Стремление выпить присутствовало на фронте всегда и всюду. Пили всё, что удавалось достать. Пока наше училище стояло в Грузии, пили виноградный самогон — чачу. Хорошая чача чем-то похожа на шотландское виски. Когда воевали в Северной Осетии, пили самогонку из кукурузы — араку. В подвалах оставленных осетинских домов часто стояла одна, а то и две 20-литровых бутыли довольно крепкой араки.

Когда бои переместились на Кубань основным напитком стала самогонка из свёклы. Сразу чувствовалось, что вековых традиций в технологии её производства у казачества ещё не накопилось. Тонкий слой ценителей её не уважал. В районе Краснодара стала встречаться пшеничная. Иногда вполне приличная.

Официально нас поили в двух случаях: фронтовые 100 г. перед атакой или, когда «его» оказывалось столько, что некуда было девать. Помню, в районе Пятигорска после захвата винных подвалов нам несколько дней давали по стакану прекрасного десертного вина, если не изменяет память, «Сильванер». Ничего лучшего с тех пор мне не попадалось.

Фронтовые давали не до, а после атаки, вечером: оставшимся в живых доставалось больше. Никто против такого порядка не возражал, поскольку каждый перед атакой считал, что его-то уж не убьёт. Тем более, что в нашей гвардейской авиадесантной поднимались в атаку и без неё. И не потому, что были сознательными, а потому, что поступали «как все», общиной. А вот кто принимал перед атакой как следует, так это командир, который должен был подняться первым.

В связи с выпивкой случались и курьёзные случаи… Ворвавшись однажды первым в немецкий блиндаж, я, как было принято, начал высматривать трофеи (потребность взять что-то с побеждённого, по-моему, заложена в человеке генетически. Африканский воин съедал печень побеждённого… Наполеон, понимая это чувство, отдавал захваченный город на разграбление солдатам. Бойцы Первой Конной, как рассказывал один из них, профессор Венжер (известный тем, что вступил в дискуссию со Сталиным), ворвавшись в Крым, первым делом бросались грабить усадьбы).

Итак, оглядев блиндаж, я не увидел ничего интересного. На перевёрнутом ящике, заменявшем стол, стояли почти пустые бутылки, лежали подмоченная пачка горохового концентрата и какая-то картонная коробочка. Убедившись в очередной раз в немецкой аккуратности, я быстро допил из бутылок остатки шнапса и, засунув в карман концентрат и коробочку, присоединился к остальным.

На следующий день обстановка стала более спокойной, и я, сидя в окопе, стал изучать содержимое коробочки. Там были какие-то голубоватые прямоугольные таблетки и складная металлическая подставка. На самой коробке было написано, как я понял со своим школьным английским, «сухой спирт» и более мелко — «две таблетки на стакан».

«До чего же всё-таки дошлый народ немцы», — подумал я. «Надо же до такого додуматься. Две таблетки — и готова выпивка». Я бросил в кружку две таблетки, измельчил их ложкой, налил воды и начал помешивать. Порошок оседал на дно, не растворяясь. Я сделал глоток. Вкус воды. Начал снова изучать инструкцию на коробке. Там была изображена кружка, стоявшая на подставке, под которой горел маленький огонёк. Всё понятно. Недаром же у меня было «отлично» по химии. Я собрал вокруг окопа сухие веточки, развёл костерок и начал подогревать кружку.

В это время раздалась команда строиться. Я начал лихорадочно мешать содержимое кружки. Осадок не исчезал. Надо было кончать. Я приложился к кружке и осушил её. Вода как вода. Крепости никакой. Подобрал ложкой осадок. Почти безвкусный, скрипит на зубах. …Шагаю в строю и жду кайфа.

Через 30 лет, мой друг-химик, которому я поведал эту историю, сказал: «Вполне мог отдать концы».

Мораль: Дети! Хорошенько овладевайте иностранными языками и не стремитесь к кайфу любой ценой.