Ее слова словно повисли в воздухе. Она почувствовала, как кровь приливает к ее лицу, но, слава богу, благословенная темнота укутывала ее своим покрывалом, скрывая от его взгляда.

Время шло, но Натан ничего не отвечал. Это показалось ей так унизительно, что она уже стала горько жалеть, что осмелилась сказать такое. Тишина была невыносима, и Ларк решила наполнить ее болтовней, чтобы хоть как-то смягчить напряженность.

— Когда я была маленькой, — заговорила она, глядя куда-то в пространство, — дорога, по которой я каждый день ходила в школу и обратно, проходила мимо одного странного дома. Это был маленький домик из красного кирпича под крутой черепичной крышей. За забором виднелся запущенный сад, весь заросший бурьяном. Мне казалось, что там живет ведьма, и я так боялась этого дома, что переходила на другую сторону улицы.

Она облизнула сухие губы. Собственный рассказ чуть успокоил ее. Мир вокруг продолжал жить своей жизнью — светлячки тучами кружили над травой, а кузнечики хором пели в свете месяца. Минувший день был невыносимо жаркий, но эта ночь была просто прекрасна.

— Когда я рассказала папе, что боюсь этого дома, мой папа решил, что мы обязательно должны сходить туда в гости. Я испугалась еще больше и умоляла его не водить меня туда, но он не хотел и слушать.

Оказалось, что в этом домике живет слепая старушка, живет совершенно одна. Она приняла нас очень любезно и угостила чаем с печеньем — я до сих пор помню ее чашки настоящего китайского фарфора, других таких я нигде не видела. На моей чашке были следы губной помады, и я очень расстроилась, потому что понимала, что старая леди никогда бы не подала гостю чашку со следами губной помады, если бы только могла видеть. А когда мы уходили, она подарила мне букет фиалок.

Это было все, что она хотела ему рассказать, и ей самой было непонятно, почему вдруг вспомнилась эта история.

— Все мы чего-нибудь боимся, — отозвался он из темноты.

Это было точное замечание.

— А чего боитесь вы? — спросила Ларк, чувствуя, что он имеет в виду в том числе и самого себя.

— Когда вы сиганули из этого окна, я просто до смерти испугался, — ответил Натан.

Ха-ха! А чего еще она ожидала — долгой исповеди, выворачивания души наизнанку? Не стоит ждать от мужчин таких вещей — они не соответствуют их природе.

— Ларк, — вдруг сказал он, — наверное, я не скажу вам ничего нового, но вы не пробовали проконсультироваться у психиатра? Это то, что вам сейчас нужно.

Его слова всколыхнули ее память, и перед ее внутренним взором лавиной понеслись воспоминания — воспоминания о тех часах, днях и неделях, сливавшихся в месяцы и годы, которые она провела в кабинете доктора Мэри Свани. Она сидела за столом напротив врача и все говорила, говорила. Последние события ее жизни еще раз подтвердили, что эта “терапия” ничего ей не дала.

Сейчас она боится мужчин не меньше, чем сразу после того, что произошло.

— О да, я уже обращалась к психиатру, — сказала она.

Натан Сенатра по-настоящему растерялся — впервые за всю свою жизнь. Трудно было понять, чем он мог бы ей помочь, но только ее унылый ответ сказал ему больше, чем он спрашивал.

Хотелось ли ему любить ее? А то как же! Но только не так — не пользуясь ее слабостью, потому что он будет чувствовать себя последним подлецом, а она еще" раз станет жертвой. Он встал, стараясь удержать равновесие на скользкой, покатой крыше, и протянул ей руку.

— Пойдем, — сказал он ей голосом, полным тихой и теплой ласки и бог знает каких еще других чувств, которых он в себе раньше не замечал.

В данный момент его планы не шли дальше того, чтобы вытащить ее с этой крыши. Она подала ему руку и осторожно шагнула. Натан помог ей перебраться через подоконник.

Пол в комнате после недавнего разгрома был засыпан садовой землей — грустное напоминание о бездарно пропавших годах работы. При виде этого зрелища он почувствовал горечь утраты. Это показалось ему странным. Он уже привык считать, что ему давно все безразлично и он потерял способность что-нибудь чувствовать. Огорчение словно расшевелило его душу, и это было даже забавно. Он усмехнулся.

Натан посмотрел на Ларк и увидел, что она уставилась на него большими и испуганными, как у кошки в темноте, глазами.

Хотел бы он любить ее? О да! Он делал бы это медленно, нежно и благоговейно — как и следует любить женщину. Он бы медленно раздел ее и сам на руках отнес на ложе. Но решать таким путем чьи-то психиатрические проблемы — увольте. Вряд ли он сможет быть лекарством для нее, и вообще — это не его дело.

Он только хотел ее, хотел почувствовать ее тело под собой — и все. Ничего, кроме взаимного удовольствия. Что-то большее подразумевало бы возникновение привязанности и взаимных обязательств, а это ему было совершенно ни к чему.

И вместо того, чтобы дотронуться до нее, он сделал шаг назад. Шаг символизировал бегство, и Ларк поняла это. Она почувствовала, как кровь отлила от ее лица.

Мысли Натана заметались в поисках нужных слов, от которых Ларк не впала бы опять в истерику. Но, чтобы с честью выйти из такой ситуации и подыскать нужные слова, ему не хватало жизненного опыта, ибо не каждый же день женщина обращается к мужчине с такими просьбами!

Словно прочитав его мысли, Ларк бросилась прочь.

Она побежала в ванную и попыталась закрыться там, но деревянная дверь, разбухшая из-за постоянной влажности, не входила в паз. Натан для приличия подождал минут пять, потом деликатно постучал и заглянул внутрь.

Ларк сидела на краю ванной и размазывала по лицу слезы выпачканными в земле пальцами, отчего все ее лицо было в грязных потеках.

— Мне лучше уехать, — сказала она сквозь рыдания.

Он молча взял с вешалки полотенце, намочил его под краном, присел перед ней на корточки и стал медленно вытирать ей лицо.

— Я грязная, — вдруг безучастно произнесла она.

Он принялся тереть и умывать ее с удвоенным старанием, но оказалось, что она имеет в виду совсем другое.

— Я грязная — и поэтому вы боитесь до меня дотронуться. Я вас не осуждаю. В том, что со мной случилось, нет моей вины, но, если носишь пятно год за годом и не можешь его смыть, оно постепенно срастается с тобой.

— Бога ради, Ларк, не надо так говорить! — ужаснулся он.

— После того как это случилось, я не могла избавиться от ощущения нечистоты, и у меня появилось навязчивое желание все время мыться. Я становилась под душ и терла себя, пока моя кожа не начинала кровоточить. Но как бы я ни старалась, я никак не могла почувствовать себя чистой.

Натан смотрел на нее снизу вверх, удивляясь таким признаниям и пугаясь их. Наконец он опомнился и заговорил.

— Знаешь, что я подумал, когда первый раз здесь тебя увидел? — спросил он, улыбаясь. — Ты показалась мне принцессой, чистой и недоступной, словно ангел.

— Тогда ты ничего про меня не знал, — ответила она и грустно улыбнулась. — Я же все вижу и понимаю, что произвожу на тебя отталкивающее впечатление.

Он бросил испачканное полотенце в ванну и обнял ее колени. Отстраненность, которую он до сих пор чувствовал по отношению к ней, улетучилась без следа.

— Ты спрашивала, чего я боюсь? — спросил он, и его голос дрогнул. — Я боялся дотронуться до тебя, боялся, что если только раз прикоснусь к тебе, то не смогу остановиться…

В уголках ее глаз, к его утешению, еще пряталась искорка печали. Ему было видно, что она хочет и не может, не осмеливается ему поверить.

— Не может быть, — сказала она.

— Но это так. Я боюсь тебя.

— Но почему?

— Потому что я не могу быть ни для кого лекарством от его проблем.

— Почему? — опять спросила она, нежно дотронувшись до его щеки.

Спросила с выражением такой невинной простоты, словно ребенок, который пытается узнать, почему небо голубое.

— Может быть, поцелуемся на прощание? — спросила она.

Эта просьба напугала его. Речь шла не только о прикосновении губ, но и о прикосновении души к душе.

— Лучше не надо, — пробормотал он.

— Вы не хотите? — спросила она, глядя на него с недоверием.

— О, хочу, да еще как! — страстно простонал он.

— Ну так давайте.

Она коснулась головой его подбородка, потом заглянула снизу вверх ему в лицо. В ее просящем взгляде он прочитал мольбу не смущать ее отказом. Ее губы, набухшие после плача, словно весенние почки после первого дождя, были тем приглашением, от которого невозможно отказаться. Но почему именно он, почему она избрала именно его тем героем, который должен изгнать демона, поселившегося в ней? Ведь он, Натан Сенатра, с трудом справлялся с собой самим, где уж ему пользовать других.

— Я хочу попробовать, как это бывает, — сказала она.

Ну, он-то прекрасно знал, как это бывает! Впрочем, с ней у него все было словно впервые.

Ее губы отдавали горьким и таинственным вкусом незнакомых трав, растущих возле заброшенных канав в тени изгородей из живого кустарника. В них чувствовалась сокровенная пульсация самой жизни. Когда Натан впервые увидел ее, она плыла над его полем, словно восходящее солнце над просыпающейся весенней землей, и он испугался, что бредит. Сейчас он точно так же испугался, что все это, словно сон, исчезнет в одночасье. Он покрепче прижал ее к себе, наслаждаясь теплом ее мягкого и податливого тела.

Он может и должен любить ее, он должен познать ее — ее тело и душу, и не просто познать ее, а в каком-то смысле и стать ею.

— Ты веришь в предопределение? — спросила она, точно прочитав его мысли.

Предопределение? Это слово вызвало в его памяти образы тех, кто покупает гороскопы и посещает гадалок. С теми, кто постоянно ищет причину своих неудач в чем угодно, только не в себе самом. У него были когда-то такие знакомые.

— Нет, — резко ответил он.

— А я верю. Вернее, совсем не верила до сих пор, но сейчас почти поверила. Я приехала сюда, в Метамору, думая, что снова бегу от чего-то, а вместо этого нашла здесь тебя.

— Не думаю, — ответил он. — Я не могу быть ничьим предопределением.

— Ты сделаешь меня лучше.

Ее слова снова напугали его, напугали перспективой какой-то страшной ответственности.

— Я ничего не могу тебе обещать, — сказал он стараясь уберечь ее от крушения напрасных надежд — Запомни! Я ничего тебе не обещаю.

— Я и не жду никаких обещаний, — сказала она.

— Тем лучше, — с сомнением произнес он. Он глубоко вдохнул, втягивая в себя ее запах.

Его пальцы пробежали по шелку ее волос.

— Это может быть больно, — предупредил он.

— Это уже больно — вот здесь, — она положила руку на сердце.

— Я не хочу причинять тебе боль.

— Я знаю, — ответила она с печальной улыбкой и вдруг неожиданно объявила: — Я другой веры.

“Ну вот, опять начались причуды!” — подумал он.

— Я не принимаю противозачаточных средств, — пояснила она и нервно сглотнула, — я захватила с собой из дома упаковку, но срок годности вышел, я ее выбросила, а новыми обзавестись не успела.

— Не беспокойся, — он обнял ее за плечи и притянул к себе, — я обо всем позабочусь.