему другому, дошли до нас оды Пиндара и Горация, что и в первом блещут искры богопочтения и наставления царям, а во втором – при сладости жизни правила любомуд рия. В рассуждение чего, нравоучение, кратко, кстати и хорошо сказанное, не только не портит высоких лирических песней, но даже их и украшает». Это рассуждение Державина хорошо объясняет возвышенный характер его поэзии, существенным элементом которой является нравоучение. Будучи поэтом-философом с ярко выраженным религиозным направлением мысли, Державин низводит оду с классических и мифологических высот на обыкновенную земную почву, сближает ее с настоящей человеческой жизнью и делает ее проще и естественнее. В екатерининское время, когда любили жить и говорить весело, нравоучение не могло быть принято в чистом виде. Даже церковные проповедники облекали его в искусные образные формы. Сама Екатерина II любила писать в «улыбательном» духе и другим рекомендовала веселый стиль. В согласии с таким духом своего времени Державин самые высокие истины и мысли облекал в шуточную форму, надевая на себя то шапку татарского мурзы, то какую-нибудь аллегорическую одежду, как, например, в «Фелице» или в оде «На счастие».

Среди его многочисленных произведений особенно ярко выделяются стихотворения религиозного содержания и более всего знаменитая, переведенная на все языки Европы, и даже на японский, ода «Бог». С самого раннего детства у Державина сохранилось одно воспоминание, по которому он считал себя особо призванным к прославлению Бога. Мать ему рассказывала, что на другой год после его рождения была комета и что, глядя на нее, он произнес первое слово – «Бог». Самая же идея этой оды возникла у него во время Светлой заутрени 1780 года. Пришедши домой, он тот час же набросал первые строфы, но потом служебные дела и заботы долго не давали ему возможности окончить ее. И только в 1784 году, выйдя в отставку, он уехал в Нарву, снял там у одной старухи комнату и в течение нескольких дней написал оду.

Напечатанная в XIII книге «Собеседника любителей российского слова», эта ода вызвала всеобщий восторг своей поэтической вдохновенностью, глубиной религиозного чувства, силой мысли и яркостью образов.

Первая строфа оды выражает воззвание к Богу:

Это величественное обращение к Богу является попыткой хотя бы частично раскрыть недоступное человеку значение и одновременно содержание Его имени. Непостижимое единство в троичности Божества – все божественные свойства даны в первой строфе оды в полном согласии с православным учением. Религиозную мысль Державина здесь нельзя упрекнуть ни в деизме, ни в пантеизме, ибо Бог не только все Собою наполняет, но и все объемлет, содержит в Себе и сохраняет. Таким образом здесь отражается вера автора и в Промысл Божий.

Вторая строфа развивает глубокую мысль о непознаваемости Бога и для высокого ума, и для просвещенных духов, хотя мысль человеческая и дерзает возноситься к Богу, исчезая в Его непостижимом величии:

В третьей и четвертой строфах автор у самых крайних пределов мысли ищет и находит основание и источник всякого бытия, причину всех причин и утверждает вечность как основу Божественного Существа:

Премудрость, благость и всемогущество Божие беспредельны, но весь мир и сам человек являются ничтожеством перед бесконечным совершенством Творца:

Однако как ни ничтожен человек, но все же он создан по образу и подобию Божию, и подобно тому, как в капле воды отражается солнце, так и в человеке отразился образ Божества:

Будучи образом Божества, человек перестает быть ничтожеством: он сознает свое происхождение от Бога и родство со всем божественным, сознает свое высокое положение в мире между другими тварями и уверенность в бессмертии и загробной жизни:

Это значит, что человек, увенчивая собою земную природу, своим бессмертным духом входит в состав природы небесной; он как бы гражданин двух миров, в нем соединяется воедино Небо и земля:

Пожалуй, никому из самых гениальных мыслителей не удавалось такое полное – при исключительной краткости – определение противоречивой человеческой природы: «Я – царь, я – раб, я – червь, я – бог». В своем подобии Богу, в своем высшем человеческом сыновнем достоинстве я – царь, но лишенный через грех этого достоинства – я – раб греха. Порабощенный грехом, я ползаю и пресмыкаюсь по земле как червь, но в моем Искупителе, истинном Сыне Божием, моя греховная природа очищается и обожествляется, и в Иисусе Христе – я бог. В конце всех определений человека важнее всего смиренное возвращение в дом Отца:

Высокое лирическое напряжение оды, насыщенное настоящим религиозным чувством, разрешилось благодарными слезами автора перед непостижимым Богом. Так оно и было в действительности при окончании оды в комнатке, снятой у одной старушки в Нарве. Не дописав последней строфы, уже ночью, он заснул перед зарею. Вдруг ему показалось, что кругом по стенам бегает яркий свет; слезы ручьями полились у него из глаз; он встал и при свете лампады написал последнюю строфу:

Так заканчивается ода «Бог». В ней выразились лучшие стремления и переживания всей жизни Державина. Предельная глубина мысли и покоряющая сила образов оды свидетельствует о том, что идеи и чувства, в ней выраженные, явились не следствием философских упражнений ума, а результатом всего жизненного опыта, в основе своей глубоко религиозного. Если Державин и в тяжелых обстоятельствах своей жизни успешно преодолевал соблазны нравственного падения и одичания, то это значит, что Промысл Божий все время питал его правдолюбивую душу и вел ее к предуставленной цели. Если Державин не получил в молодости настоящего образования, то это значит, что он имел в себе нечто большее, а именно: просвещенное верой в Бога, чуткое к правде сердце и согласный с ним природный ум, который без особой образовательной подготовки прекрасно справлялся со всеми жизненными задачами в духе правдолюбия и справедливости. В свете его богатой по содержанию и поучительной жизни образование оказалось как бы ненужным, ибо оно лишило бы Державина непосредственного выявления его природных дарований, столь блестяще раскрывшихся в поэтическом творчестве. Вместо того чтобы посмотреть на жизнь и на природу сквозь книжную толщу человеческих знаний, он посмотрел на все это непосредственно, своими глазами, и увидел гораздо больше, чем видели другие.

Замечательно, что при изображении современной ему жизни Державин любил указывать на тленность земных благ, на скоропреходимость и обман земных наслаждений, на краткость жизни и неизбежность смерти. Вообще от временного и тленного мира он любил переносить мысль современников к вечной жизни, указывая, что может приготовить человека к этой жизни. Так, по случаю внезапной смерти Потемкина Державин рисует поразительную картину противоположности между великолепием и пышностью человека при жизни и его ничтожеством по смерти:

В оде «На смерть князя Мещерского», который любил давать роскошные пиры и скончался так же неожиданно, он говорит:

Из этих живых строк ясно звучит мотив торжества смерти над преходящим и тленным содержанием земной жизни, сближая творчество Державина с Екклесиастом Соломона. Для общества того времени, жившего весело и роскошно, напоминание о смерти имело огромное оздоровляющее значение.

Конечно, только глубокое и постоянное религиозное чувство могло воспитать идею вечности и правды, одушевлявшую не только поэтическое творчество Державина, но и его практическую деятельность на пользу государства. Избрав оды и послания средством нравоучения в духе высшей христианской правды, Державин восхваляет в государственных деятелях своего времени только то, что действительно достойно похвалы и подражания, что составляет прочную славу человека и рисует идеал истинного величия и достоинства человеческого. В оде «Вельможа», в противоположность гордости, чванству, лености, изнеженности вельмож, он рисует идеал истинного величия и истинной знатности:

И вот образец истинного величия и человеческого достоинства:

Как видите, творчество Державина являлось смелой проповедью лучших идеалов человечности и общественного подвига и в этом смысле от церковной проповеди отличается только формой. Пройдя длинный и трудный жизненный путь от простого солдата до министра, Державин имел возможность проверить на личном опыте, как важно быть истинным человеком во всяком чине, звании и состоянии, как важно быть поборником истины и правды. Поэтому он, не стесняясь и не боясь, обращается к современным вельможам и изображает их гордость, чванство, леность, изнеженную и распущенную жизнь, их грубость и жестокость к окружающим. Вельможе, который нежится в постели, он говорит:

Таким образом, тезис о Державине как поэте-проповеднике подтверждается этими немногими примерами. Своим могучим талантом он смело воздействует на ту часть общества, которая под влиянием французских идей охладела к Матери-Церкви. Утратив интерес и восприимчивость к церковному влиянию, эта часть общества сохраняла, однако, способность к восприятию эстетическому, и не случайно в предельно насыщенной, глубоко философичной, эстетически тонкой и художественно образной поэзии Державин проповедует этому обществу религиозные истины бытия Бога, бессмертия души, правды, закона, долга, добродетели, кротости, любви к Богу и ближним.

В заключение необходимо сказать, что религиозное чувство является постоянным, устойчивым и живым содержанием большинства основных державинских произведений. Торжество вечного и духовного над преходящим и тленным – вот ведущая тема его поэтической проповеди наряду с воспеванием внешней силы и внутреннего величия России.

Правда, «следуя современным литературным обычаям, Державин хвалил; но, – как говорит Грот, – посреди похвал он готов был как будто невзначай разразиться (брякнуть вслух) каким-нибудь смелым словом истины… Но что еще долее обещает прочности его славе, это тот великий нравственный и общественный идеал, который он постоянно стремится выставлять перед своими согражданами… Силой своего пламенного воображения, – продолжает Грот, – своей здравой мысли и резкого слова он переносит нас в тот высший нравственный мир, где умолкают страсти, где мы невольно сознаем ничтожество всего житейского и преклоняемся перед духовным величием. Таково содержание главных од Державина. Несмотря ни на какие изменения времен, ни на какие успехи просвещения и языка, образы, им начертанные, сохранят навсегда свою яркость, и до тех пор, пока идеи Бога, бессмертия души, правды, закона и долга будут жить не пустыми звуками на языке русского народа, до тех пор имя Державина как общественного деятеля и поэта не утратит в потомстве своего значения».

Добавим к этому, что свою миссию религиозно-поэтической проповеди Державин выполнял не только при жизни, но продолжает выполнять и до сего времени, ибо каждый современный добросовестный читатель его произведений должен увидеть, как увидели сейчас мы с вами, что русская поэзия, как и русская наука, в своих истоках и основах своего развития является глубоко религиозной и в меру этой религиозности сохраняет и всегда будет сохранять свою живительную силу для читателей.