Дело к полуночи шло; мы были в пьяном угаре… И вдруг в предночной тишине дверной зазвенел звонок – Оказалось, некий субъект в какой-то немыслимой паре; Пожалуй, писатель Булгаков такого придумать бы мог. Субъект был длинный, как столб, и жерди немногим толще; На тонкой, морщинистой шее головка с унылым лицом. В костюме ковёрного были эти живые мощи, Изо рта у которых разило каким-то дрянным винцом. Я поражённый глядел, не мигая, в лицо долговязому; Тот бросил на стол телеграмму, не сказав мне и пары слов… Я взял телеграмму, а он к выходу двинулся сразу же; Я хотел предложить ему выпить, а он уж и был таков… – Откуда? – спросил ты меня. – Из Риги… – Кому ж это в Латвии…? Но, взглянув на лицо моё, ты моментально стих… – Она… Она умирает!.. …………………………………………….. Три года назад клятвами Мы в сердцах обменялись с Нею и сдержали, сдержали их!.. Что ж делать, когда воедино в немыслимом беспорядке Жгучие страсть и ненависть переплелись на манер Клубка ядовитых змей… Нет!..Плоти аристократки С плотью юного негра, что прекрасен, как Люцифер… Нет!.. Но довольно сравнений – ведь до второго пришествия Можно в груде метафор нужную не найти. Короче, что делать двоим, доругавшимся до сумасшествия, Как не в разные стороны направить свои пути. Но что же делать двоим, когда такой несчастливый В разлуке каждый из них?! И вот выходит, что Ей Остаётся идти по рукам купюрой фальшивой, От которой стремятся отделаться и побыстрей. Правда, немало людей живёт любовным эрзацем, Но эта его поставщица вся – сумасшедший надрыв… А Ему без Неё остаётся потихоньку спиваться… Что ж, горькая, как известно, испытанный паллиатив. Если один другому собственных мыслей ближе, Но каждый стремится другому всё сделать наперекор, То часто лишь смерть одна сердечные раны залижет, Словом-ножом нанесённые, В сердце, в сердцах, в упор. ………………………………………. И вот Она умирает, и мне, предчувствую, скоро… – На Ригу, – промолвил ты тихо, – «ночной» проходящий есть. Потом ты припомнил, когда состав прибывает в наш город; От нас по железной дороге до Риги часов, этак, шесть. После ты спьяну завёл, что законы фортуны не дышло, И пытался всё с вешалки снять югославские наши плащи. Из попыток твоих ничего ровным счётом не вышло… Оставалось лишь руки пожать, посильней; чтоб хрустели хрящи… Под сильным дождём, всех таксистов ругая, Я шёл вдоль шоссе… Тут повеситься впору: Не то что такси – ни одна «легковая» Не встретилась мне в эту позднюю пору… Немного ещё, и уже не успею; Немного ещё, и шагать не по силам; Немного ещё, и не встречусь я с Нею Уже никогда в этом мире постылом. Неужто всего лишь у мёртвого тела Просить мне прощенья судьбою дано?! О сколько всего на душе накипело! И жить ли, не жить ли – увы(!), всё равно… Такси появилось, как призрак, неслышно – Ни шороха шин и ни шума мотора; Оно появилось внезапно, и вышло, Что знака рукой я не подал шофёру. И тут сам таксист к моему удивленью Подъехал ко мне с недовольною миной: – Вы ждёте особого приглашенья? – Спросил он, тряся бородёнкой козлиной. Ну вылитый чёрт – за рулём иномарки, Явившийся в мир наш с особым заданьем, Из мира иного, где властвуют кварки [4] , Где грешные души несут наказанье. А впрочем, чего не подумаешь спьяна, Давно уже сдавшись на милость запою, И сыплет с небес не библейская манна, А ливень, и надо проститься с Тобою… Я сел на сиденье с водителем рядом… – К вокзалу! – Я знаю, куда тебе надо! ……………………………………….. И вот мы несёмся сквозь ночь и сквозь ливень, И, как разъярённого чудища бивень, Машина кромсает пространство ночное, Она его рубит, как уголь в забое, Я отдан во власть штурмовщине-навалу; Мы мчимся, летим… Но совсем не к вокзалу. ………………………………………. Гроза вдалеке догорающим хворостом Порой оживлялась на краткие миги… Мы въехали в город на бешеной скорости; Таксист глухо вымолвил: – Вот мы и в Риге!.. Минуту спустя у какого-то дома К концу подошла наша адская гонка… Бросаю водителю сжатые комом Какие-то деньги, а тот мне вдогонку Небрежно бросает в ответ, словно сдачу, Короткую фразу: – Я ждать буду, значит… Вбегаю в подъезд. По ступенькам щербатым Спешу, задыхаясь, подняться на пятый. И сердце о рёбра «грудного колодца» ведёрком колодезным с силою бьётся – С верёвок-сосудов готово сорваться И грохнуться вниз… У квартиры семнадцать Дверь настежь… Как будто бы тёмная сила, Меня ожидая, её отворила… Порог позади; я неспешно миную Унылую комнату полупустую И в спальню вхожу, освещённую еле Огнём ночничка, что горит у постели. В постели Людмила лежит без сознания; У скорбного ложа, как изваяние, Мать умирающей в горе застыла; Пытаюсь хоть слово промолвить – не в силах! Тогда я в душе начинаю кричать, и… От крика немого Она на кровати, Со стоном тяжёлым внезапно садится, От страха сжимая глаза, и в глазницах Теперь они словно два сморщенных шрама; Ей рот раздирает предсмертное: – Ма-а-ма! Его ты впустила?! – Доченька, милая! С тобою лишь я! Никого не впустила я! Наверное, стукнула дверь по соседству… – Он – смерть! Он пришёл! Он со мной наконец-то! Умирает… Не знаю, как вновь оказался в машине, Как было потом на обратной дороге; Душа моя стынет ещё и поныне, Лишь вспомню ту смерть… Остаются итоги. Почти уже кончилась наша поездка, Когда я в сознанье пришёл после шока – Мой хмурый шофёр тормознул слишком резко, И тут я ушибся и очень жестоко. Наш город ночной был за стёклами снова, Безмолвный в своей предрассветной дремоте. Ругнувшись, спросил я шофера: – Давно вы На этой работе?! – На этой работе? А что? – Да ушибся по милости вашей! Ответ его был непонятен и страшен: – Семь лет до того, как я насмерть разбился, Бомбил я в Москве, год назад отбомбился. ……………………………………………….. И вóт, заплатив напоследок по счёту, Я вылез с трудом из салона «Фиата», И тут же такси понеслось к повороту, Мерцанием мертвенно-жёлтым объято. Разум вернулся ко мне только спустя полгода, После того как в Риге той ночью я побывал… Оказалось, меня нашли в минутах пяти хода От места, где сел я в машину, чтобы ехать в ней на вокзал. Я на земле валялся за каким-то старым сараем И умолял, чтоб до Риги «билетик» про́дали мне… В психушке я тихим стал, но полностью невменяем, Блаженно весь день улыбался, как будто бы счастлив вполне… Что ж, если один другому собственных мыслей ближе, Но каждый стремится другому всё сделать наперекор, То часто безумие только душевные раны залижет, Словом-ножом нанесённые – в душу, в сердцах, в упор! 1970, октябрь-ноябрь 2009