Харли Джиллет прошел по гулким коридорам редакций “Дырявой луны”. На нем были старые, мятые, замызганные джинсы, обрезанные чуть ниже колен. Выношенные до дыр подошвы кожаных сандалий громко шлепали по полу, шея и спина вспотели под длинными волосами. Уже во второй раз за день он спросил себя, не стоит ли ему подстричься. В конце концов ножницы не прикасались к его волосам вот уже два года. Может, пора сделать над собой усилие и придать себе более солидный вид, подобающий бизнесмену?

К черту! У него еще будет время этим заняться. Проходя по коридору, он вспомнил, что в фойе “Чикаго трибюн” висят на стенах бронзовые таблички, на которых соответствующим шрифтом, но в масштабном увеличении были воспроизведены самые громкие газетные заголовки, опубликованные в разные годы. Что ж, на то она и “Трибюн”. Размещается в небоскребе готической архитектуры, в фойе — искусно подсвеченный фонтан.

Первые полосы “Дырявой луны” были приклеены прямо к бетонным блокам голых стен. Редакция размещалась на третьем этаже четырехэтажного кирпичного складского здания с протекающей крышей. Фонтаном служили проржавевшая эмалевая раковина и туалет с неисправным бачком — за ручку приходилось дергать несколько раз.

“Да, редакционное помещение “Дырявой луны” вряд ли будут показывать туристам, приехавшим любоваться достопримечательностями города Чикаго”, — решил Харли, рассеянно просматривая заголовки опубликованных в газете статей.

“ЛЯГУШОНОК С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ”

“Он очень симпатичный, — утверждают ученые, — и чертовски умный”.

“РОДИЛСЯ РЕБЕНОК, ЗАЧАТЫЙ ОТ ИНОПЛАНЕТЯНИНА”

“Если не считать сверхъестественной способности читать чужие мысли, малышка Одри — во всех отношениях нормальный ребенок”.

“ПОТЕРЯВШИЙСЯ БЫЧОК САМ НАШЕЛ ДОРОГУ ДОМОЙ”

“Теперь мы не сможем отправить его на бойню, — говорит жена фермера. — Он для нас — как член семьи”.

Харли нашел Нэша в скудно обставленной, но тем не менее тесноватой комнате. Когда-то это помещение служило кабинетом самому Харли, но потом редакция расширилась и заняла половину третьего этажа. Нэш стоял, облокотившись на копировальную машину, — гений за работой. В противоположном углу светился монитор.

Сам Харли предпочитал технику, не испускающую зеленоватого свечения: например, свою старенькую пишущую машинку. Нэш, разумеется, был не из тех, кого волнуют такие пустяки, как радиация.

А вот Харли принимал подобные вещи близко к сердцу.

Ему было всего двадцать семь лет, а он уже рассуждал как старик. Его беспокоили озоновые дыры, впрочем, озоновые дыры беспокоили не только его, но он тревожился и о таких вещах, о которых никто, кроме него, не задумывался: например, дегуманизация Америки.

Или, скажем, перемены. Мир менялся слишком быстро. Все существование Харли зависело от компьютера, но он тосковал по добрым старым временам, канувшим в прошлое, когда людям хватало времени посидеть в тенечке и поболтать. Ему казалось, что Америка утратила свою юность.

Послеполуденный свет косо падал сквозь полузакрытые жалюзи. Харли пересек комнату и попытался закрыть их. Послышался скрежет металла о металл. В ярком свете плясали пылинки — Харли сразу вспомнил о своей астме. У него появилось знакомое ощущение стеснения в груди.

— С этими штуками умеют обращаться только женщины, — бросил через плечо Нэш.

— Ты серьезно? — Так и не сумев совладать с хитрым механизмом жалюзи, Харли прекратил свои бесплодные попытки и вытащил из кармана миниатюрный ингалятор. — Это почему же? — Он несколько раз глубоко вдохнул через ингалятор. — Мы что же, такие дураки? — спросил он, задержав дыхание.

— Мне кажется, это как-то связано с генами. Нэш нажал кнопку на копировальном аппарате. Машина загудела, под прозрачной крышкой замигали лампочки. На этот раз бумага не застряла где-то на полпути.

— Что скажешь? — спросил Нэш, вытаскивая оттиск.

Харли сунул ингалятор в карман и принялся рассматривать картинку: классический фотомонтаж Нэша Одюбона, сделанный из нескольких фотографий, призванный проиллюстрировать центральный материал номера — рассказ о мальчике с родинкой, по форме напоминающей карту Африки.

На фотографии был изображен мальчишка лет десяти, задравший рубашку. На его животе красовалась карта Африки, снабженная не только изображением Нила, но и условными обозначениями городов и морских портов.

Харли прыснул со смеху. Он хохотал до тех пор, пока на глазах не выступили слезы. Воздух с хрипом и свистом вырывался из его легких. Он закашлялся, с трудом отдышался и отдал картинку Нэшу.

— Гениально, — сказал Харли. — Один из твоих шедевров.

— Я так и думал.

Некоторые газеты — “Уорлд ньюс”, например, — тоже увлекались фотомонтажом, но они пользовались самой современной компьютерной технологией, какую только можно купить за деньги. Если так и дальше пойдет, думал Харли, коллаж, сделанный вручную, скоро отойдет в область преданий. Вот потому-то его “Дырявая луна” все делала для того, чтобы поддержать старое искусство на плаву. Эти парни из “Уорлд ньюс” просто ничего не понимали. В том-то вся и суть, чтобы создавать заведомые подделки. В этом и заключался весь смысл шутки! В этом-то вся и красота!

Всякий раз, когда его спрашивали, зачем он начал издавать бульварную газету, Харли отвечал, что “Дырявая луна” является отдушиной для общества. Большинство помещаемых в газете репортажей были нелепы до полного абсурда. Если кто-то принимал их за чистую монету, значит, этот “кто-то” — первый кандидат в дурдом. “Дырявая луна” была пародией на другие бульварные газеты, и большинству читателей хватало ума это понять. Это была шутка, и ее не полагалось воспринимать всерьез.

Но в то же время Харли обычно публиковал в каждом номере одну или две статейки на актуальные темы: о городских проблемах или о местных политиках и воротилах. Как правило, это бывали такие темы, о которых власти умалчивали, а другие, газеты — настоящие газеты — предпочитали их не затрагивать.

Вот этой колонкой и заведовал Нэш. Она называлась “Хиханьки-хаханьки”, но про себя Харли предпочитал называть ее “Гласом невидимого”. Нэш обладал редкостным даром заставать людей не столько даже в компрометирующем, сколько в дурацком положении. Как-то раз, например, он заснял жену мэра, выходящую из туалетной комнаты. К каблуку ее туфли пристал длинный шлейф из туалетной бумаги.

Основной секрет успеха колонки заключался в том, что Нэш был начисто лишен чувства страха. Он просто ничего не боялся. Харли часто поражался этому и даже спрашивал себя, через что должен пройти человек, чтобы достигнуть такого состояния.

Как-то раз Нэш состряпал небольшую разоблачительную заметку об одном продажном чикагском бизнесмене. На следующий день в редакции раздался анонимный телефонный звонок: Нэшу пригрозили спалить его дом. Он засмеялся в трубку и посоветовал анониму заодно взять в заложники его жену и детей.

Нельзя отнять у человека то, чего у него нет. Харли взглянул на Нэша. Тот опять склонился над копировальной машиной, по-новому компонуя снимок.

“Жизнь такая”, — вот о чем подумал Харли, глядя на Нэша. Он был еще не стар, может быть, лет под сорок, но весь словно отлит из металла. “Железный человек”. Худощавый, ни капли жира. Улыбался он редко, даже когда говорил смешные вещи, от которых окружающие чуть не катались по полу, стараясь не намочить в штаны.

Он ночевал на продранной оранжевой кушетке в тесном кабинете, а все остальное время жил в своей машине. Харли был родом из богатой семьи и до знакомства с Нэшем не знал никого, кто жил бы в машине. Это казалось невозможным, особенно учитывая его теперешнее положение, но сам Нэш считал, что здорово разжился за последние два года. Когда Харли с ним познакомился, он жил на улице.

Это случилось зимой. Стоял собачий холод. Такие холода бывают только в Чикаго, когда лютый северный ветер задувает со скованного льдом озера Мичиган. Было около нуля по Фаренгейту , но этот проклятый ветер еще больше усиливал ощущение холода. Полузамерзший Нэш сидел в дверях какого-то парадного. Харли сунул пару долларов в нагрудный карман его фланелевой куртки и посоветовал ему съесть чего-нибудь горячего. Но не успел он отойти на несколько шагов, как Нэш догнал его и швырнул деньги ему в лицо:

— Не нужны мне твои чертовы деньги! Харли посмотрел на этого странного типа и спросил себя, хватило бы у него самого мужества и гордости отвергнуть подачку при подобных обстоятельствах. Нет, у него кишка тонка. Он схватил бы деньги и бросился наутек, пока доброхот не передумал.

— Как насчет работы? — спросил тогда Харли. Он даже не знал, кто стоит перед ним. Этот тип мог оказаться сутенером или уличным толкачом наркотиков. Да мало ли? Черт, он мог бы оказаться даже убийцей! Уголовником, отсидевшим срок и только что вышедшим на свободу. А у Харли не было денег на зарплату секретарше, не говоря уж о… о… Он понятия не имел, какую работу предложить этому парню.

— Работы? — недоверчиво переспросил Нэш. — Какой работы? Я “дурью” не торгую. Девочками тоже.

До чего же приятно было это услышать! Вот только правда ли это?

— Будешь работать на меня. — Харли прижал руку с растопыренными пальцами к сердцу. — Я молодой предприниматель.

Нэш запрокинул голову и расхохотался, а у Харли от стыда запылали лицо и уши. “Молодой предприниматель”. Как он мог сморозить такую глупость? Как он мог выставить себя таким ослом? Как напыщенно и фальшиво это прозвучало!

Нэш широким жестом сорвал с головы вязаную шерстяную шапочку и поклонился в пояс, изящно отставив правую ногу.

— Бонжур, месье Навоз!

Потом он опять засмеялся.

Решив, что парень просто ненормальный, Харли повернулся и пошел своей дорогой. Вслед ему доносились раскаты хохота.

Но в тот вечер он все никак не мог выбросить из головы странного уличного бродягу. Ведь, если б не милость божья, на его месте запросто мог бы оказаться сам Харли. Парень был грязен и зарос щетиной, но все равно Харли заметил, что возрастная разница между ними — лет десять, не больше. Этот парень — бездомный. Безработный. И все же слишком гордый, чтобы взять деньги у прохожего. Харли ощутил невольное восхищение, вспоминая о нем.

На следующий день он вернулся на то же место, но обнаружил в дверях парадного старуху с переполненной каким-то барахлом сумкой на колесиках. Харли спросил, не видела ли она здесь парня. Она покачала головой, что-то бормоча себе под нос. Харли вытащил из кармана пятерку — пятерку, с которой не мог себе позволить расстаться, — и протянул ее старухе. Она цепко выхватила банкноту из его пальцев, оглянулась по сторонам и налево и запихала деньги в какое-то потайное место в глубинах своего необъятного пальто. Харли не хотелось даже гадать, что это могло быть за место.

Он еще пару раз возвращался к тому парадному. Третий раз оказался удачным — в дверях подъезда сидел тот самый парень.

На этот раз Нэш не поклонился. И выглядел он неважно, точнее, просто скверно. Харли сразу понял, что бездомный парень серьезно болен. Догадаться, впрочем, об этом было нетрудно. Но он сразу узнал Харли:

— Месье Навоз!

— Может, все-таки пойдешь ко мне на работу? Нэш долго откашливался, но наконец выговорил:

— Мне не нужны подачки.

— Ты читать умеешь?

Этот вопрос показался Нэшу достойным внимания, вроде бы даже заинтересовал. Отвечать он не стал, но хотя бы прислушался.

— Грамоту знаешь? Пишешь без ошибок? — спросил Харли.

— Если зайца взять за хвост, он оторвется? Неоткрытая банка диетической колы поплывет или утонет?

— Скажи по буквам слово “сувенир”. Нэш сказал. Но дал ли он правильный ответ? Разве это слово пишется через два “и” — “сувинир”? Харли не был точно уверен. Грамотность была одним из его слабых мест. Грамотность и женщины.

— Мне очень нужен корректор — читать верстку, — сказал он.

Нэш поднял бровь. Его глаза заблестели. А может, причиной тому просто была высокая температура? Или безумие.

— Слыхал когда-нибудь о таком издании — “Дырявая луна”?

— Слыхал, что на луне есть кратеры, это что-то вроде дырок, но не думал, что это имеет отношение к издательскому делу.

— Это еженедельная газета, — объяснил Харли. — Мы пока только встаем на ноги, но очень скоро о нас узнают все.

— Что за газета? Какой-нибудь культ луны?

— Нет, конечно, нет.

— Какое-нибудь либеральное дерьмо типа “Спасем китов от истребления”? Терпеть не могу кампании по спасению чего-нибудь.

У самого нет крыши над головой или хотя бы десяти центов на чашку кофе, а как привередничает!

— Это просто газета, которая печатает всякую всячину. Бульварная газета.

Сказав это, Харли приготовился ко вполне предсказуемому всплеску негодования. Его мать, к примеру, узнав, что он собирается выпускать бульварную газету, разразилась бурными рыданиями с заламыванием рук.

— Бульварная газета?

Незнакомец помолчал, потом его лицо расплылось в улыбке. Такая работа его вполне устраивала.

Харли обнаружил, что Нэш умеет читать верстку. Знает правильное написание слов, даже не заглядывая в словарь (с “сувиниром” он просто пошутил). Чуть позже выяснилось, что он способен сам составлять газетные тексты, писать заметки. Не гениально, но вполне прилично. Кроме того, оказалось, что он умеет фотографировать. А самое главное, он умел резать фотографии и компоновать из них новые, совершенно небывалые сюжеты.

Не человек, а золотая жила.

Харли нашел золотую жилу, сидящую в дверях подъезда предназначенного на снос многоквартирного дома на 88-й улице.

Очень скоро они вылезли из долгов и стали получать прибыль. Нэш купил подержанную машину, но категорически отказался подыскать себе жилье.

Он заявил, что не хочет приковывать себя к одному месту. Поэтому он спал в редакции. Принимал душ в ванной, находившейся в конце коридора. У Харли было предчувствие, что в один далеко не прекрасный день Нэш опять отправится бродяжничать, возможно, даже не попрощавшись. Но пока он еще был здесь.

Странно и даже неприятно было то, что и по сей день Харли знал о нем не больше, чем при первом знакомстве. Однажды он совершил ошибку, спросив, есть ли у Нэша родственники. На лице у Нэша появилось странное выражение — то самое, какое появлялось всегда, когда приходилось сталкиваться со слишком назойливой реальностью, — и он ответил “нет”. Но его глаза сказали: “Больше об этом не спрашивай. Никогда”.

Харли больше вопросов не задавал.

И хотя порой Нэш отпускал остроумные шутки, хотя он был, пожалуй, самым остроумным парнем, с каким Харли когда-либо доводилось общаться, у Харли постоянно возникало ощущение, что весь этот юмор ему чужд. Он не веселился, а как будто наблюдал со стороны. Смотрел снаружи внутрь.

— Как насчет пары пива у “Харпо”? — спросил Харли, сознавая, что, скорее всего, впустую тратит время, и все-таки надеясь, что Нэш согласится.

Нэш бросил взгляд на стенные часы. Уже перевалило за полночь.

— Ну, не знаю, — протянул он. — Пожалуй, сделаю еще один пробный оттиск.

— Хватит тебе гореть на работе, — сказал Харли. — Пускай Тути сделает пробный оттиск с утра пораньше. Хоть на минутку оторвется от своего мерзкого вязанья.

— Ты иди, может, я попозже загляну.

— Буду ждать, — кивнул Харли.

Он отправился в пивную “Харпо”, а Нэш сделал окончательную доводку снимка с картой Африки, прогнал фото и текст через копировальную машину, положил сверстанный материал на стол секретарши Тути рядом с кипой вязанных крючком шарфиков и полной окурков пепельницей, оставил ей записку и только потом вспомнил о приглашении Харли.

Харли в одиночестве не останется. Хотя он тщедушный и одевается как хиппи, женщины к нему так и липнут, словно он — новорожденный младенец. Тути уверяла, что всему виной его большие карие глаза — такие глубокие-глубокие и печальные. Нэш полагал, что все это из-за того, что Харли очень добрый. Слишком добрый. Нэш по опыту знал, что добротой ничего не добьешься.

Обычно Нэш не ходил в пивные, но после того, как он опубликовал заметку об Айви, настроение у него было паршивое. Впервые с тех пор, как он начал работать у Харли, что-то стало его точить. Неприятное ощущение.

Он сдал материал в последнюю минуту, и заметка пошла в печать прежде, чем он успел все как следует обдумать.

Все равно что бросить письмо в почтовый ящик. Вот оно стукнулось о дно, и сразу начинаешь об этом жалеть, хочешь забрать его назад. Увы, уже ничего не поделаешь, — поздно.

“Может, пара пива — это как раз то, что мне нужно”, — подумал Нэш, выключая свет. Он запер двери, спустился по лестнице на первый этаж и, выйдя на улицу, направился к пивной.

Слишком тихо.

В голове у него было слишком тихо. Вся штука в том, чтобы постоянно поддерживать внутренний монолог. Не давать ему смолкнуть. Стоит ему смолкнуть, и ты начинаешь думать. Размышлять.

Слова.

Он наполнял голову словами, чтобы ни для чего иного места не оставалось. Ни для мыслей. Ни для воспоминаний.

Но они не покидали его. Они всегда были рядом. Совсем близко. Они его преследовали. Они стучались снаружи и просились внутрь.

Ему нравился ночной воздух. Свежий. Прохладный. Живительный.

“Думай о воздухе”, — приказал он себе.

Скоро осень. Октябрьские дожди. Холодный ноябрьский ветер. Декабрьские заморозки. Может, пора двигаться дальше? Податься куда-нибудь в теплые края.

Нэш набрал полные легкие воздуха и, сунув руки в карманы, двинулся дальше по скудно освещенной улице.

Правда состояла в том, — а он признавал эту правду, хотя многое скрывал от самого себя, — что меньше всего на свете ему требовался родной дом. Ему не требовались друзья. А Харли как раз хотел стать его другом.

Когда-то у него была такая жизнь — та нормальная жизнь, где людям полагалось жить в домах, иметь жен и детей. И друзей. Эта жизнь до сих пор маячила где-то на пороге сознания. Разве не о ней он невольно вспоминал чуть ли не каждый день? Разве не она снилась ему каждую ночь?

В этом страшном сне он возвращался домой с работы. Въезжал прямо в гараж за домом, вылезал из машины. Проходил по дорожке к крыльцу. Вот только дорожка стала уж больно узкой, его ноги на ней не помещались. Он шел как по канату.

Когда он наконец добирался до задней двери, в его руке, как по волшебству, появлялся ключ. Это был запасной ключ, который он так и не вернул агенту по недвижимости, когда дом был продан. Во сне он вставлял ключ в замок и поворачивал. Дверь слегка осела и открывалась с трудом, но он знал, как надо действовать: немного приподнять и притянуть к себе. Надо бы подстрогать эту дверь, чтобы она легче открывалась.

И вот дверь распахивалась. За кухонным столом сидели чужие люди. За его кухонным столом. Семья. Дети. На столе макароны с сыром, стаканы с молоком.

Они смотрели на него в недоумении, и Нэш вдруг вспоминал, что он тут больше не живет, что дом давно продан. Не на прошлой неделе, а много лет назад. Он начинал, заикаясь, приносить извинения. Иногда во сне Нэш начинал уверять, что забыл в доме что-то из своих вещей. Он метался по всему дому, пытаясь это найти, бросался из комнаты в комнату, перед глазами все дергалось, как в любительской фотосъемке ручной камерой. Он искал, искал… Он должен был найти… должен был забрать…

Что? Что он искал?

Потом Нэш вдруг замечал перемены, внесенные новыми жильцами. Пробегая по дому, который больше ему не принадлежал, он замечал все новые свидетельства того, что здесь живут чужие люди. Другая мебель. Новый ковер. Игрушки, множество игрушек, разбросанных на полу.

Иногда он отодвигал их ногой в сторону, упорно что-то ища…

Что?

Эти сны всегда заканчивались одинаково: он вдруг спохватывался, замечал у себя за спиной людей, наблюдавших за ним — молча, в растерянности, но без враждебности. И тут он вдруг понимал всю чудовищность того, что натворил, понимал, какое это безумие — ворваться в жизнь этих людей, как будто их дом был всего лишь театральной декорацией, фрагментом сна.

В этот момент Нэш бросался наутек. Обратно через кухню, мимо растерянной семьи, к задней двери. Когда он выбегал во двор, там неизменно бывало темно. Он кидался с крыльца в эту темноту как в воду, он скорее не бежал, а плыл в этой темноте — прочь, прочь, прочь! Оглядываясь через плечо, он видел, как все они стоят на крыльце в теплом золотистом свете ламп. Мужчина всегда был похож на него. А женщина всегда выглядела как его бывшая жена.

— Ты! Эй, ты!

Голоса. Они вернули его обратно на землю. В Чикаго, в освещенную неоновым светом ночь.

С трудом припоминая, где он, Нэш остановился и обернулся. Может, это Харли его зовет?

— Ты — Нэш Одюбон?

К нему подходили трое. Все трое — здоровенные верзилы. Скверный знак. Очень скверный.

Нэш начал потихоньку пятиться мелкими шажками.

— Никогда о таком не слыхал.

Он повернулся и бросился бежать. Нэш всегда считал себя вполне приличным бегуном. Разве не он пришел вторым в забеге на сотню ярдов на экзамене по физкультуре в школе? Разве не он пробегает по две мили чуть не каждое утро? Но в эту ночь ему не повезло.

Один из верзил сбил его подсечкой, и Нэш с разбегу грохнулся наземь. Воздух со свистом вырвался из его легких. Не успел он перевести дух, как башмак с железной скобкой врезался ему в ребра. Что это за звук? Неужели треск ломающихся костей?

Потом его подняли на ноги, и он успел пару раз врезать им как следует, даже рука заболела. Боль в боку огненными искрами разлеталась по всему телу, перед глазами поплыли круги. Тысяча кулаков обрушились на его голову и на живот.

Чего им надо? Денег? Или они просто таким образом развлекаются по вечерам? Мир сошел с ума.

— Смотри… Удар.

— …о ком… Удар.

— …ты… Удар.

— …пишешь.

Удар. Удар.

Наконец они отпустили его. Он буквально растекся по земле.

Большое спасибо.

Вся стычка заняла не более минуты. Кровь стекала по его лицу на рубашку и — о черт! — на кожаную куртку. Кровь заливала глаза. Нэш стер ее пальцами, стараясь хоть что-то разглядеть.

Они не стали искать бумажник, не тыкали в него ножами, хотя ощущение было такое, будто он весь исколот. Каждый неглубокий вздох отзывался в теле адской болью.

— В-вы… не м-могли бы мне с-сказать… — он ощутил вкус крови во рту и сплюнул, — к-какого черта вы в-выбили из меня все дерьмо?

Заговорил самый здоровенный из верзил:

— Миссис Айви не понравилось, что ты о ней написал. На будущее, будь добр, оставь ее в покое.

Сара Айви? Так вот в чем дело! Она послала костоломов, работающих на ее мужа, задать ему взбучку из-за той истории в газете? Что ж, она его здорово провела. Выходит, она такая же кровожадная и мстительная гадина, не знающая пощады, как и ее муженек?

Только она кое-чего не учла. Нэш был не из тех, кто трусливо прячет голову в песок. Теперь он был зол. Да, он разозлился всерьез. Сара Айви нажила себе врага.

В какой-то отдаленной части его сознания промелькнула мысль о том, что за несколько дней Сара Айви каким-то чудом сумела возбудить в нем чувства, которых он давно не испытывал. Сначала чувство вины, а теперь вот злость.

Кто-то еще раз напоследок лягнул его в бок.

— Оставь ее в покое. Слышишь?

— Слышу, слышу.

Черта с два!

Он прошел через худшее, что только может случиться с человеком. Он прошел через это и вышел весь покрытый шрамами до неузнаваемости. Да что там тело? От его души ничего не осталось. Чего ж ему теперь бояться? Что ему еще терять?