Как делать стихи
Прочтя заголовок нижепредставленного эссе, некто (если, конечно, таковой найдётся когда-нибудь) не преминет воскликнуть:
– Ещё один графоман, ещё один бездарный подражатель. Маяковскому!
Пускай графоман, пускай бездарь. Пускай кто угодно. Мне восьмой десяток, и меня мало волнует, кто про меня что скажет. Достаточно уж того, что мне есть что сказать, а уж вы – хотите, читайте, хотите, нет.
Итак, как делать стихи. Маяковский показал это «делание» на примере создания своего стихотворения «На смерть Есенина». Он как бы пустил посторонних на свою творческую кухню и раскрыл рецепт одного из своих блюд, содержащих ряд поэтических ингредиентов. Вот только у каждого чего-то стоящего поэта своя кухня и свои рецепты. Другим авторам они могут в чём-то помочь, но научить писать стихи они никогда не смогут. Никогда!
Литература вообще-то очень специфическое занятие. Судите сами. Чтобы стать настоящим композитором, нужно, как правило, учиться в консерватории. Даже если у тебя и есть большой композиторский талант. И поступив в неё, ты начнёшь, прежде всего, постигать азы гармонии и полифонии (многоголосия). Не овладеешь этими музыкальными премудростями, и скорей всего ничего из тебя не получится. Хочешь стать настоящим художником, настоящим скульптором, пожалуйста, в академию художеств или ещё куда-нибудь, где рисовать или ваять учат. Начнёшь с обнажённой натуры, с этюдов, с освоения перспективы и т. д. и т. п.
А если захотел стать поэтом или писателем, куда поступать?
В Литературный институт имени Максима Горького? Да не смешите! Там не научат быть писателем или поэтом. Писатели, поэты поголовно самоучки. От Софокла до Габриэля Гарсии Маркеса. Конечно, кое у кого из литераторов были могучие наставники, например, Флобер у Мопассана. А кто был в наставниках у Пушкина или Гёте с Шиллером? У Байрона, у Данта? Затрудняетесь с ответом? Я тоже. Конечно, и у поэзии есть своя теоретическая основа, типа ямба, хорея, анапеста и т. д. и т. п. Да только хоть сто раз разберись с ними, а толку от них не много, хоть ты с талантом, хоть без него. Впрочем, Маяковский уже писал на эту тему, а до него и Генрих Гейне в «Die Bäder von Lucca», так что повторяться не стану.
В моей жизни были три человека, которые могли бы именоваться моими поэтическими наставниками, но только один из них в какой-то мере был им по-настоящему. Это моя родная тётя Сарра Рахмильевна Грансберг, урождённая Вейцман. Двое остальных, – Мария Петровых и Арсений Тарковский, – были оными по существу номинально. Да, я показывал свои первые поэтические опыты Марии Сергеевне, да, я в течение трёх лет был участником поэтического семинара, руководимого Арсением Александровичем, но я мало что приобрёл из общения с ними. Большим менторским талантом они, с моей точки зрения, не обладали. А вот родная тётушка мне многое дала. Царствие ей небесное, железобетонной атеистке и старому члену партии, кажется, с 1921 года. О ней стоит рассказать немного подробней.
Так вот, до революции она закончила в России классическую гимназию, а затем поступила на Высшие женские курсы в Санкт-Петербурге. Знала иностранные языки, немецким и французским владела свободно, что, впрочем, и не удивительно – ведь один период она посещала школу где-то в Германии, а перед самой первой мировой войной училась в Нанси, в местном университете. Французских и немецких поэтов читала в подлиннике, не в переводах на русский, и прочитанное помнила наизусть. Кстати, и сама стихи писала довольно неплохо и печаталась в двадцатых годах в разных сибирских изданиях. Воспитанная на лучших образцах европейской поэзии и обладая безупречным художественным вкусом, моя родственница сумела осуществить первоначальную постановку моего поэтического голоса. Поначалу он был довольно сипловат, и тётушка, нисколько не жалея моего самолюбия, откровенно мне говорила:
– Подобного рода стихи может написать любой интеллигентный человек, если хорошенько попротирает свои штаны, сидя за столом.
Я и протирал их время от времени. Но как только тётя Сарра заметила, что у меня в голосе стали иногда прорезываться какие-то достаточно оригинальные нотки, то незамедлительно взяла меня под свою опеку. Само собою, она безошибочно отмечала в моих поэтических опусах все удачные и неудачные места. Неудачные, естественно, рекомендовалось переработать. Между прочим, разного рода поэтическим мелочам моя наставница уделяла ровно столько внимания, сколько они того заслуживали. Короче, к мелочам она никогда сильно не цеплялась и весьма презирала людей, которые в поэтическом тексте рады прицепиться, прежде всего, к каким-то мелким промахам.
Большую роль сыграла моя тётя и в моём, так сказать, общем поэтическом воспитании. В него входило регулярное цитирование ею лучших образцов поэзии – немецкой, французской и, естественно, русской. Немцы и французы цитировались первоначально на языке оригинала. Затем следовал точный подстрочный перевод текста на русский, а зачастую и комментарий к прочитанному. Тётя Сарра как бы демонстрировала мне некие поэтические эталоны, к которым следует по возможности стремиться.
Надо отдать должное Тарковскому и Петровых, они тоже цитировали время от времени тех или иных авторов (преимущественно русских), которые им нравились, но далеко не все из них вызывали у меня в душе какие-то сильные чувства. К тому же и комментарии к прочитанному были зачастую неубедительными. Словом, мои поэтические вкусы и вкусы этих двух членов Союза писателей заметно отличались. Тут могу лишь отметить, в доме Марии Петровых царил культ Ахматовой, которая, кстати, и бывала в гостях у Марии Сергеевны, когда приезжала из Ленинграда в Москву. А вот Евгения Евтушенко («Евтуше», как называли этого поэта в доме поэтессы) терпеть не могли. Что-то такое Евгений Александрович как-то раз соизволил сказать Марии Сергеевне. Как говорится, чем-то достал. Я, увы, тоже «достал», разумеется, по молодости и по присущей ей некой глупости. Тоже кое-что брякнул, после чего меня и выставили за дверь. Хотя и брякнул-то не по злобе, а исключительно ради острого словца. Но распространяться об этом не стану, что было, то было. Знать, чёрт попутал.
Мне тут могут сказать, а когда про то, как стихи писать? А я, между прочим, об этом уже начал. Не заметили? Что ж, объясняю. Читайте для начала побольше знаменитых поэтов, желательно в оригинале. Языками иностранными не владеете? Так овладевайте. В любом случае их знание пригодится в жизни, кем бы вы в конечном итоге ни стали. И самое главное – старайтесь понять, почему же тот или иной поэтический текст поднялся над временем, стал принадлежать всем векам, последовавшим после его рождения.
Мне тут могут возразить:
– А как же Литературный институт имени Максима Горького? В нём-то и иностранным языкам учат, и разных поэтов читать обязывают, и поэтические семинары имеются, где известные поэты-менторы разбирают произведения начинающих студентов-авторов и т. д. и т. п. Всё как у вас с вашей тётушкой. Не правда ли?
Всё так, да не так. Но сначала… о вокале. Хороший преподаватель пения может поставить человеку голос, но при условии, что он у этого человека имеется. Наличие богатого природного материала необходимое условие для воспитания профессионального вокалиста высокого класса. Беда в том, что людей с хорошим природным материалом заметно больше, чем классных педагогов вокала. Следует заметить и следующее. В настоящее время методика постановки голосов (может быть, было бы вернее сказать «методики постановки голосов») достаточно хорошо освоены. А вот методик постановки «поэтического голоса» как не было, так и нет. Поэтических талантов во много раз меньше, чем людей с хорошими вокальными данными, а менторские способности в области поэзии и вообще страшная редкость. Словом, в поэзии автору до всего приходится доходить самому в основном. Подчеркну, в поэзии, ибо далеко не каждые стихи ею являются, подавляющее их количество имеют к поэзии ровно такое же отношение, как манекен в универмаге к скульптуре Родена.
Так что же, стихи и поэзия не одно и то же? Да, зачастую далеко не одно и то же.
– Так что же такое поэзия? – могут меня спросить.
– Так что же такое поэзия?! – эту фразу я неоднократно слышал во время поэтического семинара от Арсения Александровича Тарковского.
А, в самом деле, что?
Когда-то, очень давно, у меня на такой вопрос был простой ответ: поэзия (стихотворная, естественно) это выражение своих мыслей и чувств посредством слов, выстроенных в определённом порядке, определяемом, в частности, ритмом и определёнными их созвучиями, то есть рифмами, аллитерациями и т. д.
Всё так, да не так. В том же верлибре нет никаких рифм и даже знаков препинания, да и определённого ритма может не наблюдаться, а поэзия налицо. А в другом стихотворном опусе ритм ярко выражен и рифмы хоть куда, а поэзией и не пахнет. Что-то такое ещё должно быть в тексте, чтобы его можно было классифицировать в качестве поэзии. Что? Давайте для ответа на этот вопрос вернёмся к магазинному манекену и к Родену.
Так вот, манекен всего лишь мёртвая материя, а скульптура Родена живёт, в ней присутствует некая высшая эманация, Божья искра. То же самое и с поэзией. Большинство стихов, сочиняемых на протяжении тысячелетий, не более, чем некая бездушная словесная конструкция, в которой эта самая высшая эманация никогда не поселится. Это не её обиталище. Но, если она поселилась в какой-то стихотворной конструкции, то поселилась навсегда и никогда своего обиталища не оставит. Это поэтические шедевры. Их примеры: «Мост Мирабо» Аполлинера», «Альбатрос» Бодлера, «Лорелея» Гейне, «Лесной царь» Гёте, «Бесы» Пушкина, «Бородино» и «Спор» Лермонтова, «По вечерам над ресторанами» Блока, «Песнь о Гайявате» Лонгфелло, «Строки из граненой яшмы» Ли Циньчжао et cetera, et cetera. Так что делать стихи одно, а создавать поэзию совсем другое. Можно научиться делать стихи, но нельзя научиться создавать поэзию. Но, не научившись «стиходеланию», нельзя создать полноценного поэтического произведения, так как в кривобокой стихотворной конструкции эманация, упомянутая нами выше, или не поселится, или, если уж сумеет в ней как-то обосноваться, будет какой-то неполноценной, вроде, скажем, горбатой девушки с прекрасным лицом. Стало быть, человек без поэтического таланта, научившись делать стихи, никогда ничего выдающегося в поэзии не создаст, но человек поэтически одарённый, овладев ремеслом стихослагателя, резко повышает свои шансы на создание именно поэзии (литературной, разумеется).
Ну вот, мы вплотную и подошли к проблеме, как делать стихи. Я бы хотел продемонстрировать это занятие на примере создания одного из моих стихотворений, далеко не лучшего в моём творчестве. Не знаю, можно ли это произведение именовать поэзией, но перипетии его сочинения как нельзя лучше иллюстрируют «мою технологию» создания стихотворной конструкции. Стихотворение это называется «Пальто» (оно представлено в этой книжке). Первый его вариант был написан в… 1960 году. Последний – в начале 2009 года! В этом же году у этого стихотворения появился подзаголовок: «поэтическая попса».
Некоторые могут усомниться, а может ли быть попса поэтической. Полагаю, может в той или иной степени, как и музыкальная попса, например, знаменитая оперетта Кальмана «Королева чардаша», известная у нас в стране под названием «Сильва». Под поэтической попсой я понимаю нечто, написанное для широких масс (for all), а не для избранной публики («for a happy few», термин Стендаля), причём написанное на весьма хорошем уровне, со вкусом.
«Пальто» вошло в мой рукописный сборник «Альбатрос», и больше я его никуда не включал. Но, перечитав текст стихотворения в начале 2009 года, я вдруг почувствовал – что-то в нём всё-таки есть; пожалуй, стоит им снова заняться, пустив в ход всю свою стихотворную технику, приобретённую мной за последние почти полвека после создания первого варианта этого отнюдь не поэтического шедевра. А, кстати, первый-то вариант многим нравился, несмотря на все присущие ему стихотворные недостатки. Итак, начинаем.
Привожу первое четверостишие из первоначального варианта.
Студентом мне жилось не сладко,
Порой нуждался, как никто,
Но кончен ВУЗ,
был на Камчатке,
И вот я сшил себе пальто.
Ну что ж, на слабенькую троечку натягивает. Первая строка выглядит вполне прилично, а вот вторая уже никуда, по сути, не годится. Подумаешь, герой мой нуждался, как никто! Да миллионам людей на свете жилось не лучше, а кое-кому и во много раз хуже. Совершенно очевидно, что автор отдаёт тут дань, во-первых, ритму, во-вторых, рифме «пальто-никто». Рифма вполне приличная, да вот только ослиные уши нарочитости так и выпирают из текста. Строку надо менять, как, впрочем, и приближённую рифму «не сладко, на Камчатке»: не звучит. Да и «Камчатку» в идеале стоило бы поменять на слово, означающее какую-нибудь Тмутаракань, то есть нечто очень удалённое от цивилизации. Впрочем, пока что не до идеалов. Надо хотя бы дотянуть первое четверостишие до слабенькой «четвёрки». В результате получается так:
Студентом мне жилось не сладко,
Жевал порою чёрт те что…
Но кончен ВУЗ, потом Камчатка,
И вот я сшил себе пальто.
Разница налицо. Жевал «чёрт те что», как и миллионы других, сейчас и до; рифма выправлена. Нормальное введение. Констатация жизненного факта. Поэзии, естественно, никакой, но некий плацдарм для неё подготовлен. Что будет дальше, посмотрим. А пока что второе четверостишие.
Есть и другое барахлишко:
Костюм, рубашка, шляпа-фетр,
Но всё же главное –
пальтишко!
Платил шестьсот рублей за метр.
Введение получает своё развитие. Герой не дурак – он знает настоящую цену всем этим тряпкам, потому и оперирует уменьшительным значением слова «пальто», вполне по смыслу гармонирующим с откровенно презрительным «барахло», взятым опять-таки в уменьшительном значении. Вот только «шестьсот рублей за метр» явно устарело к 2009 году, надо бы что-нибудь, не столь привязанное к тому или иному времени. И вот новая редакция последней строки четверостишия: «Суконце ой-ёй-ёй за метр». Строка эта уже не привязана к какому-то конкретному времени и прекрасно, тем не менее. характеризует стоимость материала, из которого сшито пальто. Конечно, и тут прицепиться к чему-нибудь можно. Впрочем, какая-нибудь посредственность, подвязавшаяся на ниве поэзии, в любом, самом гениальном стихотворении найдёт к чему прицепиться. Пускай себе цепляется. Свинья грязь найдёт, а поэтическая посредственность, не говоря уже о бездарности, найдёт не только «стихотворную» грязь, но и видимость её.
Впрочем, дальше.
Пальто, исполненное чванства,
Имеет самый гордый вид
И в гардеробе всё пространство
Занять собою норовит.
Ну тут менять, собственно, нечего. Но одно слово я всё-таки заменил: вместо «гардероба» появился более современный «шифоньер».
Двигаемся дальше:
Его округлые глазёнки –
Десяток пуговиц –
глядят
Туда, где съёжился в сторонке
Давно истасканный собрат.
Его предшественник измятый,
(Мой старый друг с давнишних пор).
И вот, уставясь на заплаты,
Обновка повела с собратом
Самодовольный разговор.
Не так уж и скверно. Типичная проза жизни в стихах. Можно было бы оставить без изменений. Но не оставил. Почему? Почувствовал, что в состоянии усилить. И вот, что получилось:
Его округлые глазёнки
(Шестёрка пуговиц) косят
Туда, где съёжился в сторонке
Его потрёпанный собрат,
Его предшественник-коллега,
Заслуженный пенсионер,
Хлебнувший и дождя, и снега –
Моей обнове не в пример.
Годами чёрными помятый,
Мой старый друг с голодных пор,
Знакомый с молью и заплатой…
И мой студенческий позор.
А ведь выразительней вышло. Значит, верно почувствовал, а, стало быть, дала о себе знать та самая поэтическая эманация. Вот тут-то некий пиит вполне может воскликнуть:
– Да где вы нашли поэзию в этих строчках? Примитивная бытовщина!
И невдомёк нашему воображаемому гению поэзии (в перспективе, разумеется), что поэзия весьма многообразна, или, выражаясь математически, весьма многомерна. Есть лирическая поэзия, есть эпическая поэзия, есть ироническая поэзия, есть поэзия для детей и есть, наконец, поэзия сатирическая. Иногда некоторые из них могут соседствовать, в одном и том же произведении, взаимопроникать друг в друга. В вышеприведенных двенадцати строчках явно видны элементы сатирической поэзии в сочетанием с элементами поэзии гражданской, тесно связанной социальным негодованием, подстёгнутым сатирическими уколами, не лишёнными, надеюсь, выразительности. Поэзия, смею заявить, не только высокие любовные переживания или переживания, связанные с восприятием природы, но это и
«Полу-милорд, полу-невежда,
К тому ж ещё полу-подлец!
Но тут однако ж есть надежда,
Что полным будет наконец».
Словом, остроумие в стихах – тоже поэзия.
Вот тут-то господину Зоилу в самый раз переменить фронт атаки и заявить:
– А каким это образом шикарная обнова оказалась в одном шифоньере с какой-то старой тряпкой?
А очень просто – взялась и оказалось. Ради пользы дела, разумеется. Конечно, в реальной жизни опустившийся бомж почти никогда не окажется в VIP-зале, но в литературе всё возможно, если это диктуется замыслом произведения. Удалите из шифоньера поношенное и истасканное пальто, и произведения не будет. История-то частично воображаемая, что-то вроде жизненной сказки. А в сказках всё что угодно может быть. Женился же Иван-Царевич на лягушке, правда, потом это земноводное превратилось в Василису Прекрасную, ну а у меня старой, поношенной вещи ввиду её былых заслуг разрешили доживать свой век в хозяйском шифоньере, назло всем тем, кто когда-то над нею глумился. Словом, некая бытовая сказка. Конечно, старая, изношенная вещь никогда не превратится в новую и сверхмодную, но сыграть полезную литературную роль вполне способна. Однако же двинемся дальше.
Наверно, я в утиль-приюте.
Что за соседи! Ну и хлам!
И в этом крохотном закуте
Меня содержат!
Стыд и срам!
Все вешалки – мои холопки.
Хозяин личный манекен.
А я повешено в коробке
Среди каких-то грязных стен!
В общем-то, довольно неплохо, но хочется улучшить; чувствую, смогу это сделать и, похоже, делаю. Впрочем, судите сами.
– А на помойку не пора ли? –
Цедит нахальный нувори́ш. –
А впрочем, и бомжу едва ли
Такой одёжкой угодишь.
Тебе давно бы быть в утиле!
Обносок, грязный инвалид!
И как его сюда впустили?!
Да он нас молью заразит!
Все вешалки мои служанки,
Хозяин – личный манекен,
И на тебе – обносок жалкий
Мне портит жизнь среди VIP-стен!
………………………………………
Явно лучше, но есть один недостаточек – конец последней строки звучит не лучшим образом из-за идущих подряд трёх согласных (двух глухих и одного свистящего) в слове «VIP-стен». Языку неудобно их произносить. Словом, требуется ещё поработать над этим фрагментом… Поработал. От «випса» избавился, правда, ценою потери довольно удачного фрагмента: «Хозяин личный манекен», впрочем, есть и приобретение:
Все тремпели моя обслуга,
Среди пальто я знатный VIP,
И на тебе – мне клеят друга,
А он какой-то грязный тип!
Второй стих в вышеприведенном четверостишии вполне равноценен по выразительности стиху про личного манекена, более того, есть и некий плюс по сравнению с ним – отличная рифма «VIP,тип». К тому же совсем не обязательно менять одно на другое, так сказать, шило на мыло. Ведь можно использовать сразу и шило, и мыло, то есть оба четверостишия; естественно, несколько переработав первое из них. В конце концов, почему бы нахальному пальто не быть многословным. Конечно, авторская краткость – сестра таланта, но обоснованное многословие также может об этом свидетельствовать. Надо только избавиться от «випа» в более раннем варианте. Что мы и делаем. И как итог:
Все вешалки мои холопки,
Хозяин – личный манекен!
Я что, в шкафу или в кладовке?
Зачем тут этот старый хрен?!
Теперь можно и дальше двигаться. К финалу.
Что ждать от модного нахала!?
Назвав соседей барахлом,
Пальто владельца оседлало:
Мы на свидание идём.
Типично служебное четверостишие, но достаточно выразительное. Впрочем, похоже, не без недостатка: компьютер уверяет, что правильней будет «Чего ждать». Может, и правильней, да только нарушается размер. А посему, как говорится, надо невинность соблюсти и капитал приобрести, то есть и размер выдержать, и выразиться более правильно. Стало быть, ищем новую редакцию этой строки и, естественно, находим:
Куда ж деваться от нахала?!..
Итак, предстоит свидание, а заодно и воспоминания героя о прошлых встречах, довольно горькие воспоминания:
И вот, как раньше, два порога
Соединил опять мой след.
Тебе я нравился немного,
Но был по-нищенски одет.
Ты знала всё:
Мои лишенья,
Мою любовь,
Что я неглуп, –
Но каждый раз была в смущеньи
От ярко-красного презренья
Идущих мимо наглых губ.
Тут многие могут вполне резонно спросить:
– А чего она потащилась с этим оборванцем?
А в самом деле, зачем? Тут уже, похоже, прокол не стихотворный, а чисто прозаический: если уж сочиняешь стихотворную новеллу, то, будь добр, обеспечь правдоподобие, в том числе житейское. Правда, выше мы уже поместили в «VIP-шифоньере» двух «персон» резко неодинакового социального уровня, но там это были две вещи, а тут два человека. Из своего рода сказки в манере Ганса Христиана Андерсена мы перешли в человеческую реальность; стало быть, логика взаимоотношений тут должна быть совершенно иной. А потому:
Давно знакомая дорога,
И я теперь совсем не тот.
Себя блюла ты очень строго,
Потом замужество, развод,
Да не со мною, с иностранцем…
Житьё-бытьё в чужих краях
С каким-то вроде бы голландцем,
А в результате полный швах.
И надо всё начать сначала,
И мы встречаемся опять –
И денег у меня немало,
И положеньице под стать…
И вот как прежде два порога
Соединил опять мой след.
Тебе я нравился немного,
Но, Боже мой, как был одет!
Ты знала всё:
мои лишенья,
Мою любовь,
что я неглуп,
Но каждый раз была в смущеньи
От ярко красного презренья
Идущих мимо наглых губ.
Я лез, как говорят, в бутылку
И в эту наглую ухмылку
Готов был плюнуть сгоряча.
О как же ты тогда страдала –
Мы оба были, в чём попало,
А я в сердцах рубил сплеча.
Вот теперь всё стало на место. Оба оборванцы. Дальнейшие объяснения не требуются. Ну а как насчёт чисто стихотворных моментов? Да вполне приемлемо. Ритм выдержан, рифмы добротные, а, главное, слова выбраны совершенно точно, практически нет никаких «натягов», никаких поэтических вольностей, связанных с рифмовкой, соблюдением стихотворного ритма и прочими стихотворными премудростями. Ощущается, как мне представляется (извините уж за невольную рифму!), душевная экспрессия лирического героя (лирического?), связанная с воспоминаниями об унижениях ушедшей юности. Выразительность поэтического текста налицо, и достигнута она, в частности, и за счёт слов, часто используемых в просторечии, жаргонных. Что ж, тема бытовая, а, стало быть, и подобного рода слова вполне к месту.
Ну а что у нас в самом конце? А вот что:
Скажи, я встал бы вверх ногами,
Я б на руках тебя понёс!
Пускай себе кривят губами;
Теперь совсем иной вопрос.
Моя сверхмодная обнова,
Красуясь на моих плечах,
Сильнее, чем любое слово,
Расскажет о моих страстях.
Марина, милая, ты вправе
(Пусть я сутул и долговяз)
Мою любовь в такой оправе
Считать ценней во много раз.
Десятком равнодушных взглядов
Ты, правда, дашь понять о том,
Что выше всяких там нарядов,
Но помнят цоколи фасадов,
Как к ним ты жалась со стыдом.
Не блеск, конечно, особенно эти «цоколи фасадов», взятые и ради рифмы, и ради соблюдения размера. Обязательно надо исправить. И вот последний вариант:
Скажи, я встал бы вверх ногами,
Я б на руках тебя понёс,
Пускай себе кривят губами…
Сейчас совсем другой вопрос.
Моя прелестная обнова,
Красуясь на моих плечах,
Сильнее, чем любое слово,
Расскажет о моих понтах.
Моя любимая, ты вправе,
Хоть я сутул и долговяз,
Мою любовь в такой оправе
Считать ценней во много раз.
Десятком слов и парой взглядов
Ты, правда, дашь понять о том,
Что выше всяких там нарядов,
Но как забыть гадюк и гадов
И наших душ былой надлом.
Былой ли? Такой надлом может остаться на всю жизнь. И подобно старым ранам, начинающим ныть при перемене погоды, он будет время от времени при смене обстоятельств давать о себе знать.
Ну а чем душа успокоится у нашего героя, по крайней мере, в данный момент, согласно последней версии стихотворения? А вот чем:
Сомнений нет, моя вещица,
Парижской моды страстный крик,
Собой заслуженно гордится,
Задрав свой модный воротник.
Различия между этим фрагментом и заключительным четверостишием из первоначального варианта незначительные. Слова «тут понял я» заменены на «сомнений нет», а слово «последней» заменено на «парижской». Давно он уже всё понял. Давно уже у него нет никаких сомнений. Ну а парижская мода, естественно, и самая последняя. Была она последней модой во времена Пушкина, остаётся такой и теперь.
Кажется, я сказал всё, что хотел сказать. Остаётся лишь кое-что сделать, а именно: внести в последний вариант изменения, связанные с этим самым «VIPсом», что я и делаю.
P.S. Ну как, виртуальный читатель, ты понял, как делать стихи? Если понял, то, слава Богу! А вот как создавать поэзию понять много сложней. Впрочем, и это уразуметь можно, да только если Всевышний не послал поэтического таланта, то старайся, не старайся – ничего не получится. Но, и не овладев стихотворным ремеслом, скорей всего ничего не добьёшься, если даже свыше и идут сигналы. Так что учись делать стихи, а уж наполнятся ли они поэтической эманацией или не наполнятся, время покажет. И не отчаивайся, если поначалу ничего не получается, трудись, а там, глядишь, и прорвёт плотину. Талант зачастую не сразу проявляется. Овощи-то разные бывают. Одни ранние, другие поздние. Конечно, поэтический талант проявляется обычно рано, да только нет правил без исключения. Всякое в жизни бывает. Но и обольщаться не стоит. Иногда полезно посмотреть жестокой правде в глаза и сказать самому себе:
– Всё! Завязываю!
Настоящий талант даст о себе знать, поработит, заставит работать, несмотря на насмешки окружающих, несмотря на жестокие удары по самолюбию. Тут главное не сломаться, держать удар. Званых много, мало избранных. Любая слава это не только реализация таланта, но и счастливое стечение обстоятельств. А это уже от Бога. Тоже.
Впрочем, как не вспомнить тут строки Анны Ахматовой:
“Молитесь на ночь, чтобы вдруг
Вам не проснуться знаменитым”.
Анна Андреевна знала, о чём писала. Так что мою поэтическую книгу я завершаю нижеследующим стихотворным пожеланием, соданным в середине апреля 2014 года:
* * *
Изрядно мне за 70 сегодня,
За шестьдесят мужик у нас на слом,
И я, считай, давно уже фантом,
Хотя и вне пределов преисподней.
Я не скажу, что так уж сильно трушу,
Готовясь встретить старческий разлом,
Но если слава вдруг по мою душу,
То пусть посмертной будет при живом…
